Джеймс Бонд: Официальная биография агента 007 [Джон Пирсон] (fb2) читать онлайн

Джеймс Бонд: Официальная биография агента 007

1. «Это — коммандер Бонд»

МЕНЯ СТАЛО НЕОЖИДАННОСТЬЮ узнать, на какой самолёт купил мне билет Уркхарт. Он единственный из сотрудников обладает чувством юмора (которое считает неприемлемым для употребления в том сером, похожем на морг, здании на Риджентс-парк, где работает) и, заказывая для меня билет, он, конечно, знал, на какой именно он рейс. Самолёт должен был покинуть аэропорт Кеннеди в 16.00, направляясь к Бермудам. О чём мнене сообщил Уркхарт, так это о том, что он был специальным предложением для новобрачных, направляющихся отдыхать в свой медовый месяц.

Два часа по прилёту из Лондона я провёл в зале ожидания аэропорта Кеннеди, в окна которого бил настоящий Нью-Йоркский дождь со снегом, в эту холодную январскую субботу. А теперь три часа должен был провести в обществе людей, совершающих свой первый брачный полёт. Розы, калифорнийское шампанское — всё это было не для меня.

«Добро пожаловать на борт, дамы и господа! Вас приветствует „Пан Америкэн” — самая опытная авиакомпания в мире, капитан и экипаж которой желают вам приятного полёта в этом поистине незабываемом в вашей жизни путешествии!» Вежливый смех. Чьи-то восторженные аплодисменты. И сидя в своём месте у прохода, я стал волноваться по поводу предстоящего путешествия.

Г де заканчивалось чувство юмора старины Уркхарта?

Между мной и иллюминатором сидела молодая пара, всецело поглощённая друг другом. Он был в тёмно-сером, она — в розовом. Никто из них ничего не говорил. Их молчание было тревожащим, будто в неодобрение моей так называемой миссии.

Подали обед — четыре блюда в пластиковой упаковке — триумф космической эры. Уплетая своего цыплёнка по-мэрилендски с хрустящей корочкой, я внезапно испытал острую тоску. Однако ещё в Лондоне Уркхарт сказал, что по прибытию на место назначения обо мне позаботятся. Там это умеют делать довольно хорошо.

Я выпил, потом ещё, и пока большой самолёт гудел в ночном небе, совершая свой путь к тропикам, я попытался восстановить в уме события, предшествовавшие этому полёту.

*

Всё началось два года назад — после того как я опубликовал мою книгу «Жизнь Яна Флеминга». После неё я получил множество писем — от японцев, занимающихся баллистикой, от французских подростков-бондофилов, от шведов — любителей детективов, а также от дипломированных американцев, пишущих свои диссертации на тему триллеров. Я постарался ответить всем. Но было одно письмо, которое поставило меня в затруднительное положение. Оно было из Вены, от женщины, подписавшейся как Мария Кюнцлер.

Письмо было длинным, немного сентиментальным, и написанным фиолетовыми чернилами. В ней говорилось о довоенной зиме, проведённой с Яном Флемингом на горнолыжном курорте в Кицбюэле. В моей книге я не придал особого значения этому периоду жизни Флеминга, описав его лишь вкратце. Флеминг побывал на этом курорте несколько раз, и впервые это произошло в 1920 году, когда он провёл там время с парой по фамилии Форбес-Деннис (г-жа Форбес-Деннис оказалась, кстати, писательницей Филлис Боттом). Теоретически Флеминг изучал там немецкий язык, хотя на практике большую часть своего времени он наслаждался горами и местными девушками. Из письма следовало, будто бы мисс Кюнцлер была одной из них. Её информация о Флеминге казалась подлинной; в своём письме она упоминала о друзьях из Кицбюэля, у которых я когда-то брал интервью для своей книги. Но больше всего я был озадачен, когда прочёл последний абзац её письма. Звучал он следующим образом: «Теперь вы можете понять то возбуждение, которое чувствовали мы все, когда симпатичный юноша Джеймс Бонд появился в Кицбюэле. Оказалось, что ему довелось побывать в доме Яна в Итоне — и это несмотря на то, что он был намного моложе Яна. Уже в то время Джеймс занимался своего рода шпионской деятельностью, и Ян, который любил разыгрывать людей, использовал это по отношению и к Джеймсу, выуживая у него, таким образом, нужную ему информацию. Джеймс был очень зол на него за это».

Прочтя это, я, конечно же, решил, что мисс Кюнцлер была немного не в себе, по крайней мере, она явно украсила факты домыслами. Я вежливо поблагодарил её за письмо и написал, что её анекдот о Джеймсе Бонде приятно меня позабавил.

Здесь я должен сразу же оговориться, что в процессе написания «Жизни Яна Флеминга» я ничуть не сомневался в том, что Джеймс Бонд — это и есть Ян Флеминг, и Ян создал этот образ из своих мечтаний и воспоминаний своего детства. Я знал Флеминга лично в течение нескольких лет, причём тех самых лет, когда он писал свои первые книги о Бонде. В то время мы вместе работали в «Санди Таймс», и в романах о Бонде я нашёл множество параллелей между героем и его автором. Флеминг даже наделил Бонда своими личными качествами — предпочтениями в одежде, еде, даже в том, как он выглядел. Именно поэтому, когда я представлял себе лицо Джеймса Бонда, то видел Флеминга (а не Шона Коннери).

Однако существовали и некоторые факты, шедшие вразрез с тем, что Бонд — это Флеминг. Несмотря на то, что сам Флеминг это отрицал — категорически. Речь шла о том, что чем внимательнее вы читали книги, тем больше начинали замечать факты, относящиеся к жизни Джеймса Бонда — детали о его семье, любовных похождениях, некоторые проблески школьной карьеры, а также дразнящие упоминания о его ранней шпионской деятельности. В более чем тринадцати книгах о Джеймсе Бонде все эти моменты укладываются в удивительно последовательную картину. Именно это и породило слухи о том, что Флеминг писал образ своего героя с какого-то реального прототипа — агента, с которым столкнулся во время несения службы в разведке британского флота во время войны.

Одна теория состояла в том, что «настоящий» Джеймс Бонд был капитаном королевской морской пехоты, личность и подвиги которого вдохновили Флеминга. Другая — в том, что Флеминг тщательно изучил карьеру двойного британского агента Джеймса Мортона, тело которого было обнаружено в отеле «Шеферд» в Каире в 1962 году. Были и другие слухи. Однако никакие из них не выдерживали критики, и не могли заставить меня изменить своё отношение к тому, что Джеймс Бонд — это и есть Ян Флеминг. Тогда я получил второе письмо от таинственной мисс Кюнцлер из Вены. Оно прибыло спустя приблизительно три месяца после того, как я написал ей ответ, и в нём мисс Кюнцлер извинялась за задержку, сославшись на проблемы со здоровьем. (По всем данным, на тот момент ей было около шестидесяти пяти). На сей раз письмо было более коротким. В нём указывалось, что последний раз мисс Кюнцлер видела Джеймса Бонда на празднике в Кицбюэле в 1938 году. Также она добавила, что он написал ей несколько писем после праздника, и всё. Когда ей станет лучше, она найдёт их и перешлёт мне, приложив к ним и некоторые фотографии. И несомненно, должны быть люди, знавшие Джеймса Бонда в Итоне. Почему бы мне не связаться с ними? Я ответил ей немедленно, прося выслать мне указанные письма. Ответа не последовало.

Я написал ей ещё несколько раз — опять безуспешно. Тогда, следуя её совету, я решил проверить возможные свидетельства относительно юного Бонда в Итоне. Флеминг объявился в Итоне осенью 1921 года. Данных о возрасте Джеймса Бонда у меня не было, кроме, разве что, высказывания мисс Кюнцлер о том, что он был моложе Флеминга. Я проверил все данные за двадцатые годы. Отдельные Бонды мне попадались, но ни одного из них не звали Джеймсом, и никто из них не побывал в старом доме Флеминга. Было ясно, что мисс Кюнцлер ошибалась, однако заинтригованный, я решил проверить и тридцатые годы. Неожиданно я некоего Джеймса Бонда, который был записан в пансион Слейтера* осенью 1933-го. Он числился в списке более двух лет, после чего исчез из него в 1936-ом, весной. Сам по себе этот факт ещё не доказывал утверждения мисс Кюнцлер, но и пройти мимо него я уже не мог. Джеймс Бонд, побывавший в Итоне, определённо существовал, но он казался мне слишком молодым, чтобы быть знакомым с Флемингом. Было маловероятным, чтобы человек его возраста мог быть связан с Секретной службой к 1937 году. Попытавшись разузнать побольше об этом пареньке, я потерпел неудачу. Секретарша в школьном офисе сказала мне, что данных на него нет — ни о нём, ни о его семье. Она порекомендовала мне связаться с Обществом выпускников Итонского колледжа. Я связался с ними, но вновь безуспешно. Всё, что они смогли мне предложить — это список некоторых ровесников Бонда.

Я написал восемнадцати из них. Шестеро ответили, сказав, что помнят такого. Равнодушного к учёбе, но физически сильного, тёмноволосого и довольно буйного. Друзей у него не было, и он никого не боялся. О его домашней жизни и о его родственниках никакой информации не было. «У меня было подозрение, — писал один из респондентов, — что мальчик пережил какую-то семейную потерю. Я не знаю подробностей, но судя по душевному состоянию парня, было похоже, что всё обстояло именно так».

Читатели книг Флеминга, конечно, помнят факты из некролога о Джеймсе Бонде, предположительного составленного М., в романе «Живёшь лишь дважды». Согласно этому некрологу, карьера Джеймса Бонда в Итоне была «кратка и непримечательна».

Ни в одном из писем не была указана причина, по которой Джеймс Бонд покинул Итон (которая по версии М. была «проблемой с гувернанткой одного из учащихся»). Но были две другие интересные параллели.

Согласно М., родители Бонда погибли, совершая восхождение в Альпы, и мальчику тогда было всего одиннадцать лет. Также в некрологе было отмечено, что парень был атлетического сложения и склонным к уединению.

Конечно, всё это могло быть лишь совпадением, но всё же весьма странным. И я решил проверить данные некролога. Согласно им, после проблем в Итоне, провинившийся Бонд был переведён в Феттес, в школу, в которой учился его отец. Естественно, я написал секретарше той школы письмо с просьбой дать мне какую-либо информацию о Бонде — мальчике, который, возможно поступил в их школу в 1936-ом. Но прежде чем я получил ответ, прибыло другое письмо, которое изменило всё. В большом коричневом конверте со штампом венской почты было короткое официальное сообщение от австрийского адвоката. В нём говорилось, что его клиент фрейлейн Кюнцлер, проживающая по адресу Фридрих-плац, 27, скончалась от болезни три недели назад. Разбираясь с её документами, он обнаружил записку о том, что в мой адрес необходимо было выслать некую фотографию. Фотография прилагалась. Это был увеличенный чёрно-белый снимок туристов на фоне гор. Одним из туристов была симпатичная молодая блондинка, а рядом с ней стоял человек, в котором я без труда узнал Яна Флеминга. По другую сторону от девушки был высокий симпатичный темноволосый парень, лет восемнадцати-девятнадцати. Все трое выглядели очень серьёзными. Я повернул фотографию. «Это единственное фото, которое я смогла найти, — было указано на обороте. — Писем я так и не нашла, но эти два человека и есть Джеймс и Ян в Кицбюэле в 1938-ом. Девушка — это я, хотя сейчас вы вряд ли признаете в ней меня».

Бедная мисс Кюнцлер…

Итак, если молодым парнем действительно являлся Джеймс Бонд, то женщина говорила правду. Тогда что же случилось с ним в 1938-ом? Как долго использовал его Флеминг в качестве персонажа для своих романов?

Не дожидаясь известия из Феттеса, я решил навести справки у друзей Флеминга, проживающих в Кицбюэле. Однако вскоре мне позвонил человек, назвавшийся Хопкинсом. Судя по тону — полицейский. Он уже слышал, что я навожу справки об одном человеке. Не могли бы мы с ним встретиться и обсудить это за ленчем? Например, в Национальном либеральном клубе на Уайтхолл Плэйс.

Мистер Хопкинс оказался необычным либералом: крупным, лысым, и с пышными бровями — таким увидел я его, когда он ожидал меня в фойе клуба возле бюста Гладстона* ///. Мы прошли к столу у окна в большой коричневой столовой, с коричневой мебелью и коричневыми стенами.

— Я из Министерства обороны, — сказал Хопкинс, прихлёбывая поданный ему коричневый виндзорский суп. — Вы должны немедленно прекратить все свои поиски.

— Это почему же? — спросил я.

— Поскольку они противоречат национальным интересам.

— В каком смысле?

— Если я говорю вам, что противоречат, значит это так.

— А если я этого не сделаю?

— Тогда мы применим по отношению к вам закон о государственной тайне.

Даже так.

После коричневого виндзорского супа нам подали пастуший пирог — запеканку из мяса и картофельного пюре — очевидно, любимое либералами блюдо; питательное, но не очень располагающее к разговору. Я попытался выяснить у Хопкинса, кто конкретно стоит за ним, но так и не получил ответа. «Помните о государственной тайне, — сказал он мне напоследок. — Нам не нужны неприятности». «Скажите это мистеру Гладстону», — ответил я.

В итоге я остался неудовлетворённым. Если и существовала какая-то серьёзная причина на то, что о Джеймсе Бонде следовало помалкивать, то я чувствовал, что имею право знать её. Может быть, стоит обратиться к более лояльной персоне, чем Хопкинс?

Через несколько дней я получил новое приглашение на ленч — в ресторан «Кеттнерс». Я ответил, что не приеду, если мне вновь будут угрожать. «Угрожать? — послышался удивлённый голос на другом конце провода. — Помилуйте, это будет всего лишь интеллектуальным общением».

На этот раз это был Уркхарт — очень худой человек, плешивость которого сочеталась с густой чёрной растительностью на его руках. В отличие от своего коллеги, он не поскупился на бутылку респектабельного кьянти. Ещё до того, как мы закончили лазанью, я протянул ему присланную мне из Вены фотографию.

— Очень интересно, — отреагировал он. — Симпатичный парень. Каким и остаётся до сих пор, конечно.

— То есть, вы хотите сказать, что Джеймс Бонд всё ещё жив?

— Конечно. Иначе бы не было этой нашей встречи.

— Поэтому, наверное, Хопкинс и говорил мне о государственной тайне. Он почти угрожал мне тюрьмой.

— Старина немного передёрнул. У него проблема на проблеме — грыжа замучила, да ещё и анемия у жены. — Уркхарт улыбнулся, показав свои огромные зубные протезы. — Некоторые мужчины рождены, чтобы страдать. А Бонд… все эти фильмы о нём… нет, в жизни он совершенно другой. Ему, кстати, понравилась ваша книга — «Жизнь Яна Флеминга». Он смеялся, читая её, хотя между нами — чувство юмора — не самое сильное его звено. Да что там говорить, все мы чрезвычайно благодарны вам за вашу книгу.

— Но где же Бонд сейчас, и чем он занимается?

Вновь улыбка.

— Всему своё время. Спешить мы не будем. Кстати, как вам этот кьянти? «Бролио», а не «брольо», как в своё время называл его Флеминг. На самом деле Ян не очень разбирался в винах. Раздувал теории о шампанском, а в реальности не мог отличить «Боллинджер» от водопроводной воды.

Мы так и проговорили о Флеминге — до конца ленча. Оказалось, что Уркхарт работал с ним во время войны, и, как и все, кто знал его лично, был очарован противоречивой личностью этого человека. Мне показалось, что он ставил на этом акцент специально, чтобы не говорить о Джеймсе Бонде. «Мы будем на связи, — сказал он в конце. — Но свои поиски Бонда вам всё же следует прекратить. Они действительно могут доставить нам неприятности, если будут обнародованы, да и грыже Хопкинса это не понравится».

Я дал уклончивое обещание остановить поиски и, выходя из ресторана, подумал о том, что если выполню его, то Уркхарт больше меня не побеспокоит. Как показали дальнейшие события, я ошибался. Через несколько недель он позвонил мне снова, пригласив в свой офис.

Это был первый раз, когда я посетил серое здание на Риджентс-парк, которое Флеминг называл «Юниверсал экспорт». Я ожидал чего-то более грандиозного, однако, как и все секретные службы, здание имело некоторые признаки маскировки. Атмосфера в нём была гнетущей — серые коридоры, серые офисы, серые люди. Когда я вошёл к Уркхарту, он предложил мне ментоловую сигарету, и закурил сам.

— Итак, по поводу Джеймса Бонда, — сказал он. — Я поговорил с некоторыми влиятельными людьми, и мы решили сделать вам предложение, которое может заинтересовать вас. — Он сделал паузу, подправив зубной протез дешёвой шариковой ручкой. — Поймите меня правильно: просьба прекратить поиски этого человека возникла не на пустом месте. Вы не первый, кто им интересуется, и с некоторыми журналистами у нас были проблемы. Когда тайное становится явным — это всегда плохо для Секретной службы. Поэтому освещать такие вещи нужно с определённой долей ответственности.

— То есть подвергать цензуре?

— Ну зачем сразу такие грубые слова? История этого сотрудника очень интересна, и все мы гордимся ею. Я бы даже сказал, что это один из самых потрясающих феноменов в нашей работе. Не исследуя его полностью, невозможно понять, насколько он замечателен.

Я не ожидал от Уркхарта такого красноречия, а поэтому попросил его быть более конкретным.

— Ах, простите, — ответил тот. — Я думал, вы меня понимаете. Я предлагаю вам написать полную историю жизни Джеймса Бонда. Если вы согласитесь на это, то получите необходимое сотрудничество со стороны нашего отдела. Вы сможете встретиться с его коллегами. И конечно же, увидитесь с Бондом лично.

*

Позже я узнал, что в планах Уркхарта было нечто большее, чем казалось поначалу. Он был сложным человеком, а годы, проведённые им в шпионской деятельности, сделали его ещё и скрытным. Оказалось, что в настоящий момент Бонд переживал довольно трудный период своей жизни. За последний год он перенёс какое-то сложное заболевание, которое сделало невозможным его активную работу в отделе. Болезнь привела его к моральному и физическому упадку сил, какой порой случается у слишком загруженных работой людей, и они сдают свои позиции уже в среднем возрасте. Прошлым сентябрём Бонд больше месяца провёл в военном госпитале Короля Эдварда VII, под чужим именем (под каким именно — я так и не узнал). Лечился он по поводу острого гепатита, и в настоящее время находился в стадии выздоровления. Как полагается в таких случаях, тяжёлых нагрузок ему следовало избегать. Врачи настаивали на том, что для полного выздоровления Бонд должен был всецело посвятить себя физическому и умственному отдыху — как от работы, так и от лондонской зимы. Сам Бонд, однако, мыслил иначе.

Он говорил, что был уже здоров, и требовал разрешения вернуться на службу. Коллеги, казалось, поддерживали его, но Джеймс Мэлони — невропатолог и старый друг Бонда — советовал ему повременить. А чтобы Бонд не скучал во время своего выздоровления, он посоветовал сотрудникам придумать для него такое занятие, которое бы его не слишком обременяло. «В случае с печенью вас убивает не болезнь, — говорил он, — а кровавая скука».

Удивительно, но М., редко когда понимавший простых смертных, сейчас принял довольно необычное решение этой проблемы.

Одним из людей, которых он уважал в огромном мире Секретной службы, был сэр Уильям Стивенсон, так называемый «тихий канадец», некогда успешно руководивший филиалом британской разведки в Нью-Йорке в годы войны. В последнее время этот миллионер-пенсионер жил на верхнем этаже роскошного отеля на Бермудах. И Бонд, и Флеминг знали его хорошо. «Почему бы Бонду, — предложил М., — не съездить к нему? Там он смог бы поплавать, пострелять, и ходить под парусами, сколько ему захочется». Сэр Джеймс одобрил идею Бермуд, добавив, что будет также полезно занять чем-то и ум.

Тогда один из преподавателей Оксфорда и по совместительству историк Секретной службы высказал идею предложить Бонду написать мемуары. «Бонд? Мемуары? — скептически усмехнулся М. — Да я у него нормального отчёта не мог получить после задания.» Здесь Уркхарт и предложил отправить на Бермуды меня. «Вот увидите, они сработаются, — сказал он. — В результате историк получит нужную ему информацию, а я и Хопкинс будем избавлены от беспокойства за то, что кто-нибудь сможет выудить у Бонда несанкционированные сведения». «И вы позволите этому писателю всё это издать?» — недоверчиво спросил М. «Если он этого не сделает, — ответил Уркхарт, — то в ближайшее время этим обязательно займётся кто-нибудь из журналистов. А так это будет замечательная возможность описать вашу личность, личность Флеминга и 007 в удобном для нас виде. Утрём нос оппозиции».

Уркхарт чувствовал, что М. был восприимчив к лести — как и большинство стариков. С некоторой неохотой он согласился. И вот я лечу к Бермудам. Их огни уже замерцали далеко внизу в темноте. Как будто не очень верилось, что скоро я увижусь с самим Джеймсом Бондом. Вскоре шасси коснулось посадочной полосы. Перед нами лежал Гамильтон. Выход из самолёта казался началом мечты: пальмы и гибискус, тёплый ароматный воздух. Я уже начинал завидовать новобрачным. Следуя за ними, я чувствовал себя выделяющимся на их фоне и ужасно одиноким. Уркхарт и Лондон казались мне сейчас очень далёкими. Уркхарт сказал, что в аэропорту меня встретят. Я не спросил его, кто. Я даже не знал адреса, куда мне следует идти.

Когда я показал свой паспорт таможеннику, тот посмотрел на меня подозрительно, а потом просигнализировал кому-то стоящему сзади. Ко мне тут же направилась симпатичная темнокожая девушка, улыбнулась и сказала, чтобы я прошёл за ней — к выходу — туда, где темнокожий таксист уже укладывал мой багаж в «Кадиллак» золотистого цвета. После меланхоличного приветствия он открыл для меня заднюю дверь, а потом повёз вдоль моря. Моя попытка заговорить с ним не увенчалась успехом. Тогда я спросил его, куда мы едем. «Увидите, — ответил он. — Скоро прибудем».

Мы ехали по дороге, окружённой пальмами и отражающимися от моря огнями, и, проехав через высокие ворота, оказались перед отелем, выдержанным в старинном стиле. Розовые стены, белые ставни, колонны по бокам от дверей. В освещённом бассейне плавали отдыхающие, некоторые сидели на террасе. Швейцар в цилиндре и жёлтом жилете взял мой скромный багаж и направился к лифту.

Уркхарт сказал, что по прибытию на место назначения обо мне позаботятся, и причём довольно хорошо. Так оно и оказалось: ванна уже наполнялась водой, напитки ждали на столе, а вежливый служащий спросил меня, не желаю ли я заказать еду из ресторана.

Я ответил, что нет, и налил себе виски «Глен Грант» со льдом. «Сэр Уильям просил передать, чтобы вы чувствовали себя здесь как дома, — сказал служащий. — Когда будете готовы, позвоните мне, и я отведу вас к нему».

Я принял душ, переоделся в лёгкую одежду, которую приобрёл за три дня до этого на средства, выделенные мне Уркхартом, и после ещё некоторого количества «Глена Гранта» позвонил. Служащий появился тут же. Провёл меня по коридору, а потом открыл дверь, за которой был частный лифт. Едва мы вошли в него, он поднял трубку находившегося внутри телефона. «Это Августус, — сказал он в неё. — Принимайте гостя».

На том конце провода кто-то тихо ответил. Лифт медленно пошёл наверх. Когда он остановился и двери открылись, я шагнул в большую комнату, большей частью неосвещённую. Три стены занимали широкие окна, в которых было видно ночное море. Вдоль четвёртой стояли стулья, радиопередатчик и две настольные лампы, отбрасывающие вокруг зелёный мрачный свет. В нём я смог разглядеть находящегося в комнате пожилого седовласого человека.

— Я — Уильям Стивенсон, — сказал человек. — Лондон уже предупредил меня о вас. — Он указал на стоящего в тени комнаты другого человека. — А это

— коммандер Бонд.

2. Детство шпиона

ТЕНИ БЫЛ Джеймс Бонд. До тех пор мне казалось, что я знаю его довольно хорошо — по книгам. Я всегда представлял его чем-то вроде супермена. Однако первое, что я сразу же почувствовал, увидев его — это некоторая скрытость и сдержанность. Лицо его было мне незнакомым, но, безусловно, твёрдым и решительным. Глаза были сероголубыми, рот не улыбался. Знаменитый шрам тянулся через всю левую щеку — от угла глаза до линии подбородка. Надо лбом нависала запятая тёмных, уже пронзённых сединой волос. Да, Флеминг описывал его именно таким. Но было ещё кое-что, к чему я не был подготовлен: к атмосфере некоторой напряжённости, витавшей вокруг этого человека. Он производил впечатление того, кто когда-то пострадал и сейчас обеспокоен возможным возвращением проблем.

После того как сэр Уильям представил нас, мы пожали друг другу руки.

— Настоящее искреннее рукопожатие, — сказал я.

Бонд не отреагировал. Вместо ответа он достал сигарету и закурил. Потом сказал:

— Не думаю, что смогу оказаться вам сколько-нибудь полезным. О моей личной жизни в общих чертах уже написал Ян. Я смогу добавить немного, и вообще вся эта затея кажется мне высосанной из пальца.

— Ваша личная жизнь интересует этого господина в последнюю очередь, — вставил Уильям. — Он скорее хотел бы поговорить с вами о Флеминге.

Услышав такое, Бонд смягчился.

— Как хорошо вы его знали? — спросил я.

— Достаточно хорошо — насколько хорошо можно было знать такого человека, как Флеминг.

— И вы не были против того, чтобы он писал о вас в своих книгах?

Бонд выдержал паузу.

— М. дал добро на то, чтобы я рассказал вам об этом?

— Да.

— Невероятно. Что ж, в таком случае и у меня нет возражений, хотя в реальности они есть. Я расскажу вам. Но не думайте, что я согласился на использование меня в книгах Флеминга из тщеславия. Если б вы знали, сколько проблем доставили мне эти книги.

— Однако в своё время они были неплохим тактическим ходом, — вновь вмешался Уильям. — В некотором смысле даже спасли вам жизнь. Разве не так?

В ответ Бонд лишь фыркнул.

— Каковы ваши планы? — спросил его я.

— Мое будущее, вы имеете в виду? — пожал плечами Бонд. — Хорой вопрос. Я тоже хотел бы знать ответ на него. Официально я теперь слишком стар для активной службы. Хотя возраст — понятие относительное. Вон, Абель*, например, предстал перед судом в пятьдесят пять — а это на три года больше, чем мне сейчас. Так что всё зависит. 1.

— От кого?

— В основном от сэра Джеймса Мэлони. Помните такого? Флеминг о нём писал. Главный психиатр Секретной службы и профессионал своего дела. Моё будущее — в его руках. Скоро он прибудет сюда. Если он решит, что я уже годен к службе — я пулей помчусь в Лондон.

Понизив голос, Бонд уставился на океан за окном. Маяк на холме вспыхнул и погас.

— А дело, в принципе, не в возрасте, — продолжил он. — Да, с возрастом ты уже не так вынослив, но зато становишься хитрее. Вся суть в том, чтобы хватило смелости. Что же касается вашего дела, то я хотел бы закончить его как можно быстрее. Билл*, что ему можно говорить? /

— Всё. У него высшая категория допуска.

— И главный офис будет проверять то, что он напишет?

— Конечно.

— Это облегчает дело. Когда начнём?

— Завтра утром, если это вас устраивает, — ответил я.

— И с чего вы хотите, чтобы я начал?

— С самого начала.

*

Бонд оказался пунктуальным человеком (позже он скажет мне, что пунктуальность — обычное качество шпиона, хотя, возможно, она была также и чертой его характера). Ровно в девять тридцать утра мой телефон зазвонил.

— Если вы готовы, мы можем начать.

Я как раз заканчивал свой завтрак.

— И где вы предлагаете этим заняться?

— Прямо у вас.

Мне было интересно увидеть, где живёт Джеймс Бонд, но возразить я не смел. Через две минуты в дверь раздался уверенный стук. Бонд, которого я увидел сейчас, отличался от того, который предстал передо мной прошлой ночью. Былая напряжённость исчезла. Он был свежим и подтянутым, глаза его были ясными. Обут он был в эспадрильи* I одет в поношенные джинсы и выцветшую синюю футболку, сквозь которую выделялись широкие плечи и крепкая грудь. Никакой полноты — ни на животе, ни на бёдрах. Он казался мне каким-то нереальным, и словно специально выставлял себя именно в таком свете — в каком я и ожидал его увидеть (к слову, другой моей задачей было выяснить, насколько он был бы хорош как актёр).

— Сегодня я уже успел поплавать, — сказал он. — Плавание — один из моих любимых видов спорта.

— Как и гольф? — спросил я.

— Было бы слишком смело называть гольф спортом, — ответил он. — И я уже давно в него не играл.

Разговаривая, он ходил по комнате, отыскивая себе наиболее удобное место. Наконец он сел на бамбуковый стул на балконе, с которого хорошо была видна морская гавань, глубоко вдохнул и вытянулся, уставившись на горизонт.

— Ну-с. И каков ваш первый вопрос?

— Флеминг никогда не упоминал о том, где вы родились.

— Зачем вам это знать?

— Потому что я хотел бы начать с самого начала.

Бонд улыбнулся и выдержал паузу.

— Я думал, вы знаете. Я родился в Руре. В Ваттеншайде, под Эссеном. В 1920 году, в День перемирия*, 11 ноября. Спешу добавить, что немецкой крови во мне нет — насколько, конечно, можно быть уверенным в подобных вещах. Как уже упоминал Флеминг, мой отец был шотландцем, а мать — швейцаркой.

— И каким же образом их занесло в Рур?

— Мой отец Эндрю Бонд работал инженером в компании «Метрополитен-Виккерс». В 1920 году им было поручено демонтировать империю наших старых друзей «Альфред Крупп и сыновья». У него был дом в Ваттеншайде — я, конечно, не помню его, а после Второй мировой увидел, что это было большое и уродливое место. Моя мать всегда говорила, что ненавидит его. Я родился там из-за забастовки на железной дороге. Мать говорила, что собирается рожать меня в Англии, но из-за этой забастовки мы так и не смогли выехать туда. К тому времени, как я появился, забастовка как раз закончилась.

— Это создало вам определённые проблемы?

— Вы имеете в виду факт моего рождения у фрицев? Конечно. Правительственные ведомства всегда с осторожностью относятся к подобным вещам. Это едва не поставило крест на моей службе на Королевском флоте. Кроме того, это сделало меня несколько раздражительным по отношению к нашим друзьям немцам. Будем так говорить, я не питаю к ним особой любви.

Разобравшись с вопросом о своём рождении, Бонд несколько расслабился и предложил заказать нам кофе — чёрный и крепкий — такой, какой он любил, судя по романам Флеминга. Потом мы пробежались по родословной Бондов. Флеминг упоминал о ней лишь вскользь — в романе «На Секретной службе Её величества», говоря о том, что Джеймс Бонд мог происходить от Бондов, в честь которых была названа улица Бонд-стрит. Однако сам Джеймс подобное утверждение отклонил, сказав, что оно предназначено скорее для «замыливания глаз», и сообщил, что его отец является уроженцем Гленко в Аргайле, а мать — Моник Делакруа — была родом из швейцарского кантона Во.

Меня несколько удивило то, что Бонд гордился своим шотландским происхождением и с ностальгией говорил о своём каменном доме в шотландском высокогорье. «Мои настоящие корни оттуда, — сказал он. — Я всегда чувствовал и чувствую себя шотландцем. В Англии мне не так комфортно. Перед своей смертью я завещаю развеять мой прах в Гленко».

Также он рассказал мне кое-что и о своих более древних предках — жёстких, воинственных людях, происходивших от Макдональдсов и проживавших в Гленко на протяжении нескольких поколений. Трое братьев Бондов были убиты там во время резни 1692-го. Их потомки сохранили свою независимость, процветая в течение восемнадцатого века, а в девятнадцатом произвели на свет миссионера, нескольких известных докторов и адвоката. Всё же цепляясь за свою идентичность, многие из них оставались отчаянными и непокорными. В частности, прадед и тёзка Джеймса Бонда был награждён Крестом Виктории за битву под Севастополем* //. Его сабля всё ещё висит в доме в Гленко. Другие Бонды были не столь доблестными. Двоюродный дед Бонда Хью, например, пьянствовал, пока не умер годам к тридцати пяти. Другой представитель — двоюродный дед Бонда Ян — был исключён из университета за то, что расстрелял свои учебники из револьвера сорок пятого калибра в ночное время. Нынешний глава семьи — дядя Грегор — строгий пьющий джентльмен восьмидесяти двух лет.

Также Джеймс Бонд сказал, что мужчины в его роду склонны к меланхолии. От них он унаследовал замкнутость и задумчивость. И ещё — жёсткость и решительность, смешанные с солидной долей кальвинизма. Бонды, как истинные шотландцы, верили в грех, были аккуратны с деньгами, а также считали, что каждый человек должен утвердить себя в жизни сам.

Отец Бонда Эндрю был одарённым человеком. Отличник учёбы и капитан игр в школе в Феттесе, после её окончания он продолжил обучение в Абердине, где учился на инженера, и учился очень хорошо. Когда началась Первая мировая, ему было двадцать с небольшим. Он пошёл служить в Королевские инженерные войска, выжил в битве на Сомме, а потом был откомандирован к Яну Хею в Галлиполи. Там потерял руку, но получил орден «За выдающиеся заслуги» и пожизненное уважение турками. После войны ему было поручено проконтролировать демонтаж Рура — вполне инженерная задача.

Но реальной страстью Эндрю Бонда были горы. В 1918 году свой первый мирный отпуск он потратил на то, чтобы подняться в горы, о которых мечтал уже давно — швейцарские Альпы. Пытаясь забыть ужасы войны, он сделал там нечто большее — нашёл свою жену. Подобно Гарибальди, впервые увидевшему свою будущую жену через телескоп, Эндрю увидел свою, когда взбирался в горы. Группа альпинистов, поднимаюхся на один из самых захватывающих и трудных пиков над Женевой, проявляла чудеса ловкости, и когда Эндрю позже подошёл, чтобы лично поздравить их, то увидел, что последней в их отряде была девушка — молодая и симпатичная, которая тут же его покорила. Ничто не удержало его — ни то, что ей было всего девятнадцать, ни то, что она уже была помолвлена с цюрихским банкиром втрое старше её.

Делакруа были богатыми, упрямыми и уравновешенными. Их реакция на однорукого поклонника их дочери была предсказуемой. После бурного разговора с потенциальным тестем Эндрю выдвинул ему ультиматум, который тут же был отклонён, и парень вышел из их большого белого дома, громко хлопнув декоративной парадной дверью. Два дня спустя он и Моник тайно сбежали.

Факт бегства родителей, конечно, не мог не осложнить будущее детство Джеймса Бонда. От Моник тут же отреклись, и она осталась без причитающихся ей швейцарских франков. Эндрю, в свою очередь, наказал ей не произносить фамилию Делакруа в его присутствии. С этого момента его целью стали горы Пиренеи. Скорое рождение сына Генри — будущего старшего брата Джеймса — мало что изменило. Бонды и Делакруа так и не общались друг с другом.

Сложившаяся ситуация была непростой, особенно для Моник. Кроме ребёнка и взаимной любви к горам, у неё с Эндрю было мало общих интересов. Моник уже начинала скучать по Швейцарии, большому белому дому в Во и денежным счетам своего отца. Всех этих проблем не было бы с её шестидесятилетним женихом из Цюриха.

Как всегда в подобных случаях, оба молодых человека задавали себе один и тот же вопрос: как они могли так жестоко ошибиться друг в друге? Эндрю был серьёзным инженером, склонным к одиночеству, чем-то вроде пуританина. Кроме того, у него не было денег — работа в Бирмингеме приносила мало дохода. Тогда Моник в первый (и не в последний) раз проявила своё недовольство. Эндрю принял предложение от «Метрополитен-Виккерс», и они уехали в Германию.

К тому времени как они прибыли в Ваттеншайд, Моник вновь была беременна. После рождения Джеймса оба мальчика жили в состоянии полной идиллии, окружённые родительской любовью и заботой, и ни в чём не нуждались. Дом в Ваттеншайде имел свой собственный сад и был полон слугами, няньками, собаками и лошадьми. Летом семья отдыхала на побережье Балтики или в низине Рейна, а Рождество проводила в Гленко, где на этот праздник собирались все Бонды, как это водилось в старинных родовых племенах.

В Гленко Джеймс впервые познакомился со своим дедом по отцовской линии — стариком Арчи. Дед пугал его; он говорил с таким сильным шотландским акцентом, что маленький Джеймс, который к тому времени лучше говорил по-немецки, чем по-английски, почти ничего не понимал из того, что горланил этот дедушка. Были там и другие родственники, которые пугали его — вечно пьяный дядя Грегор, и богатый, но скупой дядя Ян. Единственной тамошней родственницей, к которой оба мальчика питали уважение, была тётя Чармиан — сестра отца, муж которой погиб под Пашендалем спустя три недели после их свадьбы. Она проживала в Кенте, выращивала георгины и верила в бога.

Джеймс Бонд обожал свою мать. Он и поныне хранит её миниатюру, считая её образцом женственности. Говоря о ней, он использует слова «свежая», «яркая», «неотразимая». Никакие её романы, эксцентричность и некоторая экстравагантность не могут затмить его память о ней.

Несчастные браки часто производят преданных детей — и Бонды здесь не были исключением. Также Бонд уже в детстве обнаружил в себе и другие немаловажные качества. Во-первых, недюжинную силу: начиная с девяти лет он мог запросто побеждать своего старшего брата в кулачном бою — и делал это довольно часто. Другим его важным качеством была страсть к еде; в какой-то период времени она даже сделала его упитанным. (Как отмечал Флеминг, и в более старшем возрасте Бонд предпочитал двойную порцию своих любимых блюд.)

Ещё одной особенностью детства Джеймса были постоянные скитания. После того как Моник отказалась обосноваться в Бирмингеме, а потом закончилась и работа Эндрю в Руре, семья переехала в Египет. Три года Эндрю работал там консультантом по возведению дамбы на Ниле, под Асуаном. К тому времени Джеймсу было уже пять, и он стал искать себе приятелей. Вскоре у него была своя группа мальчиков из их района — в основном египтян. Джеймс быстро нашёл с ними общий язык и стал их лидером. С этим у него проблем не было — по личностному развитию он опережал свой возраст. За братьями Бондами присматривала пожилая французская гувернантка. Джеймс легко ускользал от неё и подолгу бродил по улицам города с его бандой беспризорников. Иногда они играли вдоль реки, а иногда шныряли по рынку, собирая оброненные монеты или играя с другими мальчишками.

Как-то, когда Эндрю был в длительной командировке, у Моник появился новый поклонник, и ей некогда было присматривать за сыном — тогда у Джеймса появилась возможность хорошо изучить арабский язык (позже, из-за отсутствия практики, он его, к сожалению, подзабыл), который в сочетании с его тёмными волосами практически сделал его арабом. Бонд запомнил случай, когда они с мальчишками стояли возле одного из больших отелей Каира и рассматривали прибывающие туда машины. Из одного из подъехавших к отелю роллс-ройсов вышла женщина, в которой Джеймс узнал свою мать. Следом за ней вышел какой-то противный толстяк с моноклем (деловой партнёр его отца), и Джеймс удивился, что она делает в его компании. Он обратился к ней с этим вопросом, но хитроумная г-жа Бонд сделала вид, что не признала в уличном арабе своего сына. Когда он спросил её об этом на следующий день, то она вышла из себя, сказав, что он обознался, и прогнала его в свою комнату. Этот урок женского коварства он запомнил на всю жизнь.

После очередного семейного кризиса (а мальчики к ним уже привыкли), Эндрю Бонд решил, что каирская жара отрицательно действует на здоровье его жены, и семья перебралась во Францию. Для Эндрю выходило так, что чем хуже был его брак, тем лучше становилась его карьера, и вскоре он стал одной из ключевых фигур компании «Метрополитен-Виккерс». Во Франции ему предстояло контролировать строительство электростанции. Он вновь приобрёл для своей семьи дом — рядом с Луарой, недалеко от Шинона, и всё началось сначала. Теоретически деньги в семье были, но их всё равно никогда не хватало. Моник была в постоянном раздражении. Слуги приходили и уходили.

В целом Франция устраивала Джеймса. Он легко усвоил французский язык, полюбил местную еду, а также познакомился с новыми друзьями — лодочниками, пьяницами, жандармом, а также хозяйкой одного из кафе. Там же он и впервые влюбился — в дочь мясника — черноглазую умную девочку двенадцати лет, которая обманула его ради более старшего мальчика, у которого был велосипед.

Во Франции они прожили год, а потом мир для Джеймса Бонда вновь переменился. На этот раз (а на дворе был уже 1931 — ый), компания «Метрополитен-Виккерс» выиграла контракт с советским руководством на построение сети электростанций вокруг Москвы в рамках сталинской политики по индустриализации СССР. Эндрю Бонд отправился туда вместе с передовой группой британских инженеров, а через три месяца вслед за ним отправилась и вся его семья. Французский представитель «Метрополитен-Виккерс» заказал для них спальный вагон первого класса, и из деталей поездки Бонду запомнились белые перчатки официантов в вагоне-ресторане, минеральная вода, настольная лампа рядом с кроватью, а также то, что Флеминг называл «убаюкивающим поскрипыванием деревянной обшивки маленького купе».

В один из вечеров, когда поезд замедлил ход и за окном показались красно-белые столбы советской границы, Джеймс Бонд впервые увидел советского милиционера — крупного тихого человека в тёмно-синей униформе и фуражке с красной звездой. Тот проверил их документы, после чего служащие станции помогли им пересесть в московский экспресс — симпатичный поезд дореволюционного периода. На сей раз купе, предоставленное Бондам, было оборудовано лампой с розовым абажуром и имело медную отделку. Кормили здесь даже лучше, чем в предыдущем поезде, и именно здесь Бонд навсегда полюбил икру. Когда же на следующий день они прибыли в Москву, то испытали нечто вроде шока.

Британских семей сосредоточили в Перловске — небольшом местечке в двадцати милях от Москвы. Деревянный домик, который предоставили Бондам — люксовый по российским стандартам — Моник нашла отвратительным. В Перловске не было привычных ей магазинов, ночной жизни и развлечений. А с приходом зимы стало ещё и холодно. В стране был голод.

Для десятилетнего Джеймса подобное представление о советской России сохранилось на всю жизнь. Он и сейчассчитает, что это страна голодающих крестьян, запуганных горожан и всесильной тайной полиции. Немаловажную роль в подобной оценке сыграли и события первых месяцев 1932 года, когда некоторые британские инженеры, участвующие в строительстве электростанций, были подвергнуты судебному преследованию по подозрению во вредительстве.

Для семьи Бонда, ютившейся в маленьком домике в Перловске, страх перед судебным преследованием был вполне реальным. Друг Эндрю министр Тардовский был уже арестован. Слухи ходили разные. Потом ещё шесть инженеров были вывезены на Лубянку для допросов. Удивительно, как среди них не оказалось и Эндрю Бонда. Джеймс Бонд едва не стал одним из тех немногих жителей Запада, которые испытали советскую чистку на собственном опыте. (Те, кто осуждает его за антикоммунизм, должны помнить об этом.)

Эндрю в то время был в постоянном движении — между Кремлём, британским посольством и Лубянкой, информируя адвокатов и подбадривая заключённых. Моник не разделяла его оптимизма. Напряжённая ситуация подкосила её здоровье, и нервы её сдали. Она плохо спала, жаловалась на головные боли и просила мужа уехать из России. Он ответил ей, что они не уедут, пока всё не разрешится.

В этот же период Джеймс Бонд мельком увидел своё будущее. Когда несколько британских инженеров были отпущены под залог и ожидали суда в Перловске, а Джеймс вместе с другими английскими гражданами составлял им компанию, неожиданно рядом с ними остановился автомобиль, из которого вышел высокий, респектабельный джентльмен. Скучающим тоном он представился. Корреспондент британского агентства «Рейтер» Ян Флеминг. Прибыл, чтобы присутствовать на процессе. Его безупречный костюм, не говоря уже о манерах, так впечатлили Джеймса, что он тут же передумал стать инженером и решил, что станет журналистом.

Всё, что происходило на процессе, Джеймс Бонд узнавал от своего отца. Несмотря на язвительное обвинение, выдвинутое прокурором Андреем Вышинским, шестеро из восьми инженеров были оправданы. Для Эндрю Бонда это стало настоящим триумфом. Он тут же получил повышение по службе. И ещё одно — компания «Метрополитен-Виккерс» покидала Россию, и его семья наконец-то получила возможность вернуться домой.

Эндрю Бонд снял дом в Уимблдоне, по адресу Норт Вью, 6 — огромное здание викторианской эпохи. Ему к тому времени исполнилось тридцать восемь, но выглядел он старше своих лет — с морщинистым, измождённым лицом. Сыновья его также выглядели старше своего возраста и словно носили на себе печать пережитых испытаний. Была странной и их одежда (Джеймс Бонд до сих пор помнит, как соседские дети смеялись над их шортами на подтяжках). В Уимблдоне он явно чувствовал себя иностранцем. Уже отвый от английского, с матерью он в основном общался по-французски.

Однако больше всего семейные скитания отразились на Моник. Уставшая от пережитого, она была сама не своя и словно утратила интерес к жизни. Её лицо, всё ещё красивое, теперь стало бледным и осунувшимся, волосы пронзила седина, а глаза выглядели так, словно до сих пор боялись преследования.

Братья Бонды пошли учиться в «Кингз-Колледж-Скул». Учебное заведение было удобным не только с точки зрения престижа, но и тем, что находилось всего в пяти минутах ходьбы от дома. Брат Бонда Генри довольно быстро там освоился и стал хорошим учеником. А вот у Джеймса учёба как-то не ладилась. Более того, вскоре с его семьёй вообще произошло событие, которое коренным образом изменило всю его жизнь.

*

Это случилось после очередного нервного срыва у Моник. Ей всё время мерещилось, что русские полицейские преследуют её и следят за их домом с улицы. На высоте своего приступа она попыталась ударить Наташу

— их преданную русскую горничную. К счастью, Эндрю был дома и успокоил её. Вызвали доктора, который отослал её в санаторий в Саннингдейле. Казалось, она шла на поправку, однако специалист посоветовал Эндрю сменить для неё обстановку. Вняв его совету, тот решил заключить мир с Делакруа и отправить свою жену к ним. Это было трудным решением для человека его характера, но он принял его.

Джеймс Бонд помнит, как он проводил их с братом на вокзал, отправляя на летний отдых в Гленко. Это было трогательное прощание. Отец заверил их, что отправляет их мать в Швейцарию, а когда заберёт её оттуда, она будет полностью здорова, и всё у них наладится. Они больше не будут скитаться по миру в поисках лучшей жизни.

Через три недели отдыха в Гленко, вернувшись домой, мальчики обнаружили там переполох. Тётя Чармиан неожиданно прибыла из Лондона. Джеймс Бонд помнит, что его дед был в слезах. Тётя сказала, что мальчики должны собирать свои вещи. Успокоиться и взять себя в руки. С этого момента они оба будут жить с ней в Кенте. Произошёл несчастный случай. во время восхождения в швейцарские Альпы. их родители погибли. Генри не выдержал и заплакал. А Джеймс удивил всех своим самообладанием. Странным образом, но он был готов к такой новости. Когда его отец проводил их на вокзал три недели назад, он чувствовал, что никогда больше его не увидит. Сейчас он вспомнил его прощальные слова: «Позаботься о себе, малыш. Кроме тебя, этого вскоре делать будет некому».

Смерть родителей Джеймса Бонда остаётся тайной и по сей день, хотя постепенно ему удалось соединить воедино звенья той роковой цепи. Сначала всё шло, как и планировалось. После эмоционального перемирия со своими родителями, Моник оставалась у них в течение ещё нескольких недель. Когда Эндрю приехал, чтобы забрать её, возникло недопонимание. Родители Моник сказали, что она останется с ними, и обвиняли Эндрю в том, что он довёл её до того состояния, в котором она была. Эндрю же настаивал, что место Моник — рядом со своими детьми. Как это обычно бывает в таких случаях, в разгаре ссоры как-то забыли о предмете ссоры, и Моник вышла из дома, уехав из Во на автомобиле. Спохватившийся Эндрю отправился за ней. Ему удалось выяснить, что она отправилась в сторону Женевы, и позже он обнаружил её автомобиль неподалёку от Шамони. Владелец кафе, где Моник оставила автомобиль, сказал ему, что женщина отправилась в горы. Эндрю уже знал, в какие именно. Туда, где он её впервые встретил.

Восхождение на сложную гору, требующее хорошей сноровки и полного альпинистского оборудования, было для женщины жестом отчаяния. К тому времени как Эндрю добрался до неё, она уже взобралась на узкое плечо горы.

Люди из долины наблюдали за ними. Сквозь бинокли они видели розовое платье женщины на фоне красного горного выступа. Видели и мужчину, приближающегося к ней. Мужчина, скорее всего, пытался убедить её спуститься. Вскоре она поддалась на его уговоры и продвинулась к нему ближе. Что было дальше, осталось загадкой. Попытался ли он ухватить её, спрыгнула ли она сама или оступилась — но так или иначе, с горы они упали вместе. Их тела до сих пор похоронены на деревенском кладбище у подножия горы.

*

Тётя Чармиан была единственной, кто смог взять на себя заботу о мальчиках. Спокойная и рассудительная, она убедила в этом отца Моник. Его внуки будут проживать в местечке «Петт Боттом», недалеко от Кентербери. Расположенное в десяти милях от морского побережья, место представляет собой совокупность долин, холмов и фруктовых садов. Дом Чармиан находится на лесной опушке, в нескольких сотнях ярдов от гостиницы «Утка» — обо всём этом упоминал и Флеминг.

Посвятив себя воспитанию братьев Бондов, тётя Чармиан восполнила то, чего в своё время лишила её жизнь. Осенью Г енри отдали на обучение в Итон. Дядя Г регор настаивал на том, чтобы Джеймса отдать в какую-нибудь подготовительную школу, где бы его «научили уму-разуму». Тётя Чармиан была категорически против. «Если мы сделаем это, то у нас будут проблемы на всю оставшуюся жизнь», — написала она в ответ. И добавила, что Джеймс останется с ней в «Петт Боттоме». Она подготовит его к учёбе в Итоне. На том и порешили.

Таким образом, благодаря исключительно стараниям тёти, Джеймс Бонд успешно выдержал экзамен по поступлению в школу в Итоне и присоединился к своему брату осенью 1933 года.

*

Карьера Джеймса Бонда в Итоне была короткой и неприятной. Это был не тот период жизни, которым он может гордиться или хвастаться. С самого начала он понял, что эта школа — не для него (хотя несмотря на это, порядки в ней всё же наложили на него свой отпечаток). По его мнению, было ошибочным направлять его в то же учебное заведение, где учился его старший брат-хорошист, в тени которого Джеймс выглядел учеником второго сорта, и это неизбежно вызывало в нём протест. Он отказывался учить уроки, школьные традиции находил утомительными, а униформу — совершенно ненужной. Одним словом, в этом закрытом обществе высшего сословия он чувствовал себя полностью одиноким.

Возможно, он преувеличивал. Для своих четырнадцати лет он был высоким и достаточно хорошо развитым физически, а это не могло не находить уважения или даже опаски со стороны более старших ребят. Поэтому друзья у него были. И конечно, они принадлежали к той категории школьников, которых считают «трудными» и «неподдающимися воспитанию».

Бринтон, например, известный по кличке «Грабитель», был старше Бонда на год, и как-то на праздники пригласил его к себе домой в Шропшир, а позже они вместе побывали и в Париже — в доме его отца. Отец Грабителя остался чрезвычайно довольным смышлёным мальчиком Джеймсом, так хорошо владеющим французским языком. Именно этот богатый распутник и обнаружил естественный талант Бонда к карточным и прочим азартным играм. Он поддержал парней, когда те играли в бридж на деньги — с его богатыми парижскими друзьями. Тогда же Бонд увлёкся и канастой, сильно в ней преуспев.

Грабитель приучил Бонда к «Морленд спешиалс» — сигаретам с тремя золотистыми полосками у фильтра, а также вообще привил ему вкус к роскошной жизни. Бонду понравился стиль жизни Бринтонов — шикарная квартира, напитки, костюмы, слуги и автомобили — особенно автомобили. Отец Грабителя был не только богат — он ещё и потворствовал порокам. На прощание он предоставил парням свой «Испано-Сюиза» с личным шофёром, чтобы они стильно отдохнули с недельку-другую в Монте-Карло. Теоретически машину вёл шофёр, однако в реальности это делали парни, сменяя друг друга. Тогда Бонд получил свой первый опыт и удовольствие от вождения мощного скоростного автомобиля, сохранившееся у него до сих пор.

Отец Грабителя присоединился к парням уже в Монте-Карло. Тогда в казино Бонд выиграл пятьсот франков в рулетку. Итон становился для него всё более и более скучным. На втором году обучения он учился ещё хуже, чем на первом. А потом и вовсе надерзил школьному воспитателю, который было пожурил его за ведомый им неправильный образ жизни. Бонду стало ясно, что дни его в Итоне сочтены.

Однако он с некоторым раздражением отнёсся к тому, что причиной оставления им Итона Флеминг назвал «проблему с гувернанткой одного из учащихся». В реальности это была гувернантка, а незаконнорожденная сводная сестра Грабителя — красивая француженка семнадцати лет, в которую Бонд был влюблён. Некоторое время она гостила в отеле «Дорчестер» со своим отцом. Джеймс Бонд, которому к тому времени исполнилось пятнадцать, позаимствовал у Грабителя пять фунтов и мотоцикл, и поехал на нём в Лондон, пригласив девушку на ужин. Школьному воспитателю обо всём этом доложил ни кто иной, как его брат Генри.

3. Острые ощущения

В ТО УТРО Джеймс Бонд говорил много, и я был этому немало удивлён. Ведь буквально вчера вечером он дал мне понять, что к фактам, изложенным Флемингом, добавить ему особо нечего. Видимо, сказалось то, что длительное время у него не было аудитории. Говорил он вполне свободно, и мысли излагал ясно и чётко. После несколько холодного вчерашнего приветствия я начинал испытывать к нему симпатию.

Через три часа рассказов он прервался и предложил мне выпить внизу на террасе. Его любимым местом был столик возле бассейна, в тени банановых пальм. Когда мы прибыли туда, пары отдыхающих возвращались с пляжа на ленч, и серые глаза моего оппонента автоматически сопровождали округлые женские попки. Никто из девушек на это не реагировал, и я невольно задал себе вопрос, какова была бы их реакция, знай они, кем же на самом деле является этот худощавый, несколько поседевший человек, наблюдающий за ними со знанием дела.

Вид женских тел явно размягчил Джеймса Бонда. Он улыбнулся сам себе и достал из кармана футболки бронзовый портсигар. Открыл его и протянул мне.

— Первая на сегодня, — сказал он. — Я надеюсь, вы не ожидали увидеть здесь «Морленд спешиалс». Я не отношусь слиом строго к подобным вещам. Это «Виржиния». Без никотина.

— Флеминг был бы в шоке.

