АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ОТДЕЛЕНИЕ ЛИТЕРАТУРЫ И ЯЗЫКА
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ
ФИРДОУСИ
ШАХНАМЕ
ОТ СКАЗАНИЯ О РОСТЕМЕ И СОХРАБЕ ДО
СКАЗАНИЯ О РОСТЕМЕ И ХАКАНЕ ЧИНА
Перевод Ц. Б. Бану-Лахути, комментарии А. А. Старикова
ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР
Москва
1960
Редакционная коллегия серии «Литературные памятники»
Академики: В. П. Волгин (председатель), В. В. Виноградов, Н. И. Конрад (зам. председателя), И. А. Орбели, М. Н. Тихомиров, члены-корреспонденты АН СССР: Я. И. Анисимов, Д. Д. Благой, В. М. Жирмунский, Д. С. Лихачев, профессора: Л. Л. Елистратова, Ю. Г. Оксман, кандидат исторических наук Д. В. Ознобишин (ученый секретарь).
ОТВЕТСТВЕННЫЙ РЕДАКТОР Л. Л. СТАРИКОВ.
Редактор перевода А. Азер.
От редакции
Второй том перевода «Шахнаме» является продолжением первого тома, вышедшего в 1957 г. За время подготовки второго тома коллектив понес тяжелые утраты: в день выхода в свет первого тома скончался редактор перевода Абулькасим Лахути, который много работал и над вторым томом. Его труд продолжен новым редактором перевода А. Азером. Вскоре после выхода в свет первого тома скончался также ответственный редактор издания, член-корреспондент АН СССР профессор Е. Э. Бертельс. Предлагаемый второй том содержит: стихотворный перевод «Шахнаме» от сказания о Ростеме и Сохрабе до сказания о Ростеме и хакане Чина, сделанный Ц. Б. Бану-Лахути, под редакцией А. А&ера; комментарии к тексту и переводу поэмы А. А. Старикова. Принципы работы над первым томом сохранены и в настоящем издании.
Народный чтец «Шахнаме» (Иран, XX в.) С оригинальной фотографии из частной коллекции.
КЕЙ-КАВУС (Продолжение)
[СКАЗ О СОХРАБЕ][1]
[14515] О многом ты слышал, послушай сейчас[2]
О битве Ростема с Сохрабом рассказ.[3]
Без слез эту повесть кто б выслушать мог?
Чье сердце бы гневом Ростем не зажёг?
Коль с ветки зеленой невызревший плод[4]
Нежданно примчавшийся вихрь унесёт —
Сочтешь его правым и доблестным ты,
Иль чужд он и доблести, и правоты?
Когда справедлив умиранья закон,
10 О чём этот вопль и рыданья, и стон?
К сей тайне извечной заказан нам путь,
За эту завесу нельзя заглянуть.
Кого не манила заветная цель?
Но дверь ни пред кем не открылась досель.[5]
Быть может, кончину ты благом сочтёшь,
Блаженство в приюте ином обретёшь.
Ведь если бы хищницу-смерть укротить,
То старых и юных земле не вместить.
Где пламя свирепое вспыхнуло вдруг,
20 Там все неминуемо вспыхнет вокруг.
В том бедствии грозном конца б не избег
Ствола одряхлевшего свежий побег.
Любого, не глядя, он молод иль стар,
Сжигает безжалостно смерти пожар.
И юноши радость — увы! — не прочна:
Ведь смерти причина — не старость одна...[6]
Таков бытия непреложный закон.
Коль чистою верой твой дух озарён,
И если с тобою не знается бес —
30 Смиренно склонись перед волей небес!
Будь рьян в благочестьи, откинувши лень,
Чтоб встретить достойно последний свой день.
Стремись к одному лишь, готовясь к пути,—
Благие деянья с собой унести.[7]
Теперь запою о Сохрабе, о том,
Как юный воитель сражался с отцом.
[Ростем едет на охоту]
Поведаю сказ миновавших времен,[8]
Который дехканом до нас донесен.
Дехкану рассказывал старый мобед:
40 Однажды Ростем пробудился чуть свет.
Соскучась, на лов собрался великан;
Он стан опоясал, наполнил колчан,
Затем оседлав своего скакуна,
Которому сила слоновья дана,
Помчался к Турану, взметая траву,
Подобный голодному ярому льву.
Равнина пред ним на просторе легла,
Онагры там носятся, нет им числа.
От радости вспыхнув, к охоте готов,
50 Коня погоняет Даритель венцов.[9]
Немало онагров ездок удалой
Сгубил булавою, арканом, стрелой.
Из хвороста после костёр он развёл,
И выбрав ему приглянувшийся ствол,
Могучей рукою тотчас ухватил
И вырвал, и в вертел его обратил.
Онагра огромного, легче пера
Вращая, изжарил на углях костра.
Съел целую тушу, пируя один,
60 И высосал мозг из костей исполин.
Насытясь, воды в роднике зачерпнул,
Испил и в тени, утомлённый, уснул.
Тем временем Рехш, его конь боевой,
Бродил, насыщаясь травой луговой.
Нагрянул внезапно дозор верховых
Туранских бойцов — семь ли, восемь ли их.
Заметили резвого Рехша следы
И стали искать в тростниках, у воды.
Лишь только увидели чудо-коня,
70 Решились его увести, полоня.
Уже за арканом аркан занесён,
Помчались наездники с разных сторон,
Но конь боевой, их завидев едва,
Навстречу кидается яростней льва.
Лягнул одного и убил наповал,
Другому он голову вмиг оторвал.
Лежит уже третий поверженный враг,
А всё скакуна не осилят никак.
Но вот изловчились—накинут аркан,
80 И пойман туранцами конь-ураган.
Поймали и в город угнали, спеша,
Чтоб верного не упустить барыша.
[Среди кобылиц очутился скакун — [10]
А было их сорок — отборный табун.
Из тех сорока, из всего табуна
Желанный приплод принесла лишь одна.]
От сладкого сна пробудившись, меж тем,
Коня боевого окликнул Ростем,
Весь луг исходил, но любимца нигде
90 Не видит. Об этой нежданной беде
Горюя безмерно, боец-великан
На поиски Рехша спешит в Семенган.[11]
Себе говорил он: «Куда я пойду
Пешком, обреченный тоске и стыду,
Груз палицы тяжкой и стрел, и меча,
И барсову шкуру, и шлем волоча?[12]
Как стану пустыни теперь проезжать,
Как стану отныне врагов поражать?
Что скажут туранцы? — Вот Рехша проспал
100 Ростем: видно спать, словно мёртвый, он стал! —
Что делать? Терпи, коли так суждено.
Горюй, не горюй, остаётся одно:
В доспехах, с оружием, пешим идти;
Быть может, удастся на след набрести».
Под ношею тяжкой, утратив покой,
Угрюмо шагал он, терзаясь тоской.
[Ростем приходит в Семенган]
И вот Семенгана достиг великан.
Дошло до царя и вельмож в Семенган,
Что пеший идет к ним Даритель корон,
110 Что Рехш, его конь огневой, уведён.
Властитель и вся венценосная знать
Помчались верхом исполина встречать,
И мыслят, увидя Ростема чело:
То ясное солнце над миром взошло!
Могучий приветные слышит слова;
Ему говорит Семенгана глава:
«Что сталось? О взысканный щедро судьбой,
Кто, дерзостный, вздумал тягаться с тобой?
Друзья тебе все в этом мирном краю,
120 Охотно мы волю исполним твою.
Владыкою будь над страной и людьми,
Сокровища наши и жизни возьми».
Та речь успокоила богатыря,
Поверил он дружеской речи царя
И так говорит: «На лугу, у воды
Похищен мой конь без седла и узды.
Ища скакуна, неустанно я шёл,
След Рехша меня к Семенгану привёл.
Признателен буду, коль сыщешь коня,
130 Награды заслуженной жди от меня.
А если мой Рехш не найдётся, готов
Снести я немало строптивых голов!»
«О муж именитый, — ответ был на то —
Перечить тебе не решится никто.
Ты гостем моим почитаемым будь.
Все будет по-твоему, гнев позабудь!
Мы сердце потешим вином в эту ночь,
Из сердца заботу изгоним мы прочь.
Спеша, не добьемся удачи ни в чём,[13]
140 Терпеньем — из щели змею извлечём...
О Рехше могучем весь свет говорит,
Недолго он будет от взоров укрыт.
Поверь, богатырь, закалённый в борьбе:
Отыщется Рехш и вернётся к тебе».
Тревогу забыв, ободрённый Ростем
С надеждой внимал уверениям тем;
Готов он за стол властелина воссесть,
За доброе слово воздать ему честь.
Направились вместе они ко дворцу,
150 И служит почтительно царь удальцу..
Призвав городскую и ратную знать,
Владыка гостей усадил пировать,
И вот уже яства несут повара,
И кравчему кубки наполнить пора..
Порхают плясуньи, свежее весны;
Их розовы лица и очи темны,
И руд сладкозвучный в руках у певца[14]
Звенит, разгоняя печаль удальца.
Когда же Ростем захмелел и устал
160 И с места, подумав об отдыхе, встал —
Достойное витязя ложе нашлось,
Манившее благоуханием роз.
[К Ростему приходит Техмине, дочь царя Семенганского]
Уж за полночь было, и в небе звезда,
Предвестница утра, блеснула. Тогда
Послышался шёпот, и в спальный покой
Дверь кто-то открыл боязливой рукой.
Рабыня, с душистой свечою войдя,
Поспешно приблизилась к ложу вождя;
С ней дева, красою слепящая взор,
170 Подобная солнцу над высями гор.
Не брови, а луки, не косы — аркан;
Стройней кипариса пленительный стан,
Румянец — Йемена пылающий лал,
А рот, словно сердце стеснённое, мал.
Ей словно душа вместо плоти дана,
Как будто не праха созданье она.
И дрогнуло львиное сердце бойца;
Восторженно он поминает Творца
И молвит ей: «Имя своё мне открой.
180 Зачем ты пришла полуночной порой?»
«Зовусь — отвечает она — Техмине.[15]
Рвёт сердце на части страдание мне.
Родитель мой, царь Семенгана, свой род
От витязей неустрашимых ведёт.
Нет пары мне между царями, красой
Не многие девы сравнятся со мной.
Никто вне завесы не видел меня,
Не слышал, как голос мой льётся, звеня.
Узнай, о тебе я слыхала не раз
190 На дивную сказку похожий рассказ.
Слыхала я: див и пантера, и змей —
Ничто перед грозною силой твоей.
Не знающий отдыха муж-исполин,
В Туран среди ночи ты мчишься один.
Онагра не ты ль целиком поглощал,
И небу не твой ли кинжал угрожал?
Сердца разорвутся у барса и льва,
Едва засверкает твоя булава.
Орёл, чуть завидев твой острый булат,
200 От верной добычи отпрянет назад.
Настигнешь ты тигра, бесстрашен, могуч,
Кровавые слезы исторгнешь у туч.
Дивилась твоей небывалой судьбе,
Душой изнывала в тоске по тебе,[16]
Мечтала к тебе я склониться на грудь,—
И в край наш Изед указал тебе путь.
Твоя, коли хочешь, я с этого дня,[17]
Другому вовеки не видеть меня.
Ты видишь, к тебе я попала во власть,
210 Затмила мне разум всесильная страсть.
К тому же я в сердце надежду таю,
Что сына рожу, что отвагу твою
В наследье получит он, силу и рост,
Отмеченный щедрою милостью звёзд.
И резвого Рехша тебе я верну;
Верь, на ноги всю подниму я страну».
Красавица кончила слово своё;
Ростем со вниманием слушал её.
Волшебною той красотой восхищён,
220 И мудростью, и чистотой восхищён,
О Рехше любимом услышав к тому ж,
Исполнился радостью доблестный муж.
Мобеда зовет он, велит мудрецу
Отправиться сватом к владыке-отцу.
Мобеду внимал, торжеством осиян,
Властитель; как тополь, он выпрямил стан
И отдал, закон и обычай блюдя,
Прекрасную дочь за героя-вождя.
Исполнил желание витязя он,
230 И брачный союз договором скреплён.
Когда исполину он дочь отдавал,—
Весельем объятый, весь край пировал.
Ростема-вождя величали мужи,
Полны ликованья, кричали мужи:
«Будь счастлив с подругою множество лет,
А недруга злого да сгинет и след!»
И вот именитый в ночной тишине[18]
С супругою милою наедине.
Носил богатырь на руке амулет,
240 О том амулете наслышан был свет.
Его отдавая, Ростем говорит:
«Храни: коль судьба тебе дочь подарит,
К косе прикрепи ей на счастье; всегда
Над нею да светит благая звезда!
А если бы сына послал тебе рок —
Надень ему на руку отчий залог:
Пусть вырастет мощным, как Сам, удальцом,[19]
Искусным, не знающим страха бойцом,
Который бы солнцу грозил, чья стрела
250 С небесных высот низвергала б орла».
О многом великий беседовал с ней,
Всю ночь он провел с луноликой своей.
Когда же лучистое солнце взошло,
На мир изливая и свет, и тепло
Прощаясь, он к сердцу подругу прижал,
С любовью в чело и глаза целовал.
Печаль расставанья застлала ей взор,
И горе ей спутником стало с тех пор...
Пришел семенганской земли властелин
260 Спросить, хорошо ль почивал исполин,
Сказал: «Отыскался твой Рехш, наконец!».
Благое известье услышав, боец
Покой покидает, седлает коня.
Рад Рехшу и царское рвенье ценя,
В Забул богатырь прискакал без помех,
Что видел и слышал, сокрыл он от всех.[20]
[Рождение Сохраба]
Родился, когда девять лун протекло,
Младенец, как месяц, сиявший светло.
Сказал бы, то новый Ростем-великан,
270 Иль Сам-богатырь, иль боец Нериман.
Лишь сын улыбнулся, подобный весне,
Сохрабом его нарекла Техмине.
Осанкой — в Ростема и буйно растёт:
Лишь месяц младенцу, а кажется — год.
В три года о грохоте битв он мечтал,
На пятом отвагой героя блистал;
А в десять уж был он сильнейшим в краю,
Никто не дерзал с ним тягаться в бою.
Пришел он и смело промолвил: «О мать,
280 Ответствуй, мне истину должно узнать:
Я сверстников всех отчего перерос,
Главу до высокого неба вознёс?
Из рода какого происхожу?
Чей сын, — коли спросят, что людям скажу?
Когда вместо правды ты ложь изречёшь —
Сама на погибель себя обречёшь».
Мать сыну ответила речью такой:
«Не гневайся, выслушай, дух успокой!
Отец твой — могучий воитель Ростем,
290 А предки — Заль храбрый и Сам, и Нейрем.
Твоя голова до небес достаёт
Затем, что таков твой прославленный род.
С тех пор, как Творец сотворил этот свет,
Бойцов, как Ростем, не бывало и нет.
Мир витязя, равного Саму, не знал,
Коснуться его небосвод не дерзал».
И втайне письмо от Ростема ему
Вручила она; приложила к письму
Три яхонта, с золотом три кошелька, —
300 Подарки, которые издалека,
Когда родился у красавицы сын,
Прислал из Ирана Ростем-исполин.
Дала и сказала: «Их свято храни,
Родителем присланы сыну они».
Добавила после: «О сын мой, Сохраб,
Не должен об этом узнать Афрасьяб![21]
За то, что Ростемом Туран разорен,
Отмстить замышляет Могучему он;
К отцу пламенеет он давней враждой, —
310 Пасть жертвою мог бы тут сын молодой.
Страшусь и другого: услышит отец,
Что сын уж не отрок, а храбрый боец,
И без промедленья тебя призовёт.
Разлука мне сердце тогда разорвёт».
Сын молвил: «Кто в мире, о робкая мать,
Подобную истину стал бы скрывать!
Потомок великих, чья слава жива,
Герой, о котором не смолкнет молва,
Могучий, прославленный доблестью муж —
320 Отец мне; от сына таиться к чему ж?
Я рать соберу из туранских бойцов,
Немало их съедется с разных концов.
Мной будет с престола низвергнут Кавус,[22]
В Иране вовек не покажется Тус.
Гудерз и Новзер, Гостехем и Бехрам,
И Гив, и Горгин — все погибнут! Отдам
Ростему иранский державный венец,
Казну и престол, и высокий дворец.
Иран покорю и пойду на Туран,
330 Здесь бой будет мною властителю дан.
Престол Афрасьяба себе я возьму,
Я к самому солнцу копье подниму.
Ты станешь Ирана царицей, поверь!
Я буду по-львиному биться, поверь!
Родитель — Ростем, я — Сохраб, его сын:
Останется ль в мире еще властелин?
Где властвует солнце и месяца свет,
Там звёздам сияньем гордиться не след».
[Сохраб выбирает себе коня]
И матери молвит отважный: «В бою
340 Увидишь могучую хватку мою!
Конь добрый мне нужен, булатом копыт
В стремительном беге дробящий гранит,
По резвости равный газели степной
И птице пернатой и рыбе речной,
Который не ведал бы устали, мча
Доспехи мои и меня, силача.
Нельзя же мне пешим идти воевать,
Когда поведу против недруга рать!»
Внимая отважному, мать расцвела,
350 До ясного солнца главу вознесла.
Велела она пастухам поскорей
Пригнать табуны резвоногих коней:
Сохрабу, мол, надобен конь не простой —
Чтоб силу в бою сочетал с быстротой.
В степях и горах, изо всех табунов
Ретивых, лихих отобрав скакунов,
В столицу пригнали, и взяв свой аркан,
Навстречу пришел молодой великан.
Завидев коня посильнее, тотчас
360 Петлёй настигает его, изловчась,
Кладет ему на спину руку потом,—
И тут же скакун, с перебитым хребтом,
Пред ним распростёрт, недвижимый, без сил...
Немало отборных коней сокрушил,
Но силе своей небывалой подстать
Он так и не смог скакуна отыскать.
Сохраб опечален. Внезапно пред ним
Явился воитель с известьем благим:
«От Рехша рожденный есть конь у меня,
370 Могучее льва, горячее огня.
Он степью бежит, будто мчится гора,—
Не столь поднебесная птица быстра;
Как солнце, красой ослепляет он взор,
Несется могуч и неистов, и скор;
Кита раздавил бы ударом копыт;[23]
Прыжок — словно молния, грудь — что гранит;
По круче он лёгкою серной скользнёт,
В реке, словно юркая рыба, мелькнёт;
И если в погоню помчится стрелой,
380 Не спрячется недруг, не скроется злой».
Послышался князя ликующий смех.
Воспрянув от слов утешительных тех,
Он двинулся в путь, нетерпеньем гоним,
И вот уж невиданный конь перед ним.
Рукой надавил ему спину Сохраб
И видит: годится для боя, не слаб.
Погладил, растёр, оседлал он коня,
Вскочил на него с быстротою огня.
Под всадником, схожим с горой Бисотун,
390 Под палицей-сваей не дрогнул скакун.
И молвил Сохраб, именитый герой:
«Итак, отыскался мой конь боевой!
Без страха я в битву теперь поскачу,
Кавусу-царю белый свет омрачу».
Вернулся он, радостью полон живой,
Готов устремиться в поход боевой.
К вождю собрались отовсюду полки;
Он знатен и славится силой руки.
И просит Сохраб, чтобы царственный дед
400 Подал ему помощь и мудрый совет:
Он хочет, мол, войско в Иран повести,
Родителя славного хочет найти.
Услышав от внука такие слова,
Собрал для него Семенгана глава
Великое множество мулов, коней,
Динаров, престолов, уборов, камней,.
Доспехов, какие нужны для бойца...
Дивится владыка отваге юнца;
Во славу его, не жалея щедрот,
410 Как должно царю, одаряет народ.
[Афрасьяб посылает к Сохрабу Бармана и Хумана]
Дошло до владыки туранской страны,.
Что спущены в воду Сохраба челны,[24]
Бойцы отовсюду к нему собрались,
Меж них он — как тополь, вознёсшийся ввысь;
Уста его пахнут ещё молоком,
А он уж мечтою к сраженьям влеком;
Он кровью поля заливает уже,
С Кавусом войну затевает уже,
Огромное войско ведёт за собой,
420 Врагов не страшась, порывается в бой...
Короче, тот витязь исполненный сил
Отвагой свой род именитый затмил.
В душе Афрасьяба зажглось торжество,
И вырвался радостный смех у него.
Из витязей храбрых туранской земли,
Что в бой с булавами тяжелыми шли,
Им выбраны были Хуман и Барман;[25]
Любой и на льва бы накинул аркан!
Приказано к ним собираться на зов
430 Двенадцати тысячам лучших бойцов.
Двум витязям так говорит Афрасьяб:
«Вам к хитрости должно прибегнуть: Сохраб
С Ростемом, столкнувшись на поле войны, —
Смотрите — друг друга узнать не должны.
С Сохрабом, надеясь на силу свою,
Сразится Ростем, без сомненья. В бою,
Быть может, погибнет отец-исполин:
Ведь славится силою львиною сын.
Лишившись Ростема, нам сдастся Иран,
440 И будет смятеньем Кавус обуян.
Потом и с Сохрабом расправимся мы,
Нагрянув к нему средь полуночной тьмы...
А если Сохраб в поединке падёт —
Раскаянья мука отца изведёт».
Два витязя тут же отправились в путь,
Спеша к ополченью Сохраба примкнуть.
И посланы в дар Афрасьябом-царём
Десятки коней, мулов с разным добром,
Престол бирюзовый с подножьем резным
450 Сверкающей кости слоновой, и с ним
Горящий рубинами царский венец
И полное лести письмо наконец:
«Когда бы взошел на иранский престол,
Ты землю бы к миру и счастью привёл.
Иран с Семенганом, с Тураном — одно,
Соседствовать им не напрасно дано.
Добудь же венец властелина в борьбе!
Бойцов, сколько хочешь, пришлю я тебе.
Туранцы не ведают богатырей
460 Искусней Бармана, Хумана храбрей.
Позволь им в гостях у тебя побывать,
Позволь под началом твоим воевать.
Клич кликнешь, и ринутся в битву они,
И мраком окутают недруга дни».
С посланьем таким и дарами царя
Помчались два всадника-богатыря.
Услышав об их приближении весть,
Навстречу — воздать им достойную честь —
Сохраб вместе с дедом спешит, и душой
470 Расцвёл он при виде той рати большой.
Взирая на мощные плечи и стан,
Дивится сохрабовой силе Хуман.
С письмом исполину дары вручены
И мулы, и полные сил скакуны.
Затем от посланцев услышал Сохраб
Слова, что ему передал Афрасьяб.
Посланье прочёл он, и выстроил рать,
И дал повеление в путь выступать.
Литавры гремят, призывая в поход,
480 И грохот военный над миром встает.
Никто не осилил бы рати такой;
Ни львы, ни чудовища бездны морской.
Как гибель несущий степной ураган,
Сохрабовы ратники вторглись в Иран.
[Набег Сохраба на Белую крепость]
Вот Белая Крепость пред ними встаёт —
Ирана дотоле надёжный оплот.
Был вверен Хеджиру прославленный град;[26]
Вождь храбрый, он в битвах испытан стократ.
490 А княжил над краем и городом тем[27]
Муж славного рода — седой Гождехем.
Дочь юная князя красою цвела,
Наездницей дерзкой, бесстрашной слыла.
Лишь только завидел Сохраба вдали
Пред войском, несущимся в черной пыли, —
Покинул твердыню Хеджир удалой,
Вскочил на коня и помчался стрелой.
Всё ближе к воителям смелый седок.
Сохраб, разъярясь, обнажает клинок
И скачет навстречу, оставив ряды.
500 «Злосчастный! — вскричал он,— добыча беды!
Сражаться выходишь один? Берегись,
Покрепче, смотри, за поводья держись!
Не хочешь ли имя и род свой назвать?[28]
Заплачет тебя породившая мать!»
В ответ раздаётся: «Оставь хвастовство!
В подмогу не надобно мне никого.
Хеджир я, воителей храбрых глава,
Мной срублена будет твоя голова,
Гонец Кей-Кавусу ее повезёт,
510 А тело поганое коршун склюёт».
Презрительно юноша захохотал
Над речью Хеджира; ногами он сжал
Подобного горной громаде коня[29]
И ринулся в битву быстрее огня.
Так яростно скрещивал с вражьим копьё,
Что не отличал от чужого своё.
Хеджир исполина ударил копьём,
Но тщетно: Сохраб не задет остриём;
Удар отражает стремительно он —
520 И недруг своим же копьём поражён.
Хеджира Сохраб повергает с седла;
Не чуя, что ноша его тяжела,
Как горная глыба, — кидает во прах;
Сжал сердце упавшему тягостный страх.
С коня поспешил победитель сойти,
Чтоб голову вражью булатом снести.
Хеджир приподнялся, знак подал рукой,
К нему о пощаде взмолился с тоской.
И мести прощенье Сохраб предпочёл;
530 Прощенному он наставленье прочёл,
И накрепко руки арканом связал,
И тут же к Хуману вести приказал.
Услышали в замке, что витязь поверг
Хеджира,— и день для иранцев померк.
Скорбят о вожде, уведенном в полон,
Бойцы, и не молкнут рыдания жён.
[Поединок Сохраба с Гордаферид]
Услышала дочь Гождехема о том,
Что сдался Хеджир, побежденный врагом,
И вздрогнула дева, как смерть побледнев,
540 Вздох тяжкий исторгли обида и гнев.
Душа ратоборца была ей дана,
Молва прославляла её издавна.
Ей Гордаферид было имя, в борьбе[30]
Не знала отважная равных себе.
В шафран обратились тюльпаны ланит —
Такой за Хеджира терзал её стыд.
Исполнясь отваги в решительный час,
В доспехи воителя вмиг облачась,
Запрятала косы в румийский шелом,
550 Завязки кольчуги скрепила узлом,
Кушак затянула, как муж на войне;
Покинув твердыню, на вихре-коне
Несется отважная Гордаферид,
И клич её грозный над полем гремит.
«Где витязи, где предводитель у вас?
Кто полный отваги воитель у вас?
Кто, равный чудовищам глуби речной,
Захочет помериться силой со мной?»
Но отклика нет на воинственный зов,
560 Никто не выходит из ратных рядов.
Смеётся в ответ, словно тешась игрой,
Сохраб, повергающий тигров герой.
Кричит он: «Булат не напрасно мне дан,
Второго онагра поймаю в капкан!».
Надел, быстротою подобен огню,
Китайский шелом, боевую броню,[31]
Не зная, кто недруг, он мчится вперед;
Наездница лук оснастила, и вот
Под тучею стрел смертоносных Сохраб,
570 От них даже птица спастись не могла б.
И видит он: рати опасность грозит,
Бойца за бойцом неизвестный разит.
Тогда уязвлённый, томимый стыдом,
Неистовой жаждою мщенья ведом,
Огромным щитом заслоняясь от стрел,
Навстречу врагу богатырь полетел,
И яростью гордое сердце горит.
Поспешно повесила Гордаферид
Свой лук на плечо: разогнав скакуна,
580 Как птица взвилась и рванулась она[32]
К Сохрабу: напрягши поводья, своё
Воителю в грудь устремила копьё.
От этого натиска рассвирепев,
Сохраб зарычал словно яростный лев
И сам, с быстротой грозового огня,[33]
Узду натянул, бурно вздыбил коня,
Своим смертоносным огромным копьём
Сплеча размахнулся, стальным остриём
Ударил, и панцирь мгновенно пробит,
590 Но сердцем не дрогнула Гордаферид.
Ее совлекает с коня великан,—
Так мяч похищает проворный човган.[34]
Но всадница, сбитая наземь с седла,
Булатом копьё удальца рассекла,
В седло боевое вскочила опять
И тучею пыль возмутила опять.
Однако сражаться ей дольше невмочь;
Коня повернула и ринулась прочь.
Боец буйным бегом дракона-коня,
600 Ты скажешь, сиянье похитил у дня;
Пыль черную к небу взметая столбом,
Летит, настигает, срывает шелом...
И вдруг по кольчуге скользнула коса;
Как солнце, девичья сверкнула краса.
И видит он: дева пред ним — не боец,
Не шлем бы носить ей — царицы венец.
Дивится герой: «Коль иранская рать
В бой деву подобную может послать,
Так верно мужи, как придет их черёд,
610 Прах темный взметут до небесных высот!»
Воитель заносит летучий аркан,
И схвачен мгновенно красавицы стан.
«Теперь не уйдёшь! — закричал он.— Войны
Тебе ли искать, с этим ликом луны?
Добычи такой не ловил я досель.
Не вырвешься, бьёшься напрасно, газель!»
И дева, поняв, что спасение в том,
К бойцу повернулась прекрасным лицом
И молвит: «Воитель, всех в мире мужей
620 Затмивший отвагою львиной своей!
На наше сраженье два войска глядят,
За каждым движеньем усердно следят.
Лишь косы девичьи рассмотрят — беда!
Насмешки посыплются градом тогда:
”Им прах в поединке до неба взметён,
Но бился не с витязем, с девушкой он!”
Длить битву тебе не пристало: ведь стыд
Сраженье подобное мужу сулит.
Не лучше ль поладить нам этой порой?
630 Внять голосу разума должен герой.
Ужель из-за девушки витязь готов
Посмешищем стать для друзей и врагов?
Поверь мне, ты встретишь покорную рать;
Коль мир предлагают, не рвись воевать.
Богатства и замок, и все мы — твои.
Ты цели добился, к чему же бои?»
Сохраб загляделся на Гордаферид:
Меж лалами уст ровный жемчуг блестит;
Лик прелести райской, пленительный стан
640 Стройней тополей, что лелеет дехкан;
Не очи, а лани, бровь каждая — лук;
Свежа, что весной расцветающий луг.
Промолвил он: «Помни же клятву свою!
Ты видела нынче, каков я в бою.
Твердыня тебя обольщать не должна,
Небесного свода не выше она;
Ее булавою низвергну. Ничьё
В сраженьи меня не коснется копьё!»
И деву боец отпустил; вороной
650 Помчал её степью к твердыне родной.
С ней рядом несется Сохраб. Между тем
С бойцами стоит за стеной Гождехем.
Открыли ворота, и деву спасли,
Всю в путах, в твердыню её увлекли.
И снова ворота на крепком замке,
И вновь стар и млад зарыдали в тоске:
Все в ярости от нанесенных обид
Хеджиру и доблестной Гордаферид.
Подходит к отважной правитель седой,
660 Бойцов именитых ведя за собой.
«О, дева бесстрашная! — вымолвил князь —
Как долго мы ждали, тревогой томясь.
И храбрость и хитрость пустила ты в ход,
И доблестный не посрамила свой род.
Рука неприятеля — небу хвала! —
Тебе в поединке не сделала зла».
Смеется отважная Гордаферид
Восходит на башню и так говорит,
Сохраба увидев с высокой стены:
670 «Эй, доблестный витязь туранской страны!
Зря тратишь ты силы, не время ли в путь?
Осаду оставь, о вторженьи забудь!».
«Добро, — отвечает он, мрачен лицом.—
Я солнцем, луною, престолом, венцом
Клянусь, победителем в замок войду,
Тебя, вероломную, в плен уведу.
Когда попадешь ты в неволю ко мне,
Раскаешься в дерзкой своей болтовне.
Но проку в раскаяньи позднем твоем
680 Не будет, и грянет возмездия гром![35]
Забыла ты данный тобою обет?»
Но Гордаферид улыбнулась в ответ
И молвит: «Воитель туранский, прости!
Туранцу в Иране жены не найти.
Должно быть, меня не судил тебе рок.
О славный, ты б лучше себя поберег!
Ты вправду ли родом туранец? Скажи.
Тебя и в Иране бы чтили мужи.
Плечами, осанкой, лицом ни один
690 Не может сравниться с тобой исполин.
Услышит Кавус про туранца-вождя,
Что в край наш ворвался, дружину ведя,—
И двинет полки, и примчится Ростем;
Не сладишь ты с грозным воителем тем.
Он войско твое уничтожит, тогда
Тебя бы, смотри, не постигла беда!
Жаль мощи твоей богатырской; попасть
Не должен ты тигру свирепому в пасть.
Ты, силой кичась, не кидайся вперед, —
700 Лишь бык сам себя, разъярившись, грызет.
Назад поверни с рокового пути,
Лик ясный к туранской земле обрати!»
Внимает воитель, обида горька.
А так ведь, казалось, победа близка!
Весь край у подножия крепости той
В отмщение сделать равниной пустой
Велел он: жилища без жалости сжечь,
Людей разоренью и горю обречь.
Промолвил он: «Поздно сражаться, уж день
710 Померк, и ночная надвинулась тень.
Но завтра твердыню мы в пыль превратим.
Бой грянет великий!». Досадой томим,
Хлестнул он коня и помчался к шатру,
Решив наступленье начать поутру.
[Посланье Гождехема Кавусу]
Умчался Сохраб, и писца вслед за тем
Призвал удрученный бедой Гождехем.
Послание шаху составил писец,
Сбирается в путь расторопный гонец.
В письме воздается владыке почёт,
720 А дальше рассказ о событьях течёт:
«О доблестный царь! Из Турана примчась,
Дружина внезапно напала на нас.
Вождю той дружины, питомцу побед,
Едва ли минуло четырнадцать лет.
Он станом стройней молодых тополей,
А ликом — небесного солнца светлей.
Где видан воитель с рукою такой,
Столь мощный, с большой булавою такой?
Как ринется в битву с индийским мечом,
730 И горы и реки ему нипочём.
Пройди весь Иран и Туран — силачу [36]
В сраженьях соперника нет по плечу.
Героя Сохрабом зовут; не страшны
Ему ни драконы, ни львы, ни слоны.
Ты скажешь, то сам несравненный Ростем,
Воитель, которому прадед Нейрем.
Хеджир, чья отвага повсюду славна,
Помчался, на бурного сев скакуна, —
С Сохрабом помериться силой в войне:
740 Его столько времени я на коне
Видал, сколько нужно, чтоб глазом моргнуть
Иль запах цветка мимоходом вдохнуть,—
Столь быстро Сохраб его сбросил с седла...
Рать, глядя на то, в изумленье пришла.
Хеджир, уцелевший, но взятый в полон
Изранен, измучен, душой уязвлён.
Хоть всадников видел умелых, лихих,
Не видел в Туране я смелых таких.
Пропал, кто к нему попадется в тиски
750 На поле, где сходятся в битве полки!
Мощь грозная кроется в богатыре,
Пред доблестным не устоять и горе;
Поскачет он к ней, попирая поля,
Заплачет над нею сырая земля.
Коль станешь ты мешкать, не вступишь в войну,
Не вышлешь дружин, защищая страну, —
Родной наш Иран разорённым считай,
Враждебной рукой покорённым считай.
Тот витязь другим не чета храбрецам;[37]
760 Сказал бы, в нем ожил воинственный Сам.
Сильнейшие витязи дрогнут пред ним;
Их свалит он рукопожатьем одним.
Не нам состязаться с подобной рукой,
С такой булавой и отвагой такой.
Нас битва погубит, его ж вознесёт
Победной главой до небесных высот.
Мы с вечера в путь собираться начнём,
В глубь края отступим во мраке ночном.
Но если ещё мы промедлим хоть час,
770 Ничто не спасёт от погибели нас.
В твердыню он вторгнется, рать одолев:
Где он наступает, отступит и лев».
Письмо запечатав, посланца затем
Призвал, и ему повелел Гождехем:
«Отправься, лишь первые вспыхнут лучи;
Тропою, врагам неизвестной, скачи».
Отправил он шаху посланье, а сам
В поход приказал собираться бойцам.
[Вторжение Сохраба В Белую крепость]
Лишь солнце взошло над высокой горой,
780 Сомкнули туранцы воинственный строй.
С копьём смертоносным, на быстром коне
Сохраб их возглавил, готовый к войне;
Защитников крепости, словно овец,
Схватить и связать замышлял удалец.
На стены он смотрит — людей не видать.
С воинственным кличем за витязем рать
Помчалась; разбив на воротах засов,
Как смерч, ворвались, но не видно бойцов.
В ночи осаждённым воителям всем
790 Бежать удалось: их увёл Гождехем.
Под крепостью ход был подземный — про то
Дотоль из туранцев не ведал никто.
Бесследно исчезли и войско и князь,
Твердыню Сохрабу оставить решась.
Виновны ль, безвинны ль, один за другим
Все жители края предстали пред ним,
Прощенья, пощады прося у вождя,
Ему о покорности вечной твердя.
Но тот не внимает, любовью горит;
800 Все ищет он милую Гордаферид
И сетует, плача, не ведая сна:
«О горе, за тучами скрылась луна!
[У цели я был, но добычу злой рок[38]
Из рук моих вырвал, безмерно жесток.
На дивную лань я накинул аркан —
Ушла, а меня залучила в капкан.
Со мной колдовские творила дела:
Мечом не коснулась, а кровь пролила.
Подобно пери промелькнула, и вот
810 Похищено сердце, а боль все растёт
В груди опустевшей, все злее печаль:
Любимая скрылась в безвестную даль!
Увы, ускользнула, исчезла во мгле...
Нет участи горше моей на земле!»
И ночью и днем богатырь горевал,
От взора чужого любовь укрывал;
Но муку не скроешь — таи не таи —
Когда из очей заструятся ручьи;
И как ни хитрил бы, душой удручён,
820 В груди не удержишь отчаянья стон.
Бледнеет и вянет Сохраб, с каждым днём
Сильнее сжигаемый тайным огнём.
Вначале о ране сердечной его
Хуман именитый не знал ничего;
Но видя, что блекнет воителя лик,
Он в тайну умом прозорливым проник.
Он понял: как будто коварным силком,
Сохраб молодой полонён завитком.
Невмочь ему, сон убегает от глаз,
830 И рад бы уйти, да в трясине увяз...
Чтоб мысли Сохраба направить к войне,
Хуман с ним беседует наедине;
Твердит он: «Никто из владык в старину
Не бился у страсти безумной в плену,
Желаньем неистовым не пламенел,
Сверх меры от кубка любви не пьянел.
Газель за газелью арканом лови,
Но бойся попасться в тенёта любви!,
О витязь, искусством войны овладев
840 Забудь о пленительной прелести дев.
Бойца привлекает лишь славы краса;
Орлу подобает любить небеса!
Успешно мы начали ратный поход,
Без боя нам сдался Ирана оплот,
Но битва не кончена, путь наш суров,
Немало нас ждёт и невзгод и трудов.
С могучим Ростемом могучая рать,
Привыкшая славы в сраженьях искать,
Примчится, решимости ярой полна...
850 Кто ведает, как обернётся война!
Тебе одному — удальцу, силачу —
С дружиной иранскою спор по плечу.
Ты сердца влюблённого жар охлади,
Не то — пораженья бесславного жди.
Коль страсти поддашься — ты жертвой падёшь,
Коль страсть обуздаешь — ты к цели придёшь:
Одержит победу твой грозный клинок,
И деву тогда ты увидишь у ног».
Очнулся Сохраб, назиданию вняв:
860 «О витязь туранский,— вскричал он, — ты прав!
Меня исцелил ты словами. Клянусь,
Навек нерушим наш священный союз».]
Меж тем до Кавуса посланье дошло.
Как только узнал про нежданное зло,
Созвал он мужей, возглавляющих рать,
Чтоб вести тревожные им рассказать.
В раздумьи сидят с властелином бойцы,
Ирана прославленные храбрецы:
Тус гордый, Гудерз, чей родитель Гошвад,
870 Гив храбрый, Горгин и Бехрам, и Ферхад.
Посланье бойцам прочитал властелин,
Поведал, каков молодой исполин,
И, с ними советуясь, вымолвил так:
«Коль прав Гождехем, угрожает нам враг
Невиданной мощи. Лишился я сна,
Тоской и тревогой душа пронзена.
Ему средь иранцев соперника нет;
Где средство сыскать от нагрянувших бед?»
На том порешили, что доблестный Гив,
880 Тотчас же к Ростему в Забул поспешив,
Доставит Могучему грозную весть
О том, что в опасности царство и честь;
Пусть витязь могучий, державы оплот,
На помощь иранской дружине придёт.
Готовить послание стал властелин,
Страшась наступающих грозных годин.
[Послание Кавуса Ростему]
Составил писец, повинуясь царю,
Посланье забульскому богатырю;
Ростему вначале хвалу возносил:
890 «Живи, непоборный, исполненный сил!
Знай, доблестный, к нам из туранских долин
Войною пришел молодой исполин.
Уж в Белую Крепость успел он войти,
Иранцам к спасенью отрезав пути.
Тот витязь невиданно храбр и силен.
Как тигр, он бесстрашен, огромен, как слон.
Из всех меченосцев иранских дружин
Затмишь его доблестью ты лишь один.
Знай, в целой вселенной, о витязь благой,
900 Нет, кроме тебя, нам защиты другой.
Ирана опора единая ты,
Прославился хваткою львиною ты.
Ты в Мазендеране врагов истребил,
Ты в Хамаверане оковы разбил.
Ты палицей солнце заставишь рыдать,
Твой меч, и с Бехрамом бы мог совладать.[39]
Пыль стычек твоих даже Нила темней,[40]
Слоны устрашились бы силы твоей.
Ты тигра настигнешь петлей боевой,
910 Ты гору повергнешь стальной булавой.
Дружина тобой несказанно горда,
Стоял ты на страже Ирана всегда,
Но снова нам рок посылает беду,
Я с часу на час нападения жду.
Все витязи наши к престолу пришли,
Письмо Годжехема мы вместе прочли
И Гиву отважному дали наказ —
К тебе, о Могучий, без отдыха мчась,
Скорее доставить тревожную весть.
920 Как только успеешь посланье прочесть, —
Глубокою ночью иль солнечным днём,
Ещё не обмолвившись словом о нём,
И запаха сорванной розы вдохнуть
Ещё не успев,— разом трогайся в путь!
Веди закалённых забульских бойцов,
И пусть раздаётся воинственный зов!
Ведь кроме тебя, коли прав Гождехем,
Не сладит никто с грозным недругом тем».
К посланию печать приложили; оно
930 Воителю Гиву тотчас вручено.
Царь молвил: «Скачи, не жалея коня,
И ночью и днем неустанно гоня.
К Ростему добравшись, о славный ездок,
Смотри, не растягивай отдыха срок,—
Средь ночи примчась, возвращайся с зарёй!
Скажи: приближается вражеский строй;
Ждём с мига на миг неизбежной войны;
Врага мы ничтожным считать не должны».
Помчался, забыв о покое и сне,
940 Гонец именитый на добром коне.
Дорогою витязь не пил и не ел,
И ночью и днём, словно ветер, летел.
Лишь только Забула успел, он достичь,,.
Донёсся к Дестану дозорного клич:
«К нам вихрем летит из Ирана боец,
Его быстроногий несет жеребец».
И вот уже скачет навстречу Ростем;
С ним — каждый, носящий кольчугу и шлем.
Отважному Гиву навстречу примчась,
950 С коней боевых соскочили тотчас.
Ростем у прибывшего богатыря
Расспрашивать стал про Иран, про царя.
К Могучему в замок высокий вступив,
Воссели беседуя. Доблестный Гив
Добавил к цареву письму и словам
Всё то, что слыхал о Сохрабе он сам;
Не скрыл ни худых новостей, ни благих,
Немало вручил и даров дорогих.
Письмо прочитав, усмехнулся Ростем,
960 И, втайне смущённый известием тем,
Промолвил: «Ужели те слухи — не ложь,
И вправду воитель на Сама похож?
Будь он из иранцев, дивиться б не след;[41]
Туранцев столь мощных не видывал свет.
Узнать я хотел бы, откуда храбрец,
Из рода какого тот чудо-храбрец.
Был сын от меня в Семенгане рождён,
Но где ему биться! Дитя еще он;
Не знает, как двинуть в сражение рать,
970 Когда защищаться, когда наступать.
Я матери в дар для него посылал
Алмазы и золото. «Сын ещё мал,—
Она отвечала,— но быстро растёт,
И скоро воителя мощь обретёт.
Уста его пахнут ещё молоком,
А любит вино; будет храбрым стрелком!
Дай срок, занесёт он блистающий меч
И станет воителям головы сечь».
Ты ныне поведал нам, славный боец,
980 Что этот напавший на вас удалец
Хеджира отважного сбросил с коня,
Арканом опутал его, полоня.
Такое свершить бы ещё не сумел
Мой львенок, хотя и невиданно смел.
Вставай, именитый, с тобою вдвоём
Теперь мы к почтенному Залю пойдём.[42]
Попробуем узел беды развязать,
Кто этот туранский герой, разгадать».
К Дестану пришел во дворец родовой
990 Ростем, прославляемый громкой молвой.
С ним вместе в чертоги Нейрема и Гив
Вступает; пируют, заботы забыв...
Опомнился Гив и вождю говорит:
«О витязь, чья слава по свету гремит!
Венец украшаешь ты, царственный трон
Да будет тобою и впредь озарён!
Мне шах Кей-Кавус отдыхать не велел.
„Коль ночью примчишься в забульский предел,—
Сказал он,— с зарёй возвращайся назад:
1000 Враги, приближаясь, бедою грозят".
Здесь мешкая, мы не дождемся добра.
В Иран, о Могучий, помчаться пора!»
Ответ был: «К чему колебанья и страх!
Не все ль под конец обратимся мы в прах?
Забудем Кавуса, походы, бойцов.
Сегодня, пируя под лютни певцов,
Сухие уста увлажняя вином,
Беседуя весело, день проведём,
А завтра к царю поскачу я с тобой,
1010 Иранскую рать поведу я на бой.
Когда не погасла Ростема звезда,
Он в этом бою победит без труда.
Лишь дай разыграться стихии морской,
Не справится с нею огонь никакой!
Забавы забыв, дрогнет в ужасе враг,
Едва издалёка завидит мой стяг.
Ведь если с Ростемом он схож — силачом,
Разящим врагов булавой и мечом,
И если подобен он Саму-бойцу,
1020 Искусному в битвах вождю-мудрецу —
Он вмиг безрассудно не ринется в бой,
И некуда нам торопиться с тобой».
Наполнились чаши во славу царя[43]
И Заля, достойного богатыря.
Наутро с похмелья могучий герой
Вновь кравчего кличет, проснувшись с зарёй
Уж полдень, пора выступать им давно,
А в чашах по-прежнему рдеет вино.
Обильные яства приносят опять
1030 И снова садятся мужи пировать.
Ел досыта каждый и пил допьяна:
Звенела певучего руда струна.
До ночи Ростем пировать не устал;
Просторный чертог ярче солнца блистал.
День третий проходит.— веселье кипит,
И всеми давно Кей-Кавус позабыт...
На утро четвёртое, с места вскочив,
Ростему напомнить отважился Гив:
«Ты знаешь, горяч от природы Кавус;
1040 Безмерно его распалишь ты, боюсь.
Встревоженный вестью о близкой войне,
Забыл он о пище, покое и сне.
И если в Забуле продлится наш пир,
Властителю тесным покажется мир.
Гнев может рассудок царю помутить;
Тебе за обиду захочет он мстить».
«Тревогу забудь! — был Ростема ответ.—
На целой земле мне соперника нет».
Знак подан, и вот уже Рехш под седлом,
1050 И грянул трубы оглушительный гром,
И ржаньем откликнулись кони на Зов,
Помчав закалённых забульских бойцов.
С дружиной выходит Ростем на заре,
Дружину ведет богатырь Зеваре.[44]
[Кавус гневается на Ростема]
За день до прибытья, Ростема встречать
Пришла на дорогу иранская рать.
Туc гордый, Гудерз, чей родитель Гошвад,
И прочие, спешась, к Ростему спешат.
И, пеший, Ростем устремился к бойцам,
1060 Привету внимая, приветствует сам.
Все двинулись вместе к воротам дворца,
Для дружбы и блага раскрыты сердца.
Пришли и склонились пред ликом царя,
Но тот не ответил, досадой горя,
Почтившим хвалою венец и престол;
Нахмурены брови, лик — мрачен и зол.
На Гива, как яростный лев, зарычав,
Вскричал без стыда повелитель держав:[45]
«Ростем кто таков, чтобы долг нарушать
1070 И все против воли моей совершать!
Как с дерева плод,— будь со мною мой меч,—
Я тотчас бы сшиб ему голову с плеч!
Его уведи и немедля повесь,
И память о нем пусть изгладится здесь!»
Боль Гиву отважному стиснула грудь:
Ему ль на ростемову жизнь посягнуть!
Сильней закипел в повелителе гнев,
И слышит собранье мужей, онемев,
Что Тусу-бойцу отдает он приказ:
1080 «Повесь и Ростема и Гива тотчас!»
Кавус то садился, то снова вставал;
В нем гнев, что огонь в тростниках, бушевал.
Тогда, в изумленье мужей приведя,
Взял за руку Тус исполина-вождя;
Хотел он, должно быть, его увести,
Уловкой от царского гнева спасти.
Но грозно Могучий взглянул на царя
И крикнул: «Себя распаляешь ты зря!
Чем дальше, твои злодеянья черней.
1090 Клянусь, не достоин ты званья царей!
Ты б лучше туранца повесил в сердцах,
Врага, разъярившись, поверг бы во прах!
Сегсар и воинственный Мазендеран,[46]
Чин с Мысром и Румом, и Хамаверан
Склонились пред Рехшем крылатым моим,
Пред меткой стрелой и булатом моим.
От смерти спасён ты моею рукой,
Тебе ли пылать ярой злобой такой!».
И Туса слоновьим ударом свалив,
1100 И через лежащего переступив,
Направился к Рехшу. Нахмурив чело,
Вскочил исполин в боевое седло.
И грозно вскричал, разъярён и суров:
«Я — львов победитель, даритель венцов!
Я страха не ведаю, что мне Кавус!
Как смеет коснуться руки моей Тус!
Мне сила победная Богом дана,
Не царь её дал, не от войска она.
Земля мне — держава, и Рехш — мой дворец,
1110 Мне палица — жезл, и шелом — мой венец.
Могучая длань, булава, и копьё,
И смелое сердце — вот войско моё!
Тьму ночи мой меч озаряет лучом,
Я по полю головы сею мечом.
Свободным родился, тебе я не раб!
Мной править лишь воля Йездана могла б.
Просили бойцы, чтобы я на престол
Царем венценосным Ирана взошёл,
Но я от престола свой взор отвратил,
1120 Я долг, и закон и обычай хранил.
А если пошел бы я царской судьбе
Навстречу — страной не владеть бы тебе.
Меня ты зато поделом наказал,—
Всего я достоин, что здесь ты сказал,
Но гнев твой — ничто для меня, Кей-Кавус!
Кобада венчал я, и этим горжусь.
А если б Кобад, славной памяти царь,[47]
С Эльборза, где жил он в забвении встарь,
Со мной не примчался, и в грохоте сеч
1130 Врагов за него не крушил бы мой меч —
Ты здесь не сидел бы на троне царя,
Дестанова сына браня и коря!»
Сказал он иранцам: «Нагрянет Сохраб,
И каждый падёт, будь он крепок иль слаб.
Пусть каждый теперь о спасеньи своём
Подумает, разум поможет вам в том.
В Иране меня не увидите впредь:
Вам ползать, мне соколом в небо взлететь!»
Хлестнул скакуна и помчался он прочь,
1140 От гнева Могучему стало невмочь.
Бойцы, словно стадо, что бросил пастух,
Растеряны; мрачен у каждого дух.
Сказали Гудерзу: «Разорвана нить,
Но то, что разорвано, соединить
Под силу тебе. Твой разумный совет
Вождем будет принят, сомненья в том нет.
Но должно сперва образумить царя;
О мире и благе ему говоря,
Ты сердце безумца, быть может, смягчишь
1150 И счастье ушедшее нам возвратишь».
Сидят, совещаясь, мужи-храбрецы,
Верховные рати иранской бойцы:
Воинственный Гив и отважней Бехрам,
Премудрый Гудерз и Горгин, и Роххам,
И слышатся речи: «Неправеден шах,
Не ценит он верности в славных мужах.
Могучий Ростем — первый витязь у нас;
Не он ли Кавуса от гибели спас?
В годину тревожную тягот и бед
1160 Державе надежней защитника нет.
Мы с шахом, покинув родную страну,
У нечисти мазендеранской в плену[48]
Томились. Трудов не жалея и сил,
Ростем нас избавил, он Дива убил.
Он радостно шаха возвел на престол,
К нему на поклон именитых привёл.
И в Хамаверане, где схвачен был шах.
Где долго томился он в тяжких цепях,
Разил супостатов Ростем удалой,
1170 К опасности не повернулся спиной.
И снова Кавусу престол он вернул,
И снова на верность ему присягнул...
Петля — вот награда для богатыря!
Что ж нам остаётся? Бежать от царя!
Но время деяний теперь, не речей.
Все ближе опасность и день все мрачней».
К царю поспешив, именитый Гудерз
Уста пред Кавусом без страха отверз,
Промолвил он: «В чём провинился Ростем?
1180 На гибель Иран обрекаешь зачем?
Забыл, как ворвался он в Хамаверан,
Как сдался Могучему Мазендеран?
Повесить Ростема грозишь самого?
Пустое царям не к лицу хвастовство.
Коль нас он покинет и вторгнется рать
С вождём, что свирепостью волку подстать,—
Кого из иранцев пошлёшь ты, о шах,
Того исполина повергнуть во прах?
Про лучших бойцов твоих слышал давно
1190 И видел их всех Гождехем, но одно
Твердит: не спасётся от гибели тот,
Кто с мощным Сохрабом сразиться дерзнёт.
Властитель, которым боец оскорблён,
Подобный Ростему,— умом обделён».
И царь, услыхав наставления те,
Поверил Гудерзу, его правоте;
В словах неразумных, жестоких своих
Раскаялся; гнев повелителя стих.
«Ты истине учишь,— сказал он в ответ —
1200 Премудрого старца нам дорог совет.
Глава властелина должна быть мудра,
Горячность и гнев не сулят ей добра.
Ростема должны вы теперь воротить,
Его успокоить, умиротворить,
О прошлом напомнить, суля ему вновь
И благоволенье моё и любовь.
Ко мне убеди его снова прийти,
Душе удручённой покой возврати».
Гудерз властелина покинул тотчас;
1210 Ростему вдогонку дорогою мчась,
Он вёл за собою друзей боевых,
Иранских мужей на конях огневых.
Ростема увидя в пустынной дали,
Догнали, горячую речь повели;
Бойцу-исполину воздали хвалу:
«Живи, недоступный печали и злу!
Весь мир да склонится пред волей твоей!
Престолом владей до скончания дней!
Ты знаешь, умом Кей-Кавус небогат,[49]
1220 Он скажет и лишнее, гневом объят,
Но в сказанном вмиг повиниться готов
И к дружбе он снова склониться готов.
Коль шахом обижен Могучий, скажи,
Виновны ли в этом Ирана мужи?
Ужели расстаться нам время пришло?
Ужель благородное скроешь чело?
В отчаяньи руки грызёт себе шах;
Раскаялся он в безрассудных речах».
На это Могучий промолвил в ответ:
1230 «До шаха Кавуса и дела мне нет!
Что трон для того, кто гордится седлом!
Мне мантия — панцирь, венец мой — шелом.
Горсть пыли — Кавус для Ростема: с чего
Страшиться мне ярого гнева его!
Тех слов непристойных я стою, клянусь,
Какими меня поносил Кей-Кавус:
Зачем из темницы его я увёл,
Вернул ему царский венец и престол,
Воителей Мазендерана разил,
1240 Властителей Хамаверана разил!
Зачем Кей-Кавуса из вражеских рук
Я вырвал, избавил от плена и мук!..
По горло я сыт. Не страшусь никого,
Создателя только страшусь одного!»
Излил накипевшую горечь обид
И смолк. Исполину Гудерз говорит:
«Уйдёшь — подозренье обидное вдруг
Охватит и шаха и витязей круг.
— Знать, мощи туранца страшится герой.—
1250 Так станут шептаться мужи меж собой.—
Послушать, что пишет о нем Гождехем,
Так впору готовиться к гибели всем.
Когда устрашил он Ростема — в борьбе
Не сладить с туранцем ни мне, ни тебе—.
Про гнев Кей-Кавуса, Ростема уход
Средь витязей толков немало идёт.
Сохраба мужи поминают не зря.
Смотри же, не вздумай покинуть царя!
Чтут гордое имя твоё на земле,
1260 Но бегством его ты схоронишь во мгле.
К тому же в опасности древний наш край,
Державе и славе угаснуть не дай!
Грозят нам туранцы; позора не снесть
Тому, в ком отвага и вера, и честь».
Внимал увещаньям Гудерза Ростем
И думу глубокую думал меж тем.
Сказал он: «Коль в сердце я чувствую страх,
Пусть дух испущу у тебя на глазах!
Ты знаешь, от битв я бежать не привык,
1270 Но дух мой унизил владыка владык».
И ясно Ростему: закрыта стезя,
Дворец ему нынче покинуть нельзя.
Бесчестья страшась, возвратился с пути
И снова к владыке решился войти.
Кавус, лишь увидел воителя, встал
И жарко молить о прощении стал:
«Нрав пылкий самою природой мне дан,
Такими родимся, как хочет Йездан.
О недруге весть — будто меч надо мной;
1280 Сравнишь мое сердце с ущербной луной.[50]
Послал за тобою, но тщетно я ждал.
Увидел, и гнева — увы — не сдержал.
О, витязь, тебя оскорбил я в сердцах,
Я каюсь, уста да засыпет мне прах!».
Ответ был: «Над нами ведь ты вознесён.
Мы — слуги, для нас твоя воля — закон.
Я подданный скромный, не больше того,
Коль подданства я заслужил твоего.
Пришел я твоим повелениям внять,
1290 Готов пред владыкой склониться опять».[51]
Шах молвил: «О славный, живи много лет,
В душе сохраняя немеркнущий свет!
Сегодня весёлого пира черед,
А завтра дружины мы двинем в поход».
Для пиршества все приготовлено вмиг,
Украшен чертог словно вешний цветник.
Вся знать собралась и пред славным вождём
На радостях сыплет алмазы дождём.
Звон лютней, свирелей протяжный напев;
1300 Кружится рой нежных, как лилии, дев.
Сгущается сумрак, а пир все шумней,
Вздымаются чаши за славных мужей.
Так пили они до полуночной тьмы,
Пока от вина не затмились умы.
Пир кончен, расходятся богатыри,
Чтоб сном безмятежным проспать до зари.
[Кавус и Ростем ведут войско в поход]
Лишь солнце покров смоляной прорвало
И свет разливая, над миром взошло —
Бить громко в литавры велел Кей-Кавус,
1310 Возглавили войско Гив храбрый и Тус.
Открыты хранилища царской казны,
Обоз и воители снаряжены.
Сто тысяч отборных бойцов верховых,
Одетых в броню, на конях огневых,
Покинули град; над простором степным
Пыль ратную вздыбив столбом смоляным,
Как вихрь, от стоянки к стоянке летят.
Лик ясного солнца темней, чем агат;
Все вдруг почернело — и высь и поля;
1320 От гула кимвалов трясётся земля.
Кинжалы, секиры... за пылью они —
Как будто за темной завесой огни.
На копьях, щитах иль на древках знамён
Вдруг золото вспыхнет, и мрак озарён.
Во мгле увидав это злато и медь,
Ты скажешь: струится с агата камедь.
Не стало различья меж ночью и днём;
Казалось, и небо, и звезды на нём
Исчезли: не видно ни скал, ни песка...
1330 И вот перед Крепостью Белой войска
Раскинули стан. Столько конских копыт,[52]
Что степь неоглядная будто кипит.
Вот с башни дозорной донёсшийся зов
Вождю возвещает прибытье бойцов.
Сохраб на высокую башню взошёл,
Равнину широкую взглядом обвёл
И молча Хуману он рать показал;
Конец её в тёмной пыли исчезал.
На полчища вражьи взирает Хуман,
1340 Невольным смятеньем боец обуян.
Но юноша доблестный молвит ему:
«Тревогою сердце терзаешь к чему?
Средь этих рядов, хоть бесчисленна рать,
Такого бойца с булавой не сыскать,
Что мог бы вступить в поединок со мной —
Приди на подмогу хоть солнце с луной.
Оружья немало, немало бойцов,
Но славных не вижу средь них удальцов.
Клич кликну, и в честь Афрасьяба в бою
1350 Равнину я вражеской кровью залью».
И радостен сердцем, и духом не слаб,
Спускается с башни могучий Сохраб.
У кравчего просит он чашу вина,
Грядущая битва ему не страшна.
Иранцы к твердыне меж тем подошли;
Раскинута ставка владыки земли,
Нет воинам счёта, все поле в шатрах,
И негде ступить ни в степи, ни в горах.
[Ростем убивает Жендерезма]
Лишь солнце сокрылось от глаз, и пола
1360 Таинственной ночи на землю легла,
Предстал богатырь перед ликом царя,
Сражений и подвигов жаждой горя.
Сказал он: «Дозволь, государь, мне дерзнуть
Войти без доспехов к туранцам — взглянуть,
Каков этот новый воитель у них,
Кто витязи, кто предводитель у них?».
Царь молвил: «О витязь великой души,
Умножь свою славу, сей подвиг сверши!
Тебя да хранит неизменно Йездан,
1370 Да будет удачей твой путь осиян!».
Могучий оделся туранским стрелком
И к Белому Замку пробрался тайком.
Гул пира ушей исполина достиг —
Туранских воителей говор и крик.
И тигром, к добыче подкравшимся, вмиг
Бесстрашный боец за ворота проник.
Глядит, притаившись, лицом заалел
От радости: видит он всё, что хотел.
К себе призывала Сохрабова мать,—
1380 Когда собирался он в путь выступать,—
Бойца Жендерезма, который фиал[53]
С Ростемом на давних пирах поднимал.
Он с нею из царской семьи был одной — [54]
Сохрабу могучему дядя родной.
Его провожая с рыданьями в путь,
Сказала: «Опорою отроку будь!
Лишь юный воитель примчится в Иран,
Где шахское войско раскинуло стан,
И в битве кровавой столкнутся мужи,—
1390 Ты славному сыну отца укажи».[55]
Пирует Сохраб, а Могучий глядит.
От витязя справа на троне сидит
Женд, витязь могучий, а слева — Хуман
И львиной отвагой известный Барман;
Но всех затмевает Сохраб - исполин,
Как будто на троне сидит он один.
Он статен, румян, что железо — рука;
Не столь и нога у верблюда крепка;
И сотнею он окружен удальцов,
1400 Исполненных львиной отваги бойцов.
Рабы молодые — числом пятьдесят —
В уборах блестящих у трона стоят.
Слышна в честь героя хвалебная речь,
Все мощь его славят и перстень, и меч.
Глядит, притаившись, Ростем издали
На пир меченосцев туранской земли.
Женд, выйти собравшись, к порогу идёт,
Глядит: притаился гигант у ворот, —
Таких не бывало в туранских полках, —
1410 И мигом Могучий у Женда в тисках.
Воскликнул туранец: «Эй, кто ты, скажи!
На свет выходи да лицо покажи!».
Ростем кулаком его в шею хватил,
Тот наземь свалился и дух испустил.
Лежит, коченея, поверженный князь,
С боями, с пирами навек распростясь...
А время уходит, и молвит Сохраб:
«Давно Жендерезму вернуться пора б!».
На поиски вышли и видят: убит,
1420 От битв и пиров отдыхая, лежит.
Рыдая, стеная, вернулись мужи,
Судьбу проклиная, вернулись мужи.
Сказали вождю: «Жендерезма уж нет.
О горе, до срока покинул он свет!».
Вскочил, услыхав роковые слова,
Летит, легче дыма, дружины глава;
Рабы со свечами, певцы вслед за ним;
Склонились над Жендом, а тот недвижим.
Сохраб содрогнулся; бедой удручён,
1430 Сзывает воинственных витязей он
И так говорит: «О мои храбрецы,
О полные разума други-бойцы!
Вы копий из рук не роняйте всю ночь,
Дремоту от глаз отгоняйте вы прочь.
Волк жертву похитил в ночные часы,
Пока веселились и стража, и псы.
Нежданно поверженный из-за угла,
Пал витязь добычей коварства и зла.
Клянусь, коль поможет всевышний Творец, —
1440 Лишь вихрем меня понесет жеребец, —
Аркан смертоносный закину, врагам
За смерть храбреца полной мерой воздам».
Вернулся, воссел на престол и опять
Мужей именитых зовёт пировать,
Промолвив: «Хоть Женда навек потерял,
Я свой подымать не устану фиал!».[56]
Твердыню покинув, могучий Ростем
К шатру Кей-Кавуса спешил между тем.
В ту ночь был дозорным воинственный Гив.
1450 Огромную тень вдалеке различив,
Меч вырвал из ножен и ринулся он
Вперед, заревев словно яростный слон.
Могучий при окрике том боевом
Отважного Гива узнал в часовом.
Смеясь, отвечает он витязю; тот
Ростема-бойца в свой черёд узнаёт
И, спешась, подходит. «О славный герой,—
Сказал он Ростему, — мне правду открой:
Куда уходил ты во мраке ночном?»
1460 И Гиву Могучий поведал о том,
Что в стане туранском он тайно свершил,
Какого бойца кулаком сокрушил,
И слышит в ответ: «Неразлучен с тобой
Да будет во век добрый конь боевой!»
Могучий, к владыке в шатёр возвратясь,
О пире туранцев повёл там рассказ,
О силе Сохраба, внушающей страх,
О росте его и плечах, и руках.
Таких не рождал, мол, доныне Туран,
1470 Высок он и статен, как будто платан;
Нет равных ему и в Иране: то сам
Воскрес, ты сказал бы, воинственный Сам.
Поведал он, как Жендерезма поверг,
Как свет пред очами туранца померк.
Взяв чаши, велели на руде играть;
До света к сраженью готовили рать.
[Сохраб спрашивает у Хеджира имена иранских богатырей]
Заря запылала, слепя красотой,[57]
И подняло солнце свой щит золотой.
Готовый к сраженью, в кольчуге, в броне
1480 Сохраб выезжает на резвом коне.[58]
У пояса ножны с индийским мечом,
Надвинут на голову царский шелом,
Аркан приторочен — колец в шестьдесят,
Лик витязя гневен и брови грозят.
На холм крутобокий поднявшись, герой
Увидел иранских воителей строй;
Хеджира затем повелел он призвать
И молвил: «Стреле кривизна не подстать.
Душою будь истине верен всегда,
1490 Не то над тобой разразится беда.
Про всё, что спрошу я, ты мне расскажи,
Не вздумай прибегнуть к обману и лжи.
Коль хочешь из рук моих целым уйти,
Меж витязей славных почёт обрести —
О войске, с которым веду я войну,
Ты должен мне правду поведать одну.
Я щедрой наградой за это воздам,
Ты счёт потеряешь богатым дарам.
Но если измыслишь коварную ложь,—
1500 На плен и оковы себя обречёшь».
Ответ был: «Коль спросит меня властелин,
Что знаю о стане иранских дружин —
Отвечу я прямо, я враг кривизне,
Про все расскажу я, что ведомо мне.
Увидишь: обычай мой — правда одна,
Мне чуждо коварство и ложь не нужна
Ведь правда священней всего на земле,
А кривда презренней всего на земле».
Промолвил Сохраб: «Я тебя вопрошать
1510 Про витязей стану, про шахскую рать.
Покажешь мне знатных иранских бойцов,
Таких как Гудерз и как Гив удальцов;
Кто Тус, кто Бехрам, кто могучий Ростем —
Спрошу я, а ты мне ответишь затем.
Взгляни вон туда, где толпятся шатры,
Как барсова шкура, узорно-пестры;
Слоны перед ставкой; слепящий глаза
Престол, чья синеет, как Нил, бирюза;
Стяг желтого шелка, диск солнечный — герб,
1520 На древке блестит полумесяца серп;
Вон там, в середине — скажи поскорей,
Чья ставка? Кто муж обитающий в ней?»
Ответил Хеджир: «Это ставка главы
Ирана; слоны ему служат и львы».
Сохраб вопрошает: «А справа, где строй
Слонов возвышается грозной стеной,
Чья ставка чернеет? Построились в ряд
За ней меченосцы, обозы стоят;
Несчётны шатры вкруг нее, погляди;
1530 Пред ставкою тигры, слоны позади;
В броне, в сапогах золотых — с двух сторон
Бойцы на конях, а на знамени — слон».
Ответ был: «Владельца назвать я берусь:
То отпрыск Новзера, воинственный Тус».
Вождь молвил: «О пурпурной ставке скажи:
Пред нею в строю верховые мужи;
Стоят копьеносцы, готовы к войне,[59]
У каждого щит, каждый в крепкой броне;
Над ними лиловое знамя со львом,
1540 Алмазы на знамени том боевом.
Чья ставка, ответствуй, да только смотри:
Обманом себя не позорь, не хитри».
Ответ раздается: «В ней муж-великан —
Гудерз, сын Гошвада, им славен Иран.
В лесу носорогу, пантере в горах [60]
И барсу в пустыне внушил бы он страх.
Взрастил богатырь дважды сорок сынов,
Отважнее тигров, сильнее слонов».
Вождь молвит: «Скажи про зеленый шатер;
1550 Там стройную рать различает мой взор;
Высокий, богато украшенный трон
Сверкающим стягом Каве осенен.[61]
С плечами, осанкою богатырей
Там кто восседает? Ответь поскорей!
Стоят у престола бойцы, но герой,
Хотя и сидит, выше их головой.
Подстать исполину и конь-ураган:
Свисая, копыт достигает аркан.
Уносится ржанье коня в небосвод,
1560 Сказал бы, то грохот бушующих вод.
Слоны перед ставкой, одетые в бронь.
В очах исполина — отваги огонь;
Не вижу средь витязей равных ему,
Нет пары коню огневому тому.
На стяге — дракон, извергающий дым,
А древко увенчано львом золотым».
Задумался пленник: «Когда назову
Ростема свирепому этому льву —
С Могучим сразится он, гневом горя,
1570 Повергнет великого богатыря.
Средь витязей прочих его не назвав,
Сокрыв его имя, не буду ли прав?»
Сказал он: «То чуждой земли исполин,
На помощь Кавусу прислал его Чин».[62]
«Как звать его?» — сердце Сохраба в огне, —
И слышит он: «Имя неведомо мне.
Здесь в крепости я пребывал той порой,
Когда к повелителю прибыл герой».
Сохраб омрачился: Хеджира ответ
1580 Гласил, что Ростема средь витязей нет.
Сын видел отца, но не верил глазам.
Хоть слышал приметы от матери сам,
Сохраб от Хеджира услышать хотел
То имя, к которому дух тяготел.
Но роком назначено было не то,
А рок переспорить не в силах никто.
И снова спросил он: «А там, на краю,
Кто ставку, скажи мне, раскинул свою?
Пред нею бойцы, боевые слоны,
1590 И трубные звуки далёко слышны.
На знамени — волк, золотою главой
До неба вознесся тот стяг боевой.
У пышного трона построившись в ряд,
Рабы молодые недвижно стоят».
Ответ был: «То Гив, сын Гудерза, — боец,
Иранцами прозванный: Гив-удалец.
Украшен им древний, воинственный род;
Он рати иранской две трети ведет.
Счастливец — Ростема великого зять.[63]
1600 В Иране второго, как Гив, не сыскать».
Сохраб: «Там, откуда льет солнце лучи,
Белеет шатёр из румийской парчи;
Пред ним больше тысячи конных бойцов,
Их строй нападение встретить готов.
Несчётное пешее войско стоит,
У воина каждого — дротик и щит.
Кто с роскошью большей в шатре восседал?
Трон — кости слоновой, сиденье — сандал;
Завеса парчи златотканной цветной,
1610 И встали рабы у престола стеной».
«Владелец шатра — Фериборз, — был ответ, —
Сын шаха; гордится им витязей цвет».
Промолвил Сохраб: «Для величья рождён:
Ведь сын миродержца великого он».
Затем вопросил он: «Чей желтый шатёр?
Там солнечный стяг, ослепляющий взор,
Парит в вышине; гордо высится он
Средь алых, лазоревых, желтых знамён.
Стяг с вепрем лесным вознесён над шатром,
1620 И месяц на древке блестит серебром».
Хеджир отвечает: «В той ставке — Гораз,[64]
Он с лютыми львами боролся не раз;
Сын Гива, он светлым умом наделён,
В бою побеждает, не зная препон».
Сын жаждал отца отыскать, но хитрил
Хеджир, он от юноши истину скрыл.
Что делать! Бывает лишь то свершено,
Что властью Создателя предрешено.
Так было начертано грозной судьбой;
1630 Чему суждено быть, то будет с тобой.
Коль бренное ты возлюбил бытиё,
Знай, горечь и боль достоянье твоё...
И снова Хеджиру он задал вопрос
О муже, к которому сердце рвалось,
О ставке зелёной, о мощном коне,
О длинном аркане, о крепкой броне.
Ответил Хеджир, предводитель бойцов:
«Верь, лживых тебе не сказал бы я слов.
Китайца я лишь оттого не назвал,
1640 Что имени витязя сам я не знал».
Сохраб восклицает: «Слова твои — ложь!
Когда же Ростема ты мне назовешь?
Прославленный муж, первый воин страны
Не скрылся б от взоров на поле войны.
Не ты ль говорил: он над войском глава,
И край охраняет его булава.
Кавус, на слона водрузив свой престол,
На поле сраженья дружину привёл:
В час битвы грохочущей — сам посуди —
1650 Не должно ль Ростему стоять впереди?»
На это Хеджир отвечает: «Как знать!
Быть может, на время оставил он рать —
Отправился в Забулистан, где пиры
Шумят с наступленьем весенней поры».
Промолвил Сохраб: «Поразмысли ты сам:
Рать вышла навстречу враждебным бойцам
И всадники мчатся из всех областей,
Спеша на подмогу владыке царей,
А первый боец пировать ускакал!
1660 Пойми, посмеётся над тем стар и мал.
Должны уговор мы с тобою беречь.
Скажу я — и будет короткою речь!
Когда мне укажешь героя черты —
Меж витязей знатных возвысишься ты,
Свои кладовые тогда отворю,
И щедрой рукою тебя одарю.
Но если Ростема дерзнёшь утаить,
Мне взоры и разум обманом затмить —
Тебя обезглавлю булатом своим:
1670 Теперь выбирай между тем и другим.
Властителю в древности молвил мудрец,
Пред ним раскрывая познанья ларец:
Знай, неизреченное слово — алмаз,
Еще не гранённый, сокрытый от глаз,
Но сбросив оковы, явившись на свет,
Как луч оно блещет, цены ему нет».
Ответ был: «Меж гордых царей и князей
Лишь тот, кто пресытился властью своей,
Искал бы сраженья с таким силачом,
1680 Кому и слона одолеть нипочем.
Его булава наковальни крушит,
Несметную рать он один устрашит.
Врага — пусть главой достигает он туч —
Повергнет Ростем, беспримерно могуч.
Пыль в скачке поднимет — и Нил посрамлён.
Схватиться с таким не решится и слон.
В нем более силы, чем в ста силачах,
Он выше платана, и чужд ему страх.
Когда разъярится на поле войны —
1690 Лев, слон и боец— все с пути сметены».
С презреньем уста для ответа отверз
Сохраб именитый: «Злосчастен Гудерз!
Тебя, что отваги и чести лишен,
Он сыном своим называть обречен.
Ты, верно, не видывал храбрых стрелков,
Не слыхивал ты про лихих ездоков,
Коль сыплешь Ростему столь много похвал,
И славить его твой язык не устал.
Огонь устрашающий может пылать,
1700 Доколе морская чуть зыблется гладь,
Но с морем не в силах он выдержать спор,
Когда забушует зеленый простор;
И солнце заносит сверкающий меч
Затем, чтобы ночь на погибель обречь».
Не ведая истины, мыслит Хеджир:
«Коль витязя, силой дивящего мир,
Я выдам туранцу, чей царственный вид
О мощи великой такой говорит —
Он грозное войско своё соберет,
1710 Коня слоновидного двинет вперёд
И всю небывалую силу свою
Тотчас на Ростема обрушит в бою.
А если погибнет в бою роковом
Ростем — то с Сохрабом; сражаться потом
Не выйдет никто из иранских дружин,
И трон Кей-Кавуса займёт исполин.
Я верю: достойней со славою пасть,
Чем недругу злому отдаться во власть.
Коль вражья меня уничтожит рука,
1720 Что ж, день станет ночью, иль кровью — река?
Сыны у Гудерза почтенного есть
Другие — их, доблестных, семьдесят шесть:[65]
Гив славный, что в битвах летит впереди,
Испытанный воин с отвагой в груди;
Шейдуш, угрожающий гибелью львам,[66]
И славный Роххам и бесстрашный Бехрам...
Умру я, но братья утешат отца,
И враг не избегнет худого конца.
Стерпеть, чтоб Гудерза и с ним сыновей
1730 Лишился Иран? Соглашусь я скорей,
Чтоб голову тут же срубили мне с плеч!
Я помню мобеда премудрого речь:
„Где тополь возносится гордой главой,
Фазан не прельстится чуть видной травой”».
Сказал он Сохрабу: «Что гневом горишь!
Что все о Ростеме со мной говоришь!
Вражду распаляя в злом сердце своём,
К чему ты спешишь допытаться о нём?
О том, что неведомо мне самому,
1740 Меня вопрошаешь упорно к чему?
Прах жаждешь ты кровью моей обагрить —
К чему же предлога искать и хитрить?
Ростема ты мыслишь осилить в борьбе:
Не думай, что это удастся тебе.
С могучим бойцом в поединок не рвись;
Ты будешь им в пыль обращён, берегись!»
[Сохраб нападает на войско Кавуса]
Услышав суровые эти слова,
Спиной повернулся отважных глава
К Хеджиру; прервал пререкания с ним,
1750 Умолк, неразгаданной тайной томим;
Во гневе он мощную руку простёр,
Иранца свалил и вернулся в шатёр.
Исполнен сомнений, душой удручён,
Грядущие битвы обдумывал он...
Исполнен решимости, встал, наконец,
Сложил с головы драгоценный венец,
В кольчугу и панцирь облекся затем,
Румийский надвинул на голову шлем;
Взял палицу, лук и копьё, и аркан
1760 Сражающий дивов боец-великан;
Покинул шатёр, и вскочил на коня,
И к полю сраженья быстрее огня,
Грозней, чем пылающий яростью слон,
Сжимая копьё, бурно ринулся он.
Уже богатырь перед шахским шатром;[67]
Навес золоченный низринув копьём,
Пыль чёрную стал он до неба вздымать,
Иранцев он стал на борьбу вызывать.
Но в страхе любой отступает пред ним,
1770 Подобно онагру, что тигром гоним.
Ирана мужи, возглавлявшие рать,
Не смели на витязя даже взирать.
Он грозной осанкою, силою рук,
Мечом смертоносным поверг их в испуг.
Объятый смятеньем,рассыпался строй,
И слышится: «Тигра сильнее герой!
Кто б, дерзостный, с ним в поединок вступил?
Взглянув на него, остаешься без сил».
Стал кликать воитель Кавуса-царя,
1780 Над ним насмехаясь и так говоря:
«Что скажешь, владыка, воспетый молвой?
Гордишься ль удачей своей боевой?
Ты зря имя Кея присвоил себе!
Львов ярых тебе не осилить в борьбе.
Лишь в битве моё засверкает копьё,
На поле поляжет всё войско твоё.
Той ночью, когда Жендерезм был убит,
Я клялся: в отмщенье за горечь обид
Иранских воителей ввергну в беду,
1790 Кавуса повешу у всех на виду.
Кого из своих быстроруких бойцов
Ты вышлешь в ответ на воинственный зов?»
Он ждал, но из стана иранцев никто
И словом одним не ответил на то.
Копьём он ударил в шатёр во всю мочь,
И колышков семьдесят вырвано прочь,—
И наполовину шатер уж снесён,
И слышится трубный пронзительный стон.
Кавус венценосный воззвал, омрачась:
1800 «Настал, о мужи, испытания час!
Ростема посланец пускай известит,
Что нас беспощадно туранец теснит.
Меж витязей наших нет равных ему,
Сломить исполина невмочь никому».
К Ростему стремительно Тус поскакал,
Что слышал, ему слово в слово сказал.
Ответил Могучий: «Владыка любой
Ростема бы звал и на пир и на бой.
Зовет лишь для ратных трудов Кей-Кавус,
1810 Иного вовек от него не дождусь!»
Он Рехша, седлать удальцам повелел,
В бой ринуться гневно бойцам повелел.[68]
И видит, из ставки наружу ступив,
С великой поспешностью доблестный Гив
Кидается к Рехшу, рукою своей
Седлает его, а Горгин: «Поскорей!»
Роххамом уж палица принесена,
А Тус облачает в броню скакуна.
Друг другу кричат: «Поживей, торопись!»
1820 Лишь те голоса до него донеслись,
Подумал Ростем: «Так напуган весь стан
Одним лишь бойцом? Видно, он Ахриман!»
И в барсову шкуру облекся герой,
Покрепче стянул он кушак боевой;[69]
Готовый сражаться, на Рехша вскочил,
И ставку и рать Зеваре поручил,
Сказав: «Повеленье моё соблюди:
Не двигайся с места, известия жди».
С воинственным кличем помчался затем;
1830 И вот пред собою увидел Ростем
Сохраба: невиданной мощи рука,
А грудь, как у Сама-бойца, широка.
Воскликнул Ростем: «Удалимся вдвоём,
Бой честный один на один поведём!».
Ладонь о ладонь витязь-юноша трёт,
Ряды покидает, выходит вперёд
И молвит Ростему: «Добро, я готов!
С тобою нас двое могучих бойцов.
Подмоги от станов своих не хотим:
1840 Где мы, там уж нечего делать другим.
Да только напрасно стремишься ты в бой
Кулак мой ударом покончит с тобой!
Хоть ростом высок и в плечах ты широк
Но бременем лет отягчил тебя рок».
Ростем поглядел на врага своего,
На плечи, на длинное стремя его
И молвит: «Полегче, полегче, юнец!
Увидим, кому здесь назначен конец.
Кто резок и сух — тех равняют с землёй;
1850 Будь мягок, и будешь, как небо, герой![70]
Я, старый, выигрывал битвы не раз,
Я целые рати крушил, разъярясь.
Немало я дивов сгубил иль изгнал,
Нигде я досель пораженья не знал.
Когда от тисков ты спасёшься моих—
Не станешь страшиться и чудищ морских.
Как бился я, помнят хребты и моря;
С туранцами, гневом великим горя,
Что сделал я — ведомо светлой звезде,
1860 Отвага моя побеждала везде.
Но жизнь я щажу молодую твою,
Тебя не хочу ниспровергнуть в бою.
С туранцем ты, право, осанкой не схож;
Клянусь, и в Иране таких не найдёшь!»
Вождь юный ростемова голоса звук
Услышал, и сердце в нем дрогнуло вдруг.
Сказал он: «Я речь напрямик поведу,
Ответа правдивого, ясного жду.
Мне речью незлобною дух успокой,
1870 Поведай мне имя, свой род мне открой.
Я думаю, ты — именитый Ростем,
Которому прадед — великий Нейрем».
Ответ был: «Зовусь не Ростемом, о нет!
Основан мой род не Нейремом, о нет!
Ростем — богатырь, я же — скромный боец;
Ведь мне не даны ни венец, ни дворец».
Утратил надежду Сохраб удалой,
И свет перед славным подернулся мглой.[71]
С копьём он сражаться выходит, а сам
1880 Дивится в душе материнским словам.
[Поединок Ростема с Сохрабом]
На тесной поляне сразились они,
Короткими копьями бились они.
От копий остались обломки, тогда
Откинули влево бойцы повода,
И два закаленных индийских меча
Скрестились стремительно, искры меча,
И каждый с размаху крушит и разит,
И, кажется, гибель вселенной грозит.
Сломались мечи, тяжких палиц черёд:
1890 То та, то другая неистово бьёт,—
И согнуты обе; готов, наконец,
В успехе отчаяться каждый боец.
Шатаются кони, уж нет их щитков;
Кольчуги трещат на плечах седоков.
Исчерпана витязей сила до дна —
Победа еще никому не дана.
По лицам воителей катится пот
И пылью наполнен у каждого рот.
Истерзанный сын, удручённый отец
1900 Разъехались, бой прекратив, наконец.
Твоим ли, о рок, не дивиться делам![72]
Что целым ты создал — ломаешь ты сам.
Увы, не зажглась в них любовь ни на миг,
И правды из них ни один не постиг.
От буйвола до обитателя вод — [73]
Зверь всякий потомство свое узнаёт;
Корыстью томим, человек лишь один
Не видит, где враг, где родной его сын...
В раздумьи Ростем: «И чудовищ морских
1910 Не видел я — в битве свирепых таких.
Я страха не знал с Белым Дивом в бою,— [74]
Сегодня на мощь не надеюсь свою.
Дрожу пред неопытным этим юнцом.
Доселе неведомым миру бойцом.
Позора страшусь я и жизни не рад:
Два войска на наш поединок глядят!»
И вот отдохнули уже скакуны,
И снова соперники силы полны.
Тут взялся за лук и воитель седой,
1920 И полный отваги боец молодой.
Но крепкой брони не пробила стрела,
И барсова шкура осталась цела.
Тогда в рукопашную, гневом горя,
Схватились два доблестных богатыря.
Ростем и скалу сокрушил бы: себе
Он равных не знал в рукопашной борьбе.
Сохраба схватил он за пояс, напряг
Могучие руки, но юный смельчак
В седле и не дрогнул, исполненный сил,
1930 И руки в бессильи Ростем опустил.
Стан витязя юного выпустил он,
Невиданной мощью такой изумлён.
Пресытились битвою два удальца,
А схватка всё длится, не видно конца.
Сохраб разъярился, взыграла в нём кровь,
Заносит он тяжкую палицу вновь,
Ростема в плечо поражает, и тот
Поник, но страдания не выдаёт.
«Эй, витязь! — кричит, засмеявшись, Сохраб —
1940 Удара не вынес, как видно, ты слаб!
Старик — будь он строен, как тополь,— глупцом [75]
Слывёт, коли хочет казаться юнцом.»
И вот уже стало обоим невмочь,
Иссякло терпенье; воители прочь
Один от другого умчались, мрачны,
В раздумье тяжёлое погружены.
Вдруг тигром, готовым добычу терзать,
Ростем налетел на туранскую рать,
Коню боевому вручив повода,
1950 К иранцам Сохраб устремился тогда;
Ворвался в ряды, бросил яростный клич
И многих успел он булатом настичь;
И знатных бойцов, и простых он косил,
Что лев разъярённый, исполненный сил.
Ростема сомненье объяло: «Боюсь —
Подумал он,— как бы не пал Кей-Кавус
В бою с многомощным, неведомым тем
Туранцем, носящим кольчугу и шлем».
Таким подозреньем томим все сильней,
1960 Назад он понёсся к дружине своей,
И видит: мелькает Сохраба рука,
Струится пред ней алой крови река;
В крови булава и броня: будто лев
Добычу схватил и когтит, опьянев.
Ростем, омрачившись, несется вперёд,
Как лев разъяренный, рыча в свой черёд,
Кричит: «Кровожадный, назад воротись!
С тобой ведь не бились иранцы. Стыдись!
Меня устрашился, а здесь, удалец,
1970 Ты рыщешь, как волк среди стада овец!»
Ответ был: «Но также, туранская рать
Не думала против тебя воевать.
Ни в чем не повинна она пред тобой,
Зачем же с туранцами начал ты бой?».
Промолвил Ростем: «Потемнел небосвод.
Лишь солнце блестящий клинок занесёт,
Мы снова сразимся: кому здесь полечь — [76]
Рассудит всесильный карающий меч.
Хоть детства пора для тебя не прошла,
1980 Но дружен ты с верным булатом — хвала![77]
С зарею сразимся, бой будет суров.
Да сбудется воля Владыки миров!»
[Ростем и Сохраб возвращаются в свои станы]
Расстались; вечерняя пала роса.
Дивясь, на Сохраба глядят небеса.
Казалось, он весь для войны сотворён,
В борьбе колебаний не ведает он;
И словно из стали конь верный под ним,
На диво стремителен, неуязвим.
Усталый от битвы, ночною порой
1990 К туранским шатрам возвратился герой.
Хуману сказал он: «Сегодня рассвет[78]
Войною и смутой наполнил весь свет.
Тот витязь, иранской дружины глава,
Силач с устрашающей хваткою льва,
Мне равный соперник в недавнем бою,
Свирепствовал долго ли в нашем строю?
Тяжёлый ли войску нанес он урон?
В бою насыщенья не ведает он;
Не знаю средь витязей ни одного,
2000 Отважнее старого мужа того».
«Приказ я исполнил,— поведал Хуман,—
Не двигался с места наш воинский стан;
Стояла, построившись, мощная рать,
Готова сраженье не медля начать.
Внезапно из вражьих рядов исполин
Ворвался в средину туранских дружин;
Бесстрашен, беспечен, как будто хмельной,
Один против войска пошел он войной;
Но вдруг скакуна повернул, и назад [79]
2010 К дружине своей ускакал супостат».
«Так в нашей дружине — Сохраб говорит —
Из витязей славных никто не убит?
Я вражеских воинов много скосил,
Их кровью, как глину, я прах замесил,
А он только глянул, не стал вас разить.
Никто не решился мне путь преградить.
Когда бы напали свирепые львы,
И те б не ушли от моей булавы!
Я тигров сметаю в борьбе удалой,
2020 Я пламя из туч высекаю стрелой.
Лишь в гневе я ринусь на витязей — вдруг
Рассыплются звенья их крепких кольчуг.
Но завтрашний день — величайший из дней,
Покажет он, кто в поединке сильней.
Враждебное войско — величьем Творца
Клянусь! — до последнего скосим бойца.
Теперь позаботься о пире ночном,
Печали из сердца изгоним вином».
А в стане дружины иранской, меж тем,
2030 Расспрашивал Гива могучий Ростем:
«Поведай мне, что тут Сохраб натворил,
Тот витязь бесстрашный, исполненный сил»,
Гив доблестный молвит Ростему в ответ:
«Сильней и свирепей воителя нет.
До самой средины иранских рядов
Он вихрем домчался, сразиться готов.
То наземь с седла соскользнет он легко,
То вихрем взовьется над ним высоко...
И Туса-вождя увидав на коне,
2040 С копьем богатырским, в железной броне,
Он палицей согнутой так поразил,
Что крепкий шелом с именитого сбил.
Тус дрогнул, от витязя ринулся прочь.
Другие сразиться пытались: невмочь
Соперничать с ним никому из мужей;
Равна его сила одной лишь твоей.
