Коммунизм как Религия [Михаил Кузьмич Рыклин] (fb2) читать постранично, страница - 3

крестьян в газету «Социалистическое земле­делие»: «Большевики-атеисты обложили православные храмы непосиль­ными налогами... отвели под театры, кинематографы, рабочие клубы,

превратили в склады, церковную утварь отобрали. Со многих храмов сбросили колокола... Прихожане сопротивлялись этому насилию комму­нистов, но последние запугивали их огнестрельным оружием» [11, 61]. В статье «Головокружение от успехов» Сталин в своем обычном стиле гово­рить одно, а делать противоположное осудил «с позволения сказать “ре­волюционеров”, которые дело организации артели начинают со снятия колоколов» [цит. по: 11, 60], после чего эксцессы воинствующего атеиз­ма не только не прекратились, но усилились.

Итак, большевизм активно атаковал религию с самого начала, не до­жидаясь времени, когда, следуя предсказанию Маркса, общественные отношения станут прозрачными и потребность в религиозном утешении отпадет сама собой. В течение первых четырех послереволюционных лет, впоследствии отождествлявшихся с золотым веком советской демокра­тии, с религией боролись от имени познанной исторической необходимо­сти, в интересах мирового разума. Новая власть была еще слишком мо­лода и поглощена борьбой за выживание, чтобы всерьез задумываться о природе импульсов, которые воодушевляли ее представителей.

Партия превыше всего

Поворотным пунктом стал X съезд ВКП(б), состоявшийся в марте 1921 года и ставший в истории большевизма судьбоносным. Убедившись, что миро­вая революция не выходит за пределы Российской империи и даже в ее пределах побеждает не везде, Ленин принял ряд решений, предопреде­ливших дальнейшее развитие революции. В резолюции «О единстве партии», принятой делегатами по настоянию Ленина, содержалось требо­вание распустить фракции, а ослушников, даже в ранге членов ЦК, в осо­бом секретном дополнении разрешалось понижать в должности и даже исключать из партии. Аппарат получил практически неограниченные пол­номочия по борьбе с ересями, которые Сталин, ставший в 1922 году Ге­неральным секретарем, не замедлит использовать против своих оппонен­тов. Троцкий, Бухарин, Каменев, Зиновьев сами проголосовали на съезде за механизм, которые в скором времени приведет к их уничтожению, за документ, в зародыше уже содержавший элементы сакрализации аппара­та и партийного вождя.

Во время съезда восстали моряки Кронштадта. Матросы требовали передачи власти Советам, отмены большевистской монополии на власть («комиссарократии»), возвращения к власти других революционных партий. Впервые против большевиков выступили люди, которых Троцкий в 1917 году называл «красой и гордостью русской революции», причем выступили под лозунгами, с которыми пришла к власти партия Ленина. Дело осложнялось тем, что требование демократизации исходило не только от кронштадт­цев, но от внутрипартийной «рабочей оппозиции» и группы «демократи­ческого централизма».

Матросы, кроме того, требовали отмены принудительного изъятия про­дуктов у крестьян (продразверстки), и съезд, введя новую экономическую политику, т. е. отказавшись от насильственных реквизиций, казалось бы, выполнил их требования. Но тем более непримиримыми врагами партии предстали восставшие в глазах Ленина и его партийных товарищей!

Уровень партийного манихейства, взгляд на партию как на средоточие света, окруженное темной массой врагов, уже при Ленине был так высок, что члены «рабочей оппозиции» и группы «демократического централиз­ма» добровольно, вместе с 300 другими делегатами, вызвались подавлять мятеж. Совпадение требований не сближало их с восставшими, но дела­ло подозрительными в глазах товарищей по партии, требовало дополни­тельных доказательств лояльности. Доказательства были предоставлены незамедлительно. От имени «рабочей оппозиции» Александра Коллонтай заявила, что ее участники в числе первых пойдут подавлять контрреволю­ционный мятеж. «Крайне левый бывший матрос Дыбенко и лидер группы “демократического централизма” писатель и солдат Бубнов, — писал в «Воспоминаниях революционера» свидетель тогдашних событий Виктор Серж, — отправились на лед сражаться против повстанцев, правоту кото­рых они в глубине души признавали» [19, 159]. Мятеж был подавлен. Мо­ряки умирали со словами «Да здравствует мировая революция!», «Да здравствует Коммунистический Интернационал!», умирали от пуль тех, кто на съезде, внутри партии, требовал того же, что они осмелились потре­бовать извне.

Внешнего наблюдателя могло удивить, как можно было на одном и том же съезде объявить НЭП (либерализовать экономику) и запретить фрак­ции (милитаризовать партию). Но с точки зрения партии, привыкшей дей­ствовать в условиях подполья, изначально устроенной на военный манер, противоречия в этом не было: именно потому, что делалась временная уступка капиталистической стихии, ей надо было предстать максимально монолитной, как можно теснее сплотить свои ряды.

X съезд ознаменовал