присутствия женщины. А тут хлопочет, как дома, возле широкой печи, чужая баба и во всех ее движеньях, в каждом ее жесте кроется родное, свое. И звонкая река, величавая в своей многоводности, и опрокинутая лазурная чаша небосклона с ослепительно-ярким окном, солнцем, и веселый костер с желтыми языками пламени — все окрест стало вдруг как-то меньше и ближе. Все стало по-домашнему привычное и свое.
Обветренное лицо Клима светится незримою радостью. Сам не чувствует он ее, но как-то легко лежать на боку и бесцельно смотреть на небо, на реку, на костер и на раскрасневшуюся Милитину. Так бы долго лежал и пусть ползут ленивые мысли и греет молодое солнце. Но с легким вздохом, тоже о чем-то задумавшаяся, глядя на огонь, встает Милитина и по-хозяйски певуче говорит:
— Ну, завтракать, мужики! Сымайте с таганов!
Срывается Клим, шарит вокруг, отыскивая палку понадежней.
— Да ты верхонкой! — укоризненно говорит ему Милитина и смеются мужики.
Степенно и молчаливо садятся есть. Степан рушит большими ломтями ковригу и густо солит свой кусок крупной влажной солью. Иннокентий пробует похлебку, облизывает ложку и довольно мычит.
— Как без маслица-то похлебка? — лукаво спрашивает Милитина. Иннокентий игриво смотрит на нее.
— Да с маслом бы гораздо лучше!.. — Но глаза его искрятся довольством.
— Ешьте! — угрюмо останавливает их Степан. И все молча начинают есть.
Догорает костер, звонко распадаясь на маленькие золотые угольки. Плескается река. На той стороне хлюпается в воде стая каких-то птиц.
Клим зорко присматривается к ним и, откладывая ненадолго ложку, говорит:
— К ужину я, братки, уток добуду!..
III.
Было время веселого сплава. Проходили грузные паузки[3], спеша на низ. Плыли большие с брезентовыми или дощатыми каютами шитики[4]. Перекликались — такие сочные и ясные на воде — голоса. Иной раз разудало играла гармоника. С паузков у шитиков окликали Верхотуровых и шутили на счет Милитины.
— Эй! — кричал какой-нибудь сплавщик: — Бабочка, бросай своих мужиков! Ты погляди какие мы! Московские! Иди на паузок...
Милитина скалила зубы и бойко отшучивалась.
Иной раз с паузков шутили по-нехорошему. Тогда Клим, под громкий хохот Иннокентия и пренебрежительную молчаливость Степана начинал громко ругаться.
— Чувырло ты этакое!.. — кричал он: — Ладно, что ты далеко, а то я тебе наклал бы по шее, запомнил бы ты!..
Милитина, притихнув, украдкой наблюдала за парнем. И у нее чуть-чуть розовели уши, неприкрытые, по-бабьи, платком...
Мимоходом, словно невзначай, слово за словом, узнали Верхотуровы всю нехитростную жизнь женщины. И то, что при большой семье, да малосильной, в родной деревушке пришлось ей чрез силу работать. И то, как уходила она работать в сроку, думая, что этим облегчит жизнь семьи. Все это было такое знакомое и привычное Верхотуровым. И они скалили зубы, шутили и поддразнивали Милитину.
— Тебе бы, девка, мужика хорошего! — щуря глаза, хитро сказал Иннокентий: — Защиту, значить, по бабьему твоему делу!
— От мужика много ли корысти! — вскинулась Милитина и отчего-то густо покраснела.
— Знаешь, мол, это дело? — хихикнул Иннокентий. Клим, насторожившись, впился глазами в смутившуюся женщину.
Милитина рванула платок на голове и отвернулась в сторону.
— Э-э! матушка! — подмигнул ей Иннокентий: — Убила ты, однако, на своем веку бобра!.. Ты не от мужа ли беглая?
— А коли бы так? — повернула к нему гневное лицо свое Милитина: — Тебе-то какая забота?
— Мне что! — засмеялся Иннокентий: — Оно, может, и лучше, что ты беглая!
— Кому лучше? — в глазах у Милитины сверкнули злые огни.
— Да — кому придется... — уклончиво, но не переставая хитро улыбаться, ответил Иннокентий.
— Будет вам штыриться... — лениво кинул им Степан.
Иннокентий замолчал.
— С вашим братом намаешься, — глядя задумчиво в сторону на текущую воду, немного спустя сказала Милитина: — На иного найдешь — такой выдастся, что и свету Божьему рада не станешь...
Было в голосе женщины что-то такое, что заставило помолчать даже Иннокентия. Он насторожился и пытливо следил за ней. Она же, точно забыв о мужиках, точно погружаясь в солнечную лесную ширь, что развернулась кругом, продолжала:
— Измываются над нами иные... Хуже собак, прости, Господи! Норовят душу у тебя вынуть, всю на куски разрезать, да в грязь пораскидать... Все вы — такие, попадись в ваши руки баба, изведете...
— Нет, не все!.. Не ладно ты это сказываешь!.. — Клим покраснел, а глаза его блестели: — Может, есть какие охальники, — смущаясь все сильней и сильней, продолжал он говорить срывающимся голосом: — Так то — охальники... Ты не говори, что все... Разные, ведь, люди бывают...
Милитина впилась острым неотрывным взглядом в Клима. Степан поглядывал на него бесстрастно и лениво. Иннокентий хитро улыбался, переводя смеющийся взгляд с парня на Милитину и обратно.
— Ишь,
Последние комментарии
17 часов 5 минут назад
17 часов 5 минут назад
17 часов 14 минут назад
17 часов 22 минут назад
18 часов 20 минут назад
18 часов 38 минут назад