К тому же я старый обычай берёг:[80]
Коль скоро никто из иранцев не смог
Сразиться с напавшим один на один —
2050 Не двинул я рать на него. Исполин
Владыкою поля увидел себя.
Направо, налево разя и губя,
Вдоль ратного стана летел он стрелой,
Без устали нёс его конь удалой».
В раздумьи Могучий; душой омрачён,
К шатру Кей-Кавуса направился он.
Властитель героя хвалою почтил
И рядом с собой на престол усадил.
Беседа зашла о Сохрабе тотчас;
2060 Ростем о воителе юном рассказ
Заводит: «Доселе никто не видал,
Чтоб юноша мощью такой обладал.
Насилу земля его носит, а рост
Такой, что главой достает он до звёзд;
Широкая длань, наводящая страх,
И сила верблюжья в могучих ногах.
Стрелой, булавой и булатным мечом
Сражался я с тем молодым силачом.
Затем пронеслось в голове у меня:
2070 — Бывало, врага совлекал я с коня,—
И вот ухватил я за пояс юнца;
Все силы напрягши, хотел удальца
Поднять над седлом и повергнуть во прах,
Как прежде мужей повергал я в боях.
Но сдвинуться с места скорее скале,
Чем витязю этому дрогнуть в седле!
Расстались мы: ночь надвигалась, темна,
С угрюмых небес не светила луна.
С рассветом на поле сойдёмся опять —
2080 Себя в рукопашном бою испытать.
Увидим, кому ниспошлет торжество
Йездан, какова будет воля его:
Он — мудрый Создатель небесных планет,
Всесильный Податель удач и побед».
Кавус отвечает: «Изед нам оплот.
Врагов наших гибель позорная ждет.
Я ночь проведу, пав на землю лицом,
Склоняясь в мольбе пред небесным Творцом,
Чтоб дал он тебе торжество обрести
2090 Над злобным туранцем, сошедшим с пути,
Чтоб ярко звезда твоя снова зажглась,
Чтоб слава твоя до небес вознеслась».
«Под сенью твоей,— отвечает Ростем,—
Свершиться благим пожеланиям всем».
В шатёр он вернулся, покинув царя,
Терзаясь тревогой и местью горя.
Его удрученный спросил Зеваре:
«Что нынче услышу о богатыре?».
Сначала еды попросил, а затем
2100 Излил сокровенные думы Ростем.
Промолвил он брату: «В час трудный крепись,
Будь стоек и бдителен, не торопись.
Пойду, лишь забрезжит сияние дня,
К врагу, что на бой вызывает меня.
А ты, лишь увидишь: диск солнца взошел,
Держи наготове шатёр и престол,
И знамя, и пару сапог золотых,—
Владычества знак,— и бойцов удалых.
Когда одержу я победу в борьбе,
2110 Не мешкая, с поля вернусь я к тебе.
А если иное свершится, не дай
Печали собой овладеть, не рыдай.
Сраженья с врагом избежать вы должны,
Напрасно не длите кровавой войны!
Направься с дружиною в Забулистан,
Туда, где живет именитый Дестан.
Ты матери сердце утешь, успокой.
Что делать: назначен мне жребий такой!
Скажи, от меня, что о смерти моей
2120 Рыдать не должна до скончания дней.
Мне тот же конец уготован, что всем.
К тому ж на судьбу не пеняет Ростем!
Ведь смерти безжалостной в пасть я метнул
Немало чудовищ и львов, и акул;
Немало во прах повергал крепостей;
Нет в мире сильнее десницы моей.
Кто сел на коня и пустился в поход,
Сам смерть призывает, стучась у ворот.
Пускай проживем больше тысячи лет,
2130 Конец не минуем, спасения нет.
Джемшида возьми, что сиял как заря,[81]
Иль дивов грозу, Тахмуреса-царя:
Могучие были владыки земли,
А кончили тем же, из мира ушли.
Столь гордые жизни угасли! О мать,
Удела всех смертных могу ль избежать?..
Родную утешь, а Дестану вели:
„Уз дружбы не рви с властелином земли.
Войну он замыслит — с ним рядом сразись,
2140 Противиться воле владыки не тщись”.
Для смерти мы все, стар и млад, рождены,
И каждого смертного дни сочтены».
До полночи речь о Сохрабе текла,
На сон половина другая ушла.[82]
Спит воинский стан, но никто кушака
Не снял: в двух фарсангах — Турана войска.
Лишь солнце явило сияющий лик
И мрак — чёрный ворон — главою поник,
Облёкся Могучий в свой панцирь из шкур;
2150 На вихреподобном, задумчив и хмур,
К поляне помчался; железный шелом
Темнел над его омрачённым челом.
Взалкаешь господства — дни станут горьки.
Да будем от алчности мы далеки!..
[Сохраб повергает Ростема]
Той ночью Сохраб, поднимая фиал,
Под пение руда, вино распивал.
Сказал он Хуману: «Что хищник лесной —
Тот витязь, дерзнувший сразиться со мной!
В нем рост и осанку свою узнаю;
2160 Как я, нападает он яро в бою;
Грудь та же и плечи. Сказал бы мудрец:
По мерке одной создавал нас Творец.
Мне душу тревожит воителя вид;
Взгляну — и лицо от смущенья горит,
Речь матери вспомню, и весь я в огне,
Приметы родителя чудятся мне.
Все думаю: это не сам ли Ростем,
Муж доблестный, непревзойдённый никем?
Страшусь, как бы здесь, в ослепленьи своём,
2170 Копья не скрестил я с отцовским копьём».
На это Сохрабу Хуман отвечал:
«Ростема не раз я в сраженьях встречал.
Ты слышал, в походе на Мазендеран
Как все на пути сокрушал великан?
Хоть с Рехшем Ростема и схож этот конь,
Но сила не та и не тот в нем огонь».
И вот уже в небе заря занялась;
Вскочили бойцы, ото сна пробудясь.
В броню облачился Сохраб, не спеша;
2180 Бой в мыслях, но к миру стремится душа.[83]
К Ростему затем, бросив клич боевой,
Примчался он с тяжкой своей булавой
И молвит, а сам улыбнуться не прочь,
Как будто вдвоём пировали в ту ночь.
«Каков был твой сон, пробужденье твоё,
О битве какое решенье твоё?
Не лучше ли бросить булатный клинок?
Жестокость и злобу зарыть бы в песок,
Усевшись за чашу, не помнить бы зла,
2190 Угрюмую думу согнать бы с чела,
Творцом всемогущим поклясться, что впредь
Не будем враждою и гневом гореть.
Кто хочет, пусть яро кидается в бой,
А мы попируем сегодня с тобой!
Знай, витязь, мне в сердце закралась любовь:
В лицо от смущения бросилась кровь.
Ты род свой, должно быть, от богатырей
Ведёшь: назови своих предков скорей!
Негоже тебе своё имя скрывать
2200 От мужа, с которым идешь воевать.
Не Сама ль ты внук, не Дестана ли сын,
Не вождь ли Забула, Ростем-исполин?»
«О жаждущий славы! — ответил Ростем —
Вчера о другом шла беседа, меж тем:
Про бой рукопашный здесь речи велись.
Меня ты опутать обманом не тщись!
Пусть юноша ты, я зато не дитя,
Мы будем бороться с тобой не шутя.
Сразимся же! Как всемогущий Творец
2210 Захочет, такой будет делу конец.
Не раз испытал я паденье и взлёт,
Меня пустословие не проведёт».
«Эй, старый! — Сохраб восклицает в ответ —
Напрасно ты мой отвергаешь совет.
Хотел я, чтоб ты не в кровавом бою —
В положенный срок жизнь окончил свою,
Тебя чтоб наследник гробнице вручил,
Дав духу парить, плоть темнице вручил.
Что ж, если в руках твою жизнь я держу,
2220 Я в путь её, волей Творца, провожу!»
И вот соскочили с коней боевых
В шеломах и ратных кольчугах своих.
Сердца у обоих страданья полны;
Привязаны накрепко их скакуны.
Схватились, как львы, в рукопашном бою,
Кровавую с потом мешая струю.
Так бились до полдня; то сын, то отец
В бою пересиливал. И наконец,
Вскипел, словно буйством охваченный слон,
2230 Боец молодой; прянул бешено он,
Простер богатырские длани и так[84]
Ростема схватил и рванул за кушак,
Что впору разверзнуться было земле!
С морщинами гнева на юном челе,
Натужась, поверг он Ростема: взревев,
Так валит онагра огромного лев;
Могучему не дал подняться с земли,
На грудь ему сел, весь в поту и в пыли;
Уже обезглавить его помышлял
2240 Сохраб, обнажив свой булатный кинжал.
Но речь обращает Ростем к силачу:
«Я правду скрывать от тебя не хочу.[85]
Каков, расскажу я, обычай у нас;
Никто б не нарушил приличий у нас;
Коль витязь, ведя врукопашную бой,
Соперника бросит во прах пред собой,
И на спину тот опрокинут лишь раз —
Он голову вражью не рубит тотчас;
Но если не раз его свалит, а два —
2250 Заслужено витязем звание льва;
Пусть рубит сопернику голову он:
Таков наш обычай, наш ратный закон».
Так, выбрав подсказанный хитростью путь,
Сумел он от смертных тисков ускользнуть;
Юнца убедил искушенный старик;
Совет простодушному в сердце проник.[86]
Не диво: доверчива юность, чиста,
Мила ей отвага, сродни доброта.
Врага отпустил и, как ветер в степи,
2260 Помчался: газелей заметил в степи.
Охотиться стал и совсем позабыл
О муже, который повержен им был.
Вождя не дождавшись, туда прискакал
Хуман и про схватку расспрашивать стал.
Сохраб рассказал ему всё до конца
Про битву, про речи Ростема-бойца.
«Жаль, юноша! — витязь в ответ говорит —
Иль жизнью своею по горло ты сыт?
Жаль стана и плеч мне твоих, великан,
2270 Жаль ног богатырских и длинных стремян!
Зачем беззаботно раскрыл ты силок,
В который свирепого тигра завлек?
Страшусь за тебя: снова ринувшись в бой,
Кто ведает, что совершит он с тобой?
Я помню властителя мудрую речь:[87]
Как недруг ни слаб, им нельзя пренебречь».
Умолк он, сраженный известием тем,
Боясь, что победу одержит Ростем.
Ответил бойцу молодой исполин:
2280 «Утешься и сердце избавь от кручин!
Я завтра в бою одолею врага,
В аркане увидишь ты шею врага».
Так молвив, Сохраб воротился в шатёр,
А в сердце твердил он Ростему укор.
Из рук храбреца ускользнувший Ростем
Стальною горою поднялся, меж тем,
Как мёртвый, вновь душу обретший свою,
И к ближнему он устремился ручью;
Напившись, омыл своё тело и лик,
2290 Взывая к Создателю, к праху приник,
Молил даровать над врагом торжество, —
Не знал, что судьба обездолит его,
Не ведал про горестный жребий земной,
Что солнцем ему предречён и луной...
Слыхал о Ростеме я: сызмала он [88]
Был силой такою творцом наделен,
Что если гранит попирали ступни,
Всей тяжестью в камень врезались они.
Не раз тяготился он силой такой,
2300 Мешала она, отнимала покой.
К творцу он взмолился, печалью томим,
Желанье в молитве излил перед ним,
Чтоб хоть вполовину Йездан сократил
Избыток его отягчающих сил.
Услышал создатель молитву, и вождь
Утратил свою непомерную мощь...
А ныне борьба небывалая ждёт,
И голову мысль о сопернике жжёт,
И вновь он взывает к Йездану: «Творец!
2310 Защиты прошу я, твой раб, твой боец.
Всемощный Владыка небес и земли,
Мне силу былую опять ниспошли!».
И голос бойца до Йездана дошёл,
И прежнюю силу Могучий обрёл.
Вернулся к поляне, покинув ручей,
Душой удручён, ликом воска желтей;
Примчался туда и Сохраб-великан;
Лук добрый в руке, за плечами аркан.
Воинственный клич оглашает поля,
2320 От конского бега трясётся земля.
Могучий, Сохраба увидев таким,
Дивится, тоской и тревогой томим,
Себя вопрошает, что бой принесёт?
Предчувствия злого все тягостней гнёт.
Не дрогнул Сохраб пред нависшей бедой,
Задор загорелся в душе молодой.
Приблизясь, вгляделся в соперника он;
Величьем и мощью его поражён,
Воскликнул: «Ушедший от львиных когтей!
2330 Ты снова погибели ищешь своей!
Почто поединка со мной не избег?
Но знаю, ты правды не скажешь вовек».
[Ростем повергает Сохраба]
Коней привязали, и ринуться в бой
Готовы, теснимые грозной судьбой.
Ведь если злой рок разъярится — гранит
Он силой свирепою в воск обратит.
Опять врукопашную богатыри
Схватились, и в это мгновенье, смотри,
Как будто всю мощь у сохрабовых рук
2340 Высокое небо похитило вдруг.
Во гневе, исполнясь невиданных сил,
Ростем исполина за шею схватил,
Рванул, и согнул, и Сохраб изнемог;
Истёк предназначенный юноше срок.
Повергнув Сохраба, но зная, что тот
Не сдастся, повергнет его в свой черёд,
Ростем свой клинок извлекает рывком
И юноше грудь рассекает клинком.
Тот — замер от боли, приникнув к земле,[89]
2350 Оставил заботы о благе и зле.
Как только ты смерти чужой возжелал
И кровью людской обагрил свой кинжал —
Уж крови твоей жаждет мстительный рок,
Как нож для тебя— каждый твой волосок...
Промолвил Сохраб: «Сам себе я злодей!
Вручен тебе ключ был от жизни моей,
Вина не твоя: то горбун-небосвод
Сегодня мне гибель без времени шлёт.
В забавах промчится ровесников день,
2360 Меня же укроет могильная сень.
Мать знак, чтоб отца отыскать, мне дала;
Любовь на погибель меня обрекла.
Так пламенно жаждал я встретить отца,
Но смерть стерегла на дороге юнца.
Я рвался увидеть родные черты,
Увы, не сбылись молодые мечты.
Но стань ты хоть рыбой в глубоких водах,
Иль ночью, таящейся вечно впотьмах,
Иль в небе далеком явись, как звезда,
2370 И узы расторгни с землей навсегда —
Настигнет тебя мой отец-исполин,
Узнав, что под камнем покоится сын.
Найдётся кому средь воителей снесть
Ростему, бойцу знаменитому, весть:
Сохраб в поединке повергнут во прах,
Он умер со словом — Ростем — на устах».
Ростем, это выслушав, оцепенел,
Пред взором его белый свет потемнел.
Качнулся, смертельною болью пронзён,
2380 И рухнул на землю без памяти он.
Очнувшись, остаток слабеющих сил
Собрал и со стоном юнца вопросил:
«Где знак от Ростема? Скажи, не томи.
Навеки да будет он проклят людьми!
Ростем я, меня да забудет Систан,
О смерти моей да заплачет Дестан!».
Схватился за волосы, горем убит,
И вопль, раздирающий душу, звучит.
Тут юноша обмер, от муки ослаб;
2390 Опомнившись после, чуть слышно Сохраб
Промолвил: «Так значит, Ростем это ты!
Я, стало быть, жертва твоей слепоты.
Я к истине звал, но не внял ты мольбе,
Ни разу не дрогнуло сердце в тебе.
Кольчугу мою расстегни на груди,
И свой амулет под кольчугой найди.
Лишь стали кимвалы в поход призывать,
В слезах подошла удручённая мать.
Рыдая, родная меня обняла,
2400 Родительский дар мне в дорогу дала,
И молвила: — Памятку свято храни,
Тебе пригодится она в эти дни... —
И вот пригодилась — ненужною став,
Сражённого сына отцу показав».
Кольчугу Сохраба Ростем расстегнул,
Увидел свой знак и к страдальцу прильнул,
Стеная: «Ужели погублен ты мной,
О доблестный витязь, о сын мой родной!».
Рыдает и сыплет на голову прах;
2410 Ланиты в крови и в горючих слезах.
Но слышит он: «Слезы напрасно не лей!
Мне слезы твои — смертных мук тяжелей.
Что проку теперь убиваться тебе!
Так сталось, так было угодно судьбе».
Уж ясное солнце спустилось с небес —
Нет в стане Ростема, Могучий исчез.
Разведчиков двадцать покинули рать,
Надеясь исход поединка узнать.
Двоих увидали в пыли и грязи
2420 Коней, а Ростема не видно вблизи.
Могучего мужа нигде — ни в седле
Не видят воители, ни на земле.
Сочли умерщвленным главу храбрецов,
И головы кругом пошли у бойцов.
К Кавусу с известьем гонец отряжён:
Лишились Ростема держава и трон!
Стан воинский тяжким уныньем объят,
Стенания громкие к небу летят.
В кимвалы ударить велит Кей-Кавус,
2430 Построил ряды пред владыкою Тус
И молвит владыка иранским бойцам:
«Лазутчиков в поле пошлите, и там
Разведайте, что замышляет Сохраб:
Рыдать об Иране пора не пришла б!
Коль пал в поединке Ростем-исполин,
Кто выйдет на битву из наших дружин?
С драконом таким не под силу нам спор;
Бежать приведётся, приемля позор!».
Услышав из стана донесшийся гул,
2440 В тревоге Сохраб на Ростема взглянул
И молвил: «Страшусь я, со смертью моей
Невзгоды пойдут у туранских мужей.[90]
О них позаботиться мне обещай,
Напасть на туранцев Кавусу не дай.
Пусть их не настигнут в дороге враги,[91]
Уйти невредимыми им помоги.
Они ведь ко мне на подмогу пришли
Сражаться с бойцами иранской земли.
Немало я воинам благ обещал,
2450 Надеждами многими их обольщал.
Кто мог бы подумать о доле такой,
Что буду убит я отцовской рукой!..
Здесь в крепости витязь иранский: в полон
Он был на аркане моем уведен.
Его о тебе вопрошал я не раз,
Душа моя лик твой увидеть рвалась.
Но низкий — с земли бы исчезнуть ему! —
Желанию сбыться не дал моему.
Он ложью надежду украл у меня,
2460 Затмил предо мною сияние дня.
Иранца того отыщи и верни,
Но мстя за меня, ты его не казни.
Приметы, что мать мне поведала, сам
Я видел, да только не верил глазам.
Должно быть, судил мне безжалостный рок,
Чтоб я от отцовской руки изнемог.
Как молния вспыхнув, как вихрь я исчез.
Мы свидимся в светлом чертоге небес».
Дыханье стеснилось в груди у отца,
2470 И не было горьким стенаньям конца.
В груди его пламень, и влага в очах.
На Рехша вскочив, темный вздыбил он прах;
Раскаяньем горьким томим все сильней,
Рыдая, предстал перед ратью своей.
Иранцы увидели войска главу,
И каждый склонил пред Могучим главу.
К создателю их славословье неслось:
Ростема увидеть живым привелось!
Но видя на темени витязя прах,
2480 И в клочьях одежду, и кровь на щеках,
Расспрашивать стали: «Рыдаешь о ком?
Почто возвратился ты в горе таком?».
Сказал он, какое злодейство свершил,
Как милого сына в бою сокрушил.
С ним вместе бойцы зарыдали; совсем
От горя тогда обезумел Ростем.
Дружине своей богатырь говорит:
«Лишился я сердца и телом разбит.
Нельзя вам идти на туранцев войной.
2490 Довольно и зла, совершенного мной!».
В одеждах разорванных, скорбью объят,
Рыдая, приблизился к витязю брат.
Поведал ему удрученный Ростем
Про все, что от сына слыхал перед тем.
Воскликнул он: «Каюсь я в тяжкой вине,
И тяжкая кара ниспослана мне.
Мной, старым, погублен мой сын молодой,
Повержен во прах исполин молодой.
Рожденного мной, уничтожил я сам,
2500 Оплакивать вечно его небесам!».
Хуману послание он написал:
«Я в ножны влагаю возмездья кинжал.
Остался ты рати туранской вождём,
Так бодрствуй над нею и ночью и днём.
Не время теперь мне с тобой воевать,
И нечего больше о том толковать.
Ты правду, злонравный, от юноши скрыл,
Ты кровью мне сердце и лик обагрил!»
И брата Могучий торопит: «Спеши
2510 В дорогу, о витязь великой души!
Хумана и рать до реки проводи,
От бед и опасностей их огради».
С посланием тем богатырь Зеваре
К Хуману-вождю поскакал на заре.
Ответил ему предводитель Хуман:
«Сохраба обрёк на погибель обман
Хеджира. Он, злобный, от сына-юнца
Умышленно скрыл исполина-отца.
Ростема стремился Сохраб отыскать,
2520 А низкий решился Сохрабу солгать.
Причина несчастья — коварная речь,
Снеси вероломному голову с плеч!».
К Ростему прийдя, рассказал Зеваре
О войске туранском, о богатыре,
О том, что Сохраба на смерть обрекло
Иранцем Хеджиром свершенное зло.
Ростем потрясён был речами его,
И мир потемнел пред очами его.
Он, с поля сраженья к Хеджиру примчась.
Схватил и поверг его наземь тотчас;
2530 Спеша обезглавить, из ножен кинжал
Извлек; ярый гнев ему сердце сжигал.
Смягчиться бойцы умоляли вождя,
Хеджира от смерти спасли, уведя.
Поспешно направился муж-исполин
Туда, где покоился раненый сын.
Вослед исполину примчавшись затем,
Гудерз опечаленный, Тус, Гостехем
И витязи все, возглавлявшие рать,
Вождя своего принялись утешать:
2540 «Тебе в этом горе поможет Йездан,
Пошлет исцеленье, быть может, Йездан».
Схватился Ростем за отточенный меч,
В отчаяньи грудь себе хочет рассечь,
Но в горе к Ростему взывают бойцы,
Кровь сердца из глаз проливают бойцы.
Промолвил Гудерз: «Полно, будет ли прок,
Хотя бы весь мир ты в отчаяньи сжёг?
Хоть сотней мечей свое сердце пронзишь,
Страданий любимого не облегчишь;
2550 С тобою в живых он пребудет, коль срок,
Назначенный небом, ему не истёк;
А если окончится витязя век,
Подумай, кто в мире сей доли избег?
Ведь смерти объятья откроются всем.
Венец ли мы носим, иль воинский шлем —
Нас всех не забудут из жизни изгнать.
Что встретим затем — не дано нам узнать.
Никто не помилован грозной судьбой,
2560 Нам впору, о друг, зарыдать над собой!
Шагаем вразброд, а дорога — одна,
Будь долгою или короткой она».
[Ростем просит у Кей-Кавуса целебное снадобье]
Гудерзу-бойцу говорит исполин:
«О праведный муж, украшенье дружин!
Ты к шаху скачи и поведай, что мной,
Злосчастным, повержен был сын мой родной.
Пусть гибель Ростема оплачут мужи!..
Еще от меня Кей-Кавусу скажи:
Когда мою службу хоть сколько-нибудь
2570 Ты помнишь, молю, мне спасителем будь!
Ни мига не медля, в сосуде с вином,
То зелье, что в царственном замке твоём
Хранится, мгновенно целящее боль,
С моим же посланцем прислать соизволь.
Коль сына звезда мне благая твоя
Вернёт — он служить тебе станет, как я».
Как ветер, пространство Гудерз побеждал
И вскоре посланье царю передал.
Царь вымолвил: «Чту я Могучего, он
2580 Превыше всех витязей мной вознесён.
Свершившего столько блистательных дел
Я видеть в беде ни за что б не хотел.
Но если ты зелье мое отвезёшь
И сына его молодого спасёшь,
То, силы великой набравшись, затем,[92]
Меня ниспровергнет, погубит Ростем.
Того, от кого нападения жду,
Не лучше ль заранее ввергнуть в беду?
Давно ли кричал он: — Кто этот Кавус?
2590 Не он повелитель законный, а Тус! —.
Так полон тот витязь величья и сил,
Что вряд ли весь мир бы такого вместил.
Столь мощный захочет ли трону служить,
Величьем моим покорённый, служить?
Ты помнишь, как здесь, понося и браня,
При витязях всех он бесчестил меня?
Коль сына в живых сохранит он, лишь прах —
Не царство в моих сохранится руках.
Сохрабовы речи припомни к тому ж,
2600 О доблестный, жизнью испытанный муж:
— В Иране снесу, мол, немало голов,
Кавуса при всех я повесить готов! —
Коль выживет — нашу раздавит он рать,
Простому и знатному не сдобровать.
Как печься о том, кто желает нам зла?
Худая молва про меня бы пошла».
Гудерз, опечален известьем дурным,
К Ростему помчался, летит словно дым,
Сказал: «Что анчар — повелителя нрав;[93]
2610 Он — вечный источник все новых отрав
Суров и горяч, как никто из царей,
Не ценит он доблести богатырей.
Тебе повидаться бы с ним самому,
В душе озлоблённой рассеять бы тьму!».
[Ростем оплакивает Сохраба]
По воле вождя принесён был слугой
Узорчатый плащ из парчи дорогой.
Окутав юнца одеянием тем,
Собрался к властителю мчаться Ростем.
Но только лишь ногу успел он занесть
2620 В седло, как услышал печальную весть:
«Сохраб из просторного мира ушёл.
Гроб нужен ему, не дворец, не престол!
Позвал он отца, тяжко-тяжко вздохнул,
Со стоном ресницы навеки сомкнул».
И спешился, вихря быстрее, Ростем,
И вот на главе его прах, а не шлем.
Воззвал он, и хлынули слёзы дождём,
И плачут воители вместе с вождём:
«Мой отрок, отмеченный славной судьбой,
2630 Род витязей гордых венчавший собой!
Ты шлем и кольчугу, венец и престол
Навеки покинул, навеки ушёл!
Тягчайшая это из тягостных бед —
Стать сыноубийцей на старости лет.
Внук Сама, чьё имя повсюду гремит,
Сын матери славной — повержен, убит!
Со мной ни один богатырь несравним,
А в битве я был — что младенец пред ним.
Мне обе руки да отрубят, кляня,
2640 Во прахе отныне да видят меня!
Что молвить, коль спросит о юноше мать,
Как чёрную весть ей посмею послать?
За что он убит — как найду я ответ,
За что пред невинным померк белый свет?
Позор мне! Один я виновен во всём.
Кто слышал, чтоб сын был повержен отцом?
Кто б сына своею рукою убил,
Отважного, мудрого, полного сил?
Царь славный, родитель чистейшей из жён,
2650 Что дочери скажет, бедою сражен?
Род Сама-воителя гневно кляня,
Жестоким, коварным сочтёт он меня.
Кто ж думал, что отрок блистательный тот
Столь рано, как тополь высокий, взрастёт,
И двинется против Ирана войной,
И день мой окутает мглою ночной!».
По воле Могучего, юноша-сын
Покрыт багряницею, как властелин.
Мерещились царство ему и престол,
2660 Гроб тесный — увы — вместо них он обрел!
С поляны в гробу исполин унесён,
В шатре у Ростема покоится он.
А ставку погибшего в битве вождя
Сожгли, вековые обряды блюдя:
Предали огню и седло, и шатёр,
И трон, и доспехи, слепившие взор.
Степная, бескрайная дрогнула ширь,
Рыдает по сыну Ростем-богатырь:
«Не видеть уж миру героя в борьбе
2670 Подобного львиной отвагой тебе!
Где разум, что многое в мире постиг,
Где мощные плечи, где ясный твой лик?
Увы, как страдал ты, простёртый в пыли,
Томясь по отцу, от родимой вдали!».
Одежды свои раздирал он в слезах,
Лил кровь из очей, грыз в отчаяньи прах,
Твердил: «Будет сына Заль-Зер проклинать[94]
И с ним Рудабе — добронравная мать.
Ростем, скажут, верх над юнцом одержал,
2680 Вонзил ему в грудь смертоносный кинжал!
О, что я скажу в оправдание им?
И кто оправданьям поверит моим?
Что витязи скажут в родной стороне,
Услышав недобрую весть обо мне,
Узнав, что подкошен рукою моей
Столь доблестный муж, украшенье мужей!».
Тогда меченосцы Кавуса-царя
На землю вкруг скорбного богатыря
Уселись, и хор увещаний звучит,
2690 Но тот не внимает, печалью убит.
«То рока обычай: одною рукой
Дарит он венец, петлю держит в другой.
Лишь сел ты на трон, торжеством осиян,
Уж с трона тебя совлекает аркан.
К земному душой не тянись, всё равно
С землёю расстаться тебе суждено.
Подольше пожить загадаешь едва —
А глядь, уж во прахе твоя голова.
Такую нам долю судил небосвод,
2700 Разумный безумцем его назовёт,
С ним тщетно ты споришь — разгадка проста:
Незрячие очи, немые уста...
Не плачь, и родного напрасно не кличь!
Ведь смысл происшедшего нам не постичь».
Услышав, что умер Сохраб-исполин,
С бойцами примчался Кавус-властелин,
И речь полилась, благосклонна, сладка:
«Всё бренно, от кряжа Эльборз до листка;
Всё сферы, вращаясь, с собой унесут;
2710 Не должен земной обольщать нас приют.
Кто знает, чей раньше наступит черёд,
Ростем над поверженным Сохрабом С рукописи Института востоковедения АН СССР
Но только от смерти никто не уйдёт.
Не плачь об ушедшем, печаль отгони
И к слову разумному слух преклони:
Хотя бы на землю ты сверг небосвод,
Весь мир бы зажег от низин до высот,
Ушедшего ты не вернул бы, поверь!
Душа его в горнем чертоге теперь.
Мне издали только пришлось увидать
2720 Ту палицу, плечи, могучую стать.
То рок побудил его двинуть полки,
Судил ему пасть от отцовской руки.
Беде не поможешь; доколе страдать,
Доколе о мёртвом стенать и рыдать!»
Промолвил Ростем: «Больше нет его. Стан
Остался на поле: там витязь Хуман,
Бойцы, чья отчизна — Туран и Китай;
Ты гнева в душе против них не питай.
С йездановой помощью, волей твоей,
2730 Пусть их Зеваре уведёт поскорей».
«Да, с ними не должно теперь воевать. —
Шах молвил, — хоть много туранская рать
Досель причинила мне горя и зла,
И тяжким страданьям Иран обрекла,
Но горестью ранил ты сердце и мне.
Конец положу я кровавой войне!»
[Ростем возвращается в Забулистан]
Шах с войском в Иран воротился затем;
На месте оставшись, печальный Ростем
Ждал брата, что послан был им проводить
2740 Туранцев — от бед их в пути оградить.
И вскоре вернулся к нему Зеваре,
И вывел дружину Ростем на заре.
Привел он воителей в Забулистан,
И вышел Ростему навстречу Дестан.
Все люди Систана встречали его,
Встречали в тоске и печали его.
Землёю посыпала головы знать;
Пред гробом в безмолвии ехала рать,
Прорвав барабаны, литавры разбив,
2750 Хвосты боевым скакунам обрубив.
Лишь гроб показался, сын Сама седой [95]
Покинул коня с золотою уздой,
И спешился витязь, навстречу спеша;
Вся в клочьях одежда и в клочьях душа.
Бойцы именитые, сняв кушаки,
Склонились, полны неутешной тоски,
У гроба, поникнув главами, стоят,
Скорбя о прославленном, слёзы струят.
Могучий, лишаясь от горести сил,
2760 Блистающий золотом гроб отворил
И молвил отцу: «Видишь, дремлет мой сын.
Ты скажешь, то Сам, твой отец-исполин!».
Кровавые слёзы Дестан проливал,
В печали к Создателю громко взывал.
«Сын доблестный! — слышен Ростема призыв —
Ушел ты, а я, злополучный, всё жив!»
Заль скорбно взывает: «То сон наяву!
Сохраб малолетний вознес булаву
И славу снискал среди знатных!.. О нет,
2770 Подобный ему не рождался на свет!».
Слезам дозволяя без удержу течь,
Всё вел он о доблестном юноше речь.
Под своды чертога Могучий вступил,
С рыданьями громкими гроб опустил.
Увидела гроб Рудабе — обмерла,
Кровавые реки из глаз пролила,
Вскричала в отчаяньи: «Вождь-исполин,
Восстань же из гроба на миг хоть один!»,
И полная скорби, стенала она,
2780 И плач над юнцом начинала она:
«О львёнок, героем рождённый герой!
Такой не родится воитель второй.
Ты матери старой ответь на вопрос:
Что в пору цветенья с тобою стряслось?
Зачем — роковую мне тайну открой —
Дворец ты отверг для темницы сырой?
Зачем был отец так безмерно жесток,
За что твою грудь он кинжалом рассек?».
К Кейвану тот плач непрестанный вставал.[96]
2790 Кто слышал, тот слёзы ручьём проливал.
За темной завесой сокрылась в тоске;
Ланиты несчастной в пыли и песке.
И горько рыдает Ростем: из очей
Не слёзы струятся — кровавый ручей.
Сказал бы, готовится мира конец,
Так радость была далека от сердец.
Вот с гробом Сохраба, почившего льва,
К бойцам воротился их скорбный глава,
Откинул покров, и героя чело
2800 Явилось мужам, безмятежно, светло.
Лишь взорам предстала Сохраба краса,
Дым вздохов, ты скажешь, застлал небеса.
Не в силах очей оторвать стар и мал,
Горючие слёзы любой проливал,
У каждого тёмен от горести лик,
И каждый у гроба главою поник.
Ты скажешь, был гробом весь княжий дворец,
Где тихо покоился юный храбрец.
Казалось, то Сам, возглавляющий рать,
2810 От битвы устал и прилёг подремать.
Укутанный желтой парчою, он спит,
И вот уж приют его тесный забит.
«Построить бы,— молвил Ростем,— не простой,
Усыпанный мускусом склеп золотой,
Достойный великой утраты, но он
По смерти моей был бы весь разорён».
Из крепкой породы воздвигнули склеп.[97]
От слёз не один горевавший ослеп.
Был гроб из алоя, и цепи на нём
2820 Глаза золотым ослепляли огнём.
Повсюду молва разгласила, меж тем,
Что сына убил в поединке Ростем.
Той грустною вестью весь мир потрясён,
И каждый внимавший печалью пронзён.
И дни для Ростема текли, как года,
И радость была его сердцу чужда;
Терпеть и мужаться решил, наконец;
Унынье почел недостойным боец.
И прежде такие свершались дела,
2830 И многие души печаль обожгла.
Кто в мире — коль мудростью он одарён —
Приманками жизни земной покорён?
Узнали о горшей из горьких утрат
В Иране, и каждый был грустью объят.
Ту скорбную весть предводитель Хуман
Принес Афрасьябу, вернувшись в Туран.
Немало дивился ей царь, и урок
Из сказанных слов для себя он извлёк.
[Мать узнает о смерти Сохраба]
Разносится вопль над туранской землей:
2840 Пал в битве кровавой Сохраб удалой!
И горем убит Семенгана глава.
Уже донеслись роковые слова
До матери бедной; узнала о том,
Что сын в поединке повержен отцом.
Рванула шелка на себе, засиял
Её наготы розовеющий лал.
Раздался пронзительный, горестный крик,
Покрылся смертельною бледностью лик.
Терзая ланиты, льёт алую кровь,[98]
2850 То падает, то поднимается вновь.
Своих шелковистых волос завитки
На кисть намотав, вырывает с тоски,
И плечи ногтями терзает себе,
И прахом главу посыпает себе.
Огонь на своей голове разожгла,
Душистые кудри огню предала,
Рыдала: «О матери жизнь и душа!
Где ныне лежишь ты, в крови, не дыша?
Я глаз не могла от дороги отвесть,
2860 Ждала: не пришлют ли желанную весть
Сохраб и Ростем. Ты, очей моих свет, —
Гадала я, — верно, объехал весь свет,
Ростема искал и нашёл ты, и рад
К родимой теперь воротиться назад...
Ждала ли я, сын мой, такого конца,
Что будешь ты скошен булатом отца!
Над юной и чистой красою такой,
Над станом могучим, могучей рукой,
Не сжалился, сердцем не дрогнул ничуть,
2870 Кинжалом пронзил неповинную грудь!
Как нежно пеклась я о жизни твоей
При блеске лучей и во мраке ночей!
А ныне ты плавать в крови обречён,
Не в мантию — в саван отцом облачён!
Кого же я ныне в объятья приму,
Заботу и горе открою кому?
Кого призову я, надеясь, любя?
Кто сердце утешит мне вместо тебя?
Мой светоч! Исполненный жизни и сил,
2880 Ты сад и чертоги на яму сменил.
Мой витязь! Отца помышлял ты найти,
Но только могилу нашёл на пути.
Ты, полный надежд, безнадёжность узнал,
Ты злобу — не ласку и нежность — узнал.
Пред тем, как занёс он булатный клинок
И белую грудь без пощады рассёк,
Зачем не решился ты правду сказать,
Хранимый тобой амулет показать?
Приметы отца от родимой своей
2890 Ты слышал — зачем не доверился ей?
Ушёл, а меня ты оставил в плену.
Как скорбный свой век до конца дотяну!
О, доблестью в мире успевший блеснуть,
Зачем я с тобой не отправилась в путь!
Меня издалёка узнал бы Ростем
И нас обласкал бы обоих затем,
И бросил бы острую сталь исполин,
И ею, пронзённый, не пал бы мой сын!»
Тоскуя, схватилась за голову мать,
2900 Вновь стала ланиты ногтями терзать.
Такие стенанья неслись в небеса,
Что людям глаза увлажняла роса.
Так рухнула наземь, не снесши тоски,
Что сердце любого рвалось на куски.
Лежит, недвижима, бела, словно снег:
В ней кровь, ты сказал бы, застыла навек.
Очнулась и вновь принялась проклинать
Свой жребий, о сыне убитом стенать.
Увидела сына блестящий венец —
2910 Кровь сердца окрасила слёзы в багрец.
Над троном склоняет в отчаяньи стан,
Взывает: «О царственный, стройный платан!»
Велит подвести боевого коня,
Чей блеск затмевал и сияние дня,
И крепко за шею обняв скакуна,
Всех тронула, всех изумила она.
То гриву погладит, то к ней припадёт,
То слезы над нею горючие льёт,
И горько рыдая, подковы ему
2920 Целует, коню огневому тому.
Вот мантия царская принесена —
Как сына, покров обнимает она.
Внесли и кольчугу по воле её,
Лук добрый, колчан, булаву и копьё,
Седло, и уздечку и щит боевой—
Несчастная бьется о щит головой.
Длины непомерной аркан перед ней —
Глядит и рыдает она все сильней.
На шлем, на стальную броню поглядев,
2930 Взывает: «О грозный воинственный лев!»
Меч острый Сохраба схватила, стеня,
Отрезала гриву и хвост у коня;
Убогих своим оделила добром —
Конями и золотом, и серебром;
Велела, чтоб царственный сдвинули трон,
Затем с возвышенья низринули трон,
Окрасили в черное входы дворца,
Разрушили арки и своды дворца,
Цветник разорили, где сын пировал,
2940 Откуда призвал его к бою кимвал.
Скорбя день и ночь неутешно, без слов,
Окутана в траурно-синий покров,[99]
Ручьями кровавые слёзы лила.
Лишь год после сына она прожила;
Тоскуя, к могиле желанной спеша,
Сохрабу вослед улетела душа.
Учил златоуст несравненный Бехрам:[100]
Душой не стремись к дорогим мертвецам.
Здесь долго и сам не задержишься: будь
2950 Всегда наготове отправиться в путь.
Родитель тебе уступил свой черёд,
Но срок неизбежно и твой истечёт.
Так было, так будет. Не сыщется ключ
К загадке извечной. Себя ты не мучь,
На поиски дни понапрасну не трать;
Врата не откроешь, не сломишь печать.
Не будь же земным бытием обольщен,[101]
Оно — скоротечный, обманчивый сон...
Душа к Сиавушу теперь повлеклась.[102]
2960 Пора, приведу к завершению сказ.
Без слез эту повесть кто б выслушать мог?[103]
Чье сердце бы гневом Ростем не зажег?
[СКАЗ О СИАВУШЕ][104]
Сказ новый сложи, вдохновенный поэт,[105]
И пусть красотою чарует он свет.
Поэту гордиться твореньем дано,[106]
Которое разумом озарено.
А если в тисках заблуждения он
И если порочною мыслью прельщён,
Хотя б распинался, трудясь без конца, —[107]
2970 Себя опозорит в глазах мудреца.
Но кто у себя обнаружит порок?
Свой нрав для любого и чист и высок.
Неси знатоку завершённый свой труд,
Услышь справедливый, взыскательный суд,
И если услышал хвалу знатока —
Достиг благодатного ты родника.[108]
Поведаю сказ миновавших времён,[109]
Который дехканом для нас сохранён.
Забыты предания древние,— их
2980 Пусть вновь оживит для народа мой стих.
Коль дни мои в радостном мире земном
Продлятся, то долгим усердным трудом
Такую смоковницу выращу я,[110]
Что ввек не увянет в саду бытия.
Без малого мне шестьдесят уже лет,[111]
Я многое видел, но все еще свет[112]
Душе не постыл. Жаждой жизни горю,
Гадаю по звездному календарю...
Однажды мне мудрый сказал человек:
2990 «Состарившись, не обновишься вовек!
Слагай свои песни, доколе ты жив,
Будь нравом приветлив, умом прозорлив.
О каждом деяньи, благом иль худом,
Отчет пред изедовым дашь ты судом.
Что сеял — пожнешь ты. Каков твой привет,
Таков, без сомнения, будет ответ.
Кто сдержан, хулы не услышит и сам,
Привержен будь мудрым делам и речам».
Но к сказу дехкана вернусь, наконец,
3000 Послушай, о чем повествует мудрец.[113]
[О матери Сиавуша]
Такое преданье сберег его слух:[114]
Однажды, лишь первый проснулся петух,
Тус, храбрый Гудерз и воинственный Гив
К равнине Дагуй поскакали, решив[115]
Охотой потешиться. Мчатся на лов
Борзые и соколы; толпы бойцов[116]
Стреляют и травят, вдоль речки скача,
Добыче вдогонку свистя и крича.
И дичи подстрелено было в тот раз
3010 Немало — дней на сорок полный запас.
Поодаль просторы Турана легли,
Где столько шатров, что не видно земли.
Вблизи от туранских степных рубежей
Лесок заприметили взоры мужей.
Гив с Тусом туда поскакали вдвоём,
Других обгоняя в усердьи своём.
Примчались, и в роще тенистой одни
За дичью охотиться стали они.
Вдруг взорам их дева предстала; смеясь,
3020 Охотники к ней поспешили тотчас.
Невиданной прелестью дева цвела,
Ее красота безупречна была:
Стройней кипариса, прекрасней луны —
Красавицей витязи ослеплены.[117]
«Ответь, луноликая! — Тус ей сказал —
Кто путь в эту рощу тебе указал?»
Сказала: «Покинуть родительский дом
Пришлось мне, обиженной тяжко отцом:
Он с пира вернулся, неистов и пьян;
3030 Увидев меня, гневом вдруг обуян,
Из ножен извлек свой отравленный меч
И голову мне порывался отсечь».
О роде и племени спрашивать стал
Красавицу Тус, и в ответ услыхал:
«Сродни Герсивезу я, богатырю,[118]
Восходит мой род к Феридуну-царю».[119]
Спросил: «Отчего же ты пешая шла?
Почто провожатых с собой не взяла?»
Сказала: «Не мог меня дальше нести
3040 Мой конь; обессиленный, пал он в пути.
Была я в богатой короне, на ней
Немало блистало бесценных камней.
Дорогой алмазов лишили меня,
Ножнами меча оглушили меня.
Бежала я, душу спасая свою.
Здесь, в роще теперь слёзы горькие лью.
Отец мой — сомненья в том нет — спохватясь,
За мною погоню отправит тотчас;
В тревоге и мать устремится за мной,
3050 Не даст мне расстаться с родною страной».
Девица обоим по сердцу пришлась
И Тус над собою теряет уж власть.
«Добыча моя! — так он стал говорить,—
Недаром я гнал скакуна во всю прыть».
Но Гив возразил: «Предводитель полков!
Не разом ли мы обогнали стрелков?».
Сильней горячится, упорствует Тус:
«Я первый приблизился к роще, клянусь!»
А Гив ему: «Правды в том нет и следа,
3060 Я раньше, охотясь, примчался сюда!
Негоже бойцу благородному лгать,
Со мной из-за пленницы ссоры искать».
Зашла уж о том — слово за слово — речь,
Что голову должно прекрасной отсечь.
Пылает у каждого яростью взор,
Но мудрый посредник уладил их спор,
Промолвив: «К чему препираться вам тут?
Владыке Ирана отдайтесь на суд».
Те вняли совету, и вскоре втроём
3070 Предстали они пред иранским царём.
Увидев пленительной пленницы лик,
Её полюбил повелитель владык.
И слышат воители слово царя:
«Сюда, удальцы, вы спешили не зря.
Пусть лёгкая серна, иль нежная лань,
Она — властелина достойная дань.
Рассказом теперь скоротаем мы час —
Как солнце поймали вы, по лесу мчась».
Царь молвит: «Прекрасная, словно пери!
3080 Свой род от кого ты ведешь? Говори!».
«Мать носит,— сказала, — туранский венец,
Из рода царя Феридуна отец.
Мой дед — Герсивез, предводитель дружин,
Богатых шатров и земель властелин».
Сказал повелитель: «Зачем же в лесу
Тебе свою знатность губить и красу?
В чертоге златом поселишься. Любя,
Среди луноликих возвышу тебя».
Ответила: «С первого взгляда ты мной
3090 Средь витязей избран, не нужен иной».
Послал он для двух именитых бойцов
Престолы, венцы, огневых жеребцов,
А деву в покой озарённый отвел.
Из кости слоновой поставил престол;
Увенчана дева короной резной,
Украшенной жемчугом и бирюзой;
В парчу, где горит золотое шитьё,
В топазы и лалы убрали её.
Сидела на троне, блистая, лучась, —
3100 Красы и невинности светлый алмаз.
[Рождение Сиавуша]
Дни мчатся; неможется шахской жене,
Пленительно-юной, цветущей весне.
Лишь в беге небесного свода истек
Начертанный девятимесячный срок,
Пришли к повелителю с вестью благой:
«Порадуйся дару жены дорогой!
До неба теперь вознесешь свой престол.
О царь, ты не чадо, а чудо обрел![120]
Младенца такого не видывал мир:
3110 Хорош, как пери, как священный кумир»
О прелести дивной лица и кудрей
Мгновенно молва донеслась до людей.
Владеть небосводом достоин был сын;
Его Сиавушем нарек властелин.
Гадал о младенце седой звездочет,
И вскоре поведал ему небосвод
Свое предсказанье; гласило оно,
Что много царевичу бед суждено.
И сердце гадателя сжалось в тоске.
3120 Младенца он вверил Йездана руке,
И шаха-родителя нредостерег,
Поведал, что к сыну немилостив рок...
Года миновали. К царю во дворец
Примчался могучий забульский боец.
Просил он: «Мне львёнка доверь своего,
Воспитывать мне подобает его.
Здесь нянек немало, да грош им цена;
Ты лучше меня не найдешь пестуна».
Раздумывал долго над тем властелин,
3130 Затем, для отказа не видя причин,
Он отрока храброго, полного сил,
Свой светоч — заботам бойца поручил.
Могучий в Забул Сиавуша увёз,
Жилище воздвиг для него среди роз.[121]
Арканом и луком владеть, и уздой,
И тешиться в поле лихою ездой,
С гепардом и соколом мчаться на лов,
Обряд соблюдать богатырских пиров,
Страной управлять, строить грозную рать,
3140 Добро от насилья и зла отличать —
Всему Сиавуша Ростем обучил,
Немало на это затратил он сил.
И вырос таким молодой Сиавуш,
Что с ним ни один не сравнился бы муж.
Не раз, выходя с удальцами на лов,
Герой заарканивал яростных львов.
И молвил царевич Ростему-бойцу:
«О витязь, меня потянуло к отцу.
Меня обучая искусству царей,
3150 Трудился ты рьяно. Хочу поскорей
Отцовское сердце порадовать всем,
Чему обучил меня славный Ростем».
Царевича выслушал вождь удальцов
И в разные стороны шлет он гонцов.
Оружие, перстни, венцы, кушаки,
И с золотом, и с серебром кошельки,
Одежда, сосуды, рабы, скакуны
Ростему во множестве привезены.
А что не сыскалось на месте — за тем
3160 Послал в отдаленные земли Ростем.
Столь много даров погрузили, что рать
Дивилась, юнца выходя провожать.
И витязь немалый проехал с ним путь,
Чтоб грусть не стеснила царевичу грудь.
Весь край, словно в праздник огнями горя,
Украсился, радуя богатыря.
Осыпали амброй и златом юнца,
Повсюду полны ликованья сердца.
На улице каждой веселье кипит,
3170 И каждая кровля убранством слепит.
Ступают копыта лихих кобылиц
По грудам монет. Озабоченных лиц
Не встретишь — хоть весь обойди ты Иран;
И мускус на гривах коней, и шафран.[122]
[Возвращение Сиавуша из Забулистана]
Гонцы Кей-Кавусу спешат принести
Отрадные вести: царевич в пути.
Приказано Тусу и Гиву скакать,
Навстречу с литаврами вывести рать.
Вот к царскому замку идут удальцы,
3180 К властителю сына ведут удальцы.
«Дорогу! Дорогу!» — глашатай кричит;[123]
И путь им широкий к престолу открыт.
Курильницы благоуханье струят,
Склонившись, вокруг царедворцы стоят,
К царевичу юному взор приковав;
Он — строен, как тополь, могуч, величав.
И все восхищаются юным вождём;
Алмазы и золото льются дождём.
Как только увидел царевич отца
3190 На царском престоле, в сияньи венца,[124]
К престолу припал он и долго лежал
Ничком, словно тайну земле поверял.
Поднявшись, к Кавусу приблизился сын,
И ласково обнял его властелин.
С собой усадив на сапфировый трон,[125]
О славном Ростеме расспрашивал он.
Восторженно имя Йездана твердя,
Очей не сводил с молодого вождя;
Дивился осанке, величью, уму,
3200 Всесветную славу пророчил ему.
Его добродетель и мудрость познав,
Был счастлив и горд повелитель держав.
На землю упав, к ней приникнув лицом,
Он душу свою изливал пред Творцом,
Взывая: «О Ты, Кто воздвиг небеса,
Кем созданы разум, любовь и краса —
Все лучшее в мире! Тебе возношу
Моленья — о счастьи для сына прошу».
С дарами пришли к властелину страны
3210 Ирана мужи. Ликованья полны,
Глядят на юнца, восхваляют его,
И славят, и благословляют его.
Пред ним, по веленью владыки земли,
Иранские воины строем прошли.
Украшены пышно палаты и сад,
Несчётные гости на праздник спешат.
Звенит сладкозвучного руда струна,
Повсюду веселье и реки вина.
Такой был устроен властителем пир,
3220 Какого дотоле не видывал мир.
Семь дней веселились: властитель страны
Затем повелел из державной казны
Дары для любимого сына достать.
Здесь перстень, и шлем, и престол, и печать,
Арабские кони, оружье, броня,[126]
Седло боевое, щитки для коня,
Динары, дирхемы в сумах расписных,
Алмазы, парча и немало иных
Сокровищ заветных: всё, кроме венца,—
3230 Затем, что венчать ещё рано юнца.
Столь щедро дарами его наделив,
Надеждой отрадной в нем дух окрылив,
Семь лет он испытывал сына, и тот
Ничем не унизил свой царственный род.
Восьмой наступает — несут, наконец,
Из золота цепь и кушак, и венец.
На шелке — указа блестят письмена;
Так в мире велось у владык издавна.
Достойный величья, достойный венца,
3240 Сын в дар Кухистан получил от отца, —[127]
Так звали обширный тот край искони,
Но Мавераннахром зовут в наши дни[128].
[Смерть матери Сиавуша]
Нежданно беда к Сиавушу пришла,
Любимую матушку смерть унесла.
С престола вскочил он, душой удручён,[129]
Взлетел к небесам раздирающий стон.
Царевич одежды свои разрывал,
Землею посыпав главу, горевал.
В безумном отчаяньи плечи и грудь
3250 Терзал он, себя не жалея, ничуть.
С улыбкой расстались уста, и с огнём
Глаза разлучились; и ночью и днём
Не знал он покоя, стеная, скорбя,
Печалью, постом изнуряя себя.
Так месяц минул; к Сиавушу пришли
Знатнейшие люди иранской земли:
Гив, Тус и Гудерз и другие друзья —[130]
Вождей и воителей славных семья.
Едва Сиавуш на вошедших: взглянул,
3260 Он снова печально и тяжко вздохнул,
Вновь стал безутешно стенать и рыдать,
Печали сердечной дал волю опять.
Увидя томимого жгучей тоской,
Гудерз опечаленный с речью такой
К нему обратился: «Совету внемли,
Царевич, и скорбь от себя отдали.
Ведь каждый умрёт, кто родился на свет,
От смерти спасения смертному нет.
Не плачь, потеряв дорогую свою:
3270 Дано ей блаженствовать вечно в раю...»
Мольбы, увещания длил он дотоль,
Пока не утихла царевича боль.
[Судабе влюбляется в Сиавуша]
Шло время, душой расцветал властелин;
Его утешеньем был доблестный сын.
Однажды сидел, с ним беседуя, шах,
Как вдруг Судабе показалась в дверях.[131]
Едва увидав Сиавуша, она
Любовью внезапно была пронзена.
Томилась и таяла, стала, как нить,
3280 Ты лед над огнем с нею мог бы сравнить.
К царевичу вестника шлет: «От меня
Спеши передать, осторожность храня:
„В гарем заглянул бы к отцу своему,[132]
Никто удивляться не стал бы тому“».
Слуге Сиавуш, возмущен и суров,
Промолвил: «Царице ответ мой таков:
В гарем повелителя я не ходок;
Мне хитрость чужда, ненавистен порок».
Всю ночь пролежала царица без сна,[133]
3290 Наутро к царю поспешила она:
«Вождь рати! — ему говорит Судабе —[134]
Не видело солнце подобных тебе.
И юного мир прославляет царя:
Да здравствует, радость народу даря!
Ему повели навестить поскорей
Супругу твою и твоих дочерей.
Пусть ходит свободно в гарем с этих пор,
Почаще пускай навещает сестер;
Так любят его и тоскуют по нём,
3300 Что льют они слёзы и ночью и днём.
Придет он — склонимся, почёт воздадим.
Дарами и рвеньем ему угодим».
Кавус отвечает: «Нет речи мудрей.
К нему ты добрее чем сто матерей».
И сына призвав, говорит Кей-Кавус:
«От голоса крови, от родственных уз
Не скрыться. Любовь ты вселяешь в сердца,
Таким уж ты создан по воле Творца> [135]
С тобою ведь в близком родстве Судабе —
3310 Недаром душой потянулась к тебе.
В гареме ты сможешь сестер повидать,
В царице найдешь благосклонную мать.
Тебя обласкают, почтят от души
Затворницы, их навестить поспеши».
Такие слова говорит властелин.
В тревоге, в смущении слушает сын
И так размышляет, молчанье храня,
Печаль и глухое сомненье гоня:
«Царь, видно, испытывать верность мою
3320 Задумал — проверить, что в мыслях таю».
Царевич умом был остёр, прозорлив
И знаний исполнен, и красноречив.
Начало такое недобрый конец
Ему предвещало; страшился мудрец,
Что в сеть попадет он к жестокой судьбе —
В гареме погубит его Судабе.
«Властитель державы! — так вымолвил он —
Не ты ль даровал мне и царство и трон?
Повсюду, где солнце с небесных высот
3330 На землю лучи животворные льёт,
Ты славишься, всех превзошел ты вождей
И мудростью, и добротою своей.
Ты путь укажи мне к мужам-мудрецам,
К прославленным, неустрашимым бойцам:
В науке у них изощрюсь боевой,
В стрельбе, во владеньи копьём, булавой,
В державных делах и в весельи ночном —
Под пение руда, за пенным вином.
А в женских покоях учиться чему?
3340 У жён ли познаний набраться уму?
Но если решенье царя таково —
Пойду я, покорный приказу его».
«О сын мой, будь счастлив! — царь молвит в ответ —
Столп мудрости — так да зовет тебя свет!
Так пламенна речь твоя, так хороша,
Что разум расцвёл, просветлела душа.
Тревожные помыслы прочь отгони,
Да будут светлы твои думы и дни!
Сестёр дорогих навести поскорей,
3350 Их братской любовью и лаской согрей».[136]
И сын отвечает: «Готов я идти,
Чтоб царскую волю твою соблюсти».
[Сиавуш приходит к Судабе]
Был старый слуга у владыки — Хирбед.[137]
Блюдя неусыпно служенья обет,
Дом жён охранял он и днём и в ночи;
Ему вручены от покоев ключи.
Такую от шаха услышал он речь:
«Лишь солнце исторгнет блистающий меч,
Иди к Сиавушу и каждый приказ,
3360 Который услышишь, исполни тотчас.
Вели Судабе свой ларец отворить,
Алмазами щедро его одарить.
А сёстры с рабынями пусть поднесут
Кто — мускус, кто — жемчуг, а кто — изумруд».
Когда над вершинами встала заря,
Предстал Сиавуш пред очами царя,
Поклон сотворил, и отец в тишине
С ним долго беседовал наедине.
Окончив беседу, Хирбеда призвал,
3370 Ему наставления должные дал,
Сказал Сиавушу: «Иди вместе с ним,
Будь весел: впервые идёшь ты к родным».
Направились к женским покоям дворца
Хирбед и царевич — покойны сердца.
Но только завесу успел приподнять
Хирбед — полон страха царевич опять.
В гареме с почётом встречают его,
В честь гостя великое там торжество.
Невиданным блеском чертог осиян,
3380 С душистою амброю спорит шафран;
Нет счёта пленяющим взор жемчугам;
Дирхемы царевичу сыплют к ногам.
Путь устлан китайской парчой золотой,
Алмазным сиянием сплошь залитой.
При говоре струн распевают певцы,
На юных красавицах блещут венцы.
Кружится пленительных дев хоровод,
Все к неге и райским усладам зовет.
В чертоге сверкающем том водружен
3390 Высокий, из чистого золота трон.
Он дивно украшен слепящей глаза
Парчой, на которой цветет бирюза.
На троне, блистая красой неземной,[138]
Сидит Судабе, ликом схожа с луной.
Светила Йемена затмила она![139]
Душистых кудрей смоляная волна
Струится, трепещет, спускаясь до пят;
Алмазы в венце драгоценном горят.
И держит рабыня, у трона склонясь,
3400 Её башмачки золотые. Лишь князь
К престолу направился — ликом светла,
Царица поспешно с престола сошла
И низкий отвесила гостю поклон,
И вот у прекрасной в объятиях он.
Целует она молодого вождя
И молвит, с прекрасного глаз не сводя:
«Заря ли на небе, ночная ли мгла,
Моя не смолкает Йездану хвала.
Ещё у кого столь блистательный сын?
3410 И в царском семействе такой —ты один».
Но чует смущённый царевич: грешны[140]
Объятья горячие царской жены,
Здесь дело неладно. Тревогой томим,
Поспешно подходит он к сёстрам своим.
Царевны навстречу с приветом идут,
Его к золотому престолу ведут.
Немалое с ними он время провёл,
И после, тепло распростившись, ушёл.
В гареме толкуют о нем лишь одном:
3420 «Вот истинный царь! Сколько доблести в нём!
И мудрости свет на высоком челе...
Таких не бывало ещё на земле!».
В чертоги отца, между тем, Сиавуш
Вступает и молвит: «О, царственный муж!
Гарем посетил я: на жребий роптать
Тебе, о счастливейший царь, не подстать.
Хушенг и Джемшид с Феридуном, клянусь,[141]
Тебя бы затмить не могли, Кей-Кавус».
Речь сына услышав, отец просиял,
3430 Украсил чертоги, наполнил фиал.
Пируют и слушают лютню, в вине
Топя помышленья о завтрашнем дне...
Как только стемнело, покинув престол,
В покои супруги властитель вошёл
И молвит: «Скажи откровенно, жена, —
Ты правду скрывать от меня не должна:
Прекрасен ли юный мой сын? Какова
Осанка его и разумны ль слова?
Воистину ль мудростью он наделён,
3440 И славы столь громкой достоин ли он?».
В ответ Судабе: «Не царил под луной
Подобный тебе повелитель иной.
И славному сыну нигде твоему
Нет равных,— замалчивать правду к чему?».
«Да станет он мужем! — царь молвил тогда —
Его да минуют и сглаз и беда!»
Сказала она: «Коли будут царю
Угодны слова, что ему говорю —
Царевичу дам я жену из своей
3450 Семьи, не ища среди чуждых семей.
Царевичу сына подарит она,
В ком будет отцовская доблесть видна.
Средь юных царевен, что мной рождены,
Когда для себя не найдет он жены,
То пусть Кей-Ареша он дочь изберёт
Иль дочь Кей-Пешина, чей царственен род».
Шах молвит на это: «Согласье даю,
Тем силу умножу и славу свою».
Наутро царевич явился к отцу,
3460 Хвалу его трону воздал и венцу.
Других удалив, Кей-Кавус в тишине
Стал с сыном беседовать наедине.
Сказал венценосец: «Не раз я молил
Создателя мира, Дарителя сил,
Чтоб славный твой род не угас, чтобы трон
Был царственным сыном твоим озарен;
И так же как стал ты отрадой моей,
Да станет он светом отцовских очей!
Жрецов о твоей вопрошал я судьбе;
3470 Поведали мне мудрецы, что тебе
Такого наследника звезды сулят,
Чью память нетленной века сохранят.
Супругу теперь для себя избери
Высокого рода, чьи предки — цари.
Ищи у Пешина, Ареша в дому.[142]
Уж действовать время, готовься к тому».
И слышит сыновний ответ Кей-Кавус:
«Я воле державной твоей покорюсь.
Кого повелишь, назову я женой;
3480 Я верный твой раб, о владыка земной!
Об этом решеньи узнав, Судабе,
Быть может, противиться станет тебе.
Но ей не пристало об этом судить,
И незачем впредь мне к царице ходить».
Кавус улыбнулся; в тот миг роковой
Он топь не сумел разглядеть под травой.
Сказал он: «По сердцу ты должен найти
Жену; опасения прочь отмети.
Царица, заботясь о благе твоем,
3490 Тебя обласкает, поможет во всём».
Сын, выслушав речи отца своего,
Уверился в благоволеньи его.
Он пал пред высоким престолом царя
Всевластного славя и благодаря.
Но думы царевича все же смутны,
Он чует: то замысел царской жены,
То ею раскинуты злые силки.
И сердце — в тисках затаённой тоски.
[Сиавуш во второй раз приходит в покои Судабе]
Вновь свод повернулся и ночь протекла,[143]
3500 И снова земля молода и светла.
Сияя, взошла Судабе на престол,
Венец золотой изумрудами цвёл.
Явились царевны; слепя красотой,
Воссели они на престол золотой.
Рой юных красавиц порхает, гарем
Цветёт и сияет, как будто Эдем.
И слышит Хирбед луноликой приказ:
«Ступай, передай Сиавушу тотчас:
О, статный как тополь, тебя лицезреть
3510 Хочу — лицезрением сердце согреть».
Торопит царица посланца, и тот
Исполнить ее повеленье идет.
Известьем таким Сиавуш удручён,
В тревоге взывает к Создателю он,
Смятеньем объятый, не видит пути,
Как злую беду от себя отвести,
К царице направил стопы, наконец.
Блистает на ней драгоценный венец,
И ярче алмазов сиянье чела.
3520 Вот к гостю, покинув престол, подошла,
Глубоким поклоном почтила его,
С собой на престол усадила его
И царских спешит показать дочерей:
Все блещут красою, достойны царей.
Сказала: «На трон обрати ты свой взгляд,
Там юные девы в коронах сидят,
Прекрасным кумирам Тераза равны,[144]
Из неги и прелести сотворены.
Вглядись и ответствуй, которой из них
3530 Ты сердце даруешь, венчанный жених?»
Князь еле глядит на царевен, а те
Очей не отводят, его красоте
Дивятся, тайком меж собой говоря:
«Что месяц пред ликом такого царя!»
Вот каждая снова в светлице своей
И грезит: царевич достанется ей.
Невест отослав, говорит Судабе:
«Доколе скрывать свою волю тебе?
Какую из них изберёшь? Говори.
3540 Ты ликом прекрасным похож на пери.
Тебя лишь завидев, любая сама
Готова тебя полюбить без ума.
Прислушайся к голосу разума: что ж,
Какую невестой достойной сочтёшь?».
В ответ не сказал Сиавуш ничего,
Тревожная дума смущает его:
«Мне лучше предаться могильному сну,
Чем взять из враждебного рода жену.
От витязей славных я слышал не раз
3550 О хамаверанском владыке рассказ — [145]
Как шаха иранского он заточил,
Как витязей наших в оковах томил.
И дочери сердце коварства полно,[146]
Ей славный наш род ненавистен давно».
Молчанье хранят Сиавуша уста.
Тут с лика царицы упала фата,
Сказала красавица: «Рядом с луной
Лик солнца увидевший, житель земной
Не диво, коль бледной признает луну.
3560 Взгляни, пред тобою как солнце сверкну!
Меня лицезрел ты в короне моей,
В лучах жемчугов и бесценных камней —
Кто мог бы теперь твое сердце привлечь?
Ты девами, вижу, готов пренебречь.
Решайся же в верности мне присягнуть,
Упорство оставь, опасенья забудь.
Рабою моя малолетняя дочь
Войдет в твой гарем. Опасения прочь!
Уста разомкни для обета любви,
3570 Моей благосклонности счастье лови.
Умрёт повелитель — ты в мире земном
Мне памятью милою будешь о нём.
Как душу свою, охраняя от бед,
Меня ты лелей до скончания лет.
Стою пред тобою, любви не тая,
Душою и телом отныне твоя.
Рабою к тебе я попала во власть,—
Сама в твои сети желала попасть».
И шею царевича крепко обвив,
3580 Целует его, о стыде позабыв.
Но стыд Сиавушу ланиты обжег,
Из глаз заструился горячий поток.
Он думает: «Сети раскинул мне бес.[147]
Храни мою душу, Владыка небес!
Могу ль вероломно отца обойти,
Предать его — с дьяволом дружбу свести!
Но если красавицу я оскорблю,
Холодным ответом в ней гнев распалю —
Прибегнет к коварству бесовских сетей,
3590 Владыку опутает ложью своей.
Нет, лучше с ней ласково речь поведу,
Её ублажив, отвращу я беду».
В ответ Сиавуш говорит Судабе:
«Нет в мире красавицы равной тебе.
Тебя не затмит и сиянье луны;
Достоин лишь царь столь прекрасной жены,
В супруги я ту, что тобой рождена,
Возьму: не нужна мне иная жена.
Решенье должна ты царю передать.
3600 И царского соизволения ждать.
Тебе приношу я священный обет
Дождаться, пока моих нынешних лет
Достигнет невеста моя. До тех пор
Никто не пленит моё сердце и взор.
Не должно мне слушать о лике моём,
О том, что пылаешь любовным огнём,
Забудется это, минует как сон...
Что делать, уж так я Творцом сотворён!
Сокрытой останется тайна твоя,
3610 От мира хранить её стану и я.
Тебя, как царицу цариц, почитать
Готов я, любить, словно милую мать».
Так молвил и вышел. Меж тем всё сильней
Преступная страсть разгорается в ней.
Вот ночь наступила, в покои жены
Вошел Кей-Кавус, повелитель страны.
Увидев его, Судабе подошла,
О сыне властителя речь повела:
«Здесь был и гарем он осматривал весь,
3620 Всех дев чернооких, собравшихся здесь —
Столь дивных красавиц, что их бы сравнил
Ты с сонмом лучистых небесных светил.
Но он ни одной не пленился из них,
Дочь выбрал мою несравненный жених».
От радости так засиял Кей-Кавус,
Как будто луна с ним вступила в союз.
Ларя за ларём отворял он засов;
Собрал он немало венцов, поясов,
Уборов, достойных обличья царей,
3630 Престолов, достойных величья царей,
Доспехов и много сокровищ иных...
Земля, ты сказал бы, ломилась от них.
Царице велит он: «Богатства храни;
Назначены в дар Сиавушу они.
Вручая, ты скажешь: здесь мало даров,
Их счёт я стократно умножить готов».
Дивится богатым дарам Судабе,
А в сердце твердит непрестанно себе:
«Когда не смогу я себе подчинить
3640 Желанного — лучше на свете не жить!
Открыто и тайно я к средствам любым
Прибегну; красавца, что мною любим,
Коль силою чар не сумею привлечь —
Решусь на позор всенародно обречь».
[Сиавуш в третий раз приходит в покои Судабе]
На трон в светозарной короне своей
Воссела, алмазные серьги на ней;
Призвать повелев Сиавуша, опять
Речами его начала искушать.
Сказала: «Готовит владыка дары,
3650 Каких не видали до этой поры.
Несчетные собраны блага земли —
Их двести слонов бы едва довезли.
И юную дочь я тебе отдаю.
На кудри взгляни, на корону мою;
Найдешь ли предлог, чтоб отвергнуть меня,
Со взором блистающим ярче огня?
Тебя увидала, и гибну с тех пор,
И стражду, и жажду, и сердце — костёр.
Твой лик меня в муку такую поверг,
3660 Что день пред моими очами померк.
Семь лет от любви изнывая, томясь,
Кровавые слёзы точу я из глаз.
Ты радостью тайной мне жизнь озари,
Ты новую молодость мне подари!
Я больше, чем царь, драгоценных даров
Тебе поднесу — лишь откликнись на зов!
А если не хочешь покорность явить
И юной любовью меня оживить —
Тебе отомщу я: престола лишу,
3670 Свет солнца и звёзд для тебя погашу!».
В ответ ей царевич: «Тому не бывать.
Мне ль, страсти покорствуя, честь забывать!
Отца обмануть, добродетель поправ,
Могут ли? Нет, чужд вероломству мой нрав!
О, солнце престола, владыки жена,
Подобным грехом ты гнушаться должна!»
Разгневан, хотел он вернуться к себе,
Но шепчет, вцепившись в него, Судабе:
«Тебе я отважилась душу излить,
3680 А ты замышляешь мне злом отплатить!
Ты хочешь унизить, ославить меня,
Всем честным порочной представить меня!».
[Судабе обманывает Кей-Кавуса]
Ланиты себе исцарапала вмиг
И разорвала одеяния; крик
Донесся из женских покоев дворца.
Смятеньем и страхом наполнив сердца.
И весь зашумел, всполошился дворец,
Сказал бы ты: свету приходит конец!
Лишь вопль до ушей властелина дошел,
3690 Он тотчас покинул державный престол.
Охвачен тревогой, душою смущён,
В гарем торопливо направился он.
На лике царицы кровь видит супруг,
Шум, крики прислужниц, смятенье, испуг...
Коварства жены Кей-Кавус не постиг.
Узнав о случившемся, вспыхнул он вмиг.
Рыдая, предстала пред ним Судабе,
Льёт слезы и волосы рвёт на себе,
Кричит: «Сын твой дерзостный миг улучил,
3700 В объятья меня, как в тиски, заключил,
Шепча: — Я любовного полон огня.
Доколе тебе сторониться меня!
Душа моя рвётся к одной лишь тебе,
Склонись же, прекрасная, к пылкой мольбе! —
Сорвал мой венец,— правду как утаю! —
Взгляни, разорвал и одежду мою».
Той речи в раздумьи владыка внимал,
И долго расспросы еще продолжал.
Он думал: «Коль правду сказала жена,
3710 И замыслов чёрных не прячет она—
Снесу Сиавушу я голову с плеч!
Иначе мне узел беды не рассечь.
Что мудрые скажут про эти дела?
Тут кровь вместо пота закаплет с чела!».
Он прочь отослал верноподданных слуг,
В тоске и тревоге стоявших вокруг.
Затем на престоле оставшись один,
Жену с Сиавушем призвал властелин.
Спокойно повел он разумную речь:
3720 «Ты истину должен из мрака извлечь.
В беде своей сам я повинен, не ты,
Я жертвою собственной стал слепоты.
Зачем я в гарем распахнул тебе дверь!
Я — в горе, ты бьёшься в тенетах теперь.
Открой же уста, без утайки и лжи
Ты всё происшедшее мне расскажи».
И правду услышал в ответ властелин,
Как речью царицы разгневан был сын,
Что сказано было... Одно за другим
3730 Деянья неверной раскрыты пред ним.
В ответ Судабе: «Вероломный солгал!
Всех дев он отверг, лишь меня пожелал.
Ему все дары перечислила я,
Какие рука предлагала твоя:
Оружие, золото, царский венец,
Без счета сокровища, дочь, наконец!
Не меньше бы я уделила ему,
Все блага земные сулила ему.
Сказал он: „Богатств не хочу, не нужна
3740 Ни дочь мне твоя, ни другая жена.
Хочу лишь тебя вместо мира всего,
А кроме тебя — никого, ничего".
Меня он сломить попытался, в руках
Сжимая, как будто в гранитных тисках.
Но я не сдавалась. И, яростен, дик,
Стал волосы рвать он, царапать мне лик.
Ношу твоего я младенца, внемли
Правдивому слову, владыка земли!
С испуга его потерять я могла;
3750 Весь мир пред очами окутала мгла».
«Не вижу,— внимая, раздумывал шах —
Я правды ни в тех и ни в этих речах.
Нет, в деле таком торопиться не след,
В горячности, в гневе наделаешь бед.
Поглубже сначала я вникну в их спор,
Мне сердце подскажет тогда приговор.
Узнаю, кто грешен из этих двоих,
Кто кары жестокой достоин из них».
Чтоб дело расследовать, царства глава
3760 К рукам Сиавуша склонился сперва,
Взяв сына за плечи, к себе притянул,
И запах кудрей и одежды вдохнул.
Склонился к жене: от ланит и волос
Дыхание амбры к нему донеслось,
Но ею не пахло от юноши. Нет,
Объятий преступных отсутствует след!
Царь гневной хулой оскорбил Судабе,.
Хоть сердце он этим изранил себе,
И в ярости мыслит: «Не буду ли прав,
3770 Её на куски растерзать приказав?».
Но после подумал про Хамаверан,
Где тотчас войны запылает вулкан.
Припомнил ещё опечаленный шах,
Как встарь одиноко томился в цепях;
О муже тогда Судабе лишь одна[148]
Пеклась, и без жалоб страдала она.
К тому же и сердце любовь ему жгла:
Какого, любя, не стерпел бы он зла!
И малых детей повелителю жаль:
3780 Немалое бремя — о малых печаль!
Повинен в случившемся не Сиавуш.
Нет спора — он чистый и праведный муж...
И молвит владыка: «Все это забудь,
Будь мудр, избери осторожности путь.
Чтоб нас не порочили злою молвой,
От мира ты всё происшедшее скрой».
[Судабе прибегает к помощи колдуньи]
Узнав о своем пораженьи в борьбе,
Царя обмануть не сумев, Судабе
Вновь хитрые козни плести начала
3790 И семя посеяла нового зла.
Служила в гареме колдунья в те дни,
Обман и коварство ей были сродни;
Младенца носила в утробе, и ей
Та ноша была с каждым днем тяжелей.
Колдунью к себе Судабе позвала,
Дав золота, верности клятву взяла
И молвила: «Слову внемли моему,
Да только не выдай меня никому.
Ты снадобьем верным себе помоги,
3800 И выкинь, а тайну мою сбереги.
Себя облегчишь и меня ты спасёшь.
За истину выдам коварную ложь.
Скажу Кей-Кавусу: „Младенец тот — мой.
Убил его дьявол!". Пред шахом с мольбой
Паду, Сиавуша в злодействе виня...
За дело возьмись, не теряя ни дня!
А если согласья не дашь ты, страшусь:
И милости царской, и трона лишусь».
На это колдунья ответствует ей:
3810 «Готова склониться пред волей твоей».
На мир опустилась вечерняя мгла,
И женщина, зелья испив, родила
Два мерзких исчадия — двух близнецов;
От дива с колдуньей приплод был таков!
Тайком от прислужниц, тот дьявольский плод
Царица в лохань золотую кладёт,
Колдунью затем водворяет в тайник,
Сама испускает пронзительный крик
И падает навзничь на ложе свое;
3820 Гарем содрогнулся от вопля ее.
Прислужницы к ложу царёвой жены
Все разом сбежались, тревоги полны.
Два мёртвых младенца предстали глазам.
Рыданья, стенанья летят к небесам,
И прерван стенаньями этими сон
Властителя; вздрогнув, прислушался он,
Расспрашивать стал, что случилось и где.
Узнав о постигшей царицу беде,
Взъярился, но гнева не выдал ничем.
3830 Наутро пришел, удрученный, в гарем.
На ложе увидел жену и вокруг
Печалью объятых, встревоженных слуг,
И мёртворожденных увидел, четой
Лежавших в посудине той золотой.
Льёт слезы рекою пред ним Судабе:
«Теперь, словно солнце, все ясно тебе.
Не я ль пред тобою злодея дела
Раскрыла? Но разум твой ложь оплела».
Проникли сомнения в душу царя.
3840 В раздумьи ушел он, себе говоря:
«На что же решиться? Чем зло мне пресечь?
Подобной виною нельзя пренебречь».
[Кавус расследует дело о младенцах]
Собрав звездочётов иранской земли,
Которые тайны небес берегли,
Царь ласковым словом приветствовал их.
Затем, рассадив на скамьях золотых,
Рассказывать стал о венчанной жене,
Напомнил о хамаверанской войне,
Дабы прорицателей мудрость могла
3850 Судить справедливо царицы дела.
Затем о младенцах заводит он речь,
Велев мудрецам тайну свято беречь.
Таблицы читая, сидели они,
Трудились не меньше недели они...
Сказали: «Коль чаша отравы полна,
Напрасно ты стал бы искать в ней вина.
Гадали мы чьим-то младенцам чужим —
Не ты и царица родители им.
О тех, что владыка держав породил,
3860 Нетрудно прочесть предсказанья светил.
Но этих не видно ни здесь, на земле,
Ни в небе — их след исчезает во мгле».
Затем рассказали владыке земли
Все то, что узнать о колдунье смогли.
Стеная, взывает к владыке жена,
В слезах, правосудия просит она,
Твердит: «Мне не страшен царя приговор,
Побои, лишенье престола, позор,
Невмочь мне младенцев загубленных кровь
3870 Забыть,— что ни час умираю я вновь!».
«Уймёшься ли, женщина! — царь ей в ответ —
К речам твоим в сердце доверия нет».
И отдал он страже дворцовой приказ:
Собравшись, на поиски выйти тотчас,
Весь город от края до края пройти,
Виновницу зла отыскав, привести.
И стражи бывалые вскоре на след
Напали. Колдунью извлекши на свет,
Схватили и тут же к владыке земли
3880 Насильно злосчастную поволокли.
С ней шах поначалу добром говорил,
Ей жизнь обещал и награды сулил.
Но тем увещаньям она не вняла,
От шаха свершённые скрыла дела.
Не веря, велит он колдунью схватить,
Все средства возможные в дело пустить:
«Солжёт — пусть распилят ее пополам,
Ведь так указуют обычаи нам».
К упрямой колдунье идут с палачом
3890 И ей угрожают петлёй и мечом.
Она же одно повторяет в ответ:
«Вины за собою не ведаю, нет!».
Ни с чем воротились к царю во дворец:
Мол, истину знает один лишь Творец.
Велит Кей-Кавус привести Судабе,
Велит звездочётам при ней, при себе
Поведать, что речь о младенцах — обман,
Что мать их — колдунья, отец — Ахриман.[149]
Ответ у жены и на это готов:
3900 «Правдивых от них не дождёшься ты слов.
Им правду сказать запретил Сиавуш,
Ослушаться князя под силу кому ж?
Кто мог бы тягаться с могучим таким?
Лев ярый, и тот задрожал бы пред ним.
Он восемь десятков слонов бы сразил,
Он Нилу бы силою путь преградил.
В сто тысяч бойцов закалённая рать
В бою от него бы пустилась бежать.
Мне, слабой, его одолеть не дано,
3910 Лишь слёзы кровавые лить суждено.
Кому, кроме князя, их речь угодит?
И кто их другой за неё наградит?
Ты холоден к детям, к их горькой судьбе,
А мне ведь не ближе они, чем тебе.
На зло равнодушно взираешь ты — что ж
В том мире зато от суда не уйдешь!».
И более влаги, чем Нил от лучей
Теряет, царица струит из очей.
Внимая коварной, и царь зарыдал,
3920 С ней вместе младенцев оплакивать стал.
В печали затем проводил он жену;
Все думал он горькую думу одну,
И в поисках истины дальше идти
Решился, чтоб дело к концу привести.
Мобедов столицы владыка созвал
И мудрым мужам обо всём рассказал.
Ответил владыке верховный мобед:[150]
«От мира не скроешь негаданных бед.
Коль истину хочешь раскрыть, государь,
3930 Ты камнем о ковш, размахнувшись, ударь.
Душа твоя тяжким сомненьем полна:
И сын их внушает тебе, и жена,
Властителя хамаверанского дочь;
Тебе отогнать подозренья невмочь.
Когда ты и в ней усомнился, и в нём —
Его иль её испытай ты огнём.
Кто зла не свершил, на костре не сгорит —[151]
Так небо высокое нам говорит».
И вот объявил повелитель, к себе
3940 Призвав Сиавуша и с ним Судабе:
«Покоя не знает мой дух и сейчас,
Не знаю досель, кто виновен из вас.
Одно остается: пусть жаркий костёр
Виновнику вынесет свой приговор».
Ему отвечает на то Судабе:
«Я правды слова говорила тебе,
И мёртворожденных ты видел детей:
Бывало ли в мире злодейство лютей!
В огонь Сиавуша пошли: это он
3950 Свершил преступленье, грехом соблазнён».
Властитель на сына взглянул своего:
«Решенье твоё — вопросил — каково?»
Ответ был: «Доколь от стыда мне гореть!
Мучения ада готов я презреть.
Велишь мне пройти через гору огня,
Пройду я — позор нестерпим для меня».
[Сиавуш невредимым проходит через огонь]
Кавус, изнывая в душевной борьбе,
О сыне скорбит и о злой Судабе:
«Его ли, её ли постигнет позор,
3960 Кто звать меня станет владыкой с тех пор?
Жена — моё сердце, и кровь моя — сын,
Добра не сулит мне исход ни один.
И все же готов я прибегнуть к огню,
Сомненья сей страшной ценой отгоню.
Вождь, мудрости полный, говаривал встарь:
В груди подозренье носящий — не царь...
Везиру погонщиков звать он велит,[152]
Им сто караванов пригнать он велит.
На рыжих верблюдах он множество дров
3970 Доставить велит, непреклонен, суров.
И стали поленья везти без числа.
Всё выше гора поднималась, росла;
Уж издали можно её различить.
Царь дольше неведенья бремя влачить
Не мог. С каждым часом страдая сильней,
Искал он виновника боли своей.
Запомни, о сын мой, правдивую речь:[153]
От женских сетей должно сердце беречь.
Женись, коли честную выбрал жену:
3980 С порочной — изведаешь муку одну...
В степи возвели две горы дровяных,
Народ с содроганьем взирает на них.
Меж теми горами проход неширок,
Там мог бы проехать один лишь ездок.
По воле владыки, обильно сперва
Горючею нефтью полили дрова.[154]
Вот с сотнями факелов слуги идут,
Подносят, и дуют все разом, и тут
День сделался ночью,— не видно ни зги.
3990 Но встали из дыма огня языки,
И вот уж земля небосклона светлей,
И пламя бушует при воплях людей.
Явился в степи Сиавуш, между тем.[155]
На нем золотой, ослепительный шлем,
Вид бодрый, одежда бела и проста,
Дух полон надежды, смеются уста.
И всех в этот миг опалила печаль.
Цветущего юношу каждому жаль.
Себя Сиавуш осыпал камфорой,
4000 Как будто свершая обряд гробовой,
Испытание огнем Сиавуш С рукописи Государственной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина. Худ. Резайе-Мосаввер
Как будто его не в палящий огонь,[156]
А в рай унести приготовился конь.
На гордом своем вороном скакуне,[157]
Что тучею пыль поднимает к луне,
Приблизился к шаху и спешился он,
И отдал властителю низкий поклон.
На лике у шаха смущенье и стыд,
Он ласково с сыном своим говорит.
В ответ Сиавуш: «Не кручинься. Увы,
4010 Превратности жизни людской таковы!
Удел мой сегодня — печаль и позор.
Да будет небесный свершён приговор!
Коль прав я — Создателем буду спасен,
Коль грешен — меня не помилует Он.
Но верю я, благость Йездана меня
Живым проведет сквозь громаду огня».
И вот уж пред самым костром Сиавуш,
И молит Создателя праведный муж:
«О, дай мне живым через пламя пройти,
4020 Меня от отцовской вражды защити!».
Стремительно, словно клубящийся дым,[158]
Уносится конь с седоком молодым.
Народ возмущеньем и горем объят,
Равнина и город от воплей дрожат.
До слуха царицы те вопли дошли;
На кровлю идет, видит пламя вдали,
И в бешенстве, мстительной злобы полна,
Погибели князю желает она.
А люди глядят на владыку страны
4030 Сурово: слова осужденья слышны.
Несётся, меж тем, вороной сквозь огонь:
Сдружился, сказал бы ты, с пламенем конь!
Багровое пламя встаёт, как стена,
Не видно ни всадника, ни скакуна.
Все замерли, тяжкой тревогой томясь:
Сквозь адское пламя прорвется ли князь?
И вдруг невредимым явился ездок,
Уста улыбаются, лик — что цветок.
И радостно грянуло: «Сладил с бедой,
4040 Прошел сквозь огонь властелин молодой!».
Казалось, его лишь душистый жасмин
Касался — так светел и свеж властелин.
В воде был бы княжеский плащ увлажнён,
В огне — не покрылся и копотью он.
Сравнится, когда пожелает Йездан,
С дыханьем весны огневой ураган.
Веселья огонь в каждом взоре сверкнул,
В столице, в степи ликования гул.
4050 Равнина дирхемами устлана сплошь.
И топотом конским повергнута в дрожь.
Ликуют и празднуют все, как один,
Пируют и знатный, и простолюдин.
Благое известье друг другу несут:
Свершился Создателя праведный суд!
Льет в ярости слёзы, меж тем, Судабе,
Рвёт волосы, щёки терзает себе.
Предстал Сиавуш пред очами царя
В одежде нетронутой, свеж, как заря.
Спустился с коня своего властелин,
4060 За пешим владыкой — строй пеших дружин.
И вот Сиавуш пред венчанным отцом
Склонился, к земле припадая лицом:
Мол, вышел из пламени я невредим
На горе врагам вероломным моим!
Восклинул Кавус: «Богатырь молодой,
Муж славного рода, с великой душой!
Да славится та, что тебя родила,
Такого властителя миру дала!».
И крепко обняв Сиавуша, в слезах
4070 Прощенье просил даровать ему шах.
Ликуя, прошествовал он во дворец,
Надел драгоценный кеянский венец,[159]
Потребовал руд и певцов, и вина,
И с сыном пируя, сидел допоздна.
Три дня веселился он с кубком в руках:
Забыла казна о ключах и замках.
[Сиавуш просит отца помиловать Судабе]
Затем Кей-Кавус на престол родовой
Воссев с бычьеглавой своей булавой,[160]
Царицу призвал; вспыхнул яростью взор,
4080 И слышит коварная гневный укор:
«Бесстыдно меня одурманила ты,
Жестоко мне сердце изранила ты.
Чего добивалась бесчестной игрой?
Чтоб сын мой погиб, благородный герой!
В огонь его ввергла — дошло до того
Коварное, злое твое колдовство!
Теперь о прощеньи молить ни к чему.
Иди, приготовься к концу своему!
Исчезнешь, преступная, с лика земли.
4090 Ты лишь одного заслужила: петли!».
В ответ Судабе: «О, владыка, меня
Твой гнев обжигает сильнее огня.
За зло причиненное мне же, твой меч
Готов мою голову ныне отсечь.
Казни, государь! Свой приемлю удел.
Не должно, чтоб гнев властелином владел,
Пусть яростью сердце твое не горит,
Всё истина, что Сиавуш говорит;
С ним пламень губительный не враждовал.
4100 Но знаешь причину? То Заль колдовал!».[161]
«Ты снова хитришь! — был Кавуса ответ —
Ещё твоей лжи не согнулся хребет!»
Иранцев спросил повелитель страны:
«Злодейские козни коварной жены
Как должно карать? Что велит нам обряд?»
Иранцы, восславив царя, говорят:
«Виновная с жизнью расстаться должна;
Зло сделав, пусть муки познает она!»
«Повесить — владыки звучит приговор —
4110 И выставить тело её на позор!»
Царицу повёл, повинуясь, палач.
В гареме послышался горестный плач,
И тайным страданием грудь стеснена
У шаха; покрыла лицо желтизна.
Оставив униженную Судабе,
Все вышли, направился каждый к себе.
Подумал царевич: «Когда казнена
По воле властителя будет жена,
Он после раскаяньем будет убит
4120 И в этой потере меня обвинит».
И стал он просить возглавлявшего край:
«Помилуй супругу, себя не терзай!
Прозреет, твоим наставлениям вняв,
Царица,— поверь, повелитель держав!».
Простить преступленье царю самому
Хотелось, и рад он предлогу тому.
Ответил: «Твоей уступая мольбе,
О праведный, жизнь я дарю Судабе».
Склонился царевич, целуя престол.
4130 Веленье отца выполняя, пошёл
Вослед за прощенною царской женой,
Отвел её снова в покой расписной.
И радостно девы гарема уже
Бегут поклониться своей госпоже.
Дни мчатся за днями... Коварная вновь
У шаха в душе пробудила любовь.
С неё венценосец не сводит очей,
В нём страсть разгорается все горячей.
И вновь Кей-Кавуса с прямого пути
4140 Царица свела, стала сети плести,
В нем к сыну вражду разжигает сильней,
Покорствуя злобной природе своей.
И вновь подозренье Кавуса томит,
Но чёрную думу от всех он таит...
Когда ты постигнут подобной бедой,
Спасение — в честности, в правде одной"
Будь мудр, осмотрителен, будь справедлив —
Добьёшься победы, беду отразив.
Коль судьбы наполнили ядом сосуд,
4150 В нем светлого мёда уста не найдут.
Роптать бесполезно; когда ты не слеп, Склонишься покорно пред волей судеб.
