Две тайны советской фантастики [Роман Эмильевич Арбитман] (fb2) читать постранично, страница - 3

арестованные ученые вынуждены были работать на оборону ни за совесть, а за страх. Если бы органами НКВД был схвачен настоящий Шапиро, он, безусловно, пополнил бы один из НИИ за колючей проволокой. Казанцев, арестованный вместо Шапиро, инженерских навыков не имел, потому очень скоро был переведен на общие работы в лагере, где, по всей вероятности, и погиб.

Обозначив свою версию судьбы настоящего Казанцева и подкрепив ее ссылками на соответствующие страницы "Архипелага ГУЛАГа" А.И.Солженицина, "Хранить вечно" Л.З.Копелева, "Колымских рассказов" В.Т.Шаламова, где действительно был упомянут молодой писатель Саша из Белорецка, арестованный вместо другого (в книге Копелева А.П.Казанцев ошибочно назван поэтом), исследователь переходит к своей версии трагедии жизни Иосифа Шапиро.

Автор вновь обращается к фундаментальной статье А.Колпакова, который — сам того не желая — рисует весьма здравую картину первых лет жизни Шапиро под маской Казанцева. Колпаков приводит впечатляющий эпизод когда "Казанцев" (в кавычках — именно так теперь наш исследователь будет обозначать псевдоним Шапиро) в 1938-году, опасаясь ареста, тяжело занемог, жизнь его была под угрозой. По мнению Данилова, на чувство страха наложилось еще и чувство вины, ответственности за арест Казанцева в Ленинграде. Выздоровев, Шапиро делает все возможное для того, чтобы никто отныне не заподозрил в нем талантливого инженера-изобретателя. С этого момента, считает Аркадий Данилов, и возникает на литературном горизонте писатель-фантаст "Александр Казанцев"; отныне Шапиро собственноручно давит в себе инженерный дар и культивирует писательские способности, которых у него, увы, никогда не было. Исследователь полагает, что разоблачения и ареста Шапиро боялся больше всего в сороковые-пятидесятые годы, когда подобная опасность и впрямь была велика. Только этой причиной А.Данилов объясняет сознательное создание самим Шапиро образа полубезумного фантаста, чьи идеи заведомо не подходят для разработки в "шарашках", ибо их просто нельзя воспринимать всерьез. Если до войны Шапиро балансировал на опасной грани, предложив Наркомату обороны (через посредство Казанцева) остроумную идею электронной пушки, то после войны — в годы расцвета "шарашек", описанных в романе Солженицина "В круге первом", — Шапиро рисковать не мог. Вся история с Тунгусским метеоритом (начиная с 1946 года, рассказа-гипотезы "Взрыв") была ловким отвлекающим маневром, благодаря которому в научном мире "Казанцев" был однозначно сброшен со счетов. Каждая новая идея, сознательно абсурдная (будь то мост между Европой и Америкой, подогревание мирового океана и фабрика-кухня в Антарктиде), укрепляла его имидж. Автор полагает, что с годами осторожность Шапиро приняла едва ли не параноидальный характер: во времена, когда "шарашки" давно перестали существовать, а Казанцев давным-давно был вне подозрений, он продолжал исправно генерировать безумные гипотезы: то требовал признать японскую статуэтку изображением древнего космонавта, то призывал к развитию, в качестве основной, океанской волновой энергетики.

Именно этой причиной А.Данилов объясняет тот факт, что Шапиро в течение своей жизни многократно возвращается к роману "Пылающий остров" (единственному, где сохранились отблески идей подлинного Шапиро!), причем с каждым разом делая роман все абсурднее (в одной из редакций в книге возникла даже тема Тунгусского метеорита). Аркадий Данилов высказывает остроумную мысль, что фатальное отсутствие у Шапиро каких бы то ни было литературных способностей оказалось для него спасительным: будь он талантливым писателем, возможно, им все-таки заинтересовались бы органы НКВД. Однако образ активного графомана априори снимал все подозрения. Не исключено, что, будучи человеком добросовестным, Шапиро надеялся усовершенствоваться и в новом своем качестве, однако отсутствие природных способностей нейтрализовало все его усилия.

Аркадий Данилов объясняет гипертрофированным чувством самосохранения участие Шапиро во всевозможных кампаниях (типа осуждения Пастернака или гонения на молодую советскую НФ): боясь разоблачения, Шапиро нередко делал все, чтобы отвести от себя любые подозрения, причем подчас и перебарщивал с усердием — впрочем, и это вписывалось в имидж. По мнению Данилова, в свободное от писательства время Шапиро, вероятнее всего, тайно занимался изобретательством, однако, предосторожности ради, патентовал только самые бессмысленные идеи, пряча озарения под спудом. Даже доказательства теоремы Ферма, не имеющие оборонного значения, Шапиро вынужден был скрывать — в результате чего, кстати, приоритет оказался у американцев. Версию Аркадия Данилова косвенно подтверждает и появившийся в 80-х цикл романов о непонятых гениях — Сирано де Бержераке, Ферма и т. д. Написанные чудовищным языком, эти произведения тем не менее дают ответ о масштабах человеческой трагедии, постигшей Шапиро. Как и титаны мысли, чью свободу творчества спеленали