— После того, как он сделал меня выкуривающим по семьдесят сигарет в день? Это было явным преувеличением, кстати, как и много других вещей. Он сам курил слишком много и нуждался в утешении, что кто-то курит ещё больше, чем он. В реальности я выкуривал не более двух пачек в день, и то только в особо напряжённые дни.

— А алкоголь?

— О, здесь он попал в точку. Сколько он говорил, что я пил? По полбутылки спиртного ежедневно? Никто не сможет сказать, что это слишком много. Даже сэр Джеймс Мэлони говорит, что было бы неправильным исключить алкоголь полностью. Вот с его позволения мы и позволим себе утолить жажду.

— Встряхнуть, но не смешивать?

Бонд засмеялся.

— Точно.

К тому времени как мы закончили разговаривать, Августус был уже рядом, ожидая заказа. Мне было интересно увидеть, как обратится к нему Бонд. И это произошло так, как в своё время описывал Флеминг — тоном человека, который точно знает, чего хочет, и привык это получать: холодная водка, французский вермут определённого сорта и кусочек лимонной цедры. Бонд словно играл самого себя, сам того не замечая. Флеминг был прав: этот человек действительно получает удовольствие, уделяя внимание подобного рода мелочам.

Когда он пил, у меня появилась возможность рассмотреть его лучше. Он был более высоким, чем я ожидал; руки его были крепкими, но не раздувающимися от мышц, голова несколько заросшей. Интересно, что думают о нём окружающие? Какой-нибудь колониальный администратор в отпуске? Или стареющий плейбой, разыскивающий себе невесту? Его твёрдое шотландское лицо как-то не вписывалось в окружающую обстановку.

— Обедать будем, коммандер? — спросил его Августус.

Бонд кивнул.

— На вашем обычном месте?

— Да.

Когда Августус ушёл, Бонд обратился ко мне.

— В моей профессии иметь привычки опасно, — сказал он. — Но думаю, здесь мне это не навредит.

Обычным местом Бонда был стол в тени гибискуса, занятого хозяйничающими на нём колибри. Птицы определённо восхищали Бонда; некоторое время он наблюдал за ними, отвлекшись от рассказа об истории своей жизни. Потом он заказал еду: лобстера в кокосовом и лимонном соку, салат из авокадо, плоды гуавы и кофе «Блю маунтин». Он спросил, если такой заказ устраивает и меня; я ответил, что да, и тогда он попросил Августуса принести две порции.

Когда заказ прибыл, Бонд принялся есть с нескрываемым удовольствием.

— Как вы покинули Итон, и как на это отреагировала тётя Чармиан? — спросил я.

— Она держалась молодцом, хотя я и знаю, что её это расстроило. Она почему-то вбила себе в голову, что я был заражён тем, что она называла «проклятием Бондов», и всю жизнь пыталась предостеречь меня от этого. Определив меня в Итон, она подумала, что я наконец-то стану джентльменом.

— И она не рассердилась, увидев, что вы не оправдали её ожиданий?

— Это может показаться удивительным, но нет. Она никогда не винила меня. Только себя. Из-за всего этого я чувствовал себя ужасно. Родственники моей матери говорили, что мне нужно ехать в Швейцарию и жить вместе с ними. Родственники из Гленко были против. В конце концов, как компромиссное решение, меня определили в школу в Феттесе — в ту, где учился мой отец. Она показалась мне лучше, чем Итонская, но в шестнадцать я устал и от неё. Я решил идти дальше. В женевский университет.

*

Желание учиться в Женеве пришло к Бонду через Делакруа. Отец его матери был готов оплатить обучение внука, предоставив ему жильё рядом с университетом. Бонда это заинтриговало. Он уже давно мечтал о некоторой независимости, в том числе и о независимости от школьного общежития.

Женева ему понравилась. Несмотря на то, что этот аккуратный степенный город едва вязался с человеком его характера, он чувствовал себя в нём как дома. Возможно, это было связано с тем, что здесь он впервые стал по-настоящему свободным, а возможно и с тем, что наполовину был швейцарцем. Кроме того, ему было интересно узнать, что же скрывается позади всего этого швейцарского фасада, какие тайны хранятся в крепостях именитых семейств на Рю де Гранж* и какие секреты прячутся за бронзовыми решётками швейцарских банковских корпораций.

Одним словом, Бонд был очарован Швейцарией. У него было две комнаты в доме почтенной швейцарской леди на набережной Гюстав Адор. В теории женщина должна была присматривать за ним, однако на практике Бонд, используя всё своё очарование, совсем отбился от её рук.

Он ходил на занятия — так, чтобы удовлетворить минимальным требованиям университета. Особое внимание он уделял лекциям по психологии и юриспруденции, много читал. Оставалось у него время и на развлечения, в том числе и на общение с девушками. Также в Женеве он влюбился в зимние виды спорта.

Как и с гольфом, Джеймс Бонд не обладал каким-либо изящным лыжным стилем. Однако он был старательным, упорным и любил риск. Под Шамони есть известная лыжная трасса, называющаяся Эгюий-дю-Миди — настоящее испытание для профессионалов. Один из молодых инструкторов университетского лыжного клуба постоянно говорил о ней. Это был неприятный самодовольный тип, постоянно хорохорившийся перед новичками, в том числе и перед новичком-Бондом. Бонду это не нравилось. После одного из занятий, на котором инструктор (как обычно, с бахвальством) сказал, что было бы интересно посмотреть, сколько Бонд продержится на Эгюий-дю-Миди, Бонд решил, что с него достаточно. «Продержусь столько, сколько нужно», — ответил он. «Это шутка?» — спросил инструктор. «Я никогда не шучу», — ответил Бонд. Рано утром оба уже были в Шамони. К тому моменту как подъёмник достиг вершины, инструктор попросил у Бонда свои извинения. «Ещё не поздно остановиться, — сказал он.

— В противном случае вы можете погибнуть». Бонд не отреагировал. Только спросил его, пойдёт ли тот первым или вторым. Инструктор сказал, что лучше вторым. Тогда Бонд проверил свои лыжи и ответил: «Как вам будет угодно».

Трасса Эгюий захватывает с самого начала. Первым её этапом служит крутой спуск длиною больше мили, проходящий в узком горном ущелье. Затем следует отрезок между скалами и соснами, переходящий в долину. Опасность трассы — в скорости, которая быстро достигает шестидесяти миль в час; удержать контроль над спуском на такой скорости — верх мастерства.

Бонд надел на глаза очки и, не оглядываясь, совершил толчок вперёд. Он до сих пор не может понять, как ему удалось выжить на той трассе. Возможно, помог инстинкт горца, доставшийся ему от предков, а возможно и его сила и удача новичка. После первой мили ему показалось, что он перестал себя контролировать. У него осталось только одно желание — выжить. Близость возможной смерти предельно обострила его реакцию. Ум стал ясным. Впервые в жизни он почувствовал удовольствие от наркотика, пристрастие к которому останется у него на всю жизнь — опасности. Дальше последовало лишь приятное возбуждение, которое он никогда не забудет. Окончив спуск, он не стал ждать своего инструктора, никогда больше с ним не разговаривал и так и не вернулся в группу новичков.

Эта бравада стала переломным этапом в жизни Бонда. С этого момента его жизнь превратилась в постоянную погоню за опасностью. И как раз в это время он встретил русского студента Григорьева — пьющего, вспыльчивого и чернобородого. Своеобразного анархиста, постоянно выступающего против общества, морали и так называемой цивилизации. В глубине ду соглашаясь с его тезисами, Бонд иногда составлял ему компанию, употребляя с ним алкоголь до поздней ночи. Во время одной из таких пьянок Григорьев предложил ему сыграть в русскую рулетку. Вставив пулю в ржавый «Смит-энд-Вессон» тридцать второго калибра, он приложил дуло ко лбу и нажал на спусковой крючок. Бонд спросил его, зачем он это сделал. «Мне нравятся острые ощущения», — ответил тот. Это стало девизом Бонда на несколько месяцев вперёд. Однако он слишком сильно любил жизнь, чтобы следовать примеру Григорьева. «Попробуй», — сказал тот, и Бонд лишь покачал головой. По его мнению, острые ощущения в горнолыжном спорте были предпочтительнее. После того головокружительного спуска с Эгюий-дю-Миди он приобрёл репутацию самого отчаянного университетского лыжника. Когда Флеминг писал роман «На Секретной службе Её величества», то был удивлён, узнав, что Бонд к тому времени прокатился и по швейцарской бобслейной трассе «Креста Ран». Прошёл Бонд и через более сложные горные условия. Психиатр предположил, что все эти риски могут быть связаны со склонностью Бонда к самоубийству, на что сам Бонд категорически возражал. Флеминг был согласен с возражением Бонда и в «Докторе Ноу» указал, что Бонд «безоговорочно верил в то, что выиграет поединок».

Но были некоторые моменты, связанные с горами, о которых Флеминг не упомянул. В частности, в романе «Из России с любовью» он пишет, что пролетая над Альпами, Бонд «посмотрел вниз и вспомнил как он, будучи подростком, стоит у вершины горы с верёвкой, обвязанной вокруг пояса». О мотивах этого восхождения Флеминг ничего не говорит. А ведь Бонд повторял маршрут, который в своё время проделал его отец, следовавший за своей женой. Джеймс скорбел по своим родителям и проделал то восхождение в надежде успокоить их призраков, которые, по его мнению, всё ещё блуждали в тех горах.

По мере пребывания в Женеве аппетит к жизни у Бонда всё нарастал. Он словно ждал чего-то необычного, что вот-вот должно было произойти. И вот это что-то случилось.

В начале апреля, когда приближался праздник пасхи, Джеймс Бонд готовился к тому, чтобы погостить по такому поводу у тёти Чармиан в Лондоне, хотя в реальности он не хотел ехать туда. Мысли об Англии угнетали его — серая погода, ужасная еда и скучные, неприветливые люди. Тётя Чармиан, конечно, будет рада встрече с ним, однако за её улыбкой, как обычно, будет скрываться беспокойство. Кроме того, там будет и его брат Г енри, а Бонд не горел желанием его увидеть. Другое дело — Женева. Здесь Бонд наслаждался компанией «присматривающей за ним» фрау Нисберг, её кулинарией, а также тной своей комнаты с видом на озеро. В конце концов, взвесив все «за» и «против», он решил задержаться в Женеве ещё на несколько дней. Как-то утром сквозь сон он услышал донесшийся с улицы шум автомобильного гудка. Поскольку накануне он отошёл ко сну позже обычного, то решил его проигнорировать. Однако шум повторился. Тогда Бонд встал с кровати и выглянул в окно. Возле его дома стояла «Испано-Сюиза», а большой палец, настойчиво сжимавший сигнальный рожок, принадлежал его другу Грабителю. Весь сон Бонда тут же прошёл — как и мысли о пасхе в Англии. Через полчаса — вымытый, выбритый и позавтракавший — он уже сидел в машине рядом со своим другом. Они направились в Париж.

Со времени своего отъезда из Итона Бонд почти не контактировал с Бринтонами, но вкус к роскошной жизни у него всё ещё остался. После той последней поездки в Париж он сделал для себя вывод, что деньги есть источник свободы, привлекательности и возбуждения. В общем, всего того, к чему стремился он. Грабитель предложил провести пасхальные праздники вместе с ним, и Бонд без колебания согласился. Свою первую остановку парни совершили в Маконе, пообедав в ресторане «Бург-ан-Бресс». Грабитель настоял на шампанском. Продолжив путь в Париж, он пообещал Бонду, что их ждёт незабываемая ночь. Будучи навеселе, Бонд, конечно, согласился.

В Париже они начали с бара «Гарри». Бонд хорошо помнил его по рекламным объявлениям в «Дейли Мейл». Там они выпили ещё шампанского. Затем стильно поужинали в ресторане «Фуке» (всё за счёт Грабителя). Потом Грабитель сказал: «Сейчас я хочу женщину». Бонд согласился. «Только самую лучшую», — предупредил он. «Конечно».

В то время самым известным в Париже домом терпимости был бордель «Элизи» на Вандомской площади. «Ле-Шабане» был слишком шумным, а «Ле-Фурси» — неряшливым. Построенный ещё в восемнадцатом веке, «Элизи» напоминал лондонский клуб — швейцар при полном параде у входа, курилка с глубокими креслами, и пропахшая сигарами библиотека, в которой строго запрещено было разговаривать. Особенность была в том, что здесь можно было найти много девушек — симпатичных и без каких-либо обязательств. Бонд, к тому времени порядком захмелевший, перед лицом такой перспективы чувствовал себя достаточно уверенно (и Грабитель тоже). Фамилия Бринтон обеспечила парням беспрепятственное прохождение в клуб. Согласно Флемингу, Бонд к тому времени был девственником. Сам же Бонд заявил, что технически это не совсем верно. Однако он согласился с тем, что это был первый раз, когда он получил истинное удовольствие. Девушку звали Элиса, и она была из Мартиники. Невысокая, пышная и опытная в любовных утехах. Она любила хихикать (демонстрируя Бонду свои маленькие превосходные зубки), посылала ему комплименты по поводу его внешности, восхищалась его мужеством, подарила ему незабываемую ночь любви и украла его бумажник. Всё произошло на втором этаже клуба, в комнате, которую Бонд снял за пятьсот франков. В украденном бумажнике находились тысяча франков, паспорт и фотографии его родителей. Бонд обнаружил пропажу во время своего отъезда. Возмущённый и ещё не протрезвевший, он нокаутировал швейцара и потребовал менеджера. Менеджером оказалась некая Марта де Брандт.

Ныне забытая, в своё время это была достаточно известная женщина. Дочь судьи и известной куртизанки, красивая, распутная и амбициозная, она была чем-то большим, чем просто успешной проституткой. Уже к двадцати пяти она стала настолько богатой, что основала своё собственное учреждение, дав ему имя «Элизи» — название, похожее на президентский «Елисейский дворец». Она же придумала стилизовать его под почтенный лондонский клуб. Через несколько месяцев после открытия это заведение стало неофициальным центром политической элиты Франции.

Как и многие люди подобного сорта, Марта стала своего рода шпионкой, собирающей информацию о своих гостях и продающей её тому, кто предлагал за неё наилучшую цену. К моменту встречи с Бондом ей было под тридцать. Невысокая блондинка с решительным ртом и голубыми глазами, она сразу же понравилась Бонду, и это было взаимно. Трудно было сказать, чего именно она хотела от Бонда. Секса ей и без него хватало, а идея о любви к нему была абсурдной. Скорее всего, ей нравилось лишать девственности и развращать, что она и проделала с неопытным Бондом. Для самого Бонда приключение с ней было сродни захватывающему спуску с горы Эгюий-дю-Миди. После выговора швейцару и пощёчины Элисе из Мартиники (последняя тут же была уволена), Марта пообещала Бонду, что его собственность будет возвращена ему на следующее утро.

Бонд провёл ночь в квартире Бринтона на бульваре Османа, а потом получил от посыльного конверт, в котором был его бумажник с новенькими двумя тысячами франков и письмом от Марты де Брандт, приглашающей его на ужин.

Об остатке пасхальных каникул Бонд предпочёл не говорить. Сказал только, что с друзьями Бринтонами он почти не встречался, не говоря уже о тёте Чармиан. Все эти дни, а также ещё несколько последующих месяцев он посвятил себя Марте де Брандт. Она проживала в маленькой квартире на площади Фюрстенберг, где он и провёл с ней всё это время.

Конечно, любовная связь между такой известной личностью Парижа, как Марта де Брандт, и молодым англичанином не могла не породить слухов. Пострадала и учёба Бонда — попавший под влияние чар Марты, он уже не мог им противиться, и позволил ей баловать себя как ребёнка. Они ходили смотреть на лошадей в Лонгчампе (где Бонду было скучно), на двадцатичетырёхчасовые гонки в Ле-Мане (где он сам хотел сесть за руль) и на концерт в Ле Беф-сюр-ле Туа (где Марта впервые в своей жизни испытала ревность). Она шила ему костюмы у известного портного на улице Риволи, организовала для него уроки бокса с Жоржем Шарпантье, и купила ему тот самый «Бентли» с нагнетателем от Вилльерса (обстоятельства и дату покупки этого авто Флеминг изменил).

Несмотря на разницу в годах, можно было сказать, что они вполне подходят друг к другу: она была невысокого роста, а он — рослый и возмужалый для своих лет. Тётя Чармиан тревожилась по этому поводу, но дядя Грегор посоветовал ей успокоиться: Джеймс сам во всём разберётся.

Отец Грабителя пытался предостеречь Бонда от женщин типа Марты де Брандт. «О, красавица Марта и её английский пудель!» — как-то услышал Бонд, когда ужинал в ресторане «Де Боз-Ар» со своей возлюбленной. Обернулся. Комплимент посылал ему пьяный американец. Бонд сделал два движения: первое — удар кулаком промеж его глаз, и второе — погружение головы недоброжелателя в находящийся перед ним луковый суп.

А однажды у Бонда возникли подозрения, что Марта неверна ему со своим бывшим любовником — представителем парижской фондовой биржи. Тогда следующим вечером женщина пригласила того в гости и заставила смотреть, как она и Бонд занимаются любовью.

Но был один мужчина, который реально встал между ним и Мартой. Звали его Мэддокс, и он попал в поле зрения Бонда в начале лета, когда побывал в обществе его и Бринтонов. Это был своеобразный человек. Любопытный, очень богатый и жёсткий как армейский ботинок. Коллекционер картин и симпатичных женщин, гурман, шутник и друг многих политиков, официально он числился военным атташе в британском посольстве. На деле же он являлся французским представителем британской Сикрет сервис.

Как бывшему возлюбленному Марты де Брандт, ему было интересно наблюдать за успехом Бонда. Будучи человеком методичным, он тщательно изучил подноготную объекта. Поняв, что человек такого типа может оказаться ему полезным, он решил не спускать с него глаз.

Мэддокс всегда гордился своей способностью привлекать новеньких к Секретной службе. У него была своего рода «коллекция» или «винный погреб» потенциальных агентов. Оставалось только выждать, пока они созреют и станут годными к употреблению. Однако Джеймс Бонд созрел быстрее, чем этого ожидал Мэддокс.

В начале 1937 года британская Секретная служба столкнулась с проблемами. Весь прошлый год британцы пытались подружиться с французами, чтобы перехитрить крайне правое крыло, которое было пронемецким, антибританским и позже стало опорой Пьера Лаваля и режима Виши. Поскольку немецкая угроза возрастала, переговоры были секретными. Однако в январе 1937-го в Лондон поступила информация, что о факте переговоров стало известно в Берлине. Слухи поползли и в Париже, и вскоре об этом было напечатано в правой прессе. Официально французское правительство отрицало переговоры, но когда о них было напечатано уже и в Берлине — с прилагающимися к статье документами французского Верховного командования и комментариями британского Генерального штаба, правое крыло пришло в бешенство. Мэддокс получал возмутительные сообщения из Лондона. Срочно найти источник утечки информации и заблокировать его. У Мэддокса, конечно, были свои информаторы. Следы вели к Марте де Брандт. Немецкий военный атташе фон Шютс был завсегдатаем её заведения. В прошлом их уже связывали кое-какие дела, а сейчас она нуждалась в деньгах для своего английского мальчика. Формально эти подозрения необходимо было проверить, однако дело не терпело отлагательств. Вскоре Мэддокс уже ужинал с Джеймсом Бондом.

Позже он напишет, что нашёл своего собеседника совершенно невыносимым — высокомерным, плохо образованным и слишком много пьющим (возможно в этой оценке сыграла роль и ревность Мэддокса). Однако ему было не привыкать — он ломал высокомерие и не таких. Сказал Бонду, что знал его отца и, разговорив, спросил, каковы его дальнейшие планы на жизнь, и собирается ли он дальше иметь отношения с этой шлюхой.

На мгновение у Бонда возникло желание поступить с ним так же, как он поступил с пьяным американцем в ресторане «Де Боз-Ар», однако он не сделал этого, поскольку Мэддокс был трезвым. Бонд спросил его, что он имеет в виду. В ответ Мэддокс положил на стол фотографии Марты со многими мужчинами. Они не были высокого качества, но заставили Бонда задуматься. Потом Мэддокс сыграл на патриотизме Бонда, сказав ему, что одним из этих мужчин является фон Шютц. «Марта не только предавала тебя, — сказал он. — Она продавала Британию и Францию гуннам». После этого Мэддокс в общих чертах обрисовал Бонду ущерб, нанесённый утечкой в Берлин документов о переговорах. «Когда начнётся война, — добавил он, — действия этой женщины будут стоить десятков тысяч британских жизней и даже больше, если она будет их продолжать».

Бонд молчал.

— И что я должен сделать? — спросил он наконец.

— Боюсь, что она должна умереть, — ответил Мэддокс. — Остаётся л уладить детали. Я не хочу тебя в это впутывать и не хочу, чтобы ты пострадал, но должен рассчитывать на твоё сотрудничество.

— Как скоро это должно произойти?

— Чем скорее, тем лучше.

Последовала пауза. Мэддокс дымил большой сигарой.

— Я сделаю это лично, — сказал Бонд. — Будем считать, что из ревности.

— Неожиданно, — ответил Мэддокс.

Следующим днём была суббота, а в воскресенье Марте де Брандт исполнялось тридцать. Ей было страшно думать о том, что ей уже тридцать. Чтобы развеселить её, Бонд предложил ей провести уик-энд в маленьком отеле на берегу Сены.

Проснувшись в субботу утром рядом с ней, он ощутил себя на удивление хладнокровным. Все свои сбережения он потратил на подарок для своей возлюбленной — кольцо с бриллиантом и аметистом, и сейчас положил его и красные розы на поднос с её завтраком. Они занялись любовью, и Марта чувствовала себя необыкновенно счастливой. Никогда ещё она не казалась Бонду такой красивой, как сейчас. Позже, когда они уже ехали в «Бентли», направляясь к отелю, она весело болтала. После полудня они выехали на дорогу, ведущую в Ле Тиллье. С левой стороны от них была Сена, воды которой блестели сквозь голые тополя. Дорога была пустынна. Стрелка спидометра на «Бентли» зашкалила за восемьдесят.

— Любимый, — сказала Марта. — Это ужасно, что мне уже тридцать. Я так не хочу стареть.

— Тебе не придётся стареть, дорогая, — ответил Бонд, выжал до упора педаль газа, и вылетевший на повороте автомобиль кувыркнулся в воздухе и упал в реку.

4. Ясновидец

ЭТУ ЧАСТЬ ИСТОРИИ, Бонд замолчал. Сначала я подумал, что он скорбит по тому, что произошло, но вскоре я понял, что он лишь рассматривает двух колибри, блестевших синим цветом на фоне розовых цветков гибискуса. Солнце уже поднялось высоко, бассейн опустел. Бонд потягивал кофе, и по его серым глазам, рассматривающим птиц, невозможно было сказать, о чём он думает на самом деле.

— С тех пор, — сказал он наконец, — я усвоил урок: никогда не позволяй женщине помыкать тобою.

— Жестокий урок, — сказал я.

— Да, — Бонд слабо улыбнулся.

— И чем же всё закончилось? — спросил я.

— Вы имеете в виду автомобиль? Его удалось спасти. Небольшой ремонт — и он был в порядке.

— А вы?

— Я тоже спасся — выбросило через разбившееся лобовое стекло. — Он провёл рукой по щеке. — Вот откуда этот шрам. Флеминг постоянно пытался узнать, откуда он у меня. Теперь знаете и вы. Конечно, кроме него я получил и кое-какие переломы и прочие повреждения, но в конце концов мне удалось выплыть. Меня подобрала проплывающая рядом баржа.

— А женщина?

— Она умерла мгновенно. Когда автомобиль вытащили, она была всё ещё там. У неё сломалась шея. Ирония же судьбы заключалась в том, что во всей этой истории она была совершенно ни при чём. Информатором немцев был один из сотрудников британского посольства. Его вычислили только несколько дней спустя.

— И это не привело вас в ярость?

— Привело. Но что я мог поделать? Мэддокс лишь выполнял свою работу. От него потребовали быстрых действий, и он их предпринял. Я и так обязан ему, что он отмазал меня от полиции после аварии и положил начало моей карьере в Сикрет сервис.

Я думал, что Бонд захочет продолжить свой рассказ, но вместо этого он предложил мне сделать это за ужином. Ему нужен был отдых. А вечером он расскажет мне о своём первом задании в Секретной службе — а именно, выигрыше у румын в Монте-Карло.

Перед тем как пойти на ужин, я ему позвонил. Ответа не последовало. Я спросил Августуса, не видел ли он коммандера. Он ответил, что не видел. И вообще, сегодня вечером коммандера не будет. «Вы уверены в этом?» — спросил я. «Уверен. Он покинул отель вместе со своей леди».

Его не было и на следующее утро. Полдня я в одиночестве загорал и купался в море. Бонд появился лишь на ленч — в той же футболке, в тех же брюках и в тех же эспадрильях. Леди, однако, с ним не было, и меня это разочаровало. Мне очень бы хотелось узнать, кто она. Не утруждая себя объяснениями по поводу вчерашнего отсутствия, Бонд в точности повторил свой вчерашний ритуал, вплоть до лобстера с кокосом и гуавой. Он был воодушевлён и с энтузиазмом рассказывал мне о своём скором возвращении на службу в качестве активного сотрудника. Когда я спросил его, какие его ждут задания, то словно наткнулся на стену. Поняв, что спросил то, чего не должен был спрашивать, я быстро перевёл разговор на тему Мэддокса. «Кем он был?» — поинтересовался я. «Типичным представителем старой гвардии, — ответил Бонд. — Он знал самого Моэма* и утверждал, что тот использовал его в качестве одного из своих персонажей. Он многому научил меня в своё время; я был впечатлён его лосьонами после бритья, сигарами, которых он курил, и людьми, с которыми он общался».

После падения Бонда и Марты в Сену, Мэддокс был человеком, который обо всём позаботился. Имя Бонда не попало в полицейские протоколы, а сам он был отправлен на долечивание в один из лесных санаториев недалеко от Фонтенбло. Доктора пообещали, что за несколько недель поставят пациента на ноги, что, впрочем, при его молодом организме и так не составит большого труда. Единственный нюанс — рана на щеке. Когда Мэддокс увидел, насколько грубо её зашили, то пришёл в ярость. «Не волнуйтесь, — ответил ему хирург. — Остальное не пострадало, и женщины найдут его вполне привлекательным». Но женщины заботили Мэддокса слабо. Как профессионал он понимал, насколько опасной может оказаться для будущего агента такая примета.

ЛаПуант — швейцарский пластический хирург, которому позвонил Мэддокс, постарался исправить ситуацию со шрамом, но, как часто реагируют в таких случаях хирурги, посетовал на то, что обращаться к нему по этому поводу следовало раньше. Пока Бонд выздоравливал, Мэддокс часто навещал его. Они много и долго разговаривали и хорошо узнали друг друга. Мэддокс подал запрос в Штаб-квартиру, и после некоторого колебания получил положительный ответ. И вот, выписавшись из санатория, Бонд был приглашён Мэддоксом на ужин в ресторан. Артишоки с гусиной печенью, турнедо с грибами и бутылка «Дом Периньона» — и разговор пошёл. Мэддокс в общих чертах обрисовал Бонду предстоящие перспективы его работы в Сикрет сервис. Сделал он это с большим очарованием и умением. Бонд навсегда запомнил этого невысокого лысого человека с чёрными глазами, ставшего ему путеводителем в таинственный мир разведки. Но на тот момент Бонд ещё плохо представлял себе, что ждёт его в будущем.

Мэддокс начал разговор с того, что Марта де Брандт была невиновна. Бонда это глубоко потрясло. Хитроумный собеседник, однако, ничего не сказал ему из того, что хоть как-то сгладило бы его вину. «Да, такое в разведке случается, — сказал он. — Ты должен забыть об этом случае». «Но как? — ответил Бонд. — Как я могу забыть убийство невинной и к тому же любимой мною женщины, которое я совершил собственными руками? Как я смогу искупить свою вину?» Тут уже Мэддокс сыграл на сочувствии. «Ты сделать это, если предотвратишь другие возможные смерти. Грядёт война. Это уже вопрос не лет, но месяцев. Ты можешь оказаться полезным нашей стране — у тебя есть для этого необходимые качества. Время от времени жизнь шпиона будет казаться тебе привлекательной и интересной, но должен предупредить тебя, что шансы дожить до счастливой старости в ней ничтожны».

Джеймс согласился на предложение Мэддокса — иного решения тот и не ждал.

В то время резонанс от скандала по поводу секретных переговоров британцев с французами ещё не утих, и для британцев это было пятном на их добром имени, в том числе и на имени их разведки. Предстояло восстановить её авторитет. На дворе был 1938 год. Бонд получил своё первое задание.

За всю историю большого казино в Монте-Карло там было всего три крупно выигравших игрока. Был Тейлор из Вайоминга, победивший на праздники в 1890 году, был бельгиец Фернанд, и был Чарльз Уэллс — человек, сорвавший там банк (он проделал это шесть раз, пока удача, наконец, не отвернулась от него). Такие люди для казино были скорее пользой, чем несчастьем: кто как не они служили наилучшей его рекламой. Однако румыны, появившиеся в Монте-Карло в начале прошлого сезона, стали для казино настоящей проблемой. Их было четверо, и старшим у них был некто Влачек. Раньше о них никто никогда не слышал, и объявившиеся словно ниоткуда, весь сезон они там постоянно играли и постоянно выигрывали. Никто не мог понять, как им это удавалось. Предположения, конечно, были, но жили эти четверо приятелей на обнесённой забором вилле в местечке Жуан Ле Пен, и все свои тайны хранили при себе. Казино отслеживало их по полной: контролировало игру, проверяло удостоверения личности, пробовало на них тесты, разоблачающие возможный обман, но ничего не помогало.

Никто точно не знал сумму их общего выигрыша; по данным информаторов Мэддокса, она составляла более двенадцати миллионов фунтов стерлингов. Проблема для казино усугублялась ещё и тем, что эти потери наносили ущерб и банку, с которым оно сотрудничало. Крометого, это стало отпугивать его постоянных клиентов. Едва румыны появлялись в казино, как в нём словно начиналась депрессия.

Золотой угол Франции, которым является Монте-Карло, всегда был центром интриг. И именно казино было тем местом, куда приходили разного рода дипломаты, светские женщины и шпионы. Мэддокс тоже частенько захаживал туда. Он знал, что любая помощь руководству того казино окупится с лихвой.

Те три недели, в течение которых Мэддокс навещал Бонда в санатории, позволили ему узнать своего подопечного и в качестве игрока. У Мэддокса был кое-какой опыт игры в бридж — в 1929 году он представлял Британию на турнире в Биаррице. Он полагал, что карточный стол был прекрасным местом, демонстрирующим достоинства и недостатки противника. Играя в бридж с Бондом, он увидел, что несмотря на свою юность, тот обладает инстинктом настоящего игрока. Комбинация смелости, терпения, хорошей памяти и самообладания позволяла тому уверенно выигрывать. Неудивительно, что предстоящее несколько необычное задание в Монте-Карло он решил поручить именно ему.

Для начала Бонда отправили в Лондон, где он некоторое время должен был проживать инкогнито. Мэддокс организовал для него номер в ныне уже не существующем отеле «Карлтон» на углу Хеймаркет, в котором устроился для проживания и сам. Бонд поселился в отеле под псевдонимом Хэйнс. Время от времени они с Мэддоксом встречались, и последний водил Бонда по разного рода медицинским экспертам, экспертам по языкам, оружейным специалистам и представителям Уайт-холла* Во время всех этих визитов у Бонда было неловкое чувство, что все они знают о нём гораздо больше, чем показывают это. И никто из них не сказал ему ничего определённого, даже Мэддокс стал сдержаннее, чем обычно. Бонд решил, что это было служебной проверкой на пригодность.

За ужином Мэддокс объяснил ему, что через некоторое время он встретится со своим инструктором, который обучит его для предстоящего задания.

Бонду как-то уже стали надоедать все эти тайны.

— Зачем ждать некоторое время? — спросил он.

— Затем, что оно понадобится — чтобы вытащить того из тюрьмы.

— Из тюрьмы?

— Да, из «Уормвуд Скрабс». Твоего инструктора зовут Стеффи Эспозито. Американец, судя по всему. Отличный знаток карт. Лучший шулер Великобритании, если верить заявлениям Скотланд-Ярда.

— Скорее всего так, если он сидит.

— Он преподаст тебе всё, что знает. Обучит этому нелёгкому ремеслу. Поэтому отнесись к его урокам со всей серьёзностью.

— Конечно, сэр.

*

Джеймс Бонд встретил своего наставника три дня спустя в квартире на Бейкер-стрит. Он ожидал увидеть какого-нибудь захудалого барыгу, а вместо этого увидел безупречно одетого седовласого человека с печальными глазами. Чем-то этот человек напомнил ему их священника в Итоне.

— Итак, сэр, — сказал Эспозито, — с сегодняшнего дня я ваш новый учитель.

Бонд тут же уловил в его голосе сожаление о том, что он должен с кем-то делиться своими секретами. И ещё он уловил в нём нью-йоркский и будапештский акценты.

— Могу я увидеть ваши руки? — продолжил Эспозито.

Бонд показал ему руки. Тот осмотрел их и даже ощупал.

— Это руки каратиста, мой друг, — вздохнул учитель. — А нам нужны руки скрипача. Предстоит много работать. Начнём с базовых принципов. Подтасовка или сдача себе нужных карт или комбинаций. Мы называем это «Райфл Стэк». Дальше будем прогрессировать — вплоть до того, что сможем сдать себе короля, туза или вообще любую карту по нашему желанию. Конечная цель, мой дорогой Бонд, состоит в том, чтобы сделать все пятьдесят две карты в колоде нашими преданными слугами.

Всю следующую неделю, по десять часов в день, он обучал Бонда «Райфл Стэку». Карты уже стали сниться Бонду по ночам, и после десяти дней этого утомительного обучения Эспозито подал первый признак удовлетворения.

— Медленно, но вы учитесь, — сказал он. — Пальцы стали более податливыми. Ещё какой-нибудь год или два — и вы сможете зарабатывать себе картами на жизнь.

На следующем этапе обучения он научил Бонда методам крапления карт — натиранию тузов воском, чтобы колода разрезывалась точно в этом месте, оставлению лёгких царапин бритвой на обратной стороне карт, а также методам срезывания колоды таким образом, чтобы нужные карты оставались чуть-чуть выступающими.

И наконец, Бонд был научен фигурам «высшего пилотажа»: использованию мини-зеркал, встроенных в кольца и в прочие предметы бижутерии, приёмам подбрасывания карт из рукавов, и даже использованию электрических устройств, информирующих о характере карт противника.

Весь курс обучения занял два месяца; Мэддокс всё это время был в командировке в Париже. Несмотря на то, что кроме Эспозито, Бонд ни с кем больше не контактировал, у него было гадкое чувство от того, что за ним постоянно наблюдают, кроме того, дважды на его банковский счёт пришло по сотне фунтов стерлингов.

К концу августа Эспозито расслабился. «Нам пора ехать», — сказал он. Следующим днём Бонд собрал все свои вещи и вместе с ним сел на поезд, направляющийся во Францию. «Наконец-то свободно», — сказал Эспозито по дороге. Он был одет в клетчатый костюм и белые туфли с коричневыми носками, и выглядел довольно уверенным в себе. Прибыв в Дьепп, они пообедали в отеле «Виндзор», где Эспозито сделал заказ на витиеватом французском языке. Он рассказал Бонду о своих прошлых приключениях и о «коллегах», о неожиданных поворотах в игре и мгновенно полученных состояниях, которые столь же мгновенно были спущены на зелёное сукно французских казино. «Если бы я придержал хотя бы десятую часть из того, что выиграл, — сказал он, — то давно бы уже стал миллионером. Но ведь деньги не главное, мой друг. Главное — это сама игра».

С того места, где они сидели, хорошо было видно синее море и пляжи, заполненные отдыхающими.

— Когда начинаем? — спросил Бонд.

— Уже сегодня вечером. Пройдём курс молодого бойца.

— То есть?

— Посмотрим, насколько хорошим я был учителем. Сделаем пробную игру. Это идея вашего Мэддокса, кстати.

— То есть я должен буду показать, насколько хорошо умею мошенничать в картах?

— К чему эти грубые слова, мой друг? Я называю это произведением искусства.

Бонд не стал спорить.

— И где будет иметь место наш практический курс?

— Не в Дьеппе. Меня здесь хорошо знают, и это место нам не подходит. Мы двинемся в Ле-Туке. Там есть хороший отель, небольшое казино.

— И как оно называется?

— Руаяль-лез-О.

*

Ле-Туке Бонду понравился. Он был выдержан в стиле сытого благополучия и был идеальным местом, где обеспеченная французская семья может провести свой отпуск. Увесистые платаны в городском сквере, богато украшенное здание городского управления, заманчиво выглядевшие рестораны. Было и казино, напоминавшее таковое в Монте-Карло, но только в миниатюре. У Бонда упало сердце, когда он увидел его, и тихо он проклял Эспозито.

Зато сам Эспозито был здесь в своей стихии. Зарегистрировавшись в отеле «Сплендид», они поужинали в его ресторане (хотя Бонд к тому времени ещё не проголодался). Когда после этого они направились в игорный зал казино, Эспозито напомнил Бонду музыканта, восходящего на подиум. Зал был переполнен, и некоторое время они лишь рассматривали игорные столы. Внезапно Бонд почувствовал возбуждение, которое никогда не испытывал прежде. Напомнило ли оно ему азарт, когда он делал высокие ставки с Бринтонами? Нет, это было другое. Он испытывал азарт шулера, готовящегося бросить вызов столу.

Вместе с Эспозито он присоединился к играющим в баккара. Ставки были высокими — в игре участвовали бизнесмены из Парижа. Первые полчаса учитель и ученик играли осторожно и неприметно. Бонд не спускал с Эспозито глаз — когда шулеры работают парами, один из них непременно лидер. В какой-то момент, судя по манере Эспозито держать карты, Бонд понял, что тот собирается делать ставку.

Банк держал пузатый человек с мелкими глазками. Бонд видел жадность, с которой тот ласкал лежащую перед ним гору фишек. Когда Эспозито выдвинул в центр стола десять красных фишек — сто тысяч франков, по столу пробежал ропот волнения. Это была самая большая ставка за вечер. Лицо Эспозито, тем не менее, было совершенно спокойным, даже безразличным. Но Бонд уже получил от него сигнал: у банкомёта на руках было пять. У Бонда — восьмёрка и девятка. В сумме семёрка* и Бонд побеждает, если Эспозито не ошибается. Но точно ли он не ошибается?

Почувствовав на себе пристальные взгляды других игроков, Бонд решил не рисковать. Сто тысяч франков — это больше восьмисот фунтов — всё его состояние. Робко он положил на стол пять белых фишек — пять тысяч франков. Теперь глаза всех устремились на пузатого банкомёта. Тот перевернул свои карты. Девятка и шестёрка. В сумме пятёрка* — как и предупреждал Эспозито. Бонд почувствовал укол сожаления, когда крупьё протолкнул через стол десять красных фишек к Эспозито, следом за которыми последовали и белые фишки Бонда. Игра продолжилась, но свой шанс Бонд уже упустил. Эспозито больше не делал ему сигналов, как не делал и крупных ставок. Через полчаса он встал из-за стола, дал крупье на чай, кивнул банкиру и отбыл. Спустя пять минут Бонд последовал за ним и нашёл его в баре.

— Ну и каково твоё ощущение от нашего нечестного выигрыша? — спросил учитель со смехом.

— Плохая идея, — ответил Бонд, чем вновь вызвал смех учителя.

— Твой ответ делает тебе честь, но, как сказал господин Мэддокс, не побывав браконьером, не станешь хорошим егерем. Этот урок был совершенно необходим.

На следующее утро они уехали в Париж и повидались с Мэддоксом. Уже вечером Мэддокс и Бонд ужинали в кафе «Липп». Мэддокс выглядел усталым, с потемневшими глазами и ещё более поседевшими волосами. Однако расположение его духа было хорошим. Они заказали по бокалу «Пильзнера».

— Открылся новый сезон, и наши румыны вновь прибыли в Монте-Карло, — сказал Мэддокс.

— И опять побеждают?

— Да. Де Лессеп — менеджер казино — в отчаянии. Призвал на помощь французское Второе бюро. Рене Матис — их оперативник — уже побывал в казино — безрезультатно.

— Что требуется от меня?

— Сесть на поезд и поехать в Коте дАзур. Номер в отеле «Де Пари» для тебя уже забронирован. Твои денежные фонды не ограничены. Но действовать придётся самостоятельного. Никаких скандалов, никакого насилия. Нельзя вовлекать администрацию казино в предстоящее предприятие.

— Каково моё прикрытие?

— Ты — богатый сын южноафриканского миллионера. Питер Цварт. Обыграй румын или разгадай их секрет.

— А если выяснится, что такового не существует?

— Тогда тебе придётся его придумать. Причём так, чтобы этих румын в Монте-Карло больше никто никогда не видел.

*

В Монте-Карло Бонд освоился быстро. Чтобы соответствовать легенде богатого Питера Цварта, он взял напрокат голубой «Бугатти», ходил в шёлковых рубашках и заказывал в номер розовое шампанское. О Марте де Брандт он старался больше не вспоминать.

К своему первому вечеру в казино он подготовился основательно. Хорошо поужинал, прогулялся, а затем направился в игорный зал. Ему казалось, что он находится в каком-то нереальном мире. В мире, который отличается от обычных жизненных реалий и который всё больше привлекает его. Несмотря на то, что ему было почти семнадцать, выглядел он на двадцать пять, а в душе был ещё взрослее — после смерти Марты Брандт. Какая-то его часть умерла вместе с ней.

Теперь предстояло начинать новую жизнь — такую, какую предложил ему Мэддокс. Эспозито остался в Париже, но дал Бонду понять, что в случае необходимости тут же примчится к нему на помощь.

Заняв место в большом зале, Бонд стал наблюдать за игроками и пытался угадать, кто из них был по-настоящему богат, а кто лишь старался казаться таковым. Эспозито сказал ему, что это можно определить по глазам. Бонд верил ему, но не знал, угадывал ли он правильно. Интересно, а что говорят остальным его глаза?

Чтобы корректно сыграть роль экстравагантного игрока, он приобрёл в кассе фишек на полмиллиона франков и стал делать ставки. К тому времени, как появились румыны (а это произошло в полночь), определённый успех им был уже достигнут: он просадил пятьсот фунтов в баккара и начинал привлекать к себе внимание. В принципе, этого он и добивался.

Когда румыны вошли в зал, Бонд аккуратно изучил их. Все были низкорослыми, смуглыми, и носили одинаковые обтягивающие костюмы. Они не улыбались и выглядели грозно, словно труппа хорошо натренированных акробатов. В отличие от других игроков, их уверенность и спокойствие действовали отталкивающе. Теперь Бонду стало понятно, почему у казино с ними проблемы.

Особо он изучил Влачека — тот был крупноголовым и совершенно лысым. Глаз его, как и глаз троих его коллег увидеть было невозможно: все носили большие тёмные очки.

Для Влачека тут же освободили место — как для высокопоставленной особы, и он уселся точно напротив Бонда. Несмотря на очки, Бонд знал: противник пристально за ним наблюдает. Неудобное ощущение — ты его глаз не видишь, а он твои — да. «Следи за глазами и всегда улыбайся», — вспомнил он совет Эспозито. И улыбнулся. Разыграли несколько ставок. Влачек был не человек, а компьютер. Не выказывая никаких эмоций, он победил во всех. Тогда Бонд бросил ему вызов и постарался пронаблюдать, не выделывает ли он трюков, о которых говорил ему Эспозито. Было похоже, что не выделывает. Влачек играл механически, даже свой выигрыш у Бонда в пятьсот тысяч франков он воспринял без единой эмоции на лице.

В два тридцать ночи игра была закончена. Бонд мужественно перенёс свой проигрыш — так, как сделал бы это богатый сын южноафриканского миллионера. Он пожал плечами, усмехнулся, дал крупье на чай и кивнул Влачеку, который никак на это не отреагировал.

Вставая из-за стола, Бонд почувствовал, что кто-то задел его руку. Повернулся. Рядом с ним стояла высокая эффектная блондинка.

— Прошу прощения, — сказал он.

Блондинка улыбнулась.

— Сожалею о вашем проигрыше, — сказала она.

— Благодарю.

— Завтра вы обязательно должны попробовать ещё раз. Вот увидите — на сей раз удача от вас не отвернётся.

— Вы гарантируете это?

— Конечно, — снова улыбнулась девушка.

— Что ж, в таком случае, кстати, завтра вы тоже будете здесь?

— Я здесь каждый вечер.

Бонд уже хотел предложить ей выпить, но вовремя остановился. Она, конечно, молода и выглядит доступной, да и он кавалер что надо — богатый Питер Цварт, который проиграл всего лишь пятьсот тысяч франков, однако сейчас были дела поважнее. Он вышел из казино, выждал полчаса, а затем поднялся по винтовой лестнице на второй этаж — к менеджеру Де Лессепу.

— Боже мой, боже мой, — прощебетал тот, едва Бонд вошёл в его офис. — А я-то думал, что румыны достаточно наигрались за прошлый сезон. Нет, вернулись снова.

— И никак невозможно их остановить?

— Мы уже всё перепробовали.

— И крупье проверяли?

— Даже уборщиц туалетов. Я уже и сам себе не доверяю. К каждому из столов приставлено по одному сотруднику охраны, а они всё побеждают и побеждают!

Бонд подумал, что его собеседник сейчас заплачет. Слушая его, он чувствовал себя и смущённым, и беспомощным одновременно. Ни одно из этих чувств не было ему по душе.

Наконец кто-то постучал в дверь, и Бонд вздохнул более свободно. Широкоплечий человек в форме дежурного вошёл в кабинет.

— Рене Матис из Второго бюро, — представил его Де Лессеп.

Бонд изучил умное и решительное лицо своего коллеги из-за рубежа — того, о котором говорил ему Мэддокс. Ещё раньше он пытался высмотреть его в зале.

— Вы Бонд? — спросил Матис, и Бонд кивнул. — Мы всё проверили. — Тон Матиса был вежливым и несколько пренебрежительным. — Похоже, что ничего не остаётся, как прибегнуть к крайним средствам.

Бонд хорошо знал французов и хорошо знал их «крайние» средства.

— Кстати, как вам показалась любовница Влачека? — спросил Матис.

— Кого вы имеете в виду? — не понял Бонд.

— Ту, с которой вы разговаривали после проигрыша.

— Так это его любовница? А мне показалось, что секс Влачека не интересует.

Де Лессеп рассмеялся.

— Этих румын не интересует табак и алкоголь, — сказал он. — А с женщинами всё наоборот. Мне кажется, что секс помогает им настроиться на игру.

— Возможно, это и так, — ответил Бонд.

Несмотря на поздний отход ко сну (в четыре утра), встал Бонд рано. День был пригожим, светило солнце, и кое-какие мысли в его голове уже созрели. С тех пор как он встретил Матиса, в нём загорелось нечто вроде духа соперничества. Сейчас он продемонстрирует своему коллеге, как нужно безболезненно уладить возникшую в казино проблему.

Для начала он заказал себе завтрак. Для него это была наиболее важная трапеза дня. Ещё встречаясь с Мартой де Брандт, он понял, что хорошего дня без хорошего завтрака не бывает. Марта, как типичная представительница французской буржуазии, научила его обращать внимание и на такие «мелочи». «Двойной свежевыжатый апельсиновый сок, крепкий чёрный кофе из дважды прожаренных зёрен, тост из цельно-зерновой муки и два варёных яйца», — сделал он заказ служащему.

Ясно, что привычки Бонда, так очаровавшие Флеминга, выработались у него ещё в юности, и делая заказ, Бонд даже указывал время, необходимое для варки яиц: три минуты и двадцать секунд. Он действительно верил в то, что на свете бывает такая вещь, как идеально сваренное яйцо.

Чтобы не терять зря времени, Бонд заказал также и разговор с Парижем. Эспозито ответил ему, едва он разделался с завтраком. В голосе учителя сквозила лёгкая обида на то, что его оставили в глубоком тылу, однако когда Бонд начал рассказывать ему о румынах, учитель как-то повеселел.

— Это всё крупье, — сказал он после того как Бонд ввёл его в курс дела.

— Я тоже так думаю, но не могу понять механизма.

— Уловка стара как чёрт, — ответил Эспозито тоном эксперта. — Удивительно, как Де Лессеп ещё не заподозрил. Тёмные очки. Они сразу всё выдают. Я уже давно не слышал, чтобы кто-либо прибегал к подобному трюку, но ты можешь найти его в труде Матиньона «Трактат о картах». Трюк называется «Ясновидец».

*

В течение следующих нескольких дней Джеймс Бонд с удовольствием играл роль Питера Цварта, лихо разъезжая на «Бугатти», изысканно питаясь и безрассудно спуская деньги в казино. Он взял за правило спускать по три-четыре тысячи фунтов за ночь, причём всегда с улыбкой. Матис, наверное, считал его чокнутым. Также Бонд взял себе за правило регулярно общаться с любовницей Влачека. Оказалось, что она была англичанкой и звали её Памелой. Что же она нашла в этом суровом румыне? Но прежде чем найти ответ на этот вопрос, Бонд должен был переговорить с Мэддоксом. Тот взорвался, услышав, что его подопечный просадил пятнадцать тысяч фунтов за четыре дня, но Бонд заверил его, что всё идёт по плану. «К выходным румын здесь уже не будет», — пообещал он. Мэддоксу ничего не оставалось, как выписать ему ещё кредитов.

Памела опасалась общаться с Бондом на людях, но не смогла отказать себе в удовольствии прокатиться с молодым миллионером. Бонд отвёз её в Ментон, где они пообедали в ресторанчике, принадлежавшем одному итальянцу. Позже, когда они занимались любовью в сосновом лесу, девушка призналась, что не испытывает симпатии к Влачеку. «Что же тебя удерживает рядом с ним?» — спросил Бонд. «Карточный долг, — ответила девушка. — Влачек рассчитался за меня, но долговую расписку по-прежнему держит при себе. У меня нет выбора. И ещё он такой. в общем, он извращенец».

Бонд посочувствовал девушке, и ещё раз занявшись с ней любовью, предложил выпить. «Я решу твою проблему, — пообещал он. — Но при одном условии.»

*

Следующим днём была пятница. В распоряжении Бонда оставалось двое суток. С некоторой неохотой он обратился за помощью к Матису. Тот был всё так же вежлив и высокомерен, и скептически отнёсся к затее Бонда. «Может, я всё-таки разговорю их в нашем стиле?» — предложил он. «А что мешает нам сперва попробовать мою идею? — ответил Бонд. — Разговорить-то всегда успеется». «И с чего предлагаешь начать?» «С того, что нам следует найти самого хорошего оптика на юге Франции».

Относясь недоверчиво к идее Бонда, Матис всё же нашёл для него оптика. Его звали Альфонс Дюверже, и он был из Канн. Худой и высокий, в синем берете, он внимательно выслушал Бонда, задал ему необходимые вопросы, а потом, улыбнувшись своими ослепительно белыми зубными протезами, пообещал помочь.

Пятничный вечер прошёл как обычно. Бонд вошёл в игорный зал, увидел там румын и проиграл им несколько тысяч. Он намеренно не смотрел на Памелу, но Влачек на сей раз казался более приветливым. Кроме Бонда, Влачеку проиграли ещё несколько богатых американцев. На все поражения румын отвечал вежливой улыбкой. «Не падайте духом, мистер, — сказал он Бонду, когда тот уже вставал из-за стола. — Играйте ещё, и может быть, вам повезёт». «Спасибо», — ответил ему Бонд. Позади Влачека стоял Матис, который, смотря на Бонда, слегка ему подмигнул.

К четырём утра казино начало пустеть. К тому времени как из него вышли румыны, Бонд уже сидел вместе с Матисом в его взятом напрокат «Пежо» и наблюдал за парадным входом. Все четверо появились на пороге торжественно, словно страдающие запором владельцы похоронных бюро, вместе с девушкой сели в лимузин с затемнёнными стёклами и укатили.

Спешить было некуда. По словам Памелы, Влачек — любовник неторопливый и раньше чем через час спать не ляжет. Выждав некоторое время, Бонд с Матисом двинулись за ними следом. Подъехали к их вилле, припарковались в укромном месте и стали ждать. Ближе к пяти на вилле погасли огни, а в десять минут шестого открылась её задняя дверь. Бонд вышел из автомобиля и, стараясь всё время оставаться в тени, подошёл к ней. Появившаяся на пороге девушка передала ему предмет, взяв который, он тут же вернулся в автомобиль. Через три минуты они с Матисом уже были у дома Альфонса Дюверже. Огни его горели, и хозяин ждал. Бонд передал ему очки. «Сделаем всё в лучшем виде», — пообещал Альфонс.

Всё прошло быстро и чётко. Не было ещё и шести, а Бонд с Матисом уже вернулись на виллу румын. В задней двери вновь появилась девушка, и Бонд отдал ей очки. Он надеялся, что Дюверже был мастером своего дела.

Сентябрьские субботы в казино были одними из самых праздничных. В попытке сохранить престиж заведения, Де Лессеп пытался привлечь в него самых богатых посетителей Ривьеры. Когда Бонд подъехал к казино, вокруг него уже стояло много дорогих автомобилей, здание было освещено прожектором, а над водами залива гремел салют. Бонд спросил себя, кто будет ему радоваться — он или румыны.

Игорные залы были переполнены, крупье выполняли чудеса скорости, передвигая карты и фишки. Группа богатых южноамериканцев, сопровождаемых своими жёнами в роскошных платьях, делала ставки. «Погодите, сейчас румыны придут», — подумал про них Бонд.

Но румыны запаздывали. Часы показали уже четверть первого, а их всё не было. Неужели заподозрили? Внезапно Бонд осознал, что если это так, то его карьере конец. С уже потраченными им деньгами Мэддокс с Уайт-холлом разберётся, а вот сам Бонд себе провала не простит.

И в это время приехали румыны. Обычная канитель началась. Влачек, как и водилось, занял своё почётное место. После секундной паузы стартовала игра. Бонд внимательно следил за своим противником. Впервые он увидел, как взяв карты, тот колеблется. Вместо привычной механической игры он сделал паузу. И проиграл.

В зале тут же раздался заинтересованный гул. Крупье, с побледневшим лицом, вновь сдал карты. На сей раз Бонд увидел, что у Влачека дрожит рука. Всё же румын сохранил самообладание и высоко поднял ставку — так, как делал это всегда. По щеке его скатились капельки пота. Он повернул свои карты. семь! Но у Бонда было восемь. Тогда Влачек вспотел окончательно и поднял ставку ещё выше. И вновь проиграл.

Дальше произошло нечто непредвиденное. Румын вцепился в свои тёмные очки и сдёрнул их с себя. Впервые Бонд увидел его глаза. Они смотрели прямо на него и были полны страха. Влачек попытался встать со своего места, но стоящий позади него Матис положил руку ему на плечо. «Сидите, господин, — сказал он, — игра ещё не закончилась».

Бонд достал из кармана свои очки, в которые Дюверже вставил линзы из очков Влачека. Карты вновь были перетасованы, и Бонд наконец понял причину побед своего противника. На рубашках карт были отчётливо видны блестящие царапины цифр их номинальной стоимости. В этом и заключалась суть трюка под названием «Ясновидец».