Таков небосвода изменчивый бег,
Тебе не постичь его тайны вовек.
Учил справедливо наставник благой,
Что кровная связь крепче всякой другой.
Лишь сына обрёл — порожденье любви —
От женщины душу свою оторви!
Речь с сердцем в разладе у женщин: ты ждёшь[162]
4160 Добра, но одно лишь коварство найдёшь.
[Кавус узнает о набеге Афрасьяба]
Все жарче любовь Кей-Кавуса... Но вот
От верных разведчиков он узнаёт,
Что царь Афрасьяб, к новым битвам готов,
Возглавил сто тысяч отборных бойцов.
И мысли свои опечаленный шах
К войне обратил, позабыв о пирах.
Созвав меченосцев иранской страны,
Мужей, что короне кеянской верны, С
казал: «Афрасьяб изумляет меня!
4170 Из воздуха, праха, воды и огня[163]
Его, ты сказал бы, не создал Йездан;
Он выращен из неизвестных семян!
Охотно он дружбы обеты даёт,
Теряя благим уверениям счёт,
Но лишь соберет многомощную рать,
Все клятвы святые готов он попрать,
Я сам с ним оружие ныне скрещу,
День в тёмную ночь для него обращу,
Избавлю я землю от этого зла!
4180 Иначе, быстрей чем несется стрела,
Он с войском нагрянет, помчится вперёд,
Огню и разгрому Иран обречёт».
Промолвил один из мобедов: «К чему
В поход снаряжаться тебе самому?
К чему понапрасну казну расточать,
С сокровищ заветных срывая печать?
Уж дважды, поддавшись горячности, сам
Державу свою уступал ты врагам.
Не лучше ль послать исполина тебе,
4190 Стяжавшего славу в кровавой борьбе?».
Кавус отвечает: «Средь войска всего
Туранцу соперника ни одного
Не сыщем; лишь мне Афрасьяб по плечу.
На бой, словно чёлн по волнам, полечу!
Ступайте, с советником наедине
Останусь: готовиться должно к войне».
В волненье пришел Сиавуш — больше дум,
Чем в чаще деревьев,— заполнили ум.
Он думает: «Мне бы возглавить поход!
4200 Смиренно царя попрошу я — пошлёт.
Избавлюсь, быть может, по воле Творца,
От козней царицы, от гнева отца.
К тому же я славное дело свершу —
Враждебное войско в борьбе сокрушу».
Пришел, опоясан, сказал:[164] «По плечу,
О царь многодоблестный, мне силачу
Сломить Афрасьяба. В кровавых боях
Я головы вражьи повергну во прах!».
Но голову сам он в Туране сложил —
4210 Так, верно, Создатель миров предрешил!
Невмочь нам вести с провидением спор,
Невмочь изменить роковой приговор...
Вняв сыну, дозволил ему властелин
Возглавить поход меченосных дружин.
Довольный, вождя обласкал Кей-Кавус,
Воздав ему почести, молвил: «Клянусь,
Все блага, что есть у меня — для тебя;
Всё войско моё — что родня для тебя».
За славным Ростемом послал он гонца,
4220 Герою хвалу воздавал без конца.
«Тебя бы и слон боевой не сразил,
Тебя не щедрее и царственный Нил.
Отважней, мудрее найдется ли муж?
Недаром воспитан тобой Сиавуш.
Железо растопит, исторгнув из скал,
Твоей сокрушительной воли накал.
Пылая отвагой, исполненный сил,
Меня Сиавуш молодой посетил.
На бой с Афрасьябом готов он идти,
4230 Так будь ему верной защитой в пути!
Когда ты на страже — покоен мой сон,
А если ты дремлешь — мой дух устрашён.
Твой меч и стрела твоя — мира оплот,
С небес тебе месяц покорность несёт».
«Слуга я — ответил глава храбрецов —
И воле твоей покориться готов.
Твой сын — словно око моё и душа;
Живу я, царевича славой дыша!»[165]
Царь молвил: «О доблестный муж-великан,
4240 Будь разумом светлым весь век осиян!».
[Сиавуш выступает в поход J
Литавр и кимвалов разносится гром,
И Тусом, прославленным богатырем,
Построена рать у дворцовых ворот.
Царь сыну ключи от хранилищ несет,
Где груды монет и сокровищ других:
Блестящих уборов, камней дорогих,
Тяжелых булав, боевых кушаков,
Щитов и шеломов, кольчуг и клинков,
Где тканей богатых несметный запас,
4250 И слышит царевич отцовский наказ:
«Всем этим добром безраздельно владей,
Дворец и богатства во власти твоей».
И рать из двенадцати тысяч бойцов
Владыка собрал средь мужей-храбрецов;
И столько же тысяч готовых к войне
Воителей пеших, в железной броне,
Прислали в подмогу Белудж кочевой,[166]
И Парс, и Сорудж, и Гилян боевой.
Примчались потомки знатнейших родов,
4260 И каждый к решительной битве готов;
Отважны, искусны в сраженьях они,
И годы у них с Сиавушем одни;
Пять славных мобедов иранской земли,[167]
Что знамя Каве пред собою несли,[168]
И сын Шаворана Зенге, и Бехрам —[169]
Герои, внушавшие ужас врагам.
Всем двинуться в путь повелел властелин, —
И вот удальцы на просторе равнин.
И места на этом просторе уж нет,
4270 Где конских подков не тянулся бы след.
Как месяц в небесной ночной синеве,
Плывет над дружиною знамя Каве.
Покинул столицу владевший страной,
Вдоль войска промчал его конь вороной.
И слышат бойцы Кей-Кавуса привет:[170]
«Мужи знаменитые, воинства цвет!
Удача везде да сопутствует вам,
Погибель несите заклятым врагам!
Счастливо свершите поход боевой,
4280 С победой, с весельем вернитесь домой!».
Кимвал на слона водрузили: ведет
Царевич дружину в далёкий поход.
Рыдая, его провожает отец.
День ехали рядом: с коней, наконец,
Сошли, обнялись на прощанье они
И оба, как тучи в весенние дни,
Льют слёзы; разлукою дух удручен,
По степи разносится горестный стон.
Предчувствием тягостным каждый томим:
4290 Уж больше вовеки не свидеться им!
Таков он, над нами кружащийся свод:
То яд поднесет, то целительный мёд.
Вернулся к себе во дворец властелин,
А войско возглавивший доблестный сын
Вослед за Могучим коня повернул
К владеньям Дестана, в далекий Забул.
Примчался. Пирует и слушает руд,
В забавах часы неприметно бегут.
То с Залем беседует — мудрым вождем,
4300 То чашу вздымает с Могучим вдвоем,
То ночью пирует с бойцом Зеваре,
То в зарослях ловит зверей на заре,,.
Срок минул, и с места снимается стан,
Умчался Могучий, остался Дестан.
В Забуле, в Кабуле, в индийском краю
Пополнил царевич дружину свою.
Любого бойца, что отвагой богат,
В ряды принимая, вступил он в Герат.
Там пеших прибавилось много бойцов —
4310 Возглавил Зенге поспешивших на зов.
К Талкану, Мервруду царевич идет,[171]
Везде благосклонен к нему небосвод;
В пути никому не чинит он обид,
И вот уже путь ему к Балху открыт.[172]
С бойцами, меж тем, Герсивез и Барман
Навстречу неслись, как степной ураган,
И полчища те замыкал Сепехром;[173]
Узнали они о вожде молодом,
Который войной из Ирана идёт,
4320 Рать мощную против Турана ведёт.
И вот Герсивез, предводитель бойцов,
Средь ночи быстрейшего шлет из гонцов
С известьем к владыке туранской земли:
«Бойцы Сиавуша войною пришли,
Ведет их Ростем, знаменитый герой;
Меч в длани могучей и саван — в другой.
Когда властелина услышу приказ,
Я войско в сражение двину тотчас.
С дружиной спеши на подмогу и ты:
4330 Ведь буря огню придает быстроты».
И мчится быстрее огня самого
Посланец по воле вождя своего.
На месте, меж тем, не стоит Сиавуш;
Как буря, несётся воинственный муж,
Ведя в наступленье иранскую рать.
Вождю Герсивезу уж некогда ждать
Ответа владыки. Он в битву идти
Решился, не видя иного пути.
Все ближе дружина к дружине, и вот
4340 Столкнулись пред Балхом, у самых ворот.
Бой вспыхивал дважды, кровав и жесток;
Царевич, как только день третий истёк,
Отрядами пеших бойцов заградил
Все выходы Балха, и в город вступил.
С бойцами за реку бежал Сепехром
И вскоре предстал пред туранским царём.
[Письмо Сиавуша Кавусу]
Лишь Балх сиавушева рать заняла,
С письмом предводитель отправил посла.
Написано мускусом было оно
4350 На шелке, как издавна заведено.
Вначале хвалу Сиавуш воздавал
Творцу, что ему торжество даровал,
Создателю солнца и звёзд, и луны,[174]
Кем троны державные вознесены:
«Захочет — дарует он власть и почёт,
Захочет — на горе и боль обречёт.
И должно велению разума внять,
Не споря, Создателя волю принять.
Молю: вездесущий святой Судия,
4360 Благой, всемогущий Творец бытия
Да будет опорой тебе, да пошлёт
Твоим начинаньям счастливый исход!
Под сенью твоею, владыка владык,
Я города Балха счастливо достиг.
Сражения длились три дня, наконец,
Победу послал нам великий творец.
В Термед отступил Сепехром. Обуян[175]
Смятеньем, умчался стрелою Барман.
Джейхуна достиг мой воинственный строй,[176]
4370 Здесь реет победно мой стяг боевой.
Привел Афрасьяб в Согдиану войска,[177]
От них отделяет нас только река.
Когда мне прикажет владыка, велю
Бойцам переправиться, битву продлю».
[Ответ Кей-Кавуса Сиавушу]
Посланье дошло до властителя. Он,
От этих вестей торжеством озарён,
Йездану молился, склоняя чело,
Чтоб юное древо плоды принесло.
В ответном послании радость излил
4380 И красками рая его расцветил:
«Небесных светил всемогущий Творец,
В чьей власти дарить и престол, и венец,
Тебя да хранит от негаданных бед!
Пусть вечно сияет в душе твоей свет.
Да будет величьем всегда озарён
Тобою прославленный царственный трон!
Ведом правотою и счастьем своим,
Вступил ты в сражение с недругом злым.
Твои ещё пахнут уста молоком,
4390 А ты уже сердцем к сраженьям влеком.
Победу одерживай в каждом бою,
Являя отвагу и силу свою.
Ликуй и сегодня, врага сокрушив,
Но будь осмотрителен, нетороплив.
На месте останься: не следует рать,
Преследуя вражьи войска, раздроблять.
Знай, царь Афрасьяб хитроумен и зол.
Венец ему дан и верховный престол:
Из рода великого, древнего он,
4400 Главой до небесных светил вознесён.
Не рвись же с туранским владыкою в бой,
Знай, сам поспешит он сразиться с тобой.
Но если он первым Джейхун перейдет —[178]
Кровавая кара безумного ждет».
К посланью приложена шаха печать,
И вот уже вестник послание мчать
Готов, и ему повелел властелин
Скакать неустанно средь гор и долин.
Гонец, к Сиавушу примчавшись, ему
4410 Посланье доставил, и рад был письму
Царевич, по сердцу пришелся совет;
Он свято исполнил отцовский завет.
Поспешно покинув Ирана предел,
Меж тем, Герсивез к Афрасьябу летел.
Примчавшись, владыке воинственный муж
Поведал: «Уж в Балхе стоит Сиавуш;
С ним грозная рать, полководец Ростем,
Герои, чьи подвиги ведомы всем.
На каждого нашего — их пятьдесят,
4420 И все с булавами как буря летят.[179]
Из пеших бойцов, облаченных в броню,
Любой быстротою подобен огню;
Их стан бы орёл облететь не дерзнул!
Никто из туранцев очей не сомкнул:
Три дня и три ночи не ведали сна,
Воителей силы иссякли до дна.
Но в стане иранцев — лишь сон одного
Охватит — уж новый сменяет его,
А первый на отдых идет; освежён,
4430 В сражение снова кидается он».
Во гневе вскочил повелитель, едва
От брата услышал такие слова.
Так грозно взглянул, будто меч обнажить
Хотел, и на месте его уложить.[180]
Осыпав хулою, прогнал его прочь,
Не в силах свирепый свой гнев превозмочь.
Сзывает он тысячи знатных гостей,
Велит приготовиться к пиру скорей,
Убрать, разукрасить равнины простор,
4440 Одеть Согдиану в китайский убор.[181]
Весь день веселились. Когда же родник,
На землю лучи изливающий, сник,
Властитель, простёршись на ложе своём,
Забылся тревожным, томительным сном.
[Афрасьяб видит зловещий сон]
Лишь первая треть ночи тёмной прошла,[182]
Царь вскрикнул со сна, словно вдруг затрясла
Его лихорадка; испугом пронзён,
На ложе трепещет и мечется он.
И слуги вскочили, смятенья полны,
4450 Тем воплем отчаянным пробуждены.
Едва Герсивезу-вождю принесли
Известье, что худо владыке земли,
Он кинулся к Афрасиабу тотчас
И видит упавшим его; огорчась,
Его обхватил и, тревогой объят,
Спросил: «Что случилось с тобою, мой брат?».
«Не спрашивай,— царь говорит,— погоди,
Со мною речей ни о чем не веди,
Очнуться мне дай. Чтобы страх мой утих,
4460 Держи лишь покрепче в объятьях своих!».
Но вот повелитель в сознанье пришел
И видит: все плачут вокруг. На престол
Воссел он, как ивовый лист трепеща;[183]
В чертоге зажглась за свечою свеча,
И вновь Герсивез вопрошает: «С тобой
Что сталось, владыка? Мне правду открой».
На то Афрасьяб отвечает ему:
«О, я бы не мог пожелать никому
Увидеть, что нынче я видел во мгле.
4470 Сна хуже не вспомнит никто на земле.
Мне виделись логова, полные змей,
Пустыня и коршуны злые над ней,[184]
Угрюмых, бесплодных утесов гряда,
Не знавших улыбки небес никогда.[185]
Там видел я царскую ставку свою
И наших бойцов, закаленных в бою.
Вдруг вихрь налетел, нас повергнувший в страх,
Мой царственный стяг опрокинут во прах,
Кровь льётся рекою и сорван покров
4480 С шатра моего и со многих шатров.
Смерть воинов косит, нет павшим числа,
Кровавой горой громоздятся тела.
Несутся иранцы, что вихрь грозовой,—
Кто с луком натянутым, кто с булавой.
Сто тысяч воителей, каждый в броне,[186]
Весь в черном, на вихреподобном коне.
Лес копий; от крови дымится трава;
На каждом копье, словно плод,— голова.
Примчались и, с трона совлекши меня,name=r187>[187]
4490 Связали, помчали быстрее огня,
И сколько я взоры вокруг не кидал,
Из близких своих никого не видал.
Тут некий воинственный, гордый ездок
К ногам Кей-Кавуса меня приволок.
Владыки иранского царственный трон,
Казалось, до самых небес вознесён.
Сидел близ носящего царский венец
С сияющим месяцем схожий юнец.
Ты б только четырнадцать лет ему дал;
4500 Лишь в путах меня пред собой увидал —
Свирепо взревев, ярым гневом объят,
Мне в грудь он вонзил закаленный булат.
От боли жестокой лишился я сил,
И крик мой меня же от сна пробудил».
В ответ предводитель: «К добру этот сон,
Друзей твоих, верь мне, порадует он.
И счастье и власть принесёт он тебе,
А недругов злой обречёт он судьбе.
Но должно найти толкователя снов,
4510 Богатого мудростью мыслей и слов.
Клич кликни мобедам, которым ясны[188]
Небесные знаменья — вещие сны».
[Истолкование мобедами сна Афрасьяба]
И те, что владели премудростью сей,
Из царской столицы, из всех областей
Собравшись, пришли к властелину на зов;
Внимать повелению каждый готов.
Их царь усадил, оказал им почёт;
О том и об этом беседа течёт.
Затем говорит он почтенным жрецам,
4520 Познавшим веления звезд мудрецам:
«Лишь вам я поведаю виденный сон,
Для прочих пусть тайной останется он.
Кто нашу беседу дерзнет разгласить,
Тому, поклянусь, головы не сносить».
Награду, чтоб их не пугать, посулил,
Их золотом и серебром оделил
И сон свой поведал. Владыки слова
Услышав, мобедов премудрый глава[189]
Сказал, устрашённый: «Я царскому сну
4530 Правдивое дать толкованье дерзну.
Но раньше мне дай нерушимый обет,
Дай клятву, которой священнее нет,
Что если поведаю истину я,
На нас не обрушится кара твоя».
Поклялся владыка жрецов не казнить,
Безвинных в несчастьи своем не винить.
Мобед, умудрённый познаньями муж,
Известный своим красноречьем к тому ж,
Промолвил: «Могучий владыка земли,
4540 Разгадку тебе я открою, внемли.
Готовься теперь наяву увидать
Иранских воителей грозную рать.
Несётся воинственный вождь перед ней,
Средь мудрых, войной закалённых мужей;
Светлее звезда не сияла ничья.
Погублена будет держава твоя.
Когда с Сиавушем завяжешь войну,
Ты кровью затопишь родную страну.
Тебе с ним соперничать будет невмочь,
4550 Тебя из державы изгонит он прочь.[190]
А если тебе победить суждено,
Турану спасения нет всё равно.
В возмездье за смерть Сиавуша страна
Разрушена будет, дотла сожжена.
Когда истребят её пламя и меч,
Мою ты припомнишь правдивую речь.
Хоть птицей сквозь тучи стреми свой полёт,
Тебе не осилить вертящийся свод;
Как раньше вращаться он будет и впредь,
4560 То лаской светиться, то гневом гореть».
Внимает владыка, тревогой пронзён,
Уж в битву идти не торопится он.
Пророчество брату открыв своему,
Зловещую тайну поведав ему,
Сказал он: «Коль против царевича рать
Не двину — не станет он мщенья искать;
В бою не погибну и он не падёт,
От распрей кровавых народ отдохнёт;
Не станет сражаться со мною Кавус,
4570 И мир не наполнится смутой. Клянусь:
Забуду земель покоренье, бои,
Лишь к миру отныне стремленья мои!
Пошлю Сиавушу немало добра,
Алмазов и золота, и серебра.
Был мир Менучехром-царём разделён[191]
Не поровну: долю взял меньшую он.
Теперь возвращу я уделы,что встарь
Мне сам уступил добродетельный царь.
Быть может, я средством таким отведу
4580 Над нами нависшую злую беду.
Я щедростью грозной судьбине глаза
Закрою: быть может, промчится гроза.
Приемлю всё то, что назначил мне рок:
Да всходит посеянный небом росток!».
[Афрасьяб советуется со знатью]
Вращаясь, полкруга свершил небосвод,
Взошло лучезарное солнце, и вот
Вожди-венценосцы туранской земли,
Как верные слуги, к владыке пришли.
И долго с вождями держал он совет.
4590 Мужам многоопытным, видевшим свет,
Такие слова властелин говорил:
«Доселе мне жребий лишь войны дарил.
Немало убито рукою моей
В Иране отважных и славных мужей.
В пустырь обратил я немало садов,
Немало в крови потопил городов,
Немало долин, став добычей беды,
Набегов моих сохраняют следы.
Когда кровожадны владыки, во мгле
4600 Скрывается счастье на этой земле:
Онагры степные в свой срок не родят,
И сокол выводит слепых соколят;
У серн молоко иссякает в сосцах,
И воды мутнеют в нагорных ключах,
И в руслах ручьям высыхать суждено,
И мускусу благоухать не дано,
И стонет народ от жестоких обид,
И кривда безжалостно правду теснит.
Пресытилось сердце войною и злом,
4610 Отныне мы праведный путь изберём.[192]
Несчётные блага польются рекой,
На землю сойдет долгожданный покой.
Мы людям дадим отдохнуть от тревог,
И смерть застигать их не будет врасплох.
В Туране, в Иране — владенья мои,
Закон для владык — повеленья мои.
Две трети земли мне богатую дань[193]
Несут ежегодно: сильна моя длань!
К чему мне война? Лишь услышу от вас
4620 Согласье — с Ростемом снесусь я тотчас,
Пошлю Сиавушу письмо и дары,
Чтоб в мире мы зажили с этой поры».
Раздался в ответ одобрения шум,
Все славят царя миролюбие, ум:
«Ты царь наш, а каждый из нас — твой слуга,
И воля владыки нам всем дорога».
Расстались, для радости души раскрыв,
Заботы откинув и страх позабыв.
Тогда Герсивезу сказал Афрасьяб:
4630 «В дорогу тебе собираться пора б!
Две конные сотни с собою бери,
Без устали мчись от зари до зари.
Ты должен вождю Сиавушу во стан
Богатых даров отвезти караван:
Вези златоуздых коней молодых,
Булаты из Хинда в ножнах золотых,[194]
Венец, излучающий блеск жемчугов,
С коврами богатыми сотню вьюков.
Две сотни рабов и рабынь подари,
4640 Учтиво, приветливо с ним говори.
Скажи от меня: «На Иран нападать
Не думает вовсе туранская рать.
Одну Согдиану моею считай:
От брега Джейхуна до Чина — мой край.
Тур ярый и Сельм в прошлом начали спор,[195]
Вверх дном и пошло всё на свете с тех пор.
Иреджа невинная кровь пролилась,
И ярость в сердцах у иранцев зажглась.
А были Иран и Туран сплочены,
4650 Не ведал никто ни вражды, ни войны.
Но должно надеяться нам на Творца,
К согласью и счастью вернёт он сердца.
Тебя из Ирана недаром сюда
Привёл он: да сменится дружбой вражда!
Пусть миром звезда твоя мир озарит,
Век распрей и злобы да будет забыт!
Слова Герсивеза услышь, и в ответ
Дай мудрою мыслью внушённый совет:
Не лучше ль раздел совершить нам, как встарь[196]
4660 Свершил Феридун, прозорливейший царь?
Мы этим бы путь заградили беде,
Конец положили старинной вражде.
Ты царь, и владыке ты мог бы внушить,
Что пламя раздора пора потушить».
Затем и Ростема ты к миру склони,
Все средства для цели благой примени.
Чтоб дружбу он принял и не был суров,
Ему не жалей драгоценных даров.
Лишь трон не дари, не царем он рождён;
4670 Иметь не пристало Могучему трон».[197]
[Герсивез прибывает к Сиавушу]
Идет с Герсивезом даров караван.
Их блеском, ты скажешь, весь мир осиян.
Дошел до Джейхуна, идя все быстрей.
И выбрав из доблестных богатырей
Посланца, ему Герсивез повелел
Известье доставить. Гонец полетел
И волны реки пересёк на челне,[198]
И вот уж он в Балхе, на той стороне.
Едва до вождя Сиавуша дошла
4680 Нежданная весть о прибытьи посла,
Ростема призвал Сиавуш, и одни
Оставшись, ту весть обсудили они.
И вот Герсивез именитый вошёл.
Дорога открыта, подходит посол
К престолу. Сын шаха иранского встал,
Являя учтивость, его обласкал.
Пал ниц Герсивез, лобызает он прах —
Его обуяли смущенье и страх.
У трона его Сиавуш усадил,
4690 Приветствовал, об Афрасьябе спросил.[199]
Дивит ослеплённого богатыря
Величье того молодого царя.
Внимает Ростем обращенью посла:
«Лишь весть о тебе к Афрасьябу пришла,
Мне мчаться велел он, не медля в пути,
Дары от него венценосцу везти».
Тут знак подает Герсивез-исполин,
И вот уж дары пред главою дружин.
До двери дворца от ворот городских —
4700 Рабов вереницы, коней дорогих,
В коронах рабы, в кушаках золотых,[200]
Рабыни в запястьях, в серьгах золотых,
Динары, престолы, венцы без числа.
Их мысль бы измерить и счесть не могла.
Глядит на посланца, лицом прояснись,
И внемлет ему благосклоннее князь.
Ответил Могучий: «Семь дней проведём
В весельи, а там и решенье найдём.
Обдумаем просьбу царя, на совет
4710 Мужей созовем и составим ответ».
Склонясь до земли, лобызая престол,
Хвалой отвечал хитроумный посол.
Готовят высокому гостю покой,
Украшенный золототканной парчой,
И слуг посылают к нему. Между тем
Вдвоем с Сиавушем остался Ростем.
Раздумывать стали над речью посла:
Предвестие блага она или зла?
Сомненье закралось Могучему в грудь:
4720 Зачем столь поспешно свершил этот путь
Туранец? И вот средь ночной темноты[201]
Расставлены всюду дозорных посты.
Ростему затем Сиавуш говорит:
«Верь, будет их умысел нами раскрыт.
И если коварством туранец ведом,
От этой отравы мы средство найдём.
Сто знатных туранцев из царской родни
В письме перечисли: пусть будут они
Отправлены к нам, как надёжный залог.
4730 Избавится сердце тогда от тревог.
Поймём, не притворно ли к миру он звал,
За мирной завесой не скрыт ли кимвал?
Залогом таким успокоив сердца,
Мы верного к шаху направим гонца.
Владыка, услышав подобную весть,
Быть может, забудет кровавую месть».
Ростем отвечал: «Твой разумен приказ,
Без этого мир невозможен для нас».
[Сиавуш заключает договор с Афрасьябом]
Наутро туранец, покинув покой,
4740 Корону надев и кушак золотой,
Пришел к Сиавушу, к престолу припал,
Хвалой молодого царя осыпал.
Спросил Сиавуш: «Многошумная рать
В ночи не мешала ль тебе почивать?»
И после сказал: «Речь мне в душу твоя
Запала: немало раздумывал я.
К решенью мы оба пришли, наконец, —
Возмездия жажду изгнать из сердец.
Пошли Афрасьябу ответ: „С этих пор
4750 Да будет окончен воинственный спор!
Кто дела недобрый конец разглядел,
Прозрев, от недобрых откажется дел.
Коль правдой и мудростью дух твой богат,
Обрёл ты сокровищ невиданный клад.
Когда не таится отрава в меду
И в сердце не прячешь ты месть и вражду,
И верен ты клятве священной своей —
Пришли мне из родичей сотню мужей
Знатнейших, известных Ростему: сполна
4760 Тебе перечислит он их имена.
Когда мне отдашь ты в заложники их —
Докажешь правдивость обетов своих.
А также из градов иранской земли,
Что ранее в руки к тебе перешли,
Ты должен в Туран отвести свою рать
И впредь нападений на них не свершать.
Пусть правда и мир воцарятся навек.
Не должен быть лютым, как тигр, человек.
Весть шаху отправлю: быть может, смягчён,
4770 Войска отзовет без сражения он“».
Гонца Герсивез посылает: «Лети,
Будь вихрю степному подобен в пути!
Расстанься с покоем, не думай о сне,
Несясь к Афрасьябу на быстром коне.
Скажи, что, с пути не свернув ни на миг,
Я цели желанной счастливо достиг.
Сказал Сиавуш: будет мир заключён,
Но сотню заложников требует он».
И воин в пыли непроглядной исчез,
4780 Известье везя, что послал Герсивез.
Был царь озадачен известьем таким,
Сомненьями тяжкими втайне томим,
Он мыслил: «Что если уловки одни
Всё это, и сотню мужей из родни
Утрачу? Тогда пораженье грозит,
Без верных помощников буду разбит.
Но если заложников дать откажусь —
Лжецом я в глазах у него окажусь.
Решусь на уступку пойти; ведь иной
4790 Согласья достигнуть не сможем ценой.
Приму, не отвергну рассудка совет,
Быть может, спасусь от нагрянувших бед».
И сотне мужей, что Могучий назвал,
Он тотчас отправиться в путь приказал.
Царю молодому иранской земли
Немало сокровищ они повезли.
Кимвал загудел, трубный слышится вой,
Снят с места державный шатёр боевой.
Чач, Согд, Самарканд, Бухару, Сепиджаб,[202]
4800 И земли и трон — бросил все Афрасьяб;
Предлогов и хитростей он не искал,
Не медля, с дружинами в Канг ускакал.[203]
Как только тот слух до Ростема дошёл,
Он ожил, покой долгожданный обрёл.
Стремительней ветра спешит он принесть
Царю Сиавушу отрадную весть.
И молвит: «Идет наше дело на лад,
Дозволь Герсивезу вернуться назад».
Дары приготовить велел Сиавуш:
4810 Оружье, венцы, кушаки и к тому ж
Коня, что поспорить и с вихрем бы мог,
И в ножнах блестящих индийский клинок
Обрадован даром богатым таким
Посол — будто месяц блеснул перед ним.
В восторге он князю хвалы расточал;
Ты скажешь, по воздуху конь его мчал.
[Сиавуш посылает Ростема к Кавусу]
Трон кости слоновой блестит во дворце,
На нем Сиавуш в драгоценном венце.
Так вымолвил он: «Обозрев нашу рать,
4820 Нам витязя должно такого избрать,
Который умён, красноречьем богат,
Чьи речи, быть может, царя убедят».
Могучий в ответ: «Где такого найти?
Кто шаху дерзнёт эту весть отвезти?
Всё тот же, что ранее был, Кей-Кавус,
Ещё невоздержанней он, поклянусь.
Не лучше ли к шаху отправиться мне,
Открыть ему истину наедине?
Коль будет веленье тобою дано —
4830 Помчусь я, в том вижу лишь благо одно».
По сердцу та речь Сиавушу была,
Искать уж не стал он другого посла.[204]
Советуясь, долго сидели вдвоём
Могучий Ростем с именитым вождём,
И после призвали писца, и ему
Тотчас приступить повелели к письму.
Восславил в начале послания вождь
Того, кто дарует отвагу и мощь:
«Создатель сознания, разума, сил,
4840 Он мудростью души людей просветил
Ему неподвластного нет существа,
А тот, кто преступит завет божества
Суровую кару судьбы понесёт.
Оплот благоденствия, правды оплот,
Небесных светил всемогущий Творец,
Да благословит он твой трон и дворец,
О царь многославный, владыка владык.
Да будешь ты вечно могуч и велик!
К добру неизменно указывай путь,
4850 Опорою правды и разума будь!
Я Балха весною победно достиг,
Мне счастье являло смеющийся лик.
От вести такой Афрасьяба вино
Вдруг сделалось в чаше хрустальной черно.[205]
Тогда, устрашённый нависшей бедой,
Поняв, что покинут благою звездой,
Навстречу с дарами он брата прислал,
Рабынь, облачённых богато, прислал.
Тебя умоляет о милости он,
4860 Верховный венец уступает и трон.
Твое признаёт превосходство над ним.
Довольствуясь царством туранским одним,[206]
На землю Ирана не ступит он впредь,
Не будет враждою и злобой гореть.
Сто родичей знатных в залог он прислал.
К тебе именитый Ростем поскакал
Просить, чтобы внял ты смиренной мольбе
Того, кто явил дружелюбье тебе».
И мчится Могучий к владыке царей
4870 С блистающим стягом, с дружиной своей.
Меж тем от вождя Сиавуша назад
Вернулся к владыке туранскому брат,
Поведал ему об иранском вожде:
Владыки подобного нет, мол, нигде.
Красы ослепительной, скромен, стыдлив,
Исполнен отваги, умён, прозорлив.
Снискал бы он в каждом бою торжество;
Ты скажешь, сам разум взлелеял его!».
Царь молвит с улыбкой: «Цель наша ясна,
4880 Согласье нужнее теперь, чем война.
Во сне увидал я со страхом в груди:
Не взлёт, а падение ждёт впереди.
Отыскивать средства я начал тогда,
Чтоб нас миновала лихая беда;
Скупиться не стал, посылая дары, —
Идёт всё, как должно, до этой поры».
[Ростем вручает Кавусу послание Сиавуша]
Как буря простор покоряя, меж тем
К владыке Ирана примчался Ростем.
С поклоном вступил во дворец исполин,
4890 Навстречу ему поднялся властелин,
С приветом в объятья его заключил,
О здравьи, о близких, о войске спросил,
О ходе боёв, нападений, засад,
Спросил, отчего воротился назад?
Рассказ о делах Сиавуша ведёт
Ростем, и посланье царю отдаёт,
Лишь строки, что мудрый писец прочитал,
Царь выслушал — тучи темнее он стал.[207]
Ответил Ростему: «Пусть юный мой сын
4900 Ещё не изведал суровых годин,
Но ты-то, над кем столько лет протекло —
Муж зрелый, познавший и благо, и зло.
Безмерно тебя превозносит молва,
Отвагою в битве затмишь ты и льва.
Ужели забыл ты, став памятью слаб,
Как сон и покой наш унёс Афрасьяб?
Мне рать подобало вести самому!
Я рвался навстречу врагу своему,
Меня удержали, упорно твердя:
4910 Уместней послать молодого вождя.
Чтоб быть справедливым возмездье могло,
Лишь злом воздавать подобает за зло.
А вы, на проклятые эти дары
Польстившись, к противнику стали добры!
У вас же добытое силой добро
Вам дарит — опутал вас недруг хитро!
Прислал худородных и жалких в залог —
Назвать и отца ни один бы не смог!
А сам и не вспомнит о них никогда,
4920 Они для него — что в канаве вода.
Пускай вы покинули доблести путь,
Но я от сражений не рвусь отдохнуть.
Туда, где раскинул свой стан Сиавуш,
Помчится разумный, испытанный муж
С таким повеленьем: „Покорствуя мне,
Надень на заложников цепи. В огне,
Сожги все дары и по ветру развей,
Смотри, ни к чему прикоснуться не смей!“ —
Туранцев ко мне ты отправишь затем,
4930 Велю отрубить я им головы всем.
А сам, распалив жажду мести в груди,
С дружиной своей на Туран напади.
Обрушьте на недругов лютый свой гнев,
Как волки, на стадо ягнят налетев!
Когда занесёшь ты губительный меч
И станешь селения грабить и жечь —
Встревоженный, чуждый покою и сну,
Начнёт Афрасьяб поневоле войну».
Ему отвечает Могучий: «О царь,
4940 Заботою сердце себе не мытарь.
Совет мой послушай, а там и решай:
Тебе ведь покорны и войско и край.
Не ты ль говорил: „На врага наступать
Не должно, на месте удерживай рать.
С ордою своей не замедлит он сам
Джейхун пересечь и направиться к вам“.
Я ждал наступления вражеских сил,
Но дверь примирения недруг открыл.
Коль ищут согласья и мира с тобой,
4950 Не должно кидаться в неистовый бой.
К тому же верны обещаньям князья,[208]
Поправшего клятву осудят друзья.
Положим, царевич, враждой обуян,
В кровавых боях разгромил бы Туран,
Ты что приобрел бы?—Престол и печать,
Ирана богатство, покой, благодать...
Всего ты достиг, для чего же война?
Да будет душа твоя света полна!
А если бы мы обманулись, когда б
4960 Решился обет преступить Афрасьяб —
Что ж, мы не устали от грохота сеч!
Все те же и львиная хватка и меч.
Ты с сыном в Иране на троне златом
Сиди, не печалься, прошу, ни о чём.
С дружиной забульскою вихрем примчась,
Я вражий престол ниспровергну тотчас.
Взмахну булавой Афрасьябу на страх —
Дрожь схватит его, потемнеет в глазах.
Мы с ним не однажды встречались в бою.
4970 Захочет — вновь мощь испытает мою.
Не требуй, чтоб клятву нарушил твой сын,
На душу греха не бери, властелин.
Открыто скажу я — таиться к чему ж? —
Обет не нарушит твой сын Сиавуш.
Твоё повеленье, душой возмутясь,
Сурово отвергнет прославленный князь.
Сыновнее сердце, о царь, не терзай:
Сам после ты горько раскаешься, знай!»
[Кей-Кавус отсылает Ростема в Систан)
Речь выслушал царь, и сверкнули глаза,
4980 И гнева его разразилась гроза.
Ростему сказал повелитель земли:
«Я речь поведу откровенно, внемли.
Внушил ему это решение ты,
Виной, что забыл он о мщении — ты.
Ты думой о благе своем поглощён,
Не ищешь возвысить державу и трон.
Останься, а Тус-полководец пойдёт
С дружиной, с литаврами в ратный поход.
Отправлю я в Балх верхового гонца
4990 Со словом суровым царя и отца.
А если веленье моё Сиавуш
Отвергнуть решится, то дерзостный муж
Пусть рать предводителю Тусу вручит,
А сам с приближенными к нам поспешит.
Я с ним по заслугам тогда поступлю,
Подобной строптивости не потерплю!
И другом тебя уж не стану я звать,
Не будешь ты впредь за меня воевать».
Во гневе воскликнул Ростем: «Небосвод,
5000 И тот на Могучего не посягнёт!
Тус, правда, Ростема воинственней — всё ж[209]
Подобных Ростему едва ли найдёшь!»
И тотчас Ростем покидает царя,
Насупившись, негодованьем горя,
Приказ отдаёт, и снимается стан,
И мчится Могучий с дружиной в Систан.
А шах предводителя Туса призвал,
Собраться в далёкий поход приказал.
Ему торопиться велит Кей-Кавус.
5010 Дружину скликает литаврами Тус,
И каждый воитель готовится в путь,
Себе говоря: «О покое забудь!»
[Ответ Кей-Кавуса на послание Сиавуша]
Посланца избрал Кей-Кавус и ему
В дорогу велел собираться. К письму
Спеша приступить, он писца подозвал,
Сиденье у трона ему указал.
Враждою и гневом посланье полно,
Подобно стреле острожалой оно.
Царь славил вначале Создавшего мир:
5020 «Того, кто войну посылает на мир,
В чьей власти Луна и Бехрам, и Кейван,[210]
Чьей милостью царский престол осиян,
Чьей волей над нами вращается свод
И солнце лучи животворные шлёт.
Ведом негасимой своею звездой,
Ты здрав будь и счастлив, мой сын молодой!
Ужели завет мой ты ныне забыл,
Ужели угас твой воинственный пыл?
Врага ты жалеешь, а мало ли бед
5030 На нас он обрушил в дни прежних побед?
Не вздумай искать примирения, край
В пучину несчастия вновь не ввергай.
Поддавшись по младости лет на обман,
Ты участи горькой обрёк бы Иран!
Немедля пришли ты заложников нам,
Их крепко связав по рукам и ногам.
Не диво, что хитрому веришь врагу,
Об этом судить по себе я могу:
Поддавшись обманчивым, льстивым речам,
5040 Не раз от войны отступался я сам.
Послал я тебя не мириться, а мстить,
Ты ж царскую волю дерзнул преступить!
Красавицам думы твои отданы —
Недаром стремишься избегнуть войны!
Дарами врага соблазнился Ростем —
Должно быть, его не насытить ничем!
А ты, возмечтавший о мире юнец,
Надеешься, верно, на царский венец?
Мечом проложи к благоденствию путь!
5050 Чтоб царствовать — завоевателем будь!
Тус храбрый к тебе с удальцами спешит,
Тобой несвершённое он совершит.
Заложников ты, — супостату на страх,
Ко мне отошли на ослах, в кандалах.
Когда примиришься с врагом — небосвод
В возмездье пошлёт нам немало невзгод.
В Иране о тяжкой напасти такой
Узнают, и смута нарушит покой.
На поле сражения выведи рать
5060 И долее слов бесполезных не трать!
Взрывая воинственным грохотом тишь,
Прах чёрный в кровавый Джейхун обратишь,
И царь Афрасьяб позабудет о сне:
Его нападеньем принудишь к войне.
А если жалеешь заклятых врагов,
Злоречием их устрашён,— будь готов
Рать Тусу вручить и вернуться в свой дом,
Но впредь недостоин ты зваться бойцом!».
К письму приложили владыки печать,
5070 Гонцу повелели послание мчать.
Доставлено князю посланье. Едва
Прочел он суровые эти слова,
Гонца подозвал и расспрашивать стал,
И многое тот Сиавушу сказал:
С Ростемом о чем говорил Кей-Кавус,
Как гневался яро, как призван был Тус.
Князь сумрачно повествованью гонца
Внимал, оскорблён за Ростема-бойца.
В глубокое впал он раздумье: как быть?
5080 Царя ли ослушаться, клятву ль забыть?
Себя вопрошает он: «Сотню бойцов,
Знатнейших туранской страны храбрецов
Ужели владыке я выдать решусь?
Раздумывать долго не станет Кавус.
Несчастных, ни в чём не повинных, тотчас
Повесить прикажет он, разгорячась.
Как вымолю после прощенье Творца?
В ответе мне быть за жестокость отца!
И если войною без важных причин
5090 Пойду на владыку туранских дружин,
Меня покарает Создатель миров,
И суд соплеменников будет суров.
Когда же к царю во дворец ворочусь
И войска главою останется Тус,
От грозного шаха пощады не жди —
Смерть справа и слева, и смерть впереди.
Злокозненной также страшусь Судабе...
Кто знает, какой обречён я судьбе?».
[Сиавуш совещается с Бехрамом и Зенге]
Воззвал он о помощи к богатырям,
5100 Которые звались Зенге и Бехрам.
С тех пор как дружину покинул Ростем,
Во всем доверялся он витязям тем.
Других из шатра своего удалив,
Воителей рядом с собой усадив,
Князь вымолвил: «Шлёт мне, вражды не тая,
Беду за бедою судьбина моя.
Всегда благосклонный и ласковый шах,
Чье щедрое сердце — что древо в плодах,
Попался в силки Судабе, и оно,
5110 Сказал бы ты, стало отравы полно.
Как в мрачной темнице, в покоях её
Поблекло цветущее счастье моё.
Гнев сердце отцовское вдруг охватил —
Такое мне рок испытанье судил!
Позору тогда предпочел я войну,
Я думал: от грозной беды ускользну.
Балх полон был вражеских мощных дружин,
Которые вёл Герсивез-исполин,
А в Согде стоял Афрасьяб со своей
5120 Воинственной ратью в сто тысяч мужей.
Мчась бурно и днём, и под пологом тьмы,
Врагу не давали опомниться мы.
Покинуть пришлось нашу землю врагам,
Прислать и дары, и заложников нам.
И все согласились мобеды со мной,
Что должно покончить с кровавой войной.
Коль шах увеличить богатства хотел,
Расширить иранского царства предел —
Всего он добился: к чему ж воевать
5130 И мщения жаждать, и кровь проливать?
Кто б худшее лучшему мог предпочесть,
Когда хоть немного в нем разума есть?
Царил Кей-Кобад, но с престолом своим
Расстался и царство оставил другим...
Но я Кей-Кавусу не смог угодить,
Он стал наносить мне обиды, грозить.
К войне принуждает меня Кей-Кавус,
Но клятвопреступником стать я страшусь.
Кровавая мне ненавистна стезя,
5140 Заветы отцов мне отринуть нельзя.
На гибель меня в двух мирах он обречь
Задумал, — в силки Ахримана завлечь.
Кто знает, победа кому суждена,
Коль грянет неправая эта война?
Уж лучше б я матерью не был рождён
Иль был бы на раннюю смерть осуждён,
Чем столько страдать, не изведав отрад,
Вкушая на свете лишь гибельный яд!
Ты скажешь, высокое древо взросло,
5150 Чьи листья и смоквы — отрава и зло...
Я клятвой священной скрепил договор
Клялся всемогущим Йезданом. Позор
Падёт на меня, грянет множество бед,
Когда вероломно нарушу обет.
Меня за обман, столь бесчестный и злой,
Заслуженной люди осыплют хулой.
По свету о том разнесётся молва,
Что предан был мною Турана глава.
Зов чести отвергнув, идти мне войной,
5160 Презреть небеса для корысти земной?
Того не одобрит Создатель миров,
Суд рока всевластного будет суров.[211]
Пойду отыщу уголок на земле,
Укроюсь от шаха, исчезну во мгле.
Жизнь наша то света полна, то мрачна —
Во власти Творца мирозданья она...
Труд тяжкий возьми на себя, исполин
Зенге, Шаворана прославленный сын!
Спеши к Афрасьябу, и днём, и в ночи
5170 Без отдыха, без остановки скачи.
Заложников всех и Турана дары:
Престолы, венцы, самоцветы, ковры
Доставь и владыке вручи самому,
Про всё, что случилось, поведай ему.
Бехрам, сын Гудерза, о слава мужей!
Войска и защиту родных рубежей,
Слонов, и литавры, и княжий шатёр
Я власти вверяю твоей до тех пор,
Пока не прибудет с дружиною Тус.
5180 Ему передай ты и войско, и груз.
По счету пусть будут ему вручены
Престолы, венцы и богатства казны».
Узнав, что задумал свершить Сиавуш —
В смятеньи Бехрам, полный доблести муж,
И Хамаверан проклиная в тоске,
Льёт слезы кровавые славный Зенге.
В тоске на царевича оба бойца
Глядят; обливаются кровью сердца.
Бехрам отвечает: «Не прав ты, о князь!
5190 Приюта не сыщешь, с отцом разлучась.
Посланье пиши, убеди ты царя
Вернуть оскорблённого богатыря.
Шлёт в битву родитель — ты должен идти.
Коль миг не упустишь, всё можно спасти.
Беды еще нет, проясни только взор;
Прощенья просить у отца — не позор.
Заложников вышли вдогонку письму —
Рассеешь ты в сердце властителя тьму.
А если заложников жаль — отпусти.
5200 Кто выдаст тебя? Пусть исчезнут в пути.
Нет боли, которой нельзя исцелить.
Велит он борьбу с неприятелем длить —
Царю покоримся, не спорить же с ним!
Туранскому войску разгром учиним.
Будь ласков с отцом, колебанья забудь!
К отцовскому сердцу отыщешь ты путь.
Опомнись, во мрак не ввергай наши дни.
Раскинулось древо величья, взгляни!
Его ты иссушишь упорства огнём,
5210 Но после ты кровью заплачешь о нём.
Себя не лишай ты престола, венца,
И войска, и царских шатров, и дворца.
Властителя нрав — что огонь; ничего
Не значат хула и угрозы его.
А если иное сулил небосвод,
Что делать? Никто от судьбы не уйдёт».
Но мудрых советов он слушать не стал,
Не то ему горестный рок начертал.
Ответил он: «Воля владыки страны,
5220 Нет слов, выше солнца и выше луны.
Но воля Йездана — превыше, она
Над всем — от былинки до льва и слона.
Кто воли Йездана ослушался, тот,
Во тьме заблудившись, пути не найдёт.
Ужель два народа я ввергну в войну
И руки в безвинную кровь окуну?
Шах в гневе, нужна ему пленников кровь.
Минувшим меня попрекает он вновь.
Покинуть мне поле сражения? Рать
5230 С врагом не столкнув, пред владыкой предстать?
Обрушит он ярый свой гнев на меня
И дух мой повергнет в пучину огня.
Коль сердце вам замысел мой омрачил,
Приказ мой исполнить не сыщется сил —
Сам буду себе и посол, и вожак.
Здесь, в поле оставлю и ставку, и стяг.
Наград от меня вы не можете ждать,
К чему же вам службой себя утруждать?».
От тех укоризненных княжеских слов
5240 Стеснились сердца именитых бойцов.
Рыдали они, изнывая, томясь
От мысли, что хочет покинуть их князь.
Предвидели множество тяжких невзгод,
Какие с Кавусом разрыв принесёт.
И чуяло сердце — не свидеться впредь:
Как слёзы не лить и душой не гореть!
«О князь,— восклицает Зенге, — мы верны,
К тебе неизменной любовью полны.
Обет нерушимый приносим, любя:
5250 Бестрепетно жизнь отдадим за тебя». —
Доволен ответом, дружины глава
К Зенге обращает такие слова:
«Спеши властелину Турана отнесть
О горьких моих злоключениях весть:
Себя ради мира обрек я войне,
И счастье твое стало гибелью мне.
Я клятву сдержал и с пути не сошёл,
Хоть знаю: за это утрачу престол.
Йездан всемогущий — мне щит и оплот,
5260 Престол мне — земля, мой венец — небосвод.
Ослушником стал я царю своему,
Могу ли теперь воротиться к нему?
Меня через земли свои пропусти
Туда, где смогу я приют обрести.
В стране отдаленной, безвестной своё
Хочу от Кавуса укрыть бытиё,
Уйти от хулы, от жестоких обид,
Которыми шах разъяренный грозит».
[Зенге отправляется к Афрасьябу]
Зенге опечаленный двинулся в путь.
5270 Заложников знатных спешил он вернуть,
И с ними даров драгоценных обоз,
Что раньше посол Афрасьяба привёз.
И вот он столицы туранской достиг.
Тут с вышки вгляделся дозорный, и крик,
Прибытье посла возвещавший, исторг.
Навстречу пришел знатный витязь Товорг.[212]
Как только Зенге к Афрасьябу вошёл,
Властитель Турана покинул престол,
Воителя крепко в объятиях сжал,
5280 Приветствовал, рядом с собою сажал.[213]
И витязь послание отдал сперва,
Затем повторил Сиавуша слова.
Был вестью такой Афрасьяб потрясён,
Исполнился гнева и горести он.
Посла повелел он в покой поместить,
Как должно, его обласкать и почтить,
А сам предводителя рати зовёт.
Мгновенно предстал пред властителем тот.
С премудрым Пираном оставшись вдвоём,[214]
5290 Его Афрасьяб известил обо всём:
О шахе, что столь неразумен и слеп
И жаждет войны, неуёмно свиреп;
И как он обходится с сыном родным,
Поведал ему, возмущеньем палим;
Затем о прибытьи Зенге-храбреца
Сначала он всё рассказал до конца.
«Что делать? — спросил он,— Давать ли обет,
Дорогу пред ним открывать или нет?»
«Владыка! — ему отвечает Пиран —
5300 Да будешь ты счастьем весь век осиян!
Ты разумом нас прозорливей, мудрей,
Богаче казною, могучей, храбрей.
В познаньях никто не сравнится с тобой —
Столь щедро, о царь, одарён ты судьбой!
Знай, каждый, кто милости властен дарить,
Добро и открыто, и втайне творить,
Для князя, чей столь многотруден удел,
Ни злата б, ни помощи не пожалел.
К тому ж, говорят, среди знатных земли
5310 Царевича верно нигде б не нашли
Прекрасней, стройнее, спокойней его,
Учтивей, скромнее, достойней его.
Не только он родом высок — по уму,
По доблести в мире нет равных ему.
Увидев его, убедишься, пленясь:
Недаром на свете прославился князь.
Да если б заслуг он других не имел —
Лишь ту, что вступился, разгневан и смел,
За сотню туранцев, восстал на отца,
5320 Лишился престола, лишился венца —
Ему не должна ли туранская знать
В среде своей место почётное дать?
Коль будем велению чести верны,
Его не отпустим из нашей страны.
К тому ж постарел Кей-Кавус, и престол
Покинуть властителю срок подошёл.
Князь молод и блеском царей озарён,
Верховный престол унаследует он.
Осудит тебя каждый доблестный муж,
5330 Обиду в душе затаит Сиавуш.
Ему, по веленью высокой души,
Послание мудрое ты напиши.
Приют благородному юноше дай,
Как сына родного, его обласкай.
Пусть в нашей державе покой обретёт,
Пусть должный его окружает почёт.
Дочь дай ему в жёны, исполнив обряд.
Средь милостей пусть он живёт, средь услад.
И край твой родимый душой возлюбя,
5340 Быть может, останется он у тебя.
А если вернётся к родителю сын,
Умножится слава твоя, властелин;
Признателен будет владыка владык,
Услышишь хвалу ото всех, кто велик.
Сюда, знать, привел Сиавуша Творец,
Чтоб войнам пришел долгожданный конец.[215]
Чтоб странам обеим опять процветать;
Всесильна святая Его благодать!»
Когда отзвучали Пирана слова,
5350 Над ними задумался царства глава:
То благо провидел в грядущем, то зло...
И долго в безмолвии время текло.
Пирану седому сказал он в ответ:
«Ты прав, о мудрейший, сомнения нет.
Меж славных мужей, закаленных в бою,
Кто доблесть и славу затмил бы твою?
Но мне не забыть многозначащих слов,
Что слышал я раньше из уст мудрецов:
„Коль вырастишь львёнка, уму вопреки,
5360 Поплатишься: когти его и клыки
Окрепнут. Исполнится ярости он
И кинется вдруг на того, кем взращён"».
На это ответ у Пирана готов:
«Рассудку внемли, повелитель бойцов!
Пусть злобен отец, если сын не в отца,
Возможно ль злонравия ждать от юнца?
Ужели не знаешь: Кавус одряхлел,
Уж близится старческой жизни предел.
Князь будет владыкой огромной страны,
5370 Наследственных замков, богатой казны,
И станут твоими престолы двух стран.
Кто в мире был счастьем таким осиян?»
[Послание Афрасъяба Сиавушу]
Пиранова речь убедила царя.
Разумным решением дух озаря,
Писца подозвал он, видавшего свет,
И стал Сиавушу готовить ответ.
Когда повелитель уста разомкнул
И в амбру писавший перо окунул,[216]
Во славу Создателя мира сперва
5380 Хвалебные сказаны были слова:
«Вне времени Он, вне пространства.
К Нему Пути не сыскать никакому уму.
Взлелеян Им каждый мыслитель, мудрец.
Души и рассудка людского Творец,
Да бодрствует он над твоим бытиём!
Да славится в мире твой меч и шелом,
О князь, чья душа непорочна, светла,
Чужда вероломству, свободна от зла!
Я выслушал всё, что сказал исполин
5390 Зенге, Шарована прославленный сын.
Тебе сострадаю, душою скорбя;
Мне жаль, что разгневался шах на тебя.
Но если ты ищешь венец и престол —
А дальше бы мудрый в желаньях не шёл, —
Всё это тебя, многодоблестный, ждёт
У нас: и богатство найдёшь, ипочёт.
Тебя преклонением встретит страна;
Поверь, мне тобою любовь внушена.
Отныне отец я, ты — сын дорогой,
5400 И сыну отец будет верным слугой.
Улыбок ещё никогда, поклянусь,
Столь щедро тебе не дарил Кей-Кавус,
Сколь щедро я ныне тебе отомкну
И верное сердце своё, и казну.
Дворец подарю, а умру я — в стране
Останешься памятью ты обо мне.
Но если уйдёшь — надо мною свой суд
Простые и знатные произнесут.
Дорога трудна, по такому пути
5410 Лишь сила изедова может вести.
Пришлось бы о суше надолго забыть,
Чин-море пришлось бы тебе переплыть.
День счастья Йезданом дарован тебе,
Отрадный приют уготован тебе.
Твои здесь — богатство и царство, и рать,
И незачем край наш тебе покидать.
А если решишься мириться с отцом —
Престолом тебя наделю и венцом,
С дружиною мощной в Иран отряжу,
5420 С любовью и ласкою в путь провожу.
Не вечно ведь гневаться будет отец:
Он стар, утомится враждой под конец.
Ведь каждый, хоть пламени будь он подстать,
Угаснет, прожив шесть десятков и пять.
Ирана законным владыкою став,
Ты станешь главою двух мощных держав.
В свидетели ныне Йездана беру:
Душою и телом привержен добру,
Чинить тебе зло не дозволю, и сам
5430 Я сердцу в тебе усомниться не дам».
И шах, наложив на посланье печать„
Зенге именитому в путь выступать
Велит, подарив ему много добра,
Алмазов, и золота, и серебра,
А также подобного вихрю коня.
Понесся воитель быстрее огня
И вскоре явился к вождю своему,
Что видел и слышал, поведал ему.
Царевич известию доброму рад,
5440 Но дух его тайной печалью объят.
Врага суждено ему другом назвать,
Но может ли пламя живительным стать?
От недруга мудрые блага не ждут,
Его ублажать — зря затраченный труд.
[Сиавуш вверяет войско Бехраму]
Посланца к отцу отрядил он с письмом,
Правдиво в письме рассказал обо всём:
«Меня с юных лет добродетель влекла,
И сердце чуждалось порока и зла.
Изведал я, царь, твой неправедный гнев,
5450 В том пламени грозном душою сгорев.
Мне горе в гареме изведать пришлось,
Немало я пролил сжигающих слёз.
В костер меня ввергла жестокая длань,
Рыдала в степи обо мне даже лань.
От срама спасенья искал я в войне,
Дракона смирить посчастливилось мне.
В обеих державах о мире твердят
С восторгом, лишь сердце твое — что булат.
Тебя не смягчить мне! Уйду от одной
5460 Беды — уж другая висит надо мной.
Я вижу, властитель, тебе я постыл,
Постылым к тебе воротиться нет сил.
Твоими да будут и счастье и власть!
Я с горя кидаюсь чудовищу в пасть.
Кто ведает, что мне сулит небосвод:
Суровую кару иль милость пошлёт?»
Бехраму затем говорит Сиавуш:
«Прославь свое имя, о доблестный муж!
Я ныне тебе отдаю под надзор
5470 Престол, и казну, и верховный шатёр,
Слонов, и кимвалы, и войско, и стяг.
Лишь Тус, вновь назначенный шахом вожак,
Прибудет — в сохранности всё передай.
Будь бдительным, витязь, будь счастлив. Прощай!»
Царевич три сотни избрал верховых,
Привычных к походам мужей боевых;
Немало собрал драгоценных камней,
С динарами множество взял кошелей.
В уборах сверкающих сотня юнцов
5480 И сто златоуздых лихих жеребцов
Готовы в дорогу. При князе сполна
Сосчитаны кони, оружье, казна.
Затем он воителей славных созвал.
«Джейхун переплыв, — так он рати сказал, —
Сюда направляется знатный Пиран
Послом от царя, в чьем владеньи Туран.
Доверием высшим мужей облечён,
К нам с тайною вестью торопится он.
Я встречу посланца туранской страны,
5490 А вы оставаться на месте должны,
Над вами начальствовать станет Бехрам,
Отныне его повинуйтесь словам».
Мужи, лишь умолк многодоблестный князь,
Склонились, веленью его подчинясь.
Лишь спряталось ясное солнце, и мгла
На землю остывшую тихо легла,
Ушел он к Джейхуну с дружиной своей;
Горячие слёзы текли из очей.
И вскоре царевич Термеза достиг;
5500 Украсился город, как вешний цветник.
И Чач облачился в нарядный убор,
Подобно невесте, пленяющей взор.
Разостланы в каждом жилище ковры,
Готовится снедь, задаются пиры.
Князь далее в Качар-Баши поскакал,[217]
Тот город становищем славному стал.
Тус к Балху меж тем подъезжает и там
Внимает, встревоженный, горьким вестям:
«Кавуса, владыки иранского сын
5510 Бежал к властелину туранских дружин».
И рать отозвав, возвращается Тус,
И вскоре увидел его Кей-Кавус.
Раздался властителя горестный стон;
Лицом пожелтел он, известьем сражён.
В груди его пламя и влага в очах;
Порочит и сына, и недруга шах.
И думает: что же сулит ему рок?
С ним милостив будет иль будет жесток?
Сражаться властителю было невмочь,
5520 И мысли о мщеньи откинул он прочь...
Меж тем о прибытьи царевича весть
В Туране спешат Афрасьябу принесть:
С дружиной приплыл и на берег сошёл,
И в царский дворец им отправлен посол.
Царь почести гостю велит оказать,
Навстречу вести с барабанами рать.
С дарами знатнейших из близких своих
Пиран отрядил: ровно тысяча их.
С невиданной пышностью рать убрана.
5530 Вот белых четыре ступают слона.
На первом сверкнул бирюзовый престол;
И стяг, словно гордое древо, расцвёл
Фиалковый, золотом сплошь залитой.
И месяц на древке блеснул золотой.
Блестят позади три сиденья других,
В роскошной парче и коврах дорогих.
Из золота сёдла ста резвых коней,
На золоте — блеск многоцветных камней.
Все светится, будто на небе горя,
5540 Сиянием мир заливает заря.
Лишь весть о прибытьи бойцов донеслась,
К ним тотчас навстречу направился князь.
Вот знамя сверкнуло, и клики слонов
Он слышит, и ржанье лихих скакунов.
В объятья царевич вождя заключил,
О царстве, о славном владыке спросил
И молвил: «Ты, верно, устал, исполин,
Так долго скача среди гор и долин?
Весёлым и здравым тебя пред собой
5550 Узреть я стремился, о славный герой!»
Прекрасного князя Пиран без конца
Целует в чело. Прославляя Творца,
Воззвал он: «О Ты, что премудр и велик,
И в каждую тайну, всевластный, проник.
Увидел бы счастье такое во сне —
И то возвратилась бы юность ко мне».
И молвит он князю: «Йездану хвала!
Ты здесь, невредимый, спасенный от зла!
Заменит отца для тебя Афрасьяб.
5560 Здесь каждый, поверь мне, твой преданный раб.
Князей больше тысячи в близкой родне
Имею, покорных и преданных мне.
Владыкой будь наших богатств и держав,
Будь радостен духом и телом будь здрав,
Счастливо живи, без тревог и забот!
Служить тебе верно весь будет народ.
Достойным признаешь меня, старика —
Служить и моя тебе станет рука!».
И радостно двинулись оба вперёд,
5570 О том и об этом беседа течёт.
Робабов и лютней разносится звон,
Уснувший и тот бы вскочил, пробуждён.
И улицы мускусом напоены,
И словно на крыльях летят скакуны.
На это глядит Сиавуш, из очей
Слёз гневных и горестных хлынул ручей.
Припомнил Забула, Кабула пиры,
Похмелье и песни веселой поры,
Когда пребывал он с дружиной своей
5580 В гостях у Ростема, меж славных мужей.
Вот так осыпали их амброй в те дни,
Вот так по алмазам ступали они...
И вспомнился князю родимый Иран,
И тяжко вздохнул он, тоской обуян.
Томился, к отчизне душою стремясь,
Раскаяньем горьким охваченный князь.
От спутника он отвернулся, печаль
Скрывая. Пирану царевича жаль;
Он горе изгнанника сердцем постиг
5590 И, грустно умолкнув, главою поник.[218]
Стоянку устроили в Качар-Баши,
Уселись, и льётся беседа в тиши.
На юного князя взирает Пиран:
Как лик его светел, а стан — что платан!
Прекрасным невольно любуется он,
Йезданово имя твердит, восхищён,
И так говорит Сиавушу: «Внемли,
Наследник былых властелинов земли!
Трёх свойств обладатель, втройне ты велик,
5600 Нет качеств подобных у прочих владык.
Вот первое — истину я говорю —
Во всем ты подобен Кобаду-царю.
Второе: отважен, свободен твой дух,
Ты речью правдивою радуешь слух.
А третье: людей ты влечёшь добротой,
Сердца оживляет взор ласковый твой».
Пирану в ответ говорит Сиавуш:
«О старец почтенный, правдивейший муж,
Чья добрая слава весь свет обошла,
5610 Чье сердце не знает коварства и зла!
Когда поклянёшься мне в верности — я,
Поверив, что клятва священна твоя,
Останусь, как будто в родимом дому,
Себя милосердью вручу твоему.
Клянись, что окончится это добром,
Что каяться мне не придется потом,
Не то — через земли свои пропусти,
В другую страну укажи мне пути».
Пиран отвечает: «Сомненья отбрось!
5620 С Ираном тебе разлучиться пришлось,
Так бойся любовь Афрасьяба-царя
Отвергнуть; твердишь об уходе ты зря.
Хоть царь повсеместно молвой осуждён,
Ей верить не должно: муж праведный он.
Высоким умом одарён властелин,
Не станет обиды чинить без причин.
Советник я, первый боец у него,
Нас кровное также связует родство.
В почёте я, брат властелина родной,
5630 Владею престолом, войсками, казной.
Ко мне не замедлят явиться на зов
Сто тысяч и более конных бойцов.
И тысяч двенадцать из них мне родня,
И ночью и днём охраняют меня.
Несчётны стада, необъятен удел;
Немало коней, и арканов, и стрел,
Заветных сокровищ немало храню
И гордой главы ни пред кем не клоню.
Все в жертву тебе, преисполнен любви,
5640 Отдать я готов: беззаботно живи!
Клянусь я — да слышит Создатель благой! —
Я буду тебе неподкупным слугой,
Тебя ограждая от бед и обид.
Кто ведает, что провиденье сулит!».[219]
Воспрянув душою от этих речей,
Царевич забыл о тревоге своей.
Уселись беспечно, пируют вдвоём,
Стал сыном царевич, Пиран стал отцом.
Поднявшись, они продолжали поход,
5650 Не ведая устали, мчались вперёд,
И вскоре достигли, веселья полны,[220]
Цветущего Канга — столицы страны.
[Встреча Сиавуша с Афрасьябом]
Лишь в город вступил Сиавуш, донесли
Об этом владыке туранской земли.
И вот Афрасьяб из дворца своего
Выходит на улицу — встретить его.
Увидя, что пеший владыка идёт,
Царевич покинул седло в свой черёд.
И руку друг другу кладут на плечо,
5660 Целуют в чело и в глаза горячо,
И так говорит Афрасьяб: «На земле
Отныне забудут о горе и зле.[221]
Рассеется распри зловещая тень,
В ручье рядом с тигром напьётся олень.
Тур начал воинственный спор в старину,[222]
В пучину несчастия ввергнув страну.
О мире забыли в обоих краях,
Везде воцарились насилье и страх.
Ты людям усталым подаришь покой,
5670 Кровь более литься не будет рекой.
В Туране, с любовью склонясь пред тобой,
Служить тебе преданно станет любой.
Пиран тебе родичей кровных родней,
Казною и жизнью моею владей.
Я буду всегда, словно сына любя,
С улыбкой приветной взирать на тебя».
Владыке хвалу Сиавуш воздает:
«Да здравствует твой многодоблестный род!
Восславим Йездана, кем жизнь создана,
5680 Чьей волей сменяется миром война».
Взял за руку царь Сиавуша потом,
На троне с собой усадил золотом,
На юношу смотрит и молвит, дивясь:
«Подобных тебе я не ведаю, князь!
Красою, осанкой, величьем вождей
С тобой не сравнится никто из людей».
И снова слова Афрасьяба звучат:
«Кавус, одряхлевший, умом не богат,
Коль мог разлучиться он с сыном родным,
5690 Столь доблестным богатырём молодым.
Лишь взорам моим ты явился, клянусь,
Поверг в изумленье меня Кей-Кавус:
Подобную в сыне снискав благодать,
Кто б счастья другого стал в мире искать?»
Для князя роскошный избрали чертог,
Парчой златотканной убрали чертог.
Доставлен туда и престол золотой.
Украшенный алой китайской тафтой,
На буйволовых головах золотых .
5700 Стоящий, и много сокровищ иных.
Зовут Сиавуша под своды вступить,
Под ними привольно и счастливо жить.
И арка дворца до небес вознеслась,
Как только под нею прошествовал князь.
Воссел Сиавуш на блистающий трон,
В глубокую думу душой погружён.
Сбираются гости к владыке, и вот
Посланец туда Сиавуша зовёт.
С собою его усадив пировать,
5710 Беседует с князем туранская знать.
Но вот уже гости в чертоге ином,
Фиалы наполнены алым вином.
Запели певцы, слышен сладостный руд,
Мужи веселятся, без устали пьют.
Пируя, сидели они дотемна,
Пока не затмились умы от вина.
Князь в замок вернулся, весёлый, хмельной,
Забыв во хмелю про Иран свой родной.
Царевичем был Афрасьяб покорён,
5720 Все думал о нём, забывая про сон.
И тою же ночью он мужа призвал,
Который в гостях у него пировал —
Шиде. Повеленье услышал сей муж:
«Лишь утром раскроет глаза Сиавуш,
Тебя пусть увидит он в замке своём,
Со знатью, с моею роднёю притом.
Доставьте рабов, молодых удальцов,
Со сбруей златой дорогих жеребцов,
И много подарков богатых других;
5730 С почтеньем вручите царевичу их».
Собрали вожди быстроногих коней,
Немало динаров и ярких камней,
Царевичу эти дары поднесли,
И речи хвалебные произнесли.
Немало добра и владыка прислал...
За днями шли дни, уж седьмой миновал.
[Сиавуш отличается в присутствии Афрасьяба]
И вот на восьмой Сиавуш от царя
Услышал: «Лишь завтра заблещет заря,
Мы в поле поскачем с човганом, с мячом,
5740 Игрой удалою сердца развлёчем.
Ты в ней столь искусен — слыхал я не раз —
Что в поле човган твой невидим для глаз».[223]
«О славный властитель, — был князя ответ, —
Счастливо живи без печалей и бед!
Ты — доблести первый наставник, с тобой
Кто мог бы тягаться в затее любой!
О дней моих светоч, властитель-мудрец,
Ты лучший во всём для меня образец!».
Царь вымолвил: «Светел да будет твой путь!
5750 О славный, везде победителем будь!
Ты царства достоин, властителя сын,
Краса властелинов, опора дружин!».
С зарёй Сиавуш и Турана сыны
Помчались на поле, веселья полны.
Сказал возглавлявший туранскую рать:
«Теперь нам товарищей должно избрать.
Ты сторону эту возглавишь, а я —
Другую: примкнут к нам обоим друзья».
«О нет,— был ответ повелителю дан —
5760 Рука не возьмётся моя за човган.
Невмочь мне, о царь, состязаться с тобой;
Найдётся достойный противник другой.
Я лучше — коль дружбу ты примешь мою —
На поле игры за тебя постою».
Обрадован ласковой речью его,
Царь более слушать не стал никого.[224]
Сказал он: «Меня ты достоин, клянусь
Главою владыки, чье имя Кавус!
Искусством своим пред мужами блесни,
5770 Мой выбор пускай не осудят они;
Пусть каждый хвалою тебя подарит
И счастья улыбка мой лик озарит».
Князь молвил: «Приказ властелина — закон,
Здесь каждый наездник тебе подчинён».
Владыкой в товарищи избран Гольбад,[225]
Джехен удалой, Герсивез и Пулад,
Воинственный муж Нестихен, и Пиран,
И мяч настигающий в море Хуман.
В друзья Сиавушу назначен Руин,
5780 Шиде, украшенье туранских дружин,
Эрджасп, что и льва б на аркане повлёк,
И Эндериман, искушённый ездок.
«О славный! — царю говорит Сиавуш —
Найдется ль средь этих наездников муж,
Который к мячу прикоснулся б? Один
Я в поле, а все — за тебя, властелин.
Когда повелишь, из дружины своей
Сюда призову я иранских мужей;
Их взять подобает в товарищи мне,
5790 Чтоб не быть сильней ни одной стороне».
И князю перечить не видя причин,
На это согласие дал властелин.
И князь меж иранцев в подмогу себе
Семь витязей выбрал, искусных в борьбе.
Уже барабан оглушительно бьёт,
Вздымается пыль до небесных высот,
Рычанье кимвалов и труб разнеслось,
Ты скажешь, ристалище вдруг затряслось.
Човган повелитель Турана схватил,
5800 Взмахнул им — и мяч в облака запустил.
Князь тронул коня, скрылся в тёмной пыли,
И мяч, воротясь, не коснулся земли:
Так сильно ударил несущийся вскачь,
Что, скрывшись, остался невидимым мяч.
И отдал туранский владыка приказ
Мяч новый нести Сиавушу тотчас.
Мяч царский к устам он подносит, труба
Зовёт, и опять закипает борьба.
Князь сел на другого коня и на миг
5810 Мяч бросил на землю, но тут же настиг
Човганом: удар был таков, что луне
С мячом повстречаться пришлось в вышине;
Вознёсся, и тут же из виду исчез,
Как будто притянутый сводом небес.
Нет, не было на поле том удальца
Искуснее, не было краше лица.
Глядит Афрасьяб, ликованьем объят.
Очнувшись, туранцы ему говорят:
«Он доблести полон, бесстрашен, удал;
5820 Подобного всадника мир не видал».
Царь молвил: «Дано ему мир восхищать,
На нем опочила Творца благодать.
Красой богатырской, отвагой в борьбе,
Клянусь, превзошел он молву о себе!».
Поодаль поставили царский престол,
На царский престол повелитель взошёл,
Сел рядом царевич; владыка с него
Не сводит очей, и в душе — торжество.
«Теперь — говорит венценосец бойцам —
5830 И поле, и мяч предоставлены вам».
Сошлись две дружины в игре удалой,
И небо от пыли подёрнулось мглой.
Шум, клики... Несутся наездники вскачь,
То мяч у того, то у этого мяч.
Ярятся туранцы, коней горячаг
Но тщетно добраться хотят до мяча.
Уже Сиавуш на иранцев сердит
И так на родном языке им кричит:[226]
«Здесь поле сраженья иль поле игры?
5840 Забыли, как были к нам судьбы щедры?
Лишь срок подойдёт, отступите тотчас,
Противнику мяч уступите хоть раз!».
И каждый иранец поводья без слов
Ослабил: не гонят мужи скакунов.
Соперники рвутся вперед впопыхах,
И вот уже мяч у туранца в руках.
Клич грянул, и тут Афрасьяб разгадал
Слова, что царевич иранцам сказал.
Промолвил затем повелитель дружин:
5850 «Я помню, рассказывал витязь один,
Что равного князю нет в мире стрелка,
Не ведает промаха эта рука».
Царевич, услыша властителя речь,
Свой царственный лук не замедлил извлечь.
На лук пожелал повелитель взглянуть:
Достанет ли силы рукою согнуть?
И дрожь изумленья по телу прошла,
И долго звучала владыки хвала.
Лук дал Герсивезу сперва Афрасьяб:
5860 «Согни, да надень тетиву, коль не слаб!»
Но лук не согнул, как ни тщился боец;
Взъярённый, оставил его, наконец.
Схватил Афрасьяб тот невиданный лук, —
Потёр его крепко, всей силою рук
Налёг, и согнул и воскликнул смеясь:
«Стрелою достанешь до месяца, князь!
Я луком владел в молодые года
Таким же, тех дней не вернуть никогда!
Никто ни в Иране, ни в нашем краю
5870 Таким управлять не сумел бы в бою.
Он лишь Сиавушу подстать одному;
Лук меньший подобной руке ни к чему».
Мишень на ристалище укреплена:
И тут Сиавуш впереди! Скакуна
Он к цели погнал, словно яростный див;
Крик дружный раздался, простор огласив.
Дивятся бойцы: прямо в сердце стрелой
Мишени попал богатырь удалой.
Другую стрелу, где четыре пера,
5880 Вложил в желобок и подумал: пора!
Поводья вкруг правой руки обмотал,
Прицелился метко и — снова попал.
Закинул свой лук за плечо исполин,
Примчался к владыке туранских дружин
И спешился. С трона владыка встаёт:
«Вновь, — молвит он, — славой покрыл ты свой род!».
Вернулись, горды и веселья полны,
В просторный дворец властелина страны.
Для пышного пира чертог уж готов;[227]
5890 Зовут музыкантов, искусных певцов.
В рубиновых чашах — сверканье вина,
За славного их осушают до дна.
Дары приготовить владыка велит:
Тут кони и сбруи, оружье и щит,
Венец и престол, и дивящие взор
Шелка, что не видывал мир до тех пор;
Монеты; слепящие блеском глаза
Алмазы, и яхонты, и бирюза;
Рубины и жемчуг в сосудах златых,
5900 И много рабов, и рабынь молодых.
Сокровища царские велено счесть,
Затем во дворец Сиавуша отнесть.
И всем, кто в Туране землею владел,
Кто сердцем к владыке страны тяготел,
Приказано слать Сиавушу дары,
Устраивать в честь Сиавуша пиры.
Царь молвил дружине своей боевой:
«Он пастырем будет, вы будьте паствой».
[Афрасьяб и Сиавуш едут на охоту]
Царевичу молвил владевшей страной:
5910 «Не хочешь ли ты на охоту со мной
Поехать — веселье и радость познать,
Охотой заботу из сердца изгнать?».
Ответил царевич: «Готов я всегда;
Приказывай только, когда и куда».
И вот повелитель собрался на лов,
С собою и соколов взял он, и псов.
С ним едут обеих дружин удальцы —
Ирана бойцы и Турана бойцы.
Онагров царевич увидел вдали,
5920 Как вихрь, полетел он и скрылся в пыли.
Поводья ослабив и сжав стремена,
Он гнал по холмам и лугам скакуна.
Онагра настиг и рассёк пополам, —
Точней серебра не развесить весам,
Две доли равны, хоть на чаши клади.
Полны изумленья и царь, и вожди.
Царевича славя, толкуют о чём?
О том, как он ловко владеет мечом!
Твердят меченосцы: «Великой бедой
5930 Грозит нам Ирана герой молодой.
Всех витязей наших обрёк на позор;
Властителю нашему это в укор!».
Горами и степью царевич скакал,
Добычу копьём и стрелой настигал,
Огромных онагров горой громоздил:
Обильным запасом дружину снабдил.
Натешась охотой, мужи, наконец,
С весельем вернулись к царю во дворец.
Ликует ли царь, иль душой омрачён,
5940 Всегда неразлучен с царевичем он.
Забыты Джехен, Герсивез... Лишь ему
Вверяет он тайны свои одному.
С ним ночью пирует, беседует днём,
Отраду для сердца находит лишь в нём,
С ним делит и радость, и горе. Уж год
Иранский царевич в Туране живёт.
[Пиран отдаёт свою дочь в жёны Сиавушу]
Однажды Пиран с Сиавушем вдвоём
Сидели толкуя о том и о сём.
Промолвил Пиран: «Здесь живешь ты, как тот,
5950 Кто мыслит, что вскоре отсюда уйдет.
Ты счастьем наполнил царя бытиё,
И в снах повторяет он имя твоё.
Цветенье весеннее ты для него,
Души утешение ты для него.
Ты — сын именитый Кавуса-царя,
Прославленный доблестью богатыря.[228]
Отец одряхлел, сыну — жить и цвести;
Престола кеянского не упусти!
Иран и Туран гордой мощи твоей
5960 Должны покориться, о царь из царей!
Но кровной не вижу родни у тебя,
Что всюду б тебе помогала, любя.
Не смог и друзей ты в Туране сыскать,
Что были б тебе, удалому, подстать.
Без брата, сестры и жены — одинок,
Как будто вне сада взошедший росток.
Супругу достойную ты избери,
Тоску об Иране родном побори.
Уйдёт и в наследье оставит отец
5970 Тебе и страну, и престол, и венец.
Сокрыты в гареме владыки страны
В богатых уборах три девы-луны
Такие, что если бы месяц владел
Очами — на них неотрывно б глядел.
Трёх также гарем Герсивеза таит,
Блистательный род их вдвойне именит:
Им дед — Феридун, Афрасьяб им — родня;
Блистают венчанные, взоры маня.
Четыре — взрастают в покоях моих,
5980 Супругу ты можешь избрать среди них.
Все юны, и старшая дочь Джерире[229]
Соперниц не знает, подобна заре.
Коль взоры твои привлечет, пред тобой
Склонится красавица верной рабой».
Ответил царевич, исполнен любви:
«Прими благодарность и сыном зови!
Хочу породниться с семьёю твоей,
Красавиц других Джерире мне милей.
Отрадою будет, любимой женой,
5990 Искать я не стану супруги иной.
Признательность в сердце навек сберегу;
До гроба теперь у тебя я в долгу».
Пиран Сиавуша покинул тотчас;
К супруге, почтенной Гольшехр, воротясь,[230]
Сказал ей: «Готовь Джерире к торжеству;
Её Сиавушу, могучему льву,
Вручаю. От радости как не сиять!
Внук шаха Кобада отныне наш зять».
Красавицу пышно Гольшехр убрала;
6000 Венец состязался с сияньем чела.
Свежа, как весны благовонной расцвет,
Парчой, самоцветами, златом монет
Блистая и взору отраду даря,
Явилась невеста пред очи царя.
И вот Сиавуш близ жены молодой,
Сияющей ярче луны молодой
На золоте трона, в сверканьи камней;
Богатства давали без счёта за ней.
Подругой прекрасной любуется князь,
6010 Смеётся, от счастья лицом прояснясь.
Он радостен ночью и днём с Джерире,
Забыл о Кавусе, суровом царе.
Дни мчатся за днями, вертящийся свод
Царевичу милость за милостью шлёт.
Меж знатных мужей высоко вознесён,
Царю все милей и угоднее он.
[Пиран беседует с Сиавушем о Ференгис]
Однажды Пиран прозорливый, склонясь,
Сказал Сиавушу: «О доблестный князь!
Могуч предводитель туранских полков,
6020 Главой он возносится до облаков;
На свете ему ты дороже всего;
Ты — сердце, и разум, и сила его.
Коль с ним породнишься, как учит закон,
Возвысит тебя больше прежнего он.
Хоть дочь моя стала твоею женой,
Но знаю, для доли ты создан иной.
Пускай Джерире — образец красоты
И стал её милым избранником ты,
Но больше тебе подобает, мой зять,
6030 Алмаз, Афрасьябом взлелеянный, взять.[231]
Всех лучше его дочерей — Ференгис,[232]
На лик и на кудри взгляни и дивись!
Стройней кипариса красавицы стан,
Венец ей из мускуса чёрного дан.
Нет девы прекрасней, достойней, умней,
Сам разум склонится, как раб перед ней.
Такой ни Кашмир, ни Кабул не видал;[233]
Хочу, чтобы в жёны прекрасную дал
Тебе властелин. Породнившись с тобой,
6040 Блестящей тебя одарит он судьбой.
Велишь — Афрасьябу об этом скажу
И тем у владыки почёт заслужу».
На это Пирану сказал Сиавуш:
«С Создателем спорить под силу кому ж?
Когда повеленье Творца таково,
Напрасно противиться воле Его.
О милом Иране, знать, грежу я зря!
Не видеть мне больше Кавуса-царя,
Дестана, родного душе пестуна,
6050 Ростема, мне милого, словно весна,
Бехрама, Зенге, чей отец Шаворан,
Шапура и Гива, кем славен Иран.
С друзьями разлука навек суждена!
Отныне Туран мне — родная страна.
Готов я, сосватай, отца замени,
Но это до времени втайне храни».
И тяжко вздыхает он, грустью объят,
И очи без удержу влагу струят.
Ответил Пиран: «Кто рассудком не слеп.
6060 Смирится пред волей всемощных судеб.
Над всеми владыка — вертящийся свод;
To грозную кару, то милость он шлёт.
В Иране имел ты друзей дорогих,
Йездану вручил и оставил ты их.
Здесь ныне твой дом, здесь оставишь ты след;
К престолу иранскому доступа нет».
[Беседа Пирана с Афрасьябом]
Царевича скрытые думы узнав,
Пиран именитый к владыке держав
Направился, радостью светлой лучась,
6070 И все перед ним расступились тотчас.
Он долго стоял пред владыкой, и тот
Ему добродушно вопрос задаёт:
«В молчаньи зачем ты стоишь предо мной?
Чего ты желаешь от жизни земной?
Я в благе твоем вижу благо своё.
И рать и казну — всей страны бытиё
Я вверил тебе. Много взятых в полон,
Хоть их избавлением я устрашён,
На волю я ради тебя отпустил.
6080 Войну я по воле твоей прекратил.
Ни трона не жаль для тебя, ни мечей.
О многом иль малом — проси, не робей!».
Вождь мудрый промолвил владыке в ответ:
«Пусть вечно щедротами радуешь свет!
По милости царской я всем одарён:
И рать у меня, и богатства, и трон.
Поручено мне Сиавушем принесть
Царю от него сокровенную весть.
Просил он: владыке Турана скажи:
6090 „Я счастлив, меня прославляют мужи.
Как милым отцом, я лелеем тобой,
Немало доселе я взыскан судьбой.
Свадебный пир Сиавуша и Ференгис С рукописи Государственной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина
Супружества счастье даруй мне теперь,
К блаженству открой мне заветную дверь.
Тобой несравненная дочь взращена;
Дворец мой украсить могла бы она.
Я честью почел бы супругой назвать
Ту деву — зовет Ференгис ее мать“».
Задумался царь, обуял его страх,
6100 И вымолвил он со слезами в глазах:
«Когда-то я притчу тебе рассказал,
Но отклика в сердце твоем не сыскал.
Мне муж прозорливый, чей разум высок,
Такие слова в назидание рек:
О ты, что воспитывать львёнка готов!
Добра от своих не дождёшься трудов.
Усердствуя, вырастишь полного сил —
Смотри, чтоб расцветший тебя не сгубил.
Лишь когти окрепнут, он прежде всего
6110 Набросится на пестуна своего...
Я помню, к тому ж, предсказанье жрецов,
Седых звездочетов, благих мудрецов.
Подняв астролябии к солнцу, они
Поведали мне, что в грядущие дни
Немало страданий великих и бед
Мне внук принесёт, народившись на свет.
Державный венец и дворец, и казна,
И войско моё и родная страна —
Все будет разгромлено, сгинет в огне,
6120 И в мире приюта не сыщется мне.
Престол мой наследственный вырвет из рук,
Погибели злой обречёт меня внук.
Я вижу: гадатели были, правы,
Судеб начертанье свершится, увы!
Воинственный отпрыск двух царских семей
Всю землю увидит под властью своей.
Безжалостно будет Туран разорён,
И рухнет во прах мой блистательный трон.
Как древо растить, если знаю: таят
6130 И плод, и листва истребительный яд?
Сольются черты столь различные в нём,
Что их ты сравнил бы с водой и огнём.
Кто знает, к Турану потянется он
Иль дух его будет Ираном пленён?
К чему смертоносную трогать змею,
Опасности жизнь подвергая свою?
Доколе захочет, пребудет со мной,
Любимый и чтимый, как брат мой родной.
Когда пожелает — в Иран отряжу,
6140 С почётом невиданным в путь провожу,
И сына верну я в объятья отца,
Покорен заветам благого Творца».
Пиран, отвечает ему: «Властелин,
Ты сердце избавь от забот и кручин.
Поверь, если станет отцом Сиавуш,
Сын будет разумный и праведный муж.
Припомни, нам лгут звездочёты порой.
Вняв разуму, брак Сиавуша устрой.
Двух тронов наследник, велик и могуч,
6150 Венчанной главой вознесётся до туч,
С кобадовой кровь Феридуна сольет:
Бывал ли знатней и блистательней род?
А если иное тебе суждено,
Уловкой судьбу не смягчить всё равно.
То будет, чему предназначено быть;
Беду осторожностью нам не избыть.
Деянием столь благодетельным ты
Заветные все утолил бы мечты».
Промолвил, яладыка Пирану в ответ:
6160 «К худому не может вести твой совет.
Тебе повинуясь, согласье даю:
Надеюсь на мудрую помощь твою».
Пиран поклонился царю до земли,
Уста славословие произнесли.
Затем удалился, и добрую весть
Тотчас поспешил Сиавушу принесть.
За чашей они просидели всю ночь,
Вином отгоняя все горести прочь.
[Свадьба Сиавуша и Ференгис]
Лишь солнце явилось, слепя красотой,
6170 Сияя на небе, как щит золотой,
Свой замок покинул достойный Пиран.
Конь резвый, летя, как степной ураган,
Его ко дворцу Сиавуша принёс.
Вошёл он, и князю хвалу произнёс,
И молвил: «Готовься же, царская дочь
Пожалует гостьей к тебе в эту ночь.
Приказывай, гостье готов я служить,
Заботой усердной её окружить».
У князя горит от смущения лик;
6180 Пирана стыдясь, головой он поник:
Тот дочь ему отдал — бесценный залог,
Как душу лелеял, как сына берёг.
«Свершай все, что хочешь,— был князя ответ,—
Здесь тайн от тебя, многодоблестный, нет».
Лишь это услышал, домой поспешил
И все по обряду Пиран совершил.
Ключи от хранилищ, где тканей запас,
Гольшехр умудрённой вручил он тотчас,
(Та старшей в гареме Пирана была,
6190 Разумною, доброй женою слыла.)
Всё лучшее, взяв у супруга ключи,
Достала она: из Китая парчи
На тысячу мантий; и множество блюд,
С которых сапфиры сияние льют;
Иранских подносов, ковшей дорогих.[234]
Нош тридцать верблюжьих — сосудов других;
Два дивных венца, ослепляющих взор,
Цепь, серьги, подвески — весь царский убор;
Ковры расписные — вьюков шестьдесят,
6200 Три царских одежды, что дивно блестят
Узорами лалов на поле златом...
Нет счёта дарам, как посмотришь кругом!
Престол и скамьи золотые с боков,
Три пары алмазно-златых башмачков.
Две сотни нарядных рабынь, — у любой —
Две чаши, в них мускус и лучший алой;
И триста рабов — все в шеломах они.
Сто знатных мужей из ближайшей родни,
Взяв чаши с шафраном и амброй, пошли;
6210 За ними Гольшехр и сестёр понесли
В носилках златых, под богатой парчой;
Ряды за рядами проходят чредой.
Сто тысяч динаров с собою взяла
Гольшехр и народу затем раздала.
Со всеми дарами пришли к Ференгис,
Во славу её похвалы раздались.
И землю целуя, Гольшехр говорит:
«Привет сочетавшейся с Солнцем Нахид!».
Меж тем поспешил к Сиавушу Пиран
6220 И с ним властелин, возглавлявший Туран.
Царевичу в жёны царевну отдав,
Как требовал веры священный устав,
Свидетелям брак узаконить велят;
«Скреплён договор и закончен обряд.
Шлет вестника ветра быстрее, Пиран
К супруге; наказ ей торжественно дан
Скорей Ференгис к Сиавушу привесть.
И вот до невесты доносится весть:
«Лишь вечер наступит, царевна-луна
6230 Дворец Сиавуша украсить должна».
Спешат Ференгис нарядить поскорей,
Цветами украсили волны кудрей.
В чертоги царя молодого идут,
К нему луноликую деву ведут.
И пробыли вместе они до светла,
И с каждым мгновеньем любовь их росла.
Вокруг всё живое не спало семь дней,
Семь дней пустовали жилища людей.
Весь край — что огнями сияющий сад,
6240 Повсюду веселье и песни звучат.
[Афрасьяб вручает царство Сиавушу]
Ещё миновало семь дней с той поры.
Готовит владыка для князя дары:
Немало коней и овечьих отар,
Кольчуг и шеломов, горящих, как жар,
Арканов, булав и одежд дорогих,
Динаров и много сокровищ других.
И земли ему до Чин-моря даны,
Где грады богатые возведены —
В уделе том сотни фарсангов длины,
6250 Никто б не измерил его ширины.
Владыка, по царским законам, указ
Велев нанести на тончайший атлас,
Его к Сиавушу послал во дворец,
С указом престол золотой и венец.
Большое устроил затем торжество:
Откуда б и кто ни пришел, у него
И стол находил, и кувшины с вином,
Ел, пил, уносил и с собою притом
Так много, что после под кровлей своей
6260 Ещё угощался семь дней и ночей.
Темницы для узников царь отворил,
Блаженствуя, людям блаженство дарил.