Бонд продолжил игру и играл до тех пор, пока все лежащие перед румыном фишки — стоимостью в пятьсот тысяч фунтов — не оказались на его стороне. И только после этого Матис разрешил Влачеку подняться. Но и это было не всё. Заключительный этап имел место на втором этаже — в кабинете Де Лессепа. Все четверо румын были вызваны туда. Разбор проходил в присутствии Джеймса Бонда, Рене Матиса и представителей охраны казино. Матис настаивал на том, что этот случай должен стать достоянием общественности, но Де Лессеп был против. Он сказал, что это всё-таки Монако, а не Франция. Подобная реклама для такого маленького государства могла привести к нежелательным результатам. В конце концов сошлись на том, что румыны возвращают в казино большую часть выигрыша и подписывают бумагу, что больше ни в одном казино мира они не появляются. Во Францию же им вообще въезд закрыт — об этом уже позаботится Матис.

Когда вопрос был улажен, румыны спустились по центральной лестнице здания и покинули его навсегда. Бонд также спустился вниз и послал Эспозито сообщение об успешном завершении задания. Когда он вернулся, чтобы выпить с Матисом, его руки кто-то коснулся, и повернувшись, он увидел, что это была высокая яркая блондинка.

5. Канун войны

КОГДА БОНД РАССКАЗЫВАЛ историю с «Ясновидцем», чувствовалось, что делает он это с удовольствием, и в голосе его сквозила лёгкая ностальгия по тем далёким временам.

— Итак, — завершил он, — мне приятно думать, что когда-то я банк Монте-Карло.

— И это действительно оказалось полезным для британской Секретной службы? — спросил я. — В смысле того, как задумывал это Мэддокс?

Бонд рассмеялся.

— И да, и нет. Шпионский мир тогда был не таким, как сейчас. Была в нём доля фарса и нестандартных комбинаций. Сейчас всё это мне кажется своего рода игрой, но тогда я относился к происходящему вполне серьёзно. К слову, мы все к этому так относились, и Мэддокс особенно. Он любил планировать подобные дела и получать удовлетворение в случае успеха. На следующую ночь после выдворения румын он прибыл в Монте-Карло, и Де Лессеп организовал для нас ужин — и какой ужин! Матис тоже был там, равно как и представители туристического бизнеса Монако. Я пришёл на вечер с Памелой, а Мэддокс — с местной актрисой. Поражение румын действительно способствовало повышению престижа всей Службы, и это произошло как раз в тот момент, когда она больше всего в этом нуждалась. Конечно, у нас появились друзья в казино, которые при случае помогали нам, кроме того, нас стало уважать французское Второе бюро. С Матисом, как вы помните, мы всегда были в приятельских отношениях. Но сказать, что успех этого задания стал и моим личным успехом, я не могу. В какой-то степени я думаю, что расплачиваюсь за него до сих пор.

Было не похоже на Бонда заниматься такого рода самоанализом. Сомнение в себе никогда не было чертой его характера. Мне было интересно узнать, что кроется за этой его фразой.

— Расплачиваетесь чем? — спросил я.

— Тем, что никогда не смогу быть обычным человеком.

— А вы хотели бы им быть?

— Конечно. Теперь я это понимаю, но уже поздно что-либо менять. Я такой, как есть, и ничего с этим не поделаешь. И зная себя слишком хорошо, понимаю, что другим быть уже не смогу. Это моя жизнь — я завербован для неё. Да, я жду этого чёртова вызова в Лондон, но на самом деле я дорого отдал бы за то, чтобы просто пожить спокойно. И в некотором смысле, во всём этом виноват Мэддокс.

— Только он один? Вы можете противопоставить ему себя и сказать, что вы сами непричастны к сложившейся ситуации?

— Туше! Конечно, причастен. Признаюсь, я был трудным подростком, и Мэддокс не мог этого не видеть. Он манипулировал мною, вот и всё. — Бонд усмехнулся, показав свои крепкие зубы. — Да, он дал мне то, что мне было нужно, но. на самом деле он просто наслаждался ситуацией, сукин сын.

Мы засиделись. Кофе в чашках остыл, официанты стали накрывать столы для ужина.

— Поехали, прокатимся, — предложил Бонд. — Здесь недалеко есть автомобиль моего друга. По дороге расскажу вам обо всём подробнее, и может быть, вы лучше поймёте меня.

Автомобиль, о котором говорил Бонд, был белым «Роллс-ройсом Корниш». Он находился в гараже ниже отеля. Когда Бонд выехал на нём на улицу, я увидел, что его правое заднее крыло было помято, а через весь корпус проходила солидная царапина. На переднем пассажирском сиденье лежал махровый женский халат и ещё женские солнцезащитные очки в золотой оправе.

— Бросьте их назад, — сказал Бонд.

Он повёл расслабленно и уверенно, но в стиле его вождения чувствовалось скрытое презрение к этому автомобилю.

— Жаль, что «Роллс-ройс» превратился в очередной символ статуса для богатых американцев, — сказал он.

— Вам не по вкусу эта машина?

— Чересчур уж она роскошна. Последний нормальный автомобиль, который произвела эта фирма, был «Сильвер Рейт» 1953 года. Один такой с кузовом от Мюллинера — и это было бы нечто.

Было типичным для Бонда жаловаться на роскошь, пользуясь ею.

— А каковы ваши любимые автомобили? — спросил я.

— Конечно, старый добрый «Бентли». Автомобиль должен быть частью тебя, отражением твоего характера.

Мы свернули на Блэк-Хол-Лейн. Океан был ярко-синим, а остров удивительно красивым. Остановившись у форта Святой Екатерины, Бонд со знанием дела принялся рассказывать мне о пиратах и о каперах. И ещё о нынешней гибели фауны острова.

— То же и с Европой, — добавил он. — Не могу не испытывать ностальгию по старому миру. Да, в нём было много всего. Но им можно было и наслаждаться, если у вас были деньги и немножечко свободы. У меня было и то, и другое. Итак, как я уже говорил, мне было семнадцать, когда я с успехом выполнил своё первое задание. Меня официально зарегистрировали в Сикрет сервис, и я получил своё назначение на станцию «П» (Париж) во Франции. Благодаря моему первому опыту, а также юности и успеху у женщин, одни коллеги стали называть меня «Казино Бонд», а другие — «Наш молодой альфонс». Не очень приятно. Возможно, они мне завидовали, но так или иначе я старался не обращать на это внимания. Я был одиночкой. Мэддокс был единственным человеком, которому я доверял. Я подчинялся непосредственно ему, и всё время был очень занят. Для того чтобы не было подозрений, Мэддокс настоял на том, чтобы я продолжил своё обучение в женевском университете. 1938-ой ещё не закончился. Для богатого молодого студента жизнь там была нетребовательна, и фрау Нисберг с радостью приняла меня обратно. Конечно, я уже не был прежним мальчиком-непоседой, каким она меня помнила. Повзрослевший и возмужавший, я превратился в самостоятельного человека. Не было больше пьяных ночных посиделок с однокурсниками, не было и лыжных заездов, доказывающих, что я крут. Я стал более спокойным, более швейцарским, что ли. Одевался элегантно, курил заграничные сигареты, из-за которых весь мой дом пропах, как бордель. Машину держал в гараже герра Нисберга, расположенном сразу же за магазином. Иногда я уезжал на ней на несколько дней, а иногда и на несколько недель. Фрау Нисберг, наверное, думала, что у меня появилась какая-нибудь богатая и любвеобильная поклонница, и со стороны это действительно могло так показаться: ведь мой телефон порой звонил прямо посреди ночи, а когда фрау Нисберг заходила в мою комнату на следующее утро, то находила её совершенно пустой. Когда же я возвращался небритый и не выспавшийся, то её вера в то, что в этом виноваты женщины, лишь укреплялась. Она думала, что они не дают мне нормально учиться, хотя я учился — работе шпиона. Если бы герр Нисберг рассказал фрау Нисберг о том, что как-то он заметил три аккуратных округлых отверстия в одной из дверей моей маны, то она, наверное, пришла бы в ужас. Однажды после нескольких недель отсутствия я какое-то время был прикован к постели, и навещал меня доктор, которого она никогда раньше не видела. Увидев пятна крови на моей одежде, она посоветовала мне быть осторожнее. Я, в припе, и осторожным, ведь именно это и помогло мне выжить. Мэддокс сказал, что постепенно я становлюсь профессионалом.

— И в чём же заключалась ваша работа в тот период? — спросил я.

— Обычная агентурная рутина — курьер или связной. Курсировал по Европе, узнавал новые маршруты. Например, как попасть в Г ерманию через Страсбург или в Италию через Симплон. Несколько раз проходил и в Испанию через Пиренеи — минуя таможню.

— А прикрытие?

— Разное. Иногда — английский студент, изучающий иностранные языки с целью последующей работы в Министерстве иностранных дел, а иногда и просто богатый молодой англичанин на отдыхе, катающий в своём «Бентли» какую-нибудь красотку. Последнее, конечно, было предпочтительнее.

— Это было для вас хорошей олой?

— Несомненно. Мэддокс преподавал мне Европу — не в смысле туризма, а в смысле опутывающей её ионской сети. Я научился общаться с полицейскими разных уровней — когда подкупить, когда обмануть, а когда и скандал устроить. Также я обучился навыкам маскировки. И ещё во мне появилось это. шестое чувство. Инстинкт самосохранения. Не знаю, как именно он работал, но спасал меня постоянно.

«Конечно, иначе бы мы с вами сейчас не беседовали», — подумал я.

— А что маскировка?

— Ничего сложного. Изменяются лишь несколько главных, узнаваемых особенностей человека. Конечно, мне было проще в том плане, что с ранних лет я знал языки и имел опыт общения с уличными компаниями, приобретённый ещё в Египте и во Франции. Фактически я просто продолжал своё детство. Манипулировал действительностью — так, как делал это в Итоне — будучи наполовину в обществе и наполовину против него. Своего рода привилегированный аутсайдер, тщательно планирующий свои приключения таким образом, чтобы избежать каких-либо эмоциональных сложностей.

Постепенно Бонд перешёл на рассказ о том, как он впервые убил человека. Это произошло в Берлине. Долгое время после этого он вспоминал случившееся с содроганием. И ему повезло, что это было единственным отрицательным последствием этой истории.

На дворе был всё еще 1938 год. Бонд получил задание, какое получал и раньше — передать секретную информацию начальству в Лондон. Сикрет сервис тогда сотрудничала с малочисленной группой немецкого сопротивления — антифашистами, вынашивающими планы по устранению разного рода нацистских лидеров. Именно эта группа совершила покушение на фюрера в 1944-ом, известное как заговор Штауффенберга. Но и в 1938-ом группа не сидела сложа руки. Получая от британцев посильную финансовую помощь, в ответ она посылала им сверхсекретную информацию. Большая часть этого двустороннего обмена контролировалась станцией «П», сотрудником которой являлся Бонд. Его беглый немецкий как нельзя лучше подходил к роли курьера. Обычно, отправляясь в Германию, он останавливался в отеле «Адлон». Отель этот совершенно ему не нравился. Он был воплощением той Германии, которую Бонд не любил — грузной, чванливой и авторитарной. В нём всегда было полно членов партии и их жирных сторонников. Мэддокс считал отель относительно безопасным с той точки зрения, что тот не находился под самым носом у нацистов, но Бонд не был в этом так уверен. В прошлый раз там внезапно произвели проверку в связи с тем, что его изволил посетить Геринг. Бонд тогда избежал обыска только благодаря своему нахальству и заносчивости. На своём отличном немецком он уверенно проинформировал сержанта гестапо, что позволит провести у себя обыск в том случае, если об этом сообщат его другу Гиммлеру. Сержант проявил недовольство. Бонд же продолжал настаивать на своём. Он знал, что никакой сержант не посмеет побеспокоить рейхсфюрера по такому поводу, и обман удался. Это было удачей — если бы сержант оказался понаглее и блеф Бонда бы вскрылся, то последствия для него были бы весьма неприятными.

Способ Бонда вступить в контакт со связным был несложным и хорошо проверенным. Уходя на ужин и оставляя ключ консьержу, он платил ему солидные чаевые и предупреждал, что некая молодая особа, возможно, будет интересоваться им, и пусть консьерж отдаст ей ключ. Что плохого в том, что богатый молодой иностранец герр Бонд пожелает провести ночь с женщиной? Возвращаясь с ужина, он уже найдёт связного (вернее, связную) в своей постели. Встреча с ней будет немногословной (в номере могут быть микрофоны) и должна будет походить на обмен любезностями между иностранцем и девушкой по вызову. Будет шампанское, смех и всё остальное. Обмен документами произойдёт параллельно с «оплатой её услуг». Каждый раз, когда Бонд посещал «Адлон», связная была одна и та же

— высокая, худая и умно выглядящая блондинка. Он никогда не интересовался её именем, а чувство опасности лишь усиливало возникающую между ним и ею страсть. Мысль о том, что любая такая встреча может оказаться для них последней, заставляла их тела крепче прижиматься друг к другу. Каждый раз девушка казалась Бонду всё красивее и красивее. Впоследствии он придёт к выводу, что она была самой искусной любовницей в его жизни. Он был практически влюблён в неё — страсть, анонимность, и никаких обязательств. Где-то в три или четыре часа утра девушка просыпалась, тихо одевалась и уходила. Мысль о ней была одной из причин, по которой Бонд стремился в командировку в Берлин снова и снова.

В мае 1938-го он ехал туда уже в четвёртый раз. Против всех правил он захватил с собой бутыль парфюмерии от Герлена — «Голубые сумерки». Его изысканный аромат, казалось, вполне подойдёт девушке. Оставив подарок на прикроватном столике, Бонд, как обычно, заплатил консьержу, передал ему ключ от номера и ушёл ужинать.

Вернувшись раньше обычного, он тихо открыл дверь. В комнате горел лишь прикроватный ночник. Девушка лежала на кровати спиной к нему и не двигалась — наверное, спала. Её медовые волосы были рассыпаны по подушке. Бонд тихо окликнул её. Она сонно пошевелилась и не ответила. Тогда он разделся, лёг в кровать рядом с ней, и почувствовал, как она стала поворачиваться к нему. Внезапно он увидел. нет, не увидел, а ощутил, что она набрасывается на него. Парик цвета медовых волос откинулся, и взору Бонда открылось грубое мужское лицо с толстым слоем косметики. Это была не девушка, а человек, который ждал его, чтобы убить. Под шёлком дорогой ночной рубашки Бонд ощутил твёрдые как сталь мышцы противника. Ничего не оставалось, как сопротивляться. Бонд протянул свои руки к его горлу и сжал его. В какой-то момент он ослабил хватку, и человек приподнялся и отшвырнул его от себя. Упав рядом с прикроватным столиком, через секунду Бонд ощутил своего противника на себе, который тут же ударил его в горло. Бонд попытался подняться, но руки того вцепились в его шею. Он вытянул свободную руку в сторону — инстинктивное движение выживания. Сознание затуманивалось, и он понимал, что нужно во что бы то ни стало ударить противника. Рука наткнулась на какой-то предмет на столике. Схватив его, Бонд вскинул руку и со всей силы огрел им неприятеля по голове. Предмет разбился, и по руке Бонда потекла жидкость со сладким гвоздичным ароматом. Человек ослабил хватку, и Бонд ударил его снова — на этот раз в горло. Крик неприятеля превратился в хрип и бульканье. Поддавшись вперёд, Бонд увидел своё оружие — зубчатый осколок флакона «Голубых сумерек». На полу смешивались кровь и туалетная вода.

В критические моменты сознание Бонда обострялось и становилось предельно ясным — об этом писал и Флеминг. Человек, лежащий сейчас на полу перед ним, был мёртв. Бритоголовый, уже без парика на голове, в своей бледно-розовой ночной рубашке и с искажённым лицом, он выглядел гротескно. Бонд прислушался. Снаружи не было слышно ни звука. При необходимости он мог бы воспользоваться и оружием (оно у него было), но сделать этого не пришлось — судя по всему, приятели убийцы находились где-то далеко, чтобы не вызывать подозрений. Тогда Бонд поднял труп незнакомца на кровать, вернул ему на голову парик и прибрал в номере. Затем оделся, взял свои вещи и вылез в окно, спустившись по пожарной лестнице. Следующим вечером он уже был в Швейцарии.

Конечно, случаи, подобные данному, происходили с ним не так уж часто. Большинство его заданий проходили гладко, без сучка-задоринки. Но иногда он и допускал ошибки, как это было, например, в Стамбуле.

Стамбульское дело на первый взгляд было рутинным — настолько рутинным, что Бонд не подготовился к нему скрупулёзно — так, как должен был подготовиться. Оно было поручено ему буквально через несколько недель после случившегося в «Адлоне», и он хотел побыстрее за него взяться, чтобы поскорее забыть тот ужас, который ему пришлось пережить.

Он получил это задание, потому что с британской разведывательной сетью в Турции возникли проблемы. Обычно деньги им передавались через станцию «Н» (Никосия) на Кипре, но поскольку её курьер был арестован турками, то в качестве вынужденной меры Мэддокс принял решение сделать это через станцию «П». К счастью, Бонду были по душе долгие рельсовые поездки. Взяв с собой лёгкий костюм и книжку Эрика Эмблера, он выехал ночью из Парижа на Симплон-Восточном экспрессе. В подкладку его пиджака был вшит чек на предъявителя на двадцать тысяч фунтов стерлингов, предназначенный для турецкого Этибанка.

Бонд любил поезда, поскольку они напоминали ему поездку в Россию, которая ему очень понравилась. Он наслаждался едой, обслуживанием, постоянным изменением пейзажа за окном, перестуком колёс и рёвом паровозного гудка.

За время путешествия в Стамбул не произошло ничего необычного. Никаких аварий, внезапных остановок, бедствий или таинственных незнакомцев. Даже таможенники не досадили Бонду ничем и лишь коротко кивали перед тем, как пометить его чемодан мелом или пожелать ему спокойной ночи. По прибытию на вокзал Сиркеджи он взял такси — старыйпотрёпанный «Крайслер», каких немного в Стамбуле. Поскольку был уже час ночи, этот уголок бывшей византийской империи представлялся Бонду самым романтичным городом в мире. Луна, висевшая в небе над большой мечетью Сулеймана, отбрасывала на Босфор свой мерцающий свет.

Отель, который подобрал Бонду Мэддокс, назывался «Пера Палас» и был оборудован люстрами, комнатными пальмами, позолоченной мебелью и прочими элементами роскоши. Номер Бонда был просторным, с множеством зеркал и балконом, выходм на Золотой Рог*

В ту ночь Бонду не спалось. Вместо сна он прогуливался по городу почти до рассвета и осматривал его достопримечательности. Выйти на контакт с курьером предстояло на следующий день. Имя связного было Азом, и Бонд должен был найти его на пароме, отправляющемся через Босфор в половину четвёртого. Ещё во Франции Мэддокс показал ему несколько фотографий серьёзного, коротко остриженного человека с чёрными глазами и пышными усами. «Найти его будет нетрудно», — сказал Мэддокс.

Чек на предъявителя Бонд должен был поместить в чёрный портфель — такой же портфель будет и у Азома. После обмена портфелями миссия Бонда будет завершена.

Паромы через Босфор курсировали довольно часто, и Бонду предстояло не ошибиться в выборе того, который отправится к половине четвёртого. Заранее прибыв на станцию, он дождался назначенного времени и сел на паром, отплывй в 15.28. Портфель с чеком в двадцать тысяч фунтов был у него под мышкой.

Хотя на дворе был май, со стороны Чёрного моря дул ветер, и над Золотым Рогом висели тучи. Палуба судна была полупустой. Бонд решил, что большинство пассажиров находятся внутри, и отправился в зал для чаепитий. Войдя в него, он рассмотрел находящихся там людей. Один из мужчин, выглядевший лет на сорок пять, имел коротко остриженные волосы и внушительные усы. Вдобавок к этому, рядом с ним находился чёрный портфель. Бонд вспомнил фотографии. Да, определённо это он. Азом.

Курьер пил чай с лимоном. Бонд недолюбливал чай, но ради такого случая купил себе порцию и подсел к связному. Тот ему улыбнулся, и Бонд кивнул в ответ. Внезапно он пожалел, что не говорит по-турецки. С отвращением сделав несколько глотков чая, он встал со своего места, прихватив с собой портфель Азома вместо своего. Когда судно пристало к берегу, Бонд высадился с него и пересел на паром, отправляющийся обратно.

Симплон-Восточный экспресс отбывал в Европу в пять часов вечера, и времени у Бонда оставалось лишь на то, чтобы оплатить счёт в отеле, захватить багаж и прибыть на вокзал прямо к отходу поезда. Он так и сделал и через некоторое время уже сидел в своём купе, чувствуя себя вполне удовлетворённым от успешно выполненного задания. Выкурив турецкую сигарету и выпив заказанную у дежурного порцию ракии — ядовитую форму алкоголя — он почитал Эмблера и поужинал. Что-то заставило его вспомнить о портфеле. «А действительно ли всё прошло гладко?» — неожиданно подумал он.

Встав со своего места, он взял лежащий на полке портфель и открыл его. Внутри оказались сэндвич, книга на турецком языке в мягкой обложке, несколько счетов и паспорт на имя Юсуфа Разида. Это был не Азом. Фотография его, конечно, была похожа на те, что показал Бонду Мэддокс, но это был не их связной. Азом просто оказался человеком с типичной турецкой внешностью.

Сначала Бонда чуть не хватил удар. Курьер, очевидно, опоздал на паром, и Бонд обменялся портфелем с совершенно посторонним человеком. И что же теперь делать? Возвращаться в Стамбул и попытаться разыскать обоих? Но уже наверняка поздно. И что скажет Мэддокс?

После бессонной ночи Бонд решил оставить всё как есть и дожидаться развязки. В Париже шеф встретил его радушно и поблагодарил за успешное выполнение задания. Бонд решил, что тот пока просто не в курсе того, что произошло на самом деле.

Следующим утром Бонд на «Бентли» выехал в Женеву. Мысленно он готовил себя к объяснениям по поводу предстоящих жалоб из Турции. Но их не поступало. Станция «Н» возобновила свой контроль над британской агентурной сетью в Турции. Мэддокс был благодарным Бонду за помощь, и Бонд решил ничего не рассказывать ему о своей оплошности. Хотя окончательно успокоиться по поводу того, что же произошло с теми двадцатью тысячами фунтами стерлингов, он не мог. И лишь восемнадцать лет спустя он узнал ответ.

Во время своего повторного пребывания в Турции (о котором Флеминг написал в романе «Из России с любовью»), Бонд встретился там со своим другом Назимом Калкаваном, который пообещал показать ему одно хорошее местечко в Стамбуле. Оно располагалось возле мечети Соколлу Мехмед-паши. Местечко оказалось рестораном, в котором, по словам Калкавана, подавали самую вкусную еду в Турции и владельцем которого был один его старый друг. Ресторан находился у воды и представлял собой красивое старое здание в турецком стиле. «Я представлю тебя его владельцу, — сказал Калкаван, едва они вошли туда. — Познакомься, это — Юсуф Разид». Бонд увидел коротко остриженного человека с пышными усами, который почти не изменился за эти восемнадцать лет. Чёрные глаза остановились на Бонде, и их хозяин подмигнул ему. «Один раз мы уже виделись с этим господином, — сказал он Назиму, — но так и не познакомились.» «Его зовут Джеймс Бонд»,

— ответил тот. «Мистер Бонд, — продолжил Юсуф, — до сих пор мне так и не представилось случая поблагодарить вас за то, что вы для меня сделали, и поэтому позвольте мне сделать это прямо сейчас. И впредь, каждый раз, когда будете в Стамбуле, я жду вас в своём ресторане».

Это был один из самых незабываемых ужинов за всю карьеру Бонда — он до сих пор вспоминает о нём как о настоящем банкете. Сперва были икра и водка — особая турецкая водка и серая крупно-зерновая икра из Самсуна*, потом — рыба луфарь, встречающаяся только в Босфоре. Основное блюдо состояло из жареных цыплят, нафаршированных рисом, кедровыми орешками, изюмом и печенью, после которого шли другие кушанья — ещё более экзотические. Как и следовало ожидать, Разид отказался выписывать им счёт, и Назим спросил его, в чём дело. «Вопрос уже улажен на уровне британского правительства»,

— пояснил ему Бонд.

*

Всё лето 1938 года Бонд был занят и л на несколько дней смог вырваться к тёте Чармиан в Кент. Поездка несколько взволновала его. Нет, дом и тётя были на месте, и тётя была всё так же лояльна к нему, как и прежде, но Бонд чувствовал, что она догадывается, что все её опасения в отношении того, кем он стал, оправдались. Он хотел было убедить её в том, что это не так, но потом подумал, что она слишком умна для этого. Уезжая, он пообещал ей, что скоро приедет ещё, но они оба знали, что этого не будет.

Через несколько дней Бонда отправили в Россию. Он словно вернулся в детство — к тем страшным дням, проведённым в Перловске. Предстояла поездка на поезде через Негорелое, чтобы встретиться с человеком в Москве. Бонд путешествовал официально — по дипломатическому британскому паспорту. Несмотря на это, едва он пересёк польскую границу, как им овладел страх.

В контакт с нужным ему человеком он вступил без проблем. Тот был учёным-биохимиком и вместе с женой и детьми проживал в двухкомнатной квартире в квартале Ленинские Горы рядом с университетом. Разочарованный своей работой в Москве, он захотел продолжить научные изыскания в Кембридже — информация об этом поступила в Лондон по академическим каналам. Бонд должен был сообщить ему, что в Кембридже его уже ждут, и обговорить с ним детали переезда.

Ленинские Горы были новой Москвой русской революции — чудовищной, невыносимой и серой, с утёсообразными домами для рабочих. Биохимик Федёв проживал на восьмом этаже одного их них. Это был маленький небритый человек с яркими напуганными глазами. В квартире его витала атмосфера безнадёжности.

Бонд был тронут любезностью этого человека. Его упитанная жена подала им чай. Бонд выпил его и передал учёному бумагу с сообщением. Когда тот прочитал его, на глазах его выступили слёзы. Он поблагодарил Бонда, но сказал, что его правительство никогда не разрешит ему уехать. Тогда Бонд сказал, что есть и другие способы безопасно попасть на Запад. На лице учёного тут же отразился ужас. Он попросил Бонда прекратить этот разговор — за ним ведь могли вести наблюдение. На этом беседа и закончилась.

Хотя Бонд и не ожидал особого успеха от этой встречи, всё же он остался разочарован. Проведя грустный вечер с чиновником из посольства, он рано отправился спать — назавтра предстояла обратная поездка. Он остановился в пристройке к посольству — во-первых, это спасало его от проблем с русской полицией, а во-вторых, гарантировало ему достойный завтрак. Уже утром, когда он ел, к нему вошёл глава Канцелярии.

— Скверное дело с этим учёным, — сказал тот.

— Каким учёным? — спросил Бонд.

— Разве вы не слышали? Некто Федёв выбросился этой ночью из окна восьмого этажа. Сообщение газеты «Правда».

У Бонда тут же пропал аппетит.

— Вы думаете, что это было самоубийство? — спросил он.

Дипломат пожал плечами.

— Кто его знает? В этой стране много кровавых отходов.

Всю обратную дорогу Бонда посещали мрачные мысли. С одной стороны он понимал, что Федёв фактически был обречён, но с другой, если бы не его вмешательство, тот сейчас был бы жив. Неожиданно он вспомнил о судьбе своей матери. Вокруг него было слишком много смертей. Жизнь казалась ему чёрной и унылой — как безбрежные российские равнины.

Он надеялся, что по возвращении в Париж похоронные настроения пройдут. Этого, однако, не произошло. Что-то было неправильно. Он плохо спал по ночам, и снились ему кошмары, похожие на те, которых он видел после смерти своих родителей. Ни алкоголь, ни снотворные не помогали. И, как и в прошлом, поделиться со своими переживаниями ему было не с кем. На его счастье, Мэддокс заметил, что что-то с ним было не так. «Тебе нужен отдых, — сказал Мэддокс. — Причём активный, на свежем воздухе».

Так Бонд и познакомился с Флемингом. Без его поездки в Кицбюэль не было бы книжек о нём, да и я бы не узнал, что Джеймс Бонд существует на самом деле! Ведь именно в Кицбюэле Бонд познакомился с Марией Кюнцлер, которая написала мне об этом.

В 1938 году Кицбюэль был небольшим населённым пунктом у подножья одноимённой горной цепи в Тироле* Уже много лет это было любимым местом отдыха Флеминга, который регулярно приезжал туда, начиная с 1920 года.

Осенью 1938 года Бонд приехал в этот городок и поселился в отеле «Хирзингерхоф». Отель был небольшим, и его встреча с Флемингом была неизбежной. Постояльцами в основном были австрийцы; англичан, а тем более привлекательных англичан, там было немного, и поэтому и Бонд, и Флеминг тут же обратили на себя внимание женщин, устроив, таким образом, нечто типа соревнования. Оба с характером, оба шотландцы и оба выпускники Итонского колледжа, они получали удовольствие, противопоставляя себя друг другу. Кроме возраста, отличие заключалось ещё и в том, что Бонд держал себя серьёзно, а Флеминг любил подшучивать над теми, кто был серьёзен.

В целом Бонд признавал, что присутствие Флеминга было для него удачей. По его собственным словам, Ян вывел его из того гнетущего состояния, в котором он находился. Кроме того, он познакомил его с девушками, одной из которых была мисс Кюнцлер. Согласно Джеймсу Бонду, последняя была настолько лёгкого поведения, что не избегала возможности переспать со всеми желающими. Бонд был очень огорчён, узнав о том, что она уже умерла.

Каким-то образом Флеминг прознал про то, что Бонд связан с Секретной службой, и подшутил над ним по этому поводу. «С одной стороны это было, конечно, неправильно, — сказал Бонд, — но с другой я понимал, что вёл себя чересчур уж напыщенно, а Флеминг не любил напыщенности».

Кроме Флеминга, другой важной персоной, которую Бонд встретил в Кицбюэле, был человек по имени Оберхаузер. Флеминг знал этого человека и написал о его трагической гибели в рассказе «Осьминожка». Там же он привёл и слова Бонда, сказанные им убийце Оберхаузера майору Смиту: «Оберхаузер был моим другом. Перед войной он учил меня кататься на лыжах. Он был замечательным человеком. В некотором роде он заменил мне отца, когда я в этом нуждался».

Идея о том, что Оберхаузер учил Бонда кататься на лыжах, была очередным преувеличением Флеминга. Бонд к тому времени уже умел делать это достаточно хорошо; олимпийский медалист Оберхаузер преподал ему лишь уроки стиля. Что же касается замены Бонду его отца, то Оберхаузер дал ему совет, который никто раньше ему не давал, и который по праву можно назвать отеческим: он внимательно выслушал рассказ Бонда о Федёве, о Марте де Брандт и о его родителях, проявил сочувствие, а потом сказал: «И ты что, так и собираешься всю жизнь прожить с этим грузом вины? Каждый раз, когда что-то пойдёт не так, ты будешь обвинять себя? Забудь об этом, иначе твоё прошлое тебя уничтожит». В некотором роде Оберхаузер пережил то же, что и Бонд: занимаясь альпинизмом, он не один раз смотрел смерти в лицо, терял своих друзей и близких, однако сохранил любовь к жизни.

— И как вы предлагаете это сделать? — спросил его Бонд.

— Залезь вон на те горы, — ответил Оберхаузер, — и не оглядывайся назад.

Бонд так и поступил. И по возвращении в Париж чувствовал, что горы и советы Оберхаузера сделали своё дело: вернули ему интерес к жизни. Он больше ни в чём не раскаивался и ни о чём не сожалел. Он обратил себя в то, что Флеминг позже назовёт «Смертельным оружием».

С одобрения Мэддокса он уехал из Женевы и снял себе квартиру в Париже. Трижды в неделю он стрелял из револьвера в составе Национальной гвардии на бульваре Ланн, плавал в олимпийском бассейне в Венсене и обучался рукопашной борьбе у Кибермана (чемпиона Европы по дзюдо), а дважды в неделю интенсивно играл в бридж с Мэддоксом, редко при этом проигрывая. Не забывал он и о личной жизни, встречаясь с несколькими богатыми замужними женщинами.

Установив для себя подобный жизненный распорядок, он планомерно разрушал в себе все слабые и уязвимые места. Большей частью это ему удавалось, но иногда и нет; в частности, он впадал в сентиментальность, когда слушал «Жизнь в розовом свете». Об этом упоминал и Флеминг, но у Бонда были и другие подобные моменты, о которых Флеминг не знал. А порой, несмотря на внутреннее сопротивление, на него всё же накатывали неприятные воспоминания. И тогда им овладевал страх, что он не выдержит и вновь «сломается».

Но никто обо всём этом не догадывался. Внешне Бонд был завидным молодым человеком — богатым, представительным и непрошибаемым, и жил жизнью, которая, казалось, будет длиться вечно. Так продолжалось примерно до середины августа 1939 года, когда немецкие армии сосредоточились у польских границ. Намереваясь провести конец отпуска с одной из своих замужних поклонниц, Бонд напихал в «Бентли» шампанское, и они поехали на юг. Приехав в полупустой отель «Эден Рок» в Антибе, они провели там чудесные две недели. Женщина была красивой, погода — прекрасной. Бонд чувствовал, что его юность подходит к концу. По прошествии этого срока женщина вернулась к своему мужу и детям, а Бонд — в Париж, чтобы продолжить работу. Там его уже ждало предписание немедленно выезжать в Лондон. Произошли какие-то перемены, и по-видимому, серьёзные.

6. Бонд на войне

— ИЗМЕНИЛА ВСЁ, — сказал Бонд. — Но это долгая история, и её придётся долго рассказывать. А сейчас я хочу отдохнуть. Давайте продолжим вечером после ужина.

Он резко прекратил разговор — так, словно был обеспокоен тем, что наговорил слишком много. Быстрым движением отодвинул от себя кофе, встал и зашагал в сторону отеля. У него была интересная походка — сильная, но расслабленная. Люди расступались перед ним. Возможно, ему и в самом деле нужно было отдохнуть — я не мог знать об этом.

После обеда я взял скутер — обычное средство туристического транспорта на острове — и поехал на пляж. День был прекрасным, температура воздуха подходящей, а море насыщенно-синим. Пенистые волны равномерно прибывали на песок. Всё это было очень красивым, но вместе с тем каким-то пустым. Я уже начинал понимать Бонда, с нетерпением ждущего возможности вырваться из этого комфортабельного заточения, чтобы приступить к действию.

На ужине я пытался высмотреть своего собеседника, но его там не было. Позже я увидел его в баре, с женщиной. Интересно, она же была с ним и вчера? Завидев меня, Бонд тут же меня окликнул. Он был очень любезен со мной, в отличие от его спутницы.

— Познакомьтесь, это госпожа Шульц, — сказал он. — Флеминг упоминал о ней в «Докторе Ноу», и тогда её звали Ханичайл Райдер.

Ситуация, казалось, забавляла его, женщина же выглядела явно раздражённой. Да, она была именно такой, какой описывал её Флеминг — красивой, с резкими манерами — настоящее дитя природы. Только сейчас это был уже не наивный подросток с перебитым носом, а состоятельная женщина в расцвете лет. Нос её, как и предсказывал Флеминг, был выпрямлен косметической операцией — и вполне удачно.

— Дорогая, — обратился к ней Бонд, — этот господин собирается написать книгу о моей биографии.

Услышав это, Ханичайл тут же растаяла — как некоторые женщины, которые узнают о том, что в скором времени приобретут широкую известность.

— Но, Джеймс, ты никогда мне. А сколько раз я тебе о том, что давно уже пора это сделать? Те книги Яна были совершенно Никогда не прощу ему то, как он меня в них описал. Правда, Джеймс, я рада за тебя.

Бонд что-то пробормотал в ответ и спросил меня, что я буду пить. У них с Хани в бокалах был бурбон. Я ответил ему, что буду то же самое. Тогда он, как обычно, попросил сделать мою порцию двойной, после чего напрочь увёл разговор от литературы.

— Хани, — объяснил он мне, — путешествует. На своей яхте. Это настоящий плавающий дворец. Восьмидесяти футов длиной, с двойным дизельным мотором и роскошной каютой, разработанной самим Дэвидом Хиксом и его командой. Услышав о том, что я здесь, она решила меня проведать.

Хани надула губы. И зря — это не добавляло ей красоты.

— Так уж я здесь только из-за тебя, — сказала она. — Когда умер мистер Шульц, со мной случился нервный шок. Он боготворил меня, и я многим ему обязана. Он всегда желал мне только добра. Знаешь его последние слова мне?

Бонд покачал головой.

— Он сказал: «Хани, будь счастлива.» И чтобы выполнить это его последнее пожелание, я отправилась в путешествие на яхте, которую он назвал в мою честь. Думаю, он хотел именно этого.

— Безусловно, — ответил Бонд.

Она ещё что-то начала объяснять, и Бонд её покорно слушал. Я уже подумал, что мы так и проведём целый вечер втроём. Однако когда Бонд предложил ей выпить ещё, она отказалась, сославшись на то, что к девяти должна быть на борту и шофёр уже ждёт её. Мы вышли из отеля. «Роллс-ройс Корниш» подкатил к Хани, едва она вышла за порог, а когда автомобиль разворачивался, увозя её, я увидел уже знакомую мне царапину корпуса и лёгкую помятость правого заднего крыла.

Бонд усмехнулся, а потом сказал:

— Как сказала бы тётушка Чармиан, ваши недостатки обязательно в вас проявятся. Я предполагал, что эта девушка пойдёт далеко, но чтобы настолько.

— А разве она не вышла замуж за молодого доктора из Нью-Йорка? — спросил я, вспоминая Флеминга.

— Вышла. Но спустя четыре года оставила его, чтобы стать миссис Шульц.

— Это тот, что из «Шульц Металл Инкорпорейтид»?

— Да. Ему тогда было за семьдесят. А сейчас она в поисках третьего мужа — судя по её взгляду.

Мы вернулись на террасу, где Бонд допил свой бурбон, после чего вновь удобно устроился на стуле. Без женны он снова был самим собой. Неподалёку группа музыкантов исполняла калипсо* Бар заполнялся людьми. Через открытые окна террасы до нас доносился лёгкий шум моря.

— Мы говорили о войне, — сказал Бонд.

Мне было бы интересно узнать побольше о госпоже Шульц, но мистер Бонд предпочёл сменить тему.

— Сначала для меня было непонятно, что это такое — война, — продолжил он. — Я думал, что буду востребован на ней как никогда, однако приехав в Лондон, обнаружил там полный хаос. Мэддокс застрял в Париже. Штаб-квартиру передислоцировали на Реджентс-парк — туда, где она располагается и по сей день. Прибыв туда, я обнаружил, что там уже полно членов совета оксфордского колледжа и беженцев из Венгрии. Все мои отчёты потерялись; дошло до того, что какой-то полудурок утверждал, что меня зовут Джеймс Банд. Когда я ответил ему, что меня зовут Джеймс Бонд и что последние три года я работал на Секретную службу, то он сказал мне, чтобы я расслабился и ни о чём не беспокоился: когда я им понадоблюсь, они меня найдут. Ну и для полного счастья я узнал, что отель «Карлтон» — моё временное лондонское жильё на период работы — был переполнен.

— И куда вы поехали?

— К тёте Чармиан, естественно. Но и она была занята войной — гражданская оборона, эвакуация. Она окунулась во всё это с головой. Я прожил у неё примерно с месяц. Она была уверена в том, что я увиливаю от призыва в армию, но как всегда, не посмела сказать мне об этом в лицо. Другое дело мой брат Генри — тот хотя бы побывал в военном министерстве имел униформу. По нескольку раз в неделю я звонил в штаб-квартиру, но там как-то узнали, что я рождён в Германии, и в один момент мне показалось, что они даже хотят меня задержать.

Бонд засмеялся и просигнализировал Августусу, чтобы тот принёс ему ещё выпить.

— Это был один из самых неприятных моментов моей жизни, — продолжил он. — Осознание того, что я бесполезен и никому не нужен. и ещё того, что лафа закончилась, и такого веселья, какое было до сих пор, больше уже никогда не будет. К слову, так оно и оказалось.

М. авторитетно характеризовал их как дружеские, хотя дружбой там не пахло, поскольку характеры у обоих были разные. Флеминг был мечтателем и хорошим администратором, в то время как Бонд был человеком действия, унаследовавшим от отца инженерный стиль мышления. Он был реалистом, и его жизненный опыт учил его держать свои фантазии при себе и не поддаваться на эмоции. Флеминг был остроумным и общительным, а Бонд — прямолинейным и сдержанным по отношению к окружающим. И всё же казалось, что они дополняют друг друга. Каждый из них сыграл свою роль в жизни другого, и сегодня отделить их друг от друга невозможно.

Дело в том, что об образе жизни, который вёл Бонд, тайно мечтал Флеминг, а Бонд в свою очередь видел во Флеминге некую сильную личность, которая без проблем общается с газетными магнатами, адмиралами и членами правительства, и статусу которой можно только позавидовать.

Поступив на службу в разведку, Бонду не терпелось поскорее показать себя в деле, и вот, наконец, после того как Флеминг разработал одну довольно рискованную схему, такая возможность ему представилась.

В то время периодические выдвижения подводных лодок и кораблей германского флота из Гамбурга и Вильгельмсхафена в Северное море и в Атлантику могли представлять проблему. В любой момент они были способны застать британцев врасплох и напасть. Военно-морская разведка Уайт-холла пыталась понять, к чему все эти манёвры. У неё были свои разведчики в Гамбурге, но они были очень ненадёжны, а воздушная разведка не могла достигнуть вышеуказанных морских портов.

находящийся севернее Вильгельмсхафена. Остров представлял собой вытянутую песчаную отмель, населённую лишь рыбаками и морскими птицами, и использовался в качестве ориентира судами, выходящими из Гамбурга и Вильгельмсхафена в Северное море.

— А что если упрятать на нём одного хорошо обученного наблюдателя?

— как бы невзначай предложил он.

— Зарыть его там в землю, что ли?

— Да. Это может сработать. Остров — сплошная песчаная пустыня. И человек с биноклем и радиопередатчиком.

— Но как это сделать? Остров-то перед самим носом у немцев!

— //роман ирландского писателя Эрскина Чайлдерса, 1903 года//

Бонд решил попробовать себя в этом деле. В отличие от других членов департамента он уже был в Германии, и не раз. Не прояви он своего интереса, и идея Флеминга, возможно, канула бы в лету. Но Бонд не дал этому произойти. Проект, конечно, был дерзким, но для него он был предпочтительнее его пассивного пребывания в Лондоне.

Они взялись за дело — это был первый раз, когда Бонд видел Флеминга в действии. Любое возражение было вежливо отметено, любая трудность улажена. Флеминг заострял внимание на таких мелочах, на которых Бонд никогда бы не подумал этого делать. Он словно планировал вылазку для себя, а не для Бонда. В течение дня или двух он подбирал необходимую для наблюдателя еду, одежду, оружие, а также средства личной гигиены. Несколько дней они с Бондом провели в Суррее* //, проверяя на тамошних дюнах сапёрские лопаты — в плане того, какое с их помощью можно будет вырыть укрытие. С помощью экспертов разработали специальную форму опалубка, которая защищала бы его от песка. Подобрали бинокль и перископы, прошёл Бонд и инструктаж по использованию последней модели коротковолнового передатчика. Флеминг работал с полной отдачей энергии. Он разрабатывал, а Бонд должен был воплотить всё это в жизнь. Факт того, что на этом задании Бонд мог и погибнуть, обоими был проигнорирован. Бонд хотел действия, и о возможном смертельном исходе старался не думать.

Ещё несколько дней ушло на то, чтобы он научился распознавать германские военные корабли, а также отточил навыки обустройства своего предстоящего укрытия. Флеминг объяснил ему, что его доставят на остров на подводной лодке — на ней же и заберут. Под покровом ночи, конечно.

— Ну что, с богом, — сказал Бонд напоследок.

— Всё пройдёт нормально, парень, — подбодрил его Флеминг. — С субмариной проблем не будет. Вообще не будет проблем.

— А если меня поймают?

— Кто, рыбаки? Нет, они тебя не побеспокоят.

В конце концов, когда все моменты были обсуждены, Бонд был взят на борт подводной лодки, выходящей из Хариджа* патрулировать Балтийское море. В глубине ду Бонд побаивался субмарин — они почему-то ассоциировались у него со стальными гробами.

Флеминг лично присутствовал при отплытии своего подопечного. На дворе был февраль, моросил утренний дождь. Субмарина отдала швартовы, и двигатели её заработали. Когда Флеминг улыбнулся и вяло поднял свою руку, Бонд понял, насколько тот завидует этой его поездке.

Путешествие было захватывающим: чтобы не нарваться на немецкие противолодочные патрули, субмарина шла погружённой вдоль нидерландских берегов, и лишь когда наступила темнота и опасность вражеского нападения миновала, они выплыли и запустили дизельные моторы на полную силу. Некоторое время Бонд постоял на мосту с капитаном судна. Вокруг была кромешная тьма, дул ветер и лил дождь со снегом. Капитан указал ему куда-то правее. «Скоро будем на месте», — сказал он.

К полуночи судно остановилось и спустило на воду резиновую лодку с Бондом и ещё двумя матросами. Никто из них не говорил ни слова и не зажигал фонарей. Раньше Германия казалась Бонду настолько запрещённой территорией, что сейчас он был удивлён тем, насколько легко смог на ней очутиться. Пристав к берегу острова, матросы помогли ему выгрузить оборудование и отчалили. Бонд остался один. Никогда в жизни он ещё не чувствовал себя настолько одиноким. Однако времени размышлять об этом не было. Предстояло успеть окопаться здесь до рассвета. Он взялся за работу и работал неистово.

Рыбацкая деревня, находящаяся на берегу, располагалась дальше. Место, где находился Бонд, теоретически обещало быть пустынным, однако рисковать он не мог. Дюны были покрыты толстыми зарослями густой морской травы, и это облегчало маскировку. Роя себе логово, Бонд вспомнил своё детство, когда, будучи мальчиком, лепил замки из песка на пляжах Балтики.

Ещё задолго до того, как на остров Вангероге спустился рассвет, Бонд уже обустроил своё новое жилище. Это оказалось легче, чем он ожидал — глубина получилась достаточной, стены он укрепил алюминиевым материалом, специально разработанным Флемингом и сотрудниками отдела снабжения. Крышей жилища послужили коряги, песок и трава. Недели обучения прошли не зря: заметить укрытие со стороны было практически невозможно.

Бонд забрался внутрь и обнаружил жизнь крота самой неудовлетворительной: скучной, тесной и очень холодной. Установив перископ и повернув его для наблюдения за морем, он настроил свой коротковолновой передатчик и укрыл антенну в дюнах. Время его выхода на связь с Лондоном было оговорено заранее.

Как и предполагал Флеминг, Вангероге действительно являлся воротами немецкого флота: уже утром Бонд увидел низкие крадущиеся силуэты германских кораблей класса «Е», возвращающиеся в Бремерхавен после ночного патрулирования канала. Затем в поле его зрения попали некоторые каботажные* суда, направляющиеся в Гамбург. И дважды за то утро Бонд увидел то, за чем собственно и был сюда направлен: две немецкие субмарины, направляющиеся в Северное море и проплывшие настолько близко к острову, что он мог слышать пульсацию их двигателей. Он даже смог разглядеть их номера, написанные на ходовых рубках* Уже совсем скоро они будут ионить за судами союзников в Атлантике.

Всё это было довольно захватывающим, но постепенно Бонд стал испытывать всё усиливающуюся нехватку сигарет, человеческого общения, даже чтения книги. Тело затекло, и ему захотелось выйти наружу и прогуляться. Чтобы утешить себя, он жевал печенье и посасывал таблетки сухого молока из своего пайка. К шести вечера он поужинал — ещё большим количеством печенья, шоколадом и баночкой самонагревающегося супа. Позже он подумал и о том, что ему не помешал бы двойной глоток бренди.

Бонд выполз из своей норы, когда уже совсем стемнело — подобно ночному животному. Как же он был рад размять затёкшие конечности и подышать свежим морским воздухом! Некоторое время ушло на то, чтобы расширить своё жильё — так, чтобы в него мог свободно поместиться надувной спальный мешок, имевшийся в его распоряжении.

В двенадцать часов и пятнадцать минут ночи Бонд вышел на связь. Используя простой код и заранее оговоренную радиочастоту, он доложил в Лондон обо всём, что увидел. Ему больше пришёлся бы по душе двусторонний разговор, даже одно произнесённое слово — Флемингу. Однако это было бы слишком рискованным. Свернув антенну и задвинув за собой крышу логова, Бонд лёг спать.

Рано утром его разбудил рёв пролетевшего над ним самолёта. Подняв перископ, он увидел серо-зелёный корпус аппарата «Дорнье» в каких-нибудь тридцати ярдах от своего укрытия. Он разглядел и лицо пилота, а также лицо лётчика-наблюдателя, находящегося в орудийной башне позади него. На хвосте аппарата была нарисована большая белая свастика.

Когда самолёт улетел, Бонд восстановил дыхание и вспомнил, что неподалёку, в Куксхафене, есть база гидросамолётов. Три минуты спустя аппарат вернулся вновь. На этот раз он пролетел совсем близко к острову, ревя вдоль линии берега. Это не было учебным полётом. Опустившись на воду со снопом брызг, аппарат бросил якорь и спустил резиновую лодку с четырьмя десантниками. Приплыв на берег, те стали обшаривать остров. Выходило, что Флеминг переоценил достоинства передатчика. Немцы перехватили сообщение Бонда и определили источник сигнала. Они точно знали, что искали.

Бонд понял, что пропал. Всё, что он мог сейчас сделать — это убрать перископ и ждать. Никогда ещё он не чувствовал себя настолько уязвимым и беспомощным. Казалось невозможным, что четверо хорошо обученных немецких десантников не найдут его. До него доносились их зовущие друг друга голоса, среди которых он смог разобрать слова «английский шпион» и «передатчик». Кто-то упомянул об оружии. Вскоре они остановились в десяти ярдах от укрытия Бонда. Бонд перестал дышать. «Бесполезно, — сказал один из десантников. — Никто не сможет укрыться в этом месте. Разве что в деревне». «Нет, его бы там обнаружили, — ответил другой. — Он быть где-то здесь». «Но здесь же никого нет. Остаётся л ждать повторного выхода в эфир». «Полковнику это не понравится».

Когда шум удаляющихся шагов стих, Бонд возобновил дыхание. Медленно он поднял перископ и увидел, как десантники сели в лодку и уплыли. Затарахтели моторы, аппарат взмыл в воздух и улетел.

Бонд задумался. Перспектива не обнадёживала. Немцы оказались продуктивнее, чем он этого ожидал. Правда, они пока его не нашли, но это лишь вопрос времени. Они будут наблюдать за ним до тех пор, пока он вновь не выйдет на связь, и как только это произойдёт, его тут же перехватят. Вызывать на помощь субмарину бесполезно: она не успеет. С другой стороны Бонд понимал, что не может сидеть в этом отверстии вечно. Ещё до того, как он сойдёт с ума от одиночества или клаустрофобии, его настигнет смерть от обезвоживания.

Всё утро он обдумывал метод своего спасения — безуспешно. Казалось неизбежным, что он должен сдаться. При одной мысли о том, что всю предстоящую войну он проведёт в лагере для военнопленных, его бросало в дрожь. Нет, уж лучше дождаться сумерек, добраться до деревни и украсть там лодку. Хотя вряд ли — сельские жители уже наверняка предупреждены о его присутствии на острове…

Для начала Бонд решил набраться сил. Поел и вновь лёг спать. Проснулся он после обеда. Было холодно. Он выдвинул перископ и рассмотрел пляж. Тот был пустынным, и лишь в море виднелось какое-то приближающееся к острову судно. Когда оно подплыло поближе, Бонд увидел, что это был быстроходный океанский танкер, с которого, как он знал из пройденного им курса, немецкие субмарины совершают дозаправку топливом. Танкер прикрывали два торпедных катера.

Для Бонда это изменило всё. Нужно во что бы то ни стало телеграфировать об этом в Лондон: танкер идёт в Атлантику для дозаправки немецких субмарин, отправившихся туда ещё раньше. Как только Адмиралтейству станет об этом известно, вдогонку за танкером пошлют британские корабли для их встречи с субмаринами. Дождавшись рассвета, Бонд настроил передатчик и послал в Лондон сообщение.

Как он и ожидал, немцы пришли за ним довольно скоро. Вновь гидросамолёт, вновь сброс якоря, и вновь спуск на воду резиновой лодки с четырьмя десантниками. На сей раз бойцы выглядели более решительно и были вооружёны до зубов. К тому времени, как они нашли его укрытие, он уже притаился за дюнами ярдов на сто правее. Он нарочно оставил в логове многое чего из своего снаряжения, чтобы преследователям было чем заняться. Как только они начали там хозяйничать, он быстро пополз к их лодке. Едва взобравшись в неё, он тут же принялся грести и делал это изо всех сил. Вдогонку ему зазвучали выстрелы, но он уже отплыл на достаточное расстояние от берега. Он плыл к гидросамолёту. Кто бы ни был на его борту, он, конечно, слышал выстрелы, но вряд ли подумает, что англичанин способен на такой дерзкий план.

Приблизившись к своей цели, Бонд увидел, что дверца фюзеляжа была открыта. Он крикнул по-немецки.

— Давай быстрее аптечку, идиот, там человека ранили!

— Что? — ответил голос.

— Стрельба была, человек умирает, — продолжил Бонд.

Из открытой дверцы показалась голова немца.

— Не двигаться, — сказал ему Бонд, нацелив на него оружие. — Ты мне понадобишься.

Через некоторое время «Дорнье» уже взлетал. С берега донеслись новые выстрелы, и Бонд подумал, что пилот в отчаянии разобьёт самолёт. Этого, однако, не случилось. Рёв аппарата усилился, нос его задрался кверху, и они взлетели.

Проблемы Бонда на этом не закончились. Пилот был сердит на него, и предстояло быть настороже. Бонд плотно упёр ему в спину дуло оружия и приказал лететь в Англию, держа высоту в пять тысяч футов.

— Смотри туда, англичанин! — воскликнул вскоре пилот. — Нас догоняют самолёты-истребители!

Бонд посмотрел в указанную ему сторону и тут же получил удар кулаком в челюсть. Сцепившись, противники начали схватку, сидя в креслах рядом друг с другом. Пилот был более тяжёлым, чем предполагал Бонд, и нанёс ему ещё парочку неслабых ударов; пистолет Бонда улетел куда-то в сторону. Согнувшись от боли, Бонд задел плечом органы управления самолётом, и мир вокруг него тут же закружился. Потерявший управление «Дорнье» полетел вниз. Бонд решил попробовать ударить противника в горло. Получилось — тот издал булькающий звук и обмяк. Бонд повернулся к органам управления. Он надеялся на то, что принцип их работы такой же, как и на британских самолётах. Поскольку самолёт вращался вправо, Бонд нажал левую педаль руля направления, не забыв наклонить влево и ручку элерона. Самолёт прекратил вращение. Но он по-прежнему нёсся к морской глади, убийственный серый цвет которой Бонд видел в ветровое стекло. Оставалось задействовать руль высоты. Бонд потянул его на себя, и самолёт постепенно стал задирать нос кверху.

Пока Бонд не знал координат своего местонахождения, не знал он и того, хватит ли ему топлива до берегов Англии. Подобрав с пола пистолет и держа на прицеле своего противника, он посмотрел на компас. Зная о том, что Англия находится где-то на западе, он взял курс туда. Через два часа полёта он почувствовал, что в его самолёт стреляют. Он услышал странный звук пуль, повредивй фюзеляж позади него. Посмотрел влево: два британских истребителя «Хоукер Харрикейн» совершали разворот для захода на очередную атаку.

Тем временем пилот пришёл в себя.

— Тебя убьют свои же, англичанин, — сказал он.

Это было похоже на правду — выстрелы зазвучали ещё ближе. Одно из окон кабины повредилось, самолёт задрожал и закачался. Бонд попытался удержать его, но часть хвоста уже была снесена пулями. Один из «Харрикейнов» пошёл на дополнительный круг атаки, подобно хищней птице, кружащей над своей обречённой добычей.

Никакие рули и рычаги управления уже не помогали. Гидросамолёт клюнул носом и полетел вниз, к воде. Удар, оглушительный шум, и задняя часть «Дорнье» треснула. Когда фонтан брызг утих, самолёт медленно пошёл ко дну. Выручил Бонда пилот. Он знал, где находится аварийный люк, и вдвоём они выбрались из кабины. Он же задействовал и аварийную резиновую лодку, в которой они с Бондом проплавали два часа, пока их не подобрала служба спасения Королевских ВВС. Обоих доставили в Харидж. Расстались Бонд с пилотом теплее, чем встретились. Бонд вернулся в Уайтхолл, чувствуя себя триумфатором, но длилось это недолго. Информация о танкере была верна, однако пришла слишком поздно. Британские корабли так и не смогли его выследить. И вся операция тут же была подвергнута критике. За Бондом закрепилась репутация легкомысленного искателя славы, а лейтенанту Флемингу был объявлен выговор за то, что он подверг британскую субмарину ненужному риску. Факт спасения наблюдателя Королевскими ВВС посчитали верхом непрофессионализма, и Бонд хотя формально и оставался при Управлении военно-морской разведки, был переведён на офисную работу в Пендж* На этом и завершилось его большое приключение.

Однако в начале 1940 года мир Секретной службы менялся быстро. Появлялись новые отделы, МИ-5 и МИ-6 набирали новых сотрудников. Флеминг уехал в Канаду. Для лейтенанта Бонда это был нелёгкий период. Он подал заявку на привлечение к действительной воинской службе, и просьба его тут же была удовлетворена.

*

Бонд любил военно-морской флот, и последующие четырнадцать месяцев, которые он провёл в плавании, по праву можно считать одними из самых счастливых в его жизни. После учебного курса в Девонпорте его определили на эскадренный миноносец «HMS Sabre» в качестве лейтенанта. В ходе Дюнкерской операции*, несмотря на бомбёжки немцев, этому эсминцу удалось спасти три британских взвода. После ремонта он вышел плавать в Атлантику в качестве конвойного судна.

Для Бонда началась новая жизнь. Вместо ежедневных трудностей кадрового офицера он столкнулся с жизнью в замкнутом пространстве под палубой тесного корабля. Он вёл себя сдержанно, мало общался и никогда не обсуждал своих женщин и свою семью. Видя, с какой скрупулёзностью он относится к своим обязанностям, военнослужащие прониклись к нему уважением. Бонд был остёр на язык, самолюбив и мог перепить любого на судне. Его уважали, но близких друзей у него не было.

Несмотря на всё это, однажды его отношения с военнослужащими стали более дружескими, чем обычно. Это произошло в Кингстоне на Ямайке. Бонд был назначен старшим в группе моряков, увольнявшихся на берег. К полуночи все должны были вернуться на корабль, но стычка с матросской командой американского крейсера в одном из баров заставила их задержаться. В ход пошли ножи и бутылки, и команде Бонда пришлось несладко. Сохраняя хладнокровие, Бонд порекомендовал своим матросам покинуть помещение. Большинству это удалось, но пьяный американский старшина-тяжеловес всё не унимался, тесня остальных. Нанеся удары нескольким из них, он бросил в Бонда бутылку. Увидев, что та летит прямо в него, Бонд увернулся, подскочил к американцу и применил по отношению к нему бросок через плечо. Американец приземлился напротив барной стойки, разбивая бокалы. Когда он попытался встать, Бонд ещё и ударил его, и на этом борьба закончилась. Команда Бонда успела к полуночи на корабль.

После этого инцидента престиж Бонда возрос. Он стал «своим» человеком на судне. Несмотря на все ления корабельной жизни, он хорошо освоился в коллективе и освободился от напряжённости шпионского существования. Секретные дела остались в прошлом. Теперь враг был ясным и открытым, и Бонд боролся с ним совместно слюдьми, которым доверял. И он нашёл это более предпочтительным. На корабле его мышцы окрепли, и он прибавил в весе. Он научился спать в неудобных условиях и в любое время. Впервые за долгие годы он почувствовал себя свободным от тревог и честолюбивых замыслов. Однако вскоре всему этому пришёл конец.

*

За всё время пребывания на борту «HMS Sabre» у Бонда не было женщин. Разве что почти (исключение составляли некоторые замужние дамы из Нью-Йорка либо Багам, которые рассматривали связь с этим симпатичным представителем Альянса как своеобразный акт патриотизма). Как и всё остальное, половое воздержание было для него своего рода облегчением и освобождением от прошлой жизни. Естественно, что это привело к тому, что рано или поздно он должен был влюбиться — что и произошло весной 1941 года. Её звали Муриэль, и она была сестрой заместителя их командира. Впервые Бонд увидел её на фотографии в его каюте. Улыбка Клодетт Колбер* и нос Грир Гарсон* покорили его. //** — // Заместитель командира сказал ему, что она очень хороша собою. И оказался прав. Бонд коротко свиделся с ней во время пасхального отпуска. Они сходили вместе на праздничное представление, а потом поужинали в ресторане «Корнер Хаус». Бонд поцеловал её (и только), а потом сказал, что напишет. И написал.

Фотография в каюте заместителя командира несколько преувеличивала её достоинства — в реальности её улыбка не совсем походила на улыбку Клодетт Колбер, да и нос отличался от того, что был у Грир Гарсон, но в целом это была довольно милая и хорошо воспитанная английская мисс. Папа её был военным. Семья проживала под Пулборо, в графстве Суссекс. Ей было двадцать два, и до Бонда она ни с кем не встречалась.

В конце июля 1941 года «HMS Sabre» возвратился в Беркенхед для ремонта. Пользуясь таким случаем, Бонд вместе с заместителем командира решили отправиться в Лондон. Бонда ждало трёхнедельное счастье. Вначале был визит в Кент, чтобы представить девушку тёте Чармиан (та изумлённо подняла бровь, но, как обычно, ничего не сказала), потом был визит к родственникам девушки в Суссекс, ну и потом был Лондон. Впервые в жизни Бонд чувствовал, что делает то, что его брат Генри назвал бы «правильным поступком». Когда через несколько дней он позвонил менеджеру отеля «Дорчестер» и заказал у него номер для двоих, он тоже считал, что поступает правильно — в конце концов, девушке уже почти двадцать три, и они с Бондом помолвлены.

Впервые в своей жизни Бонд нервничал рядом с женщиной. Осторожно поужинав с ней в ресторане, он сказал ей, что сейчас ему следует немного выпить. Она отнеслась с пониманием. Сказала, что будет ждать его наверху.

Когда она удалилась, Бонд подошёл к бару. «Сухой мартини, — попросил он, — и джин, Гордон”». «Встряхнуть, но не смешивать», — раздался за его спиной голос. Бонд обернулся. Это был Флеминг.

Встреча со старым знакомым принесла ему облегчение. Однако он сказал, что охотно выпил бы с ним, но сейчас были другие дела. Тогда Флеминг захохотал. Бонд разозлился на него, но смех Яна был настолько заразительным, что Бонд улыбнулся. Они выпили, потом ещё, и разговорились. Флеминг напомнил ему о событиях в Вангероге и намекнул, что его отдел продолжает разрабатывать секретные операции. Бонд попытался объяснить ему о своей жизни на «HMS Sabre», но рассказ его выглядел несуразным.

— Всё изменилось, — сказал Флеминг, — и мы ждём вас в нашем отделе.

— В самом деле? — спросил Бонд.

— Да. Адмирал так и сказал. Причём чем раньше, тем лучше. Чёрт возьми, да за это дело нужно выпить. Шампанского, м?

В воюющем Лондоне практически не было шампанского, однако бармен был другом Флеминга. Он организовал для них редкий сорт «Вдовы Клико».

— Хватит играть в моряков, — продолжил Флеминг. — Давай к нам.

Бонд попытался возразить, но Флеминг был убедительнее. Когда они разошлись, было уже за полночь. Муриэль крепко спала.

На сей раз Бонд получил основательную подготовку. Он прошёл курсы диверсантов в Хартфоршире, а потом и в Канаде. Получил высокие оценки по физической подготовке, рукопашному бою, оружейному делу и личной инициативе. Нанёс лёгкое сотрясение мозга тренеру по дзюдо и установил рекорды по стрельбе из короткоствольного и автоматического оружия.

Канадская база находилась в местечке под названием Ошава, у озера Онтарио. Она была основана сэром Уильямом Стивенсоном в конце 1940 года и имела довольно жёсткую систему подготовки. Также сэр Уильям говорил, что без должного технического подспорья агент — не агент, и именно здесь Бонд освоил правила шифрования, электронику, использование взрывчатых веществ и подслушивающих устройств. Здесь же, в озере, он научился плаванию под водой, приёмам подводной борьбы и использованию магнитных мин. Обучение длилось три месяца. Когда Бонд вернулся в Лондон, Управление военно-морской разведки уже получило подробный отчёт об его успехах, который заканчивался следующей резюмирующей фразой: «Агент с наивысшей степенью боевой способности».

Его трёхмесячная разлука с Муриэль, последней, конечно, не понравилась. Несмотря на фиаско в «Дорчестере», они всё ещё были помолвлены, однако в Ошаве Бонду некогда было думать о своей возлюбленной. А теперь его и вовсе ждала активная деятельность. Муриэль согласилась с ним, что о женитьбе думать пока ещё рано. Когда он рассказал обо всём этом Флемингу, тот испытал облегчение и пригласил его на обед в итальянский ресторан «Берторелли» на улице Шарлотты. В отличие от шотландских ресторанов, в нём не было серебряных кружек с виски «Блэк Вельвет» и жареной камбалы. Им подали жаркое «Спецатино» и полбутылки «Вальполичеллы». После такой трапезы было странным слышать от Флеминга предлагаемое Бонду задание, а именно убийство. Флеминг, конечно, так не сказал. Он сказал: «Решить вопрос». «Сделать это будет нетрудно, — продолжил он, — но ошибок быть не должно». Вылив себе в бокал остатки «Вальполичеллы», он подробнее объяснил Бонду его задачу.

— Его зовут Шингу, — сказал он.

— Японец?

— Да. Живёт в Нью-Йорке. Он как бы сотрудник японского генерального консульства — имеет офис на тридцать шестом этаже небоскрёба на Лексингтон-авеню.

— А неофициально?

— Шифровальщик. Возможно, луй в мире. Мы организовали за ним наблюдение.

— По какому поводу?

— Каким-то образом немцам становится известно о выдвижениях союзнических судов из Нью-Йорка. Они узнают об этом от своих друзей из Токио. Японцы перехватывают наши радиосообщения, а Шингуши деловито их расшифровывает.

— И что требуется от меня?

— Избавиться от него. Как на войне. С той л разницей, что этот товарищ будет стоить трёх передовых дивизий.

Бонду навсегда запомнился этот момент — холодное, безразличное лицо Флеминга, беспрерывно курящего свой «Морленд спешиалс».

— Почему именно я? А американцы?

— Американцы в войне пока ещё не участвуют. И не хотят дипломатического скандала. Устранение должен провести человек со стороны. Если что-то пойдёт не так, ты — агент-одиночка.

Возразить Бонду было нечего. Ведь именно для таких дел его и обучали в Хартфоршире, а потом и в Ошаве. Хотя, конечно, он и не хотел, чтобы его задание выглядело как хладнокровное убийство.

— Завидую я тебе, — сказал ему Флеминг. — Увидишь Нью-Йорк. Советую купить там рубашки от Аберкромби.

В Америку Бонд отправился налегке. Не взял с собой никакого оружия и никаких вещей, по которым его могли бы идентифицировать. Поскольку миссия не терпела отлагательств, то он вылетел в Лиссабон, где уже пересел на скоростной самолёт до Нью-Йорка. За время своего десятичасового полёта он много думал. После очередного витка жизнь снова вернула его туда, откуда он начинал несколько лет назад. Иначе и быть не могло.

Нью-Йорк ему понравился. Когда он прилетел туда, спускалась ночь и яркие небоскрёбы Манхэттена манили к себе. После тёмного Лондона Бонд словно ожил. И напомнил себе, что должен убить здесь человека.

Отель, в котором он остановился, был пятизвёздочным и назывался «Вольней». Бонд выбрал его, поскольку там останавливалась Дороти Паркер* Обслуживание было поистине роскошным: груда полотенец в ванной, удобная кровать и мягкое кондиционирование воздуха. Заказав себе двойной бурбон со льдом, Бонд принял отличный душ и побрился. В 20.15 он позвонил Уильяму Стивенсону на секретный номер. Тот назначил ему встречу на 22.15 в баре «Мерфи» на Сорок пятой стрит. Перед встречей Бонд успел поужинать — в кафе при аптеке за углом — подкрепившись стейком и мороженным.

Раньше Бонд никогда не встречал «тихого канадца», а увидев, тут же был впечатлён его оперативностью. Тот спросил, если Бонд уже ел, купил им выпить, и тут же приступил к введению Бонда в курс дела. Оказалось, с этим Шингу всё было не так просто.

— Японцы опекают его как своего императора, — сказал тихий канадец. — Он ни с кем не контактирует, и его охраняют днём и ночью.

— А личная жизнь?

— У него её нет. Он живёт прямо в консульстве. Правда, иногда по воскресеньям он садится в бронированный лимузин и уезжает на виллу на Лонг-Айленд* — там, наверное, и общается с женщинами.

— Каковы шансы достать его на острове?

— Никаких. Вилла окружена стеной и оборудована сигнализацией — я уже проверял.

— И он действительно опасен?

— Конечно. Каждую неделю, благодаря его действиям, в море гибнет по нескольку сотен союзников. Помни об этом, когда будешь нажимать на курок.

Сказав это, Стивенсон протянул Бонду фотографии японца, подробную схему японского консульства, а также данные биографий его телохранителей.

— Остальное получишь в номере, — заключил он.

… Следующим утром во время завтрака, Бонду в номер занесли пакет с монограммой «Сакс, Пятая авеню*». «Положите на кровать», — попросил он. Когда служащий ушёл, Бонд открыл пакет. В нём находился опрятный атташе-кейс, внутри которого был ствол, приклад и оптический прицел разборной снайперской винтовки Манлихера. Ещё там были двадцать патронов со стальными наконечниками. Никаких сопроводительных документов ко всему этому не прилагалось. Одевшись в синий костюм от Бёрберри и захватив с собой кейс, Бонд вышел на улицу. Было воскресенье. День обещал быть славным, но предстоящая миссия не давала Бонду расслабиться. Он остановил такси и попросил шофёра отвезти его на Пенсильванский вокзал. Потом пересел на полупустой поезд, который повёз его на Лонг-Айленд, мимо застроек Бронкса (которых Флеминг называл обратной стороной Нью-Йорка), картофельных полей и утиных ферм острова. Всё это очень не походило на Пятую авеню. Вилла японца находилась на окраине острова — в местечке Саг Харбор. Здесь Бонд и сошёл. Несмотря на скептицизм Стивенсона в отношении виллы, Бонд решил проверить этот вариант. Его ждала удача. Заказав такси, он обнаружил, что на его заднем сиденье уже сидела женщина-японка, направляющаяся по тому же адресу, что и он. Бонд кивнул ей, и она кивнула в ответ. Они поехали в тишине.

Через пятнадцать минут такси остановилось у больших стальных ворот, окружённых кирпичной стеной. Надпись у ворот содержала предупреждение о том, что здесь использовались «электрические методы защиты». Однако этот автомобиль, судя по всему, ждали. Водитель назвал в переговорное устройство своё имя, и ворота открылись. Машина медленно поехала вперёд мимо деревьев. «Мне здесь», — сказал Бонд шофёру и протянул ему двадцать долларов. Тот тут же остановил, и Бонд вышел из машины. Укрывшись за рододендроновым кустарником, он стал наблюдать. Такси вернулось через двадцать минут и направилось к воротам. Бонд, по-прежнему используя кустарник как прикрытие, стал приближаться к видневшемуся вдалеке дому. Тот походил на крепость, отлитую из бетона. Он имел два этажа, окна его были закрыты, а двери зарешёчены. Было бы безумством пытаться что-либо предпринимать в таких условиях, тем не менее Бонд решил продолжить начатое им дело. Достав из кейса части винтовки, он собрал их воедино. Настроил оптический прицел и ввёл в магазин десять патронов.

Дом, однако, не подавал никаких признаков жизни, и Бонд продолжал лежать в сырой тени кустарника с винтовкой в руках. А потом вообще пошёл дождь — холодный и мелкий. Дважды Бонду казалось, что он слышит звук автомобиля, однако ничего не увидел.

Дождь прекратился в начале первого. Неожиданно дверь, выходящая на газон, открылась, и показавшийся в ней слуга в белом что-то крикнул. Находящаяся неподалёку собака залаяла и побежала через газон. Слуга крикнул снова, и Бонд увидел маленькую девочку семи или восьми лет, в ярко-розовом платье. Она засмеялась и, бросив находящийся в её руках мяч, стала смотреть, как собака побежала за ним.

Вскоре в поле зрения Бонда попало третье лицо. Большая голова и коренастое тело были в точности такими, какими Бонд видел их на фотографиях, показанных ему Стивенсоном. Человек подходил к газону и смеялся. Бонд осторожно навёл крест оптического прицела на нагрудный карман его пиджака и положил палец на спусковой крючок. Порыв ветра сорвал с деревьев несколько листьев, и собака понеслась за ними; девочка хлопнула в ладоши. Шингуши подошёл к девочке и взял её на руки, теперь Бонд видел в прицеле лишь её яркое платье. Вскоре Шингу положил девочку на землю и ушёл в дом. Момент был упущен. Следом за японцем в дом вошла девочка, а потом и собака, бестолково вилявшая хвостом.

Бонд прождал свою жертву ещё полдня — безрезультатно. Когда спустилась темнота, он вскарабкался на стену и покинул территорию виллы. В отель он вернулся к полуночи. На следующее утро ему пришла телеграмма. «Товары ждут отправки. Какие новости? Флеминг». Пропустив завтрак, Бонд вышел в центральный парк, где сел на скамейку и стал думать. Почему ребёнок? Каким боком он причастен к деятельности этого Шингуши? Также он заставил себя думать о матросах, тонущих в атлантическом океане, в числе которых могли оказаться и матросы с эсминца, на котором он некогда нёс боевую службу.

Подумав ещё немного, он принял решение. Здесь не судно, где нужно ждать прямых приказов начальства. Действовать нужно самому, и действовать так, чтобы выиграть эту войну. Не стоит щепетильничать.

Стоял яркий осенний день, в парке было полно народу, но Бонд чувствовал себя ужасно одиноким. Встав со своего места, он прошёлся по Пятой авеню. Нью-Йорк больше не восхищал его. Он направился в ресторан «Фланаган» в нижнем Манхэттене, где пообедал, а затем позвонил Стивенсону. Ему была нужна от него ещё кое-какая информация.

Сразу же после звонка Бонд приступил к реализации плана. Для начала он встретился с человеком по фамилии Долан — толстым южанином с голубыми глазами. Долан не удивился плану Бонда. Всё, что его интересовало — это то, чтобы ему платили по тысяче долларов в день (Бонд предложил ему по пятьсот, но толстяк потребовал тысячу, и Бонд не стал торговаться). Затем Бонд взял такси и поехал на Третью авеню, где Стивенсон арендовал для него офис на сороковом этаже здания, располагавшегося напротив японского консульства. Вместе с Доланом они заняли офис и стали наблюдать. Главным в этой операции было терпение. Бонд вспомнил, как будучи ещё мальчиком в Кенте, он целый день прождал с пневматической винтовкой в руках, пока в отверстии сарая не появилась крыса. Теперь в руках его и Долана были снайперские винтовки, и ждали они появления Шингу. Бонд спросил себя, если его план сработает. День проходил за днём, Долан получал свои тысячи долларов, пил много пива и издавал звонкие отрыжки. Он уже порядком надоел Бонду, но делать было нечего: главное, чтобы он выполнил то, что от него требовалось. Бонд надеялся на то, что он — мастер своего дела; по крайней мере, о нём отзывались именно так.

Очень скоро Бонд изучил порядок работы в консульстве. Шингу он видел лишь дважды — оба раза в девять вечера, когда тот внезапно появился в офисе, поговорил с кем-то сидящим там за столом, а потом ушёл. Бонд понял, что убить его будет нелегко. Никаких ошибок быть не должно: только один выстрел, один шанс. Другой проблемой было то, что окна стоявшего напротив здания были двойными и достаточно прочными, что могло изменить направление полёта пули. Это также необходимо было брать в расчёт.

В среду из Лондона прибыла ещё одна телеграмма — уже менее вежливая. В четверг Шингуши не изволил явиться в офис, а к вечеру следующего дня Бонд стал испытывать раздражение. Чтобы японцы их не заметили, они сидели с выключенным светом, оставив окна офиса открытыми. Когда наступила темнота, в окнах небоскрёбов стали зажигаться огни, и вскоре Нью-Йорк замерцал как фосфоресцирующий муравейник. К девяти вечера движение по Третьей авеню стало уже менее интенсивным. Внезапно Бонд почувствовал толчок в бок.

— Вон он, наш маленький ублюдок, — сказал Долан. — Приехал.

Шингуши вошёл в офис покачивающейся походкой. Едва он повернулся к шкафу с документами, как Бонд сказал:

— Пли!

Два выстрела раздались практически одновременно: первый — Долана, и второй — Бонда. Первая пуля разбила двойное окно в офисе японца, а вторая повергла последнего на пол.

Дальше всё прошло гладко — Бонд и Долан уже репетировали это несколько раз — быстрая упаковка винтовок, запирание офисной двери и спуск по лестнице к выходу из здания — к оставленному ранее Бондом автомобилю. Бонд повёл автомобиль в парк, где и остановился. Вытащил приготовленные для Долана деньги и заплатил ему.

— Отличный выстрел, мистер Бонд, — сказал тот. — Было приятно работать с вами.

Открыв дверцу машины, он отрыгнул и скрылся в парке.

Возвращаясь в отель, Бонд не испытывал никакого желания праздновать. Вместо этого он отправил телеграмму в Лондон, поужинал, чуть-чуть выпил и снял себе проститутку за сто долларов. Её звали Розмарин, и она была одета в розовое платье.

*

Убийство Шингуши дало Бонду репутацию, которую он не хотел. Он был бойцом — но не убийцей. Там, где был выбор, он предпочитал конфронтацию. В большинстве случаев это было возможно, и 1942 год оказался для него насыщенным на события. Сначала он приложил руку к подрыву нефтеперерабатывающего завода в Бресте* в феврале. Два месяца спустя он вновь побывал во Франции — на этот раз в Виши, где, изображая из себя коммивояжёра, способствовал освобождению из тюрьмы трёх агентов союзнических сил. Через несколько недель он уплыл в Александрию*// чтобы разобраться с итальянскими одноместными подводными лодками, доставляющими неприятности союзническим кораблям в тамошнем порту. Здесь ему пригодились навыки, приобретённые в Ошаве: он обучал водолазов и совместно с ними проводил ночные подводные вылазки для борьбы с неприятелем. Много раз им приходилось вести рукопашные схватки, потери были немалыми, но в конце концов итальянские субмарины были уничтожены.

Бонд возгордился своими успехами, в конце 1942 года получил звание капитан-лейтенанта и вернулся в Лондон. Он очень боялся повторения случая с Шингу, и в начале 1943 года именно это и случилось. И опять к этому приложил руку Флеминг.

В течение нескольких последних месяцев британская военно-морская разведка была обеспокоена проблемами с хождением судов по Балтийскому морю. Россия была теперь союзником, и конвои кораблей в Мурманск нарушались действиями немцев, стремящихся прорваться к Ленинграду и закрыть северные порты. Четыре британских агента, информировавших штаб о намерениях немцев, были пойманы за последние два месяца, и положение стало критическим. Флеминг рассказал обо всём этом Бонду, но тон, которым он это сделал, заставил того встревожиться.

— Это будет для тебя сродни небольшому путешествию, — сказал Флеминг. — В Швецию. По сравнению с Египтом, там, конечно, холоднее, но местные девушки, я слышал, горячие.

— И куда именно в Швецию? — спросил Бонд.

— В Стокгольм, конечно. Прекрасный город. Твоя цель — человек по фамилии Свенсон. Теоретически он — один из наших. Проходил обучение в Хартфоршире — там же, где и ты; возможно, вы даже встречались. Крупный норвежский парень, бывший моряк. Но в наших бедах в Балтии виноват именно он.

— Двойной агент, я правильно понял?

— Правильно. Обычная история — красивая жизнь, девушки. С началом его деятельности в Стокгольме и начались наши проблемы. Он был единственным, кто мог предать наших двух лучших агентов в Швеции. Конечно, его необходимо устранить — раз и навсегда.

— И как и в прошлой раз, никого лучше меня для этой работы не нашлось? — спросил Бонд. — Тем более что я знал этого Свенсона.

— В самом деле? В таком случае тебе и карты в руки.

Несколько последующих дней Бонд и Флеминг провели вместе, изучая данные биографии Свенсона. Флеминг показал Бонду и мини-фильм, на котором были запечатлены отдельные моменты обучения норвежца в школе диверсантов в Хартфоршире. На всех кадрах Свенсон выглядел добродушным и располагал к себе.

— Доверительная улыбка, — сказал Бонд.

— Это и было проблемой, — мрачно отозвался Флеминг.

Наконец Бонд узнал всё, что необходимо было узнать для убийства этого человека. Жалости к предателю у него не было.

*

Стокгольм Бонду не понравился, хотя, возможно, дело было просто в его настроении. Ухоженная бледность города угнетала его. Это был город холодных глаз и безболезненных дантистов. Бонд прибыл в него морем — на британском военном корабле. Официально он играл роль дипломатического курьера британского посольства. В своей миссии он не сомневался. Она была необходимостью, а не приключением. Вместо обычного возбуждения от нового задания он чувствовал тяжкий груз. Палач-гастролёр, не иначе. Видеться со своей жертвой ему не хотелось. Чем быстрее он расправится с ней, тем лучше.

Найти Свенсона было нетрудно. Тот жил в старом городе на частной квартире — там же располагался и его офис. Бонд устроился в кафе напротив и стал наблюдать. Утром в дом вошло два человека — оба шведы, оба в тяжёлых пальто. Свенсона среди них не было. Ближе к обеду оттуда ва, девушка — худая и светловолосая. Пересекла улицу, вошла в кафе, подошла к прилавку и заказала еду на вынос. Потом бросила на Бонда подозрительный взгляд, взяла с прилавка связанный для неё пакет с кушаньем и вернулась в дом.

Бонд надеялся, что Свенсон ещё покажется, однако прошло уже несколько часов, а тот так и не появился. Видимо, эта девка, сучка, предупредила его. Похоже, что личной встречи с объектом ему не избежать. Прождав до шести, он позвонил.

— Мне нужен герр Свенсон, — попросил он на немецком языке.

— Его нет, мистер, — ответил ему женский голос. — Он ушёл ещё утром, и я не знаю, когда вернётся. А кто его спрашивает?

«Это она и есть, та сучка», — подумал Бонд.

— Это его старый приятель Джеймс Бонд, — ответил он. — Я остановился в отеле «Карлтон» на Королевской улице. Пусть он позвонит мне в восемь вечера.

Но Свенсон не позвонил, и Бонд вновь набрал его номер. На этот раз старый приятель ответил. Бонд сразу же узнал его голос: бесшабашный норвежец, любитель женщин и ещё больший любитель выпивки располагал к себе, как и раньше.

— Джеймс, это же просто замечательно, что ты в Стокгольме! — воскликнул он. — Сгораю от нетерпения тебя увидеть.

— Вообще-то я здесь ненадолго и завтра уже уезжаю, — ответил Бонд. — Как насчёт того, чтобы сегодня?

— Сегодня? Конечно. Это было бы славно. Кафе «Олафсон» на Скеппсброн устроит?

— Да. Я буду там.

В назначенное время Бонд был на месте, но Свенсона не было. Оружие Бонда уже было готово к стрельбе — пока напрасно. Хотя, может, оно и к лучшему? Было бы мерзко убить бывшего знакомого после распития с ним алкоголя и воспоминаний былого. Часы показали одиннадцать. Ясно, что Свенсон уже не придёт.

Несмотря на отсутствие аппетита, Бонд заставил себя съесть кое-что из шведского стола и выпил шнапс. Потом вышел из кафе и направился к дому своего друга в старом городе. Ночь была холодной. Бонд вспомнил, что Швеция находится на той же географической широте, что и Аляска. Город был красивым, очень красивым. Звёзды светили ярко, и шпили старинных зданий блестели в небе, как в сказочной стране. Бонд проклял город за его красоту.

Огонь в доме Свенсона не горел. Чтобы не попасть под возможное наблюдение, Бонд обошёл дом с задней стороны и влез в него через окно. Достал пистолет и начал поиски. Пока было тихо. Неужели его друг сбежал? (вместе со своей сучкой). Поднявшись на цыпочках по лестнице, Бонд достиг двери в спальню. В её щели был виден свет.

— Свенсон! — позвал Бонд.

Ответа не последовало, но свет в спальне погас.

— Я за тобой, Свенсон! — продолжил Бонд и толкнул дверь. Раздался выстрел. Пуля пролетела над головой Бонда, попала в висевшее на стене украшение и срикошетила вниз по лестнице. Бонд ждал этого, заранее пригнувшись. Он выстрелил дважды — в то место, откуда донёсся выстрел. Утешало то, что это будет борьба на равных, а не хладнокровное убийство.

Раздался стон.

— Ради бога, не стреляй больше, — донёсся до него голос Свенсона. — Зачем я тебе нужен, Джеймс?

— Ты знаешь, зачем.

— Погоди, сейчас я включу свет. Ты попал в неё.

Бонд знал, в кого он попал: раздавшийся стон был женским. Когда зажёгся свет, он увидел своего располневшего приятеля сидящим на постели и прикрывавшимся простынёй. Рядом с ним на полу лежала девушка — та, которую Бонд видел утром. Она была полностью голой и в руке сжимала маленький пистолет. Из пулевого отверстия ниже её груди струилась кровь. Она словно хотела что-то сказать, но вместо этого лишь качнулась и застыла. Бонд уже ничем не мог ей помочь: она умирала.

Свенсон задрожал. Потом стал стонать.

— Дай мне всё объяснить, — сказал он. — Ты ведь мой друг, Джеймс. Ты должен меня понять.

— Понимаю слишком хорошо, — ответил Бонд, по-прежнему держа друга на мушке.

Свенсон выглядел жалким. Бонд ещё никогда не видел, чтобы кто-нибудь разговаривал таким жалобным тоном.

— Хорошо, тогда. тогда дай мне возможность застрелиться самому, — попросил Свенсон.

Бонд подошёл к мёртвой девушке, взял из её руки пистолет, вытащил из магазина все, кроме одного, патроны, и бросил оружие на кровать.

— У тебя одна минута, — сказал он.

Он простоял за дверью несколько минут, но выстрела так и не последовало. Другого он и не ждал. Когда он вошёл в спальню, Свенсон выстрелил в него дрожащей рукой. Бонд уклонился и выстрелил в ответ. В отличие от Свенсона, он не промахнулся.

*

После миссии Бонда жертв в балтийской схеме больше не было, не было и дипломатических последствий. Стокгольмская полиция, очевидно, была удовлетворена тем, что убийство Свенсона и его девушки совершил незнакомец со стороны, и дело было быстро закрыто.

Подтвердив свою репутацию «беспощадного» убийцы, Бонд стал участвовать в более «чистых» операциях. В 1943 году он помог сбежать из Германии двум еврейским учёным — переправив их в Швейцарию через Боденское озеро. Потом помогал движению итальянских партизан в порту в Специи. Позже был прикреплён к военно-морским силам союзников, действующим совместно с силами Французского сопротивления перед днём «Д»* //6 Но самым большим делом Бонда было участие в Арденнской операции* в конце 1944 года. И опять к этому приложил руку Флеминг.

Флеминг упоминал об этом деле Бонда лишь вскользь, и внимательные читатели его книг, наверное, задавались вопросом, что делал коммандер британских военно-морских сил в сухопутной операции в Арденнах. Этот же вопрос был задан Флемингу и Кингсли Эмисом* Частично ответ на него был дан Флемингом в рассказе «Вид на убийство», где он упоминал о «шпионских опорных пунктах», оставленных отступающими немцами в Арденнах. Эти пункты, действующие в союзническом тылу, могли бы доставить им немало проблем, если бы не вмешательство Бонда.

Летом 1944 года от агентов союзников поступали сообщения о готовящемся нацистами полномасштабном контрнаступлении. Было известно, что в Берлине этой проблемой занимался весь отдел СС, под руководством генерала Семлера. Геббельс придавал этому мероприятию большое значение и говорил о том, что оно обеспечит им надежду на бессмертие Рейха. В Лондоне тут же прошло экстренное совещание Объединённого комитета начальников штабов. Был создан небольшой комитет по решению этого вопроса, и Флеминг был приглашён в него в качестве эксперта. Он и привлёк к этому делу Джеймса Бонда.

Арденнами комитет занимался всю осень. Никто не сомневался в том, что в попытке отвоевать потерянные земли немцы потерпят очередную неудачу. Однако донесения агентов были тревожными: одной из целей наступления немцев было выиграть время для создания в Арденнах очагов будущего сопротивления — тех самых «шпионских опорных пунктов». Предполагалось, что это будут подземные бункера с автономной системой обеспечения, вооружением и прочим необходимым. Действовать в них будет так называемая «секретная армия», сформированная из немецких ополченцев, и называемая «Вервольф» или «Немецкий оборотень». Согласно отчётам, созданием этих очагов занимался лично начальник СС; Гиммлер также посетил этот регион.

Агентам союзников не удавалось попасть в зону: все подступы к ней, равно как и информация, тщательно охранялись немцами. Флеминг предположил, что это мог бы сделать Бонд. Последнего вызвали в Найтсбридж* где он был проинструктирован человеком по фамилии Гриншпан — бывшим преподавателем истории Мюнхенского университета, подвергшегося преследованию нацистами за то, что был евреем. Ему удалось сбежать из Освенцима, в котором он заработал сильное заикание. Общаться с ним Бонду было нелегко.

— Коммандер Бонд, — сказал ему Гриншпан, — у нас должна быть информация, на которую можно было бы положиться. Мы знаем, что Гиммлер планирует своё мероприятие как пробное. Если оно сработает, то это может стать прецедентом.

— И что я должен искать? — спросил Бонд, терпеливо его выслушав.

— Центр этой секретной армии.

— Разве он не станет очевидным после того, как мы отвоюем территорию?

— Мой дорогой Бонд, если бы всё было так просто. Но Арденны — прекрасная партизанская территория. Мили и мили лесов. Там можно укрыть весь Вермахт, и никто так и не узнает, где именно это было сделано.

— И с какого места мне начать свои поиски?

— С этого, — Гриан указал на карту. — Местечко называется Розенфельд — это в двадцати милях за линией фронта.

— Почему именно с этого?

— Потому что именно здесь побывал Гиммлер. И именно здесь сосредоточены основные силы СС.

— А эсэсовский генерал Семлер?

— Семлер? О нём известно мало, у нас даже нет его фотографий. Однако не исключено, что именно он считает себя преемником Гиммлера и спасителем нацистской Германии.

дня спустя, ночью, Джеймса Бонда сбросили с низколетящего самолёта в Арденнский лес. В том районе уже две недели как шли ожесточённые бои. Чтобы диверсант не был замечен врагом, вместо парашюта использовали специальный контейнер, также известный как «гроб». Подобные «гробы» применялись для сброса людей и оружия бойцами Французского сопротивления. Бонд приземлился неподалёку от Розенфельда. Едва он укрыл контейнер в подлеске, как в полумиле от него разразился гром канонады. Стреляли со стороны союзников, обеспечивая обещанное ему прикрытие. Улыбнувшись сам себе, Бонд двинулся к своей цели. Подобравшись к деревне, он спрятался в находящемся рядом с ней подлеске. Некоторое время к западу от него ещё разрывались снаряды (немцы отвечали ответным огнём), а потом всё стихло. Бонд замер и стал дожидаться утра.

Когда рассвело, он оценил обстановку. Слева находилась длинная линия немецких укреплений. Семь или восемь «Тигров» были укрыты камуфляжной сеткой, и Бонд слышал ворчание их моторов. Деревня оживала. Отчасти она была разрушена снарядами, но военных в ней хватало. Лаяла собака, из походных кухонь поднимался дым. Через бинокль Бонд видел с полдюжины мужчин, одетых в серое и следующих на завтрак. Вроде бы ничего необычного. Позавтракав, бойцы двинулись к линии фронта. Из укрытий выехали два танка. К находящейся на краю деревни больнице, обозначенной красными крестами, подъезжали грузовики и отъезжали. Стоп. Зачем больнице столько обслуживающих грузовиков? В течение часа Бонд насчитал их пятнадцать штук. Надо бы узнать.

Когда водитель грузовика притормозил перед узким и крутым участком дороги, на подножку его кабины неожиданно запрыгнул человек в британской военной форме. Не успел водитель как следует понять, что это значило, как человек тут же открыл дверцу кабины и ударил его по шее. Водитель был вынужден остановиться. После лёгкой драки за рулём машины сидел уже запрыгнувший в кабину человек. На нём была немецкая форма, а рядом с ним на сиденье лежал бессознательный водитель грузовика, одетый в британскую военную форму.

Подъехав к госпиталю, Джеймс Бонд перевалил водителя через плечо и понёс его внутрь.

— В лесу англичане! — крикнул он по-немецки находящемуся там персоналу.

Британская форма, надетая на водителя грузовика, возымела своё действие: забегали санитары, завыла сирена, началась паника.

— Погоди, ты куда? — спросил Бонда человек в белом халате, когда он оставил тело водителя и направился к выходу.

— Мне нужно отогнать грузовик, — пояснил Бонд.

Сев за руль, он отъехал от больницы, бросил грузовик в том месте, где завладел им, и скрылся в лесу. Потом добрался до своих.

Через десять дней немцы уже отступали под натиском союзнических войск. Бонд был в передовой группе, отбивавшей у немцев Розенфельд. В госпитале было полно раненых, некоторые лежали на матрацах в коридоре.

— Видите, как у них всё чётко организовано? — сказал Бонду британский бригадный генерал, вместе с которым они осматривали больничные палаты.

— Даже после того, как они, казалось бы, разбиты.

Бонд кивнул.

— А тот высокий доктор, с моноклем, как-то странно на вас смотрит, — продолжил генерал. — Вы что, раньше встречались?

— Это не доктор. Когда я был здесь десять дней назад, на нём была форма эсэсовского генерала, — ответил Бонд.

— Вот как?

— Да. Это наверняка и есть тот самый Семлер. После сегодняшнего дня ему уже не суждено будет стать спасителем нацистской Германии.

Служба контрразведки провела в госпитале три дня. Был проверен весь больничный персонал, вскрыты все подвальные тайники. Большинство «персонала» оказалось сотрудниками СС, а в подвальных тайниках было обнаружено множество оружия. Госпиталь в Розенфельде действительно собирались сделать командным пунктом нацистского сопротивления. Немецкая идея «Вервольфа» провалилась.

7. Скандал

от Уркхарта, в конце войны между Бондом и начальством Секретной службы случилось нечто вроде скандала. Когда я спросил об этом Бонда напрямую, он тряхнул головой.

— Скандал? Упаси боже. Ничего не было.

— Но вы ведь оставили Секретную службу.

— Оставил. Так же, как и многое другое. Война закончилась. С меня было достаточно.

— Достаточно чего?

— Давайте не будем об этом. Мне просто надоело, и всё.

Говоря последние слова, Бонд сжал свои челюсти, и лицо его слегка побледнело. Было видно, что вспоминая тот период, он нервничает, и выглядело это пугающе. Задышав глубже, он постарался успокоиться и мягко добавил:

— Будем так говорить, мне захотелось чего-то нового. А теперь. прошу меня извинить.

Он резко встал со своего места, пожелал мне удачного дня и зашагал в отель. Я увидел его только через два дня, в течение которых пробовал поговорить об этом периоде его жизни с сэром Уильямом Стивенсоном, но и тот был уклончив.

— Он повздорил с М., — сказал мне Стивенсон. — Того как раз назначили главой Сикрет сервис. Просчёт М. был в том, что он не сразу оценил Бонда по достоинству, хотя и Бонд вёл себя как глупый мальчишка. В общем, спросите его об этом сами.

Понимая всю щекотливость проблемы, я решил лишний раз не ворошить её, но Бонд сам вернулся к этой теме. Когда два дня спустя я увидел его сидящим в баре в одиночестве, он первым позвал меня. Он был довольно приветлив, даже не намекнул на наше недавнее осложнение и стал рассказывать мне о послевоенном периоде.

Как я понял из того, что он мне сказал, он не знал, чем заняться в Англии в мирное время. Официально он всё ещё был прикреплён к Добровольческому резерву Королевских военно-морских сил. Взяв двухнедельный отпуск, он решил наведаться к тётушке Чармиан. «Я думал, что это будет единственным местом, где я буду в ладу с собой», — сказал он. Всё, однако, обстояло гораздо сложнее. Тётя поведала ему, что его брат Генри женился и в настоящее время работал в казначействе. «Самое место для него», — ответил Бонд. «И ещё эта, как её. твоя бывшая невеста.» «Муриэль?» «Да, Муриэль. Она сейчас в Кентербери* I. Живёт там со своим мужем. У неё двое детей, и она интересовалась, как у тебя идут дела». «Другие новости?» — спросил Бонд. «Умер твой дедушка, и дядя Грегор унаследовал дом в Гленко, который должен был унаследовать твой отец. Дядя много пьёт и постоянно ведёт разговоры о том, чтобы его продать». Было видно, что тётя чрезвычайно огорчена этим фактом, но к своему удивлению Бонд обнаружил, что его это совершенно не интересует. Не заботило его и прошлое. В запертом ящике своей комнаты он нашёл всё ещё хранившиеся там письма от Марты де Брандт и от других некогда любимых им женщин. Большую часть из них он сжёг. «Бентли» его по-прежнему стояла в гараже. Шины её были сдуты, кузов поржавел. Закрыв двери гаража, Бонд подумал, что будущее его будет где угодно, только не здесь. «Я возвращаюсь на Службу», — сказал он тёте Чармиан. «Решать тебе»,

— ответила она.

Однако перевод Бонда на действительную секретную службу оказался делом непростым. Фактически это был перевод военнослужащего на гражданскую должность. Бонд подал своё заявление в начале февраля 1946го. Спустя несколько дней его вызвали в офис на шестом этаже штаб-квартиры в Риджентс-парке. Недавно назначенный на пост главы Секретной службы сэр Майлз Мэссерви, бывший адмирал и секретарь Объединённого комитета начальников штабов, встретил его недружелюбно. Он не поприветствовал Бонда, даже не предложил ему сесть.

Вместо этого Бонд наткнулся на холодный взгляд стальных глаз, суровое обветренное лицо, коротко остриженные волосы и туго завязанный галстук. И ещё эта трубка. как-то не очень понравилась она Бонду. То, как новый начальник смотрел на него, напомнило ему взгляд директора колледжа, отчитывающего его за приключение со сводной сестрой Бринтона.

— Коммандер Бонд, — сказал, наконец, М. Голос его был чётким и сухим.

— Я изучил ваше личное дело. — Он постучал по лежащей на столе довольно толстой папке, содержание которой было бы интересным и Бонду. — Интересная карьера, уникальный опыт.

Бонду не понравилось, как он произнёс слово «уникальный».

— Мы ещё не знаем, сможете ли вы оказаться нам полезным, — продолжил М. — Времена меняются довольно быстро, сами понимаете. То, что было на войне, может стать неприменимым к мирному времени. Поэтому я предлагаю вам небольшое испытание. В Америке. Вы будете прикреплены к тамошнему Управлению стратегических служб* Они как раз собираются расширяться, и просили нас помочь им с кадрами, имеющими опыт военно-полевой работы. Думаю, вы, как никто, подойдёте им.

Бонд не знал, радоваться ему или нет. С одной стороны, идея поработать с американцами могла оказаться привлекательной. Но с другой — так обычно поступают с сотрудниками, которых считают лишними, спихивая их куда подальше.

Он обсудил всё это с молодым начальником штаба, недавно назначенным М. — полковником сапёрной службы.

— Американцы ждут — не дождутся, когда вы к ним присоединитесь, — сказал ему тот. — Смотрите, не переборщите там с бурбоном и молодыми секретаршами.

Вскоре Бонд вылетел в Нью-Йорк в качестве сотрудника британского посольства. Воспоминания об убийстве японца в Рокфеллеровском центре всё ещё преследовали его. Ему было всего двадцать пять, но чувствовал он себя гораздо старше. Десять лет он находился в состоянии войны, предотвращая заговоры и уничтожая врагов, сейчас же всё это осталось позади, и он был сыт всем этим по горло. Теперь предстояло просто пожить.

В рассказе «Только для ваших глаз» Флеминг упоминал, что лучшее, по мнению Бонда, в Америке — это бурундуки и тушёное мясо устриц. Бурундуков в Нью-Йорке Бонду увидеть не удалось, а вот тушёное мясо устриц он попробовал. Это произошло в устричном баре на Центральном вокзале Нью-Йорка. После французского рыбного супа, отведанного им с Мартой де Брандт в предвоенные годы, устрицы показались ему столь же изысканным блюдом. Также в Нью-Йорке он попробовал много других вещей. После нескольких лет, проведённых в воюющем Лондоне, этот город поражал его своим изобилием. Он купил себе здесь зажигалку «Зиппо» за двадцать пять центов, и бритву «Хоффритц», которой пользуется до сих пор. Ещё зубные щётки, носки и набор клюшек для гольфа — от «А» до «Ц». И ещё он открыл здесь для себя паром «Статен-Айленд Ферри» стоимостью в пять центов за проезд.

Он остановился в пятизвёздочном отеле «Станхоп» напротив музея «Метрополитен» — по рекомендации Стивенсона. Также по рекомендации Стивенсона он обедал в самых дорогих ресторанах.

Через несколько дней он вылетел в Вашингтон. В посольстве его встретили как почётного гостя, но он тут же обнаружил, что это было совершенно излим. Меньше всего ему хотелось ужинать с послом или обсуждать сплетни на дневных приёмах. Да и сам Вашингтон ему не понравился. Слишком много в нём было мрамора и памятников. Начальник Канцелярии предложил ему прогулку вокруг Белого Дома, на что Бондвежливо ответил, что охотнее посмотрел бы на вашингтонскую газовую фабрику* — на том их разговор и закончился. II Единственная вещь, которая пришлась Бонду по душе — это была его квартира. Ему предоставили служебную квартиру на первом этаже кирпичного дома на Н-стрит в Джорджтауне. Район ему также понравился: там жили в основном богачи, жёны которых всё норовили лечь с ним в постель, чтобы реализовать свои мазохистские желания. Им пришёлся по душе этот грубый и высокомерный англичанин, и Бонду ничего не оставалось, как дать им то, чего они желали.

Однако не стоило забывать и о работе. Ален Даллес и Уильям Донован (он же «Дикий Билл») в этот период как раз занимались реорганизацией своей службы в Центральное Разведывательное Управление. Знания и опыт Бонда в этом деле могли оказаться полезными. У него установились хорошие отношения с Донованом, а Ален Даллес позже стал ему даже чем-то вроде личного друга, но к остальным сотрудникам их службы Бонд относился с некоторой долей пренебрежения. Возможно, это было ошибкой, поскольку ему ответили той же монетой, сформировав к нему стойкую неприязнь (именно это и заставило уже Флеминга посетить Вашингтон несколько месяцев спустя и помочь Доновану в составлении устава ЦРУ).

Были у Бонда и другие проблемы. Как-то на одном ужине молодой французский дипломат — явно вишист — позволил себе нелестные высказывания относительно деятельности британцев в Северной Африке. Бонд ответил ему на французском диалекте, который нечасто услышишь в Вашингтоне, встал со своего места и ударил его. В результате тот упал, разбил почти оригинальный секретер от Чиппендейла и сломал себе челюсть в трёх местах.

Другой инцидент произошёл с ним несколько дней спустя, на презентации фильма о вторжении союзников в Нормандию. Бонд прибыл на презентацию подвыпившим, в компании капитана американских ВМС, и весь фильм смеялся. «Снимайся лучше в вестернах — это безопаснее», — посоветовал он присутствующему на презентации главному актёру фильма.

Люди, которые знали Бонда, понимали, что он это не со зла, и прощали ему его выходки. Однако вскоре с ним произошёл случай, простить который ему так и не смогли.

Всё началось с того, что один богатый и влиятельный конгрессмен, друг британского посла, узнал через Уильяма Стивенсона о существовании Бонда, и захотел с ним познакомиться. Он пригласил его на выходные в свой загородный дом под Олбани. Бонд согласился, поскольку там было и поле для гольфа. Так получилось, что в ночь визита конгрессмен напился, и его тридцатилетняя жена предложила Бонду с ней переспать. Он, конечно, вежливо ей отказал. Как выяснилось позже, лучше бы не отказывал.

На следующие выходные конгрессмен вновь пригласил его. Бонд попытался сослаться на дела, но конгрессмен настоял. Бонду ничего не оставалось, как захватить с собой комплект купленных им ранее клюшек и принять приглашение. На поле для гольфа развернулось нечто типа соревнования, и Бонд хорошо чувствовал себя в весёлой мужской компании, с удовлетворением отмечая отсутствие жены конгрессмена. Если она обиделась на Бонда за его отказ — тем лучше. Однако на следующее утро она появилась, приземлившись на площадку возле дома на своём двухместном лёгком самолёте «Пайпер Каб». С её прибытием обстановка стала нервозной. Женщина была груба с мужем, неприветлива с гостями, а потом конгрессмен внезапно объявил, что его ждут дела в Вашингтоне и уехал. Бонд сказал, что ему тоже пора, но жена конгрессмена остановила его. «Погодите, ведь день только начинается», — сказала она. «Мне нужно успеть на вечерний самолёт в Вашингтон», — ответил он. «Так я отвезу вас на своём. Оставайтесь». Бонд остался. Был ещё гольф, была выпивка, и было жареное мясо. К десяти вечера все гости разошлись. Остались только Бонд и хозяйка дома. Когда она стала расстилать постель, Бонд решил быть твёрдым. «Я не буду этого делать», — сказал он. «Но почему?» «Не хочу портить отношения. Ни с вами, ни с вашим мужем. И вообще, мне нужно в Вашингтон». «Прекрасно, — обиженно ответила женщина. — Я отвезу вас, как и обещала».

Она была умелым пилотом, но Бонд должен был учесть, что на тот момент она была не совсем трезвой. Во время полёта ему казалось, что она пытается напугать его. Ему было страшно от её воздушных трюков, но он старался не подавать вида. Они летели вдоль автомагистрали и в какой-то момент стали терять высоту. Бонд спросил её, что происходит. Она не ответила. Он спросил её ещё раз. Она вновь не ответила. «Что с нашей высотой, чёрт возьми?» — спросил он её в третий раз. Она нагрубила ему и отпустила ручку управления. «Не нравится высота — управляй сам!» Бонд взялся за ручку, но было уже поздно. Самолёт был почти у самой магистрали. Выровнять его не удалось, и он ударился о землю и загорелся. Бонда спасло то, что его выбросило из кабины. Женщине так не повезло.

На этот раз скрыть происшедшее от прессы было уже невозможно. На месте падения самолёта репортёры устроили нечто типа состязания. Бонд просто обязан был встретиться с мужем погибшей женщины и поговорить с ним, объяснить ему. Это оказалось труднее, чем он думал. Конгрессмен очень любил свою жену, и случившееся стало для него настоящим шоком. Бонд так и не смог сказать ему правду. Однако сотруднику британского посольства, который должен был дать интервью прессе, он выложил всё как есть. Это усложнило дело. Тот сказал ему сегодня же садиться на самолёт и покинуть Вангтон. И вообще, впредь Бонд должен держаться подальше от жён политиков.

— Мне захотелось ударить его, — сказал мне Бонд. — Я всего л поведал ему правду, а он усмотрел в этом желание свалить происшедшее на мёртвую женщину… Хотя его наказ не приближаться к жёнам политиков я свято выполняю до сих пор.

— И вы покинули Штаты?

— Конечно. Случившееся так и осталось на мне несмываемым позором.

— Как вас встретил М.?

— Я ожидал, что он поймёт меня.

— А он?

— Долго набивал свою трубку, а потом стал ею пыхтеть. Сказал: «Хм, неприятно. Да, неприятно.» И пообещал разобраться. Но отчёт, прибывй вскоре из Вашингтона, был не в мою пользу. В те времена вылететь с работы было проще простого. С окончанием войны многие сотрудники разведки попали под сокращение. Даже Флеминг перевёлся в газету «Кемсли». Настала и моя очередь.

— М. так и не помог?

— Нет. Сидел только и сосал свою трубку. Была комиссия, было служебное расследование. В конце концов, меня отстранили.

— Несмотря на прошлые заслуги?

— Это уже не имело значения. Не помогло и то, что ранее меня рекомендовали к ордену Святого Михаила и Г еоргия. О том, чтобы мне его вручить, речи, конечно, уже не было.

— И что вы сказали М.?

— «Благодарю вас за содействие, сэр». М. ничего не ответил. Мы даже не пожали друг другу руки. Так что мне предстояло начинать новую жизнь.

— Вы начали её с нуля?

— Нет, у меня на счету было триста фунтов в «Глин Миллс Банке». Как-то утром, прогуливаясь в парке среди людей, я вдруг понял, что я — всего лишь один из них. Обычный человек. И что я могу жить спокойной жизнью, без пистолета под подушкой и без страха внезапно быть убитым. М. освободил меня от всего этого. Эта идея показалась мне настолько захватывающей, что я пересёк Парк-Лейн, вошёл в отель «Дорчестер» и заказал себе там бутылку «Дом Периньона». Я хотел праздновать.

Для начала я должен был найти себе работу. Я был молод, недурён собой и знал несколько языков. Кроме того, у меня не было семьи, и я никого не имел на иждивении. Я был оптимистичен, но вскоре узнал, что точно такие же данные имели и тысячи других бывших военнослужащих.

Я стал писать. Писал в разные организации. Все мои письма начинались со словами: «Уважаемый сэр! Мне хотелось бы узнать.» На каждое десятое я получил ответ. Мне предлагали работу менеджера, клерка, частного детектива. Прошло две недели. Я поздно вставал, пропускал завтрак и продолжал писать свои письма. Обедал в закусочной на Кингз-роуд, а после обеда вновь садился писать. Приближался день арендной выплаты за квартиру на Линкольн-стрит — об этом мне напомнила моя курносая квартирная хозяйка, работающая секретаршей в Министерстве обороны. Случайно я встретил своего бывшего военного коллегу, работавшего тогда начальником охраны в Харродсе* По старой дружбе он предложил мне работу одним из его охранников. Это было последней каплей. Я решил плюнуть на всё и зарабатывать себе на жизнь тем, что умел, а именно — игрой в карты на деньги. Вырядившись в тёмно-синий костюм, я дождался девяти вечера и направился в клуб «Блейдз», членом которого являлся ещё со времён войны. Я нарочно прошёл мимо бара, чтобы не покупать напитки, которых просто не мог позволить себе купить, и направился прямо в игорный зал. Прежде я всегда играл ради выигрыша и никогда — ради денег, теперь же всё было по-другому. Конечно, я волновался. Я стал искать себе подходящего противника и нашёл его: пожилого миллионера по фамилии Кендрик, который обычно проигрывал. Сел напротив него и начал играть. Торопясь заработать, я делал высокие ставки и за первые полчаса умудрился спустить двести фунтов. Кендрик, конечно, возрадовался, а я запаниковал. Неожиданно я вспомнил старый трюк Эспозито — тот самый «Райфл Стэк» или подтасовку. Трюк был несложным, и подвоха вряд ли кто заметил бы, и уж точно не заметил бы его Кендрик. Однако я здорово трухнул и так сильно вспотел, что уже был готов встать из-за стола и уйти. Всё же я нашёл в себе силы и пошёл до конца. Я отыграл у Кендрика восемьдесят фунтов. Это была моя самая неудачная карточная игра, которую я когда-либо имел. Уходя из клуба, я намеревался на следующий день позвонить моему коллеге, работавшему в Харродсе, но той же ночью встретил человека, который изменил все мои планы.

— Кого же? — нетерпеливо спросил я.

— Мэддокса. Проходя мимо отеля «Ритц», я заметил знакомую фигуру с лысой головой, входую туда через большие вращающиеся двери. Я окликнул его, и он обернулся. Я не видел его уже три года. После сдачи Франции немцам он направился в Лондон, где получил должность полковника Военной разведки, а потом большую часть войны провёл на Ближнем востоке. Мне показалось, что он обрадовался, увидев меня. Конечно, мы выпили. Выглядел он довольно успешным — дорогая блестящая обувь, хорошо сидящий на нём клетчатый костюм и французский Орден Почётного легиона. «Работаю консультантом», — пояснил он. «И кого консультируете?» — спросил я. Оказалось, что он жил в Венсене* и работал с французскими коммерческими предприятиями, имеющими связи с Африкой. Я спросил, если его устраивает его нынеяя жизнь. «Я когда-нибудь был похож на того, кого не устраивает жизнь?» — ответил он. Вскоре из города вернулась и его жена — красивая француженка-блондинка, с которой он был очень заботлив. Я знал, почему: она принадлежала к тому типу женщин, которые принимают мужчин и их деньги как нечто само собой разумеющееся. Когда она ушла в номер, он предложил мне поужинать. Всё прошло как в старые добрые времена и чем-то напомнило мне мой первый с ним вечер, когда он вербовал меня на работу в Секретную службу. Я рассказал ему всё: о взлётах и падениях моей карьеры, о скандале в Вашингтоне и о поведении М. Некоторое время он молчал. А потом сказал: «Джеймс, я буду с тобой откровенен. Помн, когда я вербовал тебя для работы в Сикрет сервис, то сказал, что однажды встав на этот путь, ты с него уже не свернёшь. Так вот, я хотел бы, чтобы ты стал работать на меня».

*

Следующим утром Бонд уже сидел в самолёте, готовящемся вылететь в Париж. За поездку платил Мэддокс. Из одежды Бонд захватил с собой пижамы, голубые рубашки и комплект туалетных принадлежностей. Всё это было упаковано в несколько потрёпанный чемодан из свиной кожи, с которым он уже не раз вылетал на задания. Сам же он был одет в тёмносиний костюм, чёрный шёлковый галстук и мокасины — это стало уже своего рода его гражданской униформой. В нарушение своих привычек он заказал себе холодную водку с тоником. Когда её принесли, он стал потягивать напиток, глядя в иллюминатор на видневшееся за крылом самолёта водохранилище Стайнс* Интересно, что готовит ему этот маленький прохвост Мэддокс?

Прилетев на место, Бонд увидел, что в Париже мало что изменилось с тех пор, как он был здесь в последний раз — тот же прокуренный запах в аэропорту Ле Бурже, тот же грохот такси на мощёных дорогах и те же баржи, бороздящие местные реки. От Площади Италии таксист отвёз его на бульвар Сен-Жермен, высадив на углу улицы Жакоб, рядом с площадью Фюрстенберг, где Бонд когда-то проживал с Мартой де Брандт. Те же деревья во внутреннем дворике, та же коричневая парадная дверь, только уже облупленная.

Конечно, Мэддокс намеренно поселил его именно в этом месте Парижа. Он предоставил ему офис на острове Сите* с чудесным видом на реку и на любимый ресторан Бонда «Жюль». Именно в нём Бонд и предложил Мэддоксу поесть, несмотря на то, что тот уже забронировал для них столик в ресторане «Тур дАржан».

— Ну и что мне предстоит делать? — спросил Бонд своего покровителя после того как они поели рыбные кнели, отварную говядину, абрикосовый пирог и сыр камамбер, запив всё это очень вкусным кофе и слабокислым домашним вином, а потом вышли в парк и выпили ещё и коньяку.

— Всего лишь быть моим советником, — ответил ему Мэддокс.

— И всё?

— Всё. Мне понадобится твоя помощь в обеспечении безопасности французского банковского синдиката, начальником безопасности которого я являюсь. Обещаю, что скучно тебе не будет. Срубишь немного деньжат. Ты даже сможешь обзавестись здесь богатой и красивой французской женой.

В тот яркий весенний день предложение Мэддокса выглядело весьма соблазнительным, и Бонд на него повёлся. В течение следующих четырёх лет он играл роль наёмника или солдата удачи. Обученный британской Секретной службой, фактически он стал работать на французов. Но это его заботило мало. Он уже устал от политики. Политиков он считал чем-то вроде клоунов, отличающихся друг от друга лишь степенью коррумпированности. Он просто работал. Как сказал он Мэддоксу, его работа чем-то походила на охранника в Харродсе, только была гораздо масштабнее.

По ходу этой своей деятельности ему приходилось много путешествовать — в основном по Африке. Он побывал в Марокко, пересёк Сахару, узнал Дакар — своеобразное смешение Франции и чёрной Африки. В Конакри — столице Гвинеи — он обнаружил ночной клуб, где темнокожие официантки были одеты в длинные юбки и белые парики. В Тимбукту* он купил себе «жену» за пятнадцать овец. Также он путешествовал по реке Нигер и познакомился с племенами сенегальцев.

В Лондон желания ехать у него уже не было. Он заказал перекрасить свой «Бентли» и перегнать его поближе — в Париж. Сверкая серой краской, автомобиль теперь стоял в гараже рядом с его маленькой квартиркой у площади Фюрстенберг. «Прямо каюта судна, а не квартира», — говорил о ней Мэддокс, имея в виду то, что она находилась на крыше дома. Вопрос с богатой французской женой пока ещё решён не был.

В плане профессиональной деятельности Бонд вполне оправдывал свою зарплату. В Бамако* он предотвратил подрыв большой плотины, недавно возведённой французами через реку Нигер. В аэропорту Алжира сорвал попытку похитить груз золота, предназначавшийся для банка Франции. В Париже занимался расследованием похищения сына одного из небедных коллег Мэддокса. Того похитили прямо из дому, и Бонд отправился на встречу с похитителями, обманув их, что несёт им выкуп. Он понимал, что в случае неудачного исхода операции ребёнка могут убить, и обвинят в этом его, однако пошёл на этот риск. Похитители скрывались в одном из многоквартирных домов в Бельфоре* Бонд стал стрелять первым, попав в двух из них. Остальные сдались, и Бонд вернул мальчика домой в целости и сохранности.

Успехи Бонда стали своего рода легендой, но это была странная жизнь. Временами он чувствовал, что повторяет модель существования своего отца

— скитаясь с места на место в поисках лучшего. Ему скоро должно было стукнуть тридцать, а он так и не устроился в жизни, оставаясь без роду и без племени. Он вообще сомневался в своей способности на длительные и серьёзные отношения с женщиной. Как и большинство убеждённых холостяков, он опасался женщин. Не то, чтобы боялся — на своём веку он познал их достаточно, но его угнетала мысль о том, что ему придётся видеть на следующее утро. Подобно романтику, его шокировало восприятие женщины как обычного человека. Размазанная к утру косметика, использование его дамой умывальника — всё это было не для него. Да и любые женские требования (кроме, конечно, сексуальных) его раздражали.

С таким отношением к женщинам было неудивительным, что Бонд оставался одиноким, тем более что с возрастом все эти его привычки лишь усиливались. Его любовницы — молодые и красивые, замужние или разведённые — принимали его негласные правила игры: удовольствие без обязательств, чувственность, но не чувства, страсть, но не привязанность. Бонд предпочитал, чтобы после занятия любовью женщины оставляли его в покое (и поскольку большинство из них имело мужей, они, конечно, так и делали).

Казалось бы, такому образу жизни можно было только позавидовать — Бонд был успешен и не испытывал нужды в деньгах, имел работу, которая была ему по душе, и не испытывал недостатка в женщинах. Однако сам Бонд удовлетворён всем этим не был. Он всегда относился с завистью к счастливым и крепким семьям, дающим потомство — семье Мэддокса в частности. Он частенько к нему захаживал, прослыв в среде двух его детей «Дядей Джеймсом». Дарил детям подарки, помнил их дни рождения, рассказывал им разные истории, показывал карточные фокусы и катал на спине вокруг сада. Окружающие думали, что из него получился бы неплохой отец. Также Бонд восхищался жёнами, которые были верны своим мужьям — это, кстати, была единственная категория женщин, которыми он восхищался, и это также стало одной из причин, почему он влюбился в жену Мэддокса — Регину. Конечно, он пытался её соблазнить. «Дорогой Джеймс, — ответил она, поцеловав его руку перед тем, как вернуть её на место, — ты слишком красив для меня. Несколько лет назад всё могло бы быть по-другому, но теперь.» Бонд вновь протянул к ней руку. Она вновь отвела её назад. «Кроме того, я могу в тебя и влюбиться, и подумай, к каким неприятностям это приведёт».

Потерпев несколько дней, Бонд понял, что влюблён в неё по у. Это, правда, не останавливало его охоту за другими женщинами, скорее наоборот. В зависимости от настроения, он находил в отношениях с последними акт утешения или сексуальной мести. Но «неприступную принцессу» Регину соблазнить ему так и не удалось.

Они остались лишь друзьями — она советовала ему, какие читать книжки и напоминала, когда ему уже пора было стричься, а он покупал ей духи и рассказывал о своих женщинах. Их отношения остались дружескими только потому, что рядом с ней был её муж. Он, казалось, что-то подозревал и ревновал Джеймса, хотя ничего физического между последним и Региной не было. Возможно, он понимал, что моральная измена бывает хуже физической.

Тем временем ухудшилась ситуация в Алжире. Тамошние националисты усилили свою деятельность против французов. Были волнения, были подрывы бомб и были убийства. Запахло серьёзными проблемами. Алжирская жандармерия была уже не в силах сдерживать беспорядки. Произошло несколько нападений на банки синдиката, в ходе которых было убито несколько сотрудников, но арестов не последовало. В июле в Оране* был застрелен менеджер синдиката, и было украдено несколько миллионов франков. Происшедшее могло стать опасным прецедентом. Мэддокс лично посетил Оран, а потом переговорил с Бондом.

— На жандармерию полагаться уже не стоит, — сказал он. — До них ещё не дошло, что это уже война. Единственным нашим ответом должна стать немедленная атака.

Бонд был удивлён горячностью Мэддокса — на того это было не похоже. Он спросил его, что тот имеет в виду.

— Мы должны преподать националистам урок, — ответил Мэддокс. — Я всё узнал. За нападением на синдикат стоит некто Эль Безир — коммунист и глава спецотряда Фронта национального освобождения Алжира.

— И вы проинформировали об этом полю?

Мэддокс засмеялся, и Бонд внезапно почувствовал себя неловко.

— Полицию? Бонд, ты теряешь хватку. Алжирская полиция в этом деле нам не помощник. Я хочу, чтобы ты поехал в Оран, встретился там с человеком по фамилии Деско и получил от него все необходимые инструкции. С Эль Безиром нужно разобраться.

Бонд попытался парировать. Мэддокс настоял. Тогда Бонд напомнил ему о том, что скоро ему полагается отпуск. Мэддокс взорвался, и Бонд неохотно уступил.

Оран был симпатичным Бонду городом. Смесь французского и арабского стилей придавала ему особый шарм. К моменту приезда Бонда он был относительно мирным и тихим. В уличных кафе можно было встретить французских легионеров из Сахары, небрежно потягивающих алкоголь и дымящих сигаретами. Единственным недостатком миссии был Деско. Бонд встретился с ним уже в первый вечер, и тот ему сразу же не понравился. Он был низкого роста, напыщенным и горластым, с густыми бровями, сросшимися на переносице. Он сказал Бонду, что «чёрным следует преподать урок», и тут же пояснил, что это означает убийство Эль Безира. Всё уже было продумано. Под квартирой, где жил Безир, был пустующий магазин. Бонд и Деско отправятся туда ночью, установят там пятьдесят килограммов взрывчатки, вставят в неё запал замедленного действия и уедут.

— Погибнет много невинных алжирцев, — сказал Бонд.

— Невинные алжирцы — таковые существуют?

Первой реакцией Бонда было отправится в аэропорт, улететь в Париж и подать в отставку. Идея такого грязного убийства вызывала у него отвращение. Неужели Мэддокс не знал всего этого? Знал, конечно, сукин он сын. Тем не менее, Бонд сдержал себя.

— Окей, — ответил он Деско. И уже вернувшись в отель, позвонил человеку, с которым был знаком ещё с войны. Того звали Фоше, и он служил во Французском сопротивлении, а ныне был главой местного отдела службы безопасности Франции. «Я наведу необходимые справки», — пообещал Фоше. Утром Бонд получил ответ. «Деско — псевдоним. Настоящая фамилия — Гретц. Отец — немец, мать — бельгийка. Во время войны работал на тайную полицию Виши и на гестапо. За ним числятся пытки, убийства заложников и участие в массовых расстрелах в Нанте* в 1943-ем». «А Эль Безир?» «Умеренный националист». «Причастен к налёту на банк?» «Нет, никакой связи. Двое налётчиков на банк уже задержаны и дали признательные показания. Они даже вернули награбленные деньги». Бонд уже начинал кое-что понимать. «Мы арестуем Деско, пока он не натворил чего-нибудь», — продолжил Фоше. «Нет, — ответил ему Бонд. — Я с ним ещё должен поговорить».

Бонд знал дешёвый отель, где остановился Деско, и наведался в находившийся позади него гараж, в котором стоял старый Ситроен-фургон с взрывчаткой, предназначавшейся для Эль Безира. Бонд как раз изучал её часовой механизм, когда в гараж вошёл вооружённый Деско.

— А, вот ты где. — сказал Деско. — Брось оружие!

Бонд мог выстрелить в него первым, но не сделал этого: он ещё должен был получить нужный ему ответ. Деско туго связал его, а потом избил — методично и увлечённо. Бонд не молил о пощаде. Только когда лицо его распухло, а тело обмякло от ударов ногами, Деско остановился, удовлетворённый испытанным экстазом.

— Это тебе от Мэддокса, — сказал он наконец. — Ты разочаровал его. Нечего было заигрывать с его женой — он таких вещей не прощает. Так что во всём вини себя.

Бонд нахмурился. Его покровитель продемонстрировал ему всю свою гнусность. Он просто использовал дело с Эль Безиром как способ поквитаться. То, что при этом погибнут невинные люди, его совсем не интересовало.

— Когда всё будет кончено и наши темнокожие друзья отправятся к своему создателю, — продолжил Деско, — все улики укажут на тебя. Мэддокс всё предусмотрел. Твоя карьера окончена, мистер Бонд.

Оставив его в гараже, Деско сел в Ситроен и выехал из гаража. Но уехать ему удалось недалеко: вскоре до Бонда донёсся оглушительный взрыв. Ещё до того как Деско разоружил его, он успел запустить таймер взрывчатки. Никто из посторонних не пострадал. Деско скончался на месте. В соседних домах лопнули стёкла. Понадобилось несколько часов, чтобы заделать образовавшуюся дыру на дороге.

Случившееся глубоко огорчило Бонда, однако мстить Мэддоксу он не стал. Вместо этого он просто протелеграфировал в Париж о своей отставке. Потом связался со своим знакомым и попросил того завершить аренду его квартиры и отогнать «Бентли» обратно к тёте Чармиан. Фоше помог ему и оградил от возможных неприятностей. Когда лицо Бонда более-менее про в норму, он уехал в Кению* С Европой было покончено. В Кении он работал на американца, снимающего фильмы о дикой природе. Однако там он испытывал недостаток в женщинах, а поэтому через несколько месяцев перебрался на Сейшельские острова*, где проблем с девушками не было, и кроме того, проживание стоило дешевле. !I Именно на этот период и выпали события, о которых Флеминг поведал в рассказе «Гильдебрандская редкая». И по сей день смерть миллионера Креста (в рассказе Флеминг изменил его настоящее имя, равно как и даты случившегося) является загадкой. Некоторое время Бонд пожил с его вдовой (она была богата и любила его, а он хотя и выполнял роль альфонса, но по крайней мере платил за своё содержание; впрочем, к тому времени ему уже стало всё равно, что о нём подумают окружающие), пока на острова не наведался Флеминг. Последний собирал материал для «Санди таймс»* о затонувших пиратских сокровищах восемнадцатого века. Вновь были разговоры и вновь уговоры по поводу того, чтобы Бонд вернулся на службу. Обратно в Лондон они приехали вместе.

8. Рождение 007

С УДОВОЛЬСТВИЕМ говорил о Сейшельских островах. После рассказов о неприятностях в Вашингтоне он несколько расслабился и о жизни на островах рассказывал уже более беззаботно. Всё шло своим ходом: мы встречались с ним каждый вечер после ужина, и он продолжал своё повествование. Иногда он приводил с собой Хани, иногда нет. На мой взгляд, выглядели они вполне удачной парой (я не знал, если Бонд считал также). Он попивал турецкий бурбон и курил «Морленд спешиалс» (больше сигарет без никотина я у него не видел — хороший знак).

Когда он начал рассказывать мне о своём возвращении в Сикрет сервис, я поначалу не понял, какую роль сыграл во всём этом Флеминг. Я, конечно, знал, что уйдя в журналистику, Ян сохранил свою связь с военноморской разведкой, но не знал, в какой степени. А он, оказалось, занимался подбором и продвижением кадров для Секретной службы. И в случае с Бондом сделал это весьма оригинальным способом. Дело было так. В лондонском клубе «Твин-снейкс», о котором он (к огорчению некоторых его посетителей) упоминал в своих романах, раз в год собираются официальные представители — бывшие и действующие — британской Секретной службы. Пока они ужинают, один из них читает газету — такова традиция. В тот год очередь читать была Флеминга. Он выбрал статью — «Идеальный агент — анализ характера». Статья была написана им же. В ней он рассказывал о некоем человеке, которого назвал «Икс». Человеку было чуть больше тридцати, он был хорош собой, ценил женщин и был искусным игроком, был жёстким и решительным, и мог хорошо адаптироваться в обществе. Настолько хорошо, что это давало ему возможность проникать в высшие эшелоны политики и коммерции, где принимались важные решения. «Эдакий энергичный гетеросексуальный холостяк», — охарактеризовал его Флеминг.

— Однако может ли существовать такой человек на самом деле? — спросил его М.

— Может, — ответил Флеминг. — Более того, он существует. Вы с ним даже встречались.

— Вот как? И кто же это?

— Некто Джеймс Бонд.

— М-м, тот самый, который напортачил в Вашингтоне.

Два дня спустя личная секретарша М., Манипенни, позвонила Бонду и сообщила ему, что её шеф желает отобедать с ним в «Блейдзе». Бонд согласился. Вскоре ему позвонил и Флеминг.

— Ты уж не суди его строго за реакцию на вашингтонские события, — сказал он. — Он когда-то был женат, и после смерти жены до сих пор хранит о ней память. К семье и браку у него особое отношение. А в остальном он — отличный работник. Отзывы о нём только положительные. Кстати, не вздумай называть его «сэром».

— И не подумал бы, — ответил Бонд.

— Также не намекай ему на то, что ты владеешь несколькими языками — он не любит полиглотов, равно как не любит и бородатых.

— Ещё что-нибудь?

— Да. Вино он выберет сам.

— О, господи.

*

— Рад приветствовать вас в нашем клубе, коммандер Бонд! Сэр Майлз уже ждёт вас.

Бонд прошёл мимо швейцара и направился в столовую, архитектура которой воплощала в себе идеал спокойствия и уверенности восемнадцатого века и в которую как-то не очень вписывались хитросплетения секретной службы. Бонду трудно было представить себе, что фигура человека в тёмносинем костюме, к которому он сейчас приближался, воплощала в себе противостояние людям из Москвы и Пекина — в войне, которая никогда не прекращалась.

М. был вполне приветлив. Он стал рассказывать Бонду о том, как недавно ловил лосося на Тесте*

— Вам, как шотландцу, должно быть лучше известно о лососе, — сказал он.

— Я уже давно не рыбачил, — ответил Бонд.

— Ах, да, конечно. Вам больше по душе гольф.

«Кто намекнул ему о моих увлечениях? — подумал Бонд. — Начштаба, что ли? А может он сам намекает мне о случившемся в Вашингтоне?»

Они немного поговорили о гольфе, хотя М. в нём был полный профан — это было очевидным. Потом М. изучил меню (без очков). И заказал себе пирог с мясом и суп. После рассказов о лососе Бонд уже хотел было заказать себе одного, но в последний момент решил придерживаться вкусов М. Он попросил официанта принести ему то же самое.

— Как насчёт вина? — спросил его М. — Какое предпочитаете?

— Спасибо, но я предпочту то, которое выберете вы.

Ответ Бонда явно удовлетворил М. Тот заказал старое доброе алжирское — адское зелье для средиземноморских моряков. (Бонд невольно задался вопросом, кто ещё в «Блейдзе» мог такое пить).

— Будете пробовать, сэр? — спросил официант, принеся заказ.

— Нет, не будем, — ответил М. — Мы просто выпьем.

Он наполнил бокалы и со смаком выпил свой.

— Возвращайтесь к нам, Бонд, — сказал он.

Это звучало так, словно он предлагал ему вновь стать членом клуба «Блейдз». Пока он очищал свою тарелку от пирога с мясом, Бонд восхищался его пищеварением. Большинство мужчин его возраста явно побеспокоились бы о своей язве или атеросклерозе.

— Флеминг не намекнул вам, что мы для вас приготовили? — стальные глаза внимательно смотрели на Бонда.

— Нет.

— Но он ведь сказал вам, что с тех пор как вы ушли, многое изменилось?

— Да.

— Секретная война. Враг силён, и мы должны перегруппировать свои силы. Что вы знаете о СМЕРШ?

— Смерть ионам, — ответил Бонд.

— Правильно. У них тренировочный пункт в Иркутске. Там изучаются такие дисциплины, как «Ликвидация» и «Основы насилия». Более подробно вы познакомитесь со всем этим в нашей штаб-квартире, из специального досье. Специфика нашей службы такова, что иногда мы не можем обойтись без убийств нах врагов. Для этого я основал специальный отдел и назвал его «Ноль-ноль». Думаю, вам он придётся по плечу.

— То есть вы хотите, чтобы я стал служить в отряде убийц?

— Не совсем так, — раздражённо ответил М. — Это лишь ответная мера на подготовку ликвидаторов в СМЕРШ. Мы должны быть готовы к такого рода неожиданностям с их стороны.

Ещё раньше Бонд пообещал проинформировать Флеминга о результатах ленча. После собеседования с М. он направился в его офис. Офис располагался на Грейс Инн Роуд, и скорее напоминал дешёвую адвокатскую контору, нежели кабинет журналиста. Он был огорожен перегородкой из рифлёного стекла и в его антре висели шляпа Флеминга, портфель и экземпляр нью-йоркской газеты «Книжный обзор».

— Значит, отдел «Ноль-ноль», — ответил Флеминг, внимательно выслушав рассказ Бонда. — Отличная новость.

— Конечно. Но я не могу принять это предложение.

— Это почему же?

— Я уже достаточно «наубивался».

— Парень, тебе предлагают работу в привилегированном отделе Секретной службы, за которую многие её сотрудники отдали бы свои коренные зубы, а ты.

— Я уже ответил.

— То есть ты предпочитаешь впустую проводить время на Сейшельских островах? Когда твои доходы будут зависеть от того, есть или нет рядом с тобой какой-нибудь толстой богатой вдовы? Честно, мне будет жаль видеть тебя в таком образе. Секретная служба — вот то, для чего ты предназначен. Ты должен продолжать.

Через некоторое время Бонд был зачислен в отдел «00». Однако несмотря на свои предыдущие заслуги, он должен был доказать, что всё ещё в форме и годен к несению службы. Ему предстояло обучение в одной из самых суровых в мире школ для тайных агентов. Впервые после войны он ощутил цель, к которой должен был стремиться. Он испытал своего рода облегчение, вернувшись в то, что Флеминг называл «лоном Секретной службы». Несмотря на то, что по натуре Бонд был одиночкой, он нуждался в поддержке организации, к которой принадлежал.

В подвале под зданием «Юниверсал Экспорт» он проходил физическую подготовку и обучение навыкам борьбы и самообороны. Сначала он чувствовал себя неуклюже — сказывалось длительное отсутствие тренировок, но потом всё пришло в норму. Врачи не обнаружили у него нарушений здоровья, препятствовавших активной деятельности. Потом были обучение стрелковому оружию, использованию пулемётов, ракет, а также всевозможных технических приспособлений. Выбором Бонда стала «Беретта 32». «Главное в оружии — чувствовать себя с ним так, словно оно — часть твоего тела», — сказал ему оружейник Ричмэлл.

Конечно, не обошлось и без интеллектуальной подготовки. Бонд прошёл испытание одиночеством, испытание допросами, а также так называемую «камеру пытки», где опытные эксперты в течение трёх дней и трёх ночей пытались его «сломать». Его болевой порог был признан необычайно высоким, таким же был и коэффициент сопротивления.

После первого месяца обучения его перевели на проживание в Бейсингсток* где он познакомился с шифрами и шифровальными машинами, системами управления, планированием и методологией. Третий, заключительный, месяц обучения он провёл в Лондоне, в отеле «Блумсбери», в ожидании прохождения бюрократической лестницы государственной службы. Некоторые ступени этой лестницы были откровенно забавны, некоторые — скучны, но Флеминг предупредил Бонда: «Госслужба — священная организация. Не стоит пытаться торопить её работу». Наконец ему было официально объявлено, что отныне он является госслужащим пятого уровня, прикреплённым к Министерству обороны, с зарплатой в тысячу семьсот фунтов в год, последующими надбавками до максимального уровня в две тысячи сто пятьдесят фунтов, а также пенсионными льготами и пособиями в случае несения воинской службы. Только после этого он получил свой собственный офис на пятом этаже штаб-квартиры в Риджентс-парке с напольным ковром, рабочим столом и личной секретаршей Уной Трублад.

Первый период его работы прошёл спокойно. М. с ним не контактировал, и Бонд почти ни с кем здесь не общался. Время от времени он видел своих коллег в коридоре, здороваясь с ними лишь лёгким кивком головы. Исключение составлял начальник штаба Билл Таннер. Это был человек, не лишённый чувства юмора и знавший тайны всего отдела. Иногда Бонд с ним обедал. У них были некоторые общие интересы, в частности, интерес к автомобилям и неприязнь к кассиру их службы — отставному капитану Королевских ВМС. С кассиром были стычки и у Флеминга, и вообще он был неприятным человеком. Флеминг описывал его, как «офисного тирана и пугало Секретной службы». Когда Бонд встречался с Таннером, оба не упускали возможности промыть ему косточки.

После смерти дяди Яна Бонд унаследовал от него пять тысяч фунтов, решив потратить их на приобретение жилья. В настоящее время он снимал квартиру на Линкольн-стрит, но считал её слишком большой для себя, поскольку она занимала два этажа. Новое жильё он подобрал себе на Кингс-роуд, найдя его достаточно удобным. Оформив арендный договор, он приступил к его обустройству. Он решил, что это будет холостяцкая квартира, поскольку специфика его службы не позволяла обзаводиться семьёй. Посоветовавшись с тётей Чармиан, он получил от неё ответ, что если у него не будет жены, то ему обязательно понадобится домработница. Она позвонит Мэй МакГрат — после смерти деда Бонда та работает у дяди Грегора, но по понятным причинам им недовольна. Так Бонд и обзавёлся и своим домом, и шотландской домработницей Мэй.

В его гостиной царила спартанская обстановка: синий диван и такого же цвета занавески, голубой ковёр на полу, настольная лампа с зелёным абажуром. Телевизора у него не было — были только картины на стенах, на тематику школы верховой езды. Кухня — длинная и узкая — была выполнена в стиле камбуза и выглядела вполне уютно. Бонд обустроил её с особой тщательностью и удовольствием. Здесь были и шкафы с элементами из нержавеющей стали, и воздушная вытяжка, и просторный холодильник с морозильной камерой, даже бар для напитков. С некоторым трудом Бонд раздобыл себе столовый сервиз синего и золотистого цветов — фирмы «Минтон». Тот понравился ему своей простотой и роскошностью. Устроив кухню, он тщательно проинструктировал Мэй о том, как ею пользоваться. «Самое главное — это завтрак, — пояснил он. — Обедать я буду в офисе; на ужин меня также не жди. Позаботься, пожалуйста, о том, чтобы в доме всегда было свежее сливочное масло «Джерси», хлеб из цельно-зерновой муки, копчёный лосось, стейк и икра».

Несмотря на то, что тётя Чармиан предупредила его о том, что Мэй — повариха так себе, всё же последняя приучилась готовить для Бонда завтрак именно такой, какой он требовал: две большие чашки кофе «Де Бри», приготовленный в кофеварке «Кемекс», земляничный джем, марочное варенье «Оксфорд» от Купера и мёд «Фортнум». Кроме того, Мэй точно соблюдала идеальное время варки яиц — три минуты и двадцать секунд.

Спальня Бонда представляла собой помещение с обоями золотистого и синего цветов, толстым ковром от Уилтона и рокой двуспальной кроватью из Харродса. На прикроватном столике лежали две посеребрённые массажные расчёски, которыми пользовался ещё его отец, а у изголовья находились фотографии его матери и Марты де Брандт.

Как-то в июле начальник штаба вызвал его к себе. «Надеюсь, в твои планы не входит соблазнить кого-нибудь на следующей неделе или позже, — сказал он. — Ты нужен М.»

Входя в приёмную своего начальника, Бонд нервничал: он не видел его со времён их ленча в «Блейдзе». Но если тогда это был всего л ленч, то сейчас — уже официальная встреча подчинённого с шефом. Над дверью горела красная лампочка, и Бонд вошёл.

— Поздравляю вас с успешным обучением, — сказал М.

— Благодарю вас, сэр.

— Этим утром мы с начальниками отделов обсуждали ваше назначение в отдел «00». Номер 007 пока свободен. Начиная с сегодняшнего дня, он будет вашим официальным кодовым номером.

Бонд был доволен. Однако прежде чем он успел поблагодарить своего шефа, тот уже махнул рукой.

— А теперь к делу, — сказал шеф. — Пора отрабатывать зарплату, 007. На Ямайке бывали когда-нибудь?

— Так точно, сэр. Во время войны. Наше судно как-то останавливалось в Кингстоне.

— Отлично. В последнее время мы получаем довольно странные отчёты от Гаттериджа — главы тамошней станции.

— В каком смысле странные, сэр?

М. подпёр кулаком подбородок и нахмурился. Как он мог объяснить Бонду, что проблема Гаттериджа касалась его лично? Он служил вместе с ним перед войной, и теперь был обеспокоен, что его старый друг, возможно, спивается. Как объяснить Бонду, что его первое задание может быть связано всего лишь с проверкой алкогольной зависимости Гаттериджа?

— У начальника штаба есть его отчёты за последние несколько месяцев, — сказал он. — Ознакомитесь с ними сами. Есть у меня кое-какие опасения, и я хотел бы, чтобы вы их развеяли.

Достав спички, он раскурил свою трубку. Процесс напомнил Бонду разжигание мусора в парке.

— Пожалуйста, отнеситесь к Гаттериджу с пониманием, 007, — продолжил М. — Как и к каждому из нас, к нему нужен свой подход.

После беседы с М. Бонд направился к начальнику штаба.

— Он так и сказал — подход? — спросил тот, выслушав его рассказ. — Знаешь, я бы тоже не отказался от пары неделек в тропиках, пусть даже и с таким человеком, как Гаттеридж. Но коли уж дело доверили тебе.

С тех пор, как немецкая мина-ловушка, которую он обезвреживал, взорвалась ему в лицо, он перенёс не одну хирургическую операцию по извлечению осколков, и кое-какой отдых ему, конечно, не помешал бы, особенно учитывая то, что он нёс на себе всю тяжесть работы отдела.

— А что не так с Гаттериджем? — спросил Бонд.

Таннер состроил гримасу.

— Честно говоря, я уже сыт им по горло. Запойный пьяница. Просто он был другом М., вот с ним сейчас и нянчатся. Короче, по приезду на Ямайку всё и поймёшь.

Таннер потянулся к большой папке с надписью «Станция К — секретно», взял её и передал Бонду.

— Сделай мне одолжение, — сказал он. — После того, как «ознакомишься», засунь её куда-нибудь, чтобы я её не нашёл.

В тот вечер Бонд ужинал дома. Это былодин из тех редких вечеров, когда он предпочёл домашнюю стряпню ресторанной. После того как Мэй приготовила ему суп, он отпустил её в кинотеатр (там шла премьера фильма с участием Спенсера Трэйси, которого она обожала), и яичницу стал готовить себе сам. Вообще его любимыми блюдами были стейк с перцем (главный секрет стейка заключался в том, чтобы обработав сырое мясо чёрным перцем, дать ему простоять всю ночь), почки в красном вине с петрушкой, жареные колбаски, ну и, конечно же, яичница. Последнюю он готовил на медленном огне, смешивая её со сливочным маслом, а в конце добавлял и сливки.

Отнеся поднос в гостиную, Бонд поел прямо с него — сначала омаровый суп, а потом и яичницу. Затем выпил рюмку бурбона, зажёг настольную лампу и сигарету «Морленд спешиалс», и углубился в чтение уже известной папки. Вскоре он понял, что так расстраивало начальника штаба. Весь отчёт Гаттериджа был пронизан манией преследования. Тот был озабочен проблемами ямайских профсоюзов. По его словам, в них было подозрительно много коммунистов. Не иначе как сказывалась рука Москвы — показания профсоюзных лидеров, подвергшихся давлению с целью изменения своих убеждений; переговоры, перехваченные из Г аваны; оценка денежных средств из Страны советов, предназначенных для подкупа голосов избирателей. Периодически Г аттеридж упоминал о некоей «Богине Кулл», люди которой преследовали его. До этого места всё вроде бы выглядело логичным. Но когда Бонд дошёл до того момента, как люди «Богини Кулл» выли на него по ночам, то решил, что Гаттериджа не помешало бы перевести в какую-нибудь клинику.

Однако когда он отходил ко сну (а это было уже в начале первого), то неожиданно подумал о том, что страх человека, написавшего свои отчёты там, на далёкой Ямайке, был вполне реальным. «Как бы начальник штаба не поторопился со своими выводами.» — подумал он, подошёл к своей «Беретте», проверил её, а потом упрятал запасные патроны в потайной отдел кейса. Интересно, насколько ему их хватит?

*

Следующим вечером он уже был на Ямайке. После холодного и упорядоченного мрака Хитроу, здесь он почувствовал первую радость тропикам. Изначально мисс Трублад забронировала для него место в «Вейсайде Инн» — роскошном американском отеле с кондиционированным воздухом, но в последний момент Бонд вспомнил о «Дурбане» — старинном и довольно приличном отеле, огромные комнаты которого всегда вызывали у него положительные эмоции. Поселившись в нём, он протелеграфировал Гаттериджу о своём прибытии. Тот появился поздно ночью. Увидев его пошатывающуюся походку, красное распухшее лицо и не первой свежести костюм, Бонд испытал сочувствие. Неужели Бонд тоже так будет выглядеть в его возрасте?

— Выпьем? — предложил Гаттеридж.

Бонд мрачно кивнул. Гаттеридж стал рассказывать ему о своих денежных проблемах, о том, что его бросила жена, и о том, что ему приходится терпеть обидные высказывания от своих коллег. Бонду стоило определённых усилий выслушивать всё это, всё же он постарался сделать это с определённой долей симпатии.

— Остров в опасности, мой друг, — сказал, наконец, Гаттеридж. — Но проблема в том, что эти идиоты из Дома правительства упорно этого не замечают. Однако я не позволю им пустить всё на самотёк. Эти профсоюзы. я уже неоднократно предупреждал М.

— Да, именно поэтому я и здесь, — ответил Бонд.

— Послушайте, — Гаттеридж заговорщицки оглядел пустой бар и подтянул стул поближе к Бонду. — Есть один кубинец — Гомес. Работал в секретной поли Батисты*, а после двух лет, проведённых в Москве, перешёл на другую сторону. Он всем и заправляет. Тех, кто выступал против него — он убил. Близится кровопролитие. //

— А богиня Кулл?

— Вы читали мои отчёты, — слабо улыбнулся Г аттеридж. — Её появление

— его рук дело. Он использует страх и суеверия местных жителей, поэтому и связал с её именем свои кровавые деяния.

— Но кто она такая?

— По местным поверьям — чёрная вдова. Подобна самке каракурта, убивающей своего партнёра во время совокупления. Антропологи называют этот феномен «зубастая вагина», и мужская часть населения панически её боится.

— Её люди угрожали и вам?

— Да, и неоднократно. Однако Гомес не считает меня опасным противником. Есть у него проблемы поважнее.

— Какие же?

— Местные богачи. В последние дни угрозы в их адрес заметно участились.

— Погодите, Гаттеридж. Одно дело — угрожать суеверным беднякам, и совсем другое — богачам, имеюм возможность себя защитить.

Гаттеридж покачал головой.

— Не спешите с выводами. Завтра вы встретитесь с Да Силвой — он вам всё и разъяснит.

— Кто такой?

— Крупный местный торговец. Образованный человек. Оксфорд, я полагаю. Скажете ему, что вы от меня…

Да Силва оказался невысоким опрятным человеком в очках — лет сорока. Судя по фамилии — португалец. Когда Бонд ему позвонил, тот предложил ему пообедать у себя дома и заехал за ним в отель на своём голубом «Шевроле». Выехав из Кингстона, он взял дорогу к Синей Горе, и Бонд по достоинству оценил красоту острова — огромные цветущие плантации, роскошные здания на холмах и долгие просеки к далёкому горизонту.

Дом Да Силвы располагался среди цветущих каузаринов и представлял собой низкое белое строение с располагавшимися рядом с ним бассейном и ярко-зелёными газонами. Бонд был впечатлён такой роскошью. После плавания в бассейне они выпили холодный дайкири* и Да Силва познакомил его со своей женой — грудастой блондинкой из Мэриленда. Некоторое время они сидели и болтали о наплыве на Ямайку туристов, о Нью-Йорке и Лондоне, и о некоторых своих общих знакомых.

— А кто такая богиня Кулл? — как бы между прочим спросил Бонд.

Да Силва тут же посмотрел на него испуганным взглядом. Он и Гаттеридж были совершенно разными людьми, но страх в их глазах был одним и тем же. Грудастая блондинка из Мэриленда с тревогой посмотрела на своего мужа и встала.

— Пойду, позабочусь об обеде, дорогой, — сказала она. — Прошу меня простить, джентльмены.

— Что рассказал вам Гаттеридж? — спросил Да Силва, когда его жена ушла.

— Да не особо много, — ответил Бонд и вкратце ввёл его в суть разговора.

— Сказал, что более подробную информацию я получу от вас.

— Несколько человек, работавших на меня многие годы, внезапно прекратили это делать, — ответил Да Силва. — А потом был убит один из моих прорабов. Я пытался этому противостоять, но. недавно сам получил угрозу от богини Кулл.

Бонду захотелось рассмеяться. Ладно, простые ямайские рабочие могли опасаться культа богини Кулл, но чтобы его опасался такой образованный и состоятельный человек, каким был Да Силва. Бонд намекнул ему об этом, но тот лишь покачал головой.

— Этот остров полон неожиданностей, коммандер. Я прожил на нём всю жизнь и чувствую, если что-то идёт не так как надо. Политическая ситуация здесь полностью обострилась.

За обедом все трое обсудили насущную проблему. Жена Да Силвы была категорически за отъезд с острова, но сам Да Силва ненавидел идею бросить всё, чем владел.

— Это будет выглядеть трусостью, — сказал он.

— Это будет выглядеть разумно, — ответила она. — Мы сможем начать новое дело в Англии или в Штатах, а здесь почти наверняка погибнем.

— А в какой форме была угроза? — спросил Бонд.

Да Силва протянул ему конверт с кингстонским почтовым штемпелем, внутри которого находилось письмо, написанное красными чернилами: «Её преподобное величество трижды ужасная богиня Кулл ждёт вас в своих священных покоях в пятницу восемнадцатого, в полночь. Адрес — Тарлетон-стрит, 307. Приходите один, не то пожалеете. Богиня Кулл жаждет вас». Подписи не было, был только один непристойный рисунок зубастого влагалища.

— Очаровательно, — отреагировал Бонд. — А где это — Тарлетон-стрит?

— Ночной клуб «Стад-бокс», позади квартала красных фонарей. Там нагромождение борделей, массажных салонов и ещё бог знает чего. Полиция опасается наведываться туда.

— Идеальное место для терроризма.

До назначенной Да Силве даты оставалось два дня, и обсудив с ним кое-какие детали, Бонд вернулся в отель. Вечером ему позвонил Гаттеридж. Сказал, что кое-что обнаружил. Но лучше не по телефону. Предложил встретиться утром. Пусть Бонд приедет к нему домой в Монтего-Бей*

Следующим утром Бонд нанял автомобиль и поехал вдоль берега, вдыхая аромат океана и чувствуя себя здесь почти как в раю. Было странным опасаться каких-то культов на этом чудесном острове. Монтего-Бей занимал несколько миль белоснежного песка, и бунгало Гаттериджа располагалось в его прибрежной зоне. Это была бывшая хижина бродяги, сколоченная из коряг и останков корабельных судов, в которой Гаттеридж находил покой от кингстонской суеты. Бонд обнаружил его слонявшимся по берегу и выглядевшим вполне трезвым. Гаттеридж приготовил для него обещанный завтрак: папайю, манго, ямс* и кофе. /1

— Целебные травы? — подтрунил Бонд, и Г аттеридж усмехнулся. — Как насчёт того, чтобы подключить к делу Да Сильвы полицию?

— Бесполезно. Пока она приедет на место, богиня исчезнет. Кулл столь же неуловима, сколь и таинственна.

— И что же вы предлагаете?

Гаттеридж прошёл к дальнему углу хижины.

— Подойдите сюда.

Бонд подошёл.

— Взгляните.

Бонд взглянул в окуляр находящегося в хижине телескопа, который Гаттеридж специально установил здесь, направив его в щель под брезентовой крышей хижины.

— Видите тот белый дом на мысе?

— Вижу.

— Поверните телескоп чуть вправо и увеличьте изображение.

Бонд так и сделал. Сначала в поле его зрения попала терраса, затем каменный причал и, наконец, женщина, лежавшая на красном полосатом матрасе.

— Как она вам? — спросил Г аттеридж.

Бонд увеличил изображение. Лицо женщины было смесью европейского и азиатского, черты лица — изящными, волосы тёмными. Это определённо была одна из самых восхитительных женщин, которых он когда-либо видел. Сейчас она была абсолютно голой и смеялась; рядом с ней сидел усатый толстяк, куривший сигару. Вскоре толстяк встал со своего места и стал натирать её тело маслом для загара.

— Но кто же она? — спросил он.

— Не знаю.

— А счастливец?

— Гомес. Да-да, тот самый. Я не завидую этой девушке.

Бонд провёл за телескопом несколько часов. Он видел, что к Гомесу приходили посетители — один из них был высокий бородатый негр в чёрных очках, выглядевший серьёзно. Они о чём-то долго говорили с Гомесом — в стороне от девушки. Другие посетители также не выглядели миролюбиво. Бонд решил, что все они — криминальные типы, получающие от Гомеса соответствующие заказы. Периодически в поле его зрения появлялся слуга в белом пиджаке, приносивший напитки исключительно для своего хозяина. Девушка тихо лежала и читала журнал. Гомес закончил свою сигару и ушёл в дом. Девушка продолжала лежать. Потом зевнула, повернулась на спину и медленно стала намазывать кремом свои бёдра, грудь и живот. Бонд внезапно захотел её. Он понимал, что это было нелогично и даже опасно, но она была настолько привлекательна, что логика здесь исчезала напрочь.

Он тщательно осмотрел дом. Но его тёмно-синие ставни были закрыты

— так же, как и входная дверь.

— Думаю, не мешало бы изучить хозяйство нашего противника поближе, — сказал он Гаттериджу.

Поскольку до мыса, где находился дом, было с милю, Бонд решил отправиться к нему вплавь. Время близилось к полудню, и водичка в море была отличной. Подплывая к террасе, он обнаружил, что красный полосатый матрас был пустым. Девушки на нём уже не было. Внезапно один из ставней дома открылся, и высунувшийся из окна человек начал кричать. Почти в ту же секунду из двери выбежали четыре человека и стали стрелять. Бонд инстинктивно нырнул, а вынырнув, понял, что вся эта суматоха возникла не из-за него. По другую сторону террасы в воде барахталась девушка, и к ней довольно быстро приближался акулий плавник.

Никогда в жизни Бонд ещё не плавал так быстро. Оказавшись на середине расстояния между акулой и девушкой, он выхватил нож, который взял с собой на всякий случай у Гаттериджа, и ударил им акулу в брюхо. Оставляя за собой струю крови, та повернула прочь. Вскоре к Бонду и девушке приблизилась шлюпка с людьми Гомеса.

— Кто вы такой и что здесь делали? — спросил тот, когда шлюпка пристала к берегу.

— Всего лишь уберёг вашу девушку от акулы, — ответил Бонд.

Гомес понял, что погорячился.

— Извините, я должен поблагодарить вас, — сказал он.

Бонд кивнул и повернулся к девушке, но та ничего не говорила.

— Она глухонемая, — пояснил Гомес.

Бонд заметил, что очки, которые он носил, имели довольно толстые стёкла.

— Поэтому я благодарю вас и от её имени, — добавил кубинец.

— Ну как? — спросил Бонда Гаттеридж, когда тот вернулся в его логово.

— Негусто, — ответил Бонд. — Он не пригласил меня в дом, да и от девушки мало что удалось узнать. Оказывается, она глухонемая.

— Жаль.

— Переходим к плану «Б».

В пятницу вечером на Тарлетон-стрит остановился голубой «Шевроле». Человек, вышедший из него слегка сутулил спину, словно старался казаться ниже (оно и неудивительно — это был Бонд, выдававший себя за Да Силву). Эксперты поработали над цветом его лица и надели на него очки, заимствованные у Да Силвы. Время близилось к двенадцати, большая часть Кингстона уже спала, а здесь всё ещё кипела жизнь. Бонду казалось, что все находящиеся на улице таращат на него глаза. Подходя к нужному зданию, он ещё больше сгорбил свои плечи.

— Рады видеть вас, мистер Да Силва. — Молодая девушка в утом блёстками платье взяла его за руку. — Прошу вас. Здесь вы получите незабываемую ночь наслаждения.

Бонд двинулся следом за ней, чувствуя приятную тяжесть «Беретты», лежавшей в его наплечной кобуре и придававшей ему уверенности. Небольшой бар, куда они вошли, был переполнен людьми. На его заднем плане исступлённо играл оркестр. Девушка провела Бонда мимо танцоров, и они спустились в коридор. «Он ваш», — сказала она, и чьи-то руки тут же схватили его. Потом ему завязали глаза и поволокли вниз по каменным ступенькам и далее по туннелю. Бонд чувствовал, как на его голову капает вода. Пройдя очередной ряд ступеней, он понял, что находится в комнате. «Снять повязку!» — приказал чей-то голос. С глаз Бонда сняли повязку и хватка ослабла. Бонд увидел, что находится в подвальном помещении с высоким сводчатым потолком. Вокруг горели факелы, стояли люди — как на церковном обряде. В дальнем конце подвала был помост, вдоль которого стояли черепа. В воздухе витал запах горящих китайских свечей и марихуаны.

— Добро пожаловать, — сказал высокий бородатый негр, которого Бонд видел в доме Гомеса. На сей раз он был одет в одежду священника.

— Добро пожаловать, — словно эхо, подхватила толпа.

— Мы собрались здесь для того, чтобы поклониться великой разрушительнице Кулл, — продолжил негр.

— Воистину! — ответила аудитория.

— А кто её не почитает, тот должен заняться с ней любовью!

— Кулл, Кулл! — закричали отдельные из женн.

— И вы, Да Силва, станете одним из нас, — сказал негр. — Присягнёте богине Кулл, либо займётесь с ней любовью!

После последних слов задняя стена подвального помещения отодвинулась в сторону. Заиграла музыка. Аудитория опустилась на колени. За отодвинувшейся стеной Бонд увидел большую золотистую кровать, на которой лежала голая женщина.

— Кулл! — стонала толпа. — Да славится Кулл, великая разрушительница.

Внезапно музыка остановилась.

— Итак, ваш ответ.

— Я согласен заняться с ней любовью, — ответил Бонд. В полной тне он подошёл к кровати и снял с себя очки Да Силвы, вытянувшись в полный рост. Конечно, это была она. Девушка, которую он спас от акулы. Она тоже признала его. Стена позади них тихо закрылась. Из темноты вынырнул Гомес и три его человека — один с мачете и двое с пистолетами. Пока парни доставали пистолеты, Бонд уже успел произвести два выстрела из своей «Беретты» — оба упали замертво. Тот, что с мачете, подскочил было к нему, но Бонд ударил его по руке прикладом «Беретты», и противник со стоном отскочил к стене. Гомес подобрал мачете, но Бонд успел ударить его в лицо, выбив его очки с толстыми стёклами и оставив его практически слепым. В отчаянии тот принялся размахивать мачете. Улучшив момент, Бонд сделал выпад и ударил противника позади уха. Через секунду он понял, что всё было кончено. Гомес, который планировал захватить контроль над ямайскими профсоюзами, умер.

Однако толпа за стеной всё ещё жаждала увидеть очередную жертву похоти богини Кулл. Бонд приблизился к кровати с девушкой, но едва он её коснулся, как расположенный в ней скрытый механизм заставил стену прийти в движение. Бонд сел на кровать и обнял девушку. Когда стена открылась, кто-то из толпы крикнул. Это было чудо — жертва богини Кулл была жива! Крик был подхвачен остальными, и Бонду показалось, что толпа сейчас набросится на него и станет линчевать. Однако этого не произошло. Девушка крепко обняла его, и толпа стала их приветствовать. Тем временем в другой стороне зала появился Гаттеридж с полицейскими. С мифом о богине Кулл было покончено.

Последующие несколько дней Бонд провёл вместе с ней. То, что она была глухонемой — проблемы не составляло. Бонд и по сей день хранит нежные воспоминания о молчаливой девушке с золотистой кожей, которую он спас от акулы и с которой провёл несколько дней в Монтего-Бей.

9. Казино

ОДИН МОМЕНТ, которого я до сих пор избегал — отношения Бонда с М. Действительно ли они были такими, какими их описывал Флеминг — то есть был ли М. человеком, которого Бонд любил и которому с готовностью подчинялся?

Время для такого вопроса я выбирал тщательно — я не хотел вспышек эмоций, которые уже имели место раньше. Как-то после ужина, когда Бонд был под хмельком, я решился и спросил его об этом, и в ответ он рассмеялся.

— Да уж. Старик Ян часто делал из меня идиота. Он рисовал меня неким подобием пуделя, который радостно виляет хвостом при виде своего хозяина.

— А в реальности?

— В реальности М. был просто ответственным человеком на ответственной работе.

— И вам приходилось с ним спорить?

Бонд закурил. Я замечал, что он часто делал это, когда нуждался во времени для обдумывания ответа.

— Конечно, у нас были и споры. Но почти всегда М. оказывался в них прав. Следует понимать, что он буквально за несколько лет обеспечил максимально эффективную работу нашей службы — которая никогда не была таковой до него. Он был самым продуктивным человеком из всех, которых я когда-либо знал.

Бонд говорил спокойно, а это значило то, что он был в хорошем настроении. Откинувшись на спинку стула, он заказал у Августуса бутылку бурбона «Джек Дэниэлс».

— Это было в тысяча девятьсот пятьдесят первом, — продолжил он, — когда я вернулся с Ямайки. Тогда я убедился в том, что М. был прав, когда пророчил наступление СМЕРШ. Потери коснулись даже нашего отдела «00». В январе того года в западном Берлине был убит агент 008 — его нашли мёртвым в припаркованном автомобиле. Три недели спустя в Гонконге не вышел на связь агент 0011 — он проходил через Китай по так называемому «Синему маршруту». А ещё через несколько дней неподалёку от Белграда из горящего автомобиля вытащили тело агента 003 — а ведь он был одним из самых опытных. Парень остался в живых — некоторое время, по крайней мере — однако дни его полезности Секретной службе, да и кому-либо ещё — были исчерпаны. Для М. подобные потери могли быть приемлемы только в том случае, если бы мы работали столь же эффективно, как и наш враг, однако это было не так. Любая попытка Запада проникнуть в советскую разведывательную сеть терпела неудачу. Наша сеть в России была просто смехотворной, и две операции — против Украины и Албании — потерпели полное фиаско. На М. давили. Он подчинялся непосредственно премьер-

министру, и тот был не очень впечатлён эффективностью работы Сикрет сервис. Но М. знал, что главное в войне — её окончательный результат; временные неудачи не могут восприниматься как серьёзное поражение. В секретной же войне вообще нет финальной битвы — лишь непрерывная смена убийств и предательства. Так что он не питал никаких иллюзий по этому поводу.

— И он вызвал к себе вас?

— Да.

Получив инструкции от М., Бонд вернулся в свой кабинет.

— Куда на этот раз? — спросила его секретарша.

— Греция.

— Везёт тебе.

— Ты можешь поехать со мной. Ах да, ты ведь на службе. Позаботься об авиабилетах.

По замыслу М., в Греции Бонд должен будет разыгрывать из себя богатого молодого любителя подводного плавания, совмещающего свой короткий отпуск с подводной археологией. В Техническом отделе «Кью» он получил необходимое ему снаряжение: маску для ныряния «Кресси Пиноккио», костюм аквалангиста и камеру для подводных съёмок. Всё это упаковали в большую синюю походную сумку, кроме того, к ней прилагался и кейс, специально разработанный этим отделом.

— Таможенники ничего не заподозрят, — обнадёжил его Кью. — Во всяком случае, в Греции они не особо привередливы.

— А кейс не взрывоопасен?

— Боже упаси. Да, и вот тебе карта южного побережья Греции.

— А крем для загара «Амбр Солер»?

— Купишь себе его сам.

*

Следующим днём, в синей рубашке с расстёгнутым воротом и лёгком льняном пиджаке, Бонд уже вылетал в Афины. Чтобы получше изображать из себя беззаботного туриста, он почитывал путеводитель по греческим островам Эрни Брэдфорда. Номер в отеле «Монт-Парнес» в Афинах был для него уже забронирован, машина из этого отеля должна была встретить его в аэропорту. После приземления и таможенного контроля Бонд удостоверился в том, что его багаж в порядке и занял место в автомобиле. Отель был расположен на возвышенности за городом. Зарегистрировавшись в нём, Бонд поплавал в бассейне, после чего заказал свой первый за день мартини. Вечером на автобусе он выехал в город. Узнав, что англо-американский книжный магазин располагается на улице Америкис, он отправился туда. Войдя в магазин, он спросил Андреаса. Им оказался невысокий учтивый человек с красивыми усами и бруклинским акцентом. Он вежливо порекомендовал Бонду несколько книг по греческой классике, после чего Бонд спросил его, если они могли быть доставлены в «Монт-Парнес». Андреас ответил утвердительно и пообещал, что сделает это лично — уже этим вечером.

Выйдя из магазина, Бонд некоторое время побродил по улицам. Слежки не было. Солнце клонилось к закату, и первые вечерние бризы освежали город после дневного зноя. Акрополь — исторический символ Афин

— виднелся на фоне золотистого солнечного диска. Рядом с кафе на площади Джорджиадс росли олеандры — прямо из урезанных бензиновых канистр. Бонд подумал, что при других обстоятельствах ему, возможно, и понравились Афины. Хотя нет, вряд ли.

Андреас прибыл в отель, когда Бонд уже заканчивал свой ужин. Они посидели на террасе, выпили рецину* II Андреас болтал без умолку, демонстрируя Бонду своё владение английским.

— Что с нашим заданием? — наконец спросил его Бонд.

— Всё произойдёт в небольшом порту, — ответил связной. — Красивое место — там есть рынок, старая церковь. Кстати, там и девушки что надо.

— А судно?

— Судно уже там — прибыло прошлой ночью. Оно называется «Сапфо» — по имени нашей известной поэтессы. Вы интересуетесь поэзией, мистер Бонд?

— Не очень.

— Жаль. Хотя Сапфо была лесбиянкой — вы находите это отталкивающим?

— Да. Какова грузоподъёмность судна?

— Шесть тысяч тонн. Зарегистрировано в Александрии, капитан — сириец по фамилии Деметриос. Красивая греческая фамилия.

— Сколько времени судно пробудет в порту?

— Два дня, может три: пока они его загрузят. С таким грузом спешить не нужно, мистер Бонд. Малейшая ошибка — бум — и он уже станет кормом для рыб.

— И что предпримет полиция?

Андреас проглотил очередную порцию рецины.

— Официально они должны арестовать судно и конфисковать груз. Это то, о чём заявит наш премьер-министр вашему Министерству иностранных дел в Лондоне. Но говоря между нами, они сделают то, что сделал бы в этом случае ваш лорд Нельсон*. Они приставят к подзорной трубе невидй глаз.

В конце концов, Бонд закончил эту беседу и отправился спать, а на следующее утро встал пораньше, позавтракал и упаковал своё снаряжение. Паром, который рекомендовал ему Андреас, должен был отплыть в девять, но поскольку это был греческий паром, то было уже около десяти, когда он, наконец, вышел в море, подав бравый гудок. Бонд упрятал своё раздражение под маску весёлого туриста и, удалившись в тень, стал потягивать узо* //, закусывая его голубцами из виноградных листьев, и испытывая лёгкое недомогание.

В нужный ему порт он прибыл вечером. Судно «Сапфо» найти было нетрудно — островной городок, где он находился, был маленьким, и соответствующий ему порт также был небольшим. Было несложным разобрать и характер груза — судя по стоявшим на причале упаковкам, в них было автоматическое оружие.

Бонд остановился в гостинице, рекомендованной ему Андреасом — та представляла собой приятное место с несколькими козами во внутреннем дворе, одноглазым барменом и обрамлённой виноградными лозами террасой, с которой было видно море. С наступлением сумерек на террасе были зажжены масляные лампы, и в их свете тут же засуетились светлячки. Бонд заказал себе ужин и осторожно сказал бармену, что хотел бы заняться здесь подводной рыбалкой.

— Есть тут у нас один такой любитель, — ответил тот и кликнул мальчугана лет десяти. — Не повезло, — сказал он после разговора с ним. — Его сейчас нет. Но как только он приедет, я обязательно вас с ним познакомлю.

Бонд отведал довольно вкусных моллюсков, осьминога в виннолуковичном соусе и молодого ягнёнка, после чего выпил холодное белое вино и закурил. Вскоре напротив него уселся крупный мужчина в клетчатой рубашке красного и чёрного цветов.

— Моя фамилия Деметриос, — представился тот. — Я по поводу рыбалки.

Человек настолько располагал к себе, что между ним и Бондом тут же установились тёплые отношения. Они выпили бутылку местного вина, после чего целый час разговаривали о рыбалке и об опасностях, которых таили в себе скалы и подводные течения. Деметриос поведал Бонду о том, как он собирал богатства с затонувших кораблей, как плавал у коралловых лож, в которых не заплывают даже рыбы, и какие у него планы на будущее. Он сказал, что по профессии моряк, и его корабль скоро должен выйти в плавание. Следующим утром он пообещал взять Бонда с собой поплавать.

Несмотря на то, что он интересовался им на следующий день, Бонд избежал с ним встречи. И поскольку до отплытия судна оставалась всего ночь, Бонд решил действовать. Достав чемоданчик, разработанный в отделе «Кью», он вытащил упрятанные в нём две половины магнитной мины и собрал их воедино. Установив таймер предохранителя на двадцать четыре часа, вечером он отправился в плавание. Мину он плотно привязал к животу и по пути периодически выплывал на поверхность, чтобы не сбиться с курса. «На борту ли Деметриос?» — спросил себя он. Он поднимал за собой тоненькую струйку пузырьков, но поскольку на «Сапфо» не было наблюдателей, волноваться об этом не стоило. Мину лучше всего было установить посредине судна, и сделать это оказалось нетрудно: поскольку она была магнитной, то Бонда стало притягивать к судну, едва он к нему приблизился. Подобное ощущение он уже испытывал во время учебных занятий в Канаде; жаль, что аналогичные действия приходилось применять и на практике.

В отель Бонд вернулся к полуночи. «Где Деметриос?» — спросил он бармена. «Капитан уже на судне, сэр. Он выплывает завтра утром и попросил меня передать вам, что вернётся через неделю, и вы всё-таки поплаваете вместе». Бонд поблагодарил его, выпил и лёг спать. А утром проснулся, сел на паром и двинулся в Афины, чтобы успеть на ночной самолёт в Лондон. Самолёт приземлился в Хитроу в два часа ночи. Бонд взял такси и поехал к себе домой, где проспал до десяти. «Уже? — удивлённо спросила мисс Трублад, увидев его утром в офисе. — И как отдохнул?» «Думаю, что хорошо. Жаль, что тебя там не было. Греки — хорошие люди, особенно Деметриос, с которым я познакомился. Тебе бы он тоже понравился — симпатичный мужчина, целеустремлённый и влюблённый в море». «Мм. И вы с ним ещё увидитесь?» «Нет».

Весь день Бонд провёл в совещаниях с сотрудниками отдела «С»*, а в семь вечера покинул рабочее место и вышел на Бейкер-стрит. У станции метро он купил вечернюю газету. Первая страница была посвящена сообщению о том, что в двухстах милях к северо-западу от Лимассола затонуло судно «Сапфо», как оказалось, перевозящее контрабандный груз оружия и боеприпасов для террористов Национальной организации освобождения Кипра. Причина крушения пока неясна, сообщений о выживших пока не поступало. Бонд спустился по эскалатору и сел на свой поезд, направлявшийся в Лестер-сквер.

*

После задания в Греции Бонд стал нуждаться в настоящем отдыхе. К тому же нездоровилось тёте Чармиан, и он решил увезти её на несколько дней на юг Франции. «Отпуск?» — недовольно проворчал М. «Мне полагается, сэр». Бонду и в самом деле полагалось — четыре недели в году плюс отгулы за потраченные на службе выходные. «Вы ведь знаете, под каким давлением находится сейчас наша служба, 007». «Но ведь мне полагается.»

Через некоторое время мисс Трублад вернула Бонду его прошение об отпуске со стоящей внизу листа мелкой подписью М.: «Разрешить на три недели в начале июля».

Тётя Чармиан была менее требовательна, чем любая из любовниц Бонда, и он чувствовал себя обязанным хоть как-то отблагодарить её за это. Они остановились в отеле «Кап-дАй», и, взяв напрокат коричневую «Симку»* Бонд повёз на ней свою тётю вдоль побережья. Впервые в жизни он выступал в качестве её ухажёра, а не подопечного. Они начали с казино, где Бонд проиграл в баккара, а она выиграла, и сказала, что за ужин будет платить она. На следующий день на рынке в Марселе у Бонда «увели» бумажник, и тётя Чармиан вновь заплатила за ужин. Потом они встретились с Рейнардом — одним из наиболее суровых секретных агентов, которого Бонд знал ещё со времён войны. Тётя пила с ним пастис* говорила с ним на превосходном французском и смеялась его непристойным шуткам.

— Какая у тебя интересная тётя! — сказал Рейнард Бонду.

— Какие у тебя хорошие друзья, — сказала Бонду позже тётя Чармиан.

Отпуск был прерван неожиданным звонком из Лондона.

— Ты нужен М., — сказал Бонду начштаба.

— Но я ведь в отпуске. Неужели нет подходей замены?

— В том то и дело, что нет. Специфика задания такова, что заняться им можешь только ты.

— Хм.

— В общем, завтра ждём тебя в офисе. Да, и передай там привет своей юной леди.

— Эта леди — моя тётя.

— Мм. Тогда передай привет своей тёте. Как она там?

— Спасибо, хорошо.

Следующим днём Бонд уже предстал перед М. Суть этого разговора Флеминг описал в романе «Казино, Рояль”». Слушая своего начальника, 007 испытывал сложную гамму чувств: с одной стороны — грубо прерванный отпуск, а с другой — интрига нового назначения. М., кстати, не счёл нужным извиняться за то, что оторвал его от отдыха.

Суть задания заключалась в том, что Бонд должен был разгромить в карточной игре Ле Шиффра — советского агента, присвоившего партийные фонды коммунистов северной Франции. Репутация Бонда по выводу на чистую воду румын в 1938 году была настолько известной, что на это задание выбрали именно его.

Едва приехав в Руаяль-лез-О, Бонд тут же почувствовал охватившую его ностальгию. Покажет он сейчас этому Ле Шиффру, как когда-то показал румынам. И Матис из Второго бюро ему в этом поможет — как помог когда-то.

Именно эта ностальгия и послужила причиной его несколько странного поведения на том задании — в том числе и по отношению к агенту Веспер Линд. Почему его с ней отношения дошли до того, что он захотел на ней жениться? Я тактично спросил его об этом.

— Да, я действительно вёл себя странно, — неожиданно ответил Бонд. — И до сих пор не понимаю, как это со мной могло произойти. Разве что. Именно этим она меня и очаровала — своей мистической тайной, которая впоследствии оказалась тем, что она была двойным агентом, работавшим на русских.

— А как вы объясните, что информируя об этом М., вы добавили в текст сообщения лаконичную эпитафию «сучка мертва»?

— Ах, этот Флеминг. Конечно, он истолковал это как мою ненависть к девушке. В действительности же я глубоко скорбел по Веспер и фактически обвинял себя в её смерти — она ведь покончила с собой из-за наших с ней отношений, а с таким грузом жить тяжело. Однако как бы то ни было, а жестокая логика секретной службы расставила всё на свои места. Останься Веспер жива — и моей карьере пришёл бы конец. Но она умерла, и я продолжил свою работу. Мой успех в операции был высоко оценен моим руководством, и это помогло мне укрепить своё положение.

— И что было дальше?

— Я вернулся в Лондон и понял, что ничего не изменилось. Мэй уже ждала меня с завтраком из варёных яиц и свежим номером «Таймс». Я по-прежнему был свободен. Потом был визит к М. Тот, как обычно, был не очень разговорчив. «С этим нужно разобраться, — угрюмо сказал он, указывая на моё предплечье с вырезанной на нём русской буквой «Ш». — Мы не можем позволить себе иметь агента в отделе «00» с таким опознавательным знаком». Позже, когда я разговаривал с начштаба, тот сказал мне, что М. всё же удостоил меня похвалы. А к концу рабочего дня Манипенни принесла мне служебную записку о предоставлении мне восстановительного трёхнедельного отпуска в конце августа.

— И?

— Я поехал в Прованс* Вы спросите, почему именно туда? Дело в том, что ещё весной того тогда я узнал, что умер Мэддокс, и его жена Регина приобрела себе небольшой домик рядом с Монпелье* Я написал ей, и она пригласила меня к себе.

— То есть, вы хотите сказать.

— Нет, нет, между нами ничего не было. Мы так и остались просто друзьями, и для её детей я был по-прежнему «дядей Джеймсом». О Мэддоксе мы с ней не разговаривали — она только сказала, что он умер озлобленным на весь мир.

— А рука?

— Руку мне прооперировали потом — уже в Лондоне. Сказать по правде, это было больно и неприятно. Утешало только одно — у доктора была симпатичная ассистентка, и у меня с ней был роман. Потом, в ноябре, у меня была стычка с господином Бигом на Карибах* Это также стало моим успехом — наше казначейство разбогатело почти на пять миллионов фунтов стерлингов. Как-то я пошутил по этому поводу с М., сказав, что плачу за своё содержание. Он не оценил шутки. Сказал, что это не должно являться предметом обсуждения настоящих мужчин.

10. Вендетта

— СТАНОВИЛСЯ слишком самонадеянным, — продолжил Бонд, — а это опасно — особенно в моей профессии. Несколько удачно проведенных операций могут создать иллюзию того, что так будет продолжаться вечно. развивается своего рода «комплекс супермена». М. это очень хорошо понимал, поэтому и был скуп на похвалы. И вот моя самоуверенность сыграла со мной злую шутку. В 1952-ом я едва не вылетел из-за неё из Секретной службы.

Это произошло через некоторое время после того, как Бонд вернулся с задания по уничтожению мистера Бига.

— Покажи-ка руку. — сказал ему М, когда он вошёл к нему в кабинет. — М-да, отвратительная работа (несмотря на пластические операции, шрам был всё ещё заметен, об этом упоминал и Флеминг). Что сказал тебе этот русский, когда убивал Ле Шиффра?

— Что мне повезло, что у него нет приказа убивать меня.

— И ты думаешь, что СМЕРШ не попытается исправить эту ошибку? Думаешь, они зря тебя пометили?

Тогда Бонд не воспринял всерьёз беспокойства своего шефа. Кроме того, на тот момент он был увлечён тремя замужними женщинами. «Почему именно замужними?» — спросил я. «Да очень просто. Все отношения с незамужними неизбежно заканчиваются разговорами о браке. А с замужними этого не происходит. Всё, что им нужно — это секс». «Хорошо, а их мужья?» «С мужьями проблем не было. Многие английские мужья настолько увлечены заработком денег или встречами с друзьями, что втайне позволяют своим жёнам находить себе удовольствие на стороне».

Другой проблемой Бонда было то, что ни одна из его любовниц не должна была знать о существовании остальных. С одной из них он виделся во вторник, с другой — в четверг, а с третьей — на выходных.

М. всё же не оставлял своих подозрений относительно убийцы Ле Шиффра. Благодаря стараниям отдела «С» было установлено, что фамилия того — Оборин, и что он был одним из лучших профессионалов СМЕРШ. М. это расстроило. «Я так и думал, — сказал он. — Не хочу тебя пугать, но мы должны быть готовы к возможным осложнениям. По недавно полученным нами отчётам, в штаб-квартире СМЕРШ произошёл конфликт по поводу того, что Оборин оставил тебя в живых. Наш старый друг, генерал-полковник Г рубозабойщиков (М. произнёс эту фамилию пугающе быстро), организовал расследование, и Оборин признал, что произошла административная ошибка. Тогда генерал Г. пришёл в ярость — я могу себе представить, что он чувствовал — и дошло до того, что Оборина чуть не приговорили. Однако он до сих пор жив, и, кажется, я знаю, почему. Начальство СМЕРШ даёт ему шанс исправить свою ошибку».

Перспектива стать целью СМЕРШ не особо взволновала Бонда. Если бы он боялся мести со стороны своих противников, то давно бы уже покинул службу. У него уже был опыт, позволявший ему выживать. И он стал запирать «Бентли» в гараж, изменил свои привычки и никогда не расставался с «Береттой». Когда через некоторое время он уехал на задание в Германию (в МИ-6 поступила информация об угрозе взрыва штаб-квартиры британских вооружённых сил в Берлине), на глаза ему попалась газета, на первой полосе которой была статья: «К крушению судна „Сапфо” может быть причастна британская Сикрет сервис». А потом он и вовсе узнал, что угроза взрыва оказалась ложной. Не пытаются ли его запугать?

Вернувшись в Лондон, он обсудил всё это с начштаба.

— Откуда у них информация про «Сапфо»? — спросил его тот.

— Понятия не имею.

Вскоре в зарубежной прессе появилось и имя Бонда, а один из немецких журналов напечатал даже его фотографию (к счастью, плохого качества). М. отстранил Бонда от всех заданий, а потом вызвал его к себе.

— Джеймс.

Он назвал его по имени, что всегда было плохим знаком. Потом достал трубку и стал рыться в её чаше ножом с эмблемой военно-морского флота.

— Я собираюсь сделать то, чего, в принципе, не должен делать, — продолжил он. — Я предоставляю право решения тебе.

Бонд взглянул в окно, где моросил дождь. Всё вокруг было серым.

— Думаю, это будет справедливым, — ответил он.

— Четыре дня назад из станции «Х» в Финляндии мы получили сообщение о том, что некто Боткин — полковник КГБ — собирается выйти на связь с нашей службой, — продолжил М., не поднимая на него глаз. — Учитывая, что подобные предложения мы получаем нечасто, я дал работникам станции добро, чтобы они приняли полковника. Этим утром он прибыл в Финляндию. Как и следовало ожидать, он просит политического убежища и денег. Но есть одно «но». Сдаваться он собирается лично тебе.

Бонд закурил — это также выходило за рамки обычного поведения в кабинете шефа.

— Чем же я ему так приглянулся?

— Он говорит, что знает тебя — вы встречались в Берлине два года назад.

— Мы не встречались в Берлине.

— Я знаю.

— Тогда в чём причина?

— Ты знаешь.

— Этот полковник и есть Оборин?

— Да.

— Но тогда они должны понимать, что мы догадаемся, что это ловушка.

— Конечно. Именно на это они и рассчитывают. И поскольку это твоё личное с Обориным дело, то и решение по нему принимать тоже тебе. В общем, подумай до завтра.

Бонд думал полночи. С одной стороны он понимал, что его поездка в Финляндию может закончиться фатально — СМЕРШ наверняка просчитал возможные варианты и вряд ли предоставит ему больше шансов, чем своему киллеру. А с другой стороны, в покое они его всё равно уже не оставят. «Беспокойство не устраняет завтрашней проблемы, но забирает сегодняшний покой», — вспомнил он слова своей тёти. А поэтому отбросил все эти мысли и уснул. А наутро пришёл к своему шефу и сказал, что поедет в Финляндию.

М. кивнул.

— Другого ответа я и не ждал, — ответил он.

*

Первый день Бонда в Хельсинки прошёл нормально. Он ожидал увидеть холодный северный город, а попал на бабье лето. Биркин — глава станции — встретил его в аэропорту. Это был высокий человек в форме военно-морского офицера, чувство юмора которого оставляло желать лучшего.

— Привет, старина, — обратился он к Бонду. — Бронированную пижаму захватил? Она тебе понадобится. Сказать честно, всё это дело плохо пахнет. Такое впечатление, что М. хочет подсократить отдел «00».

— С Боткиным уже встречались? — спросил его Бонд.

— Нет. Общаемся исключительно через посредников. Ни с кем из нах видеться не хочет — только с тобой. Для начала могу предложить тебе ужин. Финская еда придаёт выносливости, которая тебе понадобится. Кто знает, может это будет твой последний стоящий ужин на земле.

Вечером они отправились в ресторан «Смурази», расположенный напротив старой церкви. Биркин настоял на калакукко* карельском стейке и языке оленя. Бонда заказ не впечатлил.

— Прежде чем мы добьём шнапс, расскажи мне, как встретиться с Боткиным, — сказал он.

Биркин принялся объяснять, поглощая олений язык и запивая его шнапсом.

— Ты отправишься в Котку, — пояснил он, — это морской порти окраинный город перед российской границей. Там пересядешь на моторную лодку и поплывёшь к маленькому острову, расположенному в десяти милях от границы. Встреча должна произойти в четыре пополудни. А там уже. либо ты его, либо наоборот. Кстати, не брезгуй шнапсом — от него не бывает похмелья.

Следующим утром Бонд проснулся в отеле, чувствуя себя совершенно разбитым. Утешало только то, что Биркин выглядел не лучше.

— Не бывает похмелья, говоришь? — спросил его Бонд, когда они встретились.

— Это всё олений язык, — ответил тот. — Мне он сразу показался подозрительным.

В Котку они добирались вместе.

— Тут порядка семи тысяч островов — между Стокгольмом и российской границей, — сказал Биркин по дороге.

— И как я найду именно тот, который мне нужен?

— Очень просто. Я дам тебе ориентир. Рядом с нужным тебе островом во время войны был затоплен немецкий крейсер — его надстройка до сих пор торчит из воды, а в трюме полно мёртвых немцев. Надстройку видно издалека. Плыви на неё — не ошибёшься.

К полудню они прибыли в Котку. Выйдя из автомобиля, Бонд вдохнул свежий осенний воздух и почувствовал себя практически оправившимся после вчерашнего шнапса.

— Вот тот самый катер, — не без гордости сказал Биркин, указав ему на плескавшееся на воде судно. — Обошёлся нам недёшево, но надеюсь, М. не обидится на нас за это.

— Не обидится, — ответил Бонд.

Вскоре он уже сидел в лодке, направляя её на юго-восток. Море было спокойным, позади него один за другим оставались острова, вокруг мирно кружили чайки. Через некоторое время солнце ушло за горизонт, и спустились сумерки. Прямо по курсу Бонд разглядел верхушку потопленного немецкого лайнера. Когда он подплыл ближе, то в полумиле от него увидел и остров — скалистую глыбу с растущими на ней соснами. Подплыв к причалу, он привязал к нему лодку и вышел на берег. Остров был пустынным — значит, Бонд прибыл первым. Одна из двух находившихся на нём деревянных хижин была не заперта, и, вытащив пистолет, он заглянул внутрь. Там стояли лишь стол, стулья и топчан с постельными принадлежностями. Было бы заманчивым дожидаться Боткина здесь, но делать этого Бонд не стал. Вместо этого он сложил постель на топчане таким образом, чтобы это было похоже на лежащего на нём человека, зажёг находящуюся в хижине масляную лампу и отошёл к соснам. Давно уже спустилась ночь, было темно и холодно, а Боткин всё не появлялся. Видимо, хочет испытать его терпение.

Когда руки Бонда стали холодными, как и его оружие, со стороны моря послышался шум. Часы показали три. Восемь человек сошли на берег и тихо подошли к хижине, окружили её и стали стрелять. Бонд стал стрелять по ним из укрытия. Послышались крики, кое-кто упал на землю. Прекратив стрельбу, Бонд поменял своё местоположение. Зажглось несколько фонариков, свет их повернулся в сторону сосен. «Бесполезно, — сказал один из бойцов. — Дождёмся рассвета».

Когда рассвело, Бонд рассмотрел своих врагов — русские моряки. Сопротивляться и прятаться от них было уже бессмысленно. Они схватили его и отвели к человеку, глаза которого он помнил до сих пор — со времени своего задания в Руаяль-лез-О. Теперь, когда под ними уже не было маски, Бонд мог получше рассмотреть лицо своего противника. Правая рука Оборина поднялась, и стальной кулак обрушился на шею Бонда. В глазах его вспыхнуло, и он потерял сознание.

Когда он пришёл в себя, то увидел, что лежит на железном полу в маленькой белой комнате без окон. Сверху, с потолка, на него падал свет из зарешёченного окошка. В комнате была железная дверь. Бонд нажал на неё — конечно, заперта. Всё тело ныло, ноги слушались плохо, и, почувствовав слабость, он вновь потерял сознание.

Через некоторое время его разбудил голос.

— Доброе утро, мистер Бонд. Рад видеть вас.

Бонд медленно открыл глаза. Железная дверь была открыта, но в комнате, кроме него, никого больше не было.

— Где ты? — спросил он.

— Узнаешь позже.

Бонд понял, что голос доносится из громкоговорителя над окошком в потолке.

— Как ты уже понял, я допустил оплошность в Руаяль-лез-О, — продолжил голос. — Но на этот раз ошибок не будет. Я убью тебя.

— Почему же ты не сделал этого ночью? — спросил Бонд.

— Потому что моё начальство хочет тебя живым. Вот я и вынужден был разыграть всю эту пантомиму на острове.

— Но где мы?

— А ты разве ещё не понял? На том немецком крейсере, который ты видел по пути на остров. Мы превратили его в нашу погранзаставу. Ниже ватерлинии есть шлюз, через который наша подлодка должна забрать тебя отсюда во второй половине дня. Лодка, кстати, уже в пути.

— Но почему открыта дверь?

— Хороший вопрос. Прежде чем я отвечу тебе на него, скажи мне, что ты чувствуешь под своей левой подмышкой.

К удивлению Бонда, там оказался его пистолет в кобуре.

— Проверь его, — продолжил Оборин.

Бонд проверил: магазин был полностью заполнен патронами.

— Я не собираюсь доставлять тебя живым, как того требует начальство. Из-за тебя у меня возникло много проблем, а поэтому я тебя убью. Но в честной битве. Я дам тебе шанс. Кроме нас двоих, на этом корабле никого больше нет. Давай, Бонд, действуй, у тебя есть оружие!

Раздался металлический щелчок, и разговор прекратился. Бонд оценил ситуацию. Его каюта находилась явно ниже ватерлинии, а через открытую дверь он видел ярко освещённый коридор с лестницей в конце. Где-нибудь в конце коридора или лестницы его поджидает Оборин. Всё, что нужно последнему — это свет, чтобы вовремя увидеть свою жертву. Но будет ли противник Бонда так удачлив, если всё произойдёт в темноте? Прицелившись, Бонд выстрелил в лампу каюты. Стеклянный колпак разбился и, слегка порезав свои пальцы, Бонд выкрутил лампочку из гнезда. Затем достал имевшуюся у него металлическую расчёску, и, обернув рукавом пиджака один её конец, другой воткнул в гнездо для лампочки. Раздалась вспышка, и свет в коридоре погас. Бонд тут же выпрыгнул в коридор к ступенькам, услышав, как рядом с ним просвистели две пули. Третья зацепила его руку. Бонд стал стрелять. В темноту — туда, откуда доносились выстрелы. Послышался кашель. Бонд вновь выстрелил — в направлении кашля. Раздался глухой стук, а потом стон, как будто кому-то не хватало воздуха. Бонд не переставал стрелять — до тех пор, пока этот стон не прекратился. Теперь Бонд слышал только своё собственное дыхание. Произведя ещё один выстрел, он рискнул подняться по ступенькам. Он почти споткнулся о тело Оборина, который был более чем мёртв.

Потребовалось некоторое время, чтобы добраться до двери, выходящей наружу. Когда Бонд, наконец, открыл её, то очутился на палубе судна.

Оборин не обманул: на корабле, как и на острове, никого не было. К причалу острова по-прежнему был привязан катер, на котором Бонд сюда прибыл. Следовало убраться отсюда прежде, чем за ним приплывёт подлодка, но для начала Бонд хотел удостовериться в том, что затопленное судно не сможет больше никому быть полезным. Он вновь спустился в трюм и стал его исследовать. Вскоре он нашёл то, что искал: установленное русскими радиооборудование, электронные мониторы и самое главное — док для подлодки. Оставалось последнее: открыть его шлюзы. Это было непросто, но приложив усилие, Бонд выполнил намеченную себе задачу. В док тут же хлынула вода. Бонд вернулся на палубу и прыгнул в воду. Море оказалось холодным. По дороге к острову мы 007 едва не свело судорогой, но успокаивало то, что в хижине его ждали тёплые одеяла. Выйдя на берег, он тут же бросился к хижине, где разделся, насухо вытерся и, обмотавшись одеялами, направился к моторной лодке. Через некоторое время он уже проплывал мимо огромного железного монстра, наблюдая за тем, как тот, заполняясь водой, всё сильнее опрокидывается набок.

— Мой бог, — сказал Биркин, встретив Бонда в Котке. — Честно говоря, уже и не думал увидеть тебя снова.

*

Со смертью Оборина личные счёты Бонда со СМЕРШ как будто были сведены. Наступила зима. Работы в отделе «00» прибавилось. Группа арабских экстремистов угрожала жизни британского бизнесмена в Каире. Через три часа после приезда туда Бонда потенциальные убийцы были вычислены, а потом покинули город. Позже был визит Бонда в Вашингтон, где он вместе с сотрудниками ЦРУ обсудил вопросы безопасности американского президента, собиравшегося в тур по Европе (президент получил анонимную угрозу). Затем Бонд уехал в Милан. Там должна была проходить ежегодная промышленная выставка. Подобные мероприятия с участием представителей обеих сторон железного занавеса всегда становились полем деятельности для секретных служб. Задачей Бонда было наблюдение за техническим консультантом одной из британских электротехнических фирм, который подозревался в сомнительных контактах с Востоком. Бонд появился на выставке в качестве представителя британской фирмы по производству турбин. Он достаточно убедительно говорил о турбогенераторах, параллельно наблюдая за интересующим его человеком. Ничего подозрительного, однако, не произошло. Либо технического консультанта предупредили, либо он был невиновен. Пользуясь случаем, Бонд вкусил и экзотических прелестей города. Его впечатлили большие и быстрые автомобили миланцев, а также местные избалованные женщины. Он хорошо питался, пил вина Инферно и Ламбруско, Кампари-соду и Американос.

Он проживал в двухместном номере в отеле «Принцип Ди Савойя», что также пришлось ему по душе. В баре отеля он познакомился с Мелиссой — девушкой в разводе, которая приехала в Милан в поисках любовника. Они поужинали в ресторане, после чего отправились к ней в номер. После чудесного ужина ночь была столь же чудесной, кроме одного инцидента: в четыре часа утра отель сотряс взрыв. Взорвалась бомба в номере Бонда. «Хорошо, что иногда я ночую в гостях», — сказал он позже карабинеру. В благодарность девушке, фактически спасшей ему жизнь, перед своим уездом из Милана он подарил ей золотой браслет.

Однако происшедшее взволновало его сильнее, чем он показал это окружающим. Он доложил о случившемся М., и тот покачал головой. Несколько дней спустя Мэй нашла в почтовом ящике подозрительный пакет, который тут же был передан на экспертизу. В нём оказалось достаточное количество термита, чтобы снести голову одного человека. Поскольку пакет был адресован Бонду, тот вновь проинформировал шефа.

Но самый неприятный инцидент произошёл с Бондом позже. В один из вечеров он, как обычно, возвращался из ресторана с одной из своих любовниц. Он вёз её в Челси на своём «Бентли». Перед ними маячил маленький серый «Остин», не давая проехать. Бонд сигналил ему и мигал фарами, но тот упрямо держался середины дороги. А потом его шофёр резко затормозил, и автомобиль занесло. Бонд свернул в сторону, желая избежать столкновения, и в это время по его машине раздалась автоматная очередь. Бонд не пострадал, но женщина, сидевшая рядом с ним, была ранена. Бонд тут же доставил её в больницу Святого Георгия, а потом связался с полицией. К полуночи в штаб-квартире Сикрет сервис была проведена экстренная конференция с участием М. и начальника штаба. Оба выглядели мрачными.

— Что с женщиной, Билл? — спросил М.

— К счастью, ранение не смертельно, — ответил тот. — Ей сделали операцию, удалив пулю из области таза.

— Бонд, я, конечно, понимаю, что это ваша личная жизнь, но почему вашей любовницей обязательно должна быть жена члена Палаты общин? Неужели вы не осознаёте того, к какому скандалу это может привести?

— Сэр, я.

— личной жизни, 007! Вам ясно?

— Так точно, сэр.

Карьера Бонда в Сикрет сервис оказалась под угрозой.

— Думаю, это продолжение истории со СМЕРШ, — сказал ему М. на следующее утро. — Было бы наивным полагать, что решив вопрос с Обориным, мы можем больше не тревожиться по этому поводу. Наши друзья не успокоятся, пока не уничтожат вас полностью. Я уже сталкивался с подобным явлением. И единственный выход в таких случаях — это отстранить агента от заданий, пока всё не утрясётся. Какое место вы бы хотели выбрать? Багамы? Или Ямайка? Стрэнгвейза в Кингстоне давно уже пора заменить.

Бонд, конечно, был благодарен своему шефу за участие, но в глубине души он понимал, что все эти полумеры ни к чему хорошему не приведут. Даже став рядовым разведчиком где-нибудь на периферии, он всё равно не будет застрахован от предназначенной для него смертельной пули или яда в кофе. СМЕРШ по праву можно было считать самой влиятельной после Ватикана организацией в Европе. Более того, уходя на периферию, Бонд должен будет сдать своё оружие — ставшую уже привычной «Беретту» — надёжного боевого друга, не раз выручавшего его. Да и особого статуса двух нулей он также будет лишён. Однако ничего не оставалось, как подчиниться и, что называется, собирать вещи. Для начала следовало навести порядок в своих рабочих бумагах, чтобы оставить всё в полном порядке. Хотя что там его наводить — у него и так всё в порядке. «Бентли» он не продаст ни в коем случае, не сдаст в субаренду и квартиру. А что он скажет Мэй? Та никогда не отличалась особой эмоциональностью. Однако приехав домой, он заметил, что женщина почувствовала, что что-то пошло не так. «Разрешите мне смешать для вас напиток?» — попросила она. Обычно Бонд выполнял эту процедуру сам, но сегодня был признателен за такую заботу со стороны своей домработницы. «Кстати, вам звонил ваш друг, — продолжила Мэй. — Назвался Флемингом. Очень вежливый человек. Просил вас ему перезвонить. Я оставила записку с его номером на вашем столе».

11. Супербонд

СИХ ПОР не понимает, как у него хватило сил перезвонить Флемингу. Меньше всего в том состоянии ему хотелось кому-либо звонить — в том числе и Флемингу. Но как только он услышал его спокойный голос на другом конце провода, то неожиданно испытал облегчение. В тоне Флеминга было явное сочувствие.

— Я уже говорил с вашим исполнительным директором, — сказал Флеминг. — И, кажется, у меня есть решение вашей проблемы. Завтра у меня с ним обед в «Блейдзе». Не хотите присоединиться?

Бонд всегда завидовал непринуждённой манере Флеминга держать себя в обществе, в том числе и с М. М., кстати, вёл себя с Флемингом также. В общении с ним он уже не был тем холодным «стальным» начальником, каким Бонд его знал. Это говорило о том, что Флеминг был не просто журналистом, официально не имеющим ничего общего с Секретной службой. Он был человеком, с которым М. часто общался и часто спрашивал его совета. И при необходимости Флеминг льстил М., и льстил умело.

После предварительных консультаций с Манипенни Ян заказал для них угловой столик — подальше от «этих молодых и шумных посетителей» клуба, так не любимых М. И заказал его любимое блюдо — жареные косточки, подаваемые на специальном серебряном блюде восемнадцатого века.

— Надеюсь, алжирское вино здесь по-прежнему на высоте, — сказал Флеминг, когда официант наполнил их бокалы.

М. был доволен.

— Джеймс, — мягко сказал он. — У Яна и меня была небольшая приватная беседа. Не могу сказать, что она произвела на меня сильное впечатление, но поскольку дело касается лично тебя — мне хотелось бы узнать и твоё мнение по этому поводу.

Бонд насторожился. Излишняя учтивость не была свойственна его шефу.

— В 1943 году, — продолжил М., — мы пошли на одну хитрую уловку, о которой впоследствии написал Ивен Монтегю в книге «Человек, которого не было». Враг должен был подумать, что тело, вымытое на берег Испании, принадлежит именно тому человеку, документы которого обнаружились при нём. Униформа, в которую оно было одето, равно как и находящиеся в ней документы — были тщательно подготовлены британской разведкой. У Яна появилась идея, что с вами мы могли бы поступить примерно также, только не подбрасывая тела.

— Не понимаю, — ответил Бонд.

— Я и не думал, что вы сразу всё поймёте, — сказал Флеминг. — В случае, описанном Монтегю, немцев убедили в том, что несуществующий человек существовал. А я предлагаю убедить нашу оппозицию в том, что реальный человек — всего л миф, а значит труп.

Бонд до сих пор помнит циничную улыбку, с которой Флеминг произнёс последние слова.

— Интересно, — сказал он.

— Вам выпала честь или, скорее, проклятье, стать очередной целью СМЕРШ. М. предлагает назначить вас главой станции «К» на Ямайке, полагая, что это поможет вам избежать данной печальной участи. Однако вспомните Троцкого. СМЕРШ достал его и в Мексике.

Бонд прекратил есть. За всю свою жизнь он уже не раз смотрел в лицо смерти, однако цинизм, с которым Флеминг предсказывал его гибель, ввёл его в уныние.

— Что же вы конкретно предлагаете? — спросил он. — Чтобы М. запер меня в подвале штаб-квартиры Секретной службы, спасая, таким образом, мою жизнь?

М. улыбнулся холодной улыбкой, а Флеминг рассмеялся.

— Нет, конечно. Мы просто должны убедить СМЕРШ, что вас больше нет в живых, а лучше — что вас никогда и не было. То есть вы — человек, который никогда не существовал.

— Звучит соблазнительно. Но как это сделать?

— Очень просто. Мы сделаем вас персонажем художественной литературы.

— Благодарю покорно. Но я скорее останусь целью СМЕРШ, чем позволю лепить из себя литературного персонажа.

М. прокашлялся.

— Может быть, это и несколько неординарно, но почему бы не попробовать? — сказал он. — В любом случае вы ничего не теряете. А жизнь это вам может спасти. Главное, чтобы книги получились максимально реалистичными. Тогда враги действительно подумают, что 007 — не более чем литературный вымысел.

— Позвольте, но я числюсь в отчётах СМЕРШ, — возразил Бонд. — Я выполнял задания.

— Эти задания действительно выполнялись, — ответил М. — Но кто может поручиться, что их выполняли именно вы?

Возможно, повлияло и алжирское вино, но к концу обеда все сошлись на мнении, что идея Флеминга заслуживает внимания.

— А М.? — спросил Бонд. — Вы и его включите в свои рассказы?

— Конечно. Это будет ещё одним аргументом в пользу того, что ваши имена — лишь литературный вымысел.

М. состроил изумлённую гримасу.

— Тогда это должны быть чертовки интересные книги, — сказал он.

— Так и будет.

*

— Я никак не мог представить себе Яна пишущим романы, — сказал Бонд. — Он всегда казался мне довольно ленивым товарищем: этот его усталый размеренный тон, каким он вёл беседу, его долгие посиделки за столом во время обеда… Хотя и не исключено, что всё это было напускным, ибо как только он взялся за «Казино Рояль», я увидел в нём совершенно другого Яна. Мы провели с ним две недели на вилле его брата в Оксфордшире — невыразительном здании из красного кирпича в буковом лесу. Там было и поле для гольфа, и мы играли в гольф.

— Кто выигрывал?

— Мы были на равных. У меня был сильный удар, но Ян был хитрее. А в свободное от игры время он допрашивал меня относительно моего задания в казино. Его интересовали все мелочи — какую я носил одежду, что чувствовал, почему делал то и не делал этого.

— А о девушке?

— И о девушке. Причём со всеми подробностями. «Казино Рояль» стоила Яну больших усилий, чем остальные книги — он проработал несколько версий, прежде чем остановился на окончательной. Стилистика повествования должна была быть выбрана таковой, чтобы люди из СМЕРШ, а главное — некоторые англичане, консультирующие эту организацию — убедились в том, что вся эта история — Кое-что в этой книге действительно было вымыслом — например то, что Ле Шиффр носил при себе спрятанные бритвенные лезвия, а также то, что я приклеивал волоски к ручкам дверей. Это выглядело смешным, однако не смешным было то, что на меня по-прежнему охотился СМЕРШ, и всё это время я находился под охраной вооружённых людей. Потом я жил на специальной квартире при главном офисе нашей службы. В конце декабря 1952 года Флеминг уехал вместе со своими заметками и пишущей машинкой на виллу на Ямайке под названием «Золотой глаз». В марте 1953-го он вернулся и представил нам рукописный вариант книги. Мы все волновались, особенно М. Когда я прочёл первые страницы, у меня почти сорвало крышу. Я был так взбешён, что читал всю ночь без остановки. Флеминг явно переусердствовал, изображая из меня эдакого урода — шаблонного зомби, педантичного и скучного.

— А другие читатели?

— О, они остались довольны. И М., и глава отдела «С», и представители разных министерств и ведомств. Оказывается, что несмотря на их положение, ребячества в них хватает, и Ян точно угодил их вкусам. М. — тот вообще был в восхищении от своего образа. Но главный человек, которому была адресована книга — это, конечно, Гай Бёрджесс*. Если бы Яну удалось убедить его, что образ 007 вымышлен, то опасаться за свою жизнь мне уже не стоило.

— Ваши возражения по книге были приняты Яном?

— Нет. «Не придирайся, — сказал мне М. — Эта книжка может оказаться твоим единственным шансом остаться в отделе». Единственное, что они решили вырезать — так это мои интимные моменты с Веспер. «Не стоит опускаться до уровня порнографии, — сказал М. Яну. — Особенно учитывая, что девушка уже мертва».

*

Мастерство Флеминга состояло в том, что он точно знал, в какой степени следует сплести факты и вымысел, чтобы достигнуть нужного эффекта. Конечно, непременным условием было и то, что книга должна была просочиться в Москву, и здесь уже поработала сама Секретная служба, агенты которой доставили туда один её экземпляр, а также убедились в том, что он был прочитан Бёрджессом. И это сработало. Несколько месяцев спустя М. получил подробное сообщение о том, какой фурор вызвала она в штаб-квартире СМЕРШ. Бёрджесс лично переводил генералу Грубозабойщикову наиболее важные моменты повествования. Когда оно было закончено, в кабинете воцарилось молчание.

— Ну и кто же тогда такой этот чёртов Джеймс Бонд? — спросил генерал.

—

— Кто такие? Не читал ни того, ни другого.

— Пора бы уже это сделать. (Именно такой ответ Бёрджесса был записан в отчёте, доставленном М.)

Конечно, одной только публикации романа было недостаточно. Чтобы «отсутствие» Бонда выглядело реальнее, Секретной службой была проведена и другая работа. Тут уже к делу подключился Уркхарт. Он организовал временную перемену жилья тёти Чармиан и Мэй, а также удалил имя Бонда из списка членов клуба «Блейдз» и из школьного офиса в Итоне (вот почему я не нашёл там упоминания о нём). Кроме того, Уркхарт переговорил с тремя любовницами Бонда о том, чтобы они держали информацию о нём при себе. Поговорил он и с другими его знакомыми. Странным было то, что после публикации романа люди, которые знали Бонда, начинали как-то забывать о реальном существовании. Дошло до того, что и сам Бонд стал спрашивать себя, а был ли он на самом деле Джеймсом Бондом?

Сам 007 немедленно после публикации был отправлен в Токио, где провёл несколько месяцев в качестве фиктивного сотрудника станции «Т». Там он познакомился с местными женщинами и местной кухней, а также слегка выучил японский язык. О том, где он находился в тот период, не знал даже Флеминг.

Всё это возымело эффект. Сбитый с толку СМЕРШ прекратил все свои операции по поиску агента 007. Когда последний вернулся в Лондон, М. сказал ему: «Благодари за это Флеминга. Фактически ты обязан ему жизнью

— не забывай об этом».

Постепенно Бонд вернулся к своим обязанностям. Мэй вернулась на его квартиру, и он зажил как прежде. «Бентли» вновь вошла в эксплуатацию. К концу осени Флеминг сказал М., что про время для написания нового романа о Джеймсе Бонде. «А разве одного не хватит?» — спросил тот. «Нет, — ответил Флеминг. — Мы должны продолжать легенду, кроме того, эти книги поднимают престиж Секретной службы». В результате Флемингу было позволено написать историю об уничтожении Бондом организации мистера Бига. Он закончил её уже в начале 1954-го, дав ей название «Живи и дай умереть». Это было наиболее полное и наиболее точное произведение из всех опубликованных историй о Бонде. Книгу издали осенью, а до этого Бонду пришлось испытать на себе невероятное давление. Дело в том, что увеличились требования к отделу двух нулей, и М. стал чрезвычайно строгим к своим подчинённым. Будучи суров к самому себе, он чувствовал, что имеет право быть суровым и к остальным. Он говорил, что бездействие уничтожает сильнее, чем враг. В результате в течение всего 1954 года Бонд работал, не покладая рук. М. словно хотел проверить, какой максимальный объём работы он сможет вынести. (В своих романах Флеминг отмечал, что Бонд не любил офисную работу, однако сам Бонд сказал мне, что это не так.)

Для сотрудников службы проводились регулярные учебные курсы, семинары и практические занятия. Читая книги Флеминга, можно подумать, что успех заданий доставался Бонду легко, однако не стоит забывать, что профессионализм агента достигается постоянной работой над собой и постоянным самосовершенствованием. «Задания, — сказал Бонд, — это лишь верхушка айсберга. В его основании лежат месяцы упорных тренировок».

Не было дня, чтобы Бонд не обучался стрельбе — будь то на полигоне, будь то в закрытом тире под Риджентс-парком. Целые недели уходили на освоение новой техники. Знания Бонда пополнились теорией о ядах, взрывчатых веществах и новых способах ведения подрывной деятельности. Обязательной была физическая подготовка.

Задания, которые он получал в этот период, сводились в основном к защите отдельных граждан либо к тому, чтобы заставить некоторых из них держать язык за зубами; к уничтожению врагов и к отражению нападений. Бонд гордился своими успехами. «Это ремесло, — сказал он. — И каждому хочется преуспеть в нём лучше».

Некоторые дела были выполнены им настолько виртуозно, что по праву могут войти в учебные материалы Секретной службы. Большинство из них так и останутся в секретном списке, и никто о них никогда не узнает, а те, о которых можно поведать, раскрывают лишь небольшой процент проделанной им работы.

Одно из дел было связано с его коллегой по службе — агентом 002. Тот три месяца провёл в тюрьме в Кантоне* однако смог вырваться на свободу, убив при этом несколько китайских охранников, и перебрался в Макао* В Лондоне по этому поводу встревожились. Не дожидаясь давления китайских коммунистов на португальцев с тем, чтобы те выдали «беглого убийцу», в Макао направили Бонда. Тот вывел 002 из полицейского участка настолько умело, что не оставил после себя никаких улик, которые бы его выдали. (В этой операции впервые использовалось вещество «Обливон» — безопасное, но быстродействующее снотворное средство, специально разработанное в лабораториях «Юниверсал экспорт».) Переодетый в женщину агент добрался до Гонконга утренним паромом, а к следующему полудню уже был в Лондоне.

Другой миссией Бонда стал возврат нескольких фунтов первосортного урана-235, благодаря чему британское правительство вышло из неловкого положения (мягко говоря). Воры, угнавшие грузовик с атомной электростанции у побережья Англии, конечно, знали, что металл в нём был ценным, но о том, что он был радиоактивным, не имели понятия. Когда грузовик нашли, урана в нём не было. По тревоге был поднят Интерпол. Правительство было обеспокоено тем, что металл мог быть продан террористам, которые использовали бы его в качестве сырья для ядерной бомбы.

Бонд прибыл во Францию и тут же связался с Рене Матисом. Была разработана следующая схема: Бонд должен будет играть роль посредника арабов, которым нужен этот уран для борьбы с Израилем. Следы привели его на виллу у Женевского озера, где он «купил» металл по цене в миллион фунтов золотом, взятых из банка Англии по заказу британского правительства. Как только Бонд и купленный им смертоносный груз приземлились в Лондоне, неудачливые продавцы тут же были арестованы Матисом и его людьми, и золото было возвращено.

Тем временем Флеминг готовился к публикации своей второй книги о Бонде — «Живи и дай умереть». Он очень гордился её суперобложкой. Однако когда он предложил Бонду явиться на её презентацию, Бонд забеспокоился. «Но почему нет? — спросил его Флеминг. — Это будет забавно, и никто не догадается, кто вы на самом деле». Бонд не находил это забавным. Он чувствовал, что теряет свою индивидуальность, и Флеминг распоряжается им как своим детищем. Когда он мягко намекнул ему об этом, тот ответил, что это и есть главная цель их обмана. Бонд неохотно согласился, но книгу читать не стал.

После публикации в Москву пошли странные отчёты. Уркхарт забеспокоился, что кое-кто из журналистов может догадаться, что романы о Бонде — вовсе не «липа», и Флеминг был вызван по этому поводу в уже известное здание на Риджентс-парке.

— Что ж, — сказал Флеминг, — если существуют реальные опасения того, что СМЕРШ может нас раскусить, то я предлагаю дать им нечто грандиозное.

— То есть? — спросил М.

— Что-нибудь из разряда такой фантастики, которая уже ни в ком не оставит сомнения, что Бонд и романы о нём — самая настоящая беллетристика.

Так родился роман «Мунрейкер». По замыслу Флеминга, центральной частью сюжета должен был стать заговор против британцев. Идея родилась в его голове после того, как он и Бонд вдоволь наигрались в гольф в клубе «Ройал Сейнт Джордж, Сэндвич» в местечке «Петт Боттом», неподалёку от Кентербери, где Джеймс Бонд провёл часть своего детства. Г лавным злодеем романа будет богатый промышленник, решивший построить ракету для британцев — так называемый «Мунрейкер». Всё должно идти гладко, вплоть до последнего момента, когда Джеймс Бонд неожиданно выяснит, что в реальности промышленник работает на русских и его настоящая цель — шантаж британского правительства, иначе ракета, начинённая ядерной боеголовкой, будет направлена на Лондон, где и взорвётся. Бонд был впечатлён изобретательностью Флеминга. Он предложил «разместить» придуманную тем ракету у одного из крутых обрывов береговой линии Кингсдауна* //. Он хорошо знал это побережье.

Они проехались туда с Флемингом, посетив на обратном пути и бар «Мир без нужды» на Довер-роуд, который позже был упомянут в романе. И ещё обговорили некоторые детали — относительно офисной рутины Бонда и последних причуд М.

— А злодея как назовём? — спросил Флеминг. — Хочется, чтобы не напоминало какое-нибудь официальное лицо.

Бонд неожиданно вспомнил своё детство во Франции, где он знал мальчика, у которого была собака по кличке Дрэкс.

— Может, Дрэкс? — предложил он.

— Хорошее имя, — согласился Флеминг. — Такое, какое и должно быть у злодея — короткое, колкое и запоминающееся.

12. Бонд-рогоносец

— ЛЮБОВЬ? — ПЕРЕСПРОСИЛ БОНД. — Лучшее определение любви, которое я когда-либо слышал, дал друг Яна Флеминга — Харлинг. Он сказал, что любовь — это смесь нежности и похоти, и я с ним согласен.

— И это всё? — спросила Ханичайл.

— Всё, — ответил Бонд. — Для меня, во всяком случае.

Во время рассказов о том, как публиковались книги Флеминга, я чувствовал в Бонде какое-то напряжение — видимо, факт того, что с каждой такой публикацией терялась его индивидуальность, всё ещё преследовал его. Когда же мы отошли от этой темы, он сразу как-то повеселел и охотно принял предложение мисс Шульц, то есть Хани Райдер, о прогулке на её яхте. Более того, он настоял на том, чтобы и я отправился с ними. Мана. Хани забрала нас из отеля в восемь, а в восемь тридцать мы уже были на борту её судна.

За штурвал встал Бонд. Каллум — личный шкипер Хани — не возражал (видимо, получил от неё соответствующие распоряжения). Иногда, правда, он улыбался тому, как Бонд управляется с диаграммами и секстантами, однако в целом относился к нему вежливо, называя его «коммандер», чему Бонд, конечно, был рад. Сам Бонд получал от путешествия невероятное удовольствие, и Ханичайл во всём его слушалась.

К полудню женщина приготовила ленч — салат П. Дж. Кларка, холодного фазана и землянику со сливками. Бонд подобрал шампанское. Хани выглядела соблазнительно — будучи одетой лишь в нижний элемент своего купальника (Бонд сказал ей, что не любит, когда верхняя половина тела женщины загорает неравномерно, и она приняла это к сведению). Именно тогда — после ленча — и зашёл разговор о любви, подогретый выпитым шампанским, ярким солнцем и почти голой Ханичайл, и Бонд ответил на провокационный вопрос, заданный ею.

— Нежность и похоть. — повторила Хани. — Слова неотёсанного мужлана.

Бонд усмехнулся. Земля уже исчезла из поля нашего зрения, за штурвалом стоял Каллум, и яхта скользила к горизонту, оставляя за собой длинный белый шлейф. Хани встала, чтобы принести вторую бутылку шампанского. Я заметил, что грудь её уже вполне загорела. Когда Бонд наполнил её бокал, она сделала глоток и сказала мягко:

— Однажды, кавалер Бонд, вас настигнет сексуальное возмездие. И я очень хотела бы на это посмотреть.

— Боюсь тебя разочаровать, дорогая, но нечто подобное со мной уже произошло, — ответил он.

— Вот как?

— Да. Это случилось в 1955-ом, с девушкой по имени Тиффани. Я тогда был в Америке и работал над заданием, который Флеминг описал в романе «Бриллианты вечны». Я столкнулся там с бандой, называвшей себя «Пёстрая толпа». Они контролировали незаконный оборот алмазов. Тиффани была связана с ними. Флеминг написал о том, что я привёз девушку в Лондон, но о подробностях того, что было дальше, не упомянул.

Когда Бонд впервые увидел Тиффани в гостиничном номере в Лондоне, то за её откровенной сексуальностью и грубоватыми манерами разглядел душевно раненого человека. История, рассказанная ему Феликсом Лейтером о прошлом этой девушки, тронула его. И хотя большинство мужчин вряд ли стало бы связывать свою жизнь с женщиной подобного рода, Бонд ею заинтересовался. Его заинтриговало то, что с тех пор, как её в шестнадцать лет изнасиловала банда калифорнийских гангстеров, у неё не было мужчины. А то, что её мать когда-то была хозяйкой лучшего публичного дома в Сан-Франциско, делало её ещё более соблазнительной. И вот на борту «Королевы Марии» эта девушка предложила ему заняться с ней любовью. Причём безотлагательно. Бонд сделал это — и влюбился. Он всегда говорил, что женится на той, которая будет заниматься любовью столь же хорошо, как и готовить беарнский соус*. Тиффани обладала обоими преимуществами. Кроме того, она удовлетворила его мужское тщеславие — он сумел разбудить в ней желание секса с мужчиной. Конечно, зашёл разговор и о браке. Когда Бонд предлагал ей женитьбу, то делал это абсолютно искренне. Он вообще был предельно честным с ней во всём — уже на борту судна объяснил ей суть своей работы, то, что уже был в некоторой степени «замужем» за человеком по имени М., а также то, что они не смогут позволить завести себе детей, пока он не уйдёт из отдела «00». Однако хитроумная девушка предложила ему для начала просто пожить вместе. И по прибытии в Лондон у них начались проблемы.

Поначалу всё шло нормально. Бонд заблаговременно послал Мэй телеграмму, в которой предупредил, чтобы она приготовила особую цветочную эссенцию для ванн к его приезду. О Тиффани он не сообщил ей ни слова. Он не знал, как она отреагирует на появление в доме другой женщины, однако Мэй поступила вполне демократично, уехав к своей матери в Шотландию.

Те десять дней, которые Бонд провёл со своей новой избранницей, по праву могут считаться одними из самых счастливых в его жизни. М. был удовлетворён успешным окончанием дела о бриллиантах, и Бонд мог позволить себе расслабиться. Впервые после Марты де Брандт 007 жил с женщиной, с которой ему никогда не было скучно. Он показал ей Лондон — не туристический, а частный Лондон — они побывали в китайском ресторане в Лаймхаусе, обедали в Ритце (лучшая столовая в Европе), в Скотте (неизменная жареная камбала и чёрный бархат на столе для новобрачных) и в закусочной для таксистов в Виктории (лучшие в Лондоне сосиски и картофельное пюре). Не обошлось и без показа других достопримечательностей: королевских драгоценностей, музея архитектора Соуна, Сэвиль-роу, зоопарка, а также лондонской водосточной системы. Единственным моментом, когда Бонд с девушкой не нашли общий язык, стало желание Тиффани посетить театр, на которое Бонд возразил. В итоге весь день они провели в постели. Это была совершенно новая жизнь для каждого из них, и они наслаждались ею сполна.

Обстановка в квартире также становилась чем-то новым для Бонда. В кухне накапливалась грязная посуда, а после занятий любовью Тиффани просто накрывала постель покрывалом. Поначалу Бонд не возражал: подобные перемены словно возвращали его в юношество (как и любой сверхорганизованный человек, он тайно мечтал о беспорядке). Однако когда вернувшаяся из Шотландии Мэй презрительно фыркнула, увидев всю эту «красоту», то Бонд понял: что-то пошло не так. «Сегодня я чувствую себя уставшей, — сказала она ему, — а с завтрашнего дня позвольте мне приступить к исполнению своих обязанностей».

На следующее утро Бонд и Тиффани были разбужены грохотом мывшейся на кухне посуды. Это стало началом конца их отношений. Бонд по наивности думал, что ситуация ещё может наладиться, однако дальнейшие события показали, что он заблуждался. Мэй и Тиффани сразу как-то не приглянулись друг другу и вели себя словно две дикие кошки, соперничающие из-за территории.

Когда Бонд появился на кухне, Мэй вежливо поставила перед ним варёное яйцо и свежий номер «Таймс». Тиффани же заявила, что он предпочтёт копчёного лосося, повидло от Купера и газету «Экспресс». В итоге возникла конфликтная ситуация, в результате которой Бонд остался без завтрака и опоздал на работу.

В войне двух женщин он до конца пытался сохранять нейтралитет, однако с каждым днём делать это ему становилось всё труднее. Это была та война, к которой он не был готов и на которой попросту струсил. Он успешно противостоял и СМЕРШ, и Ле Шиффру, и господину Бигу, но определиться с тем, на чьей стороне ему играть — на стороне Мэй либо Тиффани — не смог. Со временем Тиффани утратила свою беззаботность, а Мэй — уравновешенность. Бонд стал раздражительным на работе и вялым в постели. М. чувствовал, что у него проблемы, но пока ничего ему не говорил. Бонд по-прежнему любил Тиффани, однако она всё больше нервировала его. Как-то она вела «Бентли» и помяла крыло машины. Прежде Бонд отнёсся бы к этому с иронией, теперь же он вспылил. Видя, что это какой-то замкнутый круг, он сделал то, чего до сих пор никогда не делал: обратился за советом, касающимся его личной жизни, к стороннему человеку — Биллу Таннеру: тот был мужчиной семейным и вполне здравомыслящим. Совет коллеги был бескомпромиссным: или, или. Либо Бонд женится, берёт на себя хозяйство по дому и увольняет Мэй, либо остаётся без Тиффани. Третьего не дано.

Слова начальника штаба оказались пророческими: совместное существование Мэй и Тиффани становилось невозможным. Тиффани всё чаще спрашивала себя, что давала ей жизнь с Бондом. Да, она по-прежнему любила его, но что имела взамен? Друзей в Лондоне у неё не было, а когда он уходил на работу, то она оставалась либо одна, либо в компании «этой суки» Мэй. Своих денег у неё также не было. Бонд, конечно, дарил ей подарки, и даже весьма дорогие — бриллиантовую заколку от Картье, большой флакон духов, нижнее бельё из шёлка и другие, однако в остальном он был достаточно экономен, а она к этому не привыкла. Она любила тратить столько, сколько хотела, теперь же такой возможности у неё не было. Она даже помаду не могла себе позволить купить без того, чтобы предварительно не согласовать это с Бондом. И хотя никто из них не желал споров, особенно по финансовым вопросам, они всё же случались, и неоднократно. Поэтому, когда Бонд получил своё новое задание, то несмотря на то, что выглядело оно скучным и рутинным, он испытал невероятное облегчение.

Задание заключалось в том, чтобы организовать наблюдение за британским министром, собирающимся провести свой отпуск в Эз-сюр-Мер* Министр был гомосексуалистом — «одним из тех», как выразился М. Бонд должен был пронаблюдать, чтобы никто из иностранных агентов не попытался соблазнить его — с тем, чтобы потом шантажировать. Такие случаи в мировой практике уже были. «Скандал лучше предотвратить, чем потом улаживать», — пояснил Бонду М.

Когда Бонд сообщил Тиффани, что едет во Францию, то та неожиданно попросила взять её с собой. «Всё, что мне нужно, это бикини и номер в „Негреско”*, — сказала она. — Я ведь нетребовательная девушка — ты знаешь». Это звучало соблазнительно, но Бонд ей отказал. Он понимал, что это может создать опасный прецедент — Тиффани будет проситься на каждое его задание и со временем создаст ему проблемы.

На всё задание у Бонда было пять дней. Он должен был присматривать за лидером нации неофициально, но задача облегчалась тем, что у того был личный детектив со Скотланд-Ярда, которого знал Бонд и который поведал ему о людях, с которыми министр собирался встретиться на курорте. Прибыв в Париж, Бонд тут же проверил переданный ему список у Рене Матиса из Второго бюро. Одним из будущих посетителей министра был некто Анри — человек, известный французской полиции, как неофициальный мужчина-модель, ранее судимый за кражи и мелкие правонарушения, связанные с наркотиками. Годом ранее он подозревался по делу о смерти служащего американского посольства и об утечке информации о НАТО. Прямых улик против него не было, но Матис сказал, что он был не тем человеком, с которым стоило бы водить дружбу.

Бонд встревожился, когда увидел этого Анри рядом с министром в одном из ресторанов в Каннах. Учитывая биографию типа, Бонду непременно нужно было вмешаться, но как? Поговорить с министром? Но он тут же представил себе гневное лицо оппонента и последующую жалобу на имя М. Нет, не пойдёт.Поговорить с Анри? Но это ещё хуже, да и слишком уж топорно. Тогда он связался с Ренаром — своим давним знакомым, и вскоре на вилле, где отдыхал министр и (со вчерашнего вечера) Анри, раздался телефонный звонок. Звонивший сообщил, что хочет поговорить с месье Анри, но дворецкий ответил ему, что тот в настоящее время спит и велел его не беспокоить. Тогда звонивший назвал имя, в ответ на которое дворецкий тут же разбудил вышеназванного постояльца. Через двадцать минут у виллы остановился роллс-ройс (организованный Ренаром), который увёз юношу в Париж — на кинопробу. Названное ему имя было именем знаменитого кинопродюсера, и в последующие годы Бонд наблюдал за восходящей звездой французского синематографа, ставшей таковой благодаря его стараниям и стараниям господина Ренара. Бонд до сих пор жалеет, что не потребовал тогда своего процента за удачно рекомендованный молодой талант.

Остальная часть его задания прошла без особых происшествий. Позже детектив сказал ему, что министр слегка оторопел от того, что его друг уехал столь внезапно, так и не попрощавшись.

— Но как тебе это удалось? — спросил детектив Бонда. — Ты его запугал?

— Нет. Я ль задел его тщеславие, а это действует сильнее.

Тиффани тем временем коротала одиночество в его лондонской квартире, конфликтуя с Мэй. Как-то она вспомнила его выражение о том, что семейная жизнь не складывает жизни, а вычитает их друг из друга. Поначалу она не очень понимала его, теперь же оно становилось для неё всё более и более очевидным.

Благодаря Бонду она попала в Англию без паспорта, и на таможне ей сообщили, что она сможет получить его позже в американском посольстве. Почему бы не сделать этого сейчас, пока любимого нет дома? Взяв такси, она отправилась на площадь Гросвенор. Вошла в здание посольства и тут же попала в свой родной мир — пахнущий американской жидкостью для полоскания рта, кондиционированным воздухом и фильтрованным кофе. Здесь говорили с американским акцентом, на столах лежали номера «Нью-Йорк Геральд Трибьюн», а флажки пестрели звёздами и полосами. Почувствовав себя как дома, Тиффани затосковала по Нью-Йорку. «Вам вон в ту дверь», — сказал ей симпатичный майор — служащий посольства. Оказалось, что он был родом из Калифорнии, и они тут же обменялись несколькими фразами о Сан-Франциско. Внезапно Тиффани обнаружила, что ей хочется говорить и говорить с ним о своей родине. Через пять минут майор уже приглашал её на ужин. Она отказала, но само приглашение было ей приятным. Выходя из посольства, она чувствовала себя гораздо счастливее, чем в последние несколько недель.

Пользуясь своим служебным положением, майору посольства не составило большого труда навести справки о хорошенькой мисс Кейс. Более того, он узнал и номер её телефона и, хотя в этом не было необходимости, позвонил ей и сказал, что она должна прийти в посольство в двенадцать часов следующего дня. Тиффани пришла, и он предложил ей уже пообедать. На этот раз она приняла приглашение, и они пообедали.

Примерно на этом этапе развития их отношений Бонд вернулся из Франции. Он сразу же обнаружил перемену: Тиффани стала какой-то более счастливой и одновременно более отдалённой от него. Более страстной в постели, и вместе с тем более критичной. Короче, являла собой все признаки женщины, имеющей роман на стороне. Но Бонд, которому никогда раньше не наставляли рогов, поначалу не понял этого, и не знал, что думать. Что было не так? — спрашивал он себя. Может быть, он оказывает ей слишком мало внимания? Тогда он купил ей новые духи, новое нижнее бельё, и они совершили путешествие во Францию. Однако было уже поздно. Несмотря на богатый любовный опыт, приобретённый им в отношениях с другими женщинами, ему так и не удалось разгадать тайны женского сердца, и сейчас он ощущал себя потерпевшим поражение. В довершение ко всему, он стал ещё и ревнивым. Это совершенно новое для него чувство поглотило его целиком, и он начал вести себя как неопытный юноша. Он пытался успокоить себя — в конце концов, есть и другие девушки, и не сошёлся свет клином на одной только Тиффани. Всё равно это не помогало.

Тогда он попробовал поговорить с ней на эту тему и даже угрожал ей. А в один из вечеров, будучи пьяным, ещё и ударил. На следующее утро он раскаивался в содеянном и просил у неё прощения, но Тиффани была непреклонна. Когда он вернулся вечером с работы, её в доме уже не было. «Она ушла», — сказала ему Мэй. Бонд подошёл к столу и обнаружил на нём записку:

Бонд с трудом взял себя в руки. До сих пор всегда он оставлял женн, и никогда — они его, и поэтому сейчас он чувствовал себя преданным. Его самолюбие было задето. Только теперь он понимал, насколько сильно любил Тиффани. Однако у него ещё оставалась надежда, что всё можно исправить, и они смогут пожениться. Он навёл справки об отеле, в котором она остановилась, и написал ей письмо. Письмо вернулось обратно нераспечатанным. Он не мог в это поверить. Никогда прежде ни одна женщина так с ним не поступала. Он узнал номер её телефона и позвонил ей. Она совершенно спокойно ответила ему, что завтра уезжает в Штаты. Он попросил у неё возможности увидеть её ещё хотя бы раз. Она согласилась. Он шёл на эту встречу, убеждённый в том, что ему удастся вернуть её. Однако увидев её в компании симпатичного американца, он понял, что всё было кончено. Она смотрела на своего нового избранника взглядом, который прежде Бонд никогда в ней не замечал, и который тут же вылечил его. Это был взгляд женщины, которая имеет своего мужчину — мужчину, который принадлежит ей целиком и полностью. А ведь ещё несколько часов назад Бонд собирался стрелять в него. теперь же он обрадовался возможности купить ему выпить. Всё прошло цивилизованно. Они поговорили о Нью-Йорке и о Сан-Франциско. Бонд пообещал навестить молодожёнов, когда в следующий раз побывает в Штатах. Пожелав им удачи, он поцеловал на прощание Тиффани и сказал ей «до свидания». Вернувшись в Челси, он хотел купить для неё розы и передать их через посыльного, но никак не мог найти цветочный магазин. Хотя, возможно, это было и к лучшему.

13. Унылая жизнь

слушая эту историю. я только теперь понял, насколько непросты были отношения Бонда со слабым полом. Все эти его однодневные встречи, мимолётные знакомства, отношения с замужними женщинами — всё было направлено на то, чтобы доказать им своё мужское превосходство, в реальности же он был человеком легко уязвимым и ранимым. Об этом упоминал Флеминг, и об этом, конечно же, должен был догадаться и я.

После нашего возвращения на берег я хотел поговорить с Бондом по поводу задания, которое Флеминг описал в одном из своих самых сильных романов о нём — в романе «Из России с любовью». У моего оппонента, однако, были другие планы. Следующим утром после завтрака, когда я сидел на террасе и пробегал глазами свежий номер «Нью-Йорк Таймс», он появился, одетый в тёмно-синюю рубашку и свежевыстиранные белые брюки.

— Сегодня я должен встретиться с госпожой Шульц, — сказал он. — А вас хотел бы попросить ответить за меня на один телефонный звонок — мне позвонят из Лондона. Из «Юниверсал Экспорт», если быть точнее. Звонить должен М. Я пытался связаться с ним всю неделю.

— И что я ему отвечу?

— Что мы уже почти закончили, и я жду с ним встречи. Скажите ему.

Голос Бонда был прерван автомобильным гудком. Из подъехавшего «Роллса» высунулась Хани и помахала ему рукой.

— Скажите ему, что я хотел бы знать, что происходит.

М. так и не позвонил, а Бонд вернулся в отель поздно вечером. В сопровождении Ханичайл, которая выглядела весьма довольной. Оказалось, что они рыбачили в открытом море. И поймали рыбу-меч длиною в восемь футов*

— Никогда не знал, что вы любите рыбачить, — сказал я Бонду.

— А я и не люблю, — ответил он. — М. не звонил?

— Нет.

— Странно. Интересно, что сказал бы Ян, если б его заставили рыбачить после ухода на пенсию.

— А кто говорит об уходе на пенсию?

— Я. Меня уже достаточно долго здесь маринуют, решая, возвращать на службу или нет. Спасибо вон — госпоже Шульц — помогает мне коротать время.

— То есть вы рыбачили с ней со скуки?

— Скука? Возможно. Но сейчас мне не более скучно, чем было бы в Лондоне в ожидании принятия аналогичного решения моего начальства, и уж тем более не так скучно, как это было после отъезда Тиффани в 1955 году. Вот тогда это действительно была смертельная скука.

Флеминг охарактеризовал тот период жизни Бонда как унылый, «липкие щупальца которого обвили шею Бонда и медленно душили его». Отчасти это действительно было связано с отъездом Тиффани, но с другой стороны Бонд понимал, что это было и расплатой за тот стиль жизни, который он вёл. Его организм работал на износ, задания требовали железных нервов и неимоверных мускульных усилий, и это не могло на нём не сказаться. Поэтому он пересмотрел своё отношение к унылости, считая её уже непременным атрибутом своей жизни, а не чем-то из ряда вон выходящим, из-за чего следует расстраиваться и нервничать.

Турецкая миссия Бонда, описанная в романе «Из России с любовью», была важна для него с нескольких точек зрения. Во-первых, избавляла от той самой скуки. Во-вторых, давала ему шанс вновь поквитаться со СМЕРШ. А в-третьих, стала переломным моментом его карьеры. Флеминг описал её в своём произведении настолько подробно, что в один момент М. даже пригрозил закрыть проект, ссылаясь на закон о государственной тайне. Дело в том, что представители СМЕРШ действительно задумали вовлечь Бонда в тщательно спланированный ими шпионский скандал — приманкой должны были послужить девушка Татьяна Романова (сотрудница МГБ) и шифровальная машина «Лектор». По поручению М. Бонд поехал в Стамбул, встретился там с девушкой, переспал с ней, поверил в то, что она в него влюбилась, а затем, по пути их следования в Лондон в «Восточном экспрессе», расправился с профессиональным киллером по фамилии Гранитский (он же Донован Грант).

Операция вновь стала неудачей для СМЕРШ. Но страшная правда заключалась в том, что ещё до её начала представители данной организации прознали про суть обмана книг о Бонде. Кое-кто поговаривал, чтобы обнародовать данный факт, однако генерал Грубозабойщиков, переживший Сталина и Берию, хорошо понимал, чем может для него обернуться факт признания им собственной легковерности. Многие его коллеги поплатились жизнями за гораздо меньшие ошибки. И поэтому он поступил так, как поступил бы любой другой профессионал его уровня: вынес все документальные доказательства существования Бонда на задний двор главного здания СМЕРШ и сжёг их дотла. И одновременно с этим разработал вышеописанную схему его ликвидации. Вот как на самом деле зародился этот замысел. Вот почему для этой цели был приглашён боец такого уровня, как Гранитский, и вот почему победа над последним стала для Бонда таким триумфом.

После неудачи с Гранитским СМЕРШ не оставлял попыток. Следующий сюрприз ждал Бонда в Париже в отеле «Ритц» — на сей раз это была шпионка Роза Клебб, замаскированная под миловидную старую леди — любительницу вязания. Тогда остриё каблука её туфли, начинённое ядом японской рыбы-иглобрюха, всё же настигло его. Но благодаря своей выносливости (а может быть, и низкому качеству советского фугу в том году), Бонд выжил. Операция по его ликвидации начинала выходить из-под контроля. Он всё ещё не умер, а СМЕРШ уже потерял Оборина, Гранитского, и вот теперь — Розу Клебб. «Ну и пусть остаётся лишь литературным персонажем романов Флеминга, — подумал Грубозабойщиков. — Зачем его разоблачать, зачем пытаться убивать, если вон какие потери. Кроме того, он и так едва жив после отравления фугу. Да и документальных доказательств его существования уже нет».

Сложилась парадоксальная ситуация, когда и британская, и советская стороны стремились к сокрытию факта существования данного агента. Это обезопасило Бонда от дальнейших нападок советских спецслужб. Однако утешало это мало — физическое состояние 007 действительно оставалось неважным. Флеминг даже подумывал отказаться от дальнейшего развития книжной эпопеи своего героя. Летняя ипохондрия Бонда была не просто ипохондрией — она была следствием годами накапливавшейся в его организме усталости, а напряженность турецкой миссии (повышенные сексуальные потребности Татьяны Романовой и схватка с ужасным Грантом) вымотали его окончательно. Поэтому он и пропустил тот опасный укол от Розы Клебб.

Однако ошибся на том задании не только он. Рене Матис — его коллега из Второго бюро — также допустил оплошность. Прежде чем отправить в главный офис шпионку Клебб в корзине для белья, он должен был обыскать её. Он этого не сделал. Женщина проглотила спрятанную на ней капсулу с цианидом, и по приезду в главный офис Второго бюро её обнаружили мёртвой.

После случившегося Бонд провёл некоторое время в небольшой частной клинике в Париже — тщательно охраняемый и в состоянии медикаментозного сна. По его словам, первыми симптомами действия яда были адская боль и чувство нехватки воздуха. Однако он не впал в беспамятство, и своим спасением фактически был обязан Матису — тот стал делать ему искусственное дыхание ещё до того, как подоспел врач. Поначалу были опасения, что яд вызовет необратимый паралич или угнетение нервной системы. Однако этого не произошло — организм Бонда оказался чрезвычайно выносливым. Спустя две недели на специальном самолёте королевских ВВС его доставили в лондонскую клинику, где ведущие медики страны признали его полностью восстановленным. И М. (который так и не навестил его) всё ждал, когда он вновь приступит к своим обязанностям. Однако это оказалось непростым. Бонд морально был не в состоянии работать. Им вновь овладела апатия, кроме того, никаких близких людей, к которым он мог бы обратиться за психологической поддержкой, у него уже не осталось. Татьяна Романова полностью исчезла из его жизни (после долгих допросов она изменила своё имя и уехала в Австралию — куда именно, Бонд не знает), а тётя Чармиан уехала в Суссекс. Единственным человеком, который поддержал его в то трудное для него время, был врач-невропатолог, консультирующий сотрудников Секретной службы, — Джеймс Мэлони. Именно он вернул его в нормальное жизненное русло. Они так и остались друзьями, и Бонд до сих пор относится к нему, как к священнику.

Когда Мэлони впервые посетил Бонда, тот уже был выписан из клиники. Доктор с трудом уговорил обеспокоенную Мэй впустить его к нему. Бонд был обеспокоен не меньше своей домохозяйки — за последнее время он слишком часто видел докторов. Однако сэр Мэлони оказался первым, кто принёс ему выпить. Они разговорились, и неожиданно для себя Бонд рассказал ему всё — о своём детстве, о молодости и о родителях. Сэр Мэлони стал первым человеком, который узнал о Бонде больше, чем кто-либо.

— Вы — пуританин-романтик, — сказал он ему под конец. — И поэтому в постоянном конфликте с самим собой.

— То есть я так и не повзрослел?

— Нет. И не повзрослеете, пока не разрешите ваш конфликт. А тот стиль жизни, который вы избрали, лишь усугубляет его.

— То есть?

— Одна часть вас, доставшаяся вам от отца, стремится к упорядоченности — это видно по вашей квартире и по тому, как вы одеваетесь. Другая — доставшаяся от матери — протестует против такого порядка. Это заставляет вас от него убегать. Но проблема в том, что делать это вы можете только упорядоченно — во время своих заданий. В этом и состоит вся суть конфликта.

Мэлони произнёс эти слова спокойно, однако Бонда они озадачили, даже напугали.

— Выходит, что мне нужно уйти со службы? — спросил он.

— Нет. Вы идеально для неё подходите — поэтому и живы до сих пор.

— Тогда что же делать?

— Бороться со скукой.

На следующий день в большом загородном доме сэра Джеймса Мэлони Бонд начал свою терапию. Он бегал, плавал и занимался гимнастикой. Также упражнялся в скоростной езде и в штурмовой подготовке. Решал математические головоломки, подвергался массажу и контролю над питанием, проходил медицинские тесты.

Сэру Мэлони было интересно наблюдать за прогрессом своего пациента, и он остался им доволен. Бонд до сих пор благодарен ему за то, как он зарекомендовал его М. перед ямайской миссией, описанной Флемингом в романе «Доктор Ноу». М., конечно, никому поблажек не делал (да и для себя их не просил), однако многие читатели книг Флеминга наверняка нашли диалог его и сэра Мэлони «бессердечным и неприятным», как выразился один рецензент. М. говорил о своём подчинённом, как о каком-то расходном материале, и даже цинично перечислил Джеймсу Мэлони органы, без которых человек вполне может обойтись — жёлчный пузырь, селезёнка, миндалины, аппендикс, одна почка, одно лёгкое, две из четырёх-пяти кварт* крови, две пятых печени, большая часть желудка и половина мозга. //1

Однако сам Бонд считает подобную позицию своего шефа вполне оправданной. На их службу тогда оказывалось давление — по поводу недавних потерь и утечек информации. Были разговоры о предательстве и о предателях, и противостояние Секретной службы и Службы безопасности* достигло своего предела. Реакция М. на всё это была вполне ожидаемой — повышение требований ко всем сотрудникам, в том числе и к самому себе. «Чтобы работа выполнялась качественно — нужно быть строгим», — подытожил мне Бонд.

Также я был удивлён тому, что он выступил в защиту своего шефа по поводу замены его любимой «Беретты» на «Вальтер ППК». «Возможно, он и сделал это в несколько грубой форме, — сказал Бонд, — но дальнейшие события показали, что он был совершенно прав». Новое оружие Бонда показало себя с гораздо лучшей стороны, нежели старое, Бонд довольно быстро привык к нему, и не раз был обязан ему жизнью.

Миссия против доктора Ноу оказалась для Бонда удачнее, чем предыдущая. И в отличие от последней (полной лжи и лицемерия), здесь всё было предельно ясно, и он действовал против доктора, как против чётко обозначенного врага. Флемингу было позволено описать способ, которым Бонд разыскал его пристанище на острове Крэб Ки. Доктор был уничтожен, а вместе с ним исчезла и угроза запуску американских ракет с мыса Кеннеди.

Тем временем обострилась ситуация в Восточной Европе. Венгрия восстала против просоветского режима. Границы её с Западом тут же были открыты, и советская Россия вместе со своими сателлитами стала уязвимой для шпионажа. Впервые после окончания войны западные Секретные службы получили возможность этим воспользоваться.

Работы в службе Бонда прибавилось. По приезду с Ямайки он тут же с головой окунулся в офисную деятельность по поддержанию контакта с Восточной Европой. Из отдела связи шёл непрерывный поток сообщений, и в штаб-квартире одна за другой созывались срочные конференции, на которых принимались оперативные решения. Доходило до того, что Бонду удавалось поспать лишь несколько часов в сутки — на раскладушке в служебной комнате. Всё это утомляло его. Ему не нравилось, что он занимается офисной деятельностью, пока другие занимаются активной — там, в Венгрии.

Однако на венгерскую жилу запала не только служба Бонда. Американское ЦРУ также пыталось урвать свой кусок от этого пирога. Обе службы имели своих агентов в Будапеште и стремились увеличить их число — на будущее. С приходом советских танков, однако, стало ясно, что повстанцам не выдержать. Когда ситуация накалилась до предела, М. вызвал Бонда к себе. Выглядел он усталым, в его кабинете висел застарелый запах табачного дыма и ночных конференций, и для поддержания бодрости шеф баловал себя кофе из термоса.

— Готовы к активным действиям, 007? — спросил он. — Надеюсь, что чувствуете вы себя свежее, чем выглядите.

— Я уже давно жду их, сэр.

— Я так и думал. Я специально держал вас в резерве на случай обострения ситуации. И как вы уже догадались, именно это и случилось. Вам нужно максимально быстро посетить Будапешт. Ваш коллега, 009, выполняющий роль посредника между группами повстанцев, перестал выходить на связь сорок восемь часов назад. Это может быть связано с боевыми действиями, нарушившими систему коммуникации, но так или иначе, мы потеряли полную картину происходящего. Самое страшное, 007, — М. сделал паузу, — что именно он отвечал за расширение нашей венгерской сети. У него полный список всех имён, контактов и потенциальных агентов. Вы представляете, что произойдёт, если этот список попадёт в руки врага? Сколько людей тут же окажутся под ударом?

Бонд промолчал. Конечно, он прекрасно себе это представлял. И оба они — и он, и М. — понимали, что нужно делать в этом случае.

— Детали у начальника штаба, — продолжил М. Он произнёс это спокойно, но судя по тому, как он взял со стола свою трубку, Бонд видел, что он нервничает.

— Я сделаю всё возможное, чтобы разыскать его, — сказал Бонд.

— Главное — не он, — ответил М. — Главное — список.

Все революции пахнут одинаково, и первое, что почувствовал Бонд, когда оказался в Будапеште той осенью — это незабываемый запах насилия. В воздухе висел смрад дымящихся зданий, не погребённых тел и дизельного выхлопа советских танков. Но это также был и запах безнадёжности. Теперь уже было ясно, что восстание обречено. Правительственные войска постепенно возвращали контроль над городом. Скоро начнутся аресты, обыски и допросы. Скоро всё закончится.

Очаги сопротивления сохранялись в здании университета, где засели студенты, а также в некоторых районах старого города, где ещё развевались знамёна свободы. Бонд, переодетый в рабочего (серая рубашка и кепка, поношенные брюки), бодро шагал по улицам Будапешта, и «Вальтер ППК» в наплечной кобуре придавал ему уверенности. В Вене, где он получил необходимые документы и венгерскую валюту от начальника тамошней станции, поставленная перед ним задача казалась несложной, здесь же он понимал, насколько ему будет непросто. Чтобы встретиться с 009, ему нужно будет разыскать некую Нашду — его любовницу, проживающую в старом городе, либо человека по фамилии Хейнкель. Всё это было довольно хлопотным, учитывая хаос, царивший в городе. Телефоны не работали, не ходил транспорт, а если бы его поймали русские. Он спросил себя, сколько времени он сможет выиграть при встрече с этими коренастыми, полными решимости, людьми, с красными звёздочками на фуражках и с автоматами в руках. Хейнкель, по словам начальника венской станции, был доверенным лицом 009, и последний держал радиосвязь с Веной исключительно через него.

Когда на одной из соседних с Бондом улиц разразилась очередная перестрелка, он поспешил укрыться в недостроенном здании неподалёку от железнодорожного вокзала, где дождался темноты и только потом выбрался. Остерегаясь светящихся прожекторов, контрольно-пропускных пунктов и патрулей, он продолжил свои поиски.

Нужный ему адрес оказался квартирой в большом многоэтажном здании недалеко от Дуная. Лифт не работал, свет в подъезде не горел, и чтобы найти нужную ему дверь, Бонд зажигал спички. Найдя её, он позвонил. Ответа не последовало. Тогда он толкнул дверь, и она поддалась. Он зажёг новую спичку. В прихожей царил хаос; картины, когда-то висевшие на стенах, теперь валялись на полу; мебель была поломана, выдвижные ящики выпотрошены. Вдоль стены Бонд увидел следы крови. Спичка погасла. Достав пистолет, он зажёг другую. В спальне на большой металлической кровати лежал агент 009. Лицо последнего было перекошено, глаза вытаращены. Пока Бонд рассматривал широкую резаную рану на его шее, погасла и эта спичка. Смысла зажигать другую Бонд уже не видел. Убрал пистолет в кобуру и двинулся к выходу.

Задание было выполнено (вернее, провалено). 009 погиб в напрасной попытке расширить их венгерскую шпионскую сеть, а сам список Бонду уже не найти — тот, кто убил 009, наверняка уже это сделал — оставив квартиру вверх дном. И кем бы он ни был, выяснить это уже не удастся — по крайней мере, не с помощью советских солдат, патрулирующих улицы города. Остаётся одно: побыстрее убраться отсюда, вернуться в Лондон и доложить М. об исходе операции.

Бонд двигался на ощупь, то тут, то там натыкаясь на фрагменты разбитой мебели. Чтобы обезопасить себя, он протянул руку и внезапно наткнулся на что-то мягкое. Женскую грудь.

— Стоп, — сказал ему голос. — Подними руки.

Бонд повиновался и почувствовал, как его обыскивают в поисках оружия. После того, как оно было найдено и изъято, в лицо ему ударил свет карманного фонаря.

— Пошли, — сказал ему другой голос — раздавшийся сзади. — Мы опаздываем.

Итак, их было двое — мужчина и женщина. Мужчина с фонарём, и женщина, на которую Бонд наткнулся. Кроме фонаря, в руках мужчины был и пистолет, больно упиравшийся Бонду в почки. Оба были в белых халатах — как санитары. Спустившись по лестнице и выйдя во двор, все подошли к находящейся неподалёку машине скорой помощи.

— Садись.

Бонд повиновался.

— Куда мы едем? — спросил он.

— К Хейнкелю. Он хочет с тобой поговорить.

Шофёр знал город хорошо; включив проблесковый маячок и сирену, он понёсся по его улицам, и дорожные посты перестали быть для него проблемой. Бонд посмотрел на женщину. У неё было круглое белое лицо и очки со стальной оправой. Голову украшал медсестринский головной убор с большим красным крестом, а в переднике она держала пистолет. Что-то в её выражении говорило Бонду, что она не прочь бы им воспользоваться.

Через некоторое время машина замедлилась и въехала в высокие ворота. Бонд увидел, что они оказались в парке. Потом были ещё одни ворота, деревья, длинная стена, и, наконец, они остановились у низкого серого здания. В воздухе стояло странное зловоние. Внезапно тну ночи нарушил пронзительный крик, словно донесшийся из преисподней. Он продолжался некоторое время, а потом превратился в отвратительный истерический смех. Бонд невольно отступил назад. Женщина рассмеялась и подтолкнула его своим оружием.

— Видите, как вы волнуете заключённых? — сказала она.

— Заключённых? — переспросил Бонд.

— Гиен. Никогда раньше не были в зоопарке?

Бонд вошёл в здание, где увидел сидящего за столом крупного человека в охотничьей куртке, курящего сигару. На столе перед ним лежал автомат.

— Ну как? — спросил человек.

Женщина покачала головой.

— Перерыли всё вверх дном — ничего, — ответила она. — Этот, — она указала на Бонда, — тоже пришёл туда. Судя по акценту, англичанин. Избавиться от него?

Её круглое лицо было безразлично, однако за стёклами очков Бонд уловил вспышку нетерпения.

— Розалия, дорогая, это же мистер Бонд! Как мы можем избавиться от него? И что он о нас тогда подумает?

Розалия всё поняла и удалилась.

— Простите за неудобства, — продолжил человек, — но сами видите — обстановка здесь сложная. Садитесь. Меня зовут Хейнкель. Когда началось восстание, служащие покинули этот зоопарк. Вот мы здесь и укрываемся. А вы, стало быть, приехали за ноль-ноль-девятым? Я получил распоряжение из Вены подстраховать вас. Вам повезло, что вы не наткнулись на патруль.

Большая волосатая рука подвинула к Бонду бутылку шотландского виски. Бонд налил себе щедрую порцию и медленно выпил. Он целый день ничего не ел, и напиток показался ему вкусным.

— И кто же его убил? — спросил он.

Большой человек пожал плечами.

— Не знаю. Здесь в последнее время многих поубивали. А он зачем понадобился? Вена мне об этом не сообщила.

— Они чувствовали, что ноль-ноль-девятому нужна помощь. И как мы видим, это действительно было так.

— Только помощь и всё, мистер Бонд? И на кону больше ничего не стояло?

— А что ещё должно стоять?

— Ну, не знаю. Список, например, какой-нибудь. Список имён. Вы ведь приехали за ним?

Большая рука на столе подвинулась ближе к оружию. «А ведь это укрытие ему подходит, — подумал Бонд. — Он ведь животное — пусть и человекоподобное. и именно здесь ему и место, но только в клетке».

— Мне нужен этот список, мистер Бонд, — продолжил Хейнкель.

— А зачем он вам, Хейнкель? И вообще, на чьей вы стороне?

Хейнкель рассмеялся неприятным смехом.

— На своей, мой друг, на своей. Самая выгодная сторона. Кто больше платит — на того и работаем. Вот за этот список, например, кто больше заплатит — англичане или русские?

— Опасные игры, — ответил Бонд. — Но почему вы думаете, что этот список у меня? Когда я приехал, 009 был уже мёртв.

— Ах да, конечно он был мёртв. Но ведь в Лондоне вы получили соответствующие инструкции — куда ехать, где смотреть. Список, мистер Бонд, список.

Палец собеседника уже лежал на спусковом крючке. Бонд решил пойти на блеф.

— Хорошо, — сказал он. — Предположим, что у меня есть тот список, о котором вы говорите. Сколько за него будет причитаться мне?

— Нисколько, мистер Бонд. Вы отдадите его нам бесплатно или мы заберём его у вас силой. Вспомните, как закончил свою карьеру ваш коллега 009.

Бонд мысленно оценил путь возможного полёта пули. Этому его обучил человек по фамилии Роскоу — на курсах по стрельбе. В своё время тот работал в цирке, а потом переквалифицировался в специалиста по уклонению от пуль в Реджентс-парке. Бонд решил, что настал момент применить полученные им навыки на практике.

Между ним и дулом автомата стояла бутылки виски, которая, несомненно, может доставить проблемы. Правой рукой он резко отбросил её к стене и одновременно с этим повернул своё тело боком и пригнул его к полу. Когда Хейнкель нажал на спусковой крючок, пули пролетели в футе от Бонда.

Это была храбрая попытка — но бесполезная. Прежде чем Бонд добрался до Хейнкеля, Розалия и двое мужчин ворвались в комнату и взяли его на прицел.

— Нам его убить, Хейнкель? — крикнула женщина.

— Не сейчас, Розалия. Он нам ещё пригодится. Встать, мистер Бонд. И без глупостей на этот раз — я редко промахиваюсь дважды.

Бонд медленно встал.

— Об его Розалия, — сказал Хейнкель. — Полностью.

Бонду ничего не оставалось, как покориться. Липкие пальцы женщины стали снимать с него одежду. Глаза её заблестели сквозь очки, а рот приоткрылся, и Бонд увидел её маленький розовый язычок.

— Не торопись, Розалия.

Бонд постарался не обращать внимания на происходящее. Никогда в жизни он ещё не чувствовал себя более раздетым. После того как женщина достаточно покопалась в его одежде, Хейнкель сказал:

— Ладно. Список не при нём. — И обратился к Бонду: — Вижу, вы упрямы, мистер Бонд, но я дам вам ещё один шанс. Я щедр, хотя и не люблю злоупотреблять этой щедростью. Завтра утром я и мои люди покинем Будапешт, а до того времени я предлагаю вам подумать и вспомнить, где вы спрятали список. Подумайте хорошенько. А чтобы вам не было скучно, мы приставим к вам компаньона.

Мужчины скрутили Бонду руки и вывели его в коридор. Здание, в котором они находились, было обезьянником. Здесь в клетках находились маленькие серые обезьяны — сидевшие на насестах, словно птицы; смирные орангутанги, нервозные макаки-резусы, а также мандрилы с их могучей задней частью. Клетки не убирались уже несколько дней, и воняло страшно. Животные с любопытством разглядывали странное голое существо, шедшее по коридору; некоторые из них кричали. В конце коридора находилась маленькая стальная дверь. Один из сопровождавших Бонда мужчин открыл её и втолкнул его внутрь.

— Спокойной ночи, мистер. Знаю, что вам больше по душе провести её с какой-нибудь соблазнительной красоткой, но в данный момент мы не можем предоставить вам такой возможности. Утешает только то, что вам здесь не будет скучно. И если ваша память не восстановится, то вы будете сидеть тут до тех пор, пока вас не найдут русские, ну а мы уже позаботимся о том, чтобы они точно знали, кто вы такой.

Мужчины вышли в коридор и заперли дверь. Бонд напряг уши, но ничего подозрительного больше не услышал. Солома под его ногами была сырой и рыхлой, а вонь накопленных в камере экскрементов сочеталась с тошнотворным запахом гниющей здесь еды. Однако среди всего этого Бонд уловил и другой висевший в воздухе запах — едкий запах напуганного животного. Некоторое время 007 стоял в неподвижности, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. Через зарешёченное окно в камеру проникал слабый лунный свет, и вскоре Бонд разглядел находящуюся снаружи здания заасфальтированную аллею. Внезапно раздался шелест соломы, и большая чёрная фигура прыгнула на решётку, потом с взвизгом отпрыгнула обратно и вновь атаковала её, яростно встряхнув. Постепенно тряска решётки прекратилась, и животное, швырнув в воздух солому и накрыв голову лапами, отошло в угол. Бонду не нужен был зоолог, чтобы сказать ему, что его сокамерником была горилла.

Он попытался оценить ситуацию. До тех пор животное будто бы игнорировало его присутствие, однако это не могло длиться долго (Бонд, конечно, знал, что гориллы — вегетарианцы, но в сложившейся ситуации это не казалось обнадёживающим). Он был гол и безоружен, а обезьяна была раза в два сильнее его.

Волоча лапы по соломе, горилла вновь переместилась к зарешёченному окну. На мгновение она замерла, и Бонд увидел, насколько она была огромна. Захватив прутья решётки, она вновь принялась их трясти. Видя, что ничего не меняется, она издала гневный вопль и принялась метаться по камере как огромный косматый снаряд. Она двигалась гораздо быстрее, чем этого мог ожидать Бонд.

Через некоторое время она вновь заняла своё место в углу, сердито да, и что-то бурча себе под нос. Глаза Бонда тем временем окончательно привыкли к темноте, и позади неё он разглядел лежащее на полу тело девушки. Он увидел, что рука последней шевельнулась, и её большой палец поднялся вверх. Она была жива! Бонд направился было к ней, но в этот момент горилла гневно зарычала, а затем подпрыгнула, ударила себя в грудь и яростно набросилась на решётку. Было очевидным, что находящихся в зоопарке животных не кормили уже несколько дней, и отчаянные и голодные, они хотели одного: свободы.

Тогда Бонд принял решение: плотно сцепив ладони вместе, он размахнулся и со всей силы ударил ими обезьяну по шее. Это оказалось ошибкой: хотя рёбра его ладоней и были натренированы по системе каратэ, они встретили плотный мышечный корсет обезьяны и её густую шерсть, которые, несомненно, сыграли свою защитную роль. Длинная лапа животного хлестнула по нему и вывела из равновесия, однако через секунду он уже вновь был на ногах, готовый к схватке, которую по глупости спровоцировал.

Однако к его изумлению, горилла, вместо того, чтобы атаковать, вновь метнулась к решётке. Она бросилась на неё так яростно, что та чуть поддалась, и кусок окружающего её цемента отвалился, с грохотом упав на находящуюся снаружи здания аллею. Бонд вдруг понял, что его спасение состоит в том, чтобы пугать животное до тех пор, пока оно не выбьет эту злосчастную решётку полностью. Тогда он отошёл к двери и принялся тарабанить в неё руками и ногами и кричать на обезьяну до тех пор, пока не охрип. «Помогай!» — крикнул он девушке. Та присоединилась к нему, и напуганная горилла атаковала решётку до тех пор, пока последняя не вылетела на улицу.

Животное тут же выскочило в образовавшуюся брешь и исчезло в темноте. Измождённый Бонд упал на пол. Но несколько секунд спустя поднялся и вместе с девушкой покинул камеру. Ни Хейнкеля, ни его охранников на территории зоопарка уже не было. Оставался только один человек — рядом с машинами скорой помощи. Бонд разделался с ним, вернул себе своё оружие и — что было более важным — свою одежду. Через некоторое время они с девушкой уже мчались на машине по предместью города.

— Вы кто? — спросил он её.

— А вы?

— Джеймс Бонд. К вам в камеру меня упрятал Хейнкель.

— Бонд? — переспросила она с придыханием. — Но почему вы приехали так поздно? Мы ждали вас раньше.

— Вы мне всё-таки скажете, как вас зовут?

— Нашда. Когда Хейнкель убил 009, я была рядом. Он упрятал меня в эту вонючую камеру и думал, что горилла меня в ней растерзала. Два дня я пролежала на соломе, изображая из себя труп. А в реальности горилла так же испугалась меня, как и я её. Всё, чего она хотела — это выбраться из камеры.

Бонд вёл автомобиль мимо групп беженцев, мимо горящих танков, и заблаговременно объезжая блокпосты.

— Как 009 сошёлся с Хейнкелем? — спросил он.

— С Хейнкелем? Тот выдавал себя за венгерского патриота, проник к последним в доверие и получил поддержку ЦРУ. 009 в нём не сомневался. А потом узнал, что он и его люди — обыкновенные мародёры. Пользуясь беспорядками, они грабили банки и похищали ювелирные украшения. Верхом цинизма было то, что они завладели для этих целей тремя машинами скорой помощи.

— И завтра утром куда намыливаются?

— В Австрию — с награбленным.

— 009 погиб из-за списка?

— Да, но не только. Он пригрозил Хейнкелю разоблачением.

— Где сам список?

— В бумажном виде его никогда не было. 009 заставил меня выучить все имена и адреса наизусть.

К концу дня они благополучно пересекли австрийскую границу и вечером уже были в Вене. Волнение от происходящего улеглось, и Бонд мог позволить себе получше рассмотреть девушку. Это была молодая симпатичная венгерка с короткими светлыми волосами и большим чувственным ртом. «Хорошо целуется, наверное», — подумал он. Однако о том, чтобы заигрывать с ней, не могло быть и речи. Она была девушкой 009, а последний погиб. Главное сейчас — работа. Они отправились к начальнику местной станции, офис которого находился в бизнесс-центре на Дрезднерштрассе.

— У тебя хорошая память, — сказал Бонд девушке. — Запомнить столько имён.

— Просто концентрация внимания, мистер Бонд.

— В самом деле? Кстати, зови меня Джеймс.

Начальник станции — бывший представитель Министерства иностранных дел — сказал Бонду, что уже переговорил с Лондоном, и М. строго наказал ему не передавать данные из списка через телеграф — даже в зашифрованном виде — настолько тот был ценен и ни в коем случае не должен был стать известным врагу.

— Он сказал, — добавил начальник станции, — что девушка должна лично приехать в Лондон. Также он сказал, чтобы вы её при этом сопровождали, и.

— И?

— И не спускали с неё глаз. Кстати, вылететь в Лондон сегодним рейсом уже не получится, поэтому я заказал для вас билеты на поезд до Парижа. Поезд отправляется завтра утром, в восемь сорок пять.

— И это значит, — сказал Бонд девушке, — что выполняя распоряжение М., мы поедем в одном купе.

— Романтично, мистер Бонд.

К тому времени, как они прибыли на вокзал, он, наконец, добился того, что она стала называть его Джеймсом.

— А что насчёт Хейнкеля? — спросила она.

— Начальник австрийской станции сообщил о нём в полицию. Как только тот попытается пересечь границу, его остановят.

Они вошли в поезд, и на Бонда тут же навеяло нечто ностальгическое. Весь день они провели в купе, наслаждаясь компанией друг друга и наблюдая пейзаж Австрии за окном — после ужасов последних дней это было чем-то необыкновенным. А вечером поужинали в вагоне-ресторане первого класса (Бонд подумал, что британское правительство не будет против такого обслуживания девушки). Потом наступила ночь, и позабыв об агенте 009, Бонд провёл её в объятьях своей спутницы. Он с удовлетворением обнаружил, что был прав относительно её рта. Оправдывал он себя только одним: он не спускает с неё глаз, выполняя распоряжение М.

Когда он проснулся, было ещё темно. До границы с Германией было часа два. Над головой Бонда мягко горел ночник. Девушка спокойно спала. Однако Бонд не сомневался: проснулся он не зря. Где-то рядом поджидала опасность. Он потянулся к своей кобуре, вытащил из неё пистолет, тихо снял его с предохранителя и стал ждать. Вскоре кто-то нажал на дверную ручку. Дверь не поддалась — заблаговременно заблокированная им при помощи деревянных клиньев. Тогда ручку уже стали неторопливо дёргать.

— Паспортный контроль. Откройте, пожалуйста, — донеслось снаружи.

Бонд узнал голос, который уже слышал в зоопарке в Венгрии.

— Одевайся, — сказал он проснувшейся девушке. И крикнул находящемуся снаружи: — Мы уже проходили один паспортный контроль!

— Этот другой. Полицейский. Откройте!

К тому времени, как Бонд с девушкой были уже одеты, дверную ручку подёргали ещё раз, нажали на дверь, и она открылась на полдюйма.

— Мне нужна ваша спутница, мистер Бонд! — сказал Хейнкель. — Откройте дверь!

— А если я этого не сделаю?

— Не нервируйте меня, мистер Бонд. Вы уже достаточно мне насолили. — Г олос Хейнкеля был мягким, но в нём звучала угроза. — Я-то думал, что вы уже умерли. С чистой совестью уехал из зоопарка, хорошо поел, хорошо выспался. А когда вернулся, то увидел, что вы не только остались в живых, а ещё и имели наглость сбежать. Вместе с вами из зоопарка исчез и весьма редкий экземпляр, и ещё один — тот, который сейчас находится с вами в купе. К счастью, мои связи в вашем австрийском офисе помогли мне выяснить путь вашего следования. И на этот раз вы меня не одурачите. Со мной пятеро вооружённых людей. Ну же, открывайте эту чёртову дверь, Бонд!

Понимая, что Хейнкель не блефует, Бонд убрал клинышки и отступил назад. Его противник стоял в коридоре, куря сигару и небрежно держа в руке автомат, который Бонд видел у него ещё в зоопарке. Рядом с ним стояли его суровые спутники.

— Отдайте пистолет.

Бонд отдал ему свой пистолет.

— Мило, — сказал Хейнкель, бросив взгляд на подругу Бонда. — Утешайте девушку в отсутствие 009? Ладно, пошли.

Купе Хейнкеля располагалось в дальнем конце поезда, и Бонд с девушкой пошли вместе с ним и его сообщниками по раскачивающемуся коридору.

— Не спешите, мистер Бонд. У нас ещё целых два часа до границы. За это время мы успеем разговорить вашу спутницу, которая, как я понял от своего источника, обладает весьма ценной информацией.

По перестуку колёс Бонд мог сделать вывод, что поезд едет довольно быстро. Хейнкель шёлпозади него, а за Хейнкелем шла Нашда. Бонд оценил ситуацию. Если он сейчас ничего не предпримет — у них с девушкой не останется ни единого шанса. Как только Хейнкель со своими сообщниками закончат их пытать, то тут же от них избавятся — им не нужны свидетели. Проходя заднюю дверь вагона, Бонд решил рискнуть. Пусть шанс невелик — но всё же он лучше, чем неумолимое приближение к смерти. Изображая из себя споткнувшегося, он одной рукой толкнул противника в живот, а другой открыл входную дверь вагона. На мгновение и он, и Хейнкель повисли над бездной. Бонд сохранил равновесие, а захваченный им врасплох Хейнкель — нет. Словно перегруженный почтовый мешок, он свалился с подножки и полетел в темноту. Бонд заключил девушку в объятия. Не дожидаясь, пока люди Хейнкеля начнут по ним стрелять, он крикнул:

— Прыгаем!

И вместе с ней соскочил с поезда. Он вспомнил, как во время войны высаживался в сельскую местность Франции на парашюте — тоже в ночное время. Инстинктивно он вдавил голову в плечи и приподнял колени. Они приземлились на мягкую землю и покатились к основанию железнодорожной насыпи. Когда Бонд пришёл в себя, девушка стояла над ним со слезами на глазах, и спрашивала, не мёртв ли он.

До Инсбрука* было десять миль. Прихрамывая, они пошли в ближайшую деревню. Когда они, наконец, добрались до неё, было уже утро. Спина Бонда болела ужасно. Они направились в полицейский участок, где их едва не арестовали. Тело Хейнкеля было обнаружено неподалёку от места их падения. Он умер, ударившись о мост.

После звонка начальнику австрийской станции в Вене, Бонд с девушкой были доставлены в Инсбрук, а оттуда уже отправились в Лондон — на этот раз самолётом.

14. Правда об М.

ЭТОМУ МОМЕНТУ мне стало жаль Бонда. Почему его начальство к нему так несправедливо? Он парится здесь уже целых шесть недель — вполне годный к выполнению своих обязанностей, и только и ждёт сообщения из Лондона, а они — ни слухом, ни духом. Пять раз за последние два дня он пытается связаться с М. — безуспешно. Я-то цинично думал, что он наряжался тогда для прогулок с Ханичайл, а он, оказывается, всё ждал, когда, наконец, получит указание лететь в Лондон. Секретная служба была смыслом всей его жизни — это было очевидным. И столь же очевидным было то, что его беспокоит отсутствие внимания к нему со стороны начальства.

К тому моменту, как он закончил свой рассказ о будапештском деле, ему принесли телеграмму. Он прочёл её, состроил гримасу, а потом передал мне. Это было сообщение, которого он ждал уже давно. «Оставаться на месте, ждать приказов и не пытаться выходить на телефонный контакт. М.» Теперь я уже воочию убедился в том, что чувство такта в Секретной службе оставляет желать лучшего.

— М. в последнее время невыносим, — пояснил Бонд. — Всё думает, что пробудет на этом посту вечно — как и Гувер* в ФБР.

Наконец-то я услышал от него и упрёк в адрес своего начальника. До этого времени он говорил о нём только в положительном ключе.

— Не думал, что М. может быть настолько груб, — сказал я.

Бонд улыбнулся.

— Он — старое умное чудовище, — сказал он. — Вежлив и дипломатичен на публике, но заноза для подчинённых. Долго держал нас всех в тонусе, но постепенно стал терять хватку. Был такой момент, когда я даже выручил его.

Откинувшись на спинку стула, Бонд закурил.

— Это довольно странная история, — продолжил он. — Флеминг об этом как-то упоминал — между строк, конечно, и это стало поводом к разрыву его с М. отношений.

— А был ли смысл продолжать писать романы, если русские уже узнали об обмане?

— Был. Но не у Флеминга, а у М.

— Вот как?

— Да. Как я уже говорил, Ян планировал закончить свою эпопею на романе «Из России с любовью». К тому времени он уже достаточно наелся ею. Ему надоело играть роль «преданного мемуариста Секретной службы». Он часто жаловался мне, что в моих недостатках читатели уже стали обвинять его. Однако после того как я удачно завершил операцию по ликвидации доктора Ноу, М. усмотрел в написании романа об этом нечто вроде рекламы нашей организации.

— Рекламы для Секретной службы? — переспросил я.

— Критика, — пояснил Бонд. — В 1956-ом нас все критиковали. Помните, было такое скандальное дело — когда водолаза Крэбба заметили в гавани в Портсмуте* рядом с крейсером, на котором Булганин** прибыл с визитом в нашу страну? — .// Возник дипломатический скандал, и крайними сделали нашу организацию. Мы потеряли уважение даже у ЦРУ. Книга «Доктор Ноу» реабилитировала нас, подняв уважение в глазах общественности — ведь фактически благодаря нашей службе американцы получили возможность возобновить свою космическую программу.

— Тогда может быть, вам стоило выйти из тени и обнародовать себя?

— Нет. С самого начала идея книг о Бонде была задумана как беллетристика — и так должно было продолжаться и дальше. Всех нас это вполне устраивало. Устраивало М., устраивало Флеминга — как писателя, и устраивало меня. Почему бы мне не побыть литературным героем, так понравившимся читателям?

Начиная с 1957 года карьера Бонда пошла в гору. Благодаря сэру Джеймсу Мэлони депрессии у него больше не было, и после задания на карибах он вновь вошёл в свой обычный рабочий ритм. Именно таким он и приступил к следующей операции, которую Флеминг описал в своей новой книге — «Голдфингер». Как писатель, он, конечно, приукрасил сюжет такими причудами Арни Голдфингера, как мошенничество в карточной игре и игре в гольф, однако они органично дополняли главную особенность этого человека

— любовь к золоту. И не вмешайся в его затею Бонд — ограбление Форт Нокса определённо состоялось бы, и тогда мировая финансовая система столкнулась бы с серьёзными проблемами.

Однако когда Бонд вернулся в Лондон, то вместо благодарности или хотя бы тёплого приветствия со стороны М., он получил от него ли холодный чопорный приём. Более того, как оказалось, премьер-министр предложил присвоить Бонду титул рыцаря, а американцы — наградить почётной медалью Конгресса, и на оба предложения М. возразил.

— А вы бы приняли подобные награды? — спросил я.

— Мэй определённо бы это понравилось, — ответил Бонд. — И тётя Чармиан была бы в восторге. А я. Сэр Джеймс Бонд. Да конечно принял бы.

Здесь я открыл для себя новую черту характера М. — зависть. Оказалось, что даже Билл Таннер не смог убедить его дать добро на награды для Бонда.

— Но коли уж обошлось без титулов, — сказал Бонд, — то я с этим смирился. Зато вместо наград М. перевёл меня в привилегированную категорию служащих, и моя заработная плата выросла сразу на семьсот пятьдесят фунтов, а это немало. Я тут же решил усовершенствовать свой автомобиль. Как вы знаете, мой четырёх с половиной литровый «Бентли» с нагнетателем от Вилльерса прослужил мне уже двадцать лет, но я не хотел с ним расставаться, поскольку он напоминал мне о женщине, которая мне его подарила. Я видел, что мой механик Уэйкфорд уже устал постоянно настраивать его порядком изношенный мотор, который всё чаще стал давать сбои. Наконец в один прекрасный день Уэйкфорд сказал: «Или покупайте себе новый двигатель, или выкиньте этот хлам на помойку». И поскольку финансовая ситуация благоприятствовала, я согласился. Старый двигатель был заменён новым — шестицилиндровым, с объёмом в восемь литров. Заменил я и сиденья — на облегающие, с чёрной матерчатой обшивкой (не кожаной, как писал Флеминг). Также добавил усилитель руля и выкрасил кузов в серо-бежевый цвет. О том, во сколько мне обойдётся содержание такого монстра на дороге, учитывая повышенный расход бензина, я старался не думать. Вообще в последующий год моя обновлённая машина чаще стояла в гараже, чем ездила — у меня тогда было много заданий, выполняя которые, я мотался по миру — Франция, Багамы, Канада, Италия.

— Флеминг описал их в сборнике «Только для твоих глаз»?

— Да.

— Но почему все они легли на вас? Это было ещё одним проявлением суровости М. к своему подчинённому?

— На этот раз нет. В отделе «00» тогда попросту не хватало сотрудников.

Бонд объяснил мне, чем объяснялась такая «нехватка»: некоторые агенты были убиты, а другие подали в отставку. Темп работы выдерживал только он. И это не могло не отразиться на его здоровье: перед операцией «Удар грома» он вынужден был подлечиться в санатории. Во время очередного ежегодного медицинского осмотра у него были выявлены некоторые настораживающие признаки: периодическая головная боль, небольшое повышение кровяного давления, бессонница и лишний вес. Но причиной всего этого была не только загруженность на работе. Дело было ещё и в том (и Бонд это признавал), что он позволял себе некоторые излишества. Все эти напитки и изысканные закуски, о которых с таким удовольствием писал Флеминг, равно как и курение Бондом сигарет — не могли не сказаться на его здоровье. М., к тому времени охваченный манией здорового образа жизни, настоятельно рекомендовал ему подлечиться в клинике «Шрабленд». Бонд не то чтобы был против. Он действительно поправился на несколько фунтов, и те две недели, которые он провёл в санатории, помогли ему отдохнуть и прийти в норму. Кроме того, именно в санатории он вышел на след организации СПЕКТР.

Основные события в ходе операции были описаны Флемингом — встреча Бонда с графом Липпе в процедурном кабинете клиники, подозрительная татуировка на руке последнего, месть Бонду со стороны графа Липпе за то, что он заметил эту татуировку, а также угон бомбардировщика НАТО с ядерной бомбой на борту — с целью последующего вымогательства у правительств Западной Европы ста миллионов фунтов стерлингов. За угоном бомбардировщика стояла организация СПЕКТР — «Специальный комитет по терроризму и вымогательству», руководимая преступным гением Эрнстом Ставро Блофельдом. В задачу Бонда входила слежка за приспешниками Блофельда на Багамах и возвращение бомбы. В конце операции произошла подводная стычка с Эмилио Ларго (заместителем Блофельда) и его сообщниками. Фактически это сражение и спасло Нассау и Майами от атомного холокоста, задуманного Блофельдом. Сам Блофельд остался жив, но вот его СПЕКТР почти развалился, а Бонд получил удовлетворение от того, что сэкономил британским налогоплательщикам сто миллионов фунтов.

Однако по возвращению на родину его вновь не ждали ни награды, ни титулы.

— Я так до сих пор и не понял поведения М., — сказал Бонд. — Бог с ними, с медалями, но мой шеф даже не поздравил меня и не сказал мне «спасибо». Даже личную благодарность от премьер-министра он оставил без комментария. Позже Билл Таннер сообщил мне, что М. отклонил и предложение премьера о совместном с ним обеде на Даунинг-стрит. Шеф усмотрел в этом опасный прецедент — он не хотел допускать контакта сотрудников Секретной службы с политиками. Хотя если честно, то я этому даже рад.

В конце осени 1960 года дела у Бонда пошли хуже. Однако проблема была не в нём, а в самой службе. Стали ходить разговоры о необходимости сокращения отдела «00», на что М. реагировал раздражённо. И на вершине всей этой нервотрёпки произошли перемены: прямо перед Рождеством офис М. перебазировали с шестого этажа на седьмой, а кабинет Бонда теперь уже должен был располагаться на восьмом — в маленьком, похожем на курятник, помещении, выкрашенном в отвратительный кремовый цвет. А через несколько дней его ещё и покинула преданная Понсонби — уехала выходить замуж за брокера с Балтийской биржи* //. Бонд, который втайне надеялся на то, что она была в него влюблена, совсем расстроился. И в довершение всего, вместо того, чтобы получить задание в какой-нибудь тёплой стране (где бы он отдохнул от всех этих перестановок), он получил назначение в Канаду.

Задание было ненавистным для Бонда. Он должен был прикрывать человека по имени Борис, который эмигрировал из Советского Союза, и после того как выдал британцам советские секреты, был определён в Торонто. КГБ вычислил предателя и заключил контракт со СПЕКТР по его физическому уничтожению. Бонд работал эффективно, хотя и без особого энтузиазма. Он, в свою очередь, вычислил потенциального убийцу Бориса — им оказался бывший гестаповец по фамилии Ульман. Заняв место Бориса, Бонд убил Ульмана в перестрелке.

Несмотря на успех операции, 007 остался неудовлетворённым. Он не любил играть роль спускового механизма для Секретной службы. Другое дело, операция «Удар грома» — вот там он действительно почувствовал, что принёс реальную пользу обществу.

По возвращении в Лондон Бонд узнал, что М. подобрал для него новое задание. Бонд должен был разыскать Блофельда. Но несмотря на все его аргументы о том, что найти иголку в стоге сена почти невероятно, М. был непреклонен. Всю весну и начало лета Бонд посвятил поискам главы СПЕКТР — безрезультатно.

— Возможно, М. хотел сбить с меня спесь после успеха операции «Удар грома», — сказал Бонд. — Я намекнул об этом Биллу Таннеру, и тот ответил, что если старика охватывает какая-то навязчивая идея, то бороться с этим бесполезно. Более того, он имеет ужасную привычку считать именно свою точку зрения единственно правильной.

Тем временем пришёл черёд новой книги о Бонде. Читатели ждали этого. Когда Уркхарт напомнил об этом Бонду, тот испытал лёгкое раздражение. «За последнее время не было ничего такого, о чём стоило бы написать», — ответил он. Этот ответ передали М. Последний придерживался мнения, что книжную эпопею следует продолжить. Более того, планируется снять и фильм о Бонде. Услышав такое, Бонд и вовсе пришёл в ужас. «Не волнуйтесь, 007, — сказал ему М. — В таких вопросах мы должны быть дальновидными (шеф взял это слово на вооружение недавно, и Бонду оно не нравилось). Очень важно то, что герой в нашем кино будет британцем, а не американцем или французом». «И ещё это, — продолжил М., придвинув к нему журнал через стол. — Роман „Из России с любовью” — входит в десятку любимых книг американского президента Кеннеди». Бонд насторожился. «Вот как? И на каком он у него месте?» «На шестом. После „Пармской обители” Стендаля».

Однако энтузиазм М. по поводу написания Флемингом очередной книги о Бонде не оправдал себя. За последнее время в жизни 007 действительно не произошло ничего такого, что могло бы послужить сюжетом для интересной книги.

Вскоре Бонд узнал тревожную новость: у Флеминга случился сердечный приступ. Бросив все дела, он поехал его навестить.

К моменту его приезда Флеминг уже выглядел бодрее, и даже пошутил по поводу высокого рейтинга своей книги у президента Соединённых Штатов. По поводу отсутствия подходящего сюжета для нового романа он не расстроился — скорее испытал облегчение. Однако Уркхарт был более настойчивым. Он полетел в Канаду, где узнал о девушке по имени Вивьен Мишель. Бонд не упомянул о ней в своём отчёте, поскольку приключение с ней не имело отношения к его заданию в Торонто. Он указал только, что разобрался с двумя гангстерами в мини-отеле, в котором остановился, и передал это дело местной полиции. Однако Уркхарт узнал, что девушка осталась так впечатлена происшедшим, что непременно хочет об этом написать (литературный талант она в себе чувствует). Так появился роман «Шпион, который меня любил». Бонд говорит, что эту книгу он недолюбливает особо. И виною всему считает Уркхарта, который вовлёк Флеминга в издание этого «недоразумения».

Конечно, Бонда можно понять. Роман о ионе превратился в интимные откровения одинокой женщины. Особенно ужасным Бонд находит «правдивое описание» той страстной ночи, которую он провёл с ней. Когда он пожаловался обо всём этом М., тот ответил, что это не заслуживает обсуждения. И противодействовать выходу романа Бонд не мог: хитроумный Уркхарт не показывал ему текст до самого последнего момента.

В июле М. вышел в отпуск. Однако после возвращения на работу спокойнее он не стал — скорее наоборот. Даже невозмутимая Манипенни нашла его невозможным. Видя, насколько она этим расстроена, Бонд пригласил её на ужин в ресторан. Она с благодарностью приняла приглашение, и за порцией спагетти рассказала ему, что её волнует. «Я не знаю, что с ним происходит, Джеймс, — сказала она. — Но он никогда раньше таким не был». «Стал более нервным?» «Не то слово. Наорал на меня ни за что. И спихнул бумаги со стола с такой злобой, что я тут же выскочила из кабинета». «Выдержанный старый моряк так легко вышел из себя? — подумал Бонд. — Что-то тут не то». Одновременно с этим он трудом сдержал улыбку — горделивая мисс Манипенни так легко сдалась и ушла в отступление… «Может, у него начался климакс?» — вопросил он. «Климакс у него уже давно, Джеймс, — ответила Пенни. — Тут что-то другое. И перемены произошли именно отпуска». «Где же он отдыхал?» «На греческом острове Спиреллос. Но он наказал мне никому не говорить об этом». «Это немного отличается от его обычного времяпровождения на рыбалке в Гемпшире». «А может, он влюбился?» — спросила Манипенни с нежностью. «Может и влюбился, — ответил Бонд. — Знаешь, пожалуй, мы всем так и скажем».

Идея о том, что начальник Секретной службы влюбился, прижилась в отделе. Начальника понимали и ему сочувствовали. Однако вскоре Бонд узнал, что М. сильно напился в «Блейдзе», а на второй день Бонду позвонил его друг из Министерства обороны и спросил, что это такое происходит с их боссом. «А что происходит с нам боссом?» — переспросил Бонд. «Вышел из себя на заседании Объединённого комитета начальников штабов. Речь шла о возможной подрывной деятельности внутри Секретной службы. Ваш шеф вспылил не на шутку. Меня попросили. в общем, Джеймс, ты не мог бы приглядеть за ним? Узнать, что с ним стряслось». «Но вы ведь сами его так долго продвигали на эту должность», — мягко заметил Бонд. «Да, это верно. И именно поэтому мы не можем допустить, чтобы с ним что-то пошло не так. Нельзя позволить, чтобы этот человек сломался».

*

М. может сломаться! Идея казалась Бонду невероятной. И всё же, чем больше он думал о ней, тем более реальной она ему представлялась. И что теперь делать? М. — не тот человек, которого можно пригласить на коктейль и поговорить с ним на эту тему. Он строг, и так легко о своей личной жизни не расскажет. А ведь Бонд толком-то и не знал, какая она у него — эта личная жизнь. В свой дом в Виндзоре шеф практически никого не приглашал, ничего не было известно и о его возможных друзьях. После того как старый чёрный «Роллс-ройс» М. отъезжал от Реджентс-парка в конце рабочего дня, жизнь шефа словно прерывалась — до следующего утра. Да и по большому счёту, Бонд интересоваться личной жизнью своего начальника.

Вскоре из госпиталя выписался Билл Таннер, и, обсудив сложившуюся ситуацию, они с Бондом пришли к выводу, что нужно что-то делать. Но как? Как организовать наблюдение за собственным начальником?

Следующим утром в столовой штаб-квартиры Бонд переговорил со старшиной Хэммондом — слугой М. Тот был предан своему хозяину, и поэтому Бонд не удивился, когда в ответ на его вопрос на румяном лице Хэммонда нарисовалось подозрение.

— Всё ли в порядке с сэром Майлзом? — переспросил тот. — Я бы сказал, что у него есть свои взлёты и падения — как и у каждого из нас.

— Это так, но в последнее время мы замечаем в нём такое падение, какого раньше у него никогда не было.

— Не могу знать, коммандер. Это не моё дело.

На большее Бонд и не рассчитывал.

— В общем, если заметите что-нибудь подозрительное, — завершил он, — обязательно свяжитесь со мной или с начальником штаба.

А вечером Бонд позвонил сэру Джеймсу Мэлони.

— Проблемы с М.? — удивлённо спросил тот. — Ничего об этом не слышал. И искренне надеюсь, что это не так. Я не хотел бы видеть этого человека в качестве своего пациента, даже если бы мне заплатили за это удесятерённый гонорар.

Тем временем обстановка накалялась. Попытки Билла Таннера выяснить, что происходит с их шефом, не увенчались успехом, Манипенни просила о том, чтобы М. перевели на работу куда-нибудь в другое место, а из Министерства обороны вновь раздался тревожный телефонный звонок. И поэтому, когда в один из вечеров Бонду домой позвонил старшина Хэммонд, он испытал нечто вроде облегчения.

На следующее утро они встретились в кафе в Виндзоре — он, Хэммонд и жена Хэммонда — маленькая решительная женщина.

— Всё, что мы вам расскажем, коммандер Бонд, не должно дойти до ушей сэра Майлза, — начала она.

— Можете на это рассчитывать, — серьёзно ответил Бонд.

— Он просто сам не свой, — продолжила женщина. — У него пропал аппетит, и с нами он очень груб.

— Понимаю, — сочувственно сказал Бонд.

— Всегда вставал рано — он ведь «жаворонок», а сейчас — встаёт поздно, пропускает завтрак. В общем, нам кажется, что его шантажируют.

— Шантажируют?

— Да, коммандер, — женщина понизила голос. — Уже дважды сэру Майлзу звонит человек с иностранным акцентом.

— Какой именно акцент?

— Просто иностранный. Нехороший, в общем. И после этих звонок сэр Майлз начинает нервничать.

Ни Бонд, ни Таннер не могли даже подумать, что к М. может быть применён шантаж, однако полностью такой вариант не исключался.

— В конце концов, он тоже человек, — сказал Таннер. — И он холост. Что если его соблазнила какая-нибудь распутная женщина?

— По политическим соображениям?

— Почему бы и нет? Думаешь, враг не заплатил бы за серию компрометирующих фотографий с лицом шефа британской Сикрет сервис?!

— У меня уже такое было, — согласился Бонд.

Итак, Билл и Джеймс оказались в довольно затруднительном положении. Теоретически они должны были сообщить о своих подозрениях главе службы безопасности, однако оба понимали, чем это для них может обернуться. Если выяснится, что их подозрения необоснованны, возникнет скандал. Пока не будут собраны необходимые доказательства — нечего и думать об этом. Но для сбора доказательств необходимо провести собственное расследование, а оно также может оказаться опасным. Ведь если что-то пойдёт не так, их обвинят в превышении полномочий. И тогда Таннер сказал: «Была — не была. В любом случае этот процесс нужно остановить». И взял на прослушивание домашний телефон М.

Бонд тем временем стал проверять возможные контакты их шефа. У того был младший брат-пенсионер, было несколько друзей — бывших сослуживцев военно-морского флота, но женщин не было. Рел Бонд проверить и то место, где шеф провёл свой отпуск, подав соответствующий запрос своему другу из греческого посольства. Пока ему удалось выяснить только то, что на остров Спиреллос М. отправился один.

Вскоре их с Таннером ждал первый успех. Таинственный незнакомец с иностранным акцентом вновь позвонил М., и им удалось записать этот краткий, но бурный разговор. Незнакомец потребовал встречи, М. ему отказал, и тогда незнакомец сказал, чтобы М. пенял на себя. Звонок был из Кенсингтона* — из квартиры, принадлежавшей итальянскому фотографу Делю Лунго. //

Времени на долгие церемонии не оставалось — слишком много было поставлено на карту. Вечером после ужина Бонд с Таннером поехали по вышеуказанному адресу. Квартира итальянца находилась на первом этаже, свет в окне горел. Рели подождать. Ближе к полуночи свет погас. На учебных курсах Бонда обучали разному, в том числе и искусству проникновения в дома и квартиры. Он влез на крышу гаража, расположенного позади дома, помог взобраться туда и Таннеру, после чего вырезал кружок в стекле окна нужной им квартиры, открыл защёлку, и вскоре оба уже были внутри. Надев маски и резиновые перчатки, мужчины перерезали телефонный провод, а затем приступили к действию. Первым делом направились в спальню, где Бонд включил свет, а Таннер связал находившихся в постели фотографа и женщину, и заткнул их рты кляпами. В соседней комнате было три больших шкафа, заполненных негативами. Среди этой массы пластика, возможно, и находились те самые изображения, которые могли сильно подпортить репутацию и карьеру М. И поскольку каталога к ним не прилагалось, Бонд и Таннер стали смотреть все подряд. Это была интересная коллекция. Мужчины проработали над ней четыре часа без перерыва. Здесь было довольно много известных лиц, и не только лиц. Дель Лунго работал фотокорреспондентом для общественных журналов, и собирал свою коллекцию тщательно, подбирая в неё тех персонажей, которые могли бы ему неплохо заплатить за то, чтобы их фотографии не были опубликованы. Некоторые изображения были настолько неожиданными, что Бонд пожалел, что у него было мало времени для того, чтобы изучить их более подробно. Что же касается изображений с М., то их было найдено шесть. Фотографировали издалека, однако лица на всех были узнаваемы. На одних фотографиях их шеф был в одиночестве, а на других — в компании людей обоих полов. Посиделки проходили на пляже, и все попавшие в кадр были абсолютно голыми.

— Мой бог, — пробормотал Таннер. — Старый дурак.

Было уже начало пятого утра, когда две фигуры вылезли из окна квартиры, спустились с крыши гаража на землю и исчезли в тени дома. По дороге в Челси мужчины остановились у телефонной будки и сделали анонимный звонок в полицию, сообщив, что произошла кража в квартире фотографа Деля Лунго.

— Знаешь, а мне понравилось наше предприятие, — сказал Таннер.

— И мне, — ответил Бонд.

Они направились к Бонду домой, где выпили, проспали три часа, а затем проснулись и позавтракали.

— Так неловко, будто фотографии своих родителей рассматриваю, — сказал Таннер, вновь изучая негативы.

— Согласен, — ответил Бонд. — Предлагаю запечатать их в конверт без обратного адреса и выслать лично М.

— Так и сделаем. И остаётся только надеяться, что после того, как он их получит, его настроение улучшится.

— Аминь.

Однако это ещё не было концом истории. М., конечно, получил свои негативы, и телефонные звонки ему прекратились. Но вскоре Бонду позвонил его друг из греческого посольства.

— Ты просил разузнать об острове Спиреллос, — сказал он.

— Да.

— Я думаю, что он вполне подойдёт для тебя, если ты захочешь провести на нём свой отпуск. Там нудистский пляж и много хорошеньких девушек, которые обожают зрелых мужчин.

— Спасибо, но мне уже не нужно, — ответил Бонд.

Так вот оно что! Выходило, что М. отдыхал на этом острове, поскольку после посещения клиники «Шрабленд» стал фанатом здорового, естественного образа жизни! Бонд надеялся, что именно так оно всё и было, то есть не было того, что они с Таннером подумали поначалу. Однако в любом случае, ещё раз на тот остров их шеф вряд ли уже поедет.

15. «Ушёл, подлец…»

УСТРАИВАЛА вечеринку. Всё происходило на её яхте. Тихий вечер, полная луна, дорогое шампанское, свечи, остров, блестевший в фосфоресцирующем море — всё это было романтичным, но одновременно с этим создавало и оттенок какой-то нереальности и даже глубокой печали. Бонд до последнего момента ждал своего возвращения на службу, но телеграмма М. решила всё. Теперь он подавал в отставку и собирался жениться на Ханичайл. Праздник был в их честь.

Среди приглашённых были отставной генерал армии США (с дефектной речью, а возможно, и просто пьяный), миллионер-грек (с яркими золотыми зубами), молодая актриса (недавно разведённая), а также другие, большей частью сбитые с толку гости, приглашённые в основном для того, чтобы заполнить свободное пространство.

Бонд чувствовал себя в этой компании довольно непринуждённо. Он был одет в белый вечерний костюм, улыбался и шутил. Я спросил себя, если он действительно рад тому, что уходит со службы и сводит свою жизнь с Ханичайл или это всё это было напускным? Странный и загадочный он всё-таки человек.

Хани явно волновалась, хотя и пыталась улыбаться.

— Улыбка на лице тигра, — сказал голос позади меня.

Это был сэр Уильям Стивенсон.

— Удачлива как тигр, — ответил я.

— Как сказать, — парировал Стивенсон. — Она ведь не первая, кто пытался поймать такую удачу — вы знаете.

Накануне я задал Бонду не совсем уместный вопрос:

— Вы действительно собираетесь расстаться с Секретной службой?

На что он ответил:

— Конечно. С меня довольно. Наступило время перемен.

— И какие у вас планы на будущее?

— О, их довольно много. Займусь бизнесом Хани. Попробую написать книгу. Я уже начал одну — учебник по самозащите. Флеминг очень хотел, чтобы я довёл её до конца. Он даже придумал для неё название.

— И какое же?

— «Остаться в живых». Отныне это будет моим жизненным девизом.

Всё же, несмотря на оптимистичный настрой Бонда, в воздухе висело ощущение меланхолии. Когда я покидал яхту, заиграла песня «Битлз»

«Вчера». Я видел, как Бонд погрузился в свои мысли и стал смотреть на море. Заканчивалась целая эпоха.

*

Он пообещал мне закончить рассказ о себе, пока они с Хани ещё будут на Бермудах — с тем, чтобы уладить формальности относительно бракосочетания и оформления его официальной отставки с Секретной службы.

— Всё должно произойти надлежащим образом, — сказал он. — Я не хочу, чтобы обо мне говорили, будто бы я ушёл из-за обиды или поступил неправильно. Я ухожу просто потому, что настало время.

Утром, когда он спустился ко мне, лицо его выглядело усталым. Как и в первое утро, мы вышли на балкон. Он сел на бамбуковый стул. Внизу под нами, в бассейне отеля, плескались и смеялись неугомонные молодожёны, плавала верхом на пластиковой утке упитанная девушка, изящно прыгнул в воду пловец-профессионал. Бонд с отсутствующим взглядом стал пить кофе и вернулся к своему рассказу.

После улаживания проблемы с М., последний почти не изменился и был по-прежнему суров с подчинёнными, и особенно с Бондом (Бонд знал, почему: шеф мог догадываться о происшедшем, а значит и о том, что его подопечный ознакомился с теми злосчастными негативами). Оставшуюся часть лета 1961 года Бонд занимался бумажной работой — новых заданий не было, а осенью Флеминг показал ему черновой вариант первых глав романа «На Секретной службе Её величества», где Бонд якобы составлял своё прошение об отставке с Секретной службы.

Реальные события, случившиеся на тот период с Бондом, начались в сентябре, когда в ходе очередной бесплодной попытки поиска Блофельда в Европе его занесло во французский городок Руаяль-лез-О, где он не был уже десять лет (с момента событий, описанных в романе «Казино Рояль»). Там он решил посетить могилу Веспер Линд, и, придя на неё, неожиданно испытал жалость и раскаяние. История с ней стала его неудачей в личной жизни (и в карьере), и, вспомнив её, он также вспомнил и других женщин, которых когда-то любил, и которые впоследствии ушли из жизни. Только у могилы Веспер Линд он по-настоящему понял весь тот трагизм, который сопровождал его все эти годы.

Терезу ди Виченцо он встретил на трассе номер один между Абвилем и Монтрейем — так, как это описал Флеминг. Поначалу он оценил её как девушку, с которой он, как это уже не раз бывало, проведёт романтический вечер, потом ночь, а потом она исчезнет из его жизни. Однако случилось кое-что ещё. Выручив её в казино и проведя с ней ночь (девушка при этом проявила своеобразный цинизм, отдавшись ему со словами «Это будет самая дорогая ночь в твоей жизни»), на следующее утро он понял, что влюбился в эту загадочную блондинку. Она явно пережила какую-то проблему и нуждалась в защите. Сводя свою жизнь с ней, Бонд словно искупал свою вину, которую чувствовал за собой перед Веспер и другими ушедшими из его жизни женщинами. В дальнейшем он вышел на след Блофельда (не так, как это описал Флеминг) — к удовлетворению М. Под необычным прикрытием чиновника лондонской Геральдической палаты он отправился в Швейцарию, где разыскал противника, укрывающегося в горах над Женевой. Блофельд сделал себе пластическую операцию лица и спрятал глаза за контактными линзами. Там же Бонд встретился и с довольно нелицеприятной женщиной по имени Ирма Бунт, успешно противостоял убийцам СПЕКТР и сорвал план Блофельда по уничтожению британского сельского хозяйства посредством биологической войны.

— Что же касается Трэйси, — сказал Бонд, — то мы с ней при к выводу, что нам обоим следует остепениться. Я уже подумывал об уходе с Секретной службы, по крайней мере, о переводе из отдела «00» на более спокойную работу. Также мы решили отказаться от квартиры в Лондоне и подобрать себе что-нибудь поближе к побережью — в частности, я нашёл дом в Кенте — на утёсе у залива Святой Маргариты. Представляете, подходите к окну и видите Францию.

— И вы были бы счастливы?

Бонд пожал плечами и улыбнулся с сожалением.

— История с Тиффани кое-чему меня научила. Конечно.

— А как же ваша старая проблема со скукой? — спросил я. — Не дала бы она о себе знать после начала оседлой жизни?

— Нет, — ответил Бонд. — Только не с Трэйси. Однако, как вы знаете, Блофельд не позволил нашим с ней планам осуществиться. Даже сегодня я никак не могу поверить в то, что произошло. Когда задание закончилось, я взял двухнедельный отпуск, и мы поехали венчаться в Мюнхен. Мы были счастливы. И это стало моей проблемой. Я потерял бдительность. Вместо того чтобы думать о женитьбе, я должен был продолжать преследование Блофельда. Но я этого не сделал и поплатился за свою ошибку. Вернее, Трэйси поплатилась. Пуля, предназначавшаяся мне, досталась ей. Она попала ей прямо в сердце, и Трэйси умерла мгновенно.

— И вы не захотели отомстить?

— Нет. Не видел смысла. В её смерти я считал виновным себя. Вернее, свою глупую беспечность. Это было какое-то наказание — почти все женщины, которых я любил, умирали. Я стал верить в проклятье Бондов, о котором мне говорила тётя Чармиан. Я понял, что уже никогда не убегу от той жизни, которую вёл. Я был обречён на то, чтобы продолжать свою службу в Сикрет сервис. — Бонд сделал паузу и улыбнулся. — Глупо, правда?

Зазвонил телефон. Я встал, чтобы ответить.

— Лондон на связи. «Юниверсал Экспорт». Коммандер Бонд там?

— Это вас, — я передал ему трубку.

— Да. Привет, Билл. Наконец-то. Где вы были всё это время? Да, я вижу… — В голосе Бонда послышалось раздражение, и он закрыл дверь. Я остался на балконе.

Разговор продолжался минут двадцать. Когда он закончился, Бонд вернулся на балкон и закурил. Некоторое время он ничего не говорил, а потом извинился и попросил меня вновь воспользоваться телефоном.

— Сэра Уильяма Стивенсона, пожалуйста. Только что мне звонили из Лондона. Всё очень серьёзно. Я могу с вами встретиться? Да, прямо сейчас. Прекрасно. Большое спасибо.

Вновь извинившись, он сказал мне, что продолжит свой рассказ после обеда. Но этого не произошло. Я пообедал, а потом заснул возле бассейна и проснулся в пять — с головной болью. Отель показался мне неожиданно пустым. Когда я позвонил в комнату Бонда, никто мне не ответил, не было на месте и сэра Уильяма. Тогда я поужинал в одиночестве и в десять отошёл ко сну.

Я увидел Бонда только на следующее утро — после завтрака. Он был в довольно хорошем расположении духа, однако ничего не рассказал мне — ни о звонке из Лондона, ни о том, что было дальше. Вместо этого он вынул свой портсигар, растянулся на бамбуковом стуле и продолжил свой рассказ.

После смерти Трэйси он вернулся в Лондон. Началась зима. Ничего как будто не изменилось. Блофельд по-прежнему оставался на свободе. У М. хватило такта не давать Бонду заданий, на которых он бы колесил по Европе в поисках своего противника. Горе после смерти Трэйси всё ещё жило в нём. А сэр Джеймс Мэлони сказал ему: «Работайте!» Бонд работал. Но чувствовал, что что-то идёт не так как надо. Вроде бы и напористость была прежней, и профессионализм — но задания не получались. Удача словно отвернулась от него.

Одним из таких его неудачных дел стало дело с Прендергастом — заведующим их станцией в Риме. Бонд знал его в течение многих лет и уважал. Он служил пилотом ВВС во время войны, а потом несколько лет работал с Бондом в отделе «00». Бонд наведывался к нему всякий раз, когда бывал в Риме. Прендергаст знал все местные новости, был хорошим собеседником и внимательным слушателем — одним словом, мастером своего дела.

— На Прендергаста приходят постоянные жалобы, — проинформировал Бонда начальник штаба Билл Таннер.

— От кого же?

— От заведующего нашей станцией в Милане.

— От Крокссона?

— Да. Как ты знаешь, тот ещё молод и неопытен — работает у нас относительно недавно. В общем, что-то они там не поладили. Я пытался разобраться и смягчить ситуацию — безуспешно. Поезжай и разберись.

— А какие именно жалобы?

— Крокссон обвиняет своего коллегу в коррупции, служебной некомпетентности, нетрадиционной сексуальной ориентации и в пособничестве врагу.

— Прендергаст — двойной агент? Мой бог, я знаю его достаточно давно, и никогда бы обо всём этом не подумал. Товарищ Крокссон явно не в себе — видимо, сказывается его итальянский темперамент.

— Я тоже думал об этом. Поэтому и поручаю это дело тебе.

Через несколько дней Бонд вылетел в Милан. Крокссона он нашёл неприятным — высокомерным и лишённым чувства юмора. Плюс ко всему, тот не предоставил ему ни одного доказательства своих обвинений.

Потом из Милана Бонд вылетел в Рим, где встретился уже с Прендергастом. Он был рад увидеть своего старого друга — особенно после всего, что о нём услышал. Прендергаст выглядел хорошо и был в отличной форме. После зануды Крокссона Бонду было приятно увидеть человека, с которым можно было интересно пообщаться. Они прогулялись по Риму, и Прендергаст, как обычно, поведал ему обо всех местных новостях. Потом они поужинали в «Каса Валадиер», выпили местный ликёр Самбука, и тогда Бонд завёл разговор о Крокссоне и о его жалобах. Прендергаст, казалось, понимал проблему. «Крокссон молод, — сказал он. — Ему не повезло с женой, вот он и ерепенится. Возможно, я и был с ним раньше груб, но не писать же из-за этого жалобы. А обвинения без доказательств — грош им цена — мы, как сотрудники Секретной службы, прекрасно это понимаем. Доказательств ведь нет?» «Нет», — ответил Бонд. На этом разбирательства и закончились. Бонд вернулся в Лондон, доложил Таннеру о результатах проверки и успокоился. Крокссона сняли с занимаемой должности за служебное несоответствие. А несколько дней спустя Таннер сказал Бонду, что тот застрелился.

И тогда ад вырвался наружу. Загудела итальянская пресса. Вдова Крокссона обвиняла Прендергаста в смерти мужа. Также он обвинялся в организации целой сети дипломатов-гомосексуалистов в Риме. Были и другие обвинения. В конце концов, Прендергаст решил исчезнуть. Два офицера британской безопасности перехватили его в аэропорту Фьюмичино, когда он собирался садиться на самолёт, летевший в Чехословакию. Его перевели в Лондон и посадили на тридцать лет за измену. Все обвинения Крокссона в его адрес были подтверждены фактами.

Бонда выручило только то, что на суде не всплыло его имя — Прендергаст по старой дружбе не упомянул о том, что он навещал его в Риме перед самоубийством Крокссона. На Секретную службу была брошена такая большая тень, что М. подал своё прошение об отставке лично премьер-министру. Тот ему отказал, и тогда М. решил привлечь Бонда к ответственности. Он собирался уволить его не только из отдела «00», но и из Секретной службы вообще. На помощь Бонду вновь пришёл сэр Джеймс Мэлони. Он посоветовал М. отправить Бонда на какое-нибудь трудное и безнадёжное задание, которое помогло бы ему забыть о Трэйси и восстановить свой профессиональный навык. Так начались события, описанные Флемингом в романе «Живёшь лишь дважды».

— Это было одно из моих самых причудливых заданий, — сказал Бонд. — Я должен был поехать в Японию и войти в контакт с их Секретной службой, чтобы получить уникальную шифровальную машинку, позволяющую расшифровывать самые замысловатые сообщения русских. В итоге я столкнулся там с Блофельдом. Тот организовал в старом замке у Киото сад самоубийств.

— «Диснейленд смерти»?

— Именно. И моё задание превратилось в личную вендетту.

— Убийство Блофельда принесло вам удовлетворение?

Бонд покачал головой.

— Нет. Я долго мечтал об этом моменте, но всё произошло слишком быстро, чтобы я мог получить сатисфакцию от процесса. В конце схватки замок Блофельда загорелся, я упал в море, и меня подобрала Кисси Судзуки. Хотя я и потерял память, мы с ней были счастливы.

— Она стала вашей идеальной женщиной?

— В некотором роде да. Японки спокойные и послушные, и я всегда мечтал пожить с японской женщиной. Она заботилась обо мне — кормила, мыла, одевала, ну и занималась со мной любовью. Однако едва ко мне стала возвращаться память, я понял, что вечно так жить — не для меня. В конце концов, мы расстались.

— И вы попали в Россию?

— Да.

— А девушка? Флеминг упомянул, что она осталась беременна.

— Это так. Однако узнал я об этом не сразу. Да если бы и узнал сразу — всё равно не смог бы отреагировать адекватно — в том состоянии. Я вернулся в Японию только два года спустя, нашёл её через Тигра Танаку и поехал к ней в Токио, где она работала в одной из американских рекламных компаний. Наш мальчик был замечательным — сильным и красивым, хотя для меня было странно иметь сына-японца.

Бонд говорил о своём ребёнке не без гордости и даже показал мне его фотографию, которую хранил в бумажнике. На ней его сыну было уже восемь лет, и мне было непривычно видеть японскую версию мини-Бонда — с большими глазами, азиатским носом и решительным ртом, доставшимся ему от папы. На лбу угадывалась запятая тёмных волос — как и у Бонда.

— Как его зовут? — спросил я.

— Джеймс, — ответил Бонд. — Кисси назвала его в мою честь, хотя фамилия у него, конечно, её.

— И он знает что вы — его отец?

— Конечно. Когда я был в Токио, то предложил Кисси жениться, но она не согласилась. А потом вышла замуж за японца из компании «Шелл», — Бонд состроил гримасу. — Однако стоит отдать этому человеку должное — он заботился о мальчике и никогда не запрещал мне с ним видеться. Я несколько раз выбирался в Японию и забирал мальчика в Англию. Показал ему Гленко, представил семье — его семье. Он ведь полноправный представитель рода Бондов. Сейчас ему десять. Я записал его в школу в Итоне, ичерез год-два он пойдёт в неё учиться. Надеюсь, он станет лучше, чем его отец.

— А станет ли? — спросил я.

— Искренне на это надеюсь. Он умнее, чем был я в его годы. Возможно, он похож на моего брата Г енри. Шутка.

Бонд увлечённо говорил о своём сыне, словно не желая затрагивать эпизод, который случился с ним после отъезда из Японии, а именно — когда ему «промыли» мозги в СССР. Сделано это было с одной единственной целью — вернуть его в Лондон с тем, чтобы он убил М. Он так и не вдался в подробности того, как это произошло, сказал только, что по отношению к нему применили «специальные лекарства» и сыграли на его «подсознательной обиде на М.»

—

— Не знаю. Знаю только, что лечение сэра Джеймса Мэлони стёрло из моей памяти все эти детали.

— Какова была реакция М.?

— Он отреагировал на мои действия удивительно спокойно. Конечно, он догадывался о том, что произойдёт — его ведь предупреждали — и дал ситуации разрешиться — с тем, чтобы потом меня «добить». Он победил и на этот раз. Я сразу был переведён в агенты «второго сорта», и после моего излечения, таких заданий, которых Флеминг описал в «Голдфингере» и «Шаровой молнии», мне больше не доверяли. Вместо этого меня направили на Ямайку разбираться с гангстером Скарамангой — довольно скучная история, хотя Флеминг и постарался придать колорита своему повествованию. Было у меня и второсортное задание, описанное им в сборнике рассказов «Осьминожка».

— Как вы отреагировали на выход фильма «Доктор Ноу»?

— О, это было забавно. Забавно видеть, что герой на экране — это совсем не ты. Однако сам Ян гордился своим детищем. «Ты должен быть мне благодарен, — говорил он. — Не каждому при жизни удаётся стать героем романов и фильмов».

— И что вы ответили?

— Что я мог бы обойтись и без этого. И, в конце концов, мы оба немного подустали от всей этой бондовской суеты.

— А другие фильмы?

— Я видел большинство из них. Товарищ Шон Коннери продолжал меня играть, и я чувствовал, как моя личность постепенно растворялась в нём. Я снова спросил себя: «А существовал ли я на самом деле?» Было странным сидеть в зале и смотреть на себя на экране, в то время как критики думали, что я — всего лишь легенда. Помню, как после фильма «Доктор Ноу» Флеминг давал большой приём, и там было много икры — столько я не видел в течение всей своей жизни. Никогда не забуду, как стоявшая рядом со мной женщина сказала, что такого героя, как Джеймс Бонд, просто не может существовать. Тогда Ян подошёл к нам и попытался меня ей представить. Она не поверила — подумала, что её разыгрывают.

— Вы имели какой-то процент от фильмов?

— Это шутка? Даже Яну досталось всего несколько тысяч, и тех он не успел потратить. Когда, будучи в Германии, я узнал о том, что он умер — меня хватил шок. Вместе с ним словно ушла какая-то часть меня. — Бонд сделал паузу. — А теперь прошу меня извинить, продолжим в другой раз.

Он встал со своего места и стал готовиться уходить. Как я понял — он шёл навестить свою невесту.

— Значит, вы всё-таки женитесь? — спросил я.

— Да. Всё уже назначено. Завтра, в здании городской мэрии. Цилиндры, фраки — всё как положено.

Я предположил, что он шутит насчёт цилиндров, хотя и не был в этом уверен.

— А служба? Вам ведь звонили из Лондона, чтобы убедить вернуться?

Наконец-то я увидел, что Бонд вышел из себя.

— Да чёрт бы их побрал. Они всегда так. Пока ты в их распоряжении — с их стороны никакого интереса. Но как только ты им говоришь, что уходишь

— то сразу становишься нужен. Детский сад какой-то. Но как бы то ни было, они опоздали. Я уже принял решение.

— Это действительно так?

— Да. Хочу мира и нормальной жизни. Теперь, когда у меня есть такая возможность, я не упущу её.

Когда Бонд ушёл, я переоделся, принял душ, заказал себе виски с лимонным соком и пообедал в одиночестве у бассейна. Внезапно Бермуды показались мне слишком жаркими и сонными. Отель, да и целый остров, казалось, заснули, и я представил себе, как там, за закрытыми ставнями, пары молодожёнов предавались послеобеденной сиесте.

Размышляя о решении Бонда, я понимал его. Он действительно заслужил того, чтобы начать спокойную жизнь. Ханичайл, конечно, дама своенравная, но он с ней справится. Очевидно, что она любит его, и он её, похоже, тоже. У них родятся дети — братья и сёстры молодого Джеймса Судзуки. Возможно, Бонд даже купит себе тот дом в Кенте — с видом на французское побережье.

Мои сонные размышления были прерваны неожиданным появлением Августуса.

— Не знаете, куда ушёл коммандер? — спросил он.

Я покачал головой.

— О нём спрашивает сэр Уильям Стивенсон.

Я подошёл к телефону.

— Он не дал даже намёка на то, куда уходит? — спросил Стивенсон.

— Думаю, что он ушёл к Ханичайл, — ответил я.

Возникла пауза — мой собеседник словно переговаривался с кем-то, кто находился с ним в одной комнате.

— Вы не могли бы подняться ко мне? — попросил он. — Тут его коллеги из Лондона, и он им нужен — срочно.

Я поднялся на частном лифте на крышу — в мансардную комнату, в которой побывал в свой первый вечер, когда приехал сюда. Кроме сэра Уильяма, в ней находилось ещё три человека. Один был невысоким пожилым мужчиной с густыми бровями и пронзительным взглядом, другой — с забавным, покрытым рубцами лицом, и третий — мальчишеского вида, с взъерошенными седыми волосами.

Сэр Уильям представил мне их по очереди. Первым оказался сэр Джеймс Мэлони, вторым — Билл Таннер, а третьим — профессор Годвин из отдела генетики Аделаидского* университета. /1 Интересовало всех только одно: где Джеймс Бонд? Я ответил, что он, возможно, на яхте, и пообещал им помочь его найти.

Мы взяли жёлтый Кадиллак сэра Уильяма, и направились в порт, где пришвартовывалась яхта Хани.

— Ну и как он? — спросил меня Таннер.

— Прекрасно. Он в отличной форме.

— Как вы и говорили, Бермуды пошли ему на пользу, — сказал он сэру Джеймсу.

Таннер спросил меня и о том, как продвигается моя книга, и был весьма удивлён, когда узнал, что Бонд рассказывает так много о своей жизни.

— Осталось совсем немного, — сказал я. — Период между делом полковника Суна и нынешним отпуском Бонда на Бермудах. Он расскажет мне об этом после свадьбы.

— После какой свадьбы?

— Его свадьбы. Он женится.

— Г осподи Иисусе.

Я спросил себя, не вышла ли Ханичайл в море, но к счастью, яхта была на месте. На борту никого не было видно. Однако едва мы ступили на трап, как были встречены капитаном Каллумом.

— Коммандер и мадам отдыхают, — доложил он неприветливо. — И не велели их беспокоить.

— Эти господа, — сказал я, — прилетели из Лондона, и срочно должны его увидеть.

— Мне очень жаль, но вам придётся вернуться сюда позже.

— 007, покажись на палубе! — внезапно крикнул Таннер, затопав ногами.

— Страна и королева в тебе нуждаются!

— Пожалуйста, сэр, — попросил Каллум.

— Не волнуйтесь, капитан, — ответил Таннер. — Мы с коммандером — старые друзья.

Открылось окошко каюты. Взлохмаченная голова Бонда выглянула наружу.

— Какого чёрта. Боже мой, Билл, зачем вы так шумите? А, и вы здесь, сэр Джеймс. Сейчас, я что-нибудь на себя накину.

Пять минут спустя мы все сидели на корме, и Каллум поил нас шампанским.

— М. передаёт тебе привет, Джеймс, — сказал Бонду Таннер.

— Неужели?

— Да. И Манипенни тоже — воздушный поцелуй.

— Жаль, что вы не взяли её с собой — она стала бы главной подругой невесты.

— О, она была бы рада.

— И на чём прилетели?

— На бомбардировщике «Вулкан» — спецрейсом.

— Не очень комфортно. И только для того, чтобы погулять на моей свадьбе?

Возникла пауза, и Таннер опустил глаза.

— Не для этого, Джеймс. Мне жаль, но ты нам нужен, и очень срочно.

Наступило неловкое молчание. Профессор Годвин стал раскуривать свою трубку.

— Это невозможно, — твёрдо ответил Бонд. — Я уже сообщил в Лондон о своей отставке. С меня достаточно.

— Достаточно чего? — осторожно спросил его Таннер.

— Того самого. Этой грязной работы. Я хочу жить.

На палубе появилась Ханичайл. Она была одета в платье из голубого шёлка, и выглядела очень красивой. И величавой. Занятие любовью после полудня явно шло ей. Конечно, она всех очаровала, особенно после того, как улыбнулась и стала с нами разговаривать. Она вела себя так, будто знала друзей своего жениха уже давно. Об истинной цели их визита не было больше произнесено ни слова. Когда мы уезжали, Таннер сказал, что вечером ждёт нас у сэра Уильяма. Бонд ответил, что обязательно придёт — вместе с Хани.

Поскольку приглашение было общим, то и я почувствовал, что не буду лишним на этой встрече. После ужина я поднялся в уже известную комнату. Ставни на её больших стеклянных окнах были отодвинуты, свет — приглушен, и мы ощущали себя висевшими в небе над огромным океаном. Далеко внизу блестели ночные огни. Мигал маяк. Августус подавал всем напитки и кофе.

— Итак, — донёсся до меня голос Бонда из дальнего угла комнаты. — Выкладывайте суть проблемы.

— Это — конфиденциальная информация, — ответил Таннер.

— У меня от Хани больше нет секретов, — сказал Бонд. — Это касается и её — так же, как и меня. Поэтому валяйте.

Таннер заговорил спокойно и последовательно, придерживаясь инструкций, данных ему М.

— Речь идёт об одном неоконченном деле, которое касается тебя, Джеймс, — начал он.

— Не понимаю, — ответил Бонд. — У меня нет неоконченных дел.

— Есть. Твоя старая знакомая Ирма Бунт.

— Она мертва, — быстро ответил Бонд.

— Как выяснилось, нет. Согласно твоему отчёту о задании в Японии, замок Блофельда сгорел, и оба — и Блофельд, и Ирма — сгорели вместе с ним. Однако Тигр Танака позже сообщил, что на месте происшествия был обнаружен обгоревший труп мужчины, похожего на Блофельда, но никаких следов трупа женщины.

— Она могла сгореть дотла.

— Возможно. Но в последнее время мы стали получать странную информацию. Из Австралии. По всем данным, женщина продолжает биологические исследования Блофельда, но уже не на растениях, а на животных. Последний отчёт об этом поступил к нам из местечка под названием Крамперс Дик.

— Такого места не существует, — ответил Бонд.

— Не спеши. Ты не так уж хорошо знаешь Австралию. Даже не все австралийцы слышали о нём. Оно находится на краю пустыни севернее озера Эйр*. I/

— Даже если Ирма Бунт жива, то зачем ей понадобился именно Крамперс Дик?

Таннер достал фотографию и положил её перед Бондом.

— Вот за этим.

На снимке было изображено животное без волосяного покрова — с маленькими глазами, крысиной мордой, длинными клыками и мощными задними лапами.

— Никогда не видел ничего подобного, — ответил Бонд.

— Неудивительно. До позапрошлого года такого вида не существовало. Его вывели в лаборатории Ирмы Бунт — искусственно. Путём радиоактивной обработки генов и вскармливания стероидами — для увеличения размеров тела и мышечной массы.

— И каковы его размеры?

— С йоркширского терьера* /. Только разов в десять сильнее. Я правильно говорю, профессор?

— Именно так, — перенял эстафету Годвин. — Новый вид был выведен из африканских грызунов. Обычно они живут в норах в пустыне, но эти особи достаточно агрессивны, и в норах не прячутся. Как зоолог, могу сказать, что на сегодняшний день это самое опасное животное на земле.

— То есть? — спросила Ханичайл.

Профессор открыл портфель и вынул оттуда несколько фотографий. На них были изображены частично обглоданные туши овец, лошадь с объеденной до скелета задней частью, и даже изуродованное тело человека.

В комнате повисла тишина. Августус тактично наполнил мой стакан.

— Самое ужасное в том, — продолжил профессор, — что крысы Ирмы Бунт дают потомство. И они чрезвычайно прожорливы.

— И вы не можете остановить их размножение? — спросил Бонд.

— Хороший вопрос. Мы пытались. Однако методы биологического истребления животных чаще не дают ожидаемого результата. Помните массовое заселение Австралии кроликами в прошлом веке? Это стало настоящим бедствием, а ведь те кролики, в отличие от наших крыс, не кусались.

— Хорошо, а сама Бунт? Вы даже не пытались найти её?

Тут уже в разговор вмешался Таннер.

— После последнего сообщения о месте нахождения лаборатории мы наведались туда. Ирмы Бунт там уже не было, лаборатория оставлена. А недавно правительство Австралии получило от неё ультиматум. Даже два. Если её требования не будут выполнены, крысы начнут распространяться и охотиться на овец. После уничтожения последних они двинутся в города.

— Это возможно?

Профессор кивнул.

— Однако Ирма Бунт добавила, — сказал он, — что этот процесс может быть остановлен в любой момент. И только она одна знает, как это можно сделать. Полагаю, она может каким-то образом влиять на инстинкты этих животных. Цена сделки — миллиард долларов. Как только она его получит — грызуны благополучно вернутся в пустыню — туда, откуда прибыли. Деньги должны быть выплачены наличными — и как можно быстрее.

— Думаю, нужно заплатить, — сказал Бонд.

— Ты единственный, кто может её опознать, — сказал ему Таннер. — И единственный, кого она боится. Ты сможешь вычислить ход её мыслей и сможешь поймать её. Ты наша единственная надежда, Джеймс.

В ответ Бонд ль пожал плечами.

— Я уже принял решение, — сказал он. — Я подал в отставку, и я женюсь. Ирму Бунт можно вычислить в ходе обычной полицейской операции. Это всё.

Таннер, видимо, почувствовал, что спорить с ним уже бесполезно.

— Что ж, — сказал он. — Тогда желаю тебе удачи в личной жизни, 007. Завтра мы с сэром Джеймсом и профессором Годвиным вылетаем в Аделаиду. И если ты передумаешь.

— Я не передумаю, — ответил Бонд. — И спасибо за пожелание удачи. А теперь позвольте нам с Хани откланяться. Завтра у нас с ней насыщенный день.

Если он и чувствовал себя неловко от того, что отказал старому приятелю, то не подал вида. Они пожали друг другу руки, и Бонд с Хани ви.

Я плохо спал той ночью. История, рассказанная Биллом Таннером, встревожила меня, и я представлял себе зубастых крыс прыгающих по английским полям. Проснувшись, я оделся и, пропустив завтрак, двинулся в аэропорт. До вылета бомбардировщика «Вулкан» оставалось меньше часа. Самолёт уже стоял рядом с взлётно-посадочной полосой, напоминая выброшенную на берег гигантскую чёрную акулу. Экипаж уже был на борту, прибыл и автомобиль с Биллом Таннером и профессором Годвиным.

— Думаете, он передумает? — спросил профессор.

— Если бы это зависело только от него, — сказал Таннер. — Но теперь это зависит и от решения женщины.

— Боюсь, что вы чертовски правы, — ответил профессор.

Запустились самолётные двигатели. «Вулкан» был полностью заправлен для длительного полёта к южному полушарию. Профессор Г одвин надел защитный шлем и направился к трапу. Занимался рассвет — небо пронзили первые солнечные проблески, запели птицы, и я почувствовал сладкую свежесть тропического утра.

Таннер посмотрел на часы и покачал головой.

— Нет, я не могу его винить, — сказал он. — Она действительно мила. Остаётся только надеяться, что они будут счастливы.

— Пора лететь, сэр! — крикнул ему пилот.

Самолёт стал выруливать на взлётную полосу. Таннер направился к нему. В это время с другой стороны аэродрома показался белый «Роллс-ройс Корниш». За рулём была Хани. Она притормозила возле Таннера, и из машины вышел Бонд — в синем костюме, чёрном галстуке и с кожаным кейсом в руке.

— Доброе утро, Билл. Как настроение? Г отовы к полёту?

— Да, Джеймс.

Бонд повернулся ко мне.

— Приятно было с вами общаться, — сказал он. — Надеюсь, и вам не было со мной скучно. Правда, остался ещё один период моей жизни, но мы обязательно к нему вернёмся — как и к тому, что ждёт меня впереди.

Потом он повернулся к Хани, которая продолжала сидеть в автомобиле. Она уже не была похожа на ту женщину, которую мы видели вчера — на загорелом лице угадывалась бледность, а в глазах была грусть.

— Скоро, любимая, скоро, — сказал он, поцеловав её на прощание. — Я вернусь очень скоро.

«Сколько раз, — подумал я, — шептал он эти слова своим женщинам?»

Пилот махнул ему рукой, и, сжимая в руке кейс, Бонд направился к самолету. Перед тем как войти в него, он остановился и помахал нам на прощание. Закрылась дверца, и двигатели заревели громче. Самолёт повернул и обдал нас запахом керосина — неизбежным ароматом путешествия современного человека. Хани вышла из автомобиля и стала смотреть, как «Вулкан» набирает скорость. Она не махала ему рукой.

— Это я сказала ему лететь, — проговорила она. — Он не хотел, но я-то знаю, что потом он бы обвинял меня в том, что не полетел.

Самолёт оторвался от земли. Хани смотрела на него до тех пор, пока он не превратился в маленькую точку в небе.

— Ну, вот, — сказала она. — Ушёл, подлец.

Оглавление

1. «Это — коммандер Бонд»

2. Детство шпиона

3. Острые ощущения

4. Ясновидец

5. Канун войны

6. Бонд на войне

7. Скандал

8. Рождение 007

9. Казино

10. Вендетта

11. Супербонд

12. Бонд-рогоносец

13. Унылая жизнь

14. Правда об М.

15. «Ушёл, подлец…»