Семь дней пировали, пришел на восьмой
С Пираном к царю Сиавуш молодой.
Властителю оба хвалу вознесли:[235]
«О ласковый, щедрый владыка земли!
Пусть жизнь твоя радостью будет полна,
От горя да сгорбится вражья спина!».
К себе, под высокие своды дворца
6270 Вернулись затем, прославляя Творца.
Так минул покойно и радостно год,
Страданий и бедствий не слал небосвод.
Однажды царя Афрасьяба посол
Со словом таким к Сиавушу пришёл:
«Привет посылает тебе властелин
И молвит: „О славный водитель дружин!
До Чина простёртый, обширный свой край
Объехать не хочешь ли? В путь выступай.
По нраву тебе коль отыщется град,
6280 Что сделать столицею будешь ты рад —
Останься и весело там заживи,
И счастье — своим неизменно зови“».
Той речью обрадован царь молодой.[236]
Литавры и трубы запели; с собой
Ведет Сиавуш закалённых бойцов
И множество перстней везёт, и венцов,
Походных шатров и оружья. Меж тем,
В дорогу собрался и царский гарем.
Воссела в парчовом шатре Ференгис,
6290 И вышел обоз, и бойцы понеслись.
Хотена достигли, веселья полны;[237]
Их знатные витязи той стороны
Встречают; там издавна княжил Пиран,
Край верен был князю. Раскинули стан,
И месяц — условленный ранее срок —
Гостили, не зная забот и тревог.
В пирах Сиавуш проводил день за днём;
То мчится на лов, то сидит за вином.
Но вот, откликаясь на крик петухов,
6300 Донесся кимвала походного зов.
Властитель направился к землям своим,
Пираном ведомое войско — за ним.
Навстречу — лишь это успела узнать —
К царю поспешила верховная знать,
От вести благой ликованья полна;
Как в праздник, украсилась пышно страна.
Такое веселье везде началось,
Что небо, ты скажешь, с землёю слилось.
Шум, трубное пенье — того и гляди
6310 Вдруг выпрыгнет сердце твое из груди.
Дошли до селенья, пленявшего взор:
С одной стороны — моря синийпростор,
Высокие горы с другой стороны,
Леса заповедные дичи полны,
Древесная сень и журчащий родник—
Здесь юношей стал бы и дряхлый старик.
Пирану сказал Сиавуш: «Этот край
Влечёт мое сердце, земной это рай.
Воздвигну я здесь благодатный приют,
6320 Где взоры и сердце отраду найдут.
Просторный и светлый раскинется град;
Дворец — что ни дом, что ни улица — сад.
Здесь замок хочу возвести до луны,
Какой подобает владыке страны».
«О мудрый,— Пиран отвечает ему, —
Свершай, что угодно душе и уму.
Прикажешь, дворец до луны вышиной
Воздвигну — ты властен во всём надо мной.
О землях, богатствах не думаю я,
6330 Ты, славный, — отрада земная моя».
«Величия древо, — сказал Сиавуш, —
Взрастил ты, о мудрый и доблестный муж!
Богатство и счастье обрёл я не сам,
Я ими твоим лишь обязан трудам.
Такую построим столицу, чей вид
Блистательный, стройный весь мир удивит».
[Сиавуш строит город Канг]
Вновь двери сказания растворены,[238]
Спою о деяньях седой старины,
О Канге, прославленном граде, что встарь
6340 Возвел Сиавуш, многодоблестный царь.
Сначала Йездану хвалу воздадим.[239]
Мир зримый Им создан и тот, что незрим.
Все сущее, знай, двуедино; един
Лишь Он, Вседержитель, миров Властелин.[240]
Немало достойных покинули свет,
Здесь вечно и ты не пребудешь, о нет!
Где, вспомни, венчанные главы царей,
Отважных, прославленных богатырей!
Где полные знаний мужи-мудрецы,
6350 Науки подвижники, слова жрецы!
Где нега и скромность пленительных дев,
Их сладкие речи, их нежный напев!
Где тот, кто приют среди каменных скал,
Со славой и счастьем расставшись, искал!
Где тот, кто главой возносился до туч,
Кто с тиграми бился, бесстрашен, могуч!
Все взяты могилой, все скрылись во мгле.
Блажен, кто посеял добро на земле!
Из праха мы все и поляжем во прах,
6360 От зла да удержит нас праведный страх.
Исчезнем, но жизни продолжится путь,
Дверь тайны извечной не нам отомкнуть.
Нас мир поучает вседневно; твой дух
Ужели к его поучениям глух?
Достигнув шестидесяти и шести,
Земную тщету от себя отмети.
Ровесники с миром расстались давно,
Его удержать и тебе не дано.
Когда назиданием не убеждён,
6370 Послушай предания древних времён
О славных царях, о героях благих:
Иль хочешь ты быть долговечнее их,
Возжегших святой справедливости свет,
Украсивших, благоустроивших свет?
О городе Канге сказанье теперь
Послушай, и разумом светлым поверь,
Что нет ему града второго подстать,
И края отрадней нигде не сыскать.
Усердным трудом Сиавуш в старину
6380 Тот город воздвиг и украсил страну.
Лежит за рекою безбрежный простор:[241]
Пустыня, куда бы ни кинул ты взор.
Минуешь её — города пред тобой,
И сердцу отраду дарует любой.
А дальше, безмерно крута, высока,
Возносится горная цепь в облака.[242]
Узнай же: там крепость на круче стоит,[243]
И город она за стенами таит.
Фарсангов до сотни — окружность горы.[244]
6390 Вершины — как очи твои ни остры —
Увидеть не сможешь, и в крепость пути
Не сыщешь: в ворота лишь можно войти.
Вкруг города встала громада стены,[245]
В ней больше чем тридцать фарсангов длины;
На этой стене даже горстка мужей
Защитой бы стала твердыне своей,
Хотя бы напало сто тысяч бойцов,
Закованных в сталь верховых удальцов.
Проникнув за стену, увидишь ты град,
6400 Где взоры чарует то замок, то сад;
Роскошные бани, журчание вод,
Украшены улицы, весел народ.
Уйти не захочешь из этой страны!
Косули в лугах, горы дичью полны.
Фазан, куропатка и пёстрый павлин
Тебе попадутся средь гор и долин.
Везде ликование, как на пиру.
Не холодно в холод, не жарко в жару.
Струятся потоки, сердца веселя,[246]
6410 Не блекнет в весеннем уборе земля.
И немощных там не увидишь; весь край —
Цветник благовонный, сияющий рай.
Град мерой персидской измерь — ширины
В нем тридцать раз тридцать и столько ж длины.
Дивит высотою крутая гора:
Фарсанг — до вершины, иль все полтора.
Долину увидишь, пройдя перевал,
Прекрасней которой никто не знавал.
Объехав Туран, для себя её встарь
6420 Избрал Сиавуш, полный доблести царь.
Он мудростью славы всесветной достиг:
Вторую вкруг города стену воздвиг,
Для этого камень с извёсткою взяв
И мрамор, и ныне забытый состав.
Сто рашей — той крепкой ограды длина,[247]
И больше чем тридцать — ее толщина;
Бессильны пред ней и стрела и таран.
Но лучше ты сам отправляйся в Туран,
Воочью увидеть её поспеши,
6430 Иначе певца заподозришь во лжи.
На выси крутой неприступна стена,
Возносится на два фарсанга она.
Не видно земли, сколько вниз ни глядеть,
На ту высоту и орлу не взлететь.
Затратив немало усилий и дней,
Во имя величья державы своей
Построил владыка невиданный град,
Пленяющий сердце, ласкающий взгляд.
Вкруг дивных дворцов зеленели сады,
6440 Душистые зрели на ветках плоды,
Фиалка и роза, нарцис и тюльпан
Вокруг разливали волшебный дурман.[248]
Светла и прекрасна столица была,
И не было дивным богатствам числа
В чертоге, достойном верховных владык,
Достойном того, кто могуч и велик.
[Сиавуш беседует с Пираном о будущем]
Однажды, объехав окрестности все
С Пираном, прославленным сыном Висе,
Такие успев уголки посетить,
6450 Что старому юность могли возвратить,
Властитель верхом возвращался домой.
Он ехал неспешно, в печали немой,
И вдруг говорит звездочёту: «Скажи,
Но только, смотри, без увёрток и лжи:
Мной город блистательный сооружён —
В нем счастлив я буду иль горем сражён?»
Глава звездочётов промолвил в ответ:
«Тебе благодати в том городе нет».
И царь на провидца прикрикнул в сердцах,
6460 Но слёзы блеснули на царских очах.
Ослабив поводья, вперед не спеша
Он едет, тревогой объята душа.
«Владыка, — Пиран прозорливый спросил, —
От горя какого лишился ты сил?»
А тот отвечает: «Покой мой исчез,
Страшусь приговора высоких небес.
Как дивно ни блещет мой царственный дом,
Как много сокровищ ни собрано в нём,
Все в руки врагу моему попадёт,
6470 Всесильный раздавит меня небосвод.[249]
Мой город прекрасен, — такой красоты
Нигде на земле не увидел бы ты.
Его помогли мне искусно создать
Удача, рассудок, Творца благодать.
Мой стройный дворец выше горных вершин.
Главой достигает он светлой Первин.[250]
Поныне я, град украшая, тружусь,
Твореньем любимым всё больше горжусь.
Когда же невиданно он расцветёт,
6480 Исполнен сокровищ и дивных красот —
Мой город отнимет безжалостный рок,
Другому отдаст озарённый чертог.[251]
Увы, недалек моей жизни конец,
Не нужен мне будет высокий дворец.
Не я наслажусь им, не сын мой родной,
Не родич, не друг, почитаемый мной, —
Царить в нем владыке туранской страны;
На смерть он осудит меня без вины.
Таков небосвода извечный закон:
6490 То горе, то счастье нам жалует он».
«О славный, — ему отвечает Пиран, —
Напрасно тревогою ты обуян.
Надёжна, как царского перстня печать,[252]
Властителя дружба. Тебя защищать
Он станет, и я наш священный союз
Хранить до последнего вздоха клянусь.
Не дам на тебя даже ветру дохнуть,
Не дам волоска на тебе шевельнуть!»
«О славный, — услышал воитель в ответ, —
6500 Твоя доброта мне отрада и свет.
Да здравствуешь, бодрый, исполненный сил!
Дозволь, чтобы тайну тебе я открыл.
Я волю Йездана познал, я не слеп,
Открылись душе начертанья судеб.
Завесу сорву я с грядущего дня;
Про все, что постигнет мой град и меня,
Услышь, дабы после подумать не мог:
Несчастный не знал, что судил ему рок!..
Тебе, о Пиран, предводитель мужей.
6510 Поведаю ныне о доле своей.
Недолгое время, узнай, пролетит,
По воле владыки Турана убит
Безвинно я буду враждебной рукой,
Престол мой займет повелитель другой.
Ты честен, ты верность хранить мне готов,
Но грозных небес приговор уж таков!
Мне вражьи наветы готовят беду,
Я жертвою жребия злого паду.
Иран на Туран ополчится тогда,
6520 Вновь смуту зажжёт роковая вражда,
Вновь звоном мечей огласятся поля,
Наполнится горем великим земля.
Лиловы и алы, желты и черны,
Взовьются знамена иранской страны.
Немало в Туране захватят добра,
Алмазов и золота, и серебра.
От конских копыт изнеможет страна,
И станет в потоках вода солона.
В речах и делах безрассудных своих
6530 Раскается после владыка, но их
Назад не вернуть, не загладить, когда
Разгромлены сёла, горят города.
Стон встанет повсюду, весь мир закипит,
Услышав, что я Афрасьябом убит.
Так, верно, назначило небо с высот;[253]
Что небом посеяно, то и взрастёт.
Вкушая, даря, не тужи ни о чём,
Жить станем, а смерть подоспеет — умрём.
Казной не гордись, не страшись нищеты!
6540 Покинув земное убежище, ты
Другому оставишь казну,— для чего ж
Лелея врага, на земле ты живёшь?..»
Внимая словам Сиавуша, Пиран
Невольной тревогою вдруг обуян.
Он мыслит: «Несчастью себя я обрёк,
Коль вправду познать он грядущее смог.
Не я ли, посеяв раздор и вражду,
В Туран Сиавуша завлёк на беду?[254]
Забыл я владыки разумный наказ,
6550 Хоть слышать его доводилось не раз».
Но сердце свое успокоил затем:
«Небес начертанья разгаданы кем,
И стали откуда известны ему?
Он, знать, по Ирану опять своему
Тоскует, припомнив Кавуса и трон,
И светлое счастье минувших времён.
Печалью предчувствия те внушены
Ему, вдалеке от родимой страны».
Весь путь рассуждали об этом они,
6560 Пытаясь провидеть грядущие дни.
Но вот воротились мужи во дворец,
С коней соскочили — беседе конец.
И стол золотой перед ними накрыт,
И пенятся чаши, и песня звенит.
[Афрасьяб посылает Пирана в объезд своих земель]
Неделю в весельи они провели
За чашами в честь властелинов земли.
На утро восьмое, едва рассвело,
Письмо от владыки Турана пришло.
6570 Пирану приказ посылал властелин:[255]
«К Чин-морю с дружиной спеши, исполин.
Оттуда направься к индийской стране
И далее, к Синду. Подвластные мне
Державы объехав, с них дань собери
И землю хазаров мечом покори».
Пред замком разносится клич удалой,
И меди бряцанье встаёт над землей.
Немало к вождю собралось удальцов,
Войной закалённых, отважных бойцов.
Они под водительством богатыря
6580 В поход собрались по веленью царя.
Дары без числа предводитель мужей
Прощаясь, вручил Сиавушу: коней
С блистающей сбруей, со златом мошны.
И войско увел из родной стороны.
[Сиавуш строит Сиавушгорд]
В глубокой ночи, погоняя коня,
Гонец Афрасьяба быстрее огня
Примчался с посланьем; как небо, оно
И света, и милости было полно.
Писал он: «С тех пор, как с тобой разлучён,
6590 Я счастья не знаю, мой дух удручён.
Узнай же, в Туране успел я, любя,
Достойную землю найти для тебя.
Быть может, увидев, полюбишь её,
И радость наполнит твое бытиё.
Ты, доблестный, этой земли падишах,[256]
Повергни же головы вражьи во прах!».
Собрал караван Сиавуш и тотчас
В путь выступил, царский исполнив наказ.
За ним десять тысяч неслись удальцов,
6600 Иранских бойцов и туранских бойцов.
Верблюдов отборных с ним тысяча шла,[257]
И не было грузам богатым числа.
Сто рыжих верблюдов с дирхемами шли,
А сорок верблюдов динары везли,
Шатрами все прочие нагружены,
И каждый шатёр — для нарядной жены.
Горят на венцах, ослепляя глаза,
Алмазы и яхонты, и бирюза.
С вьюками, где мускус и лучший алой,
6610 С шелками, дивящими взоры красой —
Их Чин поставляет и Мыср, и Иран —[258]
Шел в тридцать верблюдов ещё караван.
Вот с места и вождь, и дружина снялись
И в солнечный Хоррембехар понеслись.[259]
Там град задожил он, украсив страну,
В длину два фарсанга и два в ширину.
Высокий дворец в этом граде возник,
Сад, полный прохлады, и пёстрый цветник.
И роспись везде на стенах галерей:
6620 Сраженья, охоты, забавы царей.
Там шахов иранских престол золотой,
Кавус на престоле в венце с булавой,
И подле престола Ростем-великан,
И Заль и Гудерз — весь воинственный стан.
Там царь Афрасьяб с грозной ратью своей,
Пиран с Герсивезом, грозою мужей...
Молва облетела Иран и Туран
О крае прекрасном — жемчужине стран, —
О городе стройном, где жизнь весела,
6630 Где в небо уходят дворцов купола,
Где славятся доблестью богатыри,
Где слышится голос певца до зари.
И стал называться он Сиавушгорд,
И каждый блистательным городом горд.
[Пиран посещает Сиавушгорд]
Пиран, из похода назад возвратясь,
О городе славном услышал тотчас.
В Туране везде воздаётся хвала
Творенью владыки, чья слава светла:
Там стройные замки, сады, цветники,
6640 И горы вокруг, и луга у реки.
Он тут же решился направиться в путь—
На город, царём возведённый, взглянуть.
И тысячу в славной дружине своей
Мудрейших, достойнейших выбрав мужей,
В поход на конях быстроногих повёл,
Лишь срок отправляться в дорогу пришёл.
И вот Сиавуш знаменосную рать
Выводит желанного гостя встречать.
Увидел Пиран молодого царя
6650 И спешился, радостью светлой горя.
И царь с вороного коня соскочил,
В объятья Пирана-вождя заключил.
И вместе затем Сиавуш и Пиран
В прославленный град повели караван.
Гость видит: пустыня, где в прежние дни
Сухие колючки серели одни,
Исчезла, царем обращённая в град,
Прекрасный как светоч, отрадный как сад.
По городу ездили долго, и вот
6660 Хвалу Сиавушу Пиран воздает:
«Не будь у тебя благодати царей
И знаний, и мудрости светлой твоей,
Не мог бы возникнуть столь дивный приют,
Где рядом искусство и радость живут.
Он, созданный даром чудесным твоим,
Да будет во веки прославлен и чтим!
Пусть внукам в наследье достанется он,
Сияньем великих побед озарён!».
С восторгом тот сказочный град обозрев,
6670 Дворец Сиавуша и сад осмотрев,
Увидел царицы роскошный чертог,
Что взоры не менее радовать мог.
Их встретила дочь Афрасьяба-царя,
Посланцу улыбки и злато даря.
Воссев на престол, оглядел он покой,
Увидел прислужниц пленительный рой,
И дань восхищения отдал дворцу,
Хвалу вознося всеблагому Творцу.
От снеди бесчисленной ломится стол.[260]
6680 Вино и певцы... Пир горою пошел!
Семь дней пировали, веселья полны,
Порой веселы, а порою хмельны.
На утро восьмое воитель поднес
Дары, что с собой из похода привёз.
Там были и жемчуг, и пламенный лал,
Венец, что алмазами взор ослеплял,
Парча, и в попонах из шкур скакуны,
Что в беге стремительном вихрю равны.
Вручил Ференгис ослепляющий взор
6690 Венец, ожерелье — весь царский убор,
И после собрался в Хотен, говоря,
Что время приспело увидеть царя.
Помчался и, в замок к себе возвратясь,
В покои жены устремился тотчас.
Увидев Гольшехр, говорит ей Пиран:
«Кто рая не видел, где правит Резван,[261]
Пусть мчится в обитель счастливую ту, —
Увидеть воочью о рае мечту.
Чтоб радостью сердце свое осветить,[262]
6700 Ты град Сиавуша должна посетить.
А сам ещё лучше он града того,
Со светочем утра сравнишь ты его —
Так блещет на троне своем Сиавуш,
Великий, исполненный мудрости муж.
Красе Ференгис подивишься: она
С ним рядом сияет, что в небе луна!».
К царю устремился затем богатырь,
Как чёлн, рассекающий водную ширь.
Сперва про свершённый поход рассказав,
6710 Как дань собирал он с подвластных держав,
Как выиграл в Хинде с врагами войну,
И как покорял за страною страну.
Поведал затем о делах, что сумел
Свершить Сиавуш, хитроумен и смел.
Расспрашивал долго владыка о нём,
Как правит он в крае и в граде своём.
Пиран отвечал: «Если житель земной
В небесном краю побывал бы весной,
Тот край он от рая бы не отличил
6720 И с солнцем бы он Сиавуша сравнил.
Подобного града средь ведомых стран
Не знали — хоть Чин обойди, хоть Туран.
Там замки, дивящие разум и дух,
Журчание вод, веселящее слух...
Куда бы ни кинул внимательный взор,
Ничто заслужить не могло бы укор.
Увидел я стройный дворец Ференгис —
В нём будто лучи всех алмазов слились.
Когда б из небесных пределов Соруш[263]
6730 Спустился — он более чем Сиавуш
Не мог бы тебя восхитить красотой,
И царственной мудростью, и добротой.
К тому ж отдохнули от долгой войны,
Желанный покой обрели две страны.
Да будет дано тебе в мире и впредь
И разумом и правосудьем греметь!»
Внимает владыка, на сердце светло:
Могучее древо плоды принесло!
[Афрасьяб посылает Герсивеза к Сиавушу]
Призвал Герсивеза, пиранов рассказ
Ему передал и добавил наказ:
6740 «Ты радостью сердце свое озари,
Отправься и Сиавушгорд обозри.
Всем сердцем наш край Сиавуш полюбил,
Давно об Иране своем позабыл.
Ему не видать уж Кавуса-царя,
Ростема, забульского богатыря,
Гудерза, Бехрама, иранскую рать,
И палицу впредь ему в руки не брать,
В пустынной дотоле, безлюдной стране
6750 Построил он город, подобный весне.
В роскошный дворец Ференгис водворил,
Почётом и счастьем её одарил.
Итак, собирайся и в путь выступай,
Спеши к Сиавушу в прославленный край.
Почтенье величью его окажи:
Увидишь на троне — язык придержи.
В час пира, средь шумных забав на лугу,
Когда властелин в многолюдном кругу,
Ему уваженье являй и любовь,
6760 При витязях всюду его славословь.
Дары собери для него поценней:
Динары и перстни, венцы и коней,
Одежды из лучшей китайской парчи,
В алмазах престол, кушаки и мечи,
Ковры, благовонья, всё лучшее — сплошь
Из благ, что в хранилищах тайных найдёшь.
А также дары отвези Ференгис.
Приветствуя, на похвалы не скупись.
Коль будет хозяин приветлив и рад,
6770 Побыв две недели, покинешь ты град».
Вот в путь Герсивез именитый готов,
С ним тысяча конных туранских бойцов.
Помчались мужи, пыль взметнув до небес, —
Их в град Сиавуша привёл Герсивез.
Услышал о том Сиавуш, и гостей
Встречать он выходит с дружиной своей.
Обняв именитого богатыря,
Спросил Сиавуш о здоровьи царя.
Гостей во дворец отвели, а уж там
6780 Готовы покои вождю и бойцам.
На утро к царю Герсивез поспешил,
Дары и посланье с поклоном вручил,
Взглянул Сиавуш и зарделся, как мак,
При виде тех милостей щедрых и благ.
Велит он коня своего оседлать,
Вослед поскакала иранская рать —
Проехали с гостем по улицам всем
И в царский дворец воротились затем.
[Рождение Форуда, сына Сиавуша]
Примчался гонец, пред владыкой своим
6790 Предстал он с отрадным известьем таким:
«У дочери ратного богатыря
Родился младенец, хорош, как заря;[264]
Форудом достойным его нарекли.[265]
Едва до Пирана те вести дошли,
Средь ночи он мне и другому гонцу
Велел их доставить владыке-отцу.
Еще возлежала на пышном одре[266]
Младенца светлейшая мать Джерире.
Но ею приказ был прислужницам дан;
6800 Те кисть малыша окунули в шафран
И тут же ладонь приложили к письму.
Сказал мне Пиран: «К зятю мчись моему,
Поведай: Всевышний, Кем держится свет,
Послал мне отраду на старости лет».
Владыка ответствовал: «Царственный трон
Да будет Форудом навек озарён!».
Он столько дирхемов гонцу подарил,
Что нёсший дирхемы остался без сил.
Сказал Герсивез, предводитель дружин:
6810 «Ликует Пиран, словно он — властелин!»
Все двинулись тут к Ференгис — поскорей
Отрадную новость поведать и ей.
Из кости слоновой престол во дворце,
Царица на нём в бирюзовом венце
Красою сияет, как в небе луна,
Рабынями юными окружена.
С престола сошла и поклон отдала,
Спросила, трудна ли дорога была.
Ответил, но втайне разгневался он,
6820 Величием царственным тем уязвлён.
Подумал: «Дай срок, пролетит ещё год,
Над всеми себя Сиавуш вознесёт.
Ведь ныне владеет он целой страной,
И ратью, и троном и царской казной».
От зависти свет Герсивезу не мил,
Но гнев он в душе глубоко затаил.
Сказал Сиавушу: «Будь счастлив, труды
Твои не пропали, обильны плоды!».
Поставили троны под сводом дворца,
6830 Воссев, для веселья раскрыли сердца.
Алмазами дивными троны цвели.
Пришли музыканты, и гости пришли;
Запели свирели и руды поют,
Веселие в души пирующих льют.
[Сиавуш играет в конное поло]
Вот солнце завесу с себя совлекло,
Даруя вселенной и свет и тепло.
И царь на ристалище с первым лучом
Примчался для конной забавы с мячом.
Мяч бросил сперва Герсивез удалой,
6840 К мячу Сиавуш устремился стрелой,
Ударив човганом, обрёл торжество.
Соперника он посрамил своего.
Мяч кверху взлетел и мгновенно исчез,
Как будто притянутый силой небес.
Тогда именитый промолвил бойцам:
«Играйте, досталось ристалище вам».
Помчались иранские воины вскачь,
И мигом отбит у противников мяч.
Доволен победою рати своей,
6850 Царь выпрямил стан, кипариса стройней.
Приходит метания копий черёд.
Престол золотое сияние льёт,
Сидят на престоле два славных вождя,
За той богатырской потехой следя.
Летя, словно по полю вихрь, ездоки
Сражаются; копий удары метки.
Владыке хвалу Герсивез воздаёт:
«От предков венчанных ведёшь ты свой род,
Но доблестью род свой затмил ты, о вождь:
6860 Яви пред туранцами доблесть и мощь!
В ход лук свой и стрелы пусти, и копьё,
Во всём покажи нам искусство своё».
Князь, веру в себя неизменно храня,
Покинул престол и вскочил на коня.
Вот связаны вместе пять крепких кольчуг;
Поднять и одну — труд немалый для рук.
Связав, положили средь поля все пять,
И смотрит, полна нетерпения, рать.
Властитель копьё поднимает своё,—
То было отца боевое копьё,
6870 Служившее в мазендеранских боях,
На тигров лесных наводившее страх,—
С тем грозным копьём мчится по полю он;
Узду натянул и, как яростный слон,
Ударил в кольчуги, подкинул их ввысь,
И звенья, не выдержав, разорвались;
Поймал их копьём и на нём повертел,
И мигом забросил, куда захотел.
Помчались вослед Герсивезу бойцы,
6880 Огромными копьями бьют удальцы,
Но сколько ни тщатся мужи, ни на пядь
Не могут кольчуги с земли приподнять.
Четыре гилянских щита Сиавуш[267]
Сложил, две брони богатырских к тому ж.
Лук взял он и стрелы свои; коли счесть,
Три было в руке и за поясом шесть.
Он лук оснастил, крепко стиснул бока
Коню боевому, и видят войска:
Щиты и брони — все пробила, прошла
6890 Того молодого владыки стрела.
Вслед первой он прочие стрелы подряд
Послал: стали славить его стар и млад.
«Великий Йездан! — отовсюду неслось, —
Все стрелы прошли до единой насквозь!»
«О доблестный царь! — Герсивез возгласил. —
Иранцев ты всех и туранцев затмил.
Теперь на ристалище вместе с тобой
Поскачем, пред взорами ратников бой
Начнем врукопашную, за кушаки
6900 Схватившись, как в яром бою седоки.
В Туране второго, как я, не сыскать,
Коню моему не найдется подстать,
А ты средь иранцев не знаешь в борьбе
Отвагой и мощью подобных себе.
Коль силы найдётся довольно в руках
И будешь ты мною повержен во прах —
Склонишься тогда ты пред силой моей,
Признаешь: я в битве искусней, смелей.
А если во прах ты повергнешь меня —
6910 Не витязь я более с этого дня».
«Не надобно так говорить,— Сиавуш
Ответил,— ты выше, о доблестный муж!
Коню моему повелитель — твой конь,
Мне светит твой шлем, как священный огонь.[268]
С туранцем другим повстречаться бы мне,
Но в дружеской схватке, не в ярой войне!»
«О доблестный,— был Герсивеза ответ,—
Вреда от потехи воинственной нет.
Друг друга за пояс схватив, поведём
6920 Бой честный, худого не вижу я в том».
«Неправ ты,— звучит Сиавуша ответ,—
Мне биться с тобой, именитый, не след.
Борцов поединок — ведь это война,
Где ярость под ясной улыбкой видна.
Ты месяц к копытам коня своего
Повергнуть бы мог, брат царя самого.
Любым повеленьям твоим покорюсь,
Но битва расторгнуть грозит наш союз.
Коль хочешь ты видеть, я в битве каков,
6930 Могу ль побеждать удалых ездоков —
Из свиты своей призови храбреца,
Ему быстроногого дай жеребца.
Поверь мне, я в грязь не ударю лицом
На поле борьбы пред тобой, удальцом».
Умолк Сиавуш, многодоблестный князь,
По нраву та речь Герсивезу пришлась.
Спросил он, окликнув туранскую рать:
«Кто хочет из витязей славу стяжать, —
Сойтись с Сиавушем один на один?
6940 Кем будет повергнут во прах властелин?».
Не слышно ответа. Из витязей всех
Один лишь откликнулся Горуй-Зерех.[269]
«Я, — молвил он, — выйти отважусь на бой,
Когда не найдётся соперник другой».
Поморщился царь, брови хмурые свёл —
Горуя противником равным не счёл.
Князь вымолвил: «Полно, досаду рассей!
Горуй ведь — сильнейший из наших мужей».
Ответ был: «Коль битва моя — не с тобой,
6950 В глазах моих жалок соперник любой.
Вели, не один пусть выходит — вдвоём,
Во всем боевом снаряженьи своём».
И новый противник, Демур-великан,[270]
Которому равных не видел Туран,
Летит к Сиавушу быстрее, чем дым,
Готовый померяться силою с ним.
Приблизились оба — Горуй и Демур,
И каждый из них неспокоен и хмур.
Владыка за пояс Горуя схватил,
6960 Ремень богатырской рукою скрутил.
И тотчас повержен во прах великан,
Не надобны ни булава, ни аркан.
Затем обернулся к Демуру и вдруг,
Сжав плечи ему всею силою рук,
С седла его сбросив, могучий герой
Поверг в изумленье весь воинский строй;
Демура легко к Герсивезу повлёк —
Так птицу нести он под мышкой бы мог,
И тут же бойца отпустив, на престол
6970 С улыбкой весёлой беспечно взошёл.
Гнев ярый, меж тем, Герсивезом владел;
От злобы завистник лицом пожелтел.
Вступили затем в озарённый дворец —
Ты скажешь, на небо вознес их Творец![271]
Внимая певцам, пировало семь дней
Собранье великих и славных вождей.
Но в путь Герсивезу пора выходить.
Царевич торопится сердце излить
В письме к Афрасьябу; приветствий оно
6980 И пламенных благословений полно.
Дары для царя повелел он собрать,
И весело город покинула рать.
Толкуют бойцы, восхищенья полны,
О славном царе, о красотах страны.
Но ярость в душе Герсивеза горит,
Он мыслит: «Как много мы терпим обид!
Такой из Ирана явился к нам гость,
Что в сердце и стыд закипает, и злость.
Горуя с Демуром, столь славных мужей,
6990 Воинственных, лютых, как львы, силачей,
Злой хваткою тот ненавистный боец
Унизил, поверг, обесславил вконец.
Не то ещё будет! Безумство, царем
Свершённое, кончится вряд ли добром».
[Возвращение и навет Герсивеза]
Он скачет, не зная покоя и сна,
И вот уж столица Турана видна.
Примчался и к брату вошел своему,
Немало вопросов тот задал ему.
Ответил и брату посланье вручил.
7000 Прочел Афрасьяб: словно луч озарил
Лик царский, сияет от радости он,
Но радостью той Герсивез омрачён.
Досада и зависть гнетут его дух.
Вот солнечный диск, закатившись, потух;
Всю ночь не смыкает очей Герсивез.
Когда же сверкающий светоч небес
Зажёгся, ночной разрывая покров,
К владыке пришел он, угрюм и суров.
Лишь слуг отпустил Афрасьяб на покой,
7010 Брат с речью к нему обратился такой:
«Правдивому слову внимая, поверь:
О царь, не узнать Сиавуша теперь!
Нередко я видел, послания шли
К нему от владыки иранской земли,
Из Рума и Чина; он полный фиал
За шаха Кавуса не раз поднимал.
Немало бойцов у него собралось:
Страшусь, как бы худо тебе не пришлось.
Ты вспомни о Туре: себя уберечь[272]
7020 Хотел он; погиб не безвинно Иредж.
Ужели не знаешь: огня и волны,
Что тайной враждою от века полны,
Не сблизить вовеки, вовек не сдружить —
Так с волею ветер нельзя разлучить,
Мне — если бы эту опасность я скрыл, —
Позор бы уделом заслуженным был».
И сердце властителя боль обожгла;
В смятеньи, в боязни грядущего зла,
Сказал он: «Недаром одна у нас кровь;
7030 Вела тебя братская, знаю, любовь.
Но надобно мне поразмыслить, меня
Оставь, посвящу размышленьям три дня.
Ясней пусть откроется правда уму,
К совету прибегну тогда твоему».
Три дня протекли, Герсивез пред царём
Предстал в боевом облаченьи своём.
Владыка, его усадив на престол,
Вновь речь о царе Сиавуше повел.
«Рожденный Пешенгом! — сказал Афрасьяб, —[273]
7040 Любовь твою чья заменить мне могла б?
Я сердце готов пред тобой отомкнуть;
Постигни событий свершившихся суть.
Вначале зловещий смутил меня сон,
Тревогою тайной внезапно пронзён,
Я мир предложил Сиавушу тогда,
И мы от того не видали вреда.
Он с троном расстался, противясь войне,
Он соткан из чести и верности мне.
Ни разу меня не ослушался он,
7050 И мною заслуженно вознаграждён.
Забыл я про зло, причиненное встарь:
Теперь он могучий, владетельный царь.
С ним в кровный союз я вступил, и с тех пор
Кровавый из памяти вычеркнул спор.
Я с ним поделился казною своей
И дочь ему дал, что дороже очей.
Столь много трудов понеся для него,
Вручив ему царство, вступив с ним в родство,
Могу ли теперь помышлять о худом?
7060 Худая молва разнеслась бы о том.
Я повода с ним враждовать не найду;
Малейшую если явлю я вражду,
Суров будет витязей суд надо мной,
Себя опозорю пред каждой страной.[274]
Когда нападу на невинного я,
Меня покарает святой Судия.
Напомню еще про отцов и детей:
Лев даже, что зверя любого лютей,
Вступился б за львёнка: обидят — беда!
7070 Вокруг все сметёт, сокрушит он тогда.
Исход лишь один остается у нас:
К отцу отослать Сиавуша сейчас.
Хоть перстень достанься ему, хоть венец —
Покинул бы только наш край, наконец».
«Владыка! — ответная слышится речь.—
Ты хочешь столь грозной бедой пренебречь?
Когда Сиавуш возвратится в Иран,
Безжалостно будет погублен Туран —
Затем, что чужого почел ты родным,
7080 Все тайны державы раскрыл перед ним.
Совет я слыхал: даже ветру твой дом
Покинуть не дай, коли стал он врагом.
Отпустишь — дождёшься тревог и забот,
Утратишь богатство, исчезнет твой род.
Ужели не знаешь: кто тигра взрастит,
В злосчастную жертву себя обратит».
Царь вдумался в речь Герсивеза, ему
Она показалась согласной уму;
В содеянном горько раскаялся он,
7090 Беды устрашился, душой омрачён,
Сказал Герсивезу: «Не вижу пути,
Который ко благу бы мог привести.
Помедлим, пусть некое время пройдёт,
С загадки завеса, быть может, падёт.
Не стану спешить, коль могу подождать;
Дам солнцу не раз закатиться и встать,
Узнаю к кому благосклонно оно
И волей небесною что суждено.
Сперва Сиавуша к себе призову,
7100 Покров с его замыслов тайных сорву.
Увижу, как будут события течь,
И будет легко мне себя уберечь.
Коль заговор дерзостный будет раскрыт,
Тогда поневоле душа закипит;
Людская меня не коснётся хула,—
Ведь зло я свершу в возмещение зла».
Но, местью дыша, говорит Герсивез:
«Владыка правдивый, любимец небес![275]
С могучей такой, богоданной рукой,
7110 С булатом таким, с булавою такой
К тебе он примчится главою бойцов,
Он мир помрачить пред тобою готов.
Сказал я: не прежний, другой это муж,
До солнца вознёсся главой Сиавуш.
И дочь ты свою не узнал бы, поверь:
Как будто весь мир ей подвластен теперь.
К нему перейдёт твое войско; увы,
Погибнешь, как пастырь, лишенный паствы![276]
Увидев столь доброго сердцем царя,
7120 Чья мудрость безмерна, чей лик — что заря,
Отвергнут тебя: ты останешься наг,[277]
А он будет гордым владетелем благ.
Ужели надеяться можно к тому ж,
Что, бросив цветущий свой край, Сиавуш
Примчится, едва позовет Афрасьяб,
Падёт перед ним как униженный раб.
Мир дружбы не видел меж львом и слоном,
Не видел воды, покорённой огнём.
Ты новорождённого львёнка в шелках
7130 Лелей и ласкай, и носи на руках,
Молочной и сахарной влагой корми,
И всё же, хоть вырастет он меж людьми,
В нем львиная будет природа видна:
Он в яростной схватке сомнёт и слона».
Речь хитрая в сердце проникла царю,
В смятеньи внимает он богатырю.
И всё ж торопиться не хочет: лишь тот,
Кто тверд и спокоен — к победе придёт.[278]
Недаром хулит торопливых молва.
7140 Я помню премудрого старца слова:
Лишь ветер шальной выжидать не привык,[279]
Он с места сорваться готов каждый миг.
А шалый хвалу заслужить бы не мог,
Будь даже как тополь могуч и высок.
Расстались, но каждый томится без сна;
Вновь старой враждою душа зажжена.
Исполненный умыслов злых, исполин
Не раз приходил к властелину дружин.
Старался склонить к злодеянью царя,
7150 Недобрые речи ему говоря,
Плёл сети коварства, а время всё шло —[280]
В душе у царя озлобленье росло.
Однажды к себе Герсивеза призвал,
Придворным покинуть покой приказал
И с братом он стал совещаться опять:
Как быть с Сиавушем, как зла избежать?
Затем повелел Герсивезу: «Скачи,
Посланье моё Сиавушу вручи».
Писал он: «Забыл ты о тех, что любя
7160 Давно стосковались вдали от тебя.
Душой истомился я; в путь соберись,
Меня навести со своей Ференгис.
По лику соскучился я твоему,
По чуткому сердцу, душе и уму.
В горах и у нас разной дичи полно,
В ковшах и у нас молоко и вино;
Веселье вкушая, побудешь со мной.
А если ты вспомнишь свой город родной —
С отрадою тут же вернёшься назад.
7170 Ужель пировать ты со мною не рад!
Встань, сердце от царственных стен оторви,
И в путь поспеши, внемля зову любви».
[Герсивез снова отправляется к Сиавушу]
Помчался, коварен и кознелюбив,
Боец Герсивез, в мыслях зло затаив.
И вот уж страна Сиавуша близка.
Избрав среди рати своей седока.
Велит он: «Скачи, Сиавушу скажи:
— Властитель, которым гордятся мужи!
Во имя владыки туранской земли,
7180 Во имя владыки иранской земли:
С престола ты ради меня не сходи,
Навстречу своих удальцов не веди.
Ты слишком великий, прославленный муж
И слишком высокого рода к тому ж,
Чтоб с места внезапно срываться, как лист
Взлетает, чуть ветра послышится свист».
И вот к Сиавушу примчался посол,
Склонился пред ним, лобызая престол,
Слова Герсивеза ему передал.
7190 Наказа такого царевич не ждал
И долго сидел он, исполненный дум:
«Здесь кроется тайна»,— подсказывал ум.
Но вот у ворот Герсивез-исполин;
Навстречу ему поспешил властелин.
Прибывшего витязя стал вопрошать
Про путь, про царя и про царскую рать.
Тот всё повторил, что наказывал брат.
Приветным словам афрасьябовым рад,
Сказал Сиавуш: «За владыку я грудь,
7200 Не дрогнув, булату подставил бы. В путь
Готов я, мы стремя о стремя с тобой
К царю Афрасьябу помчимся стрелой.
Но раньше мы в этом дворце расписном
Три дня проведём, услаждаясь вином.
Мир бренный немало нам горя несёт;
Злосчастен живущий под гнётом забот!»
Ответ благородный царя-мудреца
Смутил и в тревогу поверг хитреца.
В душе трепетал он, себе говоря:
7210 «Коль вместе со мной пред очами царя
Появится он, воплощенная честь,—
Всё рухнет, и мнеторжества не обресть.
Тогда уж властителя не обойдёшь,
В моих увереньях увидит он ложь.
Уловку попробую изобрести,
С пути легковерное сердце свести».
Задумался, взор в Сиавуша вперив,
И долго сидел, недвижим, молчалив.
Вдруг хлынули жаркие слёзы из глаз,
7220 И эта уловка лжецу удалась.
Царь видит: глаза Герсивеза струят
Потоки, как будто он горем объят.
«Друг милый,— сказал он,— что с сердцем твоим?
Какою кручиной ты втайне томим?
Быть может, тебе оскорбленье нанес
Владыка, виновником став твоих слёз?
Тогда я с тобою немедля помчусь,
С суровым укором к нему обращусь:
Как мог он унизить, задеть твою честь,,
7230 Тебя недостойным почтения счесть!
Когда удручён ты заботой иной,
Коль недругу должен ответить войной,—
И в этом, поверь, помогу я тебе,
Соратником стану в кровавой борьбе.
А если в глазах Афрасьяба позор
Навлёк на тебя хитреца наговор,
Злодея, что лживый сплетает рассказ,
Себя над тобою возвысить стремясь
Наветчика ты назови мне, вдвоём
7240 Скорей на него мы управу найдём.
Я разум на помощь тогда призову
И сети обманщика вмиг разорву».
«О славный, — звучит Герсивеза ответ, —
Размолвки меж мной и властителем нет.
Не знал и врага я до нынешних дней,
Кто был бы богаче меня и сильней.
О прошлом я вспомнил, скажу не тая,
Об истинах горьких задумался я.
Злой Тур был начальной причиною бед,
7250 Его разлучил с благодатью Изед.
Ты знаешь о том злодеяньи, что встарь
Свершил над Иреджем тот яростный царь.
Воздал Менучехр Афрасьябу враждой;
С Ираном Туран, словно пламя с водой,[281]
Столкнулись, забыли согласия дни
И разума голос отвергли они.
Но знай, Афрасьяб злее Тура стократ.
Не то ещё будет! Смятеньем объят,[282]
Не раз содрогнёшься, властителя нрав
7260 С течением дней до конца разгадав.
Возьми Агриреса в пример: без вины
Погублен рукой властелина страны
Единоутробный, достойнейший брат.
Владыка убил его, гневом объят,
И много других именитых мужей
Затем умертвил он рукою своей.
Пойми, о твоей хлопочу я судьбе,
Спасенья и счастья желая тебе.
С тех пор, как в Туран тебя жребий, занёс,
7270 Ни разу не стал ты причиною слёз
Народных, стезёй добродетели шёл;
Твоими стараньями край наш расцвёл.
Но злобный тебя очернил Ахриман,
И жаждою мщения царь обуян.
Враждою пылает он, лют и суров.
Кто ведает волю владыки миров?
Ты знаешь: как лучшего друга любя,
Во всём я готов постоять за тебя.
Боюсь, чтобы после меня не корил
7280 За то, что я истину горькую скрыл.
Я тяжкий бы грех совершил, умолчав
О том, что замыслил владыка держав».
«Не думай об этом, — ответил мудрец, —
На помощь придет мне всевышний Творец.
Я верю владыке; противно уму,
Чтоб ясный мой день погрузил он во тьму.
Будь яростью тайною царь распалён,
Меня средь мужей не возвысил бы он,
Не дал бы мне трона, венца и страны,
7290 Ни дочери в жёны, ни войск, ни казны.
С тобою теперь поспешу я к царю
И дух его мрачный лучом озарю.[283]
Где правды зажёгся живительный свет —
Ложь меркнет, её исчезает и след.
Я сердце открою владыке, оно
Как солнце небесное, света полно.
Ты ясной и радостной душу храни,
Избегну я гибели, страх отгони!
Не кинусь опасности в пасть — не таков[284]
7300 Премудрый завет Властелина миров».
Ответ был: «О царь добросердый, поверь:
Владыку и ты не узнал бы теперь.
Воистину если таинственный рок
Нахмурит чело, беспощадно-жесток,
Мудрейший, и тот не отыщет пути,
Как жизнь от тисков смертоносных спасти.
Возможно ль? Герой, одарённый притом
Столь ясным и столь прозорливым умом,
Ты милостью счел вероломную ложь?
7310 Опомнись: на верную гибель идёшь!
Он сетью опутал тебя колдовской,
Затмил он рассудок доверчивый твой.
С тобой породнился он, зятем назвал,
И ты в ослеплении возликовал.
Тебя он владыкою провозгласил,
Тебя пред великими превозносил.
Твой ум усыпляя, не делал он зла,
Чтоб в мире худая молва не прошла.
Был братом ему Агрирес; братских уз
7320 Ведь твой не теснее с владыкой союз.
Булатом он брата рассёк пополам
На горе и страх именитым мужам.
Таков его нрав, от тебя не таю.
Будь бдителен, жизнь охраняя свою!
Я всё, что мне опыт и разум внушил,
Тебе, не колеблясь, открыть поспешил.
Я истину другу поведал скорбя:
Всё ясно, как солнце, теперь для тебя.
Отца ты отверг и покинул престол,
7330 За городом город в Туране возвёл;
Властителю жизнь легковерно вручив,
Его обещаньями дух обольстив,
Ты вырастил чёрное, древо беды,
Где дышат отравой листва и плоды».
Так молвит он, слёзы обильно струя,
Вздыхая, но в сердце коварство тая.
Глядит Сиавуш, удручён, потрясён.
Слёз жарких ручьи проливает и он,
И в горести мыслит: нависла беда,
7340 Отвергли его небеса навсегда.
Сколь рано, в расцвете желаний и сил,
Злой рок ему с жизнью расстаться судил!
Боль в сердце, подернулся бледностью лик;
Вздохнул тяжело, головою поник,
В ответ искусителю так говоря:
«Не ведаю, чем я прогневал царя!
Ни слов, ни деяний дурных от меня
Не видел, не слышал до этого дня,
И сам для меня не жалел он щедрот;
7350 Мне горько, что боль ему душу гнетёт.
Пусть кара обрушится — кару стерплю,
Но воли властителя не преступлю.
Без войска с тобою отправлюсь к нему,
Обиду его разгадаю, пойму».
«О славный,— звучит Герсивеза ответ,—
К нему ты не езди, услышь мой совет.
Кто б сам захотел очутиться в огне?
Кто вверил бы жизнь вероломной волне?
Ты кинуться хочешь навстречу беде,
7360 Сам гаснуть своей помогаешь звезде.[285]
На друга надейся, готов я служить.
Помчусь — попытаюсь огонь потушить,
Ответ на посланье царю повезу,
Увидим, что встречу я — тишь иль грозу.
Когда обнаружу, что гнев его стих,
И можно времен дожидаться иных,
К тебе верхового с известьем пришлю
И скорбную душу твою исцелю.
На правого я уповаю Творца,
7370 Которому помыслы все и сердца
Открыты; Он гордую душу смягчит,
Его на благую стезю обратит.
А если в неистовстве все ещё он —
Ты будешь об этом гонцом извещён.
Тогда собирайся немедленно в путь,
Спеши из смертельных тисков ускользнуть!
В соседних краях будут рады принять
Тебя и цари, и верховная знать.
В трех ста сорока лишь фарсангах пути
7380 Отсюда Иран; Чин — лишь в ста двадцати.
Радушно бы встретили в Чине тебя,
Служили усердно, всем сердцем любя.
В Иране — отец истомившийся ждёт,
И верная рать, и родной твой народ.
Ты в обе державы послов отряди.
Прощай же, готовься, известия жди!»
И внял увещаньям его Сиавуш.
Так был ослеплён проницательный муж!
Ответил: «Тебя не ослушаюсь, нет,
7390 Усердно исполню твой каждый совет.
ёёступником будь и от казни избавь,
Ко благу и правде владыку направь».
[Письмо Сиавуша к Афрасьябу]
Писца умудренного вызвав, ему
Тотчас приступить повелел он к письму.[286]
Вначале письма восхвалялся Творец,
Рабов утешитель, целитель сердец,
В честь разума сказаны дальше слова,
Затем возвеличен Турана глава:
«О царь-победитель, чья доля светла!
7400 Да царствуешь вечно, не ведая зла,
В кругу справедливых и мудрых мужей!
Я царственной милостью счастлив твоей:
Со мной Ференгис в озарённый твой дом
Ты кличешь, любовью отцовской ведом.
Но мается, бременем отягчена,
Не ест и не пьёт, и не ходит она.
Прикован и я к изголовью её,
Меж смертью и жизнью её бытиё.
Я вскоре примчусь, на призыв твой спеша,
7410 Согретая лаской, трепещет душа.
И дочь ты увидишь: она, исцелясь,
С любовью к тебе устремится тотчас.
Я страха и жалости полон: одну
Не в силах я ныне оставить жену».
Посланье окончив, печать приложил,
Затем Герсивезу посланье вручил,
И тот, оседлав трех коней огневых,
Посменно скакал днём и ночью на них.
Путь дальний и трудный средь гор и долин
7420 Свершил в трое суток боец-исполин.
Примчался, к владыке вошел впопыхах;
Злой умысел в сердце и ложь на устах,
И злоба на сумрачном лике его.
Дивясь, вопросил Афрасьяб: «Отчего
Так рано вернулся? В короткий сей срок
Как путь столь далёкий осилить ты смог?»
А тот: «Коль опасность вдали разглядишь,
Не ищешь покоя, себя не щадишь.
Посла твоего не почтил Сиавуш,
7430 Навстречу не вышел ко мне, и к тому ж
Не выслушал речи, письма не прочёл,
Сесть наземь заставил, не с ним на престол.
Иранских посланников чествует он,
Путь в край Сиавуша лишь нам прегражден.
Там грохот оружья над ширью равнин:
И Рум присылает дружины, и Чин.
Коль первым напасть не отважишься — знай,
На верную гибель осудишь ты край.
В Туран поначалу придёт он войной,
7440 А там овладеет иранской страной.
А если в Иран поведёт он войска,
Его уж ничья не осилит рука.
Ясны его замыслы ныне тебе,
Забудь же сомненья, спасенье в борьбе».
[Афрасьяб идет войной против Сиавуша]
Царь слушал, и яро кипела в нём кровь.
Ты скажешь, минувшее ожило вновь.
Его обуял столь неистовый гнев,
Что, брату ответить ещё не успев,
Он в рог и в трубу повелел затрубить.
7450 В литавры и в гонги индийские бить.
Из Канга цветущего вывел ряды,
Посеял он сызнова семя вражды...
Как только бесчестный хитрец Герсивез,
Погнав скакуна, в клубах пыли исчез,
Вошел Сиавуш в сокровенный покой,
Всем телом дрожащий, томимый тоской.
Сказала царица: «О храбрый, как лев,
Что в сердце таишь ты, печаль или гнев?».
«Узнай, светлоликая,— молвил он тут,—
7460 В Туране уже Сиавуша не чтут.
Теряюсь в догадках, мой ум потрясен,
Как будто тяжелый гнетёт меня сон.
Коль речь Герсивеза правдива — мой путь
Окончен, круг жизни пора мне замкнуть».[287]
За косы рванула себя Ференгис,
Миндалины-ногти в ланиты впились;
Кровь брызнула на гиацинты кудрей,
На снежные перси слёз жаркий ручей
Льёт бедная в бурном порыве тоски.
7470 То перлы зубов ранят губ лепестки,
То рвёт одеянья она на себе,
Укор посылая отцу и судьбе.
Сказала, рыдая: «Венчанный герой,
Что станешь ты делать? Мне правду открой!
Обиду в душе затаил Кей-Кавус;
Подумать, и то об Иране страшусь;
Путь долог до Рума, а в Чине искать
Приюта, о славный, тебе не подстать.
Куда ж устремишься, в какие края?
7480 Один лишь Создатель — опора твоя».[288]
В ответ Сиавуш: «Состраданьем горя
Нам весть Герсивез принесёт от царя
О том, что, всю правду постигнуть сумев,
Сменил он на милость неистовый гнев».
Так молвил и, злою судьбой удручён,
Себя поручил Вседержителю он.
[Сон Сиавуша]
Немилостью рока повергнутый в страх,
Три дня пребывал он в печали, в слезах;
А в ночь на четвёртый на ложе своём
7490 Забылся тревожным, томительным сном.
Средь ночи вскочил он, испугом пронзён,
Взревев, словно буйством охваченный слон.
Царица-луна обхватила его.
«Что сталось с тобою?» — сцросила его.
Пришли со свечами; свет спорит со мглой,
Жгут амбру и пряный, душистый алой.
И ласково молвит царица: «Во сне
Что видел ты, царь, не расскажешь ли мне?»
Ответил владыка: «Поведаю сон,
7500 Но только не должен он быть разглашён.
Река мне приснилась, о мой кипарис,
Текущая бурно. Рядами сошлись
Чужие бойцы на её берегу,
И гонится пламя за мной. На бегу
Громада огня всё росла и росла
И град Сиавуша спалила дотла.
Я — в смертных тисках у огня и волны,
Все ближе бойцы, Афрасьяб и слоны.
Взъярился владыка, взглянув на меня,
7510 И яростней вспыхнуло море огня».
В ответ Ференгис: «Сон твой, верно, к добру.
Спокойно усни, всё решишь поутру.
То гибель судьба Герсивезу сулит,
Он будет властителем Рума убит».
Дружину созвал Сиавуш, и посты
Расставить велел средь ночной темноты.[289]
Готов защищаться, сжимая кинжал,
Разведчиков в сторону Канга послал.
В предутренний час к Сиавушу назад
7520 Примчался разведчик, смятеньем объят,
С известием: «Движутся издалека
Властителя Афрасиаба войска».
Пришел и наказ Герсивеза: «Добра
Не жди! О спасеньи подумать пора.
Владыка не внял увещаньям моим,
По-прежнему яростью лютой палим.[290]
Спасайся же, рать уводя за собой,
Защиты ищи от беды роковой!»
Известием этим повергнутый в дрожь,
7530 Царь принял за правду коварную ложь.
«Не думай о нас,— говорит Ференгис,—
Все ближе заклятый твой враг, берегись!
С Тураном простись, ты в опасности тут.
Коня быстроногого пусть приведут.
Спасайся! Тебя да минует беда,
Душой успокоюсь я только тогда».
[Наставления Сиавуша Ференгис]
Сказал Сиавуш: «Мой сбывается сон,
Счастливой звезды моей свет помрачён.
Дожить привелось мне до горького дня,
7540 Отныне окончена жизнь для меня.
Вознёсся до неба мой гордый чертог,
Но чашу отравы подносит мне рок.
Что ж, пусть проживу я хоть тысячу лет,
Мне, кроме могилы, убежища нет.
Не всё ли равно — в лапы тигру попасть,
Иль птице Хомай, или ястребу в пасть.
Роптать бесполезно: в ком мудрость живёт,
Тот света от полночи тёмной не ждёт.
Ты ныне шестой уже месяц, жена,
7550 Отрадною ношею отягчена.
На древе надежды ты вырастишь плод,
Царём наградишь несравненный мой род.
Его Кей-Хосровом благим назови,[291]
Взрасти под заботливой сенью любви.
Создателем движимо всё естество,
Всё в мире подвластно закону его —
И крылья букашки, и ноги слона,
Источника струйка и Нила волна.
Уснуть не дано мне в иранской земле,
7560 Лежать суждено мне в туранской земле.
Веленье всевластных судеб таково![292]
Век прожит — назад не воротишь его.
Погубит меня Афрасьяба вражда,
Померкнет державного счастья звезда.
Придут меня в саван кровавый облечь,
Снесут неповинную голову с плеч.
Никто не оплачет страдальца судьбу,
Усну не в могиле, не в царском гробу —
Останусь лежать, обезглавлен, в пыли,
7570 Как бедный пришелец из чуждой земли.
Тебя обнажат злые стражи царя,
Потащут на улицу, злобой горя.
С мольбою тогда устремится Пиран
К владыке, которым возглавлен Туран,
И жертву безвинную тот пощадит.
Укроет тебя от невзгод и обид
Пирана, вождя седовласого, кров;
Там славный родится на свет Кей-Хосров.
Спаситель затем из Ирана придёт,
7580 На помощь, по воле Йездана, придёт;
К Джейхуну пробраться поможет он вам,
В Иран переправит по бурным волнам.
В Иране Хосров воцарится, и впредь —
От рыбы до птицы — всем станет владеть.
Несчётному войску оттуда прийти,
Вновь смуте кровавой весь мир потрясти.
Так сводом кружащимся предрешено,
Смягчить приговор никому не дано.
Немало иранцев, мне верных душой,
7590 Оденутся в латы, помчатся на бой.
Весь мир забушует, когда Кей-Хосров
Клич воинам кликнет, могуч и суров.[293]
Вновь Рехшу могучему землю топтать,
Туранцев Ростем обездолит опять.
Булаты и палицы, мстя за меня,
Разить не устанут до судного дня.
Прощай же, подруга, бестрепетно жди:
Немало суровых невзгод впереди.
Готовься к пришествию чёрных времён,
7600 Забудь наслажденье и счастье, и трон».
Рыдая, припала к нему Ференгис,[294]
Кровавые слёзы ручьями лились;
Ногтями впилась в розы нежные щёк,
Кляня в исступленьи безжалостный рок.
Судьба, для того ли растишь ты людей,
Чтоб сделать их жалкой добычей своей?..
Излив свою душу пред милой женой,
Владыка покинул покой расписной,
Тоскуя, не в силах стенанья сдержать.
7610 На лике поблёкшем — страданья печать.
К дворцовым конюшням владыка идёт,
Оттуда коня вороного ведёт,—
Бехзад его кличка; порой боевой
Не знал себе равных скакун огневой.
Владыка его обнимает, стеня,
Поводья и сбрую снимает с коня
И в горести на ухо шепчет ему:
«Будь стойким, врагу не служи моему![295]
Знай, должен тебя Кей-Хосров оседлать,
7620 Когда приведёт он для мщения рать.
Украшен его золотою уздой,
Забудешь о стойле, скакун молодой.
Служа Кей-Хосрову, по свету скачи,
Подковами злобных врагов растопчи!»
Коням остальным, вынув острый свой меч,
Решился он резвые ноги подсечь.
А груды динаров, алмазов, парчи,
Шеломы, венцы, пояса и мечи
Без жалости он истребленью обрёк,
7630 Цветник разорил и чертоги поджёг.[296]
[Сиавуш в плену у царя Афрасьяба]
Все это свершил он и город тотчас
Покинул, судьбы беспощадной страшась.
К Ирану с дружиной направился он;
Слезами кровавыми лик обагрён.
Едва полфарсанга успели пройти,
Настиг их владыка Турана в пути.
В доспехах бойцов он увидел, к тому ж
В кольчугу одет был и сам Сиавуш.
Подумал владыка: «Сказал Герсивез
7640 Мне правду — ведь правда не терпит завес».
Едва Сиавуш Афрасьяба войска
Увидел, почуял он: гибель близка.
Смятенье объяло бойцов: каждый склон
Туранцами занят, и путь преграждён.
Две рати в молчаньи сомкнули ряды.
Ведь раньше сердца их не знали вражды.
Застыли туранцы, напасть не решась,
Царя Сиавуша невольно страшась.
Иранцы к владыке тогда подошли,
7650 Сказали ему: «Повелитель земли,
Ужели дозволим, чтоб нас обрекли
На гибель, и мёртвых в пыли волокли!
Сразимся, пусть ратные наши дела
Увидят. Опасность, поверь, немала».
Но князь отвечал: «Ваш совет не приму
Не время мне в битву идти, ни к чему!
Свой род запятнал бы я славой дурной,
Когда на владыку пошёл бы войной.
Пусть рок мне готовит лихую беду,
7660 Пускай от злодейских ударов паду —
Являть не пристало мне бранный задор.
Напрасен с небесною волею спор!
Твердили не раз мудрецы в старину.
С судьбиною злою не вступишь в войну».
Взывая к царю, Сиавуш говорит:
«Владыка, чья слава по свету гремит!
Зачем эти полчища приведены
Тобою — ужели убьёшь без вины?
Опять разгорится былая вражда,
7670 Проклятья вселенной услышишь тогда».
Вскричал Герсивез недостойный в ответ:
«Нас речью пустой не обманешь ты, нет!
Зачем же, когда не виновен ни в чём,
В доспехах ты ныне предстал пред царём?
Твой лук смертоносен и стрелы остры —
Такие ль царю подобают дары?».
Лишь эти слова услыхал Сиавуш,
Вскричал он: «Ты низкий предатель, не муж!
Меня погубила твоя западня;
7680 Ты лгал, что разгневался царь на меня.
Знай, тысячи тысяч безвинных людей
Падут из-за подлой уловки твоей.
Но ждет тебя кара за гнусную ложь:
Что ныне посеял, то после пожнёшь!».
Сказал он затем возглавлявшему край:
«О царь, в ослепленьи огнём не играй!
Не шутка поднять на безвинного меч
И столько мужей истребленью обречь.
За правду приняв недостойный обман,
7690 Погибнешь ты сам и погубишь Туран».
Тут снова вмешался коварный, едва
Услышать успел Сиавуша слова:
«Опомнись, о царь! — злобно стал он кричать —
Что слушать врага и ему отвечать!»
И внял Афрасьяб Герсивезу. Взошло
Тем временем солнце и стало светло.
Бойцам повелел он мечи обнажить,
С воинственным кличем скакать и разить.
Но царь Сиавуш, помня клятву свою,
7700 Не мог прикоснуться к мечу и копью.
И слышит его повеление рать:
Не двигаться с места, в борьбу не вступать.
Меж тем Афрасьяб, беспощаден и яр,
Велит наносить за ударом удар.
«Крушите,— кричит,— чтобы после челны
Вздымались на гребне кровавой волны!»
Их тысяча было, иранских бойцов,[297]
В борьбе закалённых мужей-храбрецов;
На поле сражения все полегли,
7710 Под алою кровью не видно земли.
О горе, уже роковою бедой
Сражен Сиавуш, властелин молодой.
Клинками и стрелами злыми пронзён,
С коня вороного низринулся он;
Привстав, как хмельной, зашатался, поник.
Тут злобный Горуй Сиавуша настиг
И пленнику шею петлею двойной
Стянул он, и руки связал за спиной,
И пешим его за собой волоча,
7720 Помчался... О, злобная месть палача!
По розам ланит слёзы с кровью текли;
Дня не было горше, страшней для земли!
Один, беззащитный средь вражеских орд,
Доставлен был мученик в Сиавушгорд.
Велит повелитель Турана: «Скорей
Скачите! Вдали от проезжих путей,
В пустыне бесплодной карающий меч
Преступнику голову должен отсечь:
Там прах раскалённый пусть кровь его пьёт!
7730 Без трепета, без промедленья вперёд!»
«О царь,— говорят Афрасьябу мужи,—
Какой совершил он проступок? Скажи,
Что сделал худого тебе? Отчего,
Поведай, возжаждал ты крови его?
Расправиться хочешь с венчанным царём?
Венец и престол зарыдают о нём!
Сажаешь ты древо, чьи будут плоды
Отравлены ядом смертельной вражды!»
Но вождь Герсивез, ярой злобой горя,
7740 Торопит убийц обезглавить царя:
Ещё не забыл он обиды былой,
Нет места пощаде в душе его злой.
У старца Пирана был доблестный брат,
Моложе годами. Рассудком богат,
Он старшему брату подобен во всём,
А имя тому меченосцу — Пильсом.[298]
Сказал властелину Пильсом молодой:
«Убийство такое чревато бедой.
От мужа премудрого слышал я речь,
7750 Которой рассудку нельзя пренебречь.
Собою владей: не раскается тот,
Кто в гневе рассудок на помощь зовёт.
От дьявола злоба и бешенство, им
Поддавшись, раскаяньем будешь томим.
Подвластному голову — помни о том —
Рубить недостойно в порыве слепом!
Не лучше ли в цепи его заковать,
В советники мудрое время призвать?
Молю я, пока обойдись без меча,
7760 Дай гневу остыть, не казни сгоряча.
Коль время решенье твое изменить
Не сможет — не поздно ведь будет казнить.
Главу, на которой державный венец,
Рубить неразумно, о славный мудрец!
Решившись венчанную голову снесть,
Ростема и шаха подвигнешь на месть.
Ведь шахский он сын, и достойно притом
Воспитан Ростемом, могучим бойцом.
Когда злодеянье такое свершишь,
7770 Ты кары безжалостной не избежишь.
Припомни подобный алмазу булат,
Чьи взмахи мгновенную гибель сулят,
И всех именитых иранских мужей,
Весь мир изумляющих мощью своей.
Герой Фериборз, сын Кавуса родной,
Которого ввек не насытить войной,
И Слоноподобный, разящий мечом,
Которому рать сокрушить нипочем,
И Тус, и Гудерз, и Горгин, и Ферхад
7780 Литавры на спины слонов водрузят,
Примчатся, о мщении мысля одном,
Лес копий взрастив на просторе степном.
Не нам одолеть их в кровавой войне —
Ни мне, ни другим, равным силою мне.
Примчится Пиран, чуть забрезжит рассвет.
Услышав премудрого мужа совет,
Ты пленника сам не захочешь казнить.
Войны берегись, поспеши отменить
Приказ, что не ты, а твой гнев отдавал —
7790 Иль хлынет в Туран полчищ вражеских вал».
Смягчился владыка от этих речей,
Но ярость наветчика всё горячей.
Царю Герсивез говорит: «О мудрец,
Тебя на безумство толкает юнец![299]
Ты видишь, иранцев клюёт вороньё:
Коль битвой испугано сердце твоё,
Для битвы и так уж довольно причин.
На клич Сиавуша Рум дальний и Чин
Откликнутся, грозные рати прислав.
7800 Мир дрогнет от звона мечей и булав.
Иль мало того, что досель натворил?
Теперь для советов ты слух отворил!
Змею придавив, должно смерти предать,
А ты ей щедроты готов расточать!
Коль недруг помилован будет тобой,
Уйду я, владыка. Гонимый судьбой,
Вдали уголок для себя отыщу,
Недолго ещё на земле прогощу!»
Горуй и Демур, озлобленья полны,
7810 Твердят в свой черёд властелину страны:
«Пусть казнь Сиавуша тебя не страшит!
Где медлить губительно, мудрый спешит.
Совет Герсивеза исполни, с пути
Опасного недруга смело смети.
Он пойман, захлопнута дверь западни, —
Убей же, достоинства не урони!
Лишь смерти достоин твой враг. Не робей,
Сердца зложелателей разом разбей!
Тобой сметена сиавушева рать,
7820 Как жаждою мщенья ему не сгорать!
Ведь ты бы его не безвинно казнил:
Он первый обиду тебе причинил.
Нет, лучше на гибель врага осуди,
Ни тайно, ни явно его не щади!»
Бойцам отвечает владыка страны:
«По правде, за ним я не знаю вины,
Но он на погибель меня обречёт —
Так мудрый предсказывал мне звездочёт.
А если казнить Сиавуша решусь,
7830 Пыль ратная встанет над краем, страшусь,
И солнце такая окутает тьма,
Что каждый разумный лишится ума.
В Туран на погибель мою, на беду
Пришел он. К спасенью пути не найду.
Прощение — тяжкий бы вред принесло,
А казнь причинит ещё большее зло».
Бесхитростен будь, или будь ты хитёр —
Напрасно вести с провидением спор!
[Ференгис умоляет Афрасьяба о пощаде]
Услышала чёрную весть Ференгис,
7840 И ногти несчастной в ланиты впились.
Терзает страдалицу горе и страх;
Посыпала голову прахом; в слезах,
Свой стан опоясав кровавым жгутом,
Упала она пред венчанным отцом.
«Владыка, что делаешь! — стала молить —
Иль сердце ты хочешь мне испепелить?
Злодею, что хитрые сети плетёт,
Ты вверился! Бездну не видишь с высот?
Царевича ты не казни без вины,
7850 Побойся Создателя звезд и луны!
С Ираном расставшись, тебе Сиавуш
Доверился: клятвы святой не нарушь!
Ведь ради тебя он прогневал отца,
Отрёкся от трона, казны и венца.
Ты взял под защиту изгнанника: что ж
Он сделал худого? Все козни и ложь!
Венца и престола тому не сберечь,
Кто сносит венчанную голову с плеч.
Ужель надо мною не сжалишься ты?
7860 Что мир? — поразмысли — обитель тщеты!
Один, благородный, с престола сметён,
Другой, недостойный, восходит на трон,
Но роком обоим отсчитаны дни,
И оба во прах обратятся они.
Не верь Герсивезу, предатель он злой,
Себя не позорь перед целой землёй!
Ты помнишь, как был Феридуном Зохак
Наказан — добра, справедливости враг;
Как Сельма и Тура жестокого встарь
7870 Сразил Менучехр, добродетельный царь?
Теперь Кей-Кавус возглавляет Иран,
С ним грозный Ростем и премудрый Дестан,
Бехрам и Зенге, украшенье дружин,
Не знающий страха в бою исполин,
И витязь из рода гудерзова — Гив,
Что землю потряс бы, в сраженье вступив.
От гнева моря закипят, небосвод
За кровь Сиавуша тебя проклянёт.
Себя обрекаешь ты горькой судьбе,
7880 Не раз моё слово припомнить тебе.
Ведь ты не онагров пугаешь степных,
Не ланей ведь ты настигаешь степных—
У трона ты хочешь похитить царя.
Тебя проклянут и луна и заря!
Опомнись, владыка, родимый наш край
Несчастью и гибели не обрекай».
Тут лик Сиавуша узрела жена,
И щёки терзая, вскричала она:
«О царь и воитель, о вождь и мудрец,
7890 О доблестный лев, о могучий храбрец!
Покинув отчизну, покинув престол,
Владыку Турана отцом ты почёл.
И что же? Ты в путах на гибель ведом!
Где трон и корона, где царственный дом?
Где клятва, повергшая в дрожь небеса,[300]
Которой тебе повелитель клялся!
О, если б видал тебя ныне Кавус
И витязи шаха: Могучий и Туc,
Воинственный Гив, Ферамарз и Дестан![301]
7900 Лишь весть роковую узнает Иран,
Вражда и война разгорятся опять,
Дней мира и счастья уж нам не видать!
Да будут постигнуты карой небес
Горуй и Демур, и злодей Герсивез!
Кто руку дерзнёт занести над тобой,
Да будет сражён беспощадной судьбой!
Тебе да поможет великий Йездан,
Пусть ужасом будет твой враг обуян!
Ослепнуть, не видеть бы мне, как врагом
7910 Униженный, пеший, в пыли ты влеком!
Лик солнца похитил отец у меня,
Могла ль ожидать я столь страшного дня?»
Речь дочери выслушав, царь побледнел,
Свет белый пред взором его потемнел.
«Прочь! — крикнул он в гневе,— Что мной решено,
Тебе ещё, дерзкая, знать не дано!»
Он разума очи смыкал всё плотней,
Хоть сердце сжималось от жалости к ней.
Таилась темница под замком его,
7920 Не знала о том Ференгис ничего.
По воле владыки туранской земли,
Страдалицу стражи туда повлекли;
В темницу её беспощадно втолкнув,
Исчезли, тяжёлые двери замкнув.
[Смерть Сиавуша от руки Горуя]
Злодей Герсивез на Горуя взглянул,
И тотчас Горуй повернулся, шагнул
К царю Сиавушу, взъярён словно див,
И совесть отвергнув и честь позабыв.
За кудри схватил Сиавуша — о стыд! —[302]
7930 Палач венценосца во прахе влачит!
И слышен страдальца венчанного стон:
«О правящий круговращеньем времён,
Мне сына достойного ты ниспошли!
Как солнце, блестя средь героев земли,
Пусть недругам он за меня отомстит,
Мой правый обычай земле возвратит
И множа невиданных подвигов счет,
Отвагой людские сердца привлечет!»[303]
В слезах, неутешной печалью томим,
7940 Пильсом подошёл и склонился над ним.
И мученик молвил Пильсому: «Прощай,
Мир долгие годы собой освещай![304]
Да примет Пиран от тебя мой привет,
Скажи: изменился обманчивый свет!
Я думал, советы Пирана к добру,
А стал я злосчастней листка на ветру.[305]
Мне слово давал он: сто тысяч бойцов,
Закованных в латы мужей-удальцов
В час трудный тебе на подмогу пришлю
7950 И щедро все нужды твои утолю.
Увы, у врага Герсивеза в тисках
Позору я предан, повержен во прах,
Но дружеской нет здесь руки ни одной,
Никто и слезы не прольёт надо мной».
Страдальца, связав по рукам, повлекли.
От града и ратного стана вдали
Сжимает Горуй смертоносный кинжал,
Который из рук герсивезовых взял
7960 За волосы дерзко царя волоча,
Не дрогнув ни разу, рука палача
Его дотащила до места того,
Где он в состязаньях обрёл торжество.
У той же мишени, где мчащийся вскачь,
Стрелял он вдвоём с Герсивезом, палач
Ударом поверг венценосца во прах —
Такому ни стыд не доступен, ни страх!
Он жертве главу, что овце, отогнул,
Над нею кинжал занесённый сверкнул;
Поспешно под ток багровеющих струй
7970 Лохань золотую подставил Горуй,—
И рухнул, лишившись главы, кипарис,
И крови потоки в лохань пролились.
Палач поспешил, выполняя приказ,
Сосуд на скалу опрокинуть. Тотчас
На месте, где пролит был жизненный сок,[306]
Взошел небывалого вида цветок.
Зовется он «Кровь Сиавуша»; в пути[307]
Ты можешь не раз на него набрести.
Так был он повержен, могучий платан.
7980 С тех пор погружён молодой великан
В сон крепкий. Увы, протекут времена,
Но он не проснётся от этого сна...
Злодейство свершилось. И вдруг поднялся
Злой вихрь, и сокрылись от глаз небеса.
Не видят друг друга, все сумрак застлал,
И каждый Горую проклятия слал.
Так дни Сиавуша царя прервались...
Постыло мне солнце, постыл кипарис![308]
Направо, налево ли кину я взор,
7990 Жестокой судьбе посылаю укор.
Злодею, глядишь, улыбаются дни,
Весь мир ему служит и счастье сродни,
А праведник чахнет от горя и бед,
Хотя и ведёт его истины свет.
Отбрось же докучное бремя забот,
Пусть сердце ни разу печаль не сожмёт!
Судьбе не вверяйся, от века она
Обманчива, злого коварства полна.
Что жизнь ни пошлёт — все приемли равно:
8000 Её ведь навек сохранить не дано...
Стон, плач во дворце Сиавуша, весь свет
Хулит Герсивеза, виновника бед.
Вот косу свою, ароматный аркан,
Отрезала в горе царица, и стан,
Как траурной лентой, косою обвит.
Ногтями терзает тюльпаны ланит;
В отчаяньи слёзы горючие льёт,
И то Афрасьябу проклятия шлёт,
То ими осыпан злодей Герсивез,
8010 И стоны летят до высоких небес.
Лишь только до слуха царя донеслись
Проклятья и горестный плач Ференгис,
Сказал Герсивезу владыка земли:
«Её из темницы извлечь повели
И в руки отдай палачам поскорей;
Пускай изорвут одеянья на ней
И, ей причиняя жестокую боль,
Пусть яростно бьют батогами дотоль,
Покуда на землю без сил не падёт,
8020 И вражье отродье конец свой найдёт.
Не дам сиавушевой ветви взрасти
И в силу войти, и престол обрести!»
Тогда меченосцы туранских дружин
Властителя прокляли все, как один.
Они восклицали: «Не слыхивал мир,
Чтоб так поступали царь, вождь иль везир».
В тоске, удручённый нависшей бедой,
Льет горькие слёзы Пильсом молодой.
К бойцам, что звались Фершидверд и Леххак,[309]
8030 Он бросился тотчас и вымолвил так:
«Мне ад афрасьябова царства милей!
О сне и покое забудем, скорей
К Пирану поскачем, поищем пути
Как бедную жертву от смерти спасти!»[310]
Осёдланы кони, помчались они,
По шири степной так и стлались они.
Три всадника, в замок Пирана примчась,
В печали ему рассказали тотчас
О том, что содеял безжалостный рок,
8040 И слёз неутешных пролился поток.
Пиран, потрясенный известьем таким,
Пал наземь в отчаяньи, нем, недвижим.
Очнувшись, он всё на себе изорвал;
Рыдал он и прахом главу посыпал,
Взывая: «О, доблестный, более трон
Не будет подобным тебе озарён!».
Пирану Леххак говорит: «Торопись,
Иль новая грянет беда: Ференгис
С престола низвергнута, заточена,
8050 От страха дрожит, словно ива, она.
Царь отдал несчастную, злобой палим,
Своим палачам, душегубам своим».
[Пиран освобождает Ференгис]
Весть выслушав, замок покинул Пиран;
И гневом и ужасом он обуян.
Привёл богатырь из конюшни своей
Десяток испытанных, мощных коней;
Помчался, а с ним Фершидверд и Руин,[311]
И пыль заклубилась над ширью равнин.
Он града в два дня и две ночи достиг.
8060 Дворец палачами был полон; в тот миг
Над плачущей горько вдовой Ференгис,
Сверкая, стальные клинки поднялись.
Сказал бы, день мира последний грядёт:
Кто стонет, кто слёзы горючие льёт.
И все Афрасьяба клянут, как один,
И толки слышны среди жен и мужчин:
«Когда Ференгис он главу отсечёт —
На гибель себя самого обречёт.
Трон царственный рухнет, народы и рать
8070 Не станут владыкой его называть».
Тут прибыл Пиран, на подмогу спеша,
И в каждом, кто честен, взыграла душа.
Узрела царица вождя, из очей
Без удержу хлынул горючий ручей.
Вскричала: «О как ты со мною жесток,
При жизни на адские муки обрёк!».
С коня богатырь содрогнувшийся пал,
Одежду в тоске на себе разорвал.
Он казнь отложить повелел. Палачи,
8080 Ему покорясь, опустили мечи.
В слезах, нестерпимой тревогой пронзён,
В чертог повелителя кинулся он,
Воззвал: «О владыка, блаженствуй всегда,
Тебя да минует лихая беда!
По чьим наущениям чёрное зло
Смутить твою чистую душу могло?
Забыв о стыде пред Владыкой светил,
Зачем в свое сердце ты дива впустил?
Зачем неповинного ты покарал
8090 И славу свою, и величье попрал?
Иран содрогнётся от вести такой,
Кровавая смута нарушит покой,
Иранские витязи, гневом горя,
Примчатся с дружинами мстить за царя.
Земля отдыхала от брани и зла,
Благою стезей единения шла;
Вдруг дьявол, извергнутый адом, схватил
В тиски твою душу, с пути совратил.
Будь проклят навеки веков Ахриман,
8100 Тебя вероломно вводивший в обман!
Всю жизнь, удручён злодеяньем своим,
Ты будешь раскаяньем жгучим томим.
Не ведаю, кто он, тот злой клеветник;
Я в замысел тайный небес не проник.
Решась без вины Сиавуша убить,
Ты ныне задумал и дочь погубить!
Подобно безумцу, во гневе слепом
Ты к страшному вновь злодеянью влеком.
Одумайся, царь! Ференгис не нужны
8110 Ни царский престол, ни богатства казны.
Губя отягченную бременем дочь,
Пред целой землёю себя не порочь!
Жить будешь людьми проклинаемый впредь,
И в вечном огне после смерти гореть.
Коль хочешь мой горестный дух озарить,
В мой замок дозволь Ференгис водворить,
А если тебя устрашает дитя —
Покончишь ты с этой заботой шутя.
Как только родится, во власти своей
8120 Его ты увидишь: захочешь — убей».
Владыка ответствовал: «Быть по сему!
Её пощажу, слову вняв твоему».
От сердца тогда у вождя отлегло,
Он вольно вздохнул, просветлело чело.
Осыпав мучителей гневной хулой,
Он с жертвой спасённой умчался стрелой.
В Хотен невредимой доставил её
И, плача, народ громко славил её.
С ней в замок вступает, жене говорит:
8130 «Приют светлоликой пусть будет укрыт
От взоров; ее неусыпно лелей!
Увидим, что роком назначено ей».[312]
Исполнено всё, что Пиран повелел.
Шли месяцы, стан Ференгис тяжелел...
[О рождении Кей-Хосрова]
За тучами месяц — и полночь темна,
И звери, и птицы в объятиях сна.
И видит Пиран удивительный сон:
Как солнце, сияющий светоч зажжён.
На троне сидящий с мечом Сиавуш
8140 Взывает: «Что дремлешь, о доблестный муж!
Ты сладкие грёзы от глаз отгони
И мыслью проникни в грядущие дни.
День праздничный встанет и молод, и нов.
Сей ночью рождается шах Кей-Хосров!»
Пиран, задрожав, пробудился от сна
И с ним солнцеликая встала жена.
«Ступай, — говорит ей Пиран, — торопись,
Войди осторожно в покой Ференгис.
Сейчас Сиавуша я видел во сне,
8150 Подобного солнцу иль ясной луне.
— Проснись! — призывал меня голос его. —
Настало Хосрова-царя торжество».
Вбежала и видит: царицей-луной[313]
Царевич рожден красоты неземной.
Вернулась, ликуя, с известьем благим,
Дворец огласив восклицаньем своим.
Сказала: «Младенца пленителен вид,
Как месяц, он взоры красою дивит.
Войди же к царице, на чудо взгляни,
8160 Создателя мудрость и мощь оцени.
Ты скажешь, рождён для венца Кей-Хосров,
Для палицы, панциря, жарких боёв».
Увидеть младенца Пиран поспешил;
Увидя, восславил Владыку светил.
Глядит на младенца: сегодня рождён,
И что ж? Годовалым уж кажется он!
О павшем властителе вождь зарыдал
И щедро хулу Афрасьябу воздал.
Дружине сказал именитый глава:
8170 «Пусть кару приму я за эти слова,
Пусть буду я брошен чудовищу в пасть,
Дитя не отдам душегубам во власть!».
Лишь солнце своим светозарным клинком
Рассеяло тени ночные кругом,
Явился Пиран пред владыкой своим,
Надежду тая и тревогой томим.
Дождавшись, пока остальные ушли,
Сказал он, приблизясь к владыке земли:
«О солнцеподобный владетельный вождь,
8180 Чьи ведомы всем прозорливость и мощь!
Под сенью твоею раб новый вчера
Рождён — воплощенье красы и добра.
Подобного в мире не сыщется; он,
Ты скажешь, из лунного света рождён.
Сам доблестный Тур, именитый стрелок,
Очей от него отвести бы не мог.
На росписях краше лица не сыскать,
Воскресла в нем древних царей благодать.
При виде красы величавой такой,
8190 Сказал бы ты, сам Феридун пред тобой!
От мыслей мучительных душу избавь,
Будь радостен сердцем и благостно правь!».
Смягчил Афрасьяба Создатель миров,
И взор властелина не столь уж суров,
Душевною болью внезапно пронзён;
Вздохнул сокрушенно и горестно он,
Раскаялся, вспомнив свершённое зло,
Что столько страданий душе принесло.
Пирану сказал он: «Мне беды грозят,
8200 Так было предсказано годы назад.[314]
Провидец поведал мне в те времена,[315]
Что в мире кровавая вспыхнет война,
На землю великий владыка придёт,
Что род от Кобада и Тура ведёт.
Он будет народами всеми любим,[316]
Иран и Туран преклонятся пред ним...
Что делать! Горюй, не горюй, всё равно,
Того не избегнуть, что нам суждено.
Пусть отрок живёт, но от града вдали;
8210 Ты в горы его к пастухам отошли.
Там пусть вырастает, не зная кто он,
И кем, и зачем скотоводам вручён.
О предках, о прошлом тогда вспоминать
Не станет не сможет науки познать».
Такие вел речи владыка: он мнил,
Что мир вероломный свой нрав изменил.
Не сладишь с ним, грёзы пустые развей!
Мир вечен, и он не под властью твоей.
Но даже из бедствий, что шлёт тебе рок,
8220 Умей почерпнуть благодатный урок...
Вождь радостный вышел, к Хосрову спеша;
Благие надежды питала душа.
Хваленья Создателю он воздавал
И славить царевича не уставал.
Вернулся в раздумьи: какие плоды
Пожнёт он, посеяв любовь и труды?
[Пиран вверяет Кей-Хосрова пастухам]
Призвал скотоводов со склонов Колу,[317]
Царевича им поручил и, хвалу
Воздав ненаглядному, свету очей,
8230 Наказывал вождь: «Больше жизни своей
Любите, лелейте его, чтоб пути
Ни ветру, ни праху к нему не найти.
Во всем угождайте ему: ничего —
Ни ока, ни сердца — не жаль для него».
«О вождь, — пастухи отвечали тотчас, —
Усердно исполним твой каждый приказ».
С младенцем кормилицу он снарядил
И щедрой рукой пастухов наградил.
Склонились, и руки к очам поднесли,
8240 И в горы младенца с собой увезли.
Года проходили, в безвестности он
Рос, щедро дарами небес наделён.
Когда исполину седьмой миновал,
Он доблестью славный свой род затмевал.[318]
Лук сделал из жерди отважный стрелок,
Скрутил тетиву из овечьих кишок,
Скрепил на концах два надёжных узла
И лук оснастил. Хоть без перьев стрела
И без наконечника — отрок готов
8250 В просторы степные помчаться на лов.
Уже на десятом году исполин
На вепря, на волка кидался один;
Уж тигров и львов обрекал он на смерть,
А луком была та же гнутая жердь.
Шло время, и лето сменяло весну,
Не стал подчиняться юнец пестуну.[319]
Спустился пастух озадаченный с гор,
Явился, степной пересекши простор,
К Пирану: «На нашего юного льва
8260 Пожалуюсь я, о дружины глава!
Сначала на ланей охотился он,
Затем был охотой на тигров прельщён,
А ныне и льва на охоте настичь
Ему не труднее, чем робкую дичь.
Ведь если себе причинит он изъян —
Меня обвинишь ты, о славный Пиран!»
С улыбкою выслушав эти слова,
Вождь молвил: «Природа его такова!».
И вот предводитель бойцов с пастухом
8270 Ко льву солнцеликому мчатся верхом.
Выходит к ним отрок. На плечи и стан
Взирает, дивясь, именитый Пиран,
А тот легче ветра к нему подбежал
И руку почтительно облобызал.
Увидел Пиран ослепительный лик,
И нежности жар ему в сердце проник.
В объятиях долго держал он юнца,
В душе за него умоляя Творца.
«О доблестный,— вымолвил отрок,— свой край
8280 Немеркнущей славой весь век озаряй!
Недаром здесь каждый, кто знает тебя,
Добрейшей душой называет тебя.
Пастушьего сына, людей не стыдясь,
В объятья ты принял, прославленный князь!»
Жаль юноши стало вождю-мудрецу,
И кровь прилила от волненья к лицу.[320]
Вскричал он: «Мой отрок, душе дорогой,
Благих властелинов наследник благой!
В роду твоём не был никто пастухом,
8290 Немало тебе расскажу я о том».
Велел для него привести скакуна,
И мантия царская принесена.
Направился в замок с ним доблестный муж
И горько оплакан был вновь Сиавуш.
Стал юноша витязю светом очей;[321]
Любя ненаглядного все горячей,
Страшась за него, Афрасьяба кляня,
Ни ночи не знал он спокойной, ни дня;
Питомцу все силы души посвятил.[322]
8300 Шли дни, продолжалось вращенье светил...
[Пиран приводит Кей-Хосрова к Афрасьябу]
Однажды, лишь сумрак на землю сошёл,
Примчался царя Афрасьяба посол:
Пирана, мол, царь пожелал повидать.
Увидел — и старое вспомнил опять:
«Напрасно гоню я смятение прочь,
Мне тайного ужаса не превозмочь.
Ты скажешь, он день помрачил предо мной,
Тот юноша, сын Сиавуша родной.
Растить Феридунова внука — кому?
8310 Простым скотоводам? Противно уму!
Что проку беречься, коль в ярости рок?
Кто кары небесной избегнуть бы мог?
Коль чужд он событьям минувших времён —
Рад буду, пусть радостен будет и он.
Но, если проявит злонравье — с юнцом
Я также расправлюсь, как прежде с отцом».
Ответил Пиран: «О владыка страны,
Ты мудр, и советы тебе не нужны.
Подумай, что может он знать о былом
8320 Ребенок с незрелым, убогим умом?
В горах пастухами взращённый, как зверь,
И знанью и мудрости чужд он, поверь.
К тому же вчера от его пестуна
Слыхал я: царевич пригож, как весна,
И ликом дивит, и осанкою он,
Да только рассудка бедняга лишён.
Забудь же тревогу, о царства глава,
Припомни премудрого мужа слова:
Превыше отца — воспитатель. Притом
8330 Царевич ведь с матерью схож, не с отцом.
Лишь только услышу твой царский приказ,
К тебе с Кей-Хосровом приду я тотчас.
Меня успокой только словом одним:
Клянись, что останется он невредим!
Бывало, венцом и державою встарь
Клялся Феридун, добродетельный царь,
И твёрд, неизменен был в слове своем;
Тур гордый клялся вездесущим Творцом;
Задшем именитый булатом клялся[323]
8340 И Тем, кто воздвиг над землей небеса».
Тревога от тех увещаний благих
Рассеялась, гнев Афрасьяба утих.
И дал он обет властелина святой:
«Днем светлым клянусь и ночной темнотой,
Клянусь Судиёю, что сонмы светил,
Зверьё, человека и жизнь сотворил —
Безвинного юношу не погублю,
Дыханием гнева его не спалю».
Вождь вымолвил: «Счастлив и радостен будь,
8350 О ты, что избрал справедливости путь!
Пусть вечно ведет тебя разума свет,
У ног твоих прахом да будет весь свет!».
Умчался Пиран, к Кей-Хосрову спеша,
Лик рдеет, что мак, и ликует душа.
Велит он: «Прикинься блаженным, смотри!
О битве он спросит — про пир говори.
Прикинься, как будто не знаешь его.
Разумного не говори ничего.
В речах уничтожив рассудка следы,
8360 Быть может, сегодня избегнешь беды».
Короною царской украсил Пиран
Питомца, по-царски стянул ему стан,
Велел огневого коня привести.
И вот уж Пиран с Кей-Хосровом в пути.
Как вихрь, ко дворцу Афрасьяба летят,
И все на юнца со слезами глядят.
«Дорогу! — кричат перед дверью дворца —
Вождь юный явился, искатель венца!»
Вступает в чертог молодой великан,
8370 Его к Афрасьябу подводит Пиран.
Дед глянул — и пот проступил на челе,[324]
Он вспомнил, стыдясь, о содеянном зле.
Пиран, между тем, словно ива дрожит
От страха, что юноша будет убит.
То милость в душе Афрасьяба, то гнев...
Взирает владыка, лицом побледнев,
На стать и величие богатыря,
На эту осанку и поступь царя.
Но вот улыбнулся, себя превозмог:
8380 Смягчил ему сердце всевидящий рок.
«О юный пастух! — молвит с лаской в очах, —
Поведай, что знаешь о днях и ночах?
Как жил, расскажи мне, в горах, среди стад,
Как пас и считал ты козлят и ягнят?»
А тот отвечает: «Нет дичи, увы!
Нет стрел у меня, лука нет, тетивы».
Царь спрашивать стал, как текут времена,
Про благо и зло, про его пестуна.
Ответ был: «Завидев пантеры приют,
8390 Сильнейшие даже в смятенье придут».
Расспрашивать стал повелитель юнца
Про землю иранскую, мать и отца.
А тот отвечает: «С неистовым львом
Не сладит охотничий пес нипочём».
Царь молвил: «Должно быть, в Иран ты готов
Помчаться, увидеть главу храбрецов?».
В ответ Кей-Хосров: «Там, где степь и гора,
Наездника встретил я позавчера».
Тут царь засмеялся, от счастья расцвёл,
8400 С ним ласково снова беседу повёл:
«Ты жаждешь, быть может, науки постичь,
Иль биться с врагом, бросив мщения клич?».
«Нет жира совсем в молоке, — был ответ, —
Прочь всех козопасов — терпения нет!»
Над речью бессвязной смеясь, властелин
Пирану сказал: «Предводитель дружин,
Ты прав был, бедняга рассудка лишён:
Ему я — о полдне, о полночи — он.
Ни добрых он дел не свершит, ни грехов.
Нет, жаждущий мщения муж не таков!
Верни его матери, пусть без забот
8410 Он в Сиавушгорде отныне живет.
Пусть мудрый за ним воспитатель следит,
От злых наущений его оградит.
Дарами его надели пощедрей:
Дирхемов, рабов и коней не жалей».
[Кей-Хосров оптравляется в Сиавушгорд]
«Скорей!» — Кей-Хосрова торопит мудрец,[325]
И оба покинули царский дворец.
С весельем, надеясь на лучшие дни,
8420 В жилище Пирана вступают они.
Вождь славит Йездана, на сердце светло:
Державное древо плоды принесло!
Он двери хранилищ велит отомкнуть,
Богата юнца снаряжает он в путь.
Немало одежд, искромётных камней,
Оружья, венцов, кушаков и коней,
Со златом тугих кошелей и ковров,
И много других драгоценных даров
Вручил Кей-Хосрову. Сердечно к тому ж
8430 Напутствовал юношу доблестный муж.
И сына, и мать проводил он потом
В прославленный град, возведенный отцом:
Тот град пребывал в запустенье, увы...
Для встречи Хосрова и царской вдовы,
Ликуя, спешит отовсюду народ,
Весь город любимым хвалу воздаёт.
Все рады: дал отпрыск поверженный ствол,
И пышно тот отпрыск могучий расцвёл.
И каждый душой за усопшим царём
8440 Летит и его поминает добром.
Где были колючки — цветы разрослись.,
Где сорные травы — встаёт кипарис.[326]
А где сиавушева кровь пролилась —
Смоковница стройная ввысь вознеслась,[327]
И мускусом листья запахли, и лик
Царя Сиавуша на каждом возник.
Смоковница та зеленела весь год,[328]
Под ней о царевиче плакал народ.
Да, вот что творит он, безжалостный рок![329]
8450 Дитя от сосцов он отторгнуть бы мог.
Едва насладишься ты, мир возлюбя —
Рок тут же в пучину низвергнет тебя.
Не верь в этот бренный и призрачный кров,
К концу роковому будь сердцем готов.
Ты рубище носишь иль носишь венец —
Расстанешься с миром земным под конец.
В саду бытия только радость вкушай, —
Печали дохнуть на себя не давай.
Заботы отбрось, этот замок не твой,
8460 Твой — только приют под доской гробовой.
Ты благ не копи, всё вкушай до конца,
Надейся на щедрость благого Творца.
Будь весел — довольно с тебя и того!
Увы, небеса не щадят никого.
Счастливец главой до луны вознесён,
Мгновенье — и в бездну низринется он.
Так рок начертал всемогущей рукой:
Ты ныне во прахе, а завтра — другой.
Как мстили за смерть Сиавуша, внемли,
8470 Как царского сына в Иран увезли.
[МЕСТЬ ЗА СИАВУША][330]
[Жалоба Фирдоуси на свою старость][331]
Состарился я, уж мои шестьдесят[332]
Мечом роковым надо мною висят.
Вина не давайте, на что мне дурман!
И так я шатаюсь, от дряхлости пьян.
Уж посох в руках, не тугая узда.
Добро растеклось, одолела нужда.
Стал взор — мой дозорный — меня предавать,
С вершины не видит несметную рать,
Не скажет: «Спасайся, коня поверни!» —
8480 Хоть вражье копьё за две пяди сверкни.
Мои скороходы служить не хотят,
Сковали их злобные те шестьдесят.
Мой певчий, без устали певший досель,[333]
Охрип: не поймешь, где рычанье, где трель.
Я кубок налью пятьдесят уж восьмой,[334]
Тот кубок — в честь близкой могилы немой.
Куда вы ушли, мои тридцать? До слёз
Жаль мускуса вашего, перлов и роз!
Персидского острого жаль мне клинка, —
8490 Увы, не владеет им больше рука![335]
Ох, скрюченный куст куропатке не мил!
Её молодой кипарис бы пленил...
Молю небеса об одном — до тех пор
Пусть грозный меня пощадит приговор,
Пока для людей не оправлю я в стих
Собрание этих преданий седых.
Пусть мудрые, те, что владеют пером,
Меня на земле поминают добром,
А в мире ином да заступится тот,
8500 Чьё слово и меч — правоверных оплот.[336]
Я дому Неби неизменно служу,
В пыли, у Веси под стопами, лежу...
Но к вещим словам летописца вернусь,
В старинные были душой окунусь.
[Кавус узнает о смерти Сиавуша]
Известье в Иран до Кавуса дошло
О том, что постигло царевича зло:
«По воле владыки туранской земли
Главу, словно птице, ему отсекли.
Безгрешный и доблестный, пал он во прах —
8510 Заплакали серны в туранских горах,
И горем лесной соловей обуян,
И стонут в степи с куропаткой фазан,
И вянет на ветке гранатовый цвет,
И скорби людской исцеления нет...
Бесчестный Горуй не во сне — наяву
Царю, что овце, запрокинул главу
И острым кинжалом от плеч отделил.
О славном никто не рыдал, не молил...».
Той чёрною вестью владыка сражён,
8520 С высокого трона низринулся он,
В тоске на себе одеяния рвёт,
Лик ранит и слёзы горючие льёт.
И все, кем гордится Ирана земля,
Рыдают, печаль с венценосцем деля.
Их слёзы кровавы, ланиты бледны,
Уста и сердца сожалений полны.
Гив храбрый и Тус, и Гудерз, и Ферхад,
Шапур и Бехрам неутешно скорбят,
Все в чёрных и синих одеждах, и прах —
8530 Не княжьи короны — на княжьих главах.
[Прибытие Ростема к Кей-Кавусу]
Известье дошло до Ростема в Ннмруз
О горе, котором сражен Кей-Кавус,
О гневе, объявшем иранцев, о том,
Что плачет весь край о царе молодом.
Лишь только о смерти питомца узнал,[337]
Пал навзничь великий, весь край застонал.
Заль прахом главу посыпает себе,
Ланиты терзает, пеняя судьбе.
Средь горького плача семь дней протекло.
8540 На утро восьмое, едва рассвело,
Рычанием трубным наполнился мир,
Прислали дружины Кабул и Кашмир.
Могучий, отмщения жаждой горя,
Повёл их в столицу Кавуса-царя.
Как только достигли иранских равнин,
Одежды свои разорвал исполин.
«Клянусь,— возгласил он,— и клятву сдержу:
Доспехов не сброшу, копья не сложу,
Не будет мне ратная жизнь тяжела,
8550 Пыль битв и походов не смою с чела,
Доколе я смертью за смерть не воздам
Пролившим безвинную кровь палачам.
Шлем будет венцом, чашей — ножны меча.
Помчусь я, аркан сыромятный меча,
И, верю, достойно злодею-врагу
Отмстить за царя Сиавуша смогу!»
К дворцу повелителя пеший, в слезах,
Приблизился витязь, на темени — прах.
Промолвил Ростем возглавлявшему край:
8560 «Посеял ты зло — урожай собирай!
Любовь к Судабе и неистовый нрав
Тебя погубили, венец твой поправ.
Теперь, о владыка, увидел ты сам,
Что вверился моря коварным волнам.
Недобрые мысли твои принесли
Несчастье народу иранской земли.
Уж лучше сошёл бы державы глава
В могилу, чем женщины слушать слова.
По мне так достойнее женщины нет,
8570 Чем та, что вовек не рождалась на свет.
Ведь женским наветом сражен Сиавуш —
Столь мудрый и славный, и доблестный муж.
Жаль гордую силу, пленительный лик
И царственный стан, что навеки поник!
Жаль славой гремевшего богатыря!
Ирану второго такого царя
Не видеть: весеннего неба щедрей,
Он был на пирах украшеньем царей.
А в битве столь гибелен был его гнев,
8580 Что с ним не сравнился бы яростный лев.
Нет, слёзы о нем не устану я лить,
Врагов без пощады я стану разить!
Я мщению впредь посвящу бытиё,
Чтоб мир запылал, словно сердце моё!».
[Росшем убивает Судабе и выступает в поход]
Взглянул на Ростема пристыженный шах.
Увидя Могучего в гневе, в слезах,
В ответ он и слова промолвить не смог:
Из глаз венценосного хлынул поток.
Воитель, с владыкой страны разлучась,
8590 В покой Судабе устремился тотчас,
Коварную с трона низверг, из дворца
Прочь за косы выволок, подле крыльца
Рассёк пополам закалённым мечом...
А царь и не дрогнул на троне своём.
Суровый, от ярости бледный, Ростем
В палаты свои воротился затем.
Печалью исполнены, толпами шли
К Могучему люди иранской земли.
О павшем питомце скорбя все сильней,
8600 Тоскуя, горюя, провел он семь дней.
На утро восьмое к походу бойцов
Призвали кимвалы. Примчались на зов
Гив с Тусом, Гудерз, Фериборз и Ферхад,
Шейдуш и Роххам, и Шапур, и Хоррад,[338]
Бехрам и Горгин и подобный грозе,
Свирепый, как чудище вод, Горазе.
Ростем обратился к дружине родной:
«Душою и телом я мести одной
Предамся: ведь пал молодой исполин,
8610 Каких не найдешь средь сильнейших дружин
Готовьтесь, о витязи, грянет война,
Суровой, не лёгкою будет она.
Но прочь опасенья, без страха вперёд!
Кровь недругов пусть, как Джейхун, потечёт!
Свидетель Йездан, что, себя не щадя,
За павшего стану сражаться вождя.
Скалу отыщу я, где чёрный свой грех
Свершил омерзительный Горуй-Зерех;
Челом и очами я к ней припаду,
8620 Душе облегченье, быть может, найду.
Клянусь: если только не схватят меня,
Петлю не накинут, с позором гоня,
И, словно овцу, не повергнут во прах
И путы не стянут на крепких руках —
Отмщу я! Мои булава и булат
Бесчестье и гибель злодеям сулят.
Лишь ратною пылью дышать я клянусь.
Позор мне, коль чаши, пируя, коснусь!».
Сказал и замолк исполинов глава,
8630 И ропотом гневным на эти слова
Откликнулось войско. Бурлил весь Иран,
Неистовой жаждою битв обуян.
Казался он логовом яростных львов
Клич грозный взлетел до седых облаков,
На спинах слоновьих уж подняли звон
Литавры. Меч брани на свет извлечён.
Торопят начало кровавой борьбы
Бой гонга и вой медногорлой трубы.
На месть Афрасьябу поднялся Иран —
8640 Так в бурю, волнуясь, шумит океан.
Ноге на равнине уж негде ступить,
Просвета меж копьями не различить.
Все в гневе, сердца преисполнены зла.
Судьба непреклонная в битву звала.
Иранское войско в поход собралось,
Над ним кавеянское знамя взвилось.
К Ростему, вождю боевому, в Забул
Немало прислал меченосцев Кабул,
Из леса Нарвен, из иранской земли
8650 Сто тысяч, не менее, воинов шли.
[Смерть Веразада от руки Ферамарза]
Дружину повел Ферамарз-исполин,
Вождь юный, Ростема прославленный сын.
Несутся, достигли туранской земли.
Их с вышки дозорный увидел вдали.
Царил Веразад в Сепиджабе, светлей[339]
Жемчужины был он меж славных мужей.
Лишь только бряцающий грозно кимвал
И гонги индийские он услыхал —
Ударил в литавры и войско страны
8660 Созвав, устремился на поле войны.
За ним тридцать тысяч бойцов верховых,
Разящих мечами мужей боевых.
Несется навстречу врагу Веразад,[340]
Нахмурены брови и очи грозят.
Вскричал он: «Эй дерзостный, кто ты, скажи
Как наши посмел перейти рубежи?
Пришел ты сюда по веленью царя,
Иль волей забульского богатыря?
Ужель до ушей твоих слух не дошёл
8670 Про мощь Афрасьяба, про гордый престол?
Открой мне презренное имя своё!
Прервать суждено мне твоё бытиё,
Но прежде чем с чёрной душой разлучать,
Знать надобно, как мне тебя величать».
Ответ был: «Злосчастный боец верховой!
Я отпрыск того, кто прославлен молвой,
Чья грозная сила и льва устрашит,
Чей тяжкий удар и слона сокрушит.
Исчадие дивов, исчезни с пути!
8680 Нам не о чем долгие речи вести.
Примчится с дружиной Ростем-исполин —
Расправиться с вами он мог бы один.
Туранцу за смерть Сиавуша-царя
Отмстит он, безудержным гневом горя.
Сражаясь, он пыль до небес возмутит,[341]
Он край ваш ничтожный во прах обратит!»
Не дрогнул туранец при окрике том,
Счел речи героя пустым хвастовством.
«Вперёд! — раздаётся приказ боевой, —
8690 Пусть луки тугой загудят тетивой!»
Две рати сошлись на просторе степном,
На воине каждом железный шелом.
Неистовый крик поднялся с двух сторон,
Раздался литавр оглушительный звон,
И вспыхнул мгновенно воинственный жар
В груди Ферамарза; бесстрашен и яр,
Он ринулся в бой, словно яростный слон,
Затянут кушак, добрый лук оснащён.
Помчался — и ливнем губительных стрел
8700 Бойцов больше тысячи сбить он успел.
С копьем занесённым, не зная преград,
Летит он, и в страхе застыл Веразад.
Туранское знамя над ним разглядев,
Напал Ферамарз будто яростный лев.
Коню боевому он стиснул бока,
Копье богатырское сжала рука.
Врага в поясницу герой поразил,
Пробил он кольчугу, и тело пронзил,
И рухнул туранский воитель с седла.
8710 Ты скажешь, то жалкая мошка была!
Затем с вороного коня соскочив,
Царя Сиавуша хвалою почтив,
Врага обезглавил, и алой струей
Ему обагрил одеянья герой.
Вскричал он: «Посеяно семя вражды —
Созрели его роковые плоды!».
Весь край он обрёк разорению; дым
Встал чёрными клубами к тучам седым.
В письме победитель поведал отцу,
8720 Туранца какому обрёк он концу:
«Я мести начало уже положил,
Я голову с плеч супостату срубил,
Низвергнув его с боевого седла,
А сёла и грады спалил я дотла».
[Поход Сорхе против Ростема]
Примчался гонец, и такие слова
Услышал державы туранской глава:
«Войною пришёл к нам Ростем-исполин,
С ним витязи грозных иранских дружин.
Они Веразаду главу отсекли,
8730 Туранское княжество стёрли с земли.
От края до края пылает страна,
Ее охранявшая рать сметена».
Той вестью недоброю царь потрясён.
Припомнил, исполнившись горести, он
Все то, что вещали уста мудрецов,
Седых звездочётов, священных жрецов.[342]
Велел он пригнать табуны поскорей,
На воле нигде не оставил коней.
Собрав именитых героев страны,
8740 Извлёк он сокровища древней казны;
Подать приказал от подвалов ключи,
Где спрятаны палицы, луки, мечи,
Где груды динаров, камней дорогих,
Венцов, кушаков и сокровищ других.
Он щедро дарами бойцов осыпал,
Дирхемами замок и площадь устлал.
Как только окончил казну раздавать,
Построил, как должно, огромную рать,
В литавры и гонги ударить велел,
8750 И войско покинуло Канга предел.
Оставив столицу свою, властелин
Раскинул шатры средь широких равнин.
Велел, чтоб Сорхе именитый пришёл,[343]
И долго с ним речь о Ростеме он вёл.
Ему приказал: «Тридцать тысяч бойцов,
Разящих мечами мужей-храбрецов
Веди к Сепиджабу; как буря лети,
О сне и покое не думай в пути!
На стан Ферамарза грозою нагрянь.
8760 Пришли мне снесённую голову в дань.
Соперник могучий в кровавой борьбе,
Сын Заля один лишь опасен тебе.
Но с тигром на лове в дремучем лесу
Не сладить и самому лютому псу.
Тобою отцовское сердце живёт,
Ты — месяц мой ясный, ты — войска оплот.
Коль зорок и бдителен будешь в бою,
Кто, дерзкий, на жизнь покусится твою?
Возглавь свое войско и двигайся в путь,
8770 Бойцам от Ростема защитою будь».
С отцом распростившись, Сорхе-исполин
Рать вывел со стягом в просторы равнин.
К стенам Сепиджаба на вихре-коне
Летит он, и помыслы все о войне.
Дозорные рать увидали вдали
И весть Ферамарзу о том принесли.
Кимвалы иранцев призывно гудят,
От пыли весь мир обратился в агат.
Ржут яростно кони, шум ратный летит
8780 До самого солнца, до самой Нахид.
Подобно алмазам, сверкают мечи,
И копья от крови людской горячи.
Ты скажешь, окутал вселенную пар,
А в нем багровеет сраженья пожар.
Стал будто горою земной весь предел —
Так много вокруг обезглавленных тел.
Сорхе, быстрым взором врагов обведя,
Увидя копье Ферамарза-вождя,
Дал волю гнедому и, лук свой копьём
Мгновенно сменив, поскакал напролом.
8790 Оставив ряды, Ферамарз удалой[344]
Навстречу противнику мчится стрелой,
Его поражает быстрее огня,
На землю едва не повергнув с коня.
Таков был иранца удар, что своё
Мгновенно сломал он стальное копьё.
На помощь, с воинственным пылом в груди,
К Сорхе устремились Турана вожди.
Но понял Сорхе, что осилить невмочь
8800 Ему Ферамарза, и кинулся прочь.
За ним, закалённый булат занеся,
Как яростный слон, Ферамарз погнался.
Иранские всадники следом летят,
Что лютые дивы, кричат и свистят.
Настигнув Сорхе, Ферамарз на скаку
Стремительней тигра к его кушаку
Рванулся, схватил исполина в сердцах,
С седла боевого низринул во прах,
И связанным, пешим погнал пред собой
8810 К иранцам. Кровавый окончился бой.
Вдали затрубили слоны, между тем:
Со стягом, с дружиной явился Ростем.
И вихрем к отцу Ферамарз полетел;
Ему победителя славный удел
Достался. Сорхе по рукам он связал,
Главу Веразада отцу показал.
Холмы и равнины убитых полны,
И враг отступил, устрашившись войны.
Прославила рать Ферамарза-бойца,
8820 Того молодого вождя-храбреца.
Его и Ростем похвалою почтил;
На радостях он бедняков наградил
И сыну сказал в назиданье: «Лишь тот
Мужей именитых во всем превзойдёт,
Кто доблести полон и родом высок,
С кем знание в дружбе, в разладе — порок.
Четыре те свойства в себе сочетав,
Прославишься ты, победителем став.
Не может огонь не пылать, не палить,
8830 Он в силах вселенную испепелить.
Коль доблестью дух Ферамарза горит —
Не диво: так пламень в булате сокрыт.
Но стоит булату удариться в бронь,[345]
Наружу вдруг вырвется тайный огонь».
Потом на Сорхе поглядел исполин:
Он статен, как тополь цветущих долин,
Грудь льва, а ланиты цветут, как пион,
И мускусом алый их цвет оттенён.
Ростем палачей и лохань, и кинжал
8840 С плененным Сорхе увезти приказал
В степь дальнюю; руки опутав юнцу,
Свалить, обезглавить, как будто овцу,
Чтоб саваном стал ему коршунов рой —
Так был Сиавуш разлучен с головой.
И Тус, выполняя Ростема приказ,
Сурово к Сорхе устремился тотчас.
«Убьёшь, венценосный? — промолвил Сорхе, —
За что же? В каком я повинен грехе?
Мне был Сиавуш и ровесник, и друг,
8850 Он гибелью много доставил мне мук.
Не ведая сна, горевал я о нём,
Проклятия слал я и ночью и днём
Злодею тому, что лохань и кинжал
В миг страшный убийства, не дрогнув, держал».
Тус, выслушав это, задумался. Он,
Царевича горькой судьбой удручён,
К Ростему вернулся и все повторил,
Что сын Афрасьяба ему говорил.
Ответил Ростем: «Обездоленный шах
8860 Скорбеть обречён, утопая в слезах,—
Так пусть же и царь Афрасьяб всякий час
Льёт слёзы, в тоске неизбывной мечась!
Царя недостойного отпрыск теперь
Спешит оправдаться; хитрит он, поверь.
Убит Сиавуш мой, повергнут во прах,
Кровь, кровь на груди, на лице, на кудрях!.
Главою владыки иранской земли
Клянусь я — обету, о витязь, внемли! —
Из края, в котором царит Афрасьяб,
8870 Мне кто б ни попался, владыка иль раб, —
Доколе я жив, закалённый мой меч
Всем будет без устали головы сечь!»
И взгляд повелительный бросил затем
Бойцу Зеваре непреклонный Ростем.
Тот взял золотую лохань и кинжал,
К юнцу палачей беспощадных призвал.
Те горло ему перерезали вмиг:
Недолго звучал раздирающий крик...
О рок, не щадишь ты питомцев своих!
За что непрестанно терзаешь ты их?..
8880 Главу отрубили булатным мечом,
Был за ноги пленник повешен потом,
И стали землею его осыпать,
Кинжалами мёртвое тело кромсать.
[Афрасьяб мстит за сына]
Вернулось к владыке туранской земли
Разбитое войско в крови и в пыли.
Царь слышит известие: сын молодой
Погублен безвременно злою бедой.
«Повешен, — звучат роковые слова, —
8890 Отрублена, брошена в прах голова.
На мщенье за смерть Сиавуша-царя
Встает весь Иран, жаждой брани горя».
И рухнул во прах властелина венец,
Сражённый печалью рыдает отец.
Прах сыплет на голову, сына зовёт,
В тоске на себе одеяния рвёт,
Взывает: «О витязь, о вождь, о мудрец,
О славный владыка, о юный храбрец!
Где лик твой прекрасный, где розы ланит,
8900 Где стан богатырский и царственный вид!
Нет трона покойней теперь для отца,
Чем в битве кровавой седло жеребца!».
Он к войску призыв обращает такой:
«Забудем веселье, забудем покой!
Пусть ложем нам станут кольчуга и щит,
Пусть каждый в сраженьях глаза изощрит!»
Гремят, призывая к кровавому дню,
Литавры. Бойцы облачились в броню.
Рев трубный просторы степей огласил.[346]
8910 Шагают слоны. Потемнев, словно Нил,
Земля с небесами как будто слилась —
Такая от воинства пыль поднялась.
К бойцам именитым воззвал властелин:
«О славные, цвет и надежда дружин!
Час мщения пробил. Когда с двух сторон
Раздастся литавр оглушительный звон,
Пусть каждый разит, ярым гневом палим!
Сердца супостатов клинками пронзим!».
И подал он знак, и трубы боевой 8920
Разнесся призывный, пронзительный вой,
Гул бронзовых чаш, барабанов раскат,
Бьют бубны, индийские гонги гудят.
Сказал бы, клокочет, бушует, кипит
Равнина от множества конских копыт.
Лишь темная пыль заклубилась вдали,
Ростему дозорные весть принесли:
«Быстрее, чем судно летит по волнам,
Летят афрасьябовы полчища к нам.
Воители ярости лютой полны,
8930 Все рвутся к отмщению, жаждут войны».
Едва о приходе туранских дружин
Услышал прославленный вождь-исполин,
Он стяг кавеянский вознёс, и лилов
Стал воздух от тысяч булатных клинков.
Двух ратей воинственный клич загремел,
Бойцы весь земной наводнили предел.
Уж солнце, сказал бы ты, ночи во власть
Попало, а звёзды — чудовищу в пасть.
Турана бойцы, по приказу главы,
8940 Схватились за дротики, за булавы.
На правом крыле в битву мчался Барман,
Дружины воинственной вождь-великан.
На левом — Кохрема воители шли,[347]
В средине владыка туранской земли.
Навстречу примчалась могучая рать
Ростема: за пылью небес не видать.
В тылу — Зеваре, Ферамарз — впереди,
Могучий на Рехше своем посреди,
Гив с Тусом, чья сила известна земле,
8950 С литаврами, с гонгом,— на правом крыле.
На левом — Гудерз, чей родитель Гошвад,
Хеджир с ним и доблестных витязей ряд.
Клич кликнул Могучий, сразиться спеша,
Воспрянула полная гнева душа.
Земля от копыт, словно мускус, черна,
А воздух от копий — что тигра спина.
Несчётный, бронею окованный строй...
Степь, скажешь ты, стала железной горой.
Мерцают ряды воронёных клинков,
8960 И стяги возносятся до облаков.
[Смерть Пильсома от руки Ростема]
К ведущему войско примчался Пильсом.
Пылая досадой, с суровым лицом,
Сказал он владыке туранских дружин:
«О мудрый, воспетый молвой властелин!
Дозволь, не жалея меча для меня,
И ратного шлема, и лат, и коня,
Вступить мне с Ростемом в воинственный спор,
Великое имя обречь на позор.
Доставлю и Рехша его, и главу,
8970 И меч, и несущую смерть булаву».
В душе у владыки веселье зажглось.
Копье, торжествуя, до туч он вознёс
И витязю молвил: «Прославленный лев.
В бою и слона устрашил бы твой гнев!
Ты славой венчанный боец-великан.[348]
Недаром тобою гордится Туран.
Коль эти могучие длани сожмут
Ростема — ты землю избавишь от смут.
Меня ты главой вознесёшь к небесам,
8980 Тебе я и дочь, и корону отдам.
Две трети Турана с Ираном тогда —
Твои: все сокровища, все города».
От этих речей омрачился Пиран.
Приблизился он к повелителю стран
И вымолвил: «Чую недобрый конец.
Враждует с собою безумный юнец!
Коль встретится с грозным Ростемом в бою,
Во прахе он голову сложит свою.
Он к славе влеком, удалец молодой,
8990 Не верит, что будет постигнут бедой.
Ведь если соперником будет убит —
Царя опозорит он, войско смутит.
За брата, который к тому же тебя
Моложе, невольно страшишься, любя».
Ответил Пильсом: «Отступать не хочу,[349]
С Ростемом сражение мне по плечу.
Ты помнишь о прежней победе моей:
Тогда четырёх я поверг силачей.
Как чудище моря, сражусь я теперь.
9000 Для подвигов славных гожусь я, поверь.
Ведь стал я сильнее с течением лет;
Тебе убивать мою веру не след.
Ужель одного мне повергнуть невмочь?
О витязь, гони опасения прочь!»
Владыка, услышав слова храбреца,
Велел ему лучшего дать жеребца
И меч с булавою впридачу к коню,
И крепкий шелом, и стальную броню.
И в гневе воинственном, сходен со львом,
9010 Вперед устремился отважный Пильсом,
Крича: «Где Ростем именитый? Ведь он,
Слыхал я, в сражениях — лютый дракон.
Заплачет он скоро, оставшись без сил:
Я львиные когти свои отточил!»
Те речи услышав, разгневался Гив.
Вскричал он, булатный свой меч обнажив:
«С туранцем сражаться не станет Ростем,
Он был бы унижен сражением тем».
Схватился с Пильсомом один на один
9020 Гив храбрый, Гудерза почтенного сын.
Но выбил мгновенно его из стремян
Копьем богатырским Пильсом-великан.
Ужвитязь иранский тревогой объят,
Но тут Ферамарз, обнажив свой булат,
Примчался на помощь. Исполненный сил
Пильсома копьё пополам расщепил;
Туранца в чело поразил он затем,
Но меч закалённый, ударясь о шлем,
Сломался. Пильсом разъярился, как барс.
9030 Что Гив для отважного, что Ферамарз!
Увидел Могучий, взглянув издали:
Два славных героя иранской земли
Схватились с туранским воинственным львом,
Пыль битвы до неба вздымая столбом.
«В Туране, — подумал Ростем, — исполин,
В боях закаленный — Пильсом лишь один.
Когда предсказаньям благих мудрецов,
Седых звездочётов, священных жрецов,
Бывало, внимал я в минувшие дни,
9040 О витязе этом твердили они:
— Когда неожиданно грозной бедой
Не будет постигнут Пильсом молодой,
И если наставников мудрых найдёт,
В Иране, в Туране он всех превзойдёт. —
Готов, знать, расстаться он с жизнью земной,
Коль вздумал вступить в поединок со мной!»
И войску приказ богатырь отдаёт:
«Не трогаться с места, ни шагу вперёд!
Пойду, испытаю Пильсома в бою,
9050 Пусть явит отвагу и силу свою!».
Надвинул шелом, стиснул Рехшу бока.
С тяжелым копьём исполина рука
Вперёд угрожающе устремлена.
Ослабив узду, отягчив стремена,
Он с пеною гнева на сжатых устах
Помчался, ввергая воителей в страх.
«Меня, — обращает он к витязю речь, —
Грозил ты драконьим дыханием сжечь?
Готовься удар от меня претерпеть
9060 Такой, что сражаться не выйдешь ты впредь!
Тебя не хотел бы повергнуть в бою:
Жаль, право, мне юность и силу твою!»
Так вымолвив, гонит он Рехша вперёд,
Несется, огромный, как сам небосвод.
Бойца в поясницу ударив копьём,
Сшибает с седла, словно мяч, и потом
Его до туранских рядов волочит
И, наземь бросая, туранцам кричит:
«Возьмите, укройте парчой золотой!
9070 Уж весь почернел он от пыли густой».
Затем скакуна повернул, и опять
Возглавил свою многомощную рать.
Склонился Пиран, слышен горестный плач:
Увы, не поможет уж юноше врач!..
И духом упали туранцы тогда,
Свет белый пред ними затмила беда.
Воителей клики гремят с двух сторон.
И гулким простором степным повторён
Разящих мужей каждый окрик и зов,
9080 Забили в литавры на спинах слонов,
Земля от копыт затряслась. Той порой
Гора стала морем, равнина — горой.
Стенают, ревут медных труб голоса,
Казалось, их рев расколол небеса.
Немало голов удалых полегло:
Кораллово-алое море текло,
И ливень кровавый из туч зарядил,
Уж сына родного отец не щадил!
Вдруг буря над полем войны поднялась,
9090 Степь чёрною тучею заволоклась;
Смешалась с иранской туранская рать,
Не стали от друга врага отличать.
Весь мир непроглядной укрыт пеленой,
День солнечный тьмою сменился ночной.
[Бегство Афрасьяба от РостемаJ
Сказал Афрасьяб устрашенным бойцам:
«Удача, увы, не сопутствует нам.
Сегодня коль дрогнет из вас хоть один,
Погибнет безвременно ваш властелин.
Пусть каждый сразится, как лев разъярён!
9100 Нагряньте стремительно с разных сторон,
На недруга риньтесь из тайных засад,
Пусть копья взнесённые солнцу грозят!»
Покинув ряды, Афрасьяб поскакал,
На рать именитого Туса напал,
И витязей многих убил он. Невмочь
Тут сделалось Тусу, он кинулся прочь,
Примчался к Могучему: «Смерть впереди!
Я счастьем покинут, на помощь приди!
На правом крыле — поражения мрак;
Повержен иранских воителей стяг».
9110 И ринулся Слоноподобный вперёд,
За ним Ферамарз меченосцев ведёт.
Навстречу летят боевые ряды.
К Ростему исполнены лютой вражды
Воители все — Афрасьяба родня,
Все рвутся к отмщенью, оружьем звеня.
Но в гневе Могучий всех косит подряд,
А Тус с Ферамарзом их с тыла разят.
Стяг темно-лиловый увидя вдали
9120 И знамя Каве, где алмазы цвели,
Узнал Афрасьяб, что нагрянул Ростем —
Могучий воитель, чей предок Нейрем.
Свирепее тигра навстречу бойцу
Он ринулся, стиснув бока жеребцу.
Стяг черный увидев, Ростем в свой черёд,
Как яростный лев, устремился вперёд.
Без удержу мчится стремительный конь,
В груди ратоборца — отваги огонь.
Прицелился славный, запела стрела,
9130 И кровь Афрасьяба ручьем потекла.
Стрела, продырявив туранца шелом,
Его поразила в чело остриём.
Ростема во всю богатырскую мощь
Ударил копьём разъярившийся вождь.
Но тигровый панцирь пронзить не смогло —
Лишь пояс героя копьё прорвало.
Могучий, сменивший оружье своё,
В коня афрасьябова с силой копьё
Вонзает. Конь рухнул, удара не снёс,
9140 С ним рухнуть во прах и владыке пришлось.
С булатом Ростем наклонился над ним,
Хотел обезглавить ударом одним.
Но видя опасность над царской главой,
Хуман богатырской своей булавой
Ростема в плечо поразил. Ярый крик
В двух станах поднялся. Хуман в этот миг
Коня повернул и умчался. Ростем
На миг обернулся, а царь, между тем,
Из рук исполина успел ускользнуть,
9150 Сменил скакуна боевого — и в путь!
Сто хитростей в дело пустил, изловчась,
Хуман, и от смерти властителя спас.
Летит за Хуманом, разгневан, суров,
Бойцов победитель, даритель венцов,
Но сколько ни гнался, настигнуть не смог —
Ещё не пришёл предназначенный срок.
Послышались клики; спешат удальцы,
В железной броне, с булавами бойцы
Ростему вдогонку, страшась, чтоб один
9160 В беду не попал предводитель дружин.
Тус молвит Могучему: «Боль не сильна?
Лягнул ведь онагр, убегая, слона!»
Ростем отвечает: «Когда булава —
Оружие грозное витязя-льва,
Коль ею рука исполина разит,
Она сокрушает и сталь, и гранит,
Но если ударил Хуман булавой,
Ее не железной считай — восковой!».
Когда от героя иранской страны
9170 Бежал устрашённый искатель войны,
Иранцы преследовать стали врагов,
Их копья возносятся до облаков,
Поверженных груды, зияние ран...
Ты скажешь, алеют тюльпан и шафран.
Столбами из яшмы ты ноги слонов
Назвал бы; кровь топчут ряды скакунов.
Туранцы несутся, как вихрь. Между тем,
Преследуя, косит их мощный Ростем.
Скакал три фарсанга без устали он,
9180 Грозя и разя словно лютый дракон.
Но к войску вернулся затем своему;
Сказал бы ты, солнце — союзник ему!
Дружина в свой стан понеслась, весела,
Добычи набрав у врага без числа.
Немало оружья везли, кушаков,
И сёдел, и золотом полных мешков.
[Афрасьяб отсылает Кей-Хосрова в Хотен]
Восток разгорелся, багрянцем богат;
Кораллы и лалы сменили агат.
Послышался трубный пронзительный зов.
9190 Могучий повёл верховых удальцов
Туранцу вдогон. Порывается рать
За смерть Сиавуша убийцам воздать.
Узнав, что с дружиною мчится за ним
Могучий, отмщения жаждой гоним,
С бойцами к Чин-морю бежал Афрасьяб —
Судьбы непреклонной беспомощный раб.
Примчась к побережью, такие слова
Пирану промолвил туранцев глава:
«Спрошу о постылом питомце твоём:
9200 Что делать нам с ним? Поразмыслим вдвоём.
Коль будет он найден Ростемом, и тот
Похитит его и в Иран увезет —
То станет от дива рожденный юнец
Владыкой, присвоит кеянский венец.
Сюда привези, умертви ты его —
Веления не отвергай моего!».
Но снова Пиран убеждает царя:
«Хосрова убить замышляешь ты зря.
Слугой твоим выход иной измышлён,
9210 И, верно, одобрен тобой будет он.
Суровый юнцу уготовим мы плен,
Его отвезем в отдаленный Хотен.
Дозволить нельзя, чтоб злоречье врагов
Царя заклеймило навеки веков».
Ответ был: «О мудрый, наставником будь,
Ко благу, как прежде, указывай путь!
Но то, что задумал, исполни сейчас:
Опасен и миг промедленья для нас!»
Пиран умудренного выбрал посла,
9220 Чей доблестный дух недоступен для зла.
Стремительней дыма посланец летел —
Так вождь именитый ему повелел.
И вот он в жилище Хосрова вошел,
Дивится прекрасному лику посол,
Почтительно юношу славя, пред ним
Склонился и долго стоял недвижим.
Что вверено было ему — произнёс,
Словам в подкрепление клятву принёс.
Но речи внимая, в сплетении слов
9230 Ни складу, ни ладу не видел Хосров.
Тут к матери он устремился своей,
Не скрыл от родимой тревожных вестей,
Сказал: «Нас у берега ждет Афрасьяб.
О мать, что на это сказать ты могла б?
Твой разум, быть может, укажет нам путь,
Как сладить с бедой, от тисков ускользнуть».
Но сколько вдвоём ни держали совет,
Все тщетно: пути к избавлению нет.
На зов поспешить поневоле пришлось,
9240 Хоть сердце в тревоге на части рвалось.
Дорогою слёзы без удержу льют.
Царю Афрасьябу проклятия шлют.
Приблизились к замку Пирана, и вот
Пиран, сын Висе, им навстречу идёт.
В объятия юношу он заключил,
О дальнем и трудном пути расспросил,
И долго его славословил. И кров
Нашел во дворце у вождя Кей-Хосров.
Припасы, какие нужны для пиров,
9250 Запасы одежды, шатров и ковров,
Походных ковчегов и быстрых коней
Собрать он велел для юнца поскорей.
Все эти дела доведя до конца,
Готовою видя поклажу юнца,
Пришел к Афрасьябу и молвил ему:
«О царь, по величию, мощи, уму
Не знающий равных! Ребенка того
Привёз я, веления жду твоего».
Пирану тогда приказал властелин:
9260 «Его ты, не мешкая, за море Чин
Отправь, чтоб воители вражьей земли.
Вовеки следов отыскать не смогли».
И за море тут же Хосрова Пиран
Послал, подчинясь повелителю стран..
[Царствование Ростема в Туране длилось семь лет]
В поход выступает на Чин и Мачин[350]
Могучий Ростем, предводитель дружин.
И Чин, и Хотен, и Китай покорил[351]
Боец именитый, исполненный сил.
Воссел на туранский престол, и тогда
9270 Померкла владыки былого звезда.
Мудрец благородный учил в старину:
Коль недруг, войною пришедший в страну
Тобою настигнут — его уничтожь,
А скрылся — погоней себя не тревожь...
Дворец обозрел богатырь, сочтены
При нем все богатства державной казны.
Коней быстроногих с уздой золотой,
Рабынь, ослепляющих взор красотой,
Рабов и одежду, парчу и венец,
9280 И кости слоновой престол, наконец,
Обрел победитель. Но не одному[352]
Сокровища Канга достались ему:
Воителей всех наделил он казной,
Венцами, уборами; трон костяной[353]
Дал Тусу и грамоту царскую дал,
Чтоб Чачем он правил, и так приказал:
«Того, кто противиться вздумает нам,
Томясь по былым, афрасьябовым дням —
Спеши обезглавить ударом одним:
9290 Пусть коршунов стаи пируют над ним!
А кто, на стезю добродетели став,
Отверг Ахримана греховный устав —
Пусть будет обласкан, как сын твой родной,
Не зная забот, не терзаясь нуждой.
Беззлобному злобных обид не чини,
Твои правосудьем да славятся дни!
Мы смертны, хоть жизнью любой дорожит.
Кто в мире величьем блистал, как Джемшид?
Но смерти судьба и его обрекла,
9300 Другого властителя миру дала».
Венец, ослеплявший алмазами взор,
Бесценный престол, властелина убор
Гудерзу в награду Ростем даровал:
Ему Сепиджаб, Согдиану он дал.
Сказал, от души восхваляя его,
Достойного, мудрого мужа того:
«Ты в грохоте битв и на шумном пиру
Учил справедливости нас и добру.
Мы ценим и знатность, но доблесть нужней:
9310 Ведь знатность лишь доблестных красит мужей.
Ты с доблестью знатность и ум сочетал,
Ты сердцу отрадою светлою стал.[354]
Теперь моему ты совету внемли,
О муж, наставлявший великих земли!
До Гользериюна весь край Сепиджаб[355]
Прими во владенье: там каждый — твой раб».
Вождю Фериборзу венец вырезной
Вручил, одарил и богатой казной,
Промолвив: «Ты рода высокого муж,—
9320 Царевич и брат Сиавуша к тому ж:
Так делу возмездья теперь послужи,
Аркан боевой наготове держи.
Не должен ты вволю ни спать и ни есть,
Пока не настигнет священная месть
Царя Афрасьяба. Лишь к правде тянись:
Возвысишься с нею, не свергнешься вниз!»
Узнали в Мачине и Чине, меж тем,
Что стал властелином державы Ростем,
И щедрую дань для владыки собрав —
9330 Динары и камни в блистаньи оправ,—
Сказали: «Готовы мы верно служить,
Под властью твоею нам радостно жить».
Тогда побеждённых Ростем пощадил,
Доверием чистосердечных почтил.
Охотясь, забыл и насилье и зло,
И время немалое так протекло...
[Зеваре посещает места, где охотился Сиавуш]
Однажды, от сна пробудясь на заре,
Собрался онагров травить Зеваре.[356]
Туранца бывалого проводником
9340 С собою он взял и помчался верхом.
И с соколом, степью скача напрямик,
Он рощи густой и тенистой достиг.
Цвели там фиалки, журчала волна;
Сказал бы ты, сердце живила она.
Бойца провожая, туранец в пути
Дерзнул неуместную речь повести, —
Сказал: «Сиавуш здесь охотился встарь.
Вот эти укромные заросли царь
Всем нашим урочищам предпочитал,
9350 Лишь здесь он для сердца покой обретал».
Иранца обидой та речь обожгла,
Вновь горечь былая в душе ожила.
С гнедого он рухнул, душой удручён.
Казалось, рассудок его помрачён.
И сокола выпустил он из руки,
И слёзы кровавые пролил. В тиски
Схватили воителя горе и гнев;
Увидели это друзья, подоспев.
Осыпан хулою бойцов, проводник
9360 Под градом ударов тяжелых поник.
И, волю давая горячим слезам,
Воинственный витязь клянется бойцам:
«Забуду забавы и сладостный сон!
Отныне я только враждой вдохновлён.
Я злобу и в сердце Ростема вдохну,
Подвигну героя на месть и войну!».
Вернувшись, увидев Могучего, брат,
Неистовой жаждою мщенья объят,
Воскликнул: «Сюда воевать мы пришли,
9370 Иль недругу честь воздавать мы пришли?
Тебя исполином Йездан сотворил,
Ты блещешь, как солнце над сонмом светил —
Туранцев сегодня щадишь ты к чему ж?
Рази без разбора! Здесь пал Сиавуш,
А силой и доблестью был он таков,
Что равных не будет во веки веков».
[Ростем разоряет Туранскую землю]
И зову жестокому внял исполин:
Возглавив ряды меченосных дружин,
Громя, убивая, летит он вперёд.
9380 В смятеньи, в отчаяньи всюду народ.
Весь край до Соклаба и Рума в пустырь[357]
Набегом одним обратил богатырь.
Он головы юным и старым рубил,
А жён и младенцев в полон уводил.
Вся, в тысячу с лишним фарсангов, страна
Лежала истерзана, разорена.
Турана знатнейшие люди пришли,
Ростему сказали, склонясь до земли:
«Нам царь Афрасьяб ненавистен, поверь!
9390 И в снах бы не видеть злодея теперь!
Здесь не был с убийцей никто заодно,
Клянём преступленье, что им свершено!
Единой державой ли, врозь ли нам жить, —
Тебе мы готовы усердно служить.
Покорен тебе, победителю, край, —
Творца не гневи, без вины не карай.
Царь скрылся, кто ведает, спасся ли он,
Иль пастью дракона давно поглощён?»
Услышав мужей именитых слова,
9400 Смутился невольно иранцев глава.
Он витязей кликнул в смятеньи души
И с войском направился в Качар-Баши.[358]
Сказали, собравшись к Ростему, бойцы
Седые, видавшие свет, мудрецы:
«Кавус благодати лишился; страна
Опоры надёжной давно лишена.
И если проведав, что стар он и слаб,
Нагрянет с дружиною царь Афрасьяб, —
Кавуса в бою победит он тотчас
9410 И ввергнет в пучину несчастия нас.
Мы, славы ища, много сделали зла,
Цветущие грады спалили дотла.
Вернёмся к владыке. Радушный приём
Мы встретим и снова, как встарь, заживём.
Шесть лет уж в изгнании, жребий кляня,
Живём мы, не ведая светлого дня.
В Иране остались рабы и дворцы,
Державные перстни, престолы, венцы.
Прельстились мы благами вражеских стран:
9420 Добычу скопили, а в сердце — изъян.
Что гонишься ты за приманкой мирской!
Обманет она, твой похитив покой.
Коль дьявол коварный тебе не сродни,
Как недруга злейшего, алчность гони.
Ешь, пей, благодетельствуй, благ не тая,
И счастье найдёшь ты в саду бытия.
Учил недоступный унынью мудрец:[359]
Не стоит печали сей бренный дворец.
Всех ближних, во прахе исчезнувших, ты
9430 Припомни: что сохнуть во имя тщеты!»
[Возвращение Ростема в Иран]
Вняв мудрым речам, поразмыслив над всем,[360]
С мужами готов согласиться Ростем.
Стыдом именитый боец обуян
И сердцем он рвётся в родимый Иран.
Собрал он туранских коней табуны,
Что вольно паслись на просторах страны.
Рабов и рабынь десять тысяч привёл,
Которых достойными шаха почёл.
Тут мускус, пушнина, которая край
9440 Прославила: соболь, песец, горностай.
Навьючены тяжко, шагают слоны,
На них — благовонья, со златом мошны
И много других драгоценных даров:
Цветных одеяний, узорных ковров,
Оружья, престолов, венцов. Повезли
Всё это в Иран из туранской земли.
Могучий с дружиною в Забулистан
Помчался: там ждал исполина Дестан.
С Гудерзом и Гивом воинственный Тус
9450 Направились в Парс, где царил Кей-Кавус,
Верховный владыка иранских царей.
Все рвутся отчизны достичь поскорей.
Бежавшей туранской дружины глава,
Об их отступленье услышав едва,
Клич кликнул воителям, ожесточась;
С Востока он ринулся к Кангу тотчас.
В развалинах, в пепле увидел страну,
Знатнейших — убитыми, малых — в плену..
Где трон, где сокровища, где табуны?
9460 Деревья обуглены, обнажены,
Селенья укрыты седою золой,
Сравнялись высокие замки с землей.
Созвал предводителей царь: из очей
В тоске проливая кровавый ручей,
Сказал он «Простил бы столь тяжкий урон[361]
Лишь тот, кто сознанья и чувства лишён».
Пусть каждый из витязей в ложе свой щит
И шлем в изголовье теперь обратит.
Пыль к небу взметая густой пеленой,
9470 Пойдем на иранскую землю войной!
За край свой родной, за детей дорогих,
За всё достоянье, за близких своих
Растопчем Иран, обречём на разгром,
Для мщенья все силы свои соберём.
Пусть недруг осилил нас в первом бою,
Не дрогнем, умножим отвагу свою!
Собрав отовсюду оружье и рать,
Сумеем к победе пути отыскать».
И снова, рядами, несметны, грозны,
9480 В военных доспехах Турана сыны
В поход выступают, идут на Иран —
Могучих, отважных воителей стан.
Нагрянули, с разных сторон ворвались,
Застигли врасплох — не уйти, не спастись.
Деревья и сёла сжигая везде,
Иран обрекли небывалой беде.
Семь лет без дождей изнывали поля,
Из сада пустынею стала земля.
9490 Безрадостно шли за годами года.
Повсюду страдание, горе, нужда;
В далеком Забуле Ростем-исполин,
Иран — под пятою туранских дружин...[362]
[Гудерз видит во сне Кей-Хосрова]
Привиделось как-то Гудерзу во сне,
Что тучка в иранской встает стороне.
А с тучки взывает блаженный Соруш:
«Внемли откровению, избранный муж!
В когтях у дракона родимый твой край,
Но сыщется путь к избавлению, знай!
Придет из Турана владыка на зов,
9500 А имя владыке тому — Кей-Хосров.
От корня царя Сиавуша росток,
Он доблести полон и родом высок:
Кобада в нем кровь, а родился на свет
У славной жены, Тур венчанный — ей дед.
Примчась, осчастливит страну Кей-Хосров:
Ему небеса не жалели даров.
Он грозно за гибель отца отомстит,
В пустыню он вражеский край обратит,
Кровавую длить не устанет войну,
9510 Пока не окрасит речную волну
Злой кровью владыки, убийцы того,
Кем сгублен был славный родитель его.
Годами он будет прикован к коню,
Всегда облачён в боевую броню.
Из всех, кем иранская славится рать,
Хосрова лишь Гиву дано отыскать.
Его Вседержитель избрал для того —
Веленье высоких небес таково».
От сна пробудившись, почтенный Гудерз
9520 Уста для молений горячих отверз,
К земле припадая седой бородой:
Сулил возрождение царь молодой!..
Лишь светоч сверкнул над вершинами гор,
Лучами земной озаряя простор, —
Гудерз на престол драгоценный воссел,
Скамью из сандала придвинуть велел.
Вот призван премудрым воинственный Гив.
Своё сновидение сыну открыв,
Он молвил: «Возвысил тебя Судия,
9530 Над миром звезда заблистала твоя.
Не диво: с тех пор, как родился на свет,
Ты, витязь великий, молвою воспет.
По воле Йездана, в ночной тишине
Соруш предо мною явился во сне
На туче, что смыла, пролившись дождём,
Всё горе земли животворным ручьём.
— О витязь, недаром, — так вымолвил он,
Войною и засухой мир изнурён:
Померкла Кавуса царя благодать,
9540 Не стал он обычай владык соблюдать.
Придёт из Турана венчанный Хосров,
Он смелой рукой одолеет врагов.
Отыщет венчанного Гив лишь один,
Седого Гудерза прославленный сын. —
Отечество будет от бед спасено
Тобою — так волей Творца суждено.
Не славы ль искал ты с булатом в руках?
Прославишься подвигом этим в веках.
Нетленным пребудешь в сказаньях людских
9550 Тебя обессмертят и песня и стих.
Ты цели достигнешь, коль будешь ты смел
Запомни: победа — отважных удел.
Пускай ты не вечен на бренной земле,
Но доброе имя не сгинет во мгле.
Готовься владыку на трон возвести,
Усердия древу вели зацвести!»
«Готов, повинуюсь, — ответствовал Гив. —
Слуга твой покорный, доколе я жив.
Я с именем благословенным твоим
Сей подвиг свершу, мой обет нерушим».
И вещему сну исполина дивясь,
9560 Готовиться стал он в дорогу тотчас.
Из знатных знатнейшая — Гиву женой
Была. Сам Ростем был отец ей родной.
Приблизилась, молвила: «Доблестный Гив,
Ответствуй, но будь откровенен, правдив.
В Туран собираешься, сказано мне,
Хосрова в далекой искать стороне?
Тогда дозволенье поехать мне дай
9570 В Забул, в незабвенный, родимый мой край.
С Ростемом увидеться жажду давно,
Разлукою сердце моё стеснено.
Да будет, о витязь, счастливым твой путь!
Бойцам неизменной опорою будь!»
Дал Гив дозволенье и, с ним разлучась,
Княгиня в Систан устремилась тотчас.
[Гив отправляется в Туран на поиски Кей-Хосрова]
Взошедшее солнце сердца веселит,[363]
Весь мир уподобив цветку шенбелид.
В дорогу сбирается Гив-удалец,
9580 И пляшет могучий под ним жеребец.
Гудерз вопросил: «Где дружина твоя,
Надежные спутники где и друзья?»
Ответствовал витязь: «Великий герой,
Прославленный доблестью, чистый душой!
Аркан свой беру я, беру скакуна,
Дружина иная теперь не нужна.
Коль рать поведу я — враги нападут
Не в пору: иной предназначен мне труд.
С арканом своим на седельной луке,
9590 В одежде индийца, с булатом в руке
Отныне скитаться мне, богатырю,
Пока не сыщу я дороги к царю.
Хочу городов избегать на пути:
Коль узнан я буду — от уз не уйти.
Счастливой звездою твоею ведом.
С победой вернусь я в родительский дом.
Я отрока-сына заботе твоей
Вверяю: Бижена расти и лелей![364]
И пир он украсит, и ринется в бой,
9600 Обученный ратному делу тобой.
Хоть мал он годами, а доблесть являл
Такую, что часто меня изумлял.
Простимся же! В памяти сына храни,
Но страх и заботу из сердца гони.
Я верю, нам свидеться вновь суждено,
Хоть волю небес разгадать не дано.
Меня ты с молитвою благослови,
И милость Йездана ко мне призови.
Пред Ним, всемогущим, любой из владык —
9610 Лишь раб преклоненный, как сам ни велик.
Он время, пространство и мир сотворил,[365]
И слабых, и тех, что исполнены сил,
И пламя, и воздух, и воду, и прах.
Дарящий надежду, вселяющий страх,
На помощь придет Он, укажет пути,
Как юного мне Кей-Хосрова найти».
Отважен, как лев, молодой удалец.
Глядит на него седовласый отец
И думает: встретиться вновь суждено ль?
9620 О как тяжела расставания боль!..
И руку целует, с коня соскочив,
Почтенному витязю доблестный Гив.
И крепко его обнимает старик,
Целует отважному очи и лик
И молит Йездана, тоски не тая:
«Мне милость яви, о святой Судия!
Я сына цветущего, полного сил —
Души утешенье — Тебе поручил.
Ему помоги Ты отчизну спасти.
9630 Его невредимым отцу возврати!..»
Каких только мук не приемлет иной
Во имя величья и власти земной!
Моргнуть не успеет — уж в саван одет...
Яд горек, но противоядия нет.
Припомни, и твой неизбежен конец,
На что же он, алчности жалкий венец?
В могилу его унести захотел,
Чтоб вместе с тобой под землею он тлел?
Цени только радость в юдоли земной,
9640 Богатств не копи, их присвоит иной.
Быть может, по ветру пустить он готов
Наследье твоих неустанных трудов.
Но время настанет, и он, в свой черёд,
Утехи земные покинет, уйдёт.
Во прахе убежище всем обрести!
Трудясь неустанно, Создателя чти.
Будь добрым, мучителем ближних не будь —
К спасению это единственный путь!
Гонясь за приманками жалкой тщеты,
9650 Поверь мне, за маревом гонишься ты.
Как долго на свете ни прожил бы, всё ж
Не вечен ты здесь — без возврата уйдёшь.
О мудрый, сомненьями дух не терзай,
В трясине губительной не увязай.
Ты — только творенье Творца своего,
Вдохнувшего душу в твое естество.
Ужели решиться в неверие впасть
И душу отдать отрицанью во власть?
Нет, рядом за трапезой место твоё
9660 Не с тем, кто Йездана отверг бытиё,
Он жалкий, лишенный рассудка слепец,
Его не сочтет человеком мудрец.
Погибель таит нечестивый обман!
Знай, сушу и воду — все создал Йездан.
Всеведущ, исполнен премудрости Он.
Им, праведным, разум людской озарён.
За то, что подумал Турана глава:
«Над всеми моя вознесётся глава!»
За то, что на смерть Сиавуша обрёк,
9670 Воздал душегубу карающий рок.
Ствол царственный пал, но владыка светил
Из корня росток благодатный взрастил.
Свершил, что ему подобало свершить
Царь юный: злодея сумел сокрушить.
Бойцу лишь Йездан одоление шлёт.
Он, солнце создавший, луну, небосвод,
Всевышний Владыка, Творец бытия,
И счастья Даритель, и наш Судия.
Ему повинуйся — иного пути
9680 Не сыщешь. Завета мудрей не найти...
По воле небесной, прославленный Гив,
Отвагу достойную тигра явив,
Отправился в путь, на Творца положась,
Забыв о покое, от нег отрешась.
И вскоре Турана достиг исполин.
Лишь путника встретит, что едет один, —
Окликнет, и речь по-турански ведет,
Вопрос о Хосрове ему задает.
Услышит: «Не знаю», — и, выхватив меч,
9690 Вмиг сносит он путнику голову с плеч
Иль жизнь у него похищает петлёй
И тело затем засыпает землёй,
Чтоб вражьих ушей не достигла та речь..
Чтоб розысков тайну надежно сберечь.
Однажды с собою он взял вожаком
Туранца, желанною целью влеком.
И долго с вожатым он мчался вперёд,
Ему не спеша открываться, но вот
В пути богатырь, наконец, произнёс:
9700 «Тебе я задам втихомолку вопрос.
Коль знаньем владеешь и сердце от лжи
Очистил, ответное слово скажи.
В награду что хочешь проси, не робей —
Отдам я; не жаль мне и жизни моей».
Ответ был: «Всем знание в меру дано;
Всего ж одному не познать, всё равно.
Коль то мне известно, что хочешь ты знать,
Уста не скует мне молчанья печать».
Гив молвил: «Правдивых я требую слов.
9710 Скажи, где скрывается здесь Кей-Хосров?».
И слышит: «Не знаю о нем ничего,
Не спрашивал я, не слыхал про него».
Воитель, услышав ответ вожака,
Поверг его тут же ударом клинка.
[Гив находит Кей-Хосрова]
Он, словно в беспамятстве, дальше скакал,
Царевича след неустанно искал.
Семь лет изнурительных минуло так.
Натёр поясницу походный кушак.
Онагр и одеждой служил и едой.
9720 Траву запивая солёной водой,
Все странствовал Гив, хоронясь от людей,
Не зная покойных и радостных дней...
Узнав, между тем, что Ростем-великан
Уже за рекою, вернулся в Туран
Бежавший владыка — он в Канге опять
И снова туранцев зовёт наступать.
Царь молвит Пирану: «Водитель дружин!
Пошли за Хосровом постылым в Мачин.
Его попечению матери вверь,
9730 Путь каждый закрой им и каждую дверь».
И вот уж посланца уносит скакун —
И прибыл к Пирану, прекрасен и юн,
Царя Сиавуша блистательный сын.
Пираном затем молодой исполин
Тоскующей матери был возвращён.
Шли месяцы, длилось теченье времён...
Тем временем Гив по туранской земле
Скитался, душою блуждая во мгле.
Однажды он ехал, тоскою томим,
9740 Вдруг пышно раскинулась роща пред ним.
Вступает он в рощу, исполненный дум;
Всё радостью дышит, лишь витязь угрюм.
Душистые травы, прозрачный ручей —
Души утешенье, отрада очей.
И, спешась, пастись он пустил скакуна.
Улёгся, но нет облегченья и сна.
Он думал: «Гудерза во сне посетив,
Нас, верно, опутал злокозненный див.
Не вижу нигде Кей-Хосрова следов...
9750 Напрасно скитался я столько годов!
Отважно сражаются где-то друзья,
Другие пируют беспечно, а я
Забыл и веселье и прежний почёт...
Нет, видно, я так не удачлив, как тот,
Кто стал бы орехи на купол кидать![366]
Согбенный мой дух ныне луку подстать.
Должно быть, Хосров не рождался на свет,
А если рождён — уж давно его нет.
Удел мой — лишь горе. Как был бы я рад
9760 Покой обрести, выпив гибельный яд!»
В горниле печали душою горя,
Бродил он, мечтая увидеть царя...
Вдруг светлый источник блеснул вдалеке.
У берега — юноша с чашей в руке,
Подобный платану, ласкающий взор.
На нем — из цветов благовонный убор.
Вокруг — от его благодати светло,
И мудростью ясной сияет чело.
Ты скажешь, в венце на державный престол
9770 Сам царь Сиавуш воскрешённый взошёл.
Он дышит любовью, влечёт добротой,
На нем словно видишь венец золотой.
Гив мыслит: «То он — повелитель владык!
Отмечен величием царственный лик».
И двинулся, пеший, к юнцу исполин.
Почуяло сердце, что узел кручин
Развязан, страданьям положен предел,
Желанным сокровищем он овладел.
Завидев идущего богатыря,
9780 Царь юный, улыбкою лик озаря,
Подумал: «То Гив поспешает ко мне!
Столь мощных не видел я в этой стране.
Пришёл он за мною — в Иран увезти,
Меня на кеянский престол возвести».
Как только вплотную боец из бойцов
Приблизился, на ноги встал Кей-Хосров
И молвил: «Ты вестником радости, Гив,
Явился, мне в сердце надежду вселив.
Давно ли скитаешься в этой стране?
9790 Про шаха, Гудерза и Туса ты мне
Поведай. Дошло ли до храбрых бойцов,
Что жив, не погублен доселе Хосров?
А в добром ли здравье Ростем-исполин
И славный Дестан, предводитель дружин?».
Те речи услышав, был Гив поражён,
Творца помянул в изумлении он.
«О доблестный, — слышится голос бойца, —
Любовью к тебе пламенеют сердца.
Поклясться готов, Сиавуша ты сын,
9800 Из рода кеянского ты властелин.
Юнец, перед кем преклонятся мужи!
Откуда узнал о Гудерзе, скажи.
Тебе о Гошваде, о Гиве кто мог
Поведать? Да будет твой жребий высок!»
«Знай, витязь, — Хосров отвечает, — не раз
О них я от матери слышал рассказ.
Внимала родимая слову отца,
Открывшему ей повеленья Творца.
Вещал он: — Пришествие черного дня
9810 Предвижу — здесь гибель постигнет меня.
Но после Хосров народится. Юнец
Страданьям и бедам положит конец.
Когда возмужает он, доблесть явив,
Примчится из края иранского Гив,
Хосрова с собой увезет он в Иран,
Туда, где прославленных витязей стан.
Отвагой весь мир он повергнет к ногам,
За гибель мою отомстит оп врагам».
Гив молвил тогда: «Предводитель мужей!
9820 Свидетельство где благодати твоей?
Тот знак, что имел Сиавуш на руке,
Чернел, словно капля смолы на цветке.
Ты царскую руку, прошу, обнажи,
Ты знак свой наследственный мне покажи».
Взглянуть на предплечье воителю дал
Владыка, и пятнышко Гив увидал.
Ещё со времен Кей-Кобада оно
Кеянскому роду в наследье дано.
Склонился к ногам повелителя Гив,
9830 Заплакал, сердечную радость излив.
Владыка в объятья бойца заключил,
Его благодарственным словом почтил
И стал об Иране затем вопрошать —
Про шаха, Гудерза, Ростема и рать.
«О мудрый властитель, — был Гива ответ, —
Величьем своим осчастливишь ты свет.
Когда б, посылающий благо и зло,
Создатель мне рай подарил, на чело
Венец возложил, во владенье отдав
9840 Все семь поднебесных великих держав —
Я б так не сиял, о владыка владык,
Как ныне, увидев твой царственный лик.
Гадают в Иране: вернётся ли Гив?
Сожжён иль закопан, иль всё еще жив...
Увы, Сиавуша в живых не узрел,
Не смог облегчить я страдальца удел...
Но труд не напрасен был, небу хвала!
Меня на чужбине удача ждала».
Выходят они на дорогу вдвоём,
9850 Вновь царь вопрошает о деде своём,
И как на чужбине воитель блуждал,
Как жажду и голод в пути утолял?
Гив шаху поведал о знаменьи том,
Что послано было Гудерзу Творцом.
Как сам он скитался в Туране семь лет,
Каких натерпелся лишений и бед.
Поведал, что плачет о сыне Кавус,
Что сгорбил властителя старости груз,
Что блеска былого лишился дворец .
9860 И, верно, уж ныне разрушен вконец...
Взор юноши скорбным зажёгся огнем;
Он Гиву промолвил, жалея о нем:
«Муж славный! За всё, что ты выстрадал тут,
Тебя и награды и почести ждут.
Веди же в Иран, замени мне отца.
Законом да будет нам воля Творца!».
[Прибытие Гива и Кей-Хосрова в Сиавушгорд]
Садится в седло вместо Гива Хосров,
А Гив — впереди, неусыпен, суров,
Шагает с индийским булатом в руке.
9870 Как только завидит кого вдалеке —
Навстречу спешит и, мечом поразив,.
Земле предает умерщвлённого Гив.
Когда к сиавушеву граду пришли,
Спокойствие духа они обрели.
На помощь призвали к себе Ференгис
И все на едином решенье сошлись —
Туранскую землю покинуть втроём,
От стражей и воинов грозных тайком.
«Нам мешкать нельзя, — Ференгис говорит, —
9880 Погибелью нам промедленье грозит.
О нас донесут Афрасьябу, и он,
Взъярённый, забудет и пищу и сон.
Стремительней Белого Дива примчась,[367]
Надежду убийца отнимет у нас.
Спастись ни открыто, ни тайно тогда
Не сможем, из мира уйдём навсегда.
Здесь недруги всюду, здесь вражеский стан,
Ведь нашей страной завладел Ахриман.
О сын мой, души утешенье и свет,
9890 Исполни теперь материнский совет.
Есть луг, он отсюда совсем недалёк,
Лежит в стороне от проезжих дорог.[368]
Взяв чёрную эту узду и седло,
Туда отправляйся, лишь станет светло.
Увидишь ты гору: до сфер взнесена,
Главой облака рассекает она.
По кручам поднявшись, увидишь ты вдруг
Зеленый, цветами пестреющий луг
С прозрачною, тихо журчащей рекой,
9900 Несущей отраду, дарящей покой.
Когда поднимается солнце в зенит
И стражей глава утомившийся спит —
Бегут табуны проторённой тропой
К той речке, знакомый ища водопой.
Бехзада увидев, уздечку с седлом[369]
Покажешь. Скакун присмиреет потом.
С приветной улыбкой к нему подойди,
Лаская, рукой по спине проведи.
В те дни, как нависла отчаянья тень,
9910 Затмив Сиавушу сияющий день,
Коню говорил он: «Скакун вороной,
Тобой пусть и вихрь не владеет шальной!
Привольно пасись на просторе лугов,
Придёт за тобой молодой Кей-Хосров».
[Кей-Хосров ловит Бехзада]
И вновь на коне молодой властелин,
А пешим идёт впереди исполин.
Храня осторожность, они на заре
Неслышно прокрались к заветной горе.
Вот кони уже к водопою спешат,
9920 Напившись, бегут чередою назад.
Тут спешился царь, устремился вперёд,
И тут же, у бурно струящихся вод,
Уздечку с седлом он коню показал,
Чтоб тот своего властелина узнал.
Конь вздрогнул, Хосровом застигнут врасплох,
И тяжкий у верного вырвался вздох.
Седло из самшита скакун увидал —
Седло, на котором в былом восседал
Державный хозяин его Сиавуш;
9930 Знакомое видит он стремя к тому ж.
Узнав Кей-Хосрова, хозяину рад,
Как вкопанный, замер на месте Бехзад.
Увидя, что конь покориться готов,
С седлом устремился к нему Кей-Хосров.
Стоит, дожидается конь вороной,
Вздыхает, и слёзы струятся волной.
И жгучее горе опять ощутив,
Вздыхают и юный владыка, и Гив.
ЦарюАфрасьябу, владыке держав,
Шлют в гневе проклятия, слёз не сдержав
9940 Царь чистит скребницей коня своего,
И гладит атласную гриву его.
Отца вспоминает он, грустью томим...
Конь взнуздан, осёдлан владыкой своим,
И стиснул наездник бока жеребцу.
Скакун вороной, покорясь удальцу,
Взвился. Словно буря, по воздуху мчась,
Он скрылся мгновенно у Гива из глаз.
Боец растерялся. Душой удручён,
9950 К Йездану взмолился в отчаянье он,
Воскликнул: «Должно быть, злокозненный бес
В коня превратился и с шахом исчез.
Страшусь, не постигла бы гибель царя.[370]
О горе, страдал и боролся я зря!»
Меж тем, ускакавший вперёд далеко,
Хосров осадил вороного легко.
Дождался, покуда приблизится Гив,
И молвил с улыбкой, бойца изумив:
«О, доблестный витязь, таи не таи —
9960 Я думы сейчас разгадаю твои».
«Мудрейший владыка, — был Гива ответ, —
Что ты ясновидец — в том дивного нет.
Ниспослана небом тебе благодать:
Ты б мог, что таит волосок, разгадать».
Царь молвил: «Смущён быстролётным конем,
О Гив, ты дурное подумал о нём.
Ты был подозреньем таким обуян:
— Пробрался, знать, к юноше сам Ахриман.
Царь скрылся, мой подвиг по ветру пустив;
9970 Я горем убит, и злорадствует див!»
Тут спешился видевший мир исполин,
И слышит хвалу молодой властелин:
«Да будут светлы твои ночи и дни,
А недруги злые — да сгинут они!
Тебе ниспослал ведь недаром Йездан
И знатность, и доблесть, и царственный сан».
И снова помчал Кей-Хосрова Бехзад,
И два седока возвратились назад.
Как только вступили в покой Ференгис,
9980 Втроём совещаться они принялись —
Как трудный побег безопасно свершить,
Как замысел свой ото всех утаить.
Едва увидав пред собой скакуна,
Вздохнула царя Сиавуша жена:
Супруга любимого вспомнила вновь,
Прильнула к коню, льёт не слёзы, а кровь.
Затем осушила горючий ручей,
Ларцы отворила с казною своей,
Которую долго от мира всего
9990 Таила в подвалах дворца своего.
Немало там было венцов золотых,
Алмазным сиянием сплошь залитых.
Там были кинжалы, блестящий булат,
И множество копий, и палиц, и лат.
Хранилища те, неутешна, бледна,
При сыне и Гиве раскрыла она.
И Гив услыхал: «Натерпевшийся бед!
Бери, сколько хочешь, блестящих монет,
Уборов, красой ослепляющих взор,
10000 Где лалы вплелись в изумрудный узор...
Мы — стражи сокровищ, ты ими владей;
Для нас не жалел ты и жизни своей».
И витязь, пред ней до земли преклонён,
Ответствует: «Славься, владычица жён!
Ты мир обращаешь в сияющий рай,
Тобой и небесный украсится край.
Пред сыном твоим да склонится весь свет,
А недругов ваших да сгинет и след!»
Взглянув на сокровища, Гив-исполин
10010 Избрал сиавушев лишь панцирь один.
Затем отобрали, готовясь к пути,
Алмазы и всё, что могли увезти,
Что в битве всего остального нужней:
Шеломы, оружье, броню для коней.
И вот уже заперты вновь тайники.
И степью готовы скакать ездоки.
[Бегство Ференгис, Кей-Хосрова и Гива в Иран]
Окончены сборы, знак подал Хосров,
И добрых седлают они скакунов.
Надела походный шелом Ференгис,
10020 И вихрем все трое вперёд понеслись,
Надеясь достигнуть иранской земли.
Но как осторожность в пути ни блюли,
Их бегство открылось, и грозную весть
Тотчас поспешили Пирану принесть:
Сюда из Ирана, мол, Гив-великан
Пробрался, и тотчас бежали в Иран
Все трое — кеянского рода юнец,
Вдова Сиавуша и смелый боец.
Той вести Пиран именитый не ждал,
10030 Он весь, как осиновый лист, задрожал.
«Сбылось — размышлял он, смущеньем объят, —
Всё то, что владыка твердил мне стократ.
Как стану держать пред великим ответ?
Почёта и веры мне более нет!»
И вот из воителей избран Гольбад
И с ним Нестихен, что не ведал преград.[371]
Им велено триста вести верховых
Мужей, искушённых в делах боевых.
«Спешите! — пославший напутствовал рать, —
10040 Не дайте и темя себе почесать.
Добудьте бесстрашного Гива главу,
Засыпьте землёй Сиавуша вдову!
А этот проклятый, бездомный Хосров
В плену да изведает тяжесть оков!
Но если успеют Джейхун переплыть,
То нашему краю беды не избыть».
Помчались два бдительных, грозных вождя,
Бойцов молодых, закалённых ведя.
И сыну и матери очи смежил
10050 Сон крепкий, а Гив, между тем, сторожил
Покой утомлённых: немало ночей
Скакали они, не смыкая очей.
Черёд соблюдая, воинственный Гив
Стоит, на дорогу глаза устремив,
Исполнен решимости, к смерти готов.
В шеломе блестящем боец из бойцов
И в крепкой броне сверх кольчуги своей,
Как было в обычае славных вождей.
[Гив обращает в бегство Гольбада и Нестихена]
Вот конница мчится, копыта пылят;
10060 Гив тотчас извлёк закалённый булат.
Клич витязя грянул, что гром с облаков,
Он в трепет поверг бы и яростных львов.
Пыль черною тучей взвилась в небеса,
И в сердце дружины, как вихрь, ворвался.
Разя то кинжалом, то палицей, вождь.
Железный, сказал бы ты, падает дождь.
Турана герои остались без сил —
Так страшно их витязь иранский разил.
Столь грозною яростью он обуян,
10070 Что мог бы почесть ручейком океан.
Героя со всех окружило сторон
Враждебное войско, но тот не смущён,
Уж копья бойцов поднялись, как тростник,
Скрывая и солнце, и месяца лик,
И морем вина стала степь, заалев
От крови, что пролил воинственный лев.
Немало туранцев отважный скосил,
И дрогнуло войско, лишённое сил.
Склонясь к Нестихену, Гольбад произнес:
10080 «Он крепок, как будто гранитный утес.
Не мог бы одним он копьём побеждать,
Им движет Хосрова-царя благодать.
Страшусь я: туранцев несчастие ждёт,
От воли Йездана никто не уйдёт.
Недаром твердил звездочет в старину:
Беда поразит удальцов и страну!»
Вновь бой разгорелся, жесток и суров.
Раздался трубы оглушительный рёв.
Так яростно ратные клики гремят,
10090 Что дрогнуло сердце гранитных громад.
Телами усеяны поле и склон,
Ручьями кровавыми прах обагрён.
Воинственный витязь, опора дружин,
Огромную рать опрокинул один.
Те ранены, те недвижимы, лежат,
Другие к Пирану пустились назад.
А Гив, весь в крови, словно яростный лев,
К владыке пришёл, утолив ярый гнев,
И молвил: «Будь счастлив, о царь Кей-Хосров,
10100 И с разумом дружен, и телом здоров!
Примчались, возглавив дружину свою,
Гольбад с Нестихеном, проворным в бою.
Бежали все те, что остались в живых,
Но впору заплакать над участью их!
Сломил бы меня лишь Ростем-исполин,
Другой не осилит боец ни один!».
В душе властелина восторг, торжество,
Он Гива приветствует, славит его.
Насытились тем, что нашли под рукой,
10110 И двинулись дальше, забыв про покой.
Когда беглецов, изнемогших от ран,
Увидел охваченный гневом Пиран,
Гольбада спросил: «Без утайки и лжи,
Какое вы встретили диво, скажи!
Что с Гивом вы сделали, где Кей-Хосров?
Ответствуй, правдивых я требую слов!».
«О витязь, — ему отвечает Гольбад, —
Отчаешься, жизни ты будешь не рад,
Когда расскажу я про Гива тебе, —
10120 Какой он обрёк нас печальной судьбе.
Не раз ты в сражениях видел меня,
Хвалил не однажды, отвагу ценя,
Но я из стремян нападеньем одним
Был выбит. Уж думал: паду недвижим.
А я ведь стократно копьё заносил,
Неистово, неутомимо разил.
Его голова, что железо, крепка,
Слоновьим клыкам не уступит рука.
Ростема я видывал в битве не раз,
10130 Слыхал не один очевидца рассказ:
Так стойко удары не сносит и он,
В деяниях ратных не столь искушен.
Будь копья у нас мягче тигровых кож,
А палицы — воску подобными, все ж
Расплющить могли бы они удальца —
Ведь не было нашим ударам конца!
Но, с каждым мгновеньем сильней распалён,
Вперед он кидался, как яростный слон.
На поле тела громоздились горой.
10140 Всех витязей смял, опрокинул герой!»
«Довольно! — воскликнул Пиран, омрачась —
Туранцев позорит подобный рассказ!
Пред мужем одним отступить, оробеть?
Дружины водить недостоин ты впредь!
Вдвоём с Нестихеном ты вел силачей,
Что львов посрамили б отвагой своей,
Не стыдно ль? Ты Гива представил слоном —
Себя ты в краю обесславил родном!
Узнает о том Афрасьяб и в сердцах
10150 Корону державную кинет во прах.
Не диво! Мужей закалённых ведя,
Два доблестных, два искушенных вождя
Пустились бежать от бойца одного,
В сраженье ему даровав торжество!
Себя опозорил ты; нет, не твоё
Призвание — стяг возносить и копьё!»
[Пиран отправляется в погоню за Кей-Хосровом]
Шесть тысяч Пиран отобрал удальцов,
Туранского войска храбрейших бойцов,
И этой дружине сказал: «Поскорей
10160 Гоните своих быстроногих коней!
Должны днём и ночью без устали вы
Стремиться вперёд, словно лютые львы.
Коль с Гивом Ирана достигнет Хосров,
Там станут и жёны отважнее львов,
Наш край супостаты дотла разорят;
Владыка Турана, смятеньем объят,
Безмерно тогда разъярится, виня
В спасенье бежавших не рок, а меня».
И, вняв повеленью, бойцы за вождём
10170 Помчались, скакали и ночью, и днём.
Но вдруг скакунов осадили: река
Легла перед войском, быстра, глубока.
Ту речку широкою ты бы не счёл,
Но дна не достал бы и вброд не прошёл.
Весной, багровея, вздувалась она
И Гользериюн называлась она.[372]
А Гив и Хосров за рекой улеглись
На отдых; на вышке сидит Ференгис.
Но вот различила царица вдали
10180 Стяг чёрный владыки туранской земли
И к витязю с вестью недоброю той
Примчалась, нарушив уснувших покой.
«О друг утомлённый, — сказала, — пора!
Вставай и спасайся, не жду я добра.
За нами огромная гонится рать,
Страшусь, не удастся беды избежать.
Врагами настигнутый, будешь убит —
Нам боль нестерпимая сердце пронзит.
А сына со мною, в печали, в слёзах,
10190 У ног Афрасьяба повергнут во прах.
Кто ведает, что претерпеть суждено!
Нам тайну небес разгадать не дано».
Но Гив отвечает: «Владычица жён,
Напрасно врагами твой дух устрашён!
Ты с сыном на холм крутобокий взойди,
Оттуда без страха на битву гляди.
Творец ниспошлёт мне победу в войне,
Светила, поверь, благосклонны ко мне.
Врагов — до последнего их удальца —
10200 Я всех уничтожу по воле Творца!»
Царь молвил: «Не знающий равных в борьбе!
И так уж я многим обязан тебе.
Меня от неволи избавив, попасть
Не должен ты ныне чудовищу в пасть.
В бой ринусь я, мой наступает черед
Злой вражеской кровью омыть небосвод!»
Но слышит в ответ: «Уповает Иран,
Что будет короной твоей осиян.
Отец мой воитель, воитель и я,
10210 Идти не впервые мне в бой за царя.
Нас семьдесят восемь его сыновей,[373]
Что в мире дороже нам жизни твоей?
Воителей много, но мало владык...
О нет, лишь один ты по-царски велик!
Погибну — найдётся другой удалец,
Зато не останется сирым венец.
А если б ты пал от Ирана вдали,
Кого б мы тогда на престол возвели?
И втуне б мой труд семилетний пропал,
10220 А сам бы позорищем рода я стал.
Творец мне заступник сегодня и впредь,
Тебе же — с холма на сраженье смотреть.
Твоя благодать нам победу сулит,
Весь мир, торжествуя, она осенит».[374]
[Битва Пирана с Гивом]
На мощном коне, разъярённый как лев,
Помчался, броню боевую надев,
И видит: Пиран на другом берегу.
Река преграждает дорогу врагу.
И грянул, как гром, исполина призыв —
10230 Соперника кличет воинственный Гив.
Во гневе хулой отвечает Пиран:
«Эй ты, худородный, хвастливый буян!
Сразиться ты хочешь — не чудо ль? Один!
Затеял ты выказать удаль — один!
Ударами копий тебя наградим,[375]
Не праху, а птичьим когтям предадим.
Падёшь, хоть железною будь ты горой,
Когда муравьино-бесчисленный строй
Нагрянет. С тебя мы кольчугу сорвём,
10240 Как падаль по полю тебя повлечём!
Лев доблестный молвил однажды: коль срок
Оленю отмеренной жизни истёк,
И счет уж ведётся последним часам —
Он льву на пути попадается сам.
Судьбою в добычу назначен ты мне
И этим мужам, закалённым в войне!»
Ответил на это рычанием льва
Гив доблестный, витязей славных глава:
«Исчадие ада, презренный злодей![376]
10250 Не видеть бы миру подобных вождей!
Как мстил я за смерть Сиавуша-царя,
Ты видел — дивился тогда ты не зря
Иль мало воителей в жарких боях
В Туране и Чине поверг я во прах?
Не я ль разгромил твой богатый чертог,
Тебя униженью и горю обрек?
Жен знатных, которыми славен Хотен, —
Сестру и супругу ты отдал мне в плен;
Им страх за тебя разрывает сердца,
10260 Вовек твоего им не видеть дворца!
Решил я по-своему пленниц судьбу,
Их первому встречному отдал рабу.
Как женщина, спину ты мне показал,
В тоске, причитая, рыдая, бежал.
Муж нужен тебе, ты беспомощней жён,
Ты звания мужа навеки лишён!
Посмешищем станешь теперь для бойцов,
Пирующих шумно под лютни певцов.
Туранцам — позор до скончанья годин:
10270 Ведь Гив отстоял Кей-Хосрова один!
Напомню ещё: властелины всех стран,
Китая глава и кейсер, и хакан,[377]
Из рода Кавуса князья и цари
И золотошлемные богатыри —
Все дочь у Ростема один за другим
Просили, с мольбою склонясь перед ним.
Сам сватался Тус, но ему, как и всем,
Зазорным отказом ответил Ростем.
Одно за другим отвергал сватовство,
10280 Достойным родства не признал никого.
Никто из отважных, исполненных сил,
Почтенья и веры ему не внушил.
Мне, витязю, дочь он вручил, наконец,
Любимую больше, чем славный венец.
Мне в жёны он дал молодую княжну,
Отважную всадницу Гошесп-бану.
Меня среди избранных выбрал он сам —
Почтил, осчастливил, вознёс к небесам.
Прекрасную деву, чье имя Ирем, —[378]
10290 Сестру мою взял он в супруги затем.
Я, кроме него, в богатырской борьбе
Не знаю соперников равных себе.
Оплачьте свой край, не замедлит за мной
Ростем-ратоборец нагрянуть войной.
Сейчас занесу я булатный свой меч,
Чтоб мир пред тобой темнотою облечь.
Дружину твою утоплю я в крови,
Иначе ты мужем меня не зови.
Умчу я Хосрова, надежду царей,
10300 В Иран, к повелителю богатырей.
В венце золотом на блистающий трон
Торжественно будет Хосров возведён.
На вас нападу я, кольчугу надев.
Край станет пустыней, где властвует лев.
Ты вотчин лишишься, презренный Пиран, —
Сметем твой престол, обездолим Туран!
Гошвада я внук, и Гудерза я сын,
Гив, первый воитель иранских дружин!
Тебя обезглавлю индийским мечом,
10310 Оплачет и панцирь тебя, и шелом;
В могильный покров обратится броня,
Позорную примешь ты смерть от меня!»
[Гив берет в плен Пирана]
Вождь Гиву внимает, душой омрачась,
От ярости хлынули слёзы из глаз.
Тяжелую палицу сжала рука:
Коню быстроногому стиснув бока,
К Йездану воззвал и, подобно челну,
Поплыл, рассекая речную волну.
Навстречу Пирану не ринулся Гив,
10320 Дал на берег выйти и, вдруг отступив,
Стремительно в бегство пустился. Пиран
Вослед полетел, что степной ураган.
От пыли весь мир погрузился во тьму.
Гив скачет — все ближе туранец к нему.
Когда ж от реки и туранских дружин
Врага далеко заманил исполин —
Он палицей тяжкой взмахнул, разъярён,
Напал на Пирана, как лютый дракон.
Тот дрогнул, не выдержал, кинулся вспять,
10330 Пустился иранец его догонять.
Одним неприметным движеньем руки
Аркан богатырский он сдернул с луки,
Сплеча размахнувшись, закинул аркан —
И пойман, от плена не спасся Пиран.
Воителю шею петля обвила.
Совлек побеждённого наземь с седла
И пешим погнал пред собой исполин.
Вдали от реки, средь пустынных равнин
Поверг его наземь и, руки связав,
10340 Доспехи его и оружие взяв,
Помчался со стягом его боевым,
И вот уже волны реки перед ним.
Увидя, кто знамя Пирана несёт,
Туранцы в тревоге помчались вперёд.
Запела тут гонга индийского медь
И стали кимвалы призывно греметь.
Гив бросился в реку, понёсся как чёлн,
Скользящий средь пены бушующих волн.
Доплыл и берётся за палицу Гив.
10350 Взирают на витязя, словно застыв,
Туранцы. Смятенья дружина полна.
Ослабив узду, отягчив стремена,
Прорвал он противника строй боевой,[379]
Разя стременами, мечом, булавой,
Он горы убитых в степи громоздил,[380]
Смертельный на недругов страх наводил.
Лишь спины воителей видел храбрец,
Свирепый, как лев средь отары овец.
Немало скосил он туранцев, бежать
10360 Заставил один многомощную рать.
И снова герой на другой стороне,
Как будто врагов не видал и во сне.
К Пирану вернувшись и выхватив меч,
Туранцу главу угрожая отсечь,
Он пешим его за собой потащил.
И бледный, от боли и страха без сил,
Влекомый воинственным богатырём,
Пиран именитый предстал пред царём.
Гив, спешась, во прах пред владыкою пал,
10370 Хваленьями долго его осыпал
И после промолвил: «Вот низкий хитрец,
Попал он в драконову пасть, наконец!
По воле его Сиавуш был казнен.
Погиб Сиавуш, да погибнет и он!».
Пиран, лобызая почтительно прах,
К Хосрову взывает в тоске и слезах:
«О, правде и мудрости преданный царь,
Светило народа, благой государь!
Припомни, я в спор не боялся вступить
10380 С владыкой, что рвался тебя погубить.
Я долго вдали от него пребывал,
Не то Сиавуша казнить бы не дал.
Тебя вместе с матерью славной твоей
Я вырвать успел из бесовских когтей.
От витязя грозного ныне меня
Спаси, благодатью своей осеня!»
[Ференгис спасает Пирана от ярости Гива]
Боец на Хосрова, царя своего,
Глядит, в ожиданьи приказа его.
Тогда Ференгис, состраданьем горя,
10390 Стократно прокляв Афрасьяба-царя,
Промолвила Гиву: «Испытанный друг,
В скитаниях столько изведавший мук!
Узнай о воителе этом седом:
Он праведен, верен и честью ведом.
По воле Творца милосердного, нас
Пиран от расправы безжалостной спас,
От бед оградил нас, от тяжких обид —
Ужели, безвинный, он будет убит?
О славный, его ради нас пощади.
10400 Ведь зла никогда не таил он в груди».
Ответил воитель: «Владычица жен,
Пусть радостью будет твой путь озарен!
Клялся я великою клятвой: венцом
И троном царей, и светилами в том,
Что если его одолею в бою,
Без жалости кровь его наземь пролью».
«О доблестный лев, — был Хосрова ответ, —
Пусть душу твою не терзает обет.
Дал клятву святую — отдай же ей дань:
Ты в ухо вождя полоненного рань —
10410 Прольется на землю пиранова кровь,
Тогда и вражду утолишь и любовь».
Гив видит: Хосрову воителя жаль,
У юноши слёзы исторгла печаль.
И витязь, к Пирану с мечом устремясь,
Чуть уха коснулся, и кровь пролилась.
Тогда Кей-Хосрову промолвил Пиран:
«Как пешим, скажи, возвратиться мне в стан?
Ведь конь мой отобран. Мне жизнь подарив,
10420 Щедротою новой теперь осчастливь».
Царь Гиву тут вымолвил: «Ради меня,
О витязь, ему возврати ты коня».
«Зачем же, — насмешливо молвил боец, —
В сраженье ты дрогнул, туранский храбрец?
Коль надобен конь быстроногий тебе,
Я руки свяжу пред дорогой тебе.
Обетом святым от неволи спасись,
Великою клятвою мне поклянись,
Что путы не будут рукою ничьей
10430 Развязаны, только женою твоей
Гольшехр: ведь избранницей быть ей дано,
Ты тайн от неё не имеешь давно».
Коня и свободу обетом купил
Пиран, обещание клятвой скрепил:
«Мне руки развяжет Гольшехр лишь одна, —
Свободу подарит мне только она».
Прощаясь, приветливо с ним обнялись
Хосров и владычица жен Ференгис.
Гив накрепко руки Пирану связал,
10440 Его на коня усадить приказал.
Умчался Пиран, восхваляя царя
И Гива, великого богатыря.
[Афрасьяб встречает на дороге Пирана]
О том пораженье узнал Афрасьяб,
И света не взвидел, от горя ослаб.
Кимвалом бойцов поспешил он созвать
И двинул стремительней пламени рать.
Двухдневный свершали за день переход,
Не ведая устали мчались вперёд.
И вот доскакали до места того,
10450 Где бился Гольбад, где дружина его
На поле кровавой борьбы полегла,
В нежданном сраженье погибель нашла.
Царь молвил: «Злой недруг ворвался в Туран.
Должно быть, велик неприятельский стан!
Об этой дружине огромной ужель
Никто из туранцев не слышал досель?
Откуда проведал тот див-исполин,
Что здесь Сиавуша казнённого сын?
Убил бы младенцем Хосрова — тогда[381]
10460 Меня б миновала лихая беда».
На это ему отвечал Сепехром:
«О нет, не дружиною — этот разгром,
Увы, учинён только Гивом одним;
Не видели вовсе воителей с ним.
Огромную рать одолел он. Спастись
Успели и Гив, и Хосров с Ференгис».
Услышав о том, Афрасьяб побледнел;,
В отчаянье свой проклиная удел.
«Познавшего тайны небесных планет
10470 Сбылось прорицанье! — сказал он в ответ, —
Кто царствовать призван Создателем, тот
Добудет престол без трудов и забот».
Как только его отзвучали слова,
Дружину увидел Турана глава.
Вгляделся и видит: в крови, перед ней —
Пиран, предводитель туранских мужей.
Царь думает: «Гив им настигнут, убит.
Он, верно, с победною вестью спешит».
Все ближе, меж тем, именитый Пиран.
10480 Царь видит, что кровь — из пирановых ран.
Вождь едет, привязан к седлу, на коне
И связаны руки узлом на спине.
Владыка Пирана расспрашивать стал,
И вот что воитель ему рассказал:
«Дремучих лесов кровожаднейший лев,
От долгого голода рассвирепев,
Столь страшен бы не был, о мой властелин,
Как Гив, на дружину напавший один.
Увидев, как в битву кидается он,
10490 От ужаса дрогнул бы даже дракон.
За тяжкую палицу взявшись, боец
Разил, словно молотом мощный кузнец.
С разбега по склону в долину примчась,
Он грудью, конём, стременами тотчас
Воителей наших крушить принялся,
Дружине смятенье и гибель неся.
Главой возвышался над всеми герой,
Казался он вставшей средь поля горой.
Разили мечи, словно хлещущий дождь,
10500 Но тот разъярённый воинственный вождь
Всю нашу дружину рассеял один.
Я ринулся в бой, ускакал исполин,
Но меткий аркан свой метнул на бегу,
И тотчас в неволю попал я к врагу.
Дрожащий, и сил, и сознанья лишён,
Я мигом был наземь с седла совлечён.
Мне руки скрутил торжествуя ездок,
Меня за собой по земле поволок
К ногам Кей-Хосрова. Безмерно жесток,
10510 Огнём унижения сердце мне жёг.
Уже за булат его руки взялись,
Вступилась тогда за меня Ференгис.
Как видишь, владыка, остался я жив,
Лишь ухо мне ранил разгневанный Гив
И накрепко руки связал, и меня
Заставил поклясться сиянием дня,
Луною и жизнью твоей, и венцом,
И троном твоим, и небесным Творцом,
Что руки развяжет мои лишь одна
10520 Гольшехр, умудрённая жизнью жена.
И видя, что светлой покинут звездой,
Увы, поклялся я той клятвой святой.
Я путами крепкими тяжко томим,
Но крепче я связан обетом своим.
Не знаю, чем мог небеса оттолкнуть —
Их милостей, верно, мне ввек не вернуть!»
Окончен Пирана правдивый рассказ,
И ярость в душе Афрасьяба зажглась.
Прогнал, оскорбил предводителя он.
10530 Тот слова не вымолвил, болью пронзён.
Владыка без удержу гнев изливал,
Проклятьями сыпал и клятвы давал:
«Хоть тучею стань громоносною Гив,
Стань вихрем Хосров, этот дерзостный див,
Настигну их, даже с небес совлеку!»
Заносит он руку к стальному клинку,
Крича в исступленье: «Им голову с плеч
Снесет мой булатный губительный меч!
Как только в тиски Ференгис залучу,
10540 Я мир пред глазами её помрачу,
Мгновенно её рассеку пополам
И рыбам речным на съеденье отдам.
Хосров по Ирану тоскою томим,
Но ей ли стремиться туда вслед за ним!»
[Разговор Гива со стражем судов на реке]
Умчался в Хотен удручённый Пиран;
Царь, жаждою мщения вновь обуян,
К Джейхуну бойцов поспешил повести,
Без удержу кровь проливая в пути.[382]
Сказал он Хуману; «Коня не жалей,
10550 Гони, до реки доберись поскорей.
Ведь если Джейхун беглецы перейдут —
Все наши усилия зря пропадут.
О горе, сбывается ныне вполне
Всё то, что пророчили мудрые мне!
Они предсказали: владыка придёт,[383]
Что род от Кобада и Тура ведёт.
Он сердце Ирану с любовью вручит,[384]
К Турану разгневанный лик обратит.
Турана земля опустеет тогда,
10560 Разрушены будут его города».
Все трое, меж тем, до реки доскакать
Успев, принялись переправы искать.
Гив славный со стражем вступил в разговор:[385]
«Нам надобен чёлн: поворотлив и скор,
И парусом новым к тому ж оснащен,
Пусть будет достоин властителя он».
Но страж отвечал: «Для текучей волны
Рабы и властители, право, равны.
Коль хочешь речную волну покорить —
За судно ты должен меня одарить».
10570 «Что просишь, скажи, — богатырь отвечал, —
Рать близится, судно спускай на причал!»
Услышав от Гива такие слова,
К нему обращается стражи глава:
«Четыре ты клада везёшь — хоть один
За судно в награду мне дай, исполин:
Мне панцирь отдай, вороного коня,
Рабу иль юнца, что прекраснее дня».
10580 «Ума ты лишился! — Гив крикнул в ответ. —
Твои притязанья — бессмысленный бред.
Когда бы возглавил владыка свой край —
Без доли и ты не остался бы, знай.
Взять в слуги властителя заришься ты —
Занёсся, смотри, до какой высоты!
Ты просишь в уплату властителя мать,
Что месяц могла б, как венец, украшать.
Тебе вороной приглянулся мой конь,
Бехзад, обгоняющий вихрь и огонь.
Ещё на броню посягаешь мою,
10590 Которая неуязвима в бою:
Не мокнет она и в текучей волне,
Её не расплавить и в жарком огне,
Её не пронзит ни стрела, ни копьё,
Ты взять вместо пошлины хочешь её!
Сгинь, жалкий скупец! Твоего нам челна
Не надо: и так донесёт нас волна».
[Кей-Хосров переплывает Джейхун]
Гив юноше молвил: «Ведь ты Кей-Хосров,
Не будет Джейхун с Кей-Хосровом суров.
Эрвенд в старину переплыв, Феридун[386]
10600 Венчался на царство, прекрасен и юн.
Недаром любимцем народов он стал:
Небесною он благодатью блистал.
Забудь колебанья! Ты наш властелин,
Оплот и надежда иранских дружин.
Ты шах богоданный, рождённый царить, —
Зло шаху не может вода сотворить.
Коль мне иль родимой твоей утонуть
Судьба, — не терзай истомлённую грудь.
Я жизнью лишь ради тебя дорожил.
Чтоб краю вернуть властелина, я жил.
10610 Для этой лишь цели на свет я рождён.
О царь, не тревожься, не будь удручён!
Спеши, без сомнения царь Афрасьяб
За нами в погоню помчится. Меня б
Настигнув, он тотчас повесить велел,
И твой с Ференгис был бы горек удел:
Конями велел бы злодей затоптать
Иль рыбам речным на съеденье отдать».
Ответствовал юноша: «Быть посему!
10620 Себя поручаю Творцу моему».
Взмолился к Йездану, расставшись с седлом,
Смиренно к земле припадая челом:
«Надежду и веру даруешь мне Ты,
Благую стезю указуешь мне Ты.
И дух мой, и разум — во власти Твоей,
Ты правишь и горем, и счастьем людей».
Помчал вороной молодого царя,
Лицом заалевшего, словно заря.
И мимо причала, средь рокота волн,
10630 Плывёт он, как будто стремительный чёлн.
На берег выходят, Джейхун переплыв,
Хосров, Ференгис и бестрепетный Гив.
Все трое спаслись. Повелитель владык
Омыл по обряду и тело, и лик,
И долго Йездану хвалу воздавал,
И сердца восторг перед ним изливал.
Увидя, что им покорилась вода,
В смятенье пришел охранявший суда.
«Не чудо ль? — толкует помощникам он, —
10640 Ничем бы я не был сильней изумлен.
Джейхун многоводный, весенние дни,
Три панциря, три скакуна, три брони —
И все ж переправа свершилась. Тому
Поверить, клянусь, не под силу уму!»
Раскаялся страж в неразумных речах
И в сердце немалый почувствовал страх.
Чёлн выбрал, его разукрасил как мог,
И парус напрягши, погнал он челнок.
Как только он реку успел переплыть —
10650 Униженно стал о прощенье молить,
Дары предлагает властителю стран:
Шелом богатырский и лук, и аркан.
«Безмозглый ты пес! — откликается Гив, —
Ты думал, погубит нас вешний разлив?
Царь, слава которого столь высока,
Челнок попросил — ты не дал челнока.
Прочь с глаз со своими дарами теперь!
Раскаешься в дерзком поступке, поверь!»
В испуге отходит хранитель судов,
10660 Он с жизнью уже распроститься готов.
Вернулся, растерян, от ужаса слаб,
И видит: с дружиной летит Афрасьяб.
Властитель глядит, но не видит нигде
Ни тех беглецов, ни челнов на воде.
Спросил он у стража, от злобы чуть жив:
«Как смог переправиться дерзостный див?»
В ответ услыхал он такие слова:
«Как я, был отец мой заставы глава,
Но видеть ни мне не пришлось, ни отцу,
10670 Чтоб сушею стала вода удальцу.
Весенние воды, взгляни, разлились,
Вошедшему в них не уйти, не спастись.
А те добрались невредимыми — знать,
Небесная их берегла благодать.
Иль ветром летучим они рождены,
И к людям Создателем низведены?»
Царь слушал, бледнея, вздыхал тяжело,
Известие сердце ему обожгло.
И стражу сказал повелитель мужей:
10680 «Суда приготовь, да спусти поскорей.
Они далеко не успеют уйти,
Устанут и в сон погрузятся. В пути,
Быть может, настигнем мы их. Торопись,
Суда нам скорее подай и простись».
Но молвил Хуман возглавлявшему край:
«О царь, поразмысли, с огнем не играй!
Ведь если ты войско в Иран поведёшь,
Ты в когти безжалостным львам попадешь,
Таким, как Гудерз, и Ростем-исполин,
10690 И Тус, и сметающий рати Горгин.
Тебе, знать, наскучила царская власть,
Коль ярому тигру кидаешься в пасть.
Тебе ведь подвластны и Чин, и Мачин,[387]
И солнце с луной, и Кейван и Первин.
На троне пребудь, возглавляя Туран:
Теперь нас тревожить не станет Иран».
Хоть сердце в крови, хоть душе тяжело,
Вернулись. А время всё дальше текло...
[Прибытие Кей-Хосрова в Исфаган]
В Зем прибыл Хосров, с ним царица и Гив,[388]
10700 Народ осчастливив, врагов удручив.
Готовится витязь известия слать.
Он в первом посланье велит написать:
«Хосров венценосный, чей прадед — Кобад,
Достиг, сокрушая немало преград,
Ирана. Счастливой звездой озарён,
Он в волны Джейхуна вступил, как на трон».
Средь витязей Зема посланца избрав,
В ком всё привлекало — и разум, и нрав,
Владыка посланье вручает ему,
10710 А также наказ добавляет к письму,
Промолвив: «Скачи в Исфаган поскорей,[389]
В столицу великих и славных царей,
Гудерзу скажи: — Именитый герой!
Сбывается то, что полночной порой
Приснилось тебе: невредим и здоров,
В Зем прибыл владыка Ирана Хосров».
Посланье доставить Кавусу-царю
Другому поручено богатырю.
И вот уже, пену клубя, скакуны
10720 Несутся, стремительным вихрям равны.
И первым к Гудерзу примчался гонец.
Дождавшись отрадных вестей, наконец,
Гудерз престарелый посланцу внимал,
Послание сына к челу прижимал
И смерть Сиавуша оплакивал вновь,
Кляня Афрасьяба, пролившего кровь.
Посланец второй, не жалея коня,
К Кавусу понесся, быстрее огня.
И вот уже вестник столицы достиг,
10730 Встречает его ликования крик.
Царь вестника кличет. Душой обновлён,
Письмо осыпает алмазами он.
Весь град разукрашен, цветами увит,
И струны звенят, и веселье кипит.
Все чествуют Гива, везде торжество.
В Нимрузе, во славу известья того,
Что доблестный лев невредим и здоров,
Богато Ростем одарил бедняков.
Спешит он вернуть исполину жену,
10740 Княгиню прекрасную Гошесп-Бану.
С ней тысячу двести знатнейших бойцов,
Немало престолов, бесценных венцов
И триста рабынь, и сто двадцать рабов,
Сапфирные чаши несущих. Готов
Большой караван и, с отцом разлучась,
Как птица, к супругу Бану понеслась.
И витязь ее проводил в Исфаган,
Чья слава не меркнет меж градов и стран.
Весь край между тем облетела молва:
10750 Явился иранской державы глава!
И радостью каждый иранец объят.
Мужи в Исфаган отовсюду спешат.
Роскошно украшен Гудерза дворец,
Блистает парча, пламенеет багрец
И ждет, в самоцветах и лалах горя,
Престол драгоценный, достойный царя,
Алмазный венец, ослепляющий взор,
Подвески и серьги — весь царский убор.
Затем повелел возглавляющий рать
10760 Столицу и площадь богато убрать.
Знатнейшие витязи края сошлись,
Навстречу Хосрову верхом понеслись.
Промчались они, чтоб устав соблюсти,
Семь с лишним десятков фарсангов пути.
И вот уж приблизились Гив и Хосров,
И спешился строй именитых бойцов
Увидел Гудерз престарелый царя
И Гива, отважного богатыря,
И вновь Сиавуша он вспомнил: из глаз
10770 Слёз горестных снова река пролилась.
Спустился с коня предводитель седой,
И обнял его властелин молодой.
Восславил воитель Хосрова, сказав:
«О царь долгожданный, владыка держав!
Не мил без тебя мне наследственный трон,
Да будешь благою звездой озарён!
Твой недруг заклятый да сгинет в бою,
Твой славный отец да ликует в раю!
От встречи с тобою — свидетель Йездан —
10780 Великою радостью я осиян.
Такое вкушаю теперь торжество,[390]
Как будто бы вижу отца твоего!»
Он Гива в чело и глаза лобызал.
«Свершилась небесная воля! — сказал.—
Ты в явь обратил сновиденье моё,
О славный герой, порожденье моё!»
Знатнейшие люди Ирана пред ним
С почтеньем склонялись один за другим.
И ярко звезда исполина зажглась.
10790 Дружина затем на конях понеслась
К гудерзову замку. Веселой толпой
Вступили мужи в озарённый покой.
Семь дней просидели за кубками там,
Беспечно пируя, внимая певцам,
И новым весельем восьмую зарю
Встречая, помчались к Кавусу-царю.
[Кей-Хосров прибывает к Кавусу]
Кавус в нетерпенье царевича ждёт,
Всё светится, благоухает, цветёт.
Все двери и кровли огнями горят,
10800 И площади в пышный оделись наряд,
И кони проносятся, звонко скача,
Копытами злато и сахар топча.
Вот лютни запели, вокруг разлилось
Дыхание амбры, шафрана и роз,
И юношу царь пред собой увидал.
Волненьем охвачен, Кавус зарыдал,
Покинул престол и к Хосрову приник,
Целует и очи, и царственный лик.
Пред ним властелин молодой до земли
10810 Склонился, и оба к престолу пришли,
Воссели. Стал юношу спрашивать шах
О вражьей стране, о царе, о войсках.
И слышит: «Умом Афрасьяб обделён,
Стезею неправедной шествует он.
Ужасен злодея неистовый нрав,
Да сгинет он, трон и венец потеряв!
Отца моего лиходей погубил,
А бедную мать без пощады избил,
Чтоб смерти во чреве и я не избег.
10820 Да будет он жертвою горя весь век!
Едва разрешилась от бремени мать,
Он в горы меня поспешил отослать.
Немало томительных, горестных дней
Провел я среди буйволиц и коней.
Примчался Пиран с повеленьем привезть
Меня к душегубу, таившему месть.
Я понял, что гибель готовит мне он,
И, черною злобой его устрашён,
Решился я все невпопад говорить,
10830 От недруга доблесть и разум сокрыть.
Он молвит одно — о другом я твержу;
О пище он спросит — о ложе скажу.
Наслал на него помраченье Творец, —
Разумного счел он безумцем, слепец!
Меня оттого убивать он не стал,
С проклятьями к матери вновь отослал.
Кто ж друга в убийце отца обретёт,
Хоть лей, словно туча, он реки щедрот?»
«О славный, — Кавус отвечает ему, —
10840 Тоскует страна по венцу твоему.
И родом ты знатен, и сам ты велик,
Достойный и мудрый владыка владык!»
Речь новую после царевич повел:
«О царь, украшающий древний престол!
Когда ты о Гиве услышишь рассказ,
О подвигах, им совершённых не раз, —
Придешь в изумленье и будешь ты прав,
Кто, в мире так много невзгод испытав,
Врагам бы так много ударов нанёс!
10850 Меня разыскал он и тайно увёз.
Немало сверх этогодоблестных дел
Свершил он и жизни своей не жалел.
Чтоб нам помешать из Ирана уйти,
Два войска спешили настичь нас в пути.
Слона боевого не видел индус
Свирепостью равного Гиву, — клянусь!
Так доблестно бился, что, мнится, храбрей
Не билось бы чудище бурных морей.
Вожди задрожали, рассыпался строй,
10860 Все вспять понеслись — молодой и седой.
И после, когда на коне вихревом
Примчался Пиран в кушаке боевом,
Аркан свой закинул воинственный Гив,
И витязя пешим повлёк, полонив.
Пиранову жизнь пощадить я просил,
Иначе бы он головы не сносил;
Скорбел он о смерти отца моего,
Не делал мне, кроме добра, ничего.
Он спас и меня, и любезную мать,
10870 Нас лютому тигру не дал растерзать.
Ведь царь мне готовил жестокий удел,
Меня, как отца, обезглавить хотел...
Пока не достигли Джейхуна, герой
Разил бычьеглавой своей булавой.[391]
Джейхун переплыл, ярым гневом палим,
Не глядя, вода или суша под ним.
Весь век не состарится тот властелин,
Которому служит такой исполин!»
Окончен Хосрова правдивый рассказ,
10880 И дед улыбается, счастьем лучась.
Он Гива к груди прижимает тепло,
Целует и плечи ему, и чело,
Высокой хвалою Гудерза даря
И землю, взрастившую богатыря.
Дар Гиву вручил он, каких ни один
Не видывал знатный, ни простолюдин.
Герою-бойцу во владение дан[392]
Рей, Кум с Хорасаном и град Исфаган.
С джемшидовой щедростью царь одарил
10890 Счастливца. Тот к солнцу душой воспарил.
Царь молвил: «Изведал ты тяжкие дни —
Плоды многолетних усилий пожни!».
С сынами и внуками старый Гудерз
Уста для хвалений горячих отверз.
Склонившись один за другим до земли,
Царю благодарность мужи принесли.
Он царский убор Ференгис преподнёс,
В чертог, напоенный дыханием роз,
Велел ей поставить престол золотой,
10900 Украшенный лучшей китайской тафтой.
«Владычица жен, — Кей-Кавус говорит, —
Вовек да не ведаешь бед и обид!
Из отчего края решившись уйти,
Немало страданий снесла ты в пути,
Но здесь обретёшь и отчизну и дом,
Отныне я волей твоею ведом».
Ответила шаху царица-луна:
«Да светишь ты миру во все времена!»
[Тус отказывается присягнуть Кей-Хосрову]
Был замок в Истахре. Гошвад-великан[393]
10910 Тот замок возвёл, им гордился Иран.
Мужи, с венценосным Кавусом простясь,
Всем миром туда устремились тотчас.
Хосров и Гудерз впереди. Наконец,
Вступили они в озаренный дворец.
Хосрова на трон возведя, нарекли
Верховным владыкой иранской земли,
И каждый покорность ему изъявил,
Лишь Тус, сын Новзера, главы не склонил,
А он, златошлемный, — у войск во главе,
10920 При нем и литавры, и знамя Каве.
Гудерз осердился, услышав о том.
Строптивца он судит суровым судом,
И Гива, подобного тигру в боях,
К себе исполин призывает в сердцах:
«В путь! — молвит он, — дерзкому Тусу скажи:
«Не злобствуй, когда торжествуют мужи!
Хосров — наш владыка, признали его
Знатнейшие люди Ирана всего.
Но голосу дива покорствуешь ты,
10930 Путь божий покинув, упорствуешь ты.
Коль царский отвергнешь приказ — не стерплю,
Немедля с тобою в войну я вступлю
По воле собрания знатных мужей
Послание подписью княжьей своей
Скрепляю, а Гиву — посланье везти.
Достойно посланца прими и почти!»
И, мысленно гневные речи твердя,
Гив мчится к владениям Туса-вождя.
Предстал перед Тусом и молвит ему:
10940 «Упорству я, право, дивлюсь твоему».
Но тот на внушения богатыря
Ответил: «Меня укоряешь ты зря!
Ведь после Ростема вторым я в стране
Считаюсь вождем, закалённым в войне.
Мой дед — Менучехр, незабвенный наш царь,
Мечом покоривший вселенную встарь.
Отец мой — Новзер, властелин воевод,
К царю Феридуну восходит мой род!
Лишь ринусь я в битву, могучих глава,
10950 Рву шкуру у барса и сердце у льва.
Другого царя вы нашли, от меня
Свой умысел дерзостный втайне храня!
Я в гневе, и слушать не стану я слов
О том, что владыка Ирана — Хосров!
Коль внук Афрасьяба нам станет царем,
Мы только беду роковую пожнем.
Пешенгова чада нам власть не нужна.[394]
Кто сделал бы тигра главой табуна!
Напрасно ты странствовал столько годов:
10960 Пусть молод и полон отваги Хосров —
Нам нужен верховный владыка другой,
Ствола безупречного отпрыск благой.
Средь нас Фериборз: от Кавуса рожден
Венца и престола достойнее он.
Меж предков его не сыскать чужака,
И род его знатен, и слава громка».
Гив думает: «Тус неумён, нечестив!»
И молвит, поднявшись, разгневанный Гив:
«Смотри, горевать не пришлось бы тебе,
10970 Когда призовут нас литавры к борьбе!
Гудерзову грозную встретив семью,[395]
Позор обретёшь — не победу в бою.
Страданья, что нам с Кей-Хосровом сносить
Пришлось, — ты по ветру затеял пустить!
Когда б осеняла тебя благодать,
Царя б не пришлось на Эльборзе искать.
Но царственной мудростью ты обделён,
Поэтому отчего трона лишен.
Венчаться на царство достоин лишь муж,
10980 Величия полный и мудрый к тому ж».
Сердитых немало он вымолвил слов.
Затем удалился, разгневан, суров.
Вернулся к Гудерзу и молвит: «Клянусь,
Лишен разуменья малейшего Тус!
Ты скажешь, глаза его слепы: смотри,
Задумал избрать Фериборза в цари!
Но кто же достойней венца, чем Хосров?
Нет равных ему средь иранских бойцов».
[Ссора Гудерза с Тусом]
«Смерть Тусу! — Гудерз разъяренный кричит. —
10990 Да будет он знатными всеми забыт!
Покажем строптивцу, пусть ведает он,
Кому подобает корона и трон!»
И вот уж призывно кимвалы звучат,
И семьдесят восемь воинственных чад
Выводит Гудерз, предводитель дружин.
С сынами и внуками муж-исполин
Несётся у рати большой во главе,
С ним в латах бойцов десять тысяч и две.
Навстречу с литаврами Тус на коне
11000 Ведёт удальцов. Каждый в крепкой броне,
У каждого крепко затянут кушак —
Над ними Каве ослепительный стяг.
Тус видит: Гудерза несметная рать
И солнцу с луною могла б угрожать.
Престол на спине боевого слона
Блестит бирюзой, словно Нила волна.
Могуч, завоёвывать земли готов,
На троне, в венце восседает Хосров.
Две сотни слонов выступают вослед,
11010 Сказал бы, покорен владыке весь свет.
В уборе верховных царей, с булавой,[396]
Увенчанной тяжкою бычьей главой,
В венце, излучающем свет жемчугов,
Как месяц, на троне сияет Хосров.
И сердцем смутившись, задумался Тус:
«Когда с удальцами Гудерза сражусь,
Немало поляжет с обеих сторон
Бойцов, будет смутою край потрясён.
Удача к туранцам вернулась тогда б,
11020 И духом воспрянул бы царь Афрасьяб,
Врагам бы достался иранский престол,
Покою и счастью конец бы пришёл».
Достойного, мудрого мужа избрав,
Послал он к Кавусу, владыке держав
С такими словами: «Коль пустит стрелу
Боец хоть один — быть великому злу.
Туранец ведь только и видит во сне,
Чтоб дали мы здесь разгореться войне».
[Гудерз и Тус приходят к Кавусу]
Лишь эту разумную речь услыхал,
11030 Обоих вождей повелитель призвал.
Во стан предводителя-богатыря
Явился посол от Кавуса-царя С наказом:
«Мудрейший из мудрых вождей!
В кувшин с молоком ты отраву не лей.
Меч в ножны вложи, развяжи свой кушак,
В день радости нас не ввергай ты во мрак.
Вас, витязей двух, возглавляющих рать,
Без войска зову предо мною предстать».
К владыке отправились Тус и Гудерз,
11040 И каждый уста пред владыкой отверз.
Воинственный Тус венценосцу сказал:
«Коль править державой властитель устал —
Свой царский престол и державу и рать,
Ему подобало бы сыну отдать.
Ты сына имеешь, зачем же на трон
В венце властелина твой внук возведён?
Величье царей Фериборзу дано,
И львиной отваги в нем сердце полно».
«Эх ты, скудоумный! — Гудерз отвечал, —
11050 Мудрец человеком тебя б не считал.
Подумай, доселе рождался ли муж
Достойней, разумней, чем царь Сиавуш?
А это ведь сын Сиавуша, во всем
С ним схожий — и статью своей, и лицом.
Подобных ему ни Иран, ни Туран[397]
Не знают. Упорством не будь обуян!
Тур — дед с материнской ему стороны,
Но царь ведь и Тур — мы уставу верны.
Хосрова ты видел; тот славный юнец —
11060 И силы, и щедрости царской венец.
На нем опочила царей благодать,
Сумел он Джейхун без челна обуздать.
Так в древние годы, бесстрашен и юн,
Эрвенд без челна переплыл Феридун.
От вражьего ока, от вражьих тисков
Избавлен хранимый Изедом Хосров.
К тому же врагам за родного отца
По-львиному будет он мстить до конца.
Знай, жизнь Афрасьяба он держит в руках.
11070 С ним край позабудет страданья и страх,
От грозной опасности будет спасён.
Соруш, ниспославший мне вещий мой сон,
Недаром вещал: — Воцарившись, весь свет
Избавит Хосров от раздоров и бед. —
Новзеру ты сын, не чужой, но отец
Горяч был, а ты — своевольный слепец.
Будь нынче со мною булатный мой меч,
Я грудь бы тебе не замедлил рассечь,
Увидел бы хлынувшей крови ручей,
11080 Избавился б разом от праздных речей.
Вражду меж царями ты сеешь, кичась,
Себя напоказ выставлять не стыдясь!
Решение сам повелитель найдёт,
Кого пожелает, на трон возведёт».
«О вождь престарелый, — ответствовал Тус, —
Твоей оскорбительной речи дивлюсь.
Хоть родом отец твой Гошвад и велик,
Но я ведь потомок венчанных владык.
И если твой меч наковальни крушит,
11090 Каф-гору моя булава искрошит.
Нам нечего здесь препираться в сердцах,
Пусть сам выбирает наследника шах».
«Замолкни! — раздался Гудерза ответ, —
Ни веры тебе, ни почтения нет!»
Сказал он Кавусу: «Владыка держав!
Тебе соблюсти подобает устав.
Ты сына и внука с собой усади,
Их выслушав, светлым умом рассуди:
Который достойней быть шахом страны,
11100 Кому благодать и величье даны?
Достойному вверь и дружину и трон,
Коль сам ты державным трудом утомлён».
«Нет, это негоже, — сказал Кей-Кавус, —
К обоим равно я душою тянусь.
Когда одного изберу я, тотчас
Отмщенья возжаждет другой, омрачась.
Но разум внушает мне способ благой,
Чтоб не был обижен ни тот, ни другой.
К вратам Ардебиля пусть внук мой и сын[398]
11110 Пойдут во главе меченосных дружин,
В тот край, где высокая крепость Бехман.[399]
Уж годы свирепствует там Ахриман.
Поклонник огня, Ахриманом тесним,
Ту землю покинул, бессильный пред ним.
Кем будет тот грозный оплот покорён,
Тому уступлю я державу и трон».
По сердцу пришлись исполинам слова,
Что молвил иранского царства глава.
Согласьем ответили оба на то,
11120 Разумней пути не нашел бы никто.
Решенье такое приняв, наконец,
Покинули витязи царский дворец.
[Тус и Фериборз пытаются овладеть крепостью Бехман]
Лишь солнце в созведии Льва поднялось
И ночи от света укрыться пришлось.
Стремительно Тус с Фериборзом вошли
К Кавусу, владыке иранской земли.
Тус вымолвил: «Быть предводителем мне!
Пред войском кимвал повезу на слоне,
Взметну кавеянский сверкающий стяг,
11130 И дрогнет, бледнея от ужаса, враг.
Я рать фериборзову двину вперёд;
Он сын твой, пусть первым на крепость идёт».
Ответ был: «Кто первым пойдет — всё равно,
Лишь тот одолеет, кому суждено.
Победа — в деснице Дарителя сил,
Того, кто светилами твердь озарил.
Коль так Фериборзу угодно, то в путь
Дружину ведите, не медля ничуть».
И Тус, кавеянское знамя взметнув,
11140 Свои сапоги золотые обув,
Бойцов со слонами выводит в поход,
А войска средину царевич ведёт.
Несутся вперёд неустанно они,
И вот у твердыни Бехмана они.
Хоть крепость близка — неприступна она,
Земля словно в пламени раскалена.
Бойцы изнывают в кольчугах своих,
Уж плавятся копья стальные у них,
Все никнет под знойным дыханием дня.
11150 Не воздух, но адовых сил западня!
Твердыня возносится к небу, и рать
Растеряна: с небом ли в битву вступать?
Тус молвит в раздумье: «Отвагой ведом,
Столкнувшись на поле с опасным врагом,
Муж луком, арканом, мечом и стрелой
Его побеждает в борьбе удалой.
Но к этой громаде не видно пути;
А если и есть он, его не найти.
Истерзана грудь раскалённой броней,
11160 Невмочь выносить изнурительный зной.
К чему же сомненьями душу терзать?
Ты крепость не взял — и другому не взять».
У грозной твердыни кружили семь дней,
Но всё понапрасну: нет доступа к ней.
Спустились бойцы с раскалённых высот,
Бесплодным остался их дальний поход.
[Кей-Хосров завоёвывает крепость Бехман]
И слышит дружина, которой глава —
Гудерз, сын Гошвада, такие слова:
«Пришлось Фериборза и Туса бойцам
11170 Вернуться ни с чем: время выступить нам!»
Рать строится, трубный разносится гром,
Дружина возглавлена юным царем.
На мощную спину слона водружён
Каменьями дивно украшенный трон.
Строй конный, лиловое знамя над ним,
Блистает роскошным убором своим
Хосров: сапоги золотые на нём,
Горит ожерелье алмазным огнём.
Разносятся клики: «День новый пришёл,
11180 Хосров-миродержец воссел на престол!».
В венце, с богатырской своей булавой
Ведёт он дружину в поход боевой,
С ним Гив и Гудерз перед строем бойцов.
Лишь замка Бехмана достиг Кей-Хосров,
Он с трона сошёл, пересел на коня,
Затянут кушак и надета броня.
Писца вслед затем поспешил он призвать,
Посланье писцу повелел написать.
И вот языком пехлевийским оно
11190 Написано амброй, как заведено
Владыками: «Пишет глава храбрецов,
Йездана слуга, именитый Хосров.
Из пут ахримановых вырвался я,
Оплот мой — небесный святой Судия,
Творец вездесущий, что блага нам шлет
И путь указует с небесных высот.
Им создано Солнце, Кейван и Бехрам,
Он мощь и величье дарует царям.
Царей благодать от него мне дана,
11200 И львиная хватка, и сила слона.
Меж Рыбой, держащею мир, и Тельцом[400]
Мне всё вручено всемогущим Творцом.
Коль в этой твердыне царит Ахриман,
Что злобою против Творца обуян —
Во славу Йездана, по воле Его,
Твердыню смету я, познав торжество.
Коль это убежище злых колдунов —
Один я, без войска, сразить их готов.
Метнув многократно аркана петлю,
11210 Я всех нечестивых схвачу, истреблю.
Но если Соруша царит благодать
Над вами, коль вы — Вседержителя рать —
Впустите; не бесом ведь я порожден,
Я чист и дарами небес награжден.
Твердыню во прах я повергну сейчас —
Такой Кей-Кавуса священный приказ».
Копьё Кей-Хосров богатырское взял,
Посланье к его острию привязал.
Все помыслы к цели благой устремив,
11220 Вознёс он копье, словно знамя, и Гив
К твердыне с посланием мчаться готов,
Тому храбрецу повелел Кей-Хосров:
«Домчись поскорей до высокой стены
И это посланье, где строки полны
Благих увещаний, на стену копьём
Закинь, поминая Йездана при сём,
И тут же назад скакуна поверни,
Коня не щадя, что есть силы гони».
И витязь, в Йездане искавший оплот,
11230 С копьем вознесенным понесся вперёд.
На стену твердыни письмо возложив
И громко, торжественно провозгласив
Священное имя подателя благ,
Умчался он — вихрь не умчался бы так.
Исчезло письмо, и над крепостью той
Уж прах поднимается тучей густой.
И вдруг пошатнулась твердыни стена
По воле Того, Кем земля создана.
От грохота горы и степи дрожат,
11240 Ты скажешь, то вешнего грома раскат.
Мир стал эфиопа черней. Пеленой[401]
Окуталось солнце и звёзды с луной.
Земля, словно в грозную львиную пасть,
Попала кромешному мраку во власть.
Коня вороного Хосров горячит
И мчится вперёд, и дружине кричит:
«Стреляйте по замку! Пусть каждый ваш лук
С весеннею тучей сравняется вдруг».
И вот уж из тучи посыпался град,
11250 Погибель несёт он, не зная преград.
Немало там дивов от стрел полегло,
От страха немалое пало число.
Внезапно сверкнул ослепительный свет —
И тьмы непроглядной уж более нет.
Отрадной прохладой повеяло вдруг —
И все зацвело, засмеялось вокруг.
Йезданово имя, царя благодать
Счастливой звезде помогли воссиять.
Рассеялись дивы, царю подчинясь,
И дверь обнаружась раскрылась тотчас.
11260 Вступает туда властелин молодой,
С ним рядом Гудерз, сын Гошвада седой.
Град светлый увидели царь и бойцы,
Широкую площадь, сады и дворцы .[402]
В том граде просторном велел Кей-Хосров
Храм выстроить куполом до облаков,
С высокою аркой пред каждой стеной.
Он в десять кемендов длиной, шириной —
Таких только два расстояния конь
11270 Зараз пробежал бы. Священный огонь
Владыка возжёг для благих мудрецов,
Седых звездочётов, почтенных жрецов.
Год целый ещё оставался он там.
Когда же достойно украсили храм,
В дорогу собрать повелел он обоз,
Дружину увёл и добычу увёз.
[Кей-Хосров возвращается с победой]
Лишь только до шаха иранской земли
О подвиге юноши вести дошли,
Восторг охватил и царя и бойцов.
11280 Прославлен молвою отважный Хосров.
Вожди боевые один за другим
С приветом, с дарами предстали пред ним.
Возглавив иранскую мощную рать,
Пришел Фериборз властелина встречать.
Увидел его и с гнедого сошёл,
А доблестный царь с вороного сошёл.
И дядя целует племяннику лик.
Он трон драгоценный немедля воздвиг.
На тот, бирюзою украшенный, трон
Торжественно им Кей-Хосров возведён.
Воссел на престоле своём золотом
11290 Владыка, венчанный алмазным венцом,
Вдруг Тус именитый пред шахом предстал.
Несут кавеянское знамя, кимвал,
Затем сапоги золотые внесли;
Их шаху вручил он, склонясь до земли,
Сказав: «Кавеянский прославленный стяг,
Кимвал боевой, предводительства знак.
Вождя сапоги золотые царю
11300 Вручаю: достойному богатырю
Отдай. Недостоин я более их!
Довольно того, что оставлен в живых».
Просил, чтоб проступок его Кей-Хосров
Забыл. Отрекался от дерзостных слов.
Виновного великодушный простил
И ласково рядом с собой усадил.
Сказал: «Сапоги золотые и стяг,
И ратный кимвал, предводительства знак,
Меж витязей я не вручу никому,
11310 Они подобают тебе одному.
Возглавь боевую дружину свою!
Обиды я против тебя не таю.
Не кайся, ведь ты не повинен ни в чём;
Хотел не чужого ты видеть царем».
Так молвил и к Фарсу с мужами Хосров
Помчался, на царство венчаться готов.
Услышал Ирана владыка седой,
Что мчится с победою царь молодой,
И внука встречая, от счастья расцвёл,
11320 Ты скажешь, вторую он юность обрёл!
Внук издали деда увидел, и в нём
От радости сердце объято огнём.
Он, пеший, склонясь, произносит привет.
Безмерно по нём стосковавшийся дед,
Сияя, в объятья его заключил,
Хвалою достойной героя почтил:
Ведь он победителем с поля войны
Вернулся, и недруги посрамлены!
Оттуда помчались они во дворец,
11330 Туда, где хранился кеянский венец.
[Кавус возводит на престол Кей-Хосрова]
Покинули сёдла с весельем в сердцах,
С немолчной хвалою Творцу на устах.
Вот к деду подходит Хосров своему,
Склонился и руку целует ему,
И взял его за руку дед и повёл
В палату, где высился древний престол.
На месте владыки наследник воссел.
Венец принести Кей-Кавус повелел.
Устами сперва приложившись к венцу,
11340 Его на главу возлагает юнцу,
И власть Кей-Хосрову вручает свою,
Трон царский сменив на златую скамью.
В дар новому шаху алмазы он дал,
Кораллы, рубины, топазы он дал
И всё поминал Сиавуша; ведь с ним
Так сходен был юноша ликом своим!
Спешила к престолу высокая знать,
Вожди, возглавлявшие славную рать,
Горячей хвалой величали царя,
11350 Ему самоцветы и злато даря.
Таков уж судьбы непреложный закон:
Один ниспровержен — другой вознесён,[403]
Паденьем сменяется взлёт в высоту.
Безумен, кто верит в земную тщету!
Коль можешь быть радостен — радостен будь,
Все чуждое радости светлой забудь!
Потребное трать, остальное другим
Отдай и заботой не будь одержим.
Себе ты напомни: быть может, врагу
11360 Достанется то, что скоплю, сберегу.
Создатель, что нас насыщает теперь,
Насытит и наше потомство, поверь.
Взгляни, утопает в богатствах земля,
Сердца изобилием благ веселя.
Щедроты Творца не иссякнут вовек...
Будь счастлив, печали не знай, человек!
КЕЙ-ХОСРОВ[404]
[Царствование Кей-Хосрова длилось шестьдесят лет]
Тут начал дехкан, за оконченным вслед,[405]
Другое сказанье исчезнувших лет
О том, как страной управлял Кей-Хосров
11370 И как на Туран посылал он бойцов.
Когда долголетье и силы пошлёт
Мне щедрый владыка небесных высот,
Я древнюю быль воскрешу для людей,
Спасу от забвения песнью своей.
Коль древа могучего отпрыск живой,
Вознёсшись до неба державной главой,
Взрастёт, недоступный пороку и злу, —
Возможно ли им не гордиться стволу?
11380 Весь мир осчастливит подобный побег,
Его и лелеет и пестует век.
Он, кроме добра, не творит ничего,
Коль царственность в самой природе его.
Три свойства он должен в себе сочетать,
Четвёртое — столь же насущным считать.
Достоин престола лишь доблестный муж,
Притом добродетельный, знатный к тому ж.
Без славного рода и доблести нет,
Без доблести — знатных не видывал свет.
Дар божий — царя добродетель: светла
11390 Душа у него, не приемлет он зла.
Дар отчий — ничем не запятнанный род:
Ведь дорог лишь доброго семени плод.
А доблесть вождя и уменье притом
Даются ученьем, упорным трудом.
Из трёх — добродетель превыше всего;
Дар божий — что может быть лучше его?
Три качества мудрость должна увенчать,
Умение зло от добра отличать.
Кто эти четыре в себе совместит —
11400 Свободен от алчности, мук и обид.
И только от смерти ему не уйти:
Ведь хищницы яростней, злей не найти.
Хосрову все качества эти даны
И светит благая звезда с вышины.
[ВОЖДИ ПРИСЯГАЮТ КЕЙ-ХОСРОВУ]
Взошел Кей-Хосров на державный престол,
И слух о владыке повсюду прошёл.
Венчанный короной верховных владык,
Он правил страною, могуч и велик.
При нем справедливости время пришло,
11410 Он с корнем исторг угнетенье и зло.
В Иране любой из знатнейших мужей,
Потомок кеянов — венчанных вождей,
И каждый воинственный витязь и князь
Владыкой признал Кей-Хосрова, склонясь
Из живших во время его ни один
Главенства его не отверг властелин.
Стране разорённой он дал расцвести,
Измученным людям — покой обрести.
Ты скажешь, весенняя туча прошла,
11420 Всю землю очистив от горя и зла!
От царских щедрот возродившийся край
Украсился, точно сияющий рай.
Страну благодетельный мир осенил,
Обуздана власть ахримановых сил.
От разных держав со словами хвалы[406]
Один за другим прибывали послы.
В Нимруз, управляемый славным вождём,[407]
Гонец прискакал, извещая о том,
Что занял престол властелина царей
11430 Вершины величья достигнувший Кей.
Могучий собрался к царю на поклон.
Созвал он воителей с разных сторон
И тут же в дорогу с весёлой душой
Помчался, возглавив блистающий строй.
С ним Заль, Неримана прославленный внук,
Кабула знатнейшие люди вокруг.
От войска несчётного степь — что сандал,
И львов оглушил загремевший кимвал.
Могучий пред войском со стягом своим
11440 И Заль благородный, и витязи с ним.
Известье Хосрову несут между тем,
Что мчится к нему именитый Ростем.
И вот, словно в праздничный день, убрана,
Готовится к встрече героя страна.
Царь доброю вестью обрадован был,
От сердца он вестника благословил,
Промолвив: «Наставником был он отца,
Отважнее в мире не сыщешь бойца».
Гудерзу и Гиву, и Тусу приказ
11450 Он отдал, и трубы запели тотчас,
Литавры неистовый подняли гром,
На воине каждом сверкает шелом.
Навстречу от города к городу шли,
Кимвалы и ратные стяги несли.
Два дня, чтобы витязю честь оказать,
Скакала верхом знаменосная рать.
И вот показался Могучего стяг,
Пыль ратная мир погрузила во мрак.[408]
Шум, бой барабанный до неба встаёт;
11460 Гив, Тус и Гудерз полетели вперёд;
Их лики сияние радости льют.
Все разом Ростему хвалу воздают,
Сжимают в объятиях богатыря,
А тот их расспрашивать стал про царя.
Восславлен и Заль, чей родитель был Сам,
И Заль отвечает приветом бойцам.
От Заля к вождю Ферамарзу спешат
И каждый из них ликованьем объят.
Все вместе явились мужи, наконец,
11470 К Хосрову — почтить благодатный венец.
Пал витязь Ростем перед юношей ниц,
И слёзы закапали с царских ресниц.
Надежду владык, исполина-вождя
Царь ласково поднял, с престола сойдя,
И молвил: «О витязь, тебе мой привет,
Весь век благоденствуй, не ведая бед!
Тобою воспитан был царь Сиавуш,
Ты — мудрый, достойный и праведный муж».
Он обнял Заль-Зера, вождя-мудреца,
11480 Вновь скорбью охвачен, оплакал отца.
Мужей усадил он с собой на престол,
Моля, чтоб Йездан уберёг их от зол.
Глядит богатырь на царя своего.
Краса и величье, и мудрость его
Бойцу Сиавуша напомнили вновь,
К лицу прилила от волнения кровь.
Воскликнул Могучий: «Наследник венца!
Ты — память живая героя-отца.
Царя не знавал я, который, как ты,
11490 Благого отца сохранял бы черты».
Поднявшись, покинули царский престол,
Наполнили кубки, усевшись за стол.
И царь не смыкал до полуночи глаз,
Ведя обо всем пережитом рассказ.
[КЕЙ-ХОСРОВ ОБЪЕЗЖАЕТ СВОЕ ЦАРСТВО]
Лишь солнце сверкающий меч занесло,
И ночи таинственной скрылось чело,
Запела труба у дворцовых дверей,
К царю призывавшая богатырей.
Воинственный Тус, Гостехем-исполин,
11500 Гив славный, Роххам и Гудерз, и Горгин
Вступили в чертог и, склонясь, подошли
К престолу владыки иранской земли.
Приветом их встретив, такие слова
Воителям молвил Ирана глава:
«Задумал я множество градов и стран
Объехать — весь наш благодатный Иран.
Охотою тешась, помчимся вперёд,
Пусть вольно и радостно жизнь потечёт!»
И странствовать каждый из знатных мужей
11510 Согласен — чтоб жизнь засияла светлей.
Вот мчится владыка державный на лов
С Ростемом — главою могучих бойцов.
Вослед исполины Ирана спешат:
Гив храбрый, Гудерз, чей родитель Гошвад,
Шапур, и Горгин, и бесстрашный Бехрам,
Бижен, угрожающий смертью врагам,
Ферхад, и Зенге, и подобный грозе,
Испытанный в битвах герой Горазе.
Несутся, день солнечный тьмою застлав, —
11520 Так много шеломов и лат, и булав.[409]
Ирана увидели все города:
И те, что убранством блистали тогда,
И те, что в развалины враг обратил —
Таким, не жалея сокровищ и сил,
Помог повелитель; от помощи той
Опять заблистали они красотой.
Он в каждом закладывал царственный дом,
Счастливой звездою своею ведом.
Вина не жалеет — пусть льётся рекой! —
11530 И золото щедрою сыплет рукой.
С венцом и престолом, для новых отрад,
Из града в другой устремляется град.
С мужами, которыми славен Иран,
Вступает владыка в Азерабадган.[410]
Пируют и снова несутся вперёд,
Храм древний огня перед ними встаёт.[411]
Царь входит. Пред пламенем вечным склонён,
Хваленья возносит Создателю он.
Оттуда с дружиною, ветра быстрей,
11540 К Кавусу помчался владыка царей.
Воссели, запенилось в кубках вино,
И каждое сердце весельем полно.
Когда ж отуманил им головы хмель,
Усталых мужей потянуло в постель.
[КАВУС И ХОСРОВ КЛЯНУТСЯ МСТИТЬ АФРАСИАБУ]
Едва ослепительный день заиграл
И в яхонты тёмную землю убрал —
Воссели Хосров и Кавус — два царя
И с ними два доблестных богатыря:
Могучий Ростем и почтенный Дестан,
11550 Был горем и гневом Кавус обуян.
Речь вел он и слёзы кровавые лил,
Напомнил, что царь Афрасьяб совершил,
Какою был казнью казнён Сиавуш
И как пострадала отчизна к тому ж:
«Боец не один был на поле сражён,
А сколько погибло младенцев и жён!
Поныне в развалинах, в пепле, в пыли
Лежат города разорённой земли.
О мудрый и праведный царь Кей-Хосров!
11560 Тебе небеса не жалели даров,
Сияньем своим озарил ты престол,
Величьем властителей всех превзошел.
Покинуть не можешь ты праведный путь
И должен торжественно в том присягнуть.
Клянись неустанно, безжалостно мстить,
Вражды к Афрасьябу в душе не гасить,
С врагом не мириться во имя родства,
Не слушать лукавые вражьи слова,
Не дрогнув пред палицей вражьей, презрев
11570 И вражьи посулы и вражеский гнев,
Сметая преграды, невзгод не страшась,
Сражаться — да грянет возмездия час!
Обет нерушимый ты должен принесть,
В залог отдавая и душу и честь.
Клянись вездесущим, всевышним Творцом,
Шеломом, печатью, престолом, венцом,
Царем Феридуном и правдой его,
И кровью священной отца твоего,
Величьем Изеда, и светлой звездой,
11580 И царской моей головою седой —
Что зла не простишь ты, и речь с палачом
Лишь палицей будешь вести и мечом,
И доблесть, достойную мощи твоей,
Проявишь, как должно владыке царей!»
Речь выслушав, юный владыка владык[412]
К огню обращает пылающий лик
И молвит: «Клянусь я благим Судиёй
И темною ночью, и светлой зарёй,
Сиянием солнца и лунным лучом,
11590 Престолом и перстнем, венцом и мечом,
Что царь Афрасьяб омерзителен мне,
Я видеть его не хочу и во сне!
Его недостойный обычай кляну,
С прямого пути вслед за ним не сверну.
Клянусь я за гибель родителя мстить
И душу, и сердце тому посвятить.
Отрад не вкушая на троне своём,
Без страха, без устали, ночью и днём
На недруга злого клянусь нападать,
11600 Коль будет со мною Творца благодать,
Настигну, повергну тирана в бою,
И дух Сиавуша воспрянет в раю.
В свидетели клятвы священной моей,
Я вас призываю — мудрейших мужей».
На златоузорных страницах потом
Записана речь пехлевийским письмом.
Скрепили ту клятву Ростем и Дестан
И все исполины, кем славен Иран.
И книга, хранящая те письмена,
11610 Ростему-вождю под надзор отдана.
Велев приготовить чертог для пиров,
Потребовал яств и вина Кей-Хосров.
Семь дней во дворце, веселы и хмельны,
Мужи веселились под говор струны.
Затем удалился владыка держав;
Усталость покоем и сном отогнав,
Свершил омовенье, в молельню вступил
И долго, простёртый, хвалу возносил
Создателю мира. До первых лучей
11620 Рыдал и молил, не смыкая очей:
«О Ты, что один во вселенной царишь
И блага нам щедрой десницей даришь.
В дни юности был я Тобою спасён
От смерти — без войска, без боя спасён.
Дай мести свершиться! Не знает стыда
Владыка, в чьей власти туранцев орда.
Отмщения жаждет ограбленный люд,
Повсюду злодею проклятия шлют.
Цветущий Иран разорял он и жёг,
11630 Сердца именитых он муке обрёк;
Не дрогнув, он кровь Сиавуша пролил;
Он горестью душу мою опалил.
Трепещут пред ним властелинов сердца,
Мир стонет от трона его и венца.
Немало сгубил он безвинных людей,[413]
Из рода нечистого злой чародей!»
Так царь, припадая ко праху лицом,
Мольбы возносил пред небесным Творцом,
11640 Затем воротился, воссел на престол
И речь пред собранием знатным повел
Такую: «Друзья боевые мои,
Вожди, удальцы огневые мои!
Иран я — отсюда до Храма Огня —
Объехал в седле боевого коня;
Не видел нигде, чтобы жил без забот
В селеньях цветущих довольный народ.
В слезах неутешных, в нужде и беде
Страдальцы клянут Афрасьяба везде,
Он сердце изранил безжалостно мне.
11650 От боли и горя я словно в огне.
И шах престарелый, томимый тоской,
Всечасно вздыхает, утратив покой.
Средь жен и мужей слышен горестный плач,
Немало семей обездолил палач.
Услышьте, усердные слуги мои,
Надёжные, верные други мои!
Отмстить за родителя время пришло,
Отвесть от Ирана грозящее зло.
Когда нападёте, сомкнувшись стеной,
11660 Бесстрашно, как тигр нападает степной, —
Победу одержим и в этих боях.
Мощь витязей горы низвергнет во прах!
Сам, низкий, он будет в ответе за кровь,
Что хлынет на поле сражения вновь!
Кто в битвах из воинов наших падёт —
В награду сияющий рай обретёт.
Какой же от вас я услышу совет?
Сразимся ли с недругом? Дайте ответ.
Мир вверг он в пучину злодейства и тьмы,
11670 Не вправе прощать злодеяния мы».
Мужи отвечали, в волненье вскочив, —
Сплотил их единый сердечный порыв:
«Весь век благоденствуй, о доблестный шах!
Тебя да минуют и горе и страх!
С тобой мы удачи и беды делить
Готовы; связала нас крепкая нить.
Свободные, рабски тебе мы верны,
Не дрогнем: для смерти мы все рождены».
Так молвили Тус и Гудерз, и Ростем.
11680 Безмерно ответом обрадован тем,
Зарделся Хосров, как цветок эргеван,
Был счастием юным юнец осиян.
Излил свое сердце в горячей хвале,
Бойцам пожелал долгих лет на земле.
[КЕЙ-ХОСРОВ СЧИТАЕТ ВИТЯЗЕЙ]
Вращался, как прежде, лазоревый свод,
И вот уж над Колосом солнце встаёт.[414]
В столицу мобедов созвал Кей-Хосров,
Сказал, сколько нужно, обдуманных слов.
Уж доступ к нему две недели закрыт;
11690 Вот книги писцам завести он велит,[415]
А тем, у кого под присмотром казна, —
Великих и малых назвать имена.
И вписаны в книги один за другим
Мужи, где положено значиться им.
Сперва из родных Кей-Кавусу мужей
Сто десять откликнулись славных вождей;
С Хосровом связуют их узы родства,
Им князь Фериборз, сын Кавуса, — глава.
Новзеровых — восемь десятков бойцов,
11700 Смертельно разящих копьём храбрецов.
Ведет их Зересп, украшенье дружин,
Искусный в вождении войск исполин;
Владетель булата, литавр и знамен,
От гордого Туса на свет он рожден.
А дальше — Гудерз, чей родитель Гошвад;
Щит войска, он разумом светлым богат;
С ним семьдесят восемь родных сыновей
И внуков — наездники гор и степей.
Со знаменем в бой кавеянским он шёл,[416]
11710 Гордился им древний кеянский престол.
Из витязей, что породил Гождехем,
Шесть с лишним десятков, их вождь — Гостехем.
Из рода Миладова сто храбрецов,
А вождь их — Горгин, истребитель бойцов.
Дал восемь десятков и пять — Тевабе,[417]
Богатых казной, неустанных в борьбе.
Им славный Берте предводителем был,[418]
В сражениях — славы учителем был.
Из рода Пешенга еще тридцать три,
11720 С огромными копьями богатыри.
Над ними начальствует доблестный Рив,[419]
Славнейших умом и отвагой затмив.
Литавры отважному вверила рать,
Он — войска опора и Туса он зять.
Там семьдесят было Борзина родных,
Что в битве свирепее тигров степных,
А вел их Ферхад, закалённый войной,
Он крепче в бою наковальни стальной.
Сто пять силачей из родных Горазе
11730 И был предводителем их — Горазе.
Немало других именитых князей,
И каждый с могучей роднёю своей...
Героев, чьей славою полнится свет,
Столь много, что счет им утратил мобед.
Как должно, одно за другим имена
В державные книги вписали сполна.
«В поход собирайтесь — им царь повелел, —
Готовьтесь покинуть столицы предел!
В день месяца первый кимвалы взревут,
11740 И гонги индийские в путь призовут.
На битву иранский поднимется стан,
Войною пойдём на враждебный Туран».
Склонились приветственно все до земли,
Царю молодому хвалу вознесли;
«Страну осеняет твоя благодать!
Рождён ты на царском престоле блистать.
Ты — царь наш, мы — слуги твои до конца;
Все в длани твоей — от Кита до Тельца».
[КЕЙ-ХОСРОВ ОДАРЯЕТ ВИТЯЗЕЙ]
Вот к стану иранских мужейбоевых
11750 Табунщики гонят коней огневых.
Царь молвит: «Пусть каждый боец-великан,
Чья славится сила, чей меток аркан, —
Аркан свой кидает, ловя скакунов,
Петлёй настигает лихих бегунов».
Властитель Хосров на кеянский престол,
Держа булаву, величаво взошёл.
Казну отворил он, сказав: «Не должны
Властители прятать богатства казны.
В час бранных тревог, собираясь в поход,
11760 Царь истинный щедро дары раздаёт.
Безмерно умножим усилий плоды,
Героям сокровища дав за труды —
Доколе копиться им, лёжа в тиши!
Богатства в руках у людей хороши!»
Сто мантий румийской парчи принесли —
Сапфиры на ней и рубины цвели —
И чашу, где жемчуг до самых краёв,
И множество тканей, и лучших мехов.
Всё сложено рядом с владыкой царей,
11770 И так говорит он дружине своей:
«Сокровищам этим цена такова:[420]
Плашана, туранского тигра, глава.
Им первым сильна афрасьябова рать;
Доколе он жив — нам покоя не знать.[421]
Но кто же добудет, отвагой богат,
Плашана главу и коня, и булат?»
Тут первенец Гива выходит на зов —
Бижен; поразить он дракона готов.[422]
Из яркой парчи одеяние взяв,
11780 Сосуд, излучавший сияние, взяв,
Склонился, и слышен привет удальца:
«Да здравствуешь вечно в блистанье венца!»
Хвалы удостоен, обласкан царём —
И снова воитель на месте своём.
По воле владыки, принёс казначей
Две сотни узорных парчёвых плащей,
Меха и шелка; ослеплявших красой
Двух дев, и на каждой кушак расписной.[423]
Царь молвит: «А эти дары для того,
11790 Кто сможет, царю даровав торжество,
Стяжав средь героев высокую честь,[424]
Тежава-туранца корону принесть.
Он зять Афрасьяба и грозный боец.[425]
С главы Афрасьяба — тот гордый венец».
И снова сын Гива, Бижен поднялся:
Для битв сотворили его небеса![426]
Дары и рабыни достались ему,
Дивятся мужи славолюбцу тому.
Он царское благословил бытиё
11800 И, весел, вернулся на место своё.
Затем казначею велел Кей-Хосров
Ввести по десятку нарядных рабов,
Рабынь, что цвели красотой молодой,
И резвых коней с золотою уздой.
Промолвил затем повелитель бойцам:
«Коней и рабов лишь тому я отдам,
Кто подвиг ещё потрудней совершит:
Ведь битва с Тежавом и льва устрашит!
Привык он в походы невольницу брать,
11810 Что песней могла бы зверей укрощать.
Пленительный лик — словно вешний тюльпан,
Движенья газели и тополя стан.[427]
Душистей жасмина ее поцелуй,[428]
А имя красавицы той — Эспануй.
Но пусть несравненную меч не сразит,
Булатный клинок — не для этих ланит.
Пусть витязь арканом охватит ей стан
И тотчас доставит в наш воинский стан».
Клянется Бижен, что и это свершит,
11820 К властителю-победоносцу спешит
И славит его за обилье щедрот,
И громко Йездану хвалу воздаёт.
Доволен бойцом, говорит властелин:
«Будь славен в веках, молодой исполин!
Врагу да не служит муж, равный тебе!
Блистательной ты предназначен судьбе».[429]
И после Хосров из хранилищ своих
Десяток сосудов извлёк дорогих.[430]
В серебряных чашах, как месяц во тьме
11830 Блестя, благовония льют шемаме.
А в чашах из золота и бирюзы —
Рубины и жемчуг, светлее слезы,
И амбра, и соки душистые роз —
Дыхание рая оттуда лилось;
Доставлены десять рабов молодых
И десять рабынь в кушаках золотых,
И десять коней с золотою уздой.
«Всё это, — сказал властелин молодой, —
Тому, кто отвагу и силу свою
11840 Покажет с могучим Тежавом в бою,
Кем будет повержен во прах великан,
Кто с вражьей главою воротится в стан».
Гив храбрый берется тот подвиг свершить —
Туранца Тежава в бою сокрушить.
И тотчас доставлены Гиву в шатёр
Дары и рабыни, влекущие взор.
Царя восхваляет великий боец:
«Да будет с тобой неразлучен венец!»
Рис. 5, Кей-Хосров, Ференгис и Гив. Переправа через Джейхун С рукописи Государственной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина. Худ. Пир-Мохаммед-ал-Хафиз
Сокровищ хранителю велено тут
11850 Доставить десяток сверкающих блюд,
Где мускус чернеет и жемчуг блестит,
Десяток рабынь, чей пленителен вид,
Меха, одеянья, корону к тому ж.[431]
Промолвил страну возглавляющий муж:
«Воинственный витязь, который готов
Для славы ни сил не жалеть, ни трудов, —
Пространство до вод Касеруда минув[432]
И дух Сиавуша добром помянув,
Очутится пред деревянной стеной;[433]
11860 В десяток кемендов она вышиной.[434]
Её Афрасьяб той порою возвёл,
Когда из Ирана за реку ушёл.
Затеял её до небес вознести,
Чтоб в край свой иранцам отрезать пути.
Когда бы, примчавшись, отважный седок
Пожар над рекой Касерудом зажег —
Не стала бы войску преградой стена,
Легка нам была бы с Тураном война».
И Гив откликается: «Что же, и ту
11870 Преграду с пути я, пожалуй, смету.
Сражусь, коли встречу я недруга там,
И коршунам пир я на славу задам!»
Вновь щедрой рукою бойца одарив,
Воскликнул владыка: «О доблестный Гив!
Престол мой булатом твоим осиян.
Пребудь мне кумиром — я верный брахман!»[435]
Внимать казначей повеленьям готов:
11880 Сто мантий парчёвых различных цветов,
Сто светлых жемчужин такой чистоты,
Что с каплей застывшей сравнил бы их ты,
Несёт он царю; и короны надев,
С ним шествуют пять ослепительных дев.
Царь молвит: «Сокровища эти тому,
Чья жизнь и дела сообразны уму,
Кто ловок, силён в красноречии, смел,
Кто тигра и то одолеть бы сумел,
Кто весть от меня Афрасьябу свезёт,
11890 В ком сердце от страха пред ним не замрёт
И кто от врага привезёт мне ответ.
Столь доблестный витязь найдётся иль нет?»
Выходит вперед сын Милада Горгин,
Скакать к Афрасьябу готов исполин.
Ему и рабыни, что краше весны,
И жемчуг, и мантии все вручены.
Герой Кей-Хосрову хвалу воздаёт:
«Пусть разум весь век властелина ведёт!»
Вот мир потемнел, как воронье крыло,
Светило ночей над горою взошло.[436]
К себе удаляется шах Кей-Хосров,
11900 И каждый под свой возвращается кров.
[КЕЙ-ХОСРОВ ПОСЫЛАЕТ РОСТЕМА В ХИНДУСТАН]
Лишь утренний крик петуха прозвучал[437]
И гору лучи обратили в сандал,
Могучий к царю Кей-Хосрову пришёл
И речь о державе иранской повёл,
С ним доблестный брат и воинственный сын.[438]
Беседовал долго с вождем властелин.
И вот Кей-Хосрову Ростем говорит:
«О славный, Ирана опора и щит!
Узнай, что соседствует Забулистан
11910 С землёю, которой владеет Туран;
Её Манучехр, добродетельный царь,
Избавил от ига туранского встарь.
Но позже, как только величье Кавус
Утратил, не выдержав старости груз, —
Того благодатного края Иран
Лишился, и вновь завладел им Туран.
Там дань собирать лишь туранцам дано,
О шахе иранском забыли давно.
Там золота много, немало слонов.
11920 Но люди, хоть жребий несчастных суров,
С туранцами бьются, голов не клоня.[439]
В стране — что ни день, то разбой и резня.
Ты ныне наш царь, всё во власти твоей —
От крыльев букашки до львиных когтей.
Тебе снарядить бы могучую рать
И с нею бойца-исполина послать.
Дань шаху заплатят владыки страны,
Не то — будут головы их снесены.
Жестокий обрушим удар на Туран,
11930 Когда завоюем жемчужину стран!»
Ростему владыка промолвил в ответ:
«Да здравствуешь вечно! Хорош твой совет.
Веди сколько нужно в поход удальцов,
Сильнейших, искуснейших наших бойцов.
Богатством лежащая рядом страна
Лишь мощи твоей богатырской равна.
Назначь Ферамарза дружины главой,
Пускай выступает в поход боевой.
Ведь сын твой для подвигов создан таких,
11940 Он может осилить и чудищ морских!»
Сияет от гордости витязя лик,
Хвалу воздаёт он владыке владык.
Окончив беседу, везиру двора
Царь молвит: «Готовиться к пиру пора!»
И долго напевам искусных певцов
За полною чашей внимает Хосров.
[КЕЙ-ХОСРОВ СТРОИТ СВОЕ ВОЙСКО]
Вот солнечный диск над горой засверкал,
И струны умолкли — сказитель устал.
Воителей стал барабан собирать,
11950 Пред дверью дворцовой построена рать,
Быот гулко в литавры на спинах слонов,
Разносится трубный пронзительный зов.
Трон пышный на первом слоне водружён,
Торжественно всходит властитель на трон.
Сияет величием царственный лик,[440]
Сверкает венец властелина владык;
Алмазная цепь, а в руке булава,
Которую бычья венчает глава;
В рубиновом блеске, в жемчужных лучах,
11960 Колышутся серьги у шаха в ушах.
Весь в перлах и яхонтах царский убор —
Кушак и запястья, слепящие взор.
Слон важно ступает в убранстве своём,
Звенят бубенцы золотые на нём.
Царь медную чашу и молот берет,[441]
Шум ратный и клики летят в небосвод.
Мечи, булавы и клубящийся прах...
Черно на земле и темно в небесах.
Сказал бы ты, солнце попало в капкан,
11970 Небесную синь поглотил океан.
Свет белый затмился в глазах: не видны[442]
Клинки даже звёздам-очам с вышины.
Несутся вперёд за полками полки,
Ты скажешь, то волны широкой реки.
Средь поля державный шатёр поднялся.
От клича бойцов затряслись небеса,
Когда Кей-Хосров на могучем слоне[443]
Ударил о медь, призывая к войне.
Узрев миродержца, пред ним ни один[444]
11980 Не мог бы главы не склонить властелин.
В нём каждый владыку признал: таково
Величье царя молодого того.
Хосров — на престоле своём золотом,
А мимо проносится полк за полком.
Степная дрожит под копытами ширь.
Летит впереди Фериборз-богатырь
С мечом, в сапогах золотых, с булавой;
Стяг, солнцем украшенный, над головой;
Конь мощный, узда золотая в руке,
11990 Аркан приторочен к седельной луке;
Сам в золоте, рать в серебро разубрав,
Он едет, торжественно-горд, величав.
Вождя восхваляет владыка владык:
«Пребудь неизменно могуч и велик!
Твоя да сияет победно звезда,[445]
Весь век торжествуй, благоденствуй всегда!
Ты в путь, беспечален и бодр, устремись,
Домой невредимым и здравым вернись!»
А дальше — Гудерз на коне огневом,
12000 Прославленный доблестью, острым умом.
Стяг с образом льва над его головой,
А в лапах у льва — добрый меч с булавой.
По левую руку Роххам-удалец,
По правую — Гив, именитый боец;
Шейдуш — позади, а на стяге его
Лев ярый, стемнело от стяга того.
С огромными копьями тысячи вслед
Отважных наездников — воинства цвет.
Над Гивом плывущее знамя черно,
12010 Отмечено образом волка оно.
А барс на роххамовом стяге до туч
Копье воздымает, свиреп и могуч.
Всех — семьдесят восемь вождя сыновей
И внуков: уж тесно в степи от мужей.
Особый у каждого витязя стяг,
У каждого — в золоте меч и кушак.
Сказал бы: весь мир у гудерзовых ног,
С ним вождь ни один состязаться не мог.[446]
Приблизясь к престолу владыки, Гудерз
12020 Уста для хвалений горячих отверз.
Приветом ответил владыка ему
И Гиву, и славному войску всему.
За ними вослед — молодой Гостехем,
Чей славный родитель — герой Гождехем,
Оружье — копьё, и проверенный друг —
Стрелу за стрелой посылающий лук.
Он, равных не зная в искусстве своём,
Железо пронзает стрелы остриём.
За ним — снаряженьем богатая рать;
12030 Доспехов, оружья — нельзя сосчитать.
До неба возносится реющий стяг,
На стяге — луна, предводителя знак.
Его славословия громко звучат,
Владыка приветствию витязя рад.
Несется Эшкеш Гостехему вослед,[447]
Боец, одержавший немало побед.
Разящему палицей предок — Хомай.[448]
Упорнейшим в битвах Эшкеша считай.
Он вел за собою белуджей ряды,[449]
12040 Драчливых, что туры с гранитной гряды.
В день боя их спин супостат не видал,
От шеи до пят оковал их металл,
И тигр, украшающий стяг боевой,
Могучую лапу занёс как живой.
Хвалу Кей-Хосрову Эшкеш воздает
И славит счастливый судьбы поворот.
Конца ополченью не видно вдали...
На гордых сынов благодатной земли
Владыка с престола глядит, восхищён,
12050 Белуджей отважных приветствует он.
Вослед — многодоблестный витязь Ферхад,
Чьи славные подвиги в мире гремят,
Дружины опора в сраженье любом.
Знак серны на стяге его боевом.
Под сенью той серны — иранцы в строю,
Не раз побеждавшие в грозном бою,
И каждый с индийским мечом, на коне,
В согдийском седле и в туранской броне.
Потомки Кобада, питомцы побед,
12060 Величьем и блеском дивившие свет,
Затмившие месяц красою своей,
Чья слава небесного солнца светлей.
И вот пред Ферхадом — властителя трон.
Царя молодого приветствует он.
Ферхаду вослед — Горазе-исполин;
Он первенец Гива, опора дружин.
Дивится ему венценосец: с луки
Свисают большого аркана витки,
На знамени — вепрь, и нельзя сосчитать
12070 Отважных арканометателей рать.
Возглавивший конницу вольных степей,
Приветствовал шаха и вихря быстрей
Промчался. А далее — новый герой,
Зенге, что с ожившею сходен горой.
Он радостно славит владыку владык —[450]
И перстень, и меч, и осанку, и лик.
Везет предводителя славного слон,
Стяг с птицей Хомай над главой вознесен.
Сжимая в руке кто копьё, кто булат,
12080 Несутся бойцы, чья отчизна Багдад.
А следом — воинственный муж Ферамарз,[451]
Достоинства полный, могучий, как барс.
Литавры везя, выступают слоны,
Несутся воители, мощью полны,
Герои, чьей славою полнится мир;
Прислал их Нимруз и Кабул, и Кашмир.
А знамя — такое, как знамя отца,
Ростема, храбрейшего в мире бойца.
На знамени том семиглавый дракон —
12090 Сейчас из оков будто вырвался он!
Являя величие, мощь, красоту,
И радуя взоры, как древо в цвету,[452]
Приблизился доблестный, славит царя.
Любуясь осанкою богатыря,
Хвалой отвечает и царь в свой черёд
И речь в назиданье такую ведёт:
«Взращенный Могучим боец-исполин
Украсит любую из славных дружин.
Родитель твой — чистый душою Ростем,
12100 А предки — Заль доблестный, Сам и Нейрем.
Отныне земля Хиндустана — твоя,
С Каннуджа страна до Систана — твоя.
Но тот, кто с тобою не думает в бой
Вступать, да не будет обижен тобой!
Будь честен с людьми, справедивость блюди
И бедным на помощь всегда приходи.
Кто сердцем к тебе неизменно влеком,
Кто, верный, печётся о благе твоём,
Ты тех одари, отрешись от забот.
12110 Кто ведает, что нам судьбина пошлёт!
Владенья храни, что тебе вручены,
Но зря не ищи ты кровавой войны.
Гонясь за наживою, юности дни
Не трать. Безобидным обид не чини.
Всё в мире мгновенном лишь призрак и тлен;
Порою — сандал он, порою — эбен.
Стяжания жаждой весь век не томись,
Стяжать лишь высокую славу стремись!
День смерти придет и твоей и моей,
12120 Немного нам роком отмерено дней.
Здоровое тело и радостный дух —
Довольно и этих сокровищ нам двух.
Да будет к тебе благосклонен Творец,
Будь вечно грозою для вражьих сердец!»
Услышав царя молодого слова,
Сошёл с иноходца дружины глава,
Сказал: «Да не меркнет твоя благодать,
Как месяцу новому ей прибывать!»
Склонился пред ним до земли и затем
12130 В путь дальний пустился. С ним вместе Ростем
Скакал два фарсанга и горестных слёз
Сдержать не пытался; в нем сердце рвалось.
Наставником сыну он был своему,
Победы и счастья желая ему...
Расстались — тоской затуманился взор;
Назад он спешит, к властелину в шатёр.
Меж тем Кей-Хосров с боевого слона
Сойдя, на горячего сел скакуна.
В державный шатёр возвращается он,
12140 В тревожную думу душой погружён.
Увидев Ростема, вином Кей-Хосров
Наполнил глубокий кувшин до краёв
И молвил: «Друг лучший нам — радость, в вине
Утопим заботу о завтрашнем дне!
Где Сам, Феридун и воинственный Тур?
Исчезли! Не будь же печален и хмур.
Сокровища копим, трудясь и спеша,
Желания сердца жестоко круша, —
И что ж? Под конец достается нам прах!
12150 Спасенье от смерти — не в наших руках.
Ночь весело с чашей вина проведём.
Когда ж с наступающим встретимся днём,
Мы Тусу велим, чтобы грянула медь,
Знак даст он литаврам и трубам греметь.
Увидим, в грядущих боях небосвод
Победу и счастье кому ниспошлёт.
Сражусь, хоть исход угадать не дано:
Лишь то совершается, что суждено.
Минует и счастье, и горе пройдёт,
12160 К чему же разумному бремя забот?
Коль милостив будет небесный Творец,
Мной будет отмщён убиенный отец».
[СКАЗ О ФОРУДЕ, СЫНЕ СИАВУША]
Владыка, носящий величья печать,[453]
Дружину не должен врагу поручать.
Ведь после бы горькие слёзы он лил,
И лекарь бы скорбного не исцелил.
Гордец, не добывший корону и трон,
Становится дерзостен, ожесточён.
Ему не по сердцу другому служить
12170 И царское благо мечом сторожить.
Коль действует царь сообразно уму —
Не верит сопернику он своему.
Тот власти по воле судеб не достиг,
А злобствует против владыки владык,
Враждует с ним дерзостно в сердце своём
И воле державной перечит во всём.
Кто с разумом светлым в ладу не живёт,
Того человеком мудрец не зовёт!
Дослушай мой сказ, и тогда пред тобой
12180 Предстанет злонравья пример роковой.
[Тус отправляется в Туран]
Вот солнце в победном величье своем[454]
На бурно летящем коне огневом
Явилось над миром в созвездье Овна,
И мир засверкал словно чаша вина.
Запела у Туса труба пред шатром,
Литавр и кимвалов послышался гром.
Весь край небывалым волненьем объят, —
Сказал бы ты, воды морские кипят.
Шум, конское ржанье, клубящийся прах —
12190 С дороги уж сбилась луна в небесах.
Мечи загремели, взревели слоны —
Тут вспомнишь о грохоте нильской волны.
А день золотист и лилов, и багрян
От стяга, которым гордится Иран.
Вокруг кавеянского стяга — бойцы,
Гудерзовой славной семьи удальцы.
В короне, с блестящей своей булавой
Явился пред ставкою вождь боевой,
Туc гордый. Он в злато одет и обут,
12200 Пред ним кавеянское знамя несут.
Вокруг — из новзерова рода вожди,
Корона у каждого, цепь на груди.
И вот уже витязи вихря быстрей
Несутся к дворцу властелина царей.
Главой золотой до небес вознесён
Стяг Туса, на стяге — воинственный слон.
И вся менучехрова племени рать,[455]
Привыкшая Тусу почёт воздавать,
Вслед двинулась, чёрной подобна горе,
12210 Сиять не давая луне и заре.
На воине каждом броня и шелом.
Построилась мощная рать пред царем.
Он Туса призвал и воителей с ним,
Прославленных ратным искусством своим.
И так говорит властелин удальцам:
«Я Туса даю в предводители вам.
Пусть мчится пред войском со стягом Каве,
А вы повинуйтесь вождю и главе».
И Тусу при войске он перстень вождя
12220 Вручает, промолвив: «Мне верность блюдя,
Дружине разумно указывай путь,
Надёжным её предводителем будь.
Завета, смотри, не забудь моего:
Не должно в пути притеснять никого.
Ремесленник каждый и пахарь любой,
Что мирно живут, не воюют с тобой,
Пусть горя не знают. Грешно им грозить!
Лишь тех, кто сражается, должно разить.
Нигде невиновным обид не чини:
12230 Для всех ведь земные окончатся дни...
Ты мимо Келата бойцов не веди;[456]
Веленье нарушишь — несчастия жди.
Да блещет, как солнце, в раю Сиавуш,
Блаженствуя вечно средь праведных душ!
Ему подарила пиранова дочь
Форуда, который с ним сходен точь-в-точь;
И так же разительно схож он со мной,
Мой сверстник возлюбленный, брат мой родной.
Он с матерью ныне в Келате живёт,
12240 Тот край и дружину своими зовёт,
Не знает из наших мужей никого.
Держись в отдаленье от края того!
Ведь князь возглавляет могучих бойцов,
А путь, к ним ведущий, и крут, и суров;
И сам он воителем грозным прослыл,
Царевич тот юный, исполненный сил.
Вам надобно логово льва обойти,
Отдать предпочтенье степному пути».
Тус, выслушав царский наказ и урок,
12250 Ответил: «С тобой не заспорит и рок.
Тобою указанный путь изберу,
Ведь каждый приказ твой направлен к добру».
В путь выступил вождь, а Хосров, между тем,
К себе возвратился, с ним верный Ростем.
По зову Хосрова пришли на совет
Отважный воитель и мудрый мобед.
Вновь речь о царе Афрасьябе идёт,
Владыка во власти тревог и забот.
Тус едет тем временем с войском своим,
12260 Но вот раздвоилась дорога пред ним.
Одна сквозь пустыню тропа пролегла,
Другая к Черему, Келату звала.[457]
Безмолвны литавры, недвижны слоны;
Воители ждут, нетерпенья полны,
Готовые тут же помчаться вперёд
Дорогой, которую вождь изберёт.
Но речь предводитель спешит повести
О знойной пустыне, о трудном пути.
Сказал он Гудерзу: «В тех жарких степях
12270 Будь пыль даже амброй, будь мускусом прах, —
Без тени, без влаги, свой жребий кляня,
Мы выдержать, верь, не могли бы и дня.
Не лучше ль идти на Келат и Черем
И ратным становищем сделать Меем?[458]
Там зелень садов и прохлада реки.
Пустыней вести для чего нам полки?
Однажды ходил я уже на Черем —
В походы водил нас тогда Гождехем.
Дорога лежит средь ущелий и гор,
12280 Но тропы я знал и труднее с тех пор.
Дорогой знакомою двину я рать —
Не станем от зноя в песках изнывать».
Гудерз отвечает: «Главою дружин
Тебя, не другого, назвал властелин.
Послушно ты волю его соблюди,
Опасной тропою бойцов не веди.
Нарушить затеял ты царский приказ,
Но как бы над войском беда не стряслась!»
«О муж именитый, — был Туса ответ, —
12290 Об этом тебе сокрушаться не след.
Не станет он гневаться, наш властелин,
Уверуй, и сердце избавь от кручин!»
Так молвив, бойцам повелел он затем
Путь прямо держать на Келат и Черем.
Царя своевольно ослушался он,[459]
Смотри же, какой потерпел он урон!
[Форуд узнает о прибытии Туса]
С известьем к Форуду пришел часовой:
«Лик ясного солнца окутался тьмой,
Ржут кони, слоны выступают, пыля;
12300 Сказал бы ты, Нилу подобна земля.
То против Турана прислал воевать
Твой брат из Ирана могучую рать.
Как видно, к Келату путь держит она, —
Кто ведает, где разгорится война?»
И юный властитель, душой омрачась,
Со стен укрепленных спустился тотчас;
Велел охранять неусыпно пути,
А сам поспешил на вершину взойти;
Увидел идущую рать, и тогда,
12310 Желая спасти табуны и стада,
Какие паслись на просторе долин,
Загнать их в укрытье велит властелин.
И вот пастухи понеслись во весь дух,
Загнали и скот, и коней в Сепидкух.[460]
Все входы твердыни замкнуть поручил
Форуд и в седло боевое вскочил.
Грохочет кимвал над рекою Меем,[461]
Пыль чёрною тучей одела Черем.
На грозное войско, что мчится к горе,
12320 Испуганно с башни глядит Джерире,
Мать князя, царя Сиавуша жена,
Что скорби о павшем супруге полна.
Правитель к родимой пришел, удручён,
И к ней обратился: «Владычица жён!
К нам рать со слонами, с кимвалом идёт.
Бойцы — из Ирана, и Тус их ведёт.
Набег учинить бы не вздумал на нас!
На что, посоветуй, решиться сейчас?»
«О витязь! — Форуду ответила мать. —
12330 Такого и в мыслях не должно держать.
Теперь возглавляет иранских бойцов
Твой мудрый и доблестный брат Кей-Хосров.
Известны ему твоё имя и род
И то, что родитель обоим вам — тот,
Которому равный не сыщется муж, —
Прославленный в мире герой Сиавуш.
Хоть в жены туранку не думал он взять,
Но волей судьбины Пирана он зять.
Венчанный отец, мать из рода владык —
12340 Твой царственный род знаменит и велик.
Коль рать посылает в сражение брат,
Чтоб дух Сиавуша был мщению рад,
Ты должен быть в этой войне впереди.
Румийские латы скрепив на груди
И стан опоясав, на бой устремись,
Исполненный гнева, с врагами сразись!
Задумал убийце отмстить Кей-Хосров, —
Отмсти же и ты, без раздумья, без слов!
Тут впору стенать леопардам степным,
12350 Чудовищам впору заплакать речным
И в воздухе птицам, и рыбам в воде!
Горюют, клянут Афрасьяба везде.
Найдется ли в мире второй Сиавуш?
С ним в целой вселенной сравниться кому ж, —
С вождём, обладавшим отвагой такой,
Столь пылкой душою, столь меткой рукой!
Ты сын Сиавуша, с ним обликом схож,
Свой род от венчанных кеянов ведёшь.
Сражайся, убийце отца отомсти!
12360 Честь рода не ты ли обязан спасти?
Ты витязей рати узнай имена —
Славнейших, какими гордится страна.
Навстречу отправься и в замок проси,
Вином угости и дары поднеси.
Воителям ты подари по коню,
Дай каждому меч и шелом, и броню.
Брат — вот кто твой клад! Сам возглавишь ты рать —
Долг мести не должно чужим уступать.[462]
Хосрова бойцам предводителем будь!
12370 Царь новый он — новым ты мстителем будь!»
Форуд вопрошает: «О мудрая мать,
С кем должно сначала мне встречи искать?
Из этих мужей, закалённых в войне,
Кто мог бы опорою сделаться мне?
Как друга среди незнакомых сыщу?
К кому я посланье свое обращу?»
Форуду в ответ говорит Джерире:
«Лишь войско рассмотришь ты, встав на горе,
Увидишь двух славных воителей там:
12380 То храбрый Зенге и могучий Бехрам;
Опору отыщешь ты в этих двоих,
Во всем положиться мы можем на них.
Твоя да не меркнет вовеки звезда,
Да светит нам дух Сиавуша всегда!
Они неотлучно бывали при нём,
Два витязя славных, любимых царём.
Без войска отправься, с Тохаром одним,[463]
В сокрытое вникнешь, беседуя с ним.
Иранского стана высокую знать
12390 Сумеет с вершины тебе указать
Тохар, соблюдая закон старшинства, —
И пастырь известен ему, и паства».
«О мудрая, — сын отвечает, — и род
Гордится тобою, и весь наш народ».
Тут с вышки дозорный примчался опять,
Речь снова повёл про иранскую рать:
«В горах и долинах бряцают мечи. —
Сказал бы: похищены солнца лучи! —
Доколе гранитные горы видны,
12400 Повсюду — воители, стяги, слоны».
[Форуд и Тохар рассматривают иранское войско]
Отправились вместе Тохар и Форуд,
И юношу счастье покинуло тут.
Когда отвернулся от нас небосвод,
Ни злоба, ни кротость — ничто не спасёт.
Коль с жизнью расстаться юнец обречён,
Увы, не достигнет уж старости он...
Избрали вершину повыше: сполна
Дружина иранцев оттуда видна.
Взирают на войско Форуд и Тохар,
12410 Дивятся доспехам, горящим как жар.
И молвит Форуд: «Ничего не таи,
Правдивы пусть будут ответы твои.
Ты всех именитых мужей, не простых,
Со стягом, с копьём, в сапогах золотых,
Героев, которыми славится край,
В лицо узнавая, теперь называй».
Все ближе бойцы, за рядами ряды
Несутся меж гор, от гряды до гряды.
То шлем золотой, то секира блестит,
12420 Здесь — в золоте дротик, там — в золоте щит:
То ль золота в копях исчерпан запас,
То ль туча дождём золотым пролилась!..
А гром барабанов летит в высоту
Столь грозно, что никнет орел на лету.
Их тридцать — не менее — тысяч бойцов
С мечами, в броне, под прикрытьем щитов.[464]
Тохар отвечает: «Гляди с высоты.
Что ведомо мне, то узнаешь и ты.
Под стягом, являющим образ слона, —
12430 Строй ратников, сталь их кинжалов темна.
Их Тус возглавляет, в кровавых боях
Не раз повергавший противника в страх.
Стяг новый ты далее видишь, огнём
Горит лучезарное солнцем на нём.
То стяг Фериборза. Твой дядя родной,
Сын царский, могуч и богат он казной.
А дальше — украшенный месяцем стяг,
Несчётные воины, храбрый вожак:
12440 То сын Гождехема, боец Гостехем,
Не дрогнувший в битве еще ни пред кем.
С онагром огромное знамя за ним,
Несутся бойцы за главою своим.
Смятенье рождает он в каждом враге,
Муж доблестный, сын Шаворана — Зенге.
Вот юноши знамя, там дева-краса[465] —
Уста — что рубины, что смоль — волоса.
Гив славный героя Биженом зовет,
Он кровью не раз орошал небосвод.
А дальше — полотнище с барсом таким,
12450 Что лев, задрожав, отступил бы пред ним.
Ты скажешь, он с места сорваться готов...
Шейдушем зовется глава удальцов.
Вот стяг с устрашающим вепрем. Клыки
Такие, что схватят и небо в тиски!
Под ним Горазе, предводитель-герой;
Со львом поединок он счел бы игрой!
А далее — с буйволом стяг. Впереди
Могучие витязи, рать позади.
Ферхад, богатырь несравненный, под ним,
12460 Величием сходный лишь с небом одним.
Вот стяг горделивый, где волк воплощён,
Над Гивом-вождём развевается он.
То знамя, где вышили золотом льва,
Возносит Гудерз, меченосцев глава.
А яростным тигром украшенный стяг —
Ривниза, вождя-победителя знак.
Под стягом, где вольная серна степей, —
Нестух, сын Гудерза, с дружиной своей.
Под стягом с оленем — могучий Бехрам,
12470 Гудерзу он — сын, предводитель бойцам.
Богата вождями иранская рать,
Их долго пришлось бы тебе называть».
Про доблестных слушает богатырей
Форуд молодой, украшенье царей.
Сияя, глядит на воинственный строй,[466]
И знатный его веселит, и простой.
И молвит Тохару венчанный юнец:
«Отмщён, без сомнения, будет отец!
В пределах Мачина и Чина всего
12480 Бойца не останется ни одного.
Дотоле сражаться я стану, пока
Дракона моя не раздавит рука!»
Иранское войско увидело тут:
Стоят на вершине Тохар и Форуд.
Тус, вождь ополченья, разгневан, суров,
На месте и рать удержал, и слонов,
И так повелел: «Из дружины моей
Пусть витязь, чья слава гремит средь мужей,
Оставит ряды, скакуна разогнав,
12490 И ввысь, на вершину помчится стремглав.
Коль это из наших бойцов кто-нибудь, —
Раз двести их, дерзостных, должно стегнуть.
Коль витязи здешние — пусть их в полон
Захватит и в путах доставит мне он.
А если, сражаясь, убьёт, — не беда,
Пускай по земле волочит их сюда.
Когда же лазутчики это, и рать
Мою замышляют они сосчитать —
На месте их пусть рассечёт пополам
12500 И, сбросив с горы, возвращается к нам».
[Бехрам поднимается на гору к Форуду]
Бехрам, сын Гудерза, вождю говорит:
«Их умысел, верь, не останется скрыт.
Немедля помчусь я, исполню приказ,
Гора пред тобою смирится тотчас».
Хлестнул скакуна и, оставив ряды,
К вершине спешит, опасаясь беды.
Князь молвил Тохару: «Поведай ты мне,
Кто мчится сюда на гнедом скакуне,
Стремясь неуклонно, решительно ввысь?
12510 Беспечной отваге его подивись!
К седлу скакуна приторочен аркан.
Уже приближается к нам великан».
В ответ от советника он своего
Услышал: «Смотри, не разгневай его!
Хоть имени я не припомню, но он,
Должно быть, в семействе Гудерза рождён.
Когда Кей-Хосров из Турана бежал,
Он этой тропою в Иран проезжал.
Я издали, помнится, видел на нём
12520 И эти доспехи, и этот шелом.
Из рода Гудерзова должен он быть.
Тебе самого бы его расспросить».
К утёсу приблизясь, воитель вскричал —
Как будто над склонами гром прозвучал:
«На гору взобравшийся, кто ты таков?
Не видишь ты разве несчётных полков?
Ужели кимвала не слышал ты гром,
Ужель не трепещешь пред Тусом-вождем?»
На это ему отвечает Форуд:
12530 «С тем лютым не будь, кто с тобою не лют.
Будь сдержан в речах, многоопытный муж,
Уста оскверняешь хулою к чему ж?
Не лев ты лесной, не онагр я степной,
Не следует так обращаться со мной.
Меня превзойти ты не мог бы ни в чём:
Как ты, я силен и владею мечом.
И руки, и ноги, и разум, и дух,
Язык говорящий, и зренье, и слух
Мне так же даны, как тебе: для чего ж,
12540 О витязь, надменные речи ведёшь?
Мне радостью сердце ты мог бы согреть:
Задам я вопрос, дружелюбно ответь».
«Что ж, спрашивай, — слышит герой на скале, —
Ведь ты в поднебесье, а я на земле».
Князь молвил: «Кто вашей дружины, скажи, —
Вождь главный, и кто удалые мужи?»
Бехрам отвечает: «Я Туса назвал:
С ним стяг кавеянский и ратный кимвал.
Из витязей — Гив и Гудерз, и Горгин,
12550 Роххам, и Шейдуш, и Ферхад-исполин,
Зенге, Гостехем, что разит без помех,
Еще Горазе, гордость витязей всех».
Форуд вопросил: «А другие мужи?
Зачем умолчал о Бехраме, скажи?
Всех ближе из рода Гудерзова нам
Тобою не названный витязь Бехрам».
И слышит: «О, равный отвагою льву!
Где слышать ты мог о Бехраме молву?»
Ответствует юноша: «Только сейчас
12560 О нём я от матери слышал рассказ.
Сказала: „Как только приблизится рать,
Бехрама ты в ней поспеши отыскать.
Ещё расспроси о другом ездоке —
То сын Шаворана могучий Зенге.
Родителю славному оба они —
Молочные братья, им длань, протяни"».
«Как! — молвил Бехрам, славя царственный род, —
Ты древа того величавого плод?
Форудом зовёшься, о царь молодой?
12570 Будь счастлив, вовеки не знайся с бедой!»
Ответ был: «Форуд я. Пал царственный ствол,
Но отпрыск от славного корня взошёл».
«Мне знак Сиавуша, отца своего,
Скорей покажи!» — просит витязь его.
И родинку тот показал на руке:
Сказал бы ты, мускус чернел на цветке.
Поверь, очертить столь искусно кружок
И циркулем Чина никто бы не смог.
И тут убедился воитель, что князь —
12580 Из рода кеянского. Низко склонясь,
Он пылкой хвалою Форуда почтил,
На кручу подняться к нему поспешил.
Тот витязя встретил, покинув седло,
С ним рядом уселся: на сердце светло.
Сказал он Бехраму: «О славный храбрец,
Пытливой душой наделённый мудрец!
Сегодня, когда предо мной ты предстал
Столь бодрым, разумным, достойным похвал,[467]
Таким ликованием сердце зажглось,
12590 Как будто мне видеть отца довелось.
Я путь на вершину задумал свершить,
Чтоб встретить иранцев, чтоб их расспросить
О том, кто назначен дружины главой,
О прочих героях, воспетых молвой.
Увидеть хотел бы я Туса-вождя.
И много с мужами часов проведя,
Немало коней, кушаков и булав,
И прочих даров драгоценных раздав,
Хотел бы пред этой дружиной большой
12600 В Туран устремиться, пылая душой.
Врагу отомстить предназначено мне:
Огню я подобен в кровавой войне!
Скачи, предводителю Тусу скажи:
Пусть в замок мой радостно вступят мужи.
Здесь дружно мы будем семь дней пировать,
Совет о сраженьях грядущих держать.
Затем, лишь займётся сияние дня,
Тус доблестный вновь оседлает коня.
С дружиною вместе и я полечу,
12610 За горе своё отплачу палачу!
Повергну бесчестного, гневом объят,
И коршуны, стаей слетясь, возвестят,
Что местью такою еще ни один
На свете доселе не мстил исполин!»
Форуду на это ответил Бехрам:
«Наказ твой, о доблестный князь, передам.
С мольбою паду пред главой удальцов,
Лобзать именитому руки готов.
Но разумом Тус на беду обделён,
12620 Не склонен внимать наставлениям он.
Не ставит царя ни во что исполин:
Богатый, могучий, он сам властелин.
Спор с Гивом, Гудерзом и шахом он вёл,
Отдать предлагал Фериборзу престол.
Кричал он: „Новзера я сын, я велик,
Стать сам я достоин владыкой владык!"
Быть может, совет мой отвергнет, и злой
Меня предводитель осыплет хулой.
Коль я не явлюсь, но другой из мужей
12630 Примчится — он даже макушки твоей
Увидеть не должен. Мне Тус повелел:
„Скачи на вершину, дознайся, кто смел
Забраться туда. Не толкуй ни о чём,
Веди разговор булавой и мечом!"[468]
Коль Туса смягчу я, то с вестью приду
Отрадной и к войску тебя поведу.
Но если прибудет воитель другой —
Не верь, что явился он с целью благой.
Знай: лишь одного из своих седоков
12640 Тусвышлет, устав полководца таков.
Опасность увидев, сокройся, уйди.
Смотри же, советы мои соблюди».
Свою булаву бирюзовую тут
Снял с пояса царского юный Форуд,
Бехраму вручая, промолвил: «Храни,
Она пригодится в грядущие дни.
Коль Туса увижу я гостем своим,
Союз наш мы полною чашей скрепим.
Немало припас я даров для мужей
12650 И перстней, и сбруй, и венцов, и коней».
[Бехрам возвращается к Тусу]
Промолвил воитель, представ пред вождём:
«Да будешь ты разумом светлым ведом!
Взирающий с этой горы исполин —
Форуд, Сиавуша убитого сын.
У князя — того не забыть мне никак —
Я видел кеянский наследственный знак».[469]
Во гневе неистовом Тус закричал:
«Не мне ли доверены рать и кимвал!
Тебе повелел я: речений не трать,
12660 Но с дерзким спеши предо мною предстать!
Коль он — повелитель, я кто же тогда?
Пред войском я здесь для чего же тогда?
Рождённый на чуждой, туранской земле,
Здесь вороном чёрным засев на скале,
Нам путь преграждает! Гудерза сыны,
Я вижу, дружине вредить лишь годны.
Не лев разъярённый тут рыщет в горах, —
Одним ты повергнут воителем в страх!
Иранцев хитрец обойти пожелал;
12670 Тебя на вершину я зря посылал!»
И кличет он витязей: «Эй, храбрецы,
Несущие недругам гибель бойцы!
Где доблестный, славолюбивый герой,
Что ввысь устремится крутою горой,
Мечом обезглавит туранца того
И к нам возвратится с главою его?»
Вперед выступает Ривниз: видно, срок,
Ему предназначенный небом, истёк.
«О витязь, — раздался Бехрама призыв, —
12680 Раскаешься, чёрное дело свершив!
Побойся Творца, от греха отвернись!
Царя не стыдишься, безумный Ривниз?
Царевич ведь брат Кей-Хосрова, к тому ж
Он всадник отважный, воинственный муж.
Хоть сотня бойцов на вершину к нему
Взберись, к разъяренному тигру тому, —
Погубит он всех одного за другим.
Скорблю, устрашённый уделом твоим!»
Но тщетно бойца наставляет Бехрам,
12690 Ривниз не внимает разумным словам.
Велит он сильнейшим воителям в бой
Помчаться — напасть на Форуда толпой.
Веленью готовы уж многие внять —
Булат на вождя молодого поднять.
Но к витязям речь обращает Бехрам:
«Проступок немал, не раскаяться б вам!
Князь — родич Хосрова: дороже дружин
Отважного юноши волос один.
Царя Сиавуша кто видывал, тот,
12700 Взглянув на героя, душой расцветет».
Услышав о славном Форуде рассказ,
Воители вспять повернули тотчас.
[Смерть Ривниза от руки Форуда]
Ярится лишь Туса воинственный зять,
Судьбой обречённый бесчестье познать.
Готовый неистово ринуться в бой,
Он мимо Черема крутою тропой
Несётся. Ривниза приметил Форуд.
Огромный свой лук оснащает он тут
И молвит Тохару: «Знать, Тус пренебрёг
12710 Словами моими. Несется ездок,
Но нет, он с Бехрамом не схож удалым,
Душа омрачилась предчувствием злым.
Вглядись и, быть может, припомнишь его.
Узнаем, он в латы одет для чего».
Тохар отвечает на это ему:
«Знай, имя Ривниз ратоборцу тому.
Даны именитому сила и стать,
Коварный, угодливый, Тусу он зять.
Нет, кроме него, у отца сыновей —
12720 Лишь сорок девиц; все апреля милей».
Тохару-советнику молвил Форуд:
«В час битвы подобных речей не ведут.
Он вызов бросает мужам боевым —
Пусть сестры заплачут, склоняясь над ним!
Коль эта стрела удальца не пронзит,
Да буду мужами навеки забыт!
Но всадника мне поразить иль коня?
Наставь, о Тохар умудрённый, меня!»
Советник ответствует: «Цель, в седока,
12730 Чтоб сердце вождя опалила тоска!
Пусть кается, дружбу твою отклонив,
Порыва сердечного не оценив!
Ведь он на тебя поднимает булат,
И тем опозорен твой царственный брат!»
Ривниз меченосный приблизился. Вдруг[470]
Форуд напрягает упругий свой лук
И мечет стрелу, и её остриём
Мгновенно прошиты чело и шелом
Ривниза. Он рухнул, а конь ускакал.
12740 Остался боец распростёртым, не встал...
С Меема взглянул возглавляющий стан,[471]
И гору застлал пред глазами туман.
Таков беспристрастного разума суд:[472]
В злонравье виновные кару несут!
[Смерть Зереспа от руки Форуда]
Велит предводитель Зереспу: «Вперёд!
Пусть ярости молния сердце зажжёт!
Доспехи под стать избери ты себе,
Душою и телом отдайся борьбе!
А если врага не повергнет твой гнев,
12750 Сам в битву я ринусь, доспехи надев!»
Зереспа как будто огнём обожгло;
Надвинул он шлем боевой на чело,
И страстною жаждою мщенья влеком,
Летит к Сепидкуху неистовым львом;
Пылая отвагой, воинственный клич
Бросая, стремится вершины достичь.
Промолвил Тохару венчанный юнец:
«Второй приближается к нам удалец,
Неистовой жаждою мести горя.
12760 Не знаешь ли этого богатыря?»
Вглядевшись, узнав исполина тотчас,
Советник о нем начинает рассказ:
«Сын Туса он, славный Зересп, даже слон
Пред ним отступил бы: он храбр и силён..
Столь грозно летящий к вершине горы,
On мстит за Ривниза, супруга сестры.
Немного ему остаётся пути.[473]
Прицелься, стрелу поскорее пусти,
Повергни Зереспа! Всем прочим на страх
12770 Пусть витязя примет в объятия прах!
Заплачет о доблестном богатыре
Родитель, став сердцем, что лист в декабре.
Тус, вождь неразумный, пусть ведает впредь:
Мы здесь не затем, чтоб насмешки терпеть!»
Глядит на Зереспа иранская рать:
Ему до вершины — рукою подать.
Коня разогнал тут Форуд удалой,
И витязя в грудь поразил он стрелой
Столь метко, что грудь и кольчугу прошил,
12780 С душою мгновенно его разлучил.
Пал витязь, а конь — вихрю буйному брат,
Лишен седока, устремился назад.
[Битва Туса с Форудом]
Крик скорби и гнева разнёсся кругом,
За воином воин снимает шелом.
У Туса-вождя потемнело в глазах,
И сердце в крови, и ланиты в слезах.[474]
Что ивовый лист, предводитель дрожит,
Рыдает о витязях, горем убит.
Верхом он садится, в шеломе, в броне.[475]
12790 Сказал бы, воздвигся утёс на слоне.
К Форуду несётся стремительно он,
Пылая враждою, печалью пронзён.
Промолвил Тохар: «Отступать нам пора,
По горному склону несётся гора:
К нам Тус приближается, гневом гоним.
Он вождь закалённый, не сладишь ты с ним.
Укройся и крепость замкни на засов!
Увидим, к нам милостив рок иль суров.
Сын Туса повержен, повержен и зять,
12800 Теперь уж о мире нельзя помышлять».
Тохару Форуд отвечал, омрачась:
«Когда наступает сражения час,
Нет дела мне — Тус предо мною иль слон,
Иль хищник лесной, что борьбой распалён!
Пред битвою должно бойца вдохновить,
А ты порываешься пламя залить!»
Тохар искушённый, ответил: «Смотри,
Советом не пренебрегают цари.
Хотя б из железа ты был, исполин,
12810 Хоть скалы крушил бы, ты всё же один.
Когда тридцать тысяч иранских мужей
С оружьем подступят к твердыне твоей —
Её разорят и сравняют с землей.
Не сыщешь тут после и праха с золой.
А ежели Тус, предводитель бойцов,
Погибнет в бою, — омрачится Хосров,
И рать не отмстит за отца твоего,
Не станет уделом её торжество.
Не рвись же сражаться, как яростный лев,
12820 Укройся, забудь возмущенье и гнев».
Те мудрые речи он поздно повёл!
Что ж раньше безмолвствовать он предпочёл?
Был низок Форуда советник, увы! —
За то и лишился Форуд головы...
Он в замке своем обитал, окружён[476]
Заботами юных, пленительных жён.
На кровлю красавицы вышли гурьбой,
В волненье следят за кровавой борьбой.
Дань отдал стыду и гордыне Форуд,
12830 Не в силах вернуться к твердыне Форуд.
На прежнее место отважнее льва
Примчался; натянута вновь тетива.
Советник его наставляет опять:
«Уж если намерен войну продолжать,
Ты лучше не в Туса стреляй самого, —
Повергни коня боевого его.
Ведь в самой суровой беде очутясь,
В сражение пешим не ринется князь.
И даже стрелою настигнутый, он,
12840 Столь мощный, не пал бы, смертельно сражён.
Меж тем и дружина, сомнения нет,
Сюда за вождем понеслась бы вослед.
С ним, лютым, не справиться силе твоей —
Не видишь грозящих очей и бровей?»
Согласен царевич советнику внять;
Стрелою свой лук оснастил он опять,
И выстрелил туго натянутый лук.
И меткой стрелою настигнутый вдруг,
Конь рухнул на землю и дух испустил.
12850 Воитель, от гнева и горя без сил,
На шею повесив тяжелый свой щит,
В пыли исчезая, к дружине спешит.
Форуд восклицает насмешливо вслед:
«Ай, доблестный витязь, любимец побед!
Победу не смог над одним одержать —
Ужели в сраженье осилишь ты рать?»
На кровле язвительный смех поднялся,
И крики девичьи летят в небеса:
«Смотрите, юнец, старика напугав,
12860 Заставил с горы покатиться стремглав!»
У витязя злоба бушует в груди.
Навстречу к нему поспешили вожди,
Хвалой и приветом встречают его:
«О доблестный, гордость Ирана всего!
Великое счастье, что ты невредим,
Не будь же кручиной напрасно томим!».
Но горько досадует Гив-исполин,
Что пешим пришёл предводитель дружин.
Сказал он: «Исчерпан терпенья запас.
12870 Ведь это позор нестерпимый для нас!
Хоть носит он царские серьги, но рать
Столь мощную можно ли так презирать?
Поистине с тем, что творит он сейчас,
Никто примириться не может из нас.
Пусть вождь разъярённый собой не владел,
Но мир возопит от форудовых дел!
За смерть Сиавуша, как должно, отмстим,
Но зла, совершённого здесь, не простим.
Зересп бездыханный лежит под горой,
12880 Из рода Новзера отважный герой;
Ривниз, именитый воитель, убит...
Кто больше нанес бы нам горьких обид!
Джемшида ль, Кобада ль потомок он будь —
Избрал он, безумец, неправедный путь.
Мечом поражу я Форуда! Гранит[477]
В возмездье он кровью своей обагрит».
[Битва Гива с Форудом]
Так молвил и панцирь мгновенно надел,
На кручу, как быстрый олень, полетел.
Лишь сын молодой Сиавуша взглянул
12890 На всадника, тяжко, глубоко вздохнул
И молвил: «Бесстрашней не знаю дружин!
Несутся, не видя ни гор, ни долин,
За витязем витязь. Затмить бы могли
Сильнейших, знатнейших героев земли,
Да жаль, безрассуден дружины глава!
Как плоть без души — без ума голова.
Боюсь, не осилить им в битве врагов;
Быть может, примчится в Туран Кей-Хосров, —
Мы об руку ринемся в битву тогда,
12900 И недругов злых не минует беда!
Кто всадник воинственный этот, скажи;
Сейчас меченосца оплачут мужи».
Мгновенно узнал исполина Тохар
И молвил: «Сей витязь неистов и яр,
Как будто дракон устрашающий тот,
Что губит орла, совлекая с высот.
Пиран был им связан, твой дед-исполин;
Две рати туранских разбил он один.
Немало он гор исходил и степей,
12910 Детей без отцов и отцов без детей
Немало оставил он, гневом горя,
Лев ярый был жертвою богатыря!
С ним путь до Ирана твой брат совершил,
Он реку Джейхун без челна переплыл.
Он Гивом зовется, в нем сила слона,
Он в битве — что буйного Нила волна.
Стрелу за стрелой посылай ты, и всё ж
Булатной кольчуги его не пробьёшь.
Доспехи царя Сиавуша на нём,
12920 Крепчайшим нельзя их пронзить остриём.
В коня ты стрелы оперенной полёт
Направь: быстроногий, быть может, падёт.
И следом за Тусом отправится Гив,
Щит медный на плечи себе взгромоздив».
Стрелою свой лук оснащает юнец;
К плечу приложив лука верхний конец,
Чужого коня поражает опять,
И пеший боец обращается вспять.
С твердыни послышались крики и смех,
12930 Гив обмер от криков язвительных тех.
Навстречу мужи устремились толпой:
«Да бодрствует вечно Творец над тобой!
Лишь конь окровавлен, а ты — невредим,
Не скрыться Форуду, вновь встретишься с ним!»[478]
Но речи другие отцу говорил
Бижен молодой, весь — отвага и пыл:
«Отец мой, тебя прославляет молва.
Под силу тебе опрокинуть и льва.
Ты — сердце дружины, и ты, одного
12940 Бойца испугавшись, бежал от него?
Скакун твой стрелою настигнут, — и что ж, —
Узду ухватив, как хмельной, ты бредёшь!»
Гив хмуро в ответ: «Пожалел я коня,
Тревога о нем охватила меня».
Бижена тут стал укорять исполин;
Спиной повернулся к родителю сын.
Взор витязя старшего гневом сверкнул,
И плетью он юношу крепко стегнул:
«Ужель не внушил твой наставник тебе,
12950 Что быть осмотрительным должно в борьбе?
Взрастивший тебя не наставил уму —
Уж лучше б на свет не рождаться ему!»
Тут вспыхнул Бижен. Оскорблен, разъярён,
Клянется Творцом-Вседержителем он:
«Разить не устану, с коня не сойду,
За гибель Зереспа отмщу иль паду!»
Туда, где раскинул шатер Гостехем,
Примчался Бижен и промолвил затем:
«Ты мне скакуна из своих удели,
12960 Которого резвые б ноги несли
По кручам: в доспехи сейчас облачусь.
На бой, как мужам подобает, помчусь.
Терпеть, чтоб засев на вершине, один,
Стал недруг помехой движенью дружин?
Сражусь, не жалея усердья и сил:
Деяньями душу он мне омрачил!»
«Опомнись, — боец отвечает ему, —
Тебе на вершину стремиться к чему?
Туда ведь не скоро скакун донесёт,
12970 Немало в пути и низин, и высот.
Два годных для битвы коня у меня.
Когда одного я утрачу коня,
Ему быстротою и силой подстать
Мне больше нигде скакуна не сыскать.
Искусней Зереспа кто бился мечом?
Был храброму Риву весь мир нипочём.
Губителем тигров отец твой слывёт,
Его не осилил бы сам небосвод.
Все в бегстро пустились, сломил их герой.
12980 Попробуй-ка сладить с гранитной горой!
Людская нога бы ступить не могла
В ту крепость: тут надобны крылья орла!»[479]
А юноша: «Полно мне душу терзать!
Грудь впору с досады себе истязать!
Клялся я луной и небесным Творцом,
Владыкой клялся и державным венцом:
Доколь не паду иль не буду убит,
Конь быстрый с вершины меня не умчит».
Твердит Гостехем: «Наживешь ты беду!
12990 Горячность такая с умом не в ладу».
Тут вспыхнул Бижен: «Скакуна не ищу!
И пеший за витязя я отомщу!»
«Пойми, — услыхал он ответную речь, —
Тебя от беды я хотел уберечь.
Когда бы имел я сто тысяч коней,
В чьих гривах — сиянье бесценных камней,
Их всех бы тебе подарил я любя,
Ни злата, ни жизни не жаль для тебя!
Иди же, моих скакунов осмотри,
13000 Того, что по нраву тебе, избери,
Вели оседлать и покрыть чепраком.
Убьют — горевать я не стану о том».
Чубарого выбрал Бижен скакуна,
Поджар он и статен, в нем сила видна.
Для витязя юного тут же коню
И грудь и бока заковали в броню.
Припомня Форуда отвагу и мощь,
Встревожился Гив, многоопытный вождь:
Зовёт Гостехема, с ним держит совет:
13010 Безумствует сын, мол, по младости лет!
И все ж для Бижена послал он затем
Броню Сиавуша и царственный шлем.
Доставил броню Гостехем, и тотчас
Бижен именитый, в неё облачась,
На Белую Гору помчался, как тот,
Кто, гневом исполнясь, на битву идёт.
[Битва Бижена с Форудом]
Форуд обратился к Тохару: «Свой строй
Покинув, несётся к нам новый герой.
Его разгляди ты и мне назови, —
13020 Кому зарыдать о лежащем в крови?»
Советник речистый ответил царю:
«Сын Гива он. Этому богатырю
Нет равных в Иране: могуч и суров,
В сраженьях, как тигр, он сметает врагов.
Он Гиву сокровищ и жизни милей,
Ведь нет у героя других сыновей.
Прицелься в коня: огорчишь ты царя,
Повергнув отважного богатыря.
К тому же он в латы себя заковал,
13030 Которые Гив до него надевал.
Пробить их нельзя ни копьём, ни стрелой,
Сразится и пешим боец удалой!
Его не осилишь один на один:
Алмазом — не сталью разит исполин!»
Стрела полетела, и рухнул тогда
Скакун, словно не был живым никогда.
Оставив коня, не тужа ни о чём,
К вершине Бижен устремился с мечом.
«Эй, всадник-храбрец! — слышен клич громовой —
13040 Увидишь, как тигры кидаются в бой!
Узнаешь, каков я с оружьем в руках,
Хоть конь мой тобою повергнут во прах.
И если ты жизнь умудришься спасти,
Не вздумаешь больше в сраженье идти!»
Так молвит и рвется бесстрашно вперёд.
Тогда разъярился Форуд в свой черёд,
Вторую метнул он стрелу, но герой
Щит медный вознёс над своей головой
И дальше стремится. Форуда стрела
13050 Щит крепкий пробила, броня же цела.
Воитель отважный вершины достиг,
Индийский булат обнажил в тот же миг,
И дрогнул Форуд: вот он мчится назад,
И стены твердыни от воплей дрожат.
Вдогонку Бижен устремился за ним,
Взмахнул закаленным булатом своим —
И конская тотчас пробита броня.
Покинув недвижное тело коня,
Форуд устремился под своды ворот,
13060 И тут же воители заперли вход.
Посыпались тяжкие камни со стен,
И видит, что время спасаться, Бижен.
Вскричал он: «Бежишь, удалец верховой?
Пред пешим опешил! Что сталось с тобой?
Где мощь растерял и отвагу свою?
Не стыдно ли вспять обращаться в бою!»
Он к Тусу, окончив сраженье, спешит,
Поведав о битве, вождю говорит:
«Тот витязь отвагою тиграм подстать,
13070 Ему в одиночку бы их поражать!
Он грозною силой сердца леденит,
Он натиском ярым расплавит гранит.
Тебя не должны мои речи дивить.
Кто мог бы подобную доблесть явить!»
Творцом-Вседержителем Тус поклялся:
«Я крепость разрушу, взмету в небеса!
Зереспа отважного смерть не прощу,
В кровавом бою за него отомщу!
Здесь будет строптивый туранец убит,
13080 Кровь недруга скалы в коралл обратит!»
[Смерть Форуда]
Лишь солнце лучистое скрылось от глаз
И ночь, словно грозная рать, ворвалась,
Примчались в Келат на конях боевых
Защитники крепости — тысяча их.
Закрыли ворота на крепкий засов,
Набата тревожный послышался зов.
Пирана-вождя именитая дочь,
Томимая тяжкой заботой в ту ночь,
В покои к Форуду придя, прилегла;
13090 Ей сердце тревога на части рвала.
И сон ей зловещий приснился о нём:
Форудова крепость объята огнём,
Нет больше в живых ни единой жены,[480]
Все в гибельном пламени том сожжены.
Увидя сгоревший дотла Сепидкух —
Проснулась; тоскою терзается дух.
На башню взошла и увидела: склон
Щитами и копьями весь наводнён.
Терзая ланиты, смятенья полна,
13100 К Форуд у стрелою примчалась она.
Сказала: «Мой сын, просыпайся, беда!
Нам страшную участь готовит звезда.
Рать на гору мчится: куда ни взгляни —
Блистание копий, сверканье брони».
Но юноша молвил: «О славная мать,
Что проку от горя тебе изнывать!
Мой век не продлишь ты, коль жизненный срок,
Мне свыше назначенный, ныне истёк.
Был в юности славный отец мой убит,
13110 Мне жребий такой же сегодня грозит.
Его умертвил беспощадный Горуй —
Коль буду Биженом убит, не горюй!
Сражусь я. Пусть мне головы не сносить,
Не сдамся, пощады не стану просить!»
Кольчуги и палицы роздал бойцам,
Для битвы затем снарядился и сам.
В румийские латы, в шелом облачён,[481]
Лук взял и к борьбе приготовился он.
Едва в синеве небосклона возник
13120 Светила дневного сияющий лик,
Призывные клики вождей раздались,
Тяжёлые палицы их вознеслись;
Гул меди, трубы завыванье и стон
И гонгов индийских пронзительный звон...
Спустился Форуд со стены крепостной,
Возглавил отважных воителей строй.
От поднятой пыли, от множества стрел,
Ты скажешь, весь мир почернел, обгорел.[482]
В том узком ущелье, средь каменных глыб
13130 Бойцы скакунов разогнать не могли б.
Клич грянул с одной и другой стороны,
В бой ринулись, ярой отвагой полны.
Сжимая булат закалённый и щит
Тус, пеший, навстречу туранцам спешит.
И, пешие, все боевые вожди
За ним устремились, и рать позади.
Уже поднимается солнце в зенит,
Всё тает форудова рать. На гранит
Убитые падают — нет им конца.
13140 Покинуло ратное счастье юнца!
Дивятся иранцы: лютейшего льва
Затмил бы отвагой туранцев глава![483]
Разит неустанно, хоть подле него
Не видно уж всадников ни одного.
Но вот повернул он коня; все быстрей
Несётся к воротам твердыни своей.
Тут разом в тиски несчастливца берут
Бижен и Роххам. Оглянувшись, Форуд
Вначале Бижена внизу различил;
13150 Ослабив узду, стремена отягчил,
Но тот настигает, уж виден шелом.
Назад повернув и помчась напролом,
Форуд с булавой на бойца налетел, —
Не ведал про свой злополучный удел.
Он думал ударом одним сокрушить
Бижена — и шлем, и чело искрошить.
Бижен застонал от удара того,
Сознанье уже покидало его.
Лишь издали это увидел Роххам,
13160 Он с тыла неслышно подкрался к бойцам.
Клич грому подобный, сверканье клинка —
Повисла бессильно Форуда рука,
И все ж богатырь не сдаётся, коня
К твердыне своей что есть мочи гоня.
Тогда скакуну сухожилия ног
Бижен перерезал; скакун изнемог.
Но юноша с горстью друзей боевых,
Усталых, израненных, еле живых,
Ворота захлопнуть успели, войдя...
13170 Где сила, где слава Форуда-вождя!
Тут жёны сбежались, а мать впереди.
Доспехи спешат расстегнуть на груди,
Рыдая, кладут на престол костяной...
Ему не носить уж короны резной!
Душистые кудри в отчаянье рвут
Красавицы. Нем и недвижен Форуд.
Предсмертною мукой томится храбрец;
Но стон услыхав, сотрясавший дворец,
Глаза приоткрыл он, глубоко вздохнул,
13180 На женщин рыдающих скорбно взглянул
И молвил, с трудом раскрывая уста:
«Горюете, бедные, вы неспроста!
Предав родовую твердыню огню,
Затеют иранцы грабёж и резню,
Вас всех до единой захватят в полон;
Безжалостно будет мой край разорён.
Но все, в ком живёт состраданье ко мне,
Чей дух от любви и печали в огне,
Пусть, жалобы не проронив ни одной,
13190 Низринутся с этой стены крепостной.
Бижену тогда не достанетесь вы.
Биженом сражённый, я гасну, увы!
То он, беспощадный убийца, злодей,
Меня загубил на заре моих дней».
Так молвил царевич, и лик пожелтел,
И замерло тело, и дух отлетел.
Рок, словно хмельной скоморох, нас готов[484]
Морочить на семьдесят разных ладов:
То ветер и тучу нагонит с высот,
13200 То гибельный меч, иль кинжал занесёт
И вражьей рукой вынуждает нас свет
Покинуть, то сам избавляет от бед,
То дарит корону, сокровища, трон,
То шлёт униженья, оковы, полон.
Вкушай нажитое: зря копишь ты клад!
Кто скуп, не изведает в жизни отрад.
На свет если смертный бы не был рождён.
Не знал бы ни счастья, ни горестей он;
Родившись, живёт обречённый страдать,
13210 Устав непрестанно страдать и рыдать,
Во прахе находит приют под конец...
Жаль! Пал добродетельный, мудрый юнец!
[Джерире убивает себя]
Лишь сын Сиавуша, печален и сир,
Без славы, без счастья покинул сей мир,
Рабыни на стену тотчас поднялись,
В тоске и отчаянье кинулись вниз.
Огромный костёр развела Джерире,
Сокровища замка сожгла на костре,
Булат закалённый с собою взяла,
13220 В конюшню вступила и дверь заперла,
На смерть обрекла быстроногих коней,
И кровь из очей заструилась у ней.
Туда, где Форуд благородный лежал,
Вернулась, из ножен исторгла кинжал;
Лобзает его и, простёршись у ног,
Вонзает в себя смертоносный клинок.
Тут в крепость иранская рать ворвалась,
И грабить её, и громить принялась.
К твердыне, к распахнутым настежь дверям
13230 Приблизился, грустью объятый, Бехрам.
Подходит к Форуду; пред взором темно.
Тоски, сожаления сердце полно.
Сказал он иранцам: «Кончина юнца
Печальнее и горше кончины отца!
Тот был не слугою, владыкой гоним,
Мать мёртвой не рухнула следом за ним,
И не был над ними руками врагов
Сожжён и разграблен наследственный кров,
Но зла не прощает вовек небосвод,
13240 От кары небесной злодей не уйдет.
Ужель не стыдитесь Хосрова-царя?
Ведь он, благосклонно с вождём говоря,
Ему и дружине удачи желал,
За смерть Сиавуша отмстить посылал.
Узнает, что брат молодой умерщвлён,
И гневу отдастся без удержу он.
Роххам и Бижен безрассудны — от них
Вовек не дождешься поступков благих!»
Но вот боевые литавры гремят,
13250 И Тус-предводитель вступает в Келат.
С ним Гив и Гудерз, и другие вожди.
У каждого горе и ярость в груди.
Ликует вождя недостойного дух:
Вступил победителем он в Сепидкух.
Но вот перед Тусом — царевича трон,
Где с матерью рядом покоится он.
И справа от мёртвого, горем убит.
Рыдая, Бехрам возмущённый сидит,
А слева — Зенге, именитый герой,
13260 Вокруг — удручённых воителей строй.
На троне своём молодой великан
Прекрасен как месяц, как гордый платан.
Сказал бы, в доспехах покоится тут
Живой Сиавуш, а не мёртвый Форуд.
Рыдают вожди закалённых дружин,
И доблестный Гив, и Гудерз-исполин.
И горько раскаялся Тус, наконец.
Сын в мыслях, пред взором — погибший юнец.
И каждый к вождю обращается взор,
13270 Слезами туманясь, и в каждом — укор.
Гив с мудрым Гудерзом и витязей ряд —
Все в гневе и горести Туса корят:
«Губительно-горек горячности плод;
Кто сеет горячность — раскаянье жнёт.[485]
Не может назваться достойным вождём
Не знающий удержу в гневе своём.
Столь славного юношу, гордость венца,
Вселявшего радость в людские сердца,
Своею горячностью ты погубил,
13280 И ею же сгублен исполненный сил
Сын царский Зересп, и Ривниз молодой.
Постигнуто войско великой бедой!
Коль вождь именитый несдержан и груб —
Он словно клинок, что от ржавчины туп».
Тус молча внимал увещаниям их,
Неистовый гнев понемногу утих.
«Что делать! — мужам говорит он в ответ, —
Злой рок причиняет нам множество бед!»
Возвёл на горе усыпальницу он,
13290 По-царски в ней юноша был погребён.
Трон золотом блещет; как солнце, горят
Броня и кушак, булава и булат.
Форуд в одеянье царей облачён,
Кафур благовонный вином орошён,
Насыпали амбры, добавили трав
И, тело составом таким напитав,
Юнца возложили на трон и ушли...
Исчез многодоблестный с лика земли!
А храбрый Зересп и могучий Ривниз
13300 С ним рядом в гробнице одной улеглись.
На бороду белую, словно кафур,
Вождь слезы струит, опечален и хмур.
Как век твой ни долог — ему суждено
Иссякнуть: жить вечно и льву не дано!
Пред смертью бессильны и сталь, и гранит,
Ни листьев, ни корня она не щадит.
[ПОХОД ТУСА НА КАСЕРУД И СМЕРТЬ ПЛАШАНА ОТ РУКИ БИЖЕНА]
Окончена битва, и Тус-исполин
Спустился с вершины в просторы долин.
В Череме дружина стояла три дня.
13310 Но ввысь запрокинулись трубы, стеня,
И вот уже с места снимается рать,
Вся степь меж хребтами — эбену подстать.
Кого из туранских бойцов ни найдут,
Зарубят и бросят, и дальше идут.
Весь край разорив по дороге, полки
Пришли к берегам Касеруда-реки.
Там спешилось войско, до самой горы
Покрыли простор боевые шатры.
Лишь вести достигли туранской земли
13320 О том, что войска из Ирана пришли, —
Навстречу Плашан устремился верхом.
Боец многоопытный, с ясным умом,
Он войско и ставки, и стяги вождей
Хотел обозреть, сосчитать поскорей.
Раскинут был воинский стан под горой.
На кручу взошедшие тою порой
Гив славный с Биженом, отважным бойцом,
Сидели, толкуя о том и о сём.
Вдруг знамя они увидали вдали
13330 Плашана, героя туранской земли.
И руку за пояс воинственный Гив
Занёс и воскликнул, булат обнажив:
«Помчусь и его разлучу с головой,
Иль пешим доставлю в наш стан боевой».
«О славный,— ответил воителю сын,—
Меня ведь на то одарил властелин!
Я сам, повинуясь веленью царя,
Повергну туранского богатыря».
Но Гив наставляет его: «Не гордись,
13340 Сражаться со львом разъяренным не рвись.
Боюсь, не осилишь его: для меня
Тогда омрачится сияние дня.
Он истинный лев, но не в дебрях лесов
Добычу он ищет, а в поле — бойцов».
Воскликнул Бижен: «Коль продолжишь ты спор,
Меня пред царем обречешь на позор.
Для битвы мне дай Сиавуша броню —
Увидишь, и тигра в бою полоню».
Дал панцирь Бижену бесстрашному Гив;
13350 Воитель, застёжки стальные скрепив,
По склону горы с занесенным копьём
Летит на коне быстроногом своём.
Косулю Плашан подстрелил на заре
И, мясо зажарив на жарком костре,
Пирует один. За плечом — добрый лук.
Конь рядом нашёл зеленеющий луг.,.
Учуяв чужого, тревожно заржал
Конь верный. Туранец к нему подбежал,
Мгновенно в седле очутился, готов
13360 Сразиться с героем из вражьих рядов.
Вскричал он: «В сраженьях врагов не щажу!
Я львов повергаю, нечистых вяжу![486]
Эй, кто ты, настигнутый грозной судьбой?
Заплачут и звёзды сейчас над тобой!»
«Бижен я! — герой отвечает, — в бою
Я — див, недоступный стреле и копью.[487]
Сын Гива я, дед мой — воинственный лев,
А мощь покажу я, тебя одолев.
Мужи наготове, день битвы настал,
13370 Ты ж, словно до падали жадный шакал,
Укрылся и кровь здесь глотаешь с золой...
В бой вывел бы войско, вожак удалой!»
Не стал с удальцом препираться Плашан,
Громаду-коня разогнал великан,
И сшиблись стремительно два седока,
И черная пыль поднялась в облака.
Их копья стальных не осилили лат —
Сломались, и каждый взялся за булат.
Остались осколки одни от клинков,
13380 От ярости бросило в дрожь седоков.
Усталые, в пене, в поту скакуны.
Тогда, нетерпенья и гнева полны,
Воители, силою равные львам,
Прибегли к тяжелым своим булавам.
Разят, нападают ещё и ещё...
Взревев, занеся булаву на плечо,
Бижен быстрым взмахом могучей руки
Врагу своему раздробил позвонки.
И рухнул Плашан именитый с коня;
13390 Во прахе глава и шелом, и броня.
Как вихрь, победитель с седла соскочил
И тело врага с головой разлучил.
С бронёю, с конём, с головою бойца
Помчался: спешит он увидеть отца.
Гив с вышки за каждым следит удальцом:
Удача к кому повернётся лицом?[488]
В волненье, в смятенье глядит исполин:
Пыль встала, несётся воинственный сын!
Воитель, на кручу поднявшись затем,
13400 Коня и доспехи, и вражеский шлем,
И голову вражью отцу показал.
«Всегда побеждай!» — Гив Бижену сказал.
И оба к вождю, торжествуя душой,
Уносятся с тою добычей большой;
Предстали пред Тусом, иранским вождём,
Конь вражеский с ними, глава и шелом.
Глядит, и от радости вождь удальцов,
Ты скажешь, с душой разлучиться готов.
Сказал он: «Мужей превзошедший юнец,
13410 Опора дружины, владыки венец!
Будь счастлив, и недруга злого рука
Да будет всегда от тебя далека!»
[ИРАНЦЕВ ЗАСТИГАЕТ БУРАН]
Известье пришло к Афрасьябу:
«Туран Волнуется, словно в грозу океан.
Пришла к Касеруду несметная рать
За смерть Сиавуша разить и карать».
Царь молвит Пирану, вождю удальцов:
«Злой умысел свой обнаружил Хосров!
Навстречу нам надобно войско вести,
13420 Литавры и ратные стяги нести.
Не то — столько полчищ придёт к нам войной,
Что солнца не взвидим, простимся с луной.
Бойцов созови отовсюду, и в путь!
Нельзя нам с решением долго тянуть».
Меж тем разразился жестокий буран,
Беда на иранский нагрянула стан.
Бойцам не до битв, разлилась темнота,
От стужи смерзаются, стынут уста.
Лёд в ставке вождя, леденеют шатры.
13430 Снегами окутаны склоны горы.
Неделя минула, но снежный покров
Не тает. Сурово дыханье ветров.
Ни пищи уж нет, ни покоя, ни сна.
Земля, словно камень, тверда, холодна.
Не помнит никто прежних дней боевых.
Уже поедают коней боевых,
Уже скакуна ни единого нет,
Уж гибнут бойцы за животными вслед.
На утро восьмое вдруг солнце зажглось —
13440 И море, сказал бы, вокруг разлилось.
Дружину собрал предводитель мужей
И речь о походе держал перед ней:
«Здесь голод до гибели нас доведёт,
Не лучше ль теперь устремиться вперёд?
Проклятую землю покинем! Сулят
Беду Сепидкух, Касеруд и Келат!»
Из витязей славных ответил Бехрам:
«Открыто скажу, как пристало бойцам:
Ты сладкие речи пред нами ведёшь,
13450 Сам — в бой с Сиавушевым сыном идёшь!
Не я ль говорил — совершаешь ты зло...
Сегодня возмездия время пришло.
Но это всего лишь начало невзгод.[489]
Кто ведает, что затаил небосвод».
Вождь рати ответствует: «Азергошесп
Отважнее не был, чем павший Зересп.
А зять мой Ривниз? Благородней его
Меж ратных мужей не сыскать никого.
Он был мне отрадой, — годами юнец,
13460 Речь держит, бывало, как старый мудрец.
Форуда убивший не вовсе был слеп.
Что сталось, то сталось по воле судеб!
Но зря иль за дело Форуд был убит,
День прошлый сегодня да будет забыт!
Не Гиву ли шахом дары вручены
За подвиг сожженья громады-стены?
Сожженья того наступила пора,
Пусть к небу возносится пламя костра!
Быть может, пред нами откроется путь.
13470 И к цели удастся дружине шагнуть».
«Задача, — ответствует Гив, — нетрудна,
За труд мне к тому же награда дана».
Но молвит Бижен огорчённый: «Постой!
Невмочь согласиться мне с речью такой.
Меня ты, трудов не жалея и сил,
Не молвив сурового слова, взрастил.
Ты к подвигу рвёшься, воитель седой —
Могу ли бездействовать я, молодой?»
Но Гив отвечает: «Я слово сдержу.
13480 Решение принято, в путь выхожу.
Ещё мне под силу, мой сын, воевать,
Не время оружье другим отдавать.
Не должен тревожиться ты обо мне,
Расплавлю и глыбу гранита в огне!»
Засыпанный снегом и льдом перевал —
Врата Касеруда — герой миновал
И вскоре достиг деревянной стены,
Она небывалой длины, вышины.
Но пламя стрелою он высек тотчас
13490 И в стену метнул, и громада зажглась.
Дым стелется, пламя до туч вознеслось;
Стоять у стены три недели пришлось;
В четвертую — рать через бреши прошла,
И воду и пламя осилить смогла,
[БЕХРАМ ПЛЕНЯЕТ КЕБУДЕ]
Вождь рати ряды повелел ей сомкнуть,
К земле Геругерда с ней держит он путь.[490]
Добравшись туда, боевые шатры
Раскинул в степи и на склонах горы,
Расставить дозорных затем приказал,
13500 И стройный порядок дружине придал.
Главой Геругерда был мощный Тежав,
Пред ним бы и лев отступил, задрожав.
В широкой степи, от хребта до хребта,
Паслось на просторе немало скота.
Известье пришло, что иранская рать
Примчалась и надобно скот укрывать.
И вот уж посланцы Тежава летят
К хранителю афрасиабовых стад,
Который звался Кебуде. Облечён[491]
13510 Был издавна царским доверием он.
«Лишь только стемнеет, — таков был наказ, —
В разведку отправься, от взоров таясь.
Взгляни, велика ли дружина числом,
Сочти знаменосцев, носящих шелом.
Тогда нападенье ночное свершим,
Их кровью мы горы и степь оросим».
Ночь пала, весь мир темнотой облачив,
К шатрам Кебуде подобрался, как див.
В ту темную ночь был дозорным Бехрам,
13520 Арканом он мог угрожать и слонам!
Вот конское ржанье встревожило тьму.
Воитель прислушался к звуку тому,
И лук, тетивой оснащенный, берёт,
И гонит коня боевого вперёд.
Ни слова не молвив, метнул он стрелу.
Хоть недруга он и не видел сквозь мглу,
Его поразить в поясницу сумел —
И сразу лицом Кебуде почернел.[492]
Врага о пощаде он молит, стеня,
13530 И слышит: «Не лги, не обманешь меня:
Тебя соглядатаем кто посылал?
Кого из мужей ты сразить замышлял?»
Сказал Кебуде: «Дай пощады обет —
На всё ты услышишь правдивый ответ.
Зовётся пославший меня исполин
Тежавом; я — подданный, он — властелин.
Мне жизнь подари ты — тебя провожу,
Где спит повелитель, тебе укажу».
«Тежав для меня, — отвечает Бехрам, —
13540 Что бык, предназначенный львиным когтям!»
Лазутчика он обезглавил тотчас
И голову вражью, обратно примчась,
Презрительно бросил он в стане своём:
Ведь не был поверженный славным вождём...
Уж птицы с зарей запевают везде,[493]
К Тежаву назад не пришел Кебуде.
Тревожно в уме у вождя пронеслось:
«С посланцем неладное что-то стряслось!»
Дружинусвою предводитель зовёт
13550 И с нею стремительно мчится вперёд.
[БИТВА ИРАНЦЕВ С ТЕЖАВОМ]
Вот солнце свой стяг и клинок вознесло,
И в небе фиалковом стало светло.
Лишь войско Тежав-предводитель привёл,
Крик с вышки до слуха иранцев дошёл:
«К нам скачут туранцы, готовя набег,
А вождь их подобен чудовищам рек».[494]
Вперёд устремляется, гневом гоним,
Гив, доблестный муж, и воители с ним.
Об имени вражеском грозно спросив,
13560 «Эй витязь! — воскликнул воинственный Гив, —
С дружиной столь малой ты хочешь напасть,
Чудовищу лютому кинуться в пасть?»
Ему отвечает туранцев глава:
«Я славлюсь отвагой и хваткою льва.
Тежавом зовусь, повергаю мужей,
Сшибаю строптивые головы с шей!
Правитель я здешний, коль хочешь ты знать,
Избранник средь знатных, властителя зять.
Я предков иранских имею в роду,
13570 Свой род от вождей именитых веду».
«Зря так говоришь! — услыхал он в ответ, —[495]
К речам лицемерным доверия нет.
Лишь кровь иль отраву вкушавший весь век
Свершил бы в Туран из Ирана побег!
Ты здешний правитель и царский ты зять?
Однако твоя малочисленна рать!
Поэтому силой своей не кичись,
Нам вызов бросая, не столь горячись!
Наш вождь именитый, внушающий страх,
13580 Владыку любого повергнет во прах.
Сдавайся, приди к нам с дружиною в стан —
Ты к шаху отправишься с нами в Иран.
Когда согласишься вождя посетить,
С воинственным в переговоры вступить —
Доволен ты будешь наградой своей:
Получишь богатства, рабов и коней.
В том благо твоё, именитый ездок!
Ты видишь, для мира я сделал, что мог».
Но хитрый Тежав отвечает на то:
13590 «Нет, витязь, мой стяг не повергнет никто.
Здесь перстень и княжий престол мне даны,
Мои здесь дружины, стада, скакуны.
В горах и степях табуны без числа,[496]
Слуг вдоволь — чем доля моя не светла?
Сам царь Афрасьяб здесь опорою мне,
У вас не увижу того и во сне.
На рать не гляди, позабудь о числе,
Гляди на меня, с булавою, в седле!
Так стану разить, что отчаетесь вы,
13600 В своем нападенье раскаетесь вы!»
Отцу-исполину Бижен говорит:
«О витязь, чья слава по свету гремит,
Герой прозорливый, краса, ездоков!
Стареешь — ты в юности был не таков.
Тежава тебе наставлять для чего?
Участье и дружбу являть для чего?
Не лучше ль извлечь нам отточенный меч,
Сердца поражать, вражьи головы сечь!»
Коня разогнал он, клич грянул, как гром,
13610 И каждый помчался с копьем и мечом.
На поле сражения пыль поднялась
Такая, что небо укрылось от глаз.
Как туча Бехмана, всё мрак поглотил,[497]
Надвинулась ночь и не видно светил.
Несётся, сияние солнца затмив,
С дружиной своею воинственный Гив.
Бойцов обгоняет летящий стрелой,
Не знающий страха Бижен удалой.
Навстречу спешит венценосный Тежав,
13620 Который и льва одолел бы, напав,
С могучим Мерду и с Эрженгом лихим,[498]
В бою насыщенье неведомо им.
Но вскоре в воинственной схватке дружин
Пал, насмерть сраженный, Эрженг-исполин;
Две трети туранцев погибли в борьбе,
В немилость попав к самовластной судьбе.
И в бегство пустился Тежав-удалец,
Вслед мчится Бижен, знаменитый боец,
Ярясь и грозя занесенным копьём,
13630 Он сходен с ревущим, взъярённым слоном.
Врага в поясницу Бижен поразил,
Тежав от удара остался без сил,
Но спасся: слегка отклониться он смог,
Кольчуги румийской удар не рассёк.
Бижен, без копья, богатырскую длань
Простёр; словно тигр, налетевший на лань,
Как ястреб, которым настигнут птенец,
С Тежава сорвал драгоценный венец —
Сверкающий дар Афрасьяба; с вождём
13640 Он был неразлучен и ночью и днём.
До самого замка, до башен и стен
Вслед недругу молнией мчится Бижен.
Все ближе Тежав к крепостным воротам.
Стоит Эспануй удручённая там.
Сказала прекрасная, слёз не сдержав:
«Где сила твоя, где дружина, Тежав?
Ужели ты спину ко мне повернёшь,
Ужели покинешь, с собой не возьмёшь?
В добычу врагу не бросай, позади
13650 Меня на спине скакуна посади!»
И жалость в Тежаве проснулась тогда,
Лицо запылало огнём от стыда.
Вверху Эспануй; витязь, по низу мчась,
Ей стремя пустое подставил тотчас.
Та, вихрем в седло за Тежавом вскочив
И крепко руками его обхватив,
С воителем вместе дорогой в Туран
Помчалась как будто степной ураган.
Несёт их вперед удалой жеребец,
13660 Но вот обессилели конь и боец,
И молвит злосчастный: «Подруга-краса!
Тяжёлую участь нам шлют небеса.
Мой конь боевой изнемог; позади —
Злой недруг, крутая тропа — впереди.
Коль, Бог упаси, — нас догонит Бижен,
Мне — смерть, а тебе угрожает лишь плен.
Худого ты ждать не должна от него;
Оставь же меня на коне одного».
Спустилась с седла Эспануй; всё сильней
13670 Тоскуя, рыдая от жалости к ней,
Погнал он коня к Афрасьябу один;
Несётся вдогонку Бижен-исполин.
При виде чудесной красы Эспануй,
До пят ниспадающих мускусных струй,
Коня осадил он и ту, что Тежав
Покинул, в объятия бережно взяв,
В седло усадил, и помчал он коня
К стоянке бойцов, что есть мочи гоня.
К шатру предводителя, счастлив и рад,
13680 Летит он; литавры навстречу гремят.
Мол, с поля сраженья воинственный муж
Вернулся — с добычею ценной к тому ж!
Твердыню громить устремились потом
Воители с Тусом, могучим вождём.
Затем удальцы к табунам понеслись,
Что вольно в равнинах Турана паслись.
И всем удальцам по аркану дано,
Как было в обычае ратном давно,
И каждый арканом поймал скакуна,
13690 И снова дружина стройна и сильна.
В твердыне Тежава, гневны и грозны,
Воссели бойцы из иранской страны.
[АФРАСЬЯБ УЗНАЕТ О НАБЕГЕ ТУСА И ЕГО ДРУЖИНЫ]
Меж тем изнемогший от горя Тежав,
В слезах пред царем Афрасьябом представ,
Рассказывал: «Тус к нам войною пришёл,
С кимвалом, с литаврами войско привёл.
Повергнут Плашан и немало других
Воителей наших отважных, лихих.
Сады и селенья дотла сожжены,
13700 Расхищены дерзко твои табуны».
Той вестью недоброю царь потрясён,
Раздумывать стал о спасении он.
Пирану промолвил, сердит и суров:
«Сказал я, скликай отовсюду бойцов!
Что ж, лень помешала иль старость твоя,
Иль медлил ты, умысел черный тая?
Немало из близких моих полегло,
Удача от нас отвратила чело.
Теперь уж раздумывать больше нельзя;
13710 Сам видишь: опасность нависла, грозя!»
Вождь рати, готовясь исполнить приказ,
Дворец Афрасьяба оставил тотчас.
Клич кликнул воителям, им раздает
Оружье и злато, готовясь в поход.
Вот вывел из города рать исполин,
Назначил места для вождей и дружин.
На правом крыле был с Тежавом Барман:
На тигра бы каждый накинул аркан!
А левому вождь — Нестихен-удалец:
13720 Он львов поражает как будто овец![499]
Рев трубный раздался, и медный кимвал
К походу туранское войско призвал.
От копий, от стягов различных цветов
Стал воздух лазорев, багрян и лилов.
Широкую степь от реки до реки
Заполнили кони, слоны и полки.
В путь выступить войско торопит Пиран.
Меж тем из дворца возглавлявший Туран
Примчался. Проносится грозная рать,
13730 Чтоб воинов мог Афрасьяб сосчитать.
Сто тысяч там было отважных бойцов,
Мечом пробивающих сталь храбрецов.
И радость наполнила душу царя,
Венчанный напутствует богатыря:
«О вождь, заверши ты победой поход,
В далёкой дороге не ведай невзгод!»
Громадою двинулась грозная рать:
Ни степи, ни гор, ни реки не видать.
Вождь отдал веленье: «Сверните с пути,
13740 Тропою кратчайшею должно идти.
Пусть движутся в тайне глубокой пока
Отважные, славные наши войска.
Быть может, с громадою ратной смогу
Нежданный удар нанести по врагу».
Вождь опытный, муж прозорливый, вперёд
Он тут же проворных лазутчиков шлёт.
Ряды боевые велит он сомкнуть,
К земле Геругерда пускается в путь.
Вернулись лазутчики; войска глава
13750 Дивится, такие услышав слова:
«Вождь рати иранской устроил привал.
Приблизились мы, но не грянул кимвал.
Пируя без устали, крепким вином
Они опьяняются ночью и днём.
Дозоров не ставят нигде верховых,
Забыв про туранских мужей боевых».
И тотчас Пиран именитых созвал,
Им весть об иранцах поведав, сказал:
«К победе мы не были ближе с тех пор,
13760 Как длится с Тураном воинственный спор».
[НОЧНОЕ НАПАДЕНИЕ ПИРАНА НА ИРАНЦЕВ]
Избрал из прославленных тех удальцов
Разящих мечом тридцать тысяч бойцов.
Помчалась, дождавшись полуночи, рать,
Не дав барабанам и трубам звучать.
К дружине иранской уж близок Пиран;
Фарсангах в семи — неприятельский стан.
Сначала бойцы к табунам понеслись,
Что вольно в долинах Турана паслись.
Немало они увели скакунов.
13770 Был жребий иранцев безмерно суров —
У них неприятелем отнят успех.
Сразив пастухов и табунщиков всех,
Дружина к стоянке иранских мужей
В ночи устремляется, тучи грозней.
А в стане — звон чаш в многолюдном кругу;
К пирующим долго ль подкрасться врагу?
Хмельные, сидят, кушаки распустив,
Лишь трезвы Гудерз и воинственный Гив.
Клич грозный услышав и грохот секир,
13780 Гив тотчас покинул ликующий пир,
У входа нашел боевого коня,
Осёдлан скакун и на месте броня.
Воитель, отвагой исполнясь, как лев,
Доспехи царя Сиавуша надев,
Сурово себя укорять принялся
За то, что покою и сну предался.
Воскликнул он: «Что это нынче со мной?
Как мог я забыться порою ночной!»
Стремительно витязь вскочил на коня,
13790 Помчался, его что есть мочи гоня.
Пыль ратная тучей клубилась, но вмиг
Он ставки вождя среди мрака достиг.
«Встань! — молвит, — узнай о набеге ночном!
Все шахское войско оковано сном».
Затем с бычьеглавой своей булавой
Помчался в отцовский шатёр боевой.
Объехал весь стан, от бойца до вождя,
Всех трезвых в пути торопливо будя.
Бижена сурово корил: «Воевать
13800 Сюда мы пришли иль вино распивать?»
Вкруг войска смыкается недругов цепь,
Гул, выкрики, грохот наполнили степь.
Хмельным головам не понять нипочём:
Откуда вдруг хлынули стрелы дождём?
Под ними земля холодна, а мечи[500]
Над ними — как будто огонь горячи.
Вот солнце над Львом, целый мир осветив,
Всплывает. Взглянул опечаленный Гив
И павших иранцев увидел ряды.
13810 Погасло сиянье счастливой звезды.
Гудерз оглянулся, душой омрачась:
Все больше и больше врагов, что ни час.
Иранцев лишь горсть, а навстречу, крича,
Не войско идёт — муравьи, саранча.
Глядит предводитель: в дружине своей
Не видит воинственных богатырей.
Изорваны стяги, повержен кимвал,
А лица воителей — словно сандал.
Отцы без сынов и сыны без отцов.
13820 Смешались, редеют ряды храбрецов.
Таков он, сей быстро вертящийся свод:[501]
То нежит, то сердце кручиною рвёт.
Пришлось поневоле в смятенье бежать,
Стан бросив, спасая разбитую рать.
Где строй и литавры, и кладь, и обоз?
Всё войско, что ветхая ткань, расползлось,
Утка и основы лишилось. И тут
Пришлось воротиться к реке Касеруд.
Туранские всадники, вслед устремясь,
13830 За Тусом несутся, грозя и глумясь.
И сзади по меди шеломов и лат
Удары булав, словно ливень, стучат.
Ирана бойцы, изнемогши в борьбе,
Убежищем гору избрали себе.
Печален и труден был путь беглецов,
Покинули силы коней и бойцов.
Измучены битвой и долгим путём,
Спасительных склонов достигли потом.
Уж Тусу туранская рать не страшна:
13840 Защитою стала бойцам крутизна.
Тут каждый утраты считать принялся,
И стоны мужей потрясли небеса.
Нет счёта убитым, а кто не убит —
Израненный, весь в перевязках, лежит.
Нет княжеской ставки, престола, венца,
В живых — ни коня, на ногах — ни бойца,
Безлюдье и глушь. Обессилена рать,
И некому раненым помощь подать.
Сын плачет, скорбя по отцу своему,
13850 И раненых муки жгут сердце ему.
От века обычай таков на земле:[502]
Ты — рока игрушка. В таинственной мгле
Всевластного лик неизменно сокрыт,
Он грозно карает и щедро дарит.
Стяжаньем одним поглощённый весь век,
Постигнешь ли суть бытия, человек?
Подумай, на что ты судьбой обречён:
Из ветра родишься, — и в прах обращён...
Дружины две трети в бою полегли,
13860 В борьбе уцелевшие — занемогли.
Страдают, и некому их исцелить,
Удел их — лишь слёзы кровавые лить.
Вождь рати с тоски помутился в уме,
Рассудок его заблудился во тьме.
Гудерз обездолен: на старости лет
Ни сына, ни внука, ни родичей нет...
В печали мужи вкруг него собрались,
Пути к избавленью искать принялись.
И вот на вершине боец водворён,
13870 Чтоб зорко следил за противником он.
И бодрствуя ходят дозоры везде,
Надеясь помочь несказанной беде.
Гудерз одному из иранских мужей
В дорогу велел собираться скорей,
Достигнув Ирана, царю рассказать
Про всё, что творил возглавляющий рать;
Об их пораженье в кровавой войне,
О доле их злой на чужой стороне.
[КЕЙ-ХОСРОВ ОТЗЫВАЕТ ТУСА]
Хосрову известье посланец отвёз,
13880 Поведал, что счастие мглой облеклось.
Как только услышал владыка о том,
Гнев с горестью в сердце забили ключом.
О брате кручина снедала его,
И скорбь о мужах угнетала его.
Пока в небесах не блеснула заря,
Метался он, Туса кляня и коря.
А утром, писца подозвав, усадил,
Что в сердце кипело, пред мудрым излил.
И вот уж готовы посланья: одно,
13890 Что скорби о брате и гнева полно, —
Вождю Фериборзу, потомку царей,
Другое — для доблестных богатырей.
В начале послания превознесён
Владыка вселенной, пространства, времён:
«Во имя Зиждителя вечных светил,
Создателя жизни, Подателя сил!
Он шлет пораженье, дарит торжество,
Удачи и горести — все от Него.
Он сущего мира единый Творец,
13900 Слона и ноги муравьиной Творец.
Он в силах душой и умом одарить,
Величьем престол и венец озарить,
Одно уничтожить, другое создать:
Глядишь — одному ниспослал благодать,
На плечи другого обрушил беду,
Невзгоды и горе, и боль, и нужду.
Повсюду рука провиденья, смотри —
От тёмного праха до ясной зари...
Тус войско возглавил под стягом Каве
13910 И сорок с ним шло у дружин во главе
Знатнейших мужей в золотых сапогах;
В Туран я послал их, и что же? Во прах
Пал первым мой брат. До скончания дней
Не сыщешь в Иране подобных вождей!
Уж нет молодого Форуда, увы,
Опоры бойцов, именитых главы!
Я горько оплакивал гибель отца,
Кручине и скорби не видел конца,
И вновь я в горниле неслыханных мук:
13920 Нет брата! Не знаю, кто враг мне, кто друг.
Я сказывал Тусу: — К Черему свернуть
Не вздумай, Келат, Сепидкух позабудь!
Там с матерью властвует юный Форуд,
Сын царский, он в битве отважен и лют.
Увидя вдали незнакомую рать,
Иранцев он сможет ли в ней распознать?
Навстречу примчится, не сдастся в бою,
И юную голову сложит свою. —
Жаль мужа венчанного, полного сил,
13930 Которого Тус недостойный сгубил!
Коль он предводителя саном владел
И раньше — был чёрен Кавуса удел!
В сражениях с недругом дремлет всегда,
Зато уж за чашей горяч хоть куда!
Чужда ему доблесть великих мужей,
Да сгинет он с чёрной душою своей!
Как только посланье прочтёшь, позабудь
О пище и сне. Не колеблясь ничуть,
Послушно исполни мой царский приказ
13940 И Туса ко мне отошли в тот же час.
Сам войско веди в золотых сапогах,
Неся кавеянское знамя в руках,
С достойным, испытанным в битвах вождём
Гудерзом советуйся ты обо всём.
В походе страшись поддаваться вину,
Страшись предаваться беспечному сну.
Не будь торопливым: ты раненым дай
Сперва исцелиться — потом нападай.
Гив первым пусть витязем будет, ведь он
13950 Льву равен отвагой, борьбой закалён.
Готовься к боям, снаряженье собрав;
Не время теперь для пиров и забав».
К письму приложили царёву печать;
«В путь! — молвил посланцу владыка. — Скакать
Ты должен без устали ночью и днём,
Меняй на стоянках коня за конём».
Исполнил веленье, и вот, наконец,
К вождю Фериборзу примчался гонец.
И вот у вождя Фериборза в руках
13960 Письмо, что послал именитому шах.
Прочёл он посланье и Туса зовет,
Гудерза и Гива, и всех воевод,
Напомнил про то, что в походе стряслось,
Про беды, что им испытать привелось,
И после поведал им волю царя,
Надеждою новой сердца озаря.[503]
Унынье забыли Ирана сыны,
Владыке Хосрову хвалы возданы.
Вождя сапоги золотые и стяг,
13970 Слонов и кимвал, предводительства знак,
Тус дал Фериборзу. И слышит весь стан:
«Достойный достался достойному сан!
Твоя да сияет победно звезда,
О князь, торжествуй, благоденствуй всегда!»[504]
Приветствовав так Фериборза-вождя,
В путь выступил, родичей знатных ведя.
Несётся, ни мига не медля в пути;
Примчась, поспешил к властелину войти
И низко склонился, но гневен, суров,
13980 На витязя даже не глянул Хосров;
Он Туса хулою осыпал в сердцах,
Унизил его, оскорбил при бойцах,
Вскричав: «Ненавистный, бесстыдный злодей!
Да будешь забыт меж достойных людей!
Ужели гнев божий тебя не страшит,
Не мучит пред славной дружиною стыд?
Тебе я шелом повелителя дал,[505]
Тебя против недруга биться послал,
Сказал — не ходи на Черем! Но туда
13990 Пошел ты, мне дух омрачив навсегда!
Ты против меня обратил свой клинок,
На смерть Сиавушева сына обрёк, —
Форуда, который повсюду воспет,
Которому равных не видывал свет.
Ведь целой дружины подобных тебе
Он стоил один в богатырской борьбе!
Ушёл ты в поход и с той самой поры
Знал только веселье одно да пиры.
Тебе бы не в городе быть, не в степи,
14000 А в доме безумных сидеть на цепи.
Темно в голове недостойной твоей,
Не место тебе средь иранских мужей!
Твой род к Менучехру восходит, седа
К тому же, о низкий, твоя борода —
Не то палача бы призвал я, и меч
Скосил бы презренную голову с плеч.
Твоею темницей да станет твой дом,
Один со своим оставайся стыдом!»
Изгнал он вождя, заковать повелел,
14010 Обрёк на безрадостный, горький удел.
[ФЕРИБОРЗ ПРОСИТ ПЕРЕМИРИЯ У ПИРАНА]
В шеломе вождя Фериборз-исполин:
И витязь могучий и царский он сын.
Роххаму велит возглавляющий рать
Отвагой и доблестью славу стяжать:
К Пирану с тех круч неприступных сойти,
Наказ передать и ответ привезти.
Вождь молвит Роххаму: «Такие слова
Да слышит дружины туранской глава:
От века изменчив вертящийся свод —
14020 То благо, то зло посылает с высот.
Посмотришь до неба вознёсся один,
Другой изнемог от невзгод и кручин.
В ночи нападать недостойно людей,
К тому же могучих, верховных вождей.
Захочешь сражаться — ответим войной,
А если не хочешь — есть выход иной.
На месяц войну отложить я готов,
Чтоб зажили раны у наших бойцов».
Повёз именитый, стремительно мчась,
14030 Вождя Фериборза письмо и наказ.
Дозорные мигом схватили его,
Кто он и откуда, спросили его.
Ответ был: «Роххам я, иранский храбрец,
Бестрепетный, бдительный, стойкий боец.
Сюда Фериборзом, возглавившим рать,
Я прислан Пирану наказ передать».
И бурей наездник несется, и весть
Пирану спешит слово в слово принесть:
Роххам, сын Гудерза, явился, и сам
14040 С вождём повидаться желает Роххам.
Велел пропустить предводитель посла,
Учтивость являя, не делая зла,
Посол сладкоустый примчался тотчас,
Враждебного умысла втайне страшась.
Роххама Пиран обласкал и почтил,
И рядом с собой на престол посадил.
Что вверено было — поведал Роххам,
И внемлет Пиран Фериборза словам,
И так отвечает на речи посла:
14050 «Припомните, ваша вина немала!
В сраженье вы первыми двинули рать,
Ваш Тус и не думал тогда выжидать.
Как хищник, на нас налетел он тогда,
И старых и малых губил без стыда,
Жёг, грабил, а скольких убил храбрецов!
Весь край на погибель обречь был готов.
За это несете вы кару сейчас,
Хотя и внезапно напали на нас.
Но войско возглавлено ныне тобой —
14060 Мы просьбы твоей не отвергнем. Коль в бой
Ты рвёшься — сраженья кровавого жди,
На ратное поле дружину веди.
А если готов к перемирию ты —
Туранская рать не преступит черты.
Весь месяц в покое пребудьте, а там
Покинуть Туран подобало бы вам.
Вы силы свои оцените трезвей,
Вернитесь в пределы державы своей.
Не то — беспощадно мы станем разить,
14070 Тогда уж отсрочки не вздумай просить!»
И, как подобало, затем одаря,
Назад отпускает он богатыря.
Со скоростью той же Роххам, воротясь,
Ответ Фериборзу вручает тотчас.
И вождь, перемирию рад, приступил
К трудам, не жалея ни рвенья, ни сил.
Набитые туго раскрыл кошели,
Запасы оружья тогда потекли
К нему отовсюду. Доспехов собрать
14080 Немало успел, и построил он рать.
[ПОРАЖЕНИЕ ИРАНЦЕВ В БИТВЕ С ТУРАНЦАМИ]
Так месяц прошёл, соблюден договор,
И ратный опять начинается спор.[506]
Воителей клики опять раздались,
И к полю сраженья войска понеслись.
Внезапно взревев, потрясли небеса
Литавр и кимвалов, и труб голоса.
Мелькание грив и поводьев, и рук,
Здесь — меч с булавою, там — дротик и лук;
Щитов и шеломов блестящая медь —
14090 Так тесно, что мошке нельзя пролететь.
То ль схвачена чёрным драконом земля,
То ль ночью слилась с небосклоном земля...
На правом крыле — предводителем Гив,
Что славился, в битвах не раз победив.
На левом — Эшкеш, именитый герой,
Кровь ливший в сраженьях широкой рекой.
А войск середина, их мощный оплот,
Под стягом вождя Фериборза идёт.
Услышала рать Фериборза слова:
14100 «Ужель не прославит нас больше молва?[507]
Нагрянем, сразимся по-львиному, так,
Чтоб света невзвидел разгромленный враг!
Иначе навеки покроем стыдом
Свою булаву и румийский шелом».
Как в бурю осеннюю с дерева лист,
Посыпались стрелы, всё чаще их свист;
И птица бы не пролетела меж них.
Разносятся клики в рядах боевых.
А проблески стали среди темноты
14110 Сравнил бы с алмазом иль пламенем ты.
Как на сердце воина, в небе темно,
А поле, что лик эфиопа, черно.
Булав грохотанье, бряцанье клинков...
Суд страшный, казалось, начаться готов!
Вперёд пламенеющий яростью Гив
Рванулся, воинственный клич испустив,
За Гивом — другие Гудерза сыны,
Столь часто решавшие судьбы войны.
То стрелы летают, то копья разят,
14120 И пламя клинки высекают из лат.
Разит беспощадно Гудерз-великан,
И родичей сотни теряет Пиран.
Леххак с Фершидвердом увидели тут,
Что к гибели верной туранцы идут,
И двинули разом своих удальцов
На Гива и палиценосных бойцов.
По шлемам иранцев, по панцирям их
Бьют стрелы туранских мужей боевых.
Ряды за рядами в бою полегли,
14130 Под грудами тел уж не видно земли.
Но обе дружины сражение длят,
Редеют и все ж отступать не хотят.
Хуман Фершидверду промолвил тогда:
«В средину ударим, скорее туда!
Вождя Фериборза принудим бежать,
И с ним побежит устрашённая рать.
Расправимся после и с правым крылом,
И ратный обоз мы захватим притом».
И оба, вперёд с удальцами помчась,
14140 На рать Фериборза напали тотчас.
Тот спину к Хуману в бою обратил;
Тогда и воителей страх охватил;
Утратили разом задор боевой.
Все жарче туранцев напор боевой,
Не в силах бойцы перед ним устоять,
Один за другим обращаются вспять.
Литавры и знамя повергнуты в прах,
Снедают воителей горе и страх.
Всё мраком в глазах у бойцов облеклось,[508]
14150 От недруга бегством спасаться пришлось.
Отброшены копья, смешались ряды,
Стремян уж нельзя отличить от узды —
Так мчатся; длить битву не в силах они.
Кровь льётся рекою, куда ни взгляни.
Туранских рядов всё сильнее напор,
Летит предводитель к подножию гор,
И каждый за ним, кто в бою уцелел,
Но горек, увы, уцелевших удел!
Меж тем и Гудерз и воинственный Гив
14160 Сражались по-прежнему, не отступив.
Вгляделся Гудерз, предводитель седой,
И обмер он вдруг, потрясённый бедой:
Глядит и не видит, в смятенье придя,
Ни ратного стяга, ни войск, ни вождя.
Коня повернул он и ринулся вспять —
Смятенье объяло гудерзову рать.
С укором тут Гив на отца посмотрел:
«Когда же страшился ты палиц и стрел!
Бежишь от Пирана? Сгорев от стыда,
14170 Мы головы прахом посыплем тогда!
В живых не останется в нашей стране
Никто из мужей, закалённых в войне.
Кто мог бы от смерти всесильной спастись?
С ней — хищницей злобной — попробуй, схватись!
Так если опасность нависла в бою,
Пусть видят лицо, а не спину твою!
Нам поле сраженья оставить нельзя,
Нам дедовский прах обесславить нельзя.
Старинных преданий хранитель-мудрец
14180 Сказал в назидание, — вспомни отец:
Когда подпирает брат брата плечом,
Срыть гору огромную им нипочём.
С тобою ведь семьдесят храбрых сынов.
Воинственных львов, непоборных слонов.
Мы недруга сталью мечей искрошим,
Хотя б из гранита он был, — сокрушим!»
Пристыженный пылом сыновних речей,
Взглянув на шеломы родных силачей,
На месте седой богатырь устоял,
14190 Раскаялся в том, что бежать замышлял.
Тут вышел вперед Горазе и затем
Берте и Зенге, и герой Гостехем.
Священную клятву они принесли,
Которой нарушить бы ввек не смогли:
«Пусть палицы кровь проливают рекой,
Разить не устанем могучей рукой!
Сомкнувшись теснее, врага отразим,
И славу былую себе возвратим».
Остались на месте, вновь клики гремят
14200 И палицы витязей тяжко разят.
Туранских немало убито бойцов,
Но жребий иранцев все так же суров.
Бижену Гудерз, мудрый вождь боевой,
Велит: «С добрым луком своим, с булавой
К вождю Фериборзу стрелою помчись,
И к войску со стягом Каве воротись.
Не то — пусть вернётся со знаменем сам,
Чтоб света не взвидеть туранским бойцам!»
Бижен боевого коня горячит,
14210 Как молния, он к Фериборзу летит.
Примчавшись, сказал: «Предводитель бойцов,
Ужель ты от битвы укрыться готов?
Как мужу пристало, вершину покинь,
Коня боевого в сражение двинь!
А если не хочешь — мне стяг поручи
И ратных мужей, и стальные мечи».
Разгневался, эти услышав слова,
Зов чести отверг меченосцев глава.
Прикрикнул на витязя: «Мелешь ты вздор!
14220 Неопытен ты и в решениях скор.
Не мне ли доверены войско и стяг,
Шелом полководца, престол и кушак!
Стяг ратный нести не Бижену подстать.
Иль мужа храбрей на земле не сыскать?»
Сын Гива занес вороненый клинок
И надвое стяг кавеянский рассек,
Схватил половину, и вскинул, и с ней,
Как буря, помчался к дружине своей.
Как только туранцы его вдалеке
14230 Увидели с поднятым стягом в руке —
Тотчас приготовилась грозная рать
Воителю наперерез поскакать.
Тот тянется к лезвию, тот — к булаве,
И вспыхнула битва за знамя Каве!
«В том знамени скрыта, — промолвил Хуман, —
Вся сила, которой владеет Иран.
Коль вырвем мы знамя — величия знак, —
Для шаха весь мир погрузится во мрак».
Лук тотчас Бижен оснастил тетивой,
14240 И хлынули стрелы, как дождь грозовой.
Врагов поражая, вперёд он скакал...
Обильного пира дождался шакал![509]
От ратных мужей услыхали меж тем
Воинственный Гив и герой Гостехем:
«Туранцы отхлынули. Верно, с высот
Бижен кавеянское знамя несёт».
На помощь помчались к нему храбрецы,
С мечами мужи, с булавами бойцы.
Напали, туранцев разят. И стрелой
14250 Всё дальше несётся Бижен удалой.
Повергнув немало туранских мужей,
Бойцы возвратились к дружине своей.
Бижен, кавеянское знамя воздев,
Вновь ринулся в бой, словно яростный лев.
Вновь пыль из-под конских копыт поднялась,
Дружина вкруг стяга Каве собралась,
На недруга яростно ринулась вновь,
И вспыхнула битва, и хлынула кровь.
Пред войском повержен Ривниз-исполин,
14260 Царя Кей-Кавуса возлюбленный сын,
Сын младший, украшенный блеском венца,
Душа Фериборза, надежда отца.
Глава венценосная пала во прах;
Ирана воители в горе, в слезах.
Но вот громовой раздаётся призыв:
«О славные! — кличет воинственный Гив, —
Средь витязей наших бойца не найти,
Который Ривниза бы мог превзойти.
И доблестный сын Кей-Кавуса, и внук
14270 Безжалостной смертью похищены вдруг;
Форуда с Ривнизом она унесла;
Страшнее творились ли в мире дела?
Коль ныне дозволим, чтоб враг овладел
Короной Ривниза, позор — наш удел!
Мне поле сраженья покинуть нельзя, —
Нагрянет противник, разгромом грозя.
Но эту корону на поле войны
Мы в руки туранцам отдать не должны.
Ривниза утратив, утратить венец? —
14280 Тогда обесславлены будем вконец!»
Услышал иранского витязя зов
Пиран, предводитель туранских бойцов.
Тогда за венец молодого царя
Сразились два войска, отвагой горя.
Немало бойцов с двух сторон полегло,
И счастье опять отвратило чело
От рати иранской. Внезапно Бехрам,
Стремительно ринувшись к вражьим рядам,
Венец высоко поднимает копьём —
14290 Два войска стоят в изумленье кругом.
Иранская рать ликованья полна:
Заветный венец отстояла она!
А сеча кровавая все горячей,
Все чаще удары булав и мечей.
Но вот уже, словно завесой густой,[510]
Вечерней окутался мир темнотой.
Из рода Гудерза лишь восемь пришли
В свой стан, остальные в бою полегли.
А Гив потерял двадцать пять силачей,
14300 Казны и короны достойных мужей.
И семьдесят царь Кей-Кавус удальцов
Утратил — могучих, отважных бойцов,
К тому же и сына Ривниза: один,
Он стоил, прославленный, целых дружин!
А в стане туранском — бойцов девятьсот
Утратил Пирана воинственный род;
Три сотни семья Афрасьяба-царя
Оплакала, в пламени муки горя.
И всё ж торжествует победу Пиран,
14310 Безмерною радостью он осиян.
Тьма скрыла иранской дружины звезду,
Ей рок не победу судил, а беду.
Смешавшись, бегут вереницы бойцов,
Оставив и раненых, и мертвецов.
Угодно безжалостной было судьбе,
Чтоб рухнул скакун Гостехема в борьбе.
С копьем богатырским, в кольчуге стальной
Побрёл он, шатаясь, как будто хмельной.
Бижен подоспел на подмогу ему,
14320 А мир уж давно погрузился во тьму.
Сказал он: «Садись за моею спиной!
Ведь самый ты близкий мне, самый родной».
Помчались вдвоём, погоняя коня,
Во мраке, сменившем сияние дня.
Познав пораженья печаль и позор,
Бежала дружина к подножию гор.
А войско Турана сомкнуло ряды,
И ратники, бранной победой горды,
К шатрам, торжествуя, пускаются вскачь,
14330 Чтоб новых на утро добиться удач.
Над станом иранским встал горестный стон;
Там каждый воитель, душой удручён,
Рыдал безутешно в пустынных горах
О близких своих, что повержены в прах.
Кто б мог изменить начертанья судеб?
То милостив их приговор, то свиреп.
Вертящийся свод не щадит никого,
И нет ни друзей, ни врагов для него;
Нас губит его нескончаемый бег,
14340 Недаром трепещет пред ним человек!
[БЕХРАМ ВОЗВРАЩАЕТСЯ НА ПОЛЕ БИТВЫ ЗА СВОЕЙ ПЛЁТКОЙ]
Два стана затихли, объятые сном.
Средь ночи глубокой внезапно бегом
К отцу устремился Бехрам-удалец.
Сказал он: «О доблестный, славный отец!
Когда мне рассеять врагов удалось
И к небу копьём я корону вознёс,
Упав, затерялась там плётка моя.
Пребуду навек опозоренным я,
Коль станут глумиться туранцы над ней.
14350 Стал мир пред глазами эбена черней!
Я имя свое на ремне начертал —
Стерпеть, чтобы вражьей добычей он стал?[511]
Заветную плётку искать я готов,
Каких бы ни стоило это трудов.
Не дам я себя опозорить в веках —
Высокую славу повергнуть во прах!»
Ответил Гудерз на бехрамову речь:
«Сын, хочешь себя ты несчастью обречь?
Ужели за палку простую с ремнём
14360 Погибнешь, сожжённый драконьим огнём?»
Ответ был: «В роду и в дружине своей
Не выше, не лучше я прочих мужей.
Не раньше умрём мы, чем срок подойдёт:
Тебя понапрасну забота гнетёт!»
Гив молвит Бехраму: «Останься, мой брат.
Я множество плёток имею, и рад
Расстаться с любой. Хочешь новую взять:
Вся в золоте и серебре рукоять —
Отличная плётка! На диво прочна,
14370 Алмазами, лалами блещет она.
Открыла заветный свой ларь Ференгис,
Просила: — Доспехами ты запасись! —[512]
Я взял только плётку да эту броню,
Лишь их из сокровищ туранских храню.
Другую мне царь Кей-Кавус подарил;
Вся в жемчуге, ярче небесных светил.
Пять плеток ещё, изукрашенных сплошь,
В узорах алмазных — пышней не найдёшь
Все семь подарю я тебе: не ходи,
14380 Зря спора кровавого не заводи!»
Но Гиву на то отвечает Бехрам:
«Сносить невозможно бесчестье и срам.
О пышных узорах ведёте вы речь,
Я — в страхе: позору б себя не обречь!
Меня не удерживай, брат мой! Пойду —
Иль честь отстою, или мёртвым паду!»
Так видно Йездан всемогущий хотел,
Таков был воителя горький удел!
Коль муж обречён беспощадной судьбой,
14390 Безудержно, слепо стремится он в бой...
Помчался отважный, хлестнув скакуна,
Над полем сраженья светила луна.
Над павшими в битве он горько рыдал,
Всем сердцем он скорби живых сострадал.
Во прахе, в крови, в раздроблённой броне
Ривниза он видит, и сердце в огне.
Над юношей храбрым рыдает Бехрам:
«Пал доблестный, горе великое нам!
Царевичи в светлых чертогах живут,
14400 Ты ж — горсточка праха, и прах — твой приют!»
Широкое поле кругом обошёл,
Всех братьев, погибших в сраженье, нашёл.
Один был изранен жестоко, но в нём
Жизнь всё ещё теплилась слабым огнём.
Шаги услыхал он и стон испустил,
У витязя имя чуть слышно спросил
И молвил: «О доблестный, видишь, я жив.
Средь мёртвых, все силы свои истощив,
Томлюсь на земле обнажённой два дня;
14410 И голод, и жажда терзают меня».
Услышал, и горестью жгучей объят,
На помощь к несчастному кинулся брат,
От жалости плача, рубаху сорвал
И раны воителю перевязал.
«Не бойся, — промолвил он, — рана мала,
Да долго она без повязки была.
Ты в стан свой родной возвратишься теперь,
И рана твоя исцелится, поверь».
К спасению путь обещая найти,
14420 Не ведал, что сам он собьётся с пути...
Бойцу говорит он: «С тобой не прощусь.
Я тотчас, о брат мой, к тебе возвращусь.
Вчера, за корону Ривниза в бою,
Здесь на поле плеть обронил я свою.
Её отыскав, прискачу за тобой,
Мы вместе вернемся в наш стан боевой».
До места сраженья Бехрам доскакал[513]
И плеть, после поисков долгих, сыскал.
Её средь убитых, в крови и в пыли,
14430 Воителя зоркие очи нашли.
Он спешился, плеть поднимает... Но вдруг
Послышался издали ржания звук.
Услышал скакун кобылицы призыв,
И, ржаньем ответным простор огласив,
К ней ринулся. Полон досады, боец
За ним устремляется вслед. Наконец,
Измучен, — в шеломе, в тяжелой броне —
Настиг, и опять богатырь на коне;
Его подгоняет, а тот не идёт.
14440 Конь взмылен, вогнало и всадника в пот.
Тут меч обнажив, разъярённый ездок
Вонзил в непокорного острый клинок
И пеший оттуда понёсся назад,
Как будто он вихрю летучему брат.
А тел окровавленных столько вокруг,
Что вспомнишь усеянный маками луг.
В раздумье Бехрам: «Что постигнет меня
Здесь, в поле широком, без вихря-коня?»
Тем временем в стане туранских бойцов
14450 Забили тревогу, и сто удальцов
Из ратной дружины примчались стремглав —
Бехрама к Пирану доставить, связав.
Воитель свой лук оснастил тетивой,
И хлынули стрелы, как дождь грозовой.
Продлился б тот ливень губительных стрел —
Едва ль хоть один бы из них уцелел.
Он витязей многих в той битве скосил,
Как тигр, нападенье врагов отразил.
В смятенье вернулись воители в стан,
14460 И слышит от них предводитель Пиран:
«Ужасен воителя этого гнев:
Он, пеший, разит, словно яростный лев!»
[СМЕРТЬ БЕХРАМА ОТ РУКИ ТЕЖАВА]
Как только, примчавшись к вождю своему„
О битве бойцырассказали ему,
Пиран содрогнулся; тревогой пронзён.[514]
Расспрашивать стал о воителе он.
«Откуда герой устрашающий тот
И как он себя меж бойцами зовёт?»
Ответ был: «То тигров разящий Бехрам,
14470 Он свет и отрада иранским бойцам».
Вождь молвит Руину: «Как вихрь, полети,
Бехраму от нас никуда не уйти.
Живым захвати ратоборца в полон,
И край от опасности будет спасён.
С собою возьми, сколько нужно, бойцов:
Он храбр и неистово биться готов».
Руин во всю мочь погоняя коня,
Помчался, злой умысел в сердце храня.
Руина бесстрашный Бехрам увидал,
14480 И стрелам стремительным волю он дал,
Туранцев разил непрестанно, притом
Чело прикрывать успевая щитом.
Вот ранен Руин — разразилась беда.
Другие бойцы устрашились тогда,
Пристыжены крепко, душой омрачась,
К Пирану они возвратились тотчас.
Как вихрем колеблемый лист на суку,
Дрожит он, повергнутый в гнев и тоску.
Велит оседлать своего скакуна
14490 И мчится. Душа возмущенья полна.
Приблизясь к Бехраму, сказал он:
«Герой, Зачем же ты, пеший, кидаешься в бой?
В Туране, когда с Сиавушем ты был,
Разумным и сдержанным мужем ты был.
Нам лучше хлеб-соли вкусить у меня,
Сдружиться, взаимных обид не чиня!
Ужели столь знатного рода боец,
Могучий, воспетый молвою храбрец
Погибнет и будет оплакан страной,
14500 Оплакан своею семьёю родной!
Готов заключить я с тобою, Бехрам.
Условье, какое желаешь ты сам.
Захочешь — мы вступим с тобою в родство,
Безмерно возвысишься после того.
Разумно ли жизнью своею играть?
Ведь пеший, один, не осилишь ты рать».
«О витязь, — Бехрам произносит в ответ, —
В душе у тебя справедливости свет.
Измучен и пищи лишён, и питья,
14510 Три ночи, три дня ратоборствую я,
И всё же сразиться готов я опять!
Но если коня согласишься мне дать —
Я тотчас к иранскому войску умчусь,
К Гудерзу, седому вождю возвращусь».
«О славный! — Пиран отвечает ему, —
Сам знаешь, нельзя совершиться сему.
Спасёшься, когда ты за мною пойдёшь.
Ты храбр, но упорствовать зря для чего ж?
Ужель согласится в дружине моей
14520 С бесчестьем таким хоть один из мужей?
Ведь столько прославивших край храбрецов.
Князей венценосных, могучих бойцов
Ты ранил иль с жизнью в бою разлучил,
Их чёрному праху навеки вручил.
Кто ж ныне — коль он разуменьем богат —
Иранца простит и отпустит назад?
Но если не мысль о владыке, когда б
Не страх, что взъярится, узнав, Афрасьяб,
О витязь, тебе скакуна бы я дал,
14530 И ты бы, вернувшись, отца увидал».
Так молвив, с Бехрамом расстался Пиран.
Задумчив, печален, вернулся он в стан.
К Пирану приблизился, мрачен, суров,
Могучий Тежав, сокрушитель слонов.
Расспрашивать стал и услышал в ответ:
«Бехраму средь витязей равного нет.
Я ласково встретил иранца того,
Ему и почёт обещал и родство.
Не хочет и слушать герой ни о чём,
14540 Он только тоскует о стане своём».
На это Тежав отвечает ему:
«С ним ласково речи вести ни к чему!
Он пеш. Скакуна я вдогонку пущу,
Настигну презренного, в пыль обращу!»
С дружиной помчался туда исполин,
Где витязь иранский шёл пеший, один.
Приблизясь, копьё богатырское он
Занёс и взревел будто бешеный слон:
«Куда ты? Бежать от возмездья не тщись!
14550 От конной дружины тебе не спастись.
Задумал вернуться в иранскую рать?
Вновь ратную славу задумал стяжать?
Тобой обезглавлены наши вожди,
Теперь от меня ты пощады не жди!»
Бойцам повелел он: «С мечами вперёд!
Пускайте и стрелы и дротики в ход!»
И ринулись на храбреца одного
Сильнейшие витязи войска того.
Свой лук богатырь тетивой оснастил,
14560 День ясный он стрелами в ночь обратил.
Но стрелы иссякли, разит он копьём —
Бушует кровавое море кругом.
Копьё расщепив, он разит булавой.
Кровь льётся, что ливень порой грозовой;
Той сече кровавой не видно конца,
Но стрелы изранили тело бойца.
Когда ослабел он, подкрался Тежав
И меч, за спиною воителя встав,
Занёс, и Бехрама в плечо поразил,
14570 Тот рухнул, лишившись сознанья и сил.
С могучей десницей расстался боец.
Не встанет он больше, сраженью конец!
Тежав содрогнулся, жалея о нём,
Охвачено сердце убийцы огнём,
В мозгу — клокотанье и гул, и злодей,
Стыдясь, отвернулся от жертвы своей.
[ГИВ УБИВАЕТ ТЕЖАВА В ОТМЩЕНЬЕ ЗА БЕХРАМА]
Уж ночь надвигается, Гив удручён,
О брате Бехраме тревожится он.
И слышит Бижен: «Утешенье души!
14580 Мой брат не вернулся. Со мною спеши
На розыски. Дольше не в силах я ждать.
Ужель доведётся над павшим рыдать?»
И оба воителя в путь собрались,
На поле сраженья, как вихрь, понеслись.
И долго, блуждая на месте войны,
Бехрама искали, смятенья полны.
Увидели, кинулись в горе, в слезах:
Лишившись десницы, повержен во прах
В крови утопающий, полуживой,
14590 Воитель могучий, воспетый молвой.
Гив славный низвергся с коня, побледнев,
От боли взревел, словно раненый лев.
Донесся к Бехраму тот горестный зов,
Очнулся герой, украшенье бойцов,
И Гиву промолвил: «Боец удалой!
Как только сокроешь меня под землей,
Тежаву отмсти ты, о брате скорбя;
Ты — тигр, и быку не осилить тебя.
Пиран-предводитель со мною вступил
14600 В беседу: когда-то мне другом он был.
И прочие, помня о дружбе былой,
Войны не искали; Тежав только злой
Булатом удар мне решился нанесть;
Презрел он и род мой и славу, и честь».
На этом бехрамова речь прервалась.
Гив реки кровавые пролил из глаз.
В свидетели он призывал небеса,
Днём светлым и тёмною ночью клялся:
«Доколь не отмщу за Бехрама, с главой
14610 Моей не расстанется шлем боевой!»
И вот уж в седле разъярённый седок,
В руке у него закалённый клинок.
Меж тем, под покровом ночной темноты,
Спеша по дороге расставить посты,
Явился вдали предводитель Тежав.
Безмолвно, за повод коня придержав,
Воинственный Гив дожидался, пока
Отъедут бойцы от того ездока.
Сорвал он с луки богатырский аркан...
14620 Мгновенье — и схвачен петлёй великан.
Тут витязь аркан накрутил на луку,
Туранца стащил он с седла на скаку.
Простёрт на земле побеждённый Тежав.
Гив спешился; пленнику руки связав,
Вскочил на коня и летит, за собой
Врага волоча, словно он неживой.
Мольбою равнину Тежав огласил:
«О витязь, последних лишился я сил!
Что сделал тебе я, узнать был бы рад,
14630 За что среди ночи низвергнут я в ад?»
Гив плетью раз двести Тежава хлестнул,
Промолвив: «Ты лучше уста бы сомкнул!
Презренный, тебе не избегнуть беды!
Посеял ты новое древо вражды,
Что к самому небу главу вознесёт.
Кровь корни вспоила, возмездие — плод.
Бехрама в добычу себе захотел?
Увидишь, как черен твой будет удел[515]
За то, что Бехрам недвижимый лежит,
14640 А Гив обездоленный горем убит!»
Ответил на это туранский боец:
«Ты — сокол, а я беззащитный птенец,
Но, право, Бехраму я зла не желал,
Не я заносил над отважным кинжал.
Я позже примчался, ещё до того
Воители Чина убили его».
Гив молвит на это: «Замолкни, злодей!
Не верю я выдумке жалкой твоей».
И снова он скачет вперёд, волоча
14650 К страдальцу Бехраму его палача.
Примчавшись, воскликнул: «О брат мой, Бехрам?
За зло недостойному злом я воздам.
Творца всемогущего благодарю:
Дожить мне дозволил он, богатырю,
До мига возмездья: пусть ныне во прах
Убийца падет у тебя на глазах!»
Тежав продолжает стенать и взывать,
Он жизнь умоляет ему даровать.
«Таков был небес приговор роковой.
14660 Что пользы меня разлучать с головой!»
К Бехраму воззвал, припадая к ногам:
«Помилуй меня, благородный Бехрам!
Весь век твою память я стану хранить
И стража твоей усыпальницы чтить».
И Гиву сказал благородный боец:
«Для всех, кто рождён, неизбежен конец.
Он дал в моё сердце вонзиться мечу,
И всё же я смерти его не хочу.
Сей грешник, главу на плечах сохраня,
14670 Пусть в мире добром поминает меня!»
Брат глянул: страдающий брат перед ним
И в путах тугих супостат перед ним.
Взревел он, Тежава за бороду взяв —
И, словно птенец, обезглавлен Тежав.
Тут слёзы горючие пролил Бехрам;
Дивясь самовластного рока делам,
Воскликнул: «При свете дневном иль во мгле
Кто чудо такое видал на земле:
Кто б ни был повержен при мне или мной,
14680 Убитый — мой ближний, он брат мой родной».
Замолк благородный, с душой разлучён...
Таков бытия непреложный закон.[516]
Коль жаждой величья и власти горишь,
Знай, руки не раз ты в крови обагришь:
Убьёшь, или будешь убит. Если б мог
Ты быть вдалеке от тщеславных тревог!..
Гив горько заплакал, пеняя судьбе
И прахом главу посыпая себе.
Вот конь, на котором сражался Тежав:
14690 Бехрамово тело к нему привязав,
Рыдая без удержу, громко стеня,
Гив, скорбью терзаемый, сел на коня.
Доставив убитого богатыря,
Его схоронил он как будто царя.
Мозг амброй и мускусом он уберёг
От тленья, китайской тафтою облёк.
На троне из кости слоновой боец,
Над бледным челом — драгоценный венец.
Багрянцем покрытая дверь заперта,
14700 И нет уж Бехрама — исчез, как мечта![517]
Оплакала рать, окружавшая склеп,
Воителя славного, жертву судеб.
[ВОЗВРАЩЕНИЕ ИРАНЦЕВ К КЕЙ-ХОСРОВУ]
Лишь солнце над горною цепью взошло
И ясного дня заблистало чело,
Сомкнулся дружины рассыпанный строй,
Воители держат совет меж собой:
«Немало здесь наших легло храбрецов,
Покинут звездой предводитель бойцов.
В боях торжествует туранская рать,
14710 Здесь нечего медлить, пора отступать!
Вернёмся к владыке, окончив поход.
Посмотрим, что время ещё нам пошлёт.
Когда не стремится владыка к войне,
В бой рваться к чему же тебе или мне?
Отцы без сынов, сыновья без отцов,
А сколько несчастных, увечных бойцов!
Коль царь пожелает войну продолжать,
Пусть вновь снаряжает могучую рать.
Для брани и мщенья назад мы придём,
14720 На горе и гибель врагов обречём».
На том порешили и двинулись в путь,
У каждого скорбью истерзана грудь.
Рыдает о брате утраченном брат,
И каждый печалью о близких объят.[518]
Их памяти честь воздавая хвалой,
Бойцы к Касеруду несутся стрелой...
Примчались туранцы, как ветер, быстры,
И видят: пусты боевые шатры.
И слышит известье Пиран, сын Висе:
14730 Исчезли Ирана воители все.
Когда предводитель о том услыхал —
Лазутчиков тотчас окрест разослал.
Желанная весть подтвердилась, и вот
Избавил он дух от тревог и забот.
Возглавил дружину и с первым лучом
Примчался, и стан объезжает кругом.
В степи неоглядной, на склонах горы —
Куда ни посмотришь — повсюду шатры.
Добычу собрал и бойцов одарил,
14740 Дивился изменчивой воле светил:
То в бездну низвергнут, то ввысь вознесут,[519]
То ласков привет их, то грозен их суд.
Не лучше ль сверкающий кубок вином
Наполнить и так проводить день за днём!..
Царю Афрасьябу спешит он послать
Известье: бежала иранская рать.
Он духом воспрянул от вести такой,
Обрёл, наконец, долгожданный покой.
И рать Афрасьяба веселья полна.
14750 Украсилась в честь победивших страна.
Встречают их ливнем монет золотых,
Все кровли и двери в покровах цветных.
Вождь рати царю возвестил торжество,
Щедротами царь осыпает его
И молвит, восславив питомца побед:
«Тебе средь воителей равного нет!»
Четырнадцать дней пировал Афрасьяб,
Звенели для витязей чанг и робаб.
И после того, торжеством осиян,
14760 Решил восвояси вернуться Пиран.
Так щедро владыка его одарил,
Что ты от рассказа лишился бы сил.
Немало динаров и царских камней,
Уборов с алмазами ярче огней,
Арабских коней, золотых чепраков,
Сверкающих ножен, индийских клинков,
Венец и престол драгоценный, резной,
Ковчег, изукрашенный весь бирюзой,
Сосуд, затаивший дыханье духов,
14770 Китайских рабынь и румийских рабов
Послал он Пирану, и много других
Пленяющих взоры даров дорогих.
С Пираном прощаясь, сказал властелин:
«Совет мой запомни, о друг-исполин!
Дружину заботы своей не лишай,
Себя мудрецами всегда окружай.
Ко всем рубежам, ограждающим край,
Почаще лазутчиков ты посылай,
Ведь царь Кей-Хосров — предводитель дружин,
14780 Могучей, богатой страны властелин.
Род славный, величье, престол и венец —
О большем мечтать и не мог бы юнец!
Он может в Туран воротиться; о нём
Известия ты собирай день за днём.
Ростем ведь на страже Ирана — беда,
Коль помнить об этом не станешь всегда!
Другой нас не мог бы никто устрашить;
Он только и знает, что мстить и крушить.
Боюсь, не задумал бы витязь собрать .
14790 И двинуть на нас многомощную рать».
Склонился покорно Пиран пред царём:
Вождём был и родичем царским притом.
С владыкой простившись, на быстром коне
Понесся к Хотену, к родной стороне.
С ним войско, победно окончив поход,
Стремительно, радостно мчалось вперёд.
На том о Форуде кончается сказ;
О битве с Камусом послушай сейчас.
[СКАЗ О КАМУСЕ КЕШАНСКОМ]
Во имя Владыки небесных светил —
Не разум ли сердцу о Нём возвестил?
Он мира Создатель и правды оплот,[520]
14800 Порока и кривды от смертных не ждёт.
Он солнце зажег и Кейван, и Бехрам,
Он страх и надежду внушает сердцам.
Преследует душу сознанье одно:
Его мне достойно воспеть не дано.
Все сущее Он, вездесущий, творит,
О нём даже след муравья говорит.
Всё в мире — от блеска взошедшего дня
14810 До воздуха, праха, воды и огня —
Тебе подтверждает Творца бытиё,
К Нему приближает сознанье твоё.
Йездана величье постигни: он чужд
Любых, искушающих смертного, нужд.
Не чает он благ, не страшится он зол.
Везир с казначеем, венец и престол
Йездану не надобны: и без того
Мы — слуги, покорные воле Его.
Им созданы звёзды, луна, небосвод
14820 И дух, что к добру человека зовёт.
Он милость и гнев, день и ночь сотворил,
И пищей, и сном Он людей одарил,
Он властен над горем и счастьем твоим,
Тобою да будет Он пламенно чтим.
Бессмертны деянья Ростема-бойца,[521]
Хранят о них память людские сердца.
Слонов боевых и чудовищ морских
Не встретишь — могучих и грозных таких.
И зоркость, и мудрость герою даны,
14830 В нём доблести витязей воплощены.
Я битву с Камусом теперь воспою,
Оправлю предание в песню свою.[522]
Послушай дехкана премудрого сказ,[523]
От древних времён донесённый до нас.
[Кей-Хосров хулит Туса]
Бойцы с Фериборзом, главою дружин,
Гудерз престарелый и Гив-исполин,
Познав пораженье, покинув Туран,
В печали, в слезах возвращались в Иран.
Вот снова пред взорами горный Черем,
14840 Келат и струящийся в долах Меем.
С Форудом припомнили витязи бой
И каются горько, да прок в том какой!
Их гнев властелина безмерно страшит,
Сознаньем виновности каждый убит.
Себя укоряя, палимы стыдом,
Вступили бойцы к повелителю в дом.
Его неповинного брата убив,
Короны и перстни врагам уступив,
С руками скрещёнными, словно рабы,
14850 Склонили к земле запылавшие лбы.
Рыдая от горести, мрачен, суров,
Взор гневный метнул и воскликнул Хосров,
К Йездану взывая: «Благой Судия!
На трон возведен не Тобою ли я?[524]
Ты видишь и дальше меня, и ясней,
Карать я не смею без воли Твоей,
Не то среди площади в этот же миг
Я б тысячу виселиц грозных воздвиг,
Казнить бы презренного Туса велел
14860 И прочих постиг бы такой же удел.
О павшем отце сколько пролил я слёз!
От гнева и горести сердце рвалось.
К двойному сегодня я мщенью стремлюсь:
Лишь смерти достоин неистовый Тус!
Сказал я: не езди дорогою той,
Хотя б над Черемом лил дождь золотой!
Там царствует с матерью славный Форуд,
Чью доблесть повсюду воители чтут.
Кто Тус недостойный, куда свою рать
14870 Ведёт он — откуда царевичу знать!
Завяжется бой, без сомненья, в горах,
И многих царевич повергнет во прах...
Но ярый безумец, не знаю зачем,
С дороги свернул, устремился в Черем.
За то покарал и его и бойцов
Создатель. Отныне своих удальцов
Оплакивать старый Гудерз обречён.
И Тус, и литавры злодея, и слон
Да сгинут, из памяти стёршись людской!
14880 Не нужен войскам предводитель такой![525]
Я щедро его, одарил, наградил,
И что ж? — Против брата на брань отрядил!
Владетель меча, боевой булавы,
Пал доблестный сын Сиавуша, увы!
Повержен вослед за родителем сын,
И кем? — Предводителем наших дружин!
Кто в мире грязней и презренней, чем Тус?
Оков и тюрьмы заслужил он, клянусь!
И чести и разума низкий лишён,
14890 Поганому псу уподобился он!»
Жгла сердце Хосрову и гибель отца,
И жажда отмщенья за брата-юнца.
Кровь сердца струилась из скорбных очей,
Вождей провинившихся рати своей
Прогнал он, не стал допускать до себя,
О брате утраченном тяжко скорбя.
Великой печалью объяты мужи,
Вступают к Ростему в палаты мужи
И молвят: «Небесный то был приговор.
14900 Кто ждал, что с Форудом завяжется спор!
Внезапно затмились от гнева умы,
Ведь мертвым Зереспа увидели мы,
Пал доблестный Рив — предводителя зять...
Каких только бед не пришлось нам узнать!
Не знали мы имени богатыря,
Не думали в горе повергнуть царя.
Его умоляй: да простит он бойцов
И с ними не будет отныне суров!
В сраженье погиб и другой властелин,
14910 Кавуса последний возлюбленный сын
Ривниз, затмевавший сиянье луны,
Герой, закалённый в горниле войны.
Таков неизбежный сражений конец:
Гроб ждёт одного, а другого— венец».
[Кей-Хосров прощает иранцев]
Вот солнце весь мир позлатило, и ночь,
В борьбе побеждённая, кинулась прочь.
Слышны голоса у дворцовых ворот:
«К престолу владыки Могучий идёт!»
И слушает царь увещанья бойца:
14920 «О гордость престола, надежда венца!
Прогневали Тус и дружина тебя;
Даруй им прощенье, Ростема любя!
Вождя довела до безумия боль:
Утратить и сына, и зятя легко ль!
Нрав Туса, ты знаешь, несдержан и яр,
К тому же постиг его тяжкий удар —
Пал юный Зересп у него на глазах,
Отважный Ривниз был повержен во прах,
И гнева не смог исполин укротить.
14930 Ему, о владыка, не следует мстить!
Быть может, не знали Форуда: ведь он
Ещё не являлся к царю на поклон.
Не гибнет никто раньше времени, знай.
Ты горестью душу свою не терзай!
Муж сам ли угаснет, иль в битве падёт,
От смерти он, как ни хитри, не уйдёт!»
Хосров отвечает: «Свершённое зло,
О доблестный, сердце моё потрясло.
Горюя о брате, лишился я сил,
14940 Но дух наставленьем ты мне исцелил».
Так вымолвил царь, и, склонившись затем,
Дворец властелина оставил Ростем...
Блестящие копья из тьмы вознеслись,
Торопится солнце в небесную высь;
И прорван покров тёмно-синий, и лал,
Красой ослепляющий взор, запылал.
Вождь рати предстал пред владыкой своим,
И Гив, и другие воители с ним
Явились. Хвала у вождя на устах:
14950 «Весь век благоденствуй, о доблестный шах!
Всю землю подножьем престола считай,
Равно с небесами величьем блистай!
Я тяжкой виною своей удручён,
Я горьким уделом своим омрачён.
Терзает меня пред владыкою стыд
И душу содеянный грех тяготит.
О славном Форуде, Зереспе родном
Горюю, палимый жестоким огнём.
Пусть больше других я виновен мужей —
14960 Нет меры зато и печали моей!
Скорбит о Бехраме и Риве душа...
Верь, жизнь для меня не дороже гроша!
Когда прощены мы — и я, и мужи —
Ты милость великую мне окажи,
Дозволь, чтобы плечи расправил я вновь,
Смыв подвигом славным бесчестье и кровь.
Труд ратный один на себя возложу,
Паду иль победу в бою одержу.
Венец и престол позабуду, с челом
14970 Моим неразлучен отныне шелом!»
Той речью доволен владыка, и зла
Не помнит он, тёмная туча ушла.
Он Туса в Туран согласился послать,[526]
С ним грозных слонов и литавры, и рать.
И долго ещё совещался о том
Владыка с вождями, с могучим бойцом.
С мужами другими простился сперва,
А после с Ростемом державы глава.
[Кей-Хосров посылает Туса в Туран]
Блеснула, сиянием землю даря,
14980 В изгибе небесного лука заря.
Распахнута дверь озарённых хором,
Вождь рати с мужами предстал пред царём.
Сказал властелин: «Вековечной вражды
Не скрыть, не стереть роковые следы.
Тур с Сельмом вначале войну разожгли,
Отмстил им владыка иранской земли —
Герой Менучехр, и не знала страна
Позора, в крови не тонула она.
А ныне Гудерза почтенного дом
14990 Столь многих лишён, что кровавым жгутом
В Иране и дол опоясан, и склон;
По краю немолчный разносится стон.
Скорбят неутешно о павших во прах
И в воздухе птицы, и рыбы в водах.
Иранцы, покинув Турана предел,
Немало безглавых оставили тел.
У вас на уме лишь веселье одно,
Не жаждою мщения сердце полно!»
И руки покорно скрестив на груди,
15000 Пред ним, солнцеликим, склонились вожди:
И Тус, и Гудерз, и Роххам, и Горгин,
Зенге, Шаворана прославленный сын,
Бижен, и Хоррад, и воинственный Гив.
В смущенье, смиренно глаза опустив,
Мужи восклицают: «Ирана глава!
Отвагою ты устрашил бы и льва.
Готовы мы прах целовать пред тобой,
Готовы исполнить приказ твой любой.
Пошлёшь на войну — под началом вождя
15010 Сразимся мы, жизни своей не щадя.
Погаснут скорее и солнце с луной,
Чем мы опозоримся новой виной!»
Тут Гива к себе подозвал властелин,
С почётом усажен на трон исполин.
Ласкает Хосров, восхваляет его,
Обильем даров наделяет его
И молвит: «Служить мне всегда ты готов,
Наград не прося, не жалея трудов.
Не следует Тусу, без толку ярясь,
15020 В сраженье кидаться, тебя не спросясь.
Припомни как, в руки попавшись врагам,
Погиб раньше срока отважный Бехрам.
Сам смерти навстречу в тот горестный час
Он ринулся, вечного срама страшась».
Дирхемы велел принести для бойцов[527]
И с Тусом беседовал долго Хосров.
Но вот уже войско готово в поход,
Избавлено сердце вождя от забот.
И утро благое, чтоб вывести рать,
15030 Светила его научили избрать.
Тус к шаху явился; вождю вручены
Иранское знамя, литавры, слоны.
Владыка напутствует Туса тепло.
Клич грянул, и ржание даль потрясло;
Пыль тучею встала от конских копыт,
Труба боевая призывно звучит.
От стяга Каве, от булатных кольчуг
Всё мраком лиловым окуталось вдруг.
Сказал бы ты: солнце — в пучине морской,
15040 А небо и звёзды ушли на покой.
Шагает в убранстве сверкающем слон,
На нем бирюзою блистающий трон,
На троне — Хосров с булавою своей,
В поход провожающий ратных мужей.
С владыкой Ирана расставшись, полки
Без отдыха мчались до Шехда-реки.[528]
[Переговоры Пирана с иранским войском]
Гонец верховой, легче ветра помчась,
Пирану известье доставил тотчас:
«Иду я войною! Над Шехдом-рекой
15050 Шатры уж раскинул мой стан боевой».
Пиран омрачился: ужель не сдержать
Врага, и бесславно придется бежать?
В путь выступил вождь и за ним храбрецы,
Туранской земли удалые бойцы —
Спешили взглянуть, велико ли число
Иранцев, и витязей много ль пришло?
И вот уж войска за рекою видны,
Державное знамя, литавры, слоны.
Рать выстроив, издали Туса Пиран[529]
15060 Приветом встречает; к иранцам во стан
Примчался владеющий словом посол
И речь от Пирана такую повёл:
«Хосрову и царской вдове Ференгис
Немало я сделал добра, согласись.
Казнён Сиавуш был, рыдал я о нём,
Печалью палимый и ночью, и днём.
Дарил я бальзам, а достался мне яд;
Творил я добро, мне же беды грозят».
Был тронут, услышав такие слова
15070 Тус-витязь, иранской дружины глава.
«В душе у тебя да затеплится свет! —
Посланцу он молвит. — Пирану в ответ
Скажи: коль правдивые речи ведёшь,
С тобою мне в битву вступать для чего ж?
Легко преградишь ты опасности путь:
Вдали от кровавого спора пребудь!
К Хосрову без войска явись, и тебя
Щедротами вмиг он осыплет, любя.
Иранским вождём он тебя наречёт,
15080 Добудешь и княжий венец и почёт.
Умеет он благодеянья ценить,
Тебе не захочет страданья чинить».
И так же Гудерз и воинственный Гив
Ответили, речи вождя подтвердив.
Помчался посол, огневого коня
И ночью и днём что есть мочи гоня.
Примчавшись, вождя и Гудерза наказ
Пирану-вождю передал он тотчас.
Пирана ответ был: «И ночью и днём
15090 Я славлю царя, вспоминаю о нём.
Отправлюсь я — родичей с места поднять,
Желающих голосу разума внять.
Иран назову я отчизной моей:
Мне жизнь — и венца, и престола милей!»
Но сердцем от этого был он далёк —
Искал одоленья, оттягивал срок.
[Афрасиаб посылает войско к Пирану]
Известье Пиран, возглавляющий строй,
Послал Афрасьябу ночною порой:
«Кимвалов иранских разносится гром,
15100 С Гудерзом и Гивом, и Тусом-вождём
Нагрянуло войско. Поймал я врагов
В силки назидательных вкрадчивых слов.
Пришли мне дружину бойцов удалых,
На славу попотчуем недругов злых!
На стан их нежданной грозой налетим,
Их землю набегом в пустырь обратим.
Иначе — за смерть Сиавуша-царя
Мстить будут нам вечно, враждою горя».
Владыка встревожась от этих вестей,
15110 Призвал предводителей рати своей,
Пирана-вождя передал им слова.
Окончен совет, и Турана глава
В поход снаряжает столь мощную рать,
Что солнцу уж сумрак невмочь разогнать.
Нет воинам счёта, не видно земли.
В пути девять дней и ночей протекли.
Примчались к Пирану; им вождь раздаёт
Динары, и войско выводит в поход.
Обет примиренья коварно поправ,
15120 Он к Шехду с бойцами несется стремглав.
С известьем дозорные к Тусу пришли:
«Кимвал водрузить на слона повели!
Одну только ложь говорил нам Пиран:
Страшась пораженья, задумал обман.
Уж виден вождя вероломного стяг,
Уж войско вдоль берега выстроил враг».
И Тус-предводитель, к сраженью готов,
С кимвалом на поле выводит бойцов.
Сошлись, двум горам необъятным под стать,
15130 Иранская рать и туранская рать.
Чуть виден за пылью небесный кристалл —
Так пламень бы в водной пучине мерцал.
Секиры и копья сверкают в пыли —
Сказал бы, тюльпаны вокруг расцвели.
Мелькание шлемов, щитов, кушаков,
Украшенных золотом... Блеск их таков,
Что кажутся тучей они золотой,
Заспорившей вдруг с темнотою густой.
Бойца булавой поражает боец —
15140 Так молотом бьёт в наковальню кузнец.
Ты скажешь, вина заструилась река,
А копья встают, как стена тростника.
Немало арканами схвачено шей,
Немало зарублено славных мужей.
Ты саваном панцири их назови,
А ложе им — прах, обагрённый в крови.
Во мраке эбеновом пурпур цветёт
И грохот кимвала летит в небосвод.
Венец ли добыть меченосцу дано,[530]
15150 Погибнуть ли в жарком бою суждено,
Пить мёд иль отраву — различия нет:
Покинет он — рад иль не рад — белый свет.
Для блага иль зла мы из жизни уйдём —
Не знаем, но плачем при мысли о том.
[Битва Туса с Эрженгом]
Эрженга Туран восхвалял, ездока,
Чья слава, как небо, была высока.
Пыль тучей вздымая, Эрженг-исполин
Соперника ждёт из иранских дружин.
Лишь всадника издали Тус разглядел,
15160 Клинок обнажил он и грозно взревел.
Сын храбрый Зереха услышал: «Скажи
Мне имя, сородичей мне укажи!»
Ответ был: «Эрженг я, чей гибелен гнев,
Воинственный, страха не знающий лев.
Прах тотчас я кровью твоей орошу,
Без жалости войско твоё сокрушу.»
Угрозой противника Тус пренебрёг,[531]
Рукой богатырскою острый клинок
Занёс над главою противника он, —
15170 Ты скажешь, безглавым Эрженг был рождён!
Смутились туранцы: другой ни один
Сразиться с вождём не дерзнул исполин.
Тогда занесли булавы и мечи
Герои Турана, бойцы-силачи,
Друг другу кричат, словно львы разъярясь:
«Все разом мы станем разить в этот раз!
В бой ринемся, страх на врагов наводя,
В глазах потемнеет у Туса-вождя!»
Но молвил Хуман: «Нынче в бой не пойдём,
15180 И вы, храбрецы, не тужите о том!
Коль мужа, который бесстрашен и лют,
На поле сраженья иранцы пошлют —
Соперника вышлем навстречу ему,
Увидим, судьба улыбнётся кому.
Нам первым не должно на них нападать,
Разумней теперь на спешить — выжидать.
Когда же иранский поднимется стан
И грянет у ставки вождя барабан,
Тогда, ухватив рукояти булав,
15190 Подальше от берега место избрав,
Нагрянем, и пусть разгорится борьба,
И нам да помогут Творец и судьба!»
[Битва Хумана с Тусом]
И вот уж Хуман разъярённый в седле —
Ты скажешь: летит богатырь на орле.
С Эльборзом-горой под покровом брони
Иль с башней железной его ты сравни.
Оставив дружину, вперёд он летит,
Секира в руке богатырской блестит.
Навстречу, исполнившись жаждой борьбы,
15200 Тус ринулся яро при звуках трубы.
Презрительно Тус восклицает: «Так вот
Твой отпрыск, Висе злополучного род!
Повержен был мною Эрженг-исполин,
Сильнейший из витязей ваших дружин.
Ты мстить за него собираешься мне,
С секирой примчавшись сюда на коне!
Главою иранского шаха клянусь:
Без панциря, шлема и палицы Тус
Средь поля сейчас на тебя налетит
15210 Злей горного тигра, что жертву когтит.
Узнаешь, каков исполина удар,
Когда нападу я, неистов и яр!»
Тут слово ответное богатыря
Послышалось: «Полно, бахвалишься зря!
Пускай одного ты беднягу легко
Осилил — не мни о себе высоко.
Эрженга припомнил! Ему ли со мной
Равняться? Я хваткой владею стальной.
Воители ваши не знают стыда,
15220 Течёт у них в жилах не кровь, а вода!
Иль сил недостало у тех воевод,
Что в бой вместо них предводитель идёт?
Где Гив и Бижен, украшенье дружин,
Где славу стяжавший Гудерз-исполин?
Возглавлена войска средина тобой —
Зачем безрассудно стремишься ты в бой?
Мудрец как чужого тебя отметёт,
Разумный тебя одержимым сочтёт!
Вернись, предводитель, под знамя Каве,
15230 Тебе ли сражаться — дружины главе!
Найди награждённого шахом бойца,
Такого, что княжьего ищет венца;
Пусть он в удалой поединок идёт,
Искусством искуснейших здесь превзойдёт!
Ведь если повержен ты будешь — беда
Воителей ваших постигнет тогда.
Дружина, оставшись безглавою вдруг,
Погибнет иль тяжких натерпится мук.
В Иране я после Ростема-бойца
15240 Не знаю другого, как ты, храбреца.
Цари миродержные — предки твои,
Один ты выигрывать в силах бои.
Правдивому слову внемли моему,
В свидетели душу и сердце возьму:
Любой из мужей, закалённых войной,
Страшится вступить в поединок со мной».
Но Тус восклицает: «Прославленный муж!
Я вождь, но и мощный воитель к тому ж.
Ведь рать и тобой, именитым, горда —
15250 Зачем же сражаться пришел ты сюда?
Коль хочешь совету разумному внять,
Коль дружбу мою согласишься принять —
С Пираном, главою отважных, вдвоём
Предстать поспеши пред иранским царем.
Доколе не будет в бою сметена[532]
Туранская рать — не утихнет война.
Словами моими страшись пренебречь,
Чтоб участи горькой себя не обречь!
Пусть в бой против нас устремляется тот,
15260 Кого по заслугам возмездие ждёт;
Пролившие кровь, да погибнут они!
Ты к голосу разума слух преклони.
Мне тот повелел, кем возглавлен Иран:
— Не должен в сраженье погибнуть Пиран!
Я тем добродетельным мужем любим,
Кормильцем, наставником был он моим.
С ним в битву не рвись; все усилья к тому
Направь, чтоб совету он внял твоему».
Туранец на это промолвил в ответ:
15270 «Царю своему — будь он прав или нет —
Во всем повинуется каждый из нас:
Священный закон — властелина приказ.
Пиран воевать против воли пришёл;
Велик он душою и сердцем не зол».
Меж тем как воителя Тус убеждал,
Гив гневный, лицом пожелтев, как сандал,
Примчался, всклубив тёмной тучею прах.
«О Тус именитый! — вскричал он в сердцах. —
Коварный воитель туранской орды,
15280 Что гневом пылая покинул ряды,
О чем это втайне так долго с тобой
Толкует? Когда же начнёте вы бой?
Не вздумай искать примирения! Меч
Один пусть ведет с неприятелем речь!»
Хуман, к удальцу гневный лик обратив,
В ответ восклицает сурово: «Эй, Гив,
Из витязей-персов злочастнейший перс!
Да сгинешь и ты, и отец твой Гудерз!
Давно ли в Ладене ты видел меня?[533]
15290 С индийским булатом вскочив на коня,
Разя без пощады в кровавом бою,
Гошвадову всю истребил я семью.
Как лик Ахримана, твой век омрачён,
И в доме твоём — несмолкаемый стон.
Пусть буду я Тусом в сраженье убит —
Ужели кимвал боевой замолчит?
Отмстят за меня Афрасьяб и Пиран —
Грозой на иранский обрушатся стан!
Но если я Туса повергну сейчас,
15300 Ирана никто не увидит из вас.
Ты здесь пререкаешься с Тусом-вождём —
О брате бы лучше лил слёзы дождём!»
Тус молвит Хуману: «Кичиться к чему?
На поле борьбы горячиться к чему?
Морщинами гнева изрезав чело,
Сойдёмся! Сразиться нам время пришло».
«Что ж, — слышит он, — смерть предназначена всем!
Царю и герою, носящему шлем.
Коль время угаснуть по воле судьбы —
15310 Не лучше ль погибнуть на поле борьбы
От мощной руки удалого бойца,
Искусного в битве вождя-храбреца!»
Сжав тяжкую палицу мощной рукой,
Тут стал нападать то один, то другой.
Земля задрожала, и солнечный день
Внезапно окутала мрачная тень.
Ночь будто нависла над полем, исчез
Лик солнца, не видно высоких небес.
Бьют, лязгают палицы, сделалось вдруг
15320 Железо — что Чача изогнутый лук.[534]
Как в бурю, река взволновалась, металл,
Казалось, уже в небесах грохотал.
От этих ударов и смерть задрожит.
Сказал бы: не головы в шлемах — гранит.
Огонь высекая, гранит и булат
Сшибаются. Вот уж мечами разят
Соперники. Сила их столь велика,
Что вдребезги оба разбились клинка.
Уста пересохли. В поту и пыли,
15330 Бойцы к рукопашной борьбе перешли.
Но сколько ни гнут, упершись в стремена,
Не клонится долу глава ни одна.
Вот лопнул Хумана кушак, и с коня
Он спрыгнул, его на другого сменя.
Тус руку тогда в свой колчан запустил,
И лук тетивою тугой оснастил.
Посыпался стрел сокрушительный дождь,
Их яростно шлёт во все стороны вождь.
15340 По воздуху носится перьев орла
Так много, что солнце окутала мгла.
А стрел наконечники на поле том,
Как будто алмазы во мраке ночном.
Пал, раненный насмерть пернатой стрелой,
Хумана-воителя конь удалой.
С ним рухнул боец, но поднялся потом,
От гибельных стрел прикрываясь щитом.
Бойцы верховые туранских дружин.
Увидя, что спешен Хуман-исполин,
Что поле сраженья покинуто им,
15350 К нему поспешили с конем боевым.
В тузийском седле очутившись, ездок[535]
Сжимает индийский булатный клинок.
Но тут меченосцы туранских дружин
Воителя стали просить, как один:
«Довольно, о доблестный! Близится ночь,
Сегодня уж больше сражаться невмочь».
И внял им Хуман. Вот он в стане своём.
Приветствует брата воздетым копьём
Пиран. Оглашается кликами стан:
15360 «Да здравствуешь, доблестный витязь Хуман!
Во прах да повергнешь врага своего,[536]
Да будет уделом твоим торжество!»
Воители просят: «Скажи, не тая,
Чем с Тусом окончилась битва твоя?
Кто ведает, кроме благого Творца,
Как наши тревогой терзались сердца!»
И слышен Хумана ответ: «Удальцы,
В боях закалённые други-бойцы!
Ночь минет — нам день улыбнётся тогда.
15370 Для нас засияет победы звезда,
Великое вас ликование ждёт,
Мне счастье ниспослано будет с высот!»
А в стане иранском воинственный Тус
Не спал до зари, возглашая: «Клянусь,
В бою не Хуману сравниться со мной,
Лишь тигру под силу сразиться со мной!title="">[537]
Надвинулся вечер, в агатовой тьме[538]
Рассыпало небо свои шемаме.
И стража у каждого встала шатра,
15380 И конным дозорам не спать до утра.
[Второе сражение иранцев с туранцами]
Вот солнце в созвездии Рака взошло,[539]
И мир побелел, как румийца чело.
У ставок обеих кимвалы гудят,
И слышен трубы громозвучной раскат.
Стемнело вокруг от знамен боевых —
Лиловых, багровых, стальных, голубых.
Сверкают в руках булавы и клинки.
Готовы уж ринуться в бой седоки.
Весь мир от земли до седых облаков,
15390 Казалось, оделся в железный покров.
От пыли, конями вздымаемой, мгла
Лик солнца завесой густой облекла.
Ржут кони, грохочет огромный кимвал:
То небо обрушилось, ты бы сказал!
С блестящей секирой глава силачей —
Хуман предстает пред дружиной своей
И молвит: «Как только помчусь я, крича,
Подобного вихрю коня горяча —
Пусть каждый, булат с булавою схватив,
15400 Щитом из Китая чело защитив,
К поводьям пригнувшись, помчится вперёд!
Ни копий, ни стрел не пускайте вы в ход,
Лишь сталью мечей и железом булав
Разите, как учит могучих устав.
И каждый пусть бросит поводья, готов
Удары встречать, нападать на врагов».
Так молвив, Хуман, исполинов глава,
К Пирану понёсся стремительней льва.
«О витязь, — воинственный брату сказал, —
15410 Открой поскорее заветный подвал.
Расстанься с казною богатой своей,
Доспехов, оружья бойцам не жалей.
Коль наша дружина в бою победит,
Нас небо щедротами вознаградит».
А в стане иранском Тус храбрую рать
Построил — фазаньему оку подстать.[540]
Мужи славословьем встречают его,
Храбрейшим бойцом величают его:
Ведь он победил во вчерашней борьбе,
15420 Хумана обрёк незавидной судьбе.
Гудерзу сказал возглавляющий рать:
«На правду глаза нам нельзя закрывать.
Коль выведу в поле дружину свою,
Нас полчища вражьи осилят в бою.
Во прах упадём, умоляя Творца,
От зла и гордыни очистив сердца, —
Быть может, Всевышний протянет нам длань,
Иначе — грозит нам погибелью брань.
Обутые в злато с тобой во главе
15430 Пусть ныне пребудут под стягом Каве.
Сегодня спускаться не следует с гор,
Вступать нам не время в воинственный спор.
Две сотни врагов на бойца одного —
Ужели в сраженье нас ждёт торжество?»
Ответил Гудерз: «Коль захочет — от нас
Несчастье Йездан отвратит в этот час.
Не в численном, знай, превосходстве тут суть.
В воителей должно надежду вдохнуть!
А если погибнуть назначил нам рок —
15440 Поверь, не продлим осторожностью срок.
Построй же, как должно, для битвы войска,
Пусть душу твою не терзает тоска».
Тус войско в порядке повёл боевом.
С кимвалом, слонами мужи за вождём
Помчались. За гору обоз отошёл,[541]
Строй правый Гудерз именитый повёл.
На левом крыле повели храбрецов
Горгин и Роххам, украшенье бойцов.
Грохочет кимвал, трубный слышится стон,
15450 Сказал бы ты, купол небес потрясён.
Растерзано сердце вертящихся сфер,
Лик солнца от пыли туманен и сер;[542]
Такою громадой она поднялась,
Что ратное поле сокрыла от глаз.
Мечи и шеломы огнями горят,
Ты скажешь, — алмазный посыпался град.
Не счесть смертоносных булав и клинков
В руках у вождей и простых ездоков.
Скажи: вся земля из копыт или лат,
15460 А воздух — железо и медь, и булат.
Кровь морем простор затопила, мечи
Блистают, как факелы, в тёмной ночи.
Всех медь оглушила, гремя и трубя,
От шума бойцы уж не помнят себя.
Гудерзу сказал предводитель тогда:
«Удачи моей угасает звезда.
Недаром предсказывал мне звездочёт:
Сегодня, полночи едва протечёт,
Обильнее тучи нагрянувшей, вновь
15470 Прольётся иранских воителей кровь.
Страшусь: принесёт нам несчастье война,
Победа враждебным войскам суждена».
Но Гив и Роххам, Гостехем и Ферхад,
Шейдуш и Борзин, и отважный Хоррад
Помчались вперёд, возмущенья полны,
Безудержной жаждою мщенья полны.
Раздался воинственных возгласов гром.
Что лютые дивы, во мраке густом
Навстречу несётся воителей строй,
15480 Хуман возглавляет их, сходный с горой.
Мечи и секиры, и палицы сплошь:
Где повод, где стремя — уже не поймёшь.
Храбрейших бойцов из обеих дружин
Избрали, чтоб биться один на один.
С Нехелем сын Гива, герой Горазе,[543]
Два витязя мощных, подобных грозе.
Роххам с Фершидвердом, отважен любой;
С Леххаком Шейдуш бурно ринется в бой.
С кипучим Биженом — бесстрашный Гольбад,
15490 Тот — вихрю степей, этот пламени брат.
Шидрох против Гива — воинственный вождь, —[544]
Прославлены в мире их доблесть и мощь.
С Пираном — Гудерз, против Туса — Хуман;
Нет места уловкам, отвергнут обман.
Хуман возглашает: «На поле войны
Не так, как вчера, мы сразиться должны:
Сегодня и след их должны мы стереть,
Чтоб с нами тягаться не вздумали впредь!»
Вот Тус-предводитель выходит вперёд,
15500 С литаврами пешее войско ведёт;
Пред конницей встав, у передней черты
Построились; копья у них и щиты.
«Не двигайтесь, — учит он войско своё, —
Пусть каждый поднимет и щит и копьё!
Увидим, у них каковы удальцы,
Как в битве разят булавою бойцы».
[Туранцы колдуют над иранской ратью]
Туранец Базур жил в ту пору, молва
Гремела о силе его колдовства.
К злым чарам тайком прибегать он привык,
15510 Знал Чина язык, пехлевийский язык.
И слышит волшебник Пирана приказ:
«На гору подняться ты должен сейчас.
Колдуй, заклинай, а заклятия цель —
Наслать на иранцев мороз и метель».
И вот на вершину взошел чародей,
И стужа иранских бойцов и вождей
Сразила. Напрасно грохочет кимвал —
Злой холод воителям руки сковал.
Средь снежного ада клич ярый взгремел,
15520 Посыпался ливень губительных стрел.
Туранцам Пиран повелел наступать,
И ринулась грозной лавиною рать.
Пред ней беззащитны иранцы в бою:
У каждого руки примерзли к копью.
Тут с яростным воплем, как злой Ахриман,
Примчавшись, напал на иранцев Хуман.
Казалось, кровавое море текло,
Так много иранских бойцов полегло.
Повсюду лежат недвижимы они,
15530 Снег с кровью смешался. Куда ни взгляни —
Сугробы и груды поверженных тел.
Стал тесен для воинов поля предел.
Тут к небу высокому руки с мольбой
Простерли иранцы и вождь боевой:
«О Ты, вознесённый над знаньем людским!
Всё видишь, хоть сам Ты для смертных незрим!
Рабы Твои слабые, грешные мы,
Взываем к Тебе, неутешные, мы.
Над лютою стужей и жарким огнём
15540 Ты властен: смиренно мы помощи ждём!
Лишь ты к избавлению знаешь пути,
Других избавителей нам не найти!»
Тут сведущий некий воитель призвал
Роххама, и место ему указал,
Где злобный Базур колдовал той порой,
Сокрывшись от глаз за крутою горой.
И поле сраженья покинув, Роххам
Помчался стремительно к тем высотам,
Кольчугу свою подвязал и взошёл
15550 На гору. Виновник страданий и зол,
Роххама на круче завидев едва,
В бой ринулся грозно. Его булава,
Из стали китайской, готова крушить.
Меч острый Роххам поспешил обнажить
И руку отсёк чародею. Тотчас
Грозящая смертью метель улеглась,
Очистилось небо от гибельных туч.
Иранский воитель, удал и могуч,
С добычей своею — рукой колдуна,
15560 Спустился в долину, погнал скакуна.
Как будто ни вьюг не бывало, ни бурь;
Вновь солнце сияет и блещет лазурь.
Отцу он поведал о злом колдуне,
Что мукам обрёк их в кровавой войне.
Взирают иранцы, печали полны:
Их кровью затоплено поле войны.
Завален широкой равнины предел
Телами без глав, головами без тел.
Гудерз предводителю Тусу сказал:
15570 «Теперь не нужны ни слоны, ни кимвал.
Пусть каждый сразится булатным мечом:
Иль будем убиты, иль их перебьём.
Что проку от луков, арканов и стрел?
День гибели нашей, как видно, приспел!»
Ответ был: «О доблестный, видевший свет!
Ненастья и вьюги уж более нет.
Помог нам Создатель, воспрянула рать,
К чему же на гибель себя обрекать!
Не должно идти в наступленье теперь:
15580 На нас нападут они сами, поверь.
Ты здесь оставайся у войск во главе,[545]
С мечом закалённым, под стягом Каве.
На правом крыле Гив с Биженом пойдёт,
А левое пусть Гостехем поведёт.
Пред войском помчатся Роххам и Шейдуш,
Еще Горазе, многодоблестный муж.
Коль в этом сраженье мне смерть суждена,
Дружина с тобою вернуться должна
К владыке. Не лучше ль главу мне сложить,
15590 Чем сдаться врагу, обесславленным жить!
Влекомый тщетою, о доблестный, сам
В тиски сгоряча не кидайся к врагам.
Мир полон страданий и бед, оглянись;
За блеском все новых побед не гонись.
Страданья в грядущем доставят они
И веку тебе не прибавят они».
Вновь слышен кимвала воинственный зов,
Бой гонгов и труб оглушительный рёв.
Вновь клики бойцов распалённых звучат,
15600 Бряцают мечи и секиры стучат.
От копий и стрел, и булав — темнота,
Ты скажешь, смолою земля залита.
Голов окровавленных груды кругом
И палиц немолчный разносится гром.
Мрак чёрный иранцев звезду поглотил,
Их в бегство бесславное враг обратил.
Лишь Тус и Гудерз, многодоблестный муж,
Гив храбрый с Биженом, Роххам и Шейдуш
Да горсть окружающих Туса мужей,
15610 Героев прославленных, знатных вождей, —[546]
По-прежнему бьются, отваги полны.
Искатели славы на поле войны
Льют кровь неустанно, их гнев не утих,
Но войско бежало, покинуло их.
Тогда предводителю некий мобед
Сказал: «Оглянись, уж воителей нет.
В кольце очутившись, от вражьей руки
Погибнуть не должен ведущий полки».
Тус Гиву отважному молвил тогда:
15620 «Знать, разум у войска отшибла беда!
Воители, с поля трусливо умчась,
Врагам на расправу оставили нас.
Скачи, да напомни им, гневен, суров,
О чести царя, о насмешках врагов».
И Гив обратившимся в бегство бойцам[547]
На поле вернуться велит. Беглецам[548]
Сказал с укоризной дружины глава:
«Так вот ваша доблесть в бою какова!
Но лик светозарного дня потемнел,
15630 В крови утопает равнины предел,
Для отдыха должно приют отыскать,
Коль нам суждено в эту ночь отдыхать.
Негоже в степи оставлять мертвецов,
Из праха под ними воздвигнем мы кров».
Рыдая, стыдом и печалью полны,[549]
Иранцы покинули поле войны.
[Иранцы уходят на гору Хемавен]
Вот месяц над горной вершиной взошёл,
Как царь-победитель на гордый престол.
Пред войском своим возглашает Пиран:
15640 «Немногих сберёг неприятельский стан!
Едва, темноту разгоняя, восход
Топазовым морем зальёт небосвод,
Мы всех истребим уцелевших врагов,
Чтоб сердце себе истерзал Кей-Хосров».
Весельем объяты, все двинулись в путь
И сели, примчась, у шатров отдохнуть.
Робабов и ченгов послышался звон,
Туранское войско забыло про сон...
А в стане иранском в тот горестный час
15650 Рыдали отцы, над сынами склонясь.
Убиты и ранены сотни бойцов,
Струится потоками кровь храбрецов.
Уж мертвых равнина успела скопить
Так много, что негде меж ними ступить.
Всю ночь подбирали иранцы своих,
На волю судеб оставляя чужих.
И тех сожигали, что были мертвы,
Живым — налагали повязки и швы.
Из рода Гудерза на радость врагам
15660 Немало погибло воителей там.
И каждый иранец бедой потрясён,[550]
Гудерза звучит раздирающий стон.
Усыпал седины воителя прах.
Одежды свои раздирая, в слезах,
Взывает: «О кто же на старости лет
Был жертвою столь сокрушительных бед?
Зачем, седовласый, остался я жив,
Сынов ненаглядных в земле схоронив?
С рожденья — с того злополучного дня —
15670 Никто без кольчуги не видел меня,
И рядом со мною кидались в бои
Сыны удалые и внуки мои.
Немало их в первом сраженье с врагом
Погибло: совсем обезлюдел мой дом!
Тогда и Бехрам несравненный угас:
Сказал бы ты, солнце померкло для нас!
Теперь и других я утратил сынов,[551]
Прославленных, полных отваги бойцов».
При вести печальной и Тус зарыдал,
15680 От горя лицом пожелтев, как сандал.
Он тяжко вздыхает, из скорбных очей
На грудь проливает кровавый ручей
И молвит: «На горе в саду бытия
Новзером прославленным выращен я!
На свет не родись я — не знал бы в боях
Стыда и печали о павших во прах.
С тех пор как сражаюсь, я светлого дня
Не видел, хоть смерть пощадила меня...
Спешите собрать мертвецов дорогих,
15690 Сыщите снесенные головы их,
Предайте земле, где молчанье и тлен...
И после к соседней горе Хемавен[552]
Везите и ратную кладь, и шатры;
Становищем станут нам склоны горы.
Пошлю донесенье владыке царей,
Пусть нам подкрепление шлёт поскорей.
Гонца уже раз посылал я, и весть
Он, верно, успел властелину отвезть.
К нам скоро, быть может, дружины оплот,
15700 Сын Заля — Ростем на подмогу придет».
Так молвив, повёл он бойцов и обоз,
И горесть о павших с собою унёс.
[Туранское войско осаждает гору Хемавен]
[Вот мир лучезарным венцом озарён,
Кафуром осыпан эбеновый трон.[553]
Спит недруг. Усталость бойцов велика:
Прошли уж десяток фарсангов войска.]
Шли ночью и днём, выбиваясь из сил;
Воителей голод жестокий томил,
Душили их слёзы, страдание жгло,
15710 И лица черны, как воронье крыло.
И вот до горы Хемавен добрались,[554]
Ряды за рядами к подножью сошлись.
И Гиву сказал предводитель бойцов:
«О витязь мудрейший, глава храбрецов!
Три дня и три ночи наш длился поход,
Без пищи, без сна мы стремились вперёд.
Ты снедью себя подкрепи, отдохни,
На ложе походном спокойно усни.
Пиранова рать, в том сомнения нет,
15720 Немедля за нами помчится вослед.
С Биженом оставь невредимых, а сам
Спастись помоги изнемогшим бойцам».
Истерзан тоскою и жизни не рад,
Гив двинулся в гору, возглавив отряд.
Увечных укрыл от грозящей беды
И молвил, построив здоровых в ряды:
«Горе суждено нам убежищем стать,
Здесь плечи расправит усталая рать!»
И тотчас посты он велел отрядить
15730 К подножью горы — за врагами следить.
Гул, клики дозорных и топот, и звон...
Из сердца горы словно вырвался стон!
Лишь солнца лучи засияли светло,
Туранское войско в движенье пришло.
Клич грянул у ставки Пирана, как гром:
Ты скажешь, земля закипела кругом.
На поле войны, погоняя коня,
Вождь рати помчался быстрее огня.
Сказал он Хуману: «Теперь воевать
15740 Недолго осталось. Враждебная рать
Разгромлена. Многих лишился Иран
И полон увечными вражеский стан».
Грохочут литавры, кимвалы гремят,
Как буря, помчался передний отряд.
Туранцы, достигнув подножья горы,
Увидели только пустые шатры.
Слух новый тогда до вождя долетел:
«Иранцы бежали, их стан опустел».
И клики веселья вокруг разнеслись,
15750 И воины слушать Пирана сошлись.
Так вымолвил вождь: «Удалые бойцы,
Стяжавшие славу мужи-мудрецы!
Как действовать нынче, совет ваш каков?
Безлюдье, безмолвие в стане врагов».
Торопят вождя меченосцы, стрелки,
С юнцами твердят заодно старики:
«Иранское войско в смятенье бежит,
В бою победили мы, недруг разбит.
В их стане — лишь кровь, обагрившая прах
15760 Уместны ли ныне сомненья и страх?
В погоню теперь поспешим за врагом,
Мы проку не видим в решенье другом.
Где скорость нужна — колебаться и ждать
Безумней, чем в воду от бури бежать».
Пиран отвечает: «Порою в войне
Терпенье — поспешности лучше вдвойне.
Узнайте: как море, безбрежную рать
Успел повелитель Турана собрать.
Той рати дождемся — так будет мудрей,
15770 Немало в ней доблестных богатырей.
Тогда мы Иран обезлюдим вконец!
Лишь так, не иначе рассудит мудрец».
«О витязь! — на это Хуман отвечал,—
Ты б сердце заботой себе не терзал.
На что уж иранцы в сраженье смелы,
На что мастера и меча, и стрелы,
А всё ж боевые шатры в эту ночь
На месте оставили, ринулись прочь.
Уход их, пойми, безысходности знак!
15780 Бежали они поневоле. Итак,
Не надобно мешкать, покуда придут
К Хосрову, и новую рать соберут,
Ростема призвав из Забула. Поверь,
Бедою грозит промедленье теперь!
Бежавшему недругу вслед я пущусь,
К уловкам и хитростям я обращусь.
Гудерза и Туса — вождя удальцов,
Державное знамя, литавры, слонов
Захватим в сраженье. Врага побеждать
15790 Не лучше ли в битве, чем медлить и ждать?»
Ответил Пиран: «О могучий герой,
Будь радостен сердцем и ясен душой!
Свершай, что рассудком тебе внушено,
Ведь небо само пред тобой склонено».
В дорогу пустились, готовые в бой,
Пиран-полководец и воинов строй.
Леххаку Пиран повелел: «Верховых
Две сотни веди на конях вихревых,
Нигде остановок не делай в пути —
15800 Ты должен стоянку иранцев найти».
И тот полетел на ретивом коне,
Ни разу не вспомнил о пище и сне.
Уж за полночь было, когда часовой
Увидел туранский отряд боевой.
Гора встрепенулась, крик, звон поднялся.
Леххак убедился, что медлить нельзя.
Помчался, к Пирану вернулся с пути,
Известье принёс, где иранцев найти:
Гора Хемавен, мол, дала им приют,
15810 И зорко стоянку посты стерегут.
Вождь кличет Хумана и молвит: «Скачи,
Не зная покоя ни днём, ни в ночи.
Бери сколько надо с собой удальцов,
На быстрых конях закалённых бойцов.
Иранцы бежали со стягом своим,
Хребет Хемавена — убежище им.
Теперь ты мгновенной победы не жди,
Отточенным разумом средство найди
Отнять кавеянский наследственный стяг,
15820 И света не взвидит измученный враг.
Внезапно с мечом закалённым нагрянь,
В куски изруби ты и древко и ткань.
Победа такая тебе по плечу.
Я вслед за тобою как вихрь полечу.»
Мужей боевых тридцать тысяч потом
Избрали, и каждый — с мечом и щитом.
Лишь выплыло солнце в сиянье лучей
И мир осчастливило лаской своей,
Столб пыли густой в отдаленье возник
15830 И с вышки донёсся дозорного крик:
«Туранская рать приближается к нам,
Вздымая чернеющий прах к облакам».
Тус это услышал и панцирь надел;
Литавры забили, кимвал загудел.
Уже наготове стоит под горой
Иранских бойцов устрашающий строй,
Дивится туранский боец, увидав
Сверкание копий, мечей и булав,
Отважных, взъярённых, как львы, удальцов
15840 И знамя Каве над главами бойцов.
Гудерза и Туса окликнул Хуман:
«С кимвалом, слонами, покинув Иран,
Давно ли войною сюда вы пришли,
Ища разоренья туранской земли?
А ныне сражаться вам, видно, невмочь:
Как серны пугливые, кинулись прочь!
Приютом нагой вы избрали гранит:
Ужели вас, витязи, стыд не томит?
Лишь только заря над горою взойдёт,
15850 Кровавой рекой затоплю ваш оплот.
Тебя, предводитель, с вершины стащив,
Без жалости руки арканом скрутив,
К царю Афрасьябу отправлю. С тобой
Тогда распростятся и сон, и покой!
Себя не спасёте уходом своим,
Вам впору рыдать над исходом таким!»
Меж тем, он Пирану известие шлёт:
«Свершился нежданный судьбы поворот.
Иначе всё вышло, чем я полагал,
15860 Когда за иранцами вслед поскакал.
На склонах — иранская рать. Во главе —
Тус вместе с Гудерзом под стягом Каве:
Едва на востоке забрезжит рассвет
И будет светилом весь мир обогрет,
Будь рядом со мною у склонов крутых,
Чтоб степь почернела от полчищ густых!»
К Пирану с известьем гонец подоспел.
Услышал Пиран и душой закипел,
Средь ночи помчался, не ведая сна;
15870 И хлынула рать, как речная волна.
[Пиран приводит войско к горе Хемавен]
Лишь солнце, прорвав темно-синий шатёр,
Победно взошло над вершинами гор,
Пыль ратная миру окутала лик,
Горы Хемавен предводитель достиг.
Он брату сказал: «Здесь удерживай рать,
Нам этого поля нельзя покидать.
Помчусь, полководцу скажу: не кичись!
Зря стяг кавеянский возносишь ты ввысь!
Ужели спастись понадеялся, в плен
15880 Себя заточив на горе Хемавен?»
К иранскому стану направился он,
Враждою и жаждою мести зажжён.
«Эй, Тус! — закричал он, угрюм и суров, —
Владелец литавр, булавы и слонов!
Пять месяцев ныне минуло с тех пор,
Как с нами ты начал воинственный спор.
Из рода Гудерза храбрейших мужей
Немало повержено ратью моей.
И что же? Настал поражения день, —
15890 На кручу теперь, как пугливый олень,
Гонимый дружиною нашей, бежишь,
Но тщетно! Ты скоро в капкан угодишь».
Ответил Хуману воинственный Тус:
«Речам столь бесстыдным и лживым дивлюсь!
Оставь недостойные богатыря[555]
Увёртки. Хитришь и клевещешь ты зря!
Средь славных мужей, закалённых в борьбе,
Сан витязя не подобает тебе!
Не ты ль, Сиавуша повергший в беду,
15900 Разжёг средь мужей именитых вражду?
Твоим увещаниям внял он, и что ж?
Его погубила изменника ложь!
Остался в Туране, доверясь тебе,
И пал Сиавуш, и кровавой борьбе
Положено в мире начало с тех пор...
Жаль шаха, пленявшего сердце и взор!
Напрасно коварство пускаешь ты в ход,
Разумный и праведный ложь отметёт.
Ушли мы, становищем гору избрав
15910 Затем, что не стало близ прежнего трав.
Теперь уж известья до шаха дошли,
И, верно, герои иранской земли
С Дестаном, с Ростемом, подобным слону,
Примчатся, готовы продолжить войну.
Как только придет подкрепление к нам,
Туран я сожгу, разоренью предам.
Ты здесь — так воюй, как воюют мужи!
Не время теперь для уловок и лжи».
В ответ предводитель дружину созвал,
15920 И гору бойцам окружить приказал.
И вот за громадой громада пошла;
Сказал бы ты, гору гора облегла!
Отрезано войско Ирана от трав,
Тус мыслит о битве, в смятение впав...
Пирана торопит Хуман-удалец:
«Пора нам на гору взойти, наконец!
Сраженье такое иранцам я дам,
Что впредь не посмеют противиться нам».
Ответ был: «Наш враг не сильней ветерка —
15930 Кто с ветром сражаться послал бы войска?
Лишь голод в глазах белый свет помрачит,
Не станет дружина за голый гранит
Держаться, и слушать не станет вождей.
Без трав для коней, без еды для людей,
На милость нам сдастся иранская рать,
Не вздумает впредь против нас воевать.
Не время сражаться — их впору жалеть!
15940 Без боя легко их теперь одолеть».
[Ночное нападение иранцев]
До Туса с Гудерзом те речи дошли,
В печаль и тревогу вождей привели.
Сказал полководцу воитель седой:
«Теперь неизбежным становится бой.
Дня за три, не больше, иссякнет еда,
Дороги закрыты, нависла беда.
Здесь нет ни шатров, ни обоза, и рать
Слабеет. Доколе бойцам голодать?
Лишь солнечный лик над вершинами гор
Поблекнет и скроется в тёмный шатёр,
Избрав ездоков, что отваги полны,
15950 Мы спустимся с кручи на поле войны.
В кровавую ночь, опрокинув дозор,
Узнаем всевластной судьбы приговор:
Поляжем ли в поле на радость врагам,
Иль вражьи короны достанутся нам?
Сражений таков неизбежный исход:
Тот славой увенчан — тот в прахе гниёт».
Тус внемлет, и жажда отмщения в нём
Опять разгорается жарким огнём.
Угас, между тем, над вершинами день,
15960 Окутала землю вечерняя тень.
Лишь сделалась тьма глубока и густа,
И люди сомкнули глаза и уста,
Тус начал готовиться к битве ночной.
Созвав храбрецов, закаленных войной,
Бижену крыло поручил он одно,
Другое — Шейдушу с Хоррадом дано,
Он знамя Каве Гостехему вручил,
И долго вождей наставлял и учил.
А сам с удальцами, Роххам с ним и Гив,
15970 Взяв палицы тяжкие, в седла вскочив,
Как пламя помчались, напали на стан,
Где был предводителем витязь Пиран.
В кровавое море был стан обращён,
На поле стоял несмолкаемый стон.
Разрублено знамя вождя пополам,
Сражаться невмочь устрашённым бойцам.
Хуман, пробудившись, еще в полусне
Примчась на своем вороном скакуне,
Немало увидел безжизненных тел
15980 И многих, в смятенье бегущих, узрел.
Кровавые слёзы пролив из очей,
Во гневе он крикнул дружине своей:
«Иль здесь не стоял ни один часовой?
Знать, вовсе покинул вас дух боевой!
Постыдно на поле сраженья дремать!
Но втрое ведь больше, сильней наша рать.
Вперёд! Выставляя китайский свой щит,
Пусть палицей каждый разит и крушит!
Врагов ненавистных ничто не спасёт.
15990 Лишь месяц клинок над горой занесёт —
Мы всех истребим до единого тут —
И тех, что воюют, и тех, что бегут!»
Раздался трубы угрожающий вой,
Стремительно всадники ринулись в бой.
В тисках у врагов, не склоняя главы,
Иранские витязи бились, как львы.
Клинки — ярче молний порою ночной,
А палицы хлещут, как дождь проливной.
Потёмки — ни звездных, ни лунных лучей, —
16000 Лишь чёрная пыль да сверканье мечей.
Уж тяжкою ношею стала броня;
Во мраке сражаются, жребий кляня.[556]
Приказу Хумана туранская рать
Внимает: «Знатнейших нельзя убивать!
Пусть пленными станут и витязь, и вождь.
Уймите же стрел истребительный дождь!»
И клики несутся к иранским бойцам:
«Смиритесь, ведь худо приходится вам!
Когда не хотите, чтоб ваших вождей
16010 Мы кровью венчали, сдавайтесь скорей!»
Роххаму и Гиву тут вымолвил Тус:
«Нам гибели здесь не избегнуть, боюсь.
Надежда одна, что с небесных высот
Творец милосердный нам жизни спасёт.
Иначе поглотит нас вечная мгла
В пучине морской иль в когтях у орла».
Вновь ринулись витязи в гущу врагов,
Все трое напали свирепее львов.
Вновь грянул кимвал, трубный слышится зов,
16020 И гонгов гуденье, и колоколов.
Никто уж поводьев не видит; своё
Воителю в глаз попадает копьё.
«Ни с места! — Хуман восклицает, грозя, —
Ни битвой, ни бегством спастись вам нельзя.
Вас, видно, злосчастье сюда привело;
Добром не кончает свершающий зло!»
Горсть воинов, трое лишь витязей с ней...
Сжимает их вражье кольцо всё тесней.
И вспомнился каждому славный Ростем,
16030 В бою не слабевший нигде, ни пред кем.
И мчатся призывы истерзанных душ
Туда, где Бижен, Гостехем и Шейдуш.
«О если б явился на горестный зов
Хотя бы один из иранских бойцов!
Увы, не врагам суждено было пасть —
Мы смерти безжалостной кинулись в пасть.
Что будет с державой, с престолом царя?
Нас в путах сегодня застанет заря.
В далеком Забуле Ростем и Дестан,
16040 Нагрянут враги, разорят наш Иран».
Бой длится, и палицы тяжко разят,
И вождь с удальцами не скачет назад.
Напрасно их ждут на горе Хемавен
Шейдуш, Горазе и бесстрашный Бижен.
Сказал Гостехем удрученный: «Ужель
Ночное сражение длится досель?»
Эбен под ногами, а воздух — смола.
Ночь грохот литавр до мужей донесла.
И видят они, устремившись на зов:
16050 Струится потоками кровь удальцов,
Дружине измученной гибель грозит.
Напали, и палицей каждый разит.
Тус видит пришедших на помощь друзей,
Клич витязя грянул кимвала грозней.
Ослабив узду, отягчив стремена,
Не глядя, холмиста земля иль ровна,
Несутся Роххам и воинственный Гив;
Вернул им отвагу Бижена призыв.
Кипел до рассвета неистовый бой.
16060 Когда же светило взошло над горой,
Вождь кликнул дружину, и вот уж назад,
На гору к себе меченосцы спешат.
Промолвил бойцам предводитель их Тус:
«До этого дня не слыхал я, клянусь,
Чтоб бились так доблестно богатыри,
Как бились вы нынче с зари до зари.
Злой глаз от героев да будет далёк!
В бою торжество да подарит нам рок!
С надеждой взываю к Йездану, чтоб вас
16070 От бед оградил Он, от гибели спас.
Я верю: придет избавление к нам,
Примчится, как вихрь, подкрепление к нам.
Ведь я посылал к властелину гонца,
И, верно, теперь уж достиг он дворца.
Как только посланье к Хосрову дойдёт,
В нем новое пламя оно разожжёт.
Примчится на помощь могучий герой,
С ним храбрых, прославленных воинов строй.
С победой вернёмся, весельем горя,
16080 Душой возликуем, увидев царя.
Как наши сраженья с врагом протекли,
Тогда расскажу властелину земли,
И с нами разделит Хосров торжество,
И нас осчастливят щедроты его».
Окончен о схватке ночной разговор,
И каждый к себе воротился в шатёр...
К равнине, где битв разносился раскат,
Дозорные станов обоих спешат.
Уж негде ступить между грудами тел;
16090 На поле сраженья Хуман поглядел
И молвил вождю: «Было тяжко бойцам.
Удача досель улыбалась не нам.
Но лишь отдохнут от борьбы храбрецы,
Туранской земли удалые бойцы,
Дам новую битву, какой никогда
Не видело солнце, не знала звезда».
Беседу окончили, врозь разошлись
И думам тревожным в тиши предались.
[Кей-Хосров узнает о положении рати]
Доставили шаху известье в Иран:
16100 В боях победителем вышел Пиран.
Вождь рати к горе Хемавен отступил,
Враг множество витязей храбрых сгубил;
Лишился мужей, обезлюдел вконец
Гудерза — Гошвадова сына — дворец.
Льёт слёзы о павших звезда в небесах,
И розы в тоске не цветут на кустах.
Иранскою кровью поля залиты,
Низвергнуто счастье вождя с высоты...
Лишь весть нежеланная эта пришла,
16110 Властителю сердце печаль обожгла.
Могучего царь призывает, и с ним
Явиться велит исполинам другим.
Толпою старейшины края сошлись,
Познавшие мир мудрецы собрались,
И слушают все Кей-Хосрова слова.
Известье поведал Ирана глава
И молвил Ростему: «О доблестный, знай,
В великой опасности древний наш край!
Стоит перед бездною гибельной он,
16120 Грядущим невольно мой дух устрашён.
Ты — царства опора, надежда мужей,
Держава цветёт под защитой твоей.
Клинок твой до сердца небес достаёт,
У ног твоих — время, земля, небосвод.
Ты сердце у Белого Дива исторг,[557]
В сердцах зажигаешь любовь и восторг.
Прославился Рехша стремительный бег,
Тебя, словно первенца, пестует век.
Твой меч даже солнце огнём опалит,
16130 А палица плакать заставит Нахид.
Стрелу богатырскую только пусти —
Спасенья и лютому льву не найти.
Иран неприступен с тех пор, как шелом
Сверкнул над твоим богатырским челом.
А ныне постигло нас бедствие: Гив
С Гудерзом и Тусом, врага не сломив,
Бежав от бойцов Афрасьяба-царя,
Льют слёзы горючие, сердцем горя.
Немало потомков Гудерза в боях
16140 Погибло, и ложе их смертное — прах.
А прочим бойцам, натерпевшимся бед,
Убежищем стал Хемавена хребет.
Взор каждого с жаркой мольбой обращён
К Создателю звёзд и пространств, и времён.
Все ждут: подоспеет глава силачей
По милости божьей, по воле моей.
В ночи мне посланец известье принёс,
И много кровавых мной пролито слёз.
Я тайны печальной три дня никому
16150 Не сказывал, только Творцу одному.
Теперь переполнены чаши края,
От горя душа истерзалась моя.
Тебя призывают дружина с вождём —
Иди ж, неизменной удачей ведом!
От вражеской злобы храним будь судьбой,
И радости свет да пребудет с тобой!
Всего, что желаешь, проси у меня:
Динары, бойцов, снаряженье, коня...
Дружину готовь для решительных сеч —
16160 Опасностью этой нельзя пренебречь».
Ростем властелину промолвил в ответ:
«Да будет престол твой избавлен от бед!
Ты праведен, мудр и душою велик,
Как ты, небосвод не припомнит владык.
С тех пор — повелитель мой слышал о том, —
Как царь Кей-Кобад был украшен венцом,
Боям за Иран я себя посвятил,
Сражался, трудов не жалея и сил.
В глуши нападения львов и слонов,
16170 Чудовищ и дивов, и злых колдунов,
Туранцев и мазендеранцев мечи,
Их тяжкие палицы, битвы в ночи,
Труды и лишенья далеких путей,—
Вот повесть о жизни суровой моей!
Немало я тяжких невзгод претерпел,
Для битв и трудов наслажденья презрел.
Ты — славный владыка, я — верный слуга.
Приказывай, двину я рать на врага.
Тоской о погибших не мучайся так,
16180 Пусть лучше от страха бледнеет твой враг![558]
О роде Гудерза печалью томим,
Я движим отныне стремленьем одним:
На помощь бойцам осажденным спешить,
За павших иранцев безжалостно мстить!»
Царь, слушая слово главы силачей,
Потоки от радости лил из очей.
Воскликнул он: «Свет без тебя бы померк!
Я трон и венец без тебя бы отверг!
Пусть небо дрожит пред арканом твоим,
16190 Главы венценосцев опутывай им!»
Ключи от сокровищ, алмазных венцов,
Шеломов, арканов, мечей, поясов
Принес Кей-Хосрову хранитель казны,
Раскрылись набитые златом мошны.
Всего в изобилье дал витязю шах
И молвил: «О муж, закаленный в боях!
С собой копьеносцев Забула веди,
Воителей храбрых Кабула веди.
Как буря, дружину вперёд увлекай,
16200 Не медли и медлить другим не давай.
Сперва отбери среди рати моей
Разящих мечом тридцать тысяч мужей.
Назначь Фериборза дружины главой, —
Пусть первым на месть устремится герой!»
Могучий пред шахом склонился тогда:
«Друзья мне давно — стремена и узда,
Не медля, готовиться станем к войне,
Помчимся, забыв о покое и сне».
И золото стал он бойцам раздавать,
16210 И двинулся в поле, и выстроил рать.
«С зарей, — Фериборзу наказ он дает, —
Ты выступи с первым отрядом в поход.
Не знай передышки, скачи день и ночь,
К воителю Тусу лети во всю мочь.
Скажи от меня, — не спеши нападать,
Ты должен оттягивать время и ждать,
А я с удальцами вослед поскачу,
К тебе на подмогу, как вихрь, прилечу.
Советником, разумом славных дружин
16220 Пусть будет сын храбрый Милада — Горгин».
[Фериборз просит в жёны Ференгис мать Кей-Хосрова]
Сказал Фериборз: «О даритель венцов,
Владеющий Рехшем, боец из бойцов!
Томлюсь я, желание в сердце тая.
Другому ни слова не молвил бы я,
Тебе лишь откроюсь, верховный боец,
Достойный носить властелина венец!
Ты — войска опора порою беды,
Ирана герои тобою горды.
16230 Да будет к тебе благосклонен Йездан!
Ты знаешь, о муж, озаривший Иран,
Что я Сиавушу достойному брат,
И общий у нас прародителей ряд.
Мне ту, что оставил вдовой Сиавуш,
Взять в жёны пристало, о доблестный муж!
О том от меня Кей-Хосрову скажи,
Мне светлый венец на главу возложи!»
«Приказывай, — молвит Могучий ему, —
Я внять повеленью готов твоему».
Отправился тут же к царю исполин
16240 И молвил: «О, славный, царей властелин!
Я просьбу имею, к ней слух преклоня,
До неба главой ты вознёс бы меня.
У просьбы моей — благородная цель,
Создателю мира угодная цель.
Как небо, ты милость мужам даровал,
Длань царскую щедро для всех раскрывал.
А кто же достойнее ласки твоей,
Чем князь Фериборз, украшенье князей?
По воинской доблести, чести, уму,
16250 Не видел я витязей, равных ему.[559]
Дозволишь ли, царь, — это жаждет он знать, —
Ему Сиавушево место занять?
Пока на туранских он ищет полях
Отмщенья за брата в кровавых боях,
Пусть дочь Афрасьяба, став князю женой, —
Так солнце могло б сочетаться с луной! —
Усилья отважного мстителя чтит,
И замок его, и богатства хранит».
Как только услышал державы глава
16260 Из уст исполина такие слова —
Помочь именитому дал он обет.
«О славный, — промолвил владыка в ответ, —
Кто б слов твоих мудрых ослушаться мог?
Его растоптал бы безжалостный рок.
Ко благу твои наставленья ведут,
Пусть дни твои радостью вечно цветут!
Мать свято я чту, не во власти моей
Свои пожеланья навязывать ей,
Но стану просить, чтоб согласье дала,
16270 Чтоб голосу разума сердцем вняла».
И оба пришли к луноликой затем —
Хосров благородный и славный Ростем.
И мать услыхала от шаха-юнца:
«О память живая героя-отца!
Ты в горе и счастье опора моя,
Владычица — ты, твой наместник лишь я.
Ты знаешь о битвах и горькой судьбе
Иранской дружины. Известно тебе,
Что многие витязи нашей земли
16280 В Туране на поле войны полегли.
Я новую рать посылаю вослед,
Сын Заля — Ростем — ей защита от бед.
Он витязь верховный, боец-исполин,
А князь Фериборз — предводитель дружин.
Сын Заля тебя призывает, о мать,
Вождю Фериборзу супругою стать.
Каков твой ответ, повеленье твоё?
Да будетсчастливым твое бытиё!»
Но мать побледнела от этих речей,
16290 Минувшее живо припомнилось ей.
И гневом пылая, печали полна,
В слезах отвечала на это она:
«С Ростемом я дружбу страшусь разорвать,
Не то бы сказала: тому не бывать.
Кто просьбу Ростема отвергнуть дерзнет?
Его бы ослушался лишь небосвод!»
Речь выслушал витязь, участливо он
В ответ произносит: «Владычица жён,
Чья дивная прелесть воспета молвой!
16300 Да будет раздавлен враг дерзостный твой!
Скажу, коли внять пожелаешь ты мне:
От мужа беды не бывает жене.
Ужели грозить тебе может бедой
Кеянского рода супруг молодой?
Для мужа супруга нужна, для жены —
Супруг: друг для друга они созданы.
Герой Фериборз, сын Кавуса-царя,
Сам царствовать мог бы, престол озаря.
К тому ж Сиавушу ведь брат он родной,
16310 Из рода того же и крови одной.
Иран на две трети стал частью его,
Селенья и степи под властью его,
И я с одобренья владыки страны
Счёл князя достойным супругом луны.
Готова ли, ныне должна ты сказать,
Свой жребий с судьбой Фериборза связать?
Разумно поступишь, сомненья в том нет,
Коль примешь ты мой и сыновний совет».
Но та, что сияет средь жён, как луна,
16320 Молчанье хранит, неутешна, бледна.
Лишь тяжко вздыхает, ответить нет сил,
Стыд жгучий пред сыном ее охватил.
Ростему сказала она, наконец:
«Храбрейший из витязей, первый боец!
Пусть он меж иранцев достойнеший муж,
Как может им быть замещён Сиавуш?
Но воля тобой у меня отнята,
Ты речью своею замкнул мне уста.
Приказ повелителя дело решит:
16330 Всему подчинюсь я, что он повелит».
Мать шаха, лицом, словно роза, ала,
На брак с Фериборзом согласье дала.
За дело взялся тут усердно Ростем,[560]
И долго не медлили с таинством тем.
Союз освятили, мобеда призвав,
Во всем соблюдая обряд и устав.
Могучий не ведал покоя и сна,
Пока не вступила в дом князя луна.
Стал князь новобрачным — поистине тем
16340 Его осчастливили шах и Ростем!
Ростему пожалован новый венец,
И щедро дарами осыпан боец.
Трёхдневное время меж тем протекло,
И всё, наконец, к завершенью пришло,
И славный Ростем, жаждой мести гоним,
Готов понестись по просторам степным.
С дружиной вперёд Фериборз ускакал;
Как в небе звезда, предводитель сиял...
Вот солнце взошло, ликованья полно;
16350 С красавицей любящей схоже оно.
Раздался трубы оглушительный зов,
Ростем-предводитель повёл удальцов.
Невольной тревогою втайне томим,
Хосров два фарсанга скакал вместе с ним.
Расстались. Летя по раздолью равнин,
В день два перехода свершал исполин.
[Тус видит во сне Сиавуша]
Ночь тает, и скоро уж грянет кимвал.
Сон грустного Туса под утро сковал.
И видит он в грёзах, волнения полн:
16360 Сияющий светоч явился из волн,
Из кости слоновой престол, и на нём
Герой Сиавуш в ореоле своём.
Смеётся он, ласково речи звучат,
Лик — солнца светлей. И восторгом объят,
Тус слышит: «На месте удерживай рать!
Победу тебе суждено одержать.
Не плачь о потомках Гудерза, узнай:
Их ждал благовонный, сияющий рай.
Здесь, в розовых зарослях пьём мы вино,
16370 И это блаженство навек нам дано».[561]
Проснувшись, от страхов избавился вождь:
Веселье в душе, в дланях — прежняя мощь.
Представ пред Гудерзом, так вымолвил он:
«О витязь, мне вещий привиделся сон.
Настанет конец испытаниям всем,
Как буря, к нам скоро примчится Ростем».
Знак подал — и грянули звуки трубы,
Построилось войско на поле борьбы,
Готовы бойцы к смертоносной войне,
16380 И стяг кавеянский сверкнул в вышине.
Навстречу выводит Пиран удальцов,
Пыль солнце окутала в чёрный покров,
Шум, грозные клики окрест разнеслись,
Свистящие стрелы дождём полились.
Стоит против строя воинственный строй —
На бой ни один не выходит герой.
Торопит Хуман предводителя: «Ждать
Доколе ты хочешь? Пора нападать,
Сюда не охотиться войско пришло!
16390 Под ношей и нам, и коням тяжело».
«Горячность оставь, — услыхал он в ответ, —
Сегодня в сражение рваться не след.
Три витязя с малой дружиной на нас
Нежданно и яро в полуночный час
Напали, что лютые тигры, а мы
Метались, как стадо средь бури и тьмы.
Я поле в крови, войско в страхе нашёл,
Вождей именитых во прахе нашёл.
Иранцы — на кручах; колючки кустов,[562]
16400 И те недоступны для их скакунов.
Их смертью голодной оставь умирать,
Средь камня нагого от жажды сгорать.
Чтоб их, осажденных, на гибель обречь,
Нам надо лишь зорко все тропы стеречь.
Без боя, поверь, покорится нам враг,
Зачем же сражаться торопишься так?
На бой не веди удальцов верховых,
Лишь десять на поле поставь часовых!
Недолго, поверь, доведётся нам ждать,
16410 Запросит пощады иранская рать.
А если не сдастся — ей гибель грозит:
Воды и кормов не заменит гранит!»
Расставили всюду дозоры, а там
Покинули поле, вернулись к шатрам,
Уселись бойцы, пояса распустив,
Пирам и дремоте досуг посвятив...
Тус в лагерь вернулся, тревогой объят;
Изранено сердце, лицо — что агат.
Сказал он Гудерзу: «Нависла беда,
16420 Померкла иранской дружины звезда.
Смыкается вражье кольцо всё тесней,
Колючки — единственный корм для коней.
Иссякли у рати еда и питьё;
Нет средства иного, как меч и копьё!
Мечи обнажим, лишь светило взойдёт,
Дружину к подножию двинем с высот —
Быть может, благою звездою ведом,
Победу смогу одержать над врагом.
А если Творца приговор не таков,
16430 Погибнем на поле от вражьих клинков.
Нам волю Творца преступить не дано,
Лишь то совершается, что суждено.
Не лучше ль со славою лечь нам во прах,
Чем жить у страданья и страха в тисках!»
И все, как один, согласились на том,
Что сказано доблестным было вождём.
[Афрасьяб посылает хакана и Камуса на помощь Пирану][563]
Достигшее Рака, сверкнуло сквозь мрак[564]
Дневное светило, как пламенный стяг.
К Пирану пришла от властителя весть:[565]
16440 «К нам прибыли рати, которых не счесть.
И первым хакан величавый идет,[566]
Чей трон — вся земля, а венец — небосвод.[567]
Чин-море пустынею сделал бы прах,[568]
Вздымаемый ратью хакана в боях!
Из Мавераннахра тот вождь боевой,[569]
До туч возносящийся гордой главой.
Он сотни свирепейших тигров сильней,
Слонов сокрушает он мощью своей.
Герой, покоритель бессчисленных стран,
16450 Он месяц обличьем, а станом — платан.
Там витязь невиданной силы Фертус,[570]
Его и Гудерз устрашится и Тус.
Там грозный Меншур, метким взмахом меча[571]
Повергнувший не одного силача.
Мужи из Кешана: свирепый Ашкбус[572]
И воин сильнейший из сильных Камус,
Колдун, поражений не знавший досель,
Он гневом своим нагоняет метель.[573]
От Рума до врат Сепиджабской земли[574]
16460 Всех стран обитаемых рати пришли».
Туранцам промолвил Пиран: «Храбрецы,
Царя Афрасьяба лихие бойцы!
К вам ныне весёлые вести летят;
Внимая, воспряньте душой, стар и млад!
Забуду теперь о заботе былой,
Иран разорю и сравняю с землёй.
Отныне за ратью огромную рать
Царю не придётся в поход собирать.
В Иране, в Туране, на суше, воде —
16470 Владыкою быть Афрасьябу везде!»
И снова к Пирану один за другим
Гонцы прибывают с известьем таким:
«О славный воитель, о вождь-исполин,
Весь век благоденствуй, не зная кручин!
Избавься от тяжкой тревоги своей,
Встречай, торжествуя, союзных царей!
От склонов Кашмира до Шехда-реки[575]
Повсюду знамена, слоны и полки.
Кондор — из Соклаба, известный храбрец;[576]
16480 Из Ката — Бивер, несравненный боец;
Герче — из Сегсара, из Хинда — Шенгул...
Не молкнет их полчищ воинственный гул;
Фертус — из Чегана, краса храбрецов;
Кехар — из Гехана, гроза удальцов;
И в мире прославивший племя шугнан,
С отравленной сталью герой Шемиран.
Пусть в душу твою возвратится покой.
Стал юным бы старец от вести такой!»
Избавилось сердце Пирана от мук,
16490 Ты скажешь, был мёртвым и ожил он вдруг.
Хуману сказал он: «Помчусь я встречать
Ко мне на подмогу прибывшую рать.
Спеша к моему ополченью примкнуть,
Владыки неблизкий проделали путь.
Владетели тронов, земель и казны,
Величьем они Афрасьябу равны.
Отправлюсь, увижу бойцов и вождей,
Узнаю, как много там ратных людей.
К престолу властителя Чина пойду,
16500 С почтеньем к ногам властелина паду,
Каков, погляжу, знаменитый Камус,
Сравню, кто сильнее: Шенгул или Тус.[577]
Вернусь я, и тучею мы грозовой[578]
Нагрянем на вражеский стан боевой!
Теперь им со мною тягаться невмочь,
Их день обращу я в глубокую ночь,
Надену всем витязям вражьих полков
На руки и ноги железо оков.
К царю Афрасьябу пошлю их в полон,
16510 Забуду для этого отдых и сон.
А ратников, сколько смогу залучить,
Я тотчас велю с головой разлучить.
Страну разорю и сожгу я дотла,
Забудут, что в мире такая была!
Я на три дружины всю рать разобью,
День шаха иранского мраком залью.
И первый я к Балху направлю отряд,
Чтоб жребий иранцев стал горше, чем яд.
Вторую дружину пошлю я в Кабул,
16520 Смешаю с землею Кабул и Забул.
А третью дружину, которой Туран
Гордится, я тотчас направлю в Иран.
Из жён и младенцев, юнцов и седых
Единой души не оставлю в живых.
Набегом страну ненавистную ту
Я с лика земли беспощадно смету.
Пока не вернусь я, бойцам выжидать
Вели. Не спеши на врага нападать!»
Так молвил и вышел стремительно прочь:
16530 От злобы неистовой стало невмочь.
Дружине Хуман возвещает: «Мы страх
Забудем теперь. Лишь стоять на часах
Две ночи нам надо — за кручей следить,
С противников наших очей не сводить,
Не дать им с гранитной нагой высоты
Бежать под покровом ночной темноты.
Уж скоро и путь, и долина, и склон —
Все сплошь запестреет от ратных знамён».
[Прибытие хакана к горе Хемавен]
Достигнув стоянки прибывших дружин,
16540 Несчётных коней увидал исполин.
Пурпурны, янтарны, лиловы, пестры
Раскинулись в поле широком шатры
Из чинской парчи, из шелков дорогих,
Стяг воинский поднят над каждым из них.
И долго стоял в изумленье Пиран,
Взирая на тот ослепительный стан
Не зная, то к пиру готовый чертог
Иль рай, иль сияющий месяца рог?
Приблизясь к шатру и покинув седло,
16550 Склонил до земли пред хаканом чело.
Тот ласково встретил и обнял вождя,
От силы его в изумленье придя,
Высокой хвалой исполина почтил
И рядом с собой на престол усадил.
Сказал он: «Мне радостна встреча с тобой,
Воистину я осчастливлен судьбой!»
Спросил: «Из дружины иранской, скажи,
Какие владеют венцами мужи?
Какие в сраженьях искусны, храбры,
16560 И что привело их на склоны горы?»
Ответил Пиран: «До конца бытия
Пусть радостно жизнь протекает твоя!
Мне сердце согрел ты приветом своим,
Да будешь Творцом неизменно храним!
По милости царской и здрав я, и цел,
Я мыслью к тебе, о великий, летел!
Скажу не тая: средь иранских мужей
Не видно прославленных богатырей.
Не раз против нас выходили на бой, —
16570 В добычу им камень достался нагой.
Поняв, что грозит им бесчестье и плен,
Разбиты, бежали к горе Хемавен.
Водитель их — Тус, он с отвагой знаком,
Сразится, не дрогнув, с неистовым львом.
Но с ним лишь немногие витязи там:
Гудерз, сын Гошвада, и Гив, и Роххам.
Поклясться твоею звездою готов:
Других не найдётся меж них смельчаков.
Приютом избрали бесплодный гранит,
16580 Спуститься не смеют, их битва страшит».
Промолвил хакан: «В мой шатер приходи,
Пусть явятся также другие вожди.
Сегодня заботы потопим в вине
И думать не станем о завтрашнем дне».
И в вешний цветник обратился шатёр,
Роскошным убранством ласкающий взор.
[Иранцы держат совет]
Лишь солнечный диск над вселенною встал,
Встревожился Тус и Гудерзу сказал:
«У недруга в стане движения нет:
16590 Вином упились или держат совет?
Но весел заклятый наш враг иль угрюм —
Недобрые мысли приходят на ум.
Коль недругу войско в подмогу пришло —
Нам время изведать тревогу пришло.
Знай, будет иранская рать сметена,
Коль бегством спастись не успеет она.
Быть может, на помощь примчится Ростем,
Не то суждено здесь погибнуть нам всем.
Умрем без могил и надгробных камней,
16600 Нас в поле растопчут копыта коней».
Гив Тусу на это промолвил в ответ:
«Что сердце терзаешь предчувствием бед!
Напрасно отчаяньем ты обуян:
В беде не покинет иранцев Йездан.
Ему поклоняясь во все времена,
Мы сеяли в мире добра семена.
Во имя Хосрова, царя-мудреца,
Престола его и меча, и венца
От участи злой нас избавит Творец,
16610 Во власти врага не оставит Творец.
Примчится Могучий на поле войны —
От гибели будем тогда спасены.
Хоть ночь среди белого дня воцарись,
Верь в милость Йездана, с уныньем борись!
Один только день без сраженья протёк,
А сердце твое уж во власти тревог.
Иль мир опрокинулся? Зла в эти дни[579]
Сам, раньше чем недруг, себе не чини!
А если всевышний Владыка светил
16620 Нам здесь не победу, а гибель судил —
Напрасны тогда осторожность и страх,
Беды не избегнем, поляжем во прах...
Мы рвом окопаться глубоким должны,
Как учит устав и обычай войны.
Должны мы оружье из ножен извлечь
И головы вражьи без промаха сечь.
Увидим, что недруг готовил для нас,
Он тайну свою обнаружит тотчас.
А там и отчизна известье пришлёт,—
16630 И древо надежды для нас расцветёт!»
Гудерз престарелый, покинув шатры,
В смятенье спешит на вершину горы.
Уж ясное солнце, минуя зенит,
На запад свой бег величавый стремит...
Вдруг с вышки донёсся дозорного зов:
«Час горя настал для иранских бойцов!
Вдали, на востоке, от пыли густой[580]
Земля облачилась ночной темнотой.
Лиловое солнце чуть видно сквозь прах —
16640 Так много слонов и знамён на слонах».
И молвил Гудерз, престарелый герой:
«Знать, время в земле мне укрыться сырой!»
От горести лик потемнел, что смола;
Сказал бы, его поразила стрела.
«С тех пор, — говорит он, — как свет я узрел,
Сражаться с врагами дано мне в удел.
Злой рок расправляется круто со мной —
Всё потчует только отравой одной!
Я пестовал внуков, растил сыновей,
16650 Что славились в мире отвагой своей, —
Все пали в недавнем кровавом бою!
Несчастье звезду погасило мою,
Надежда утрачена, мрачная тень
Окутала мглою сиящий день.
Уж лучше на свет не рождался бы я,
И свод не вращал надо мной Судия!»
Дозорному витязь промолвил потом:
«О зоркий воитель с пытливым умом!
На нашу и вражью дружину взгляни:
16660 На поле сраженья сошлись ли они?
Найди полководца иранского стяг,
Кто справа, кто слева, сражаются как?»
И слышит: «Я сколь ни гляжу с вышины,
Не вижу и признака жаркой войны.
Движенье, волненье на той стороне,
На этой, сказал бы ты — войско во сне».
Боль сердце вождю обожгла горячей,
И хлынули слёзы из скорбных очей.
Воззвал он, стеная: «Седлайте коня!
16670 Могила отныне приют для меня.
Хочу наглядеться на славную рать,
Шейдуша и Гива в объятия взять,
Бижена, Роххама и Туса и всех
Отважных и славных воителей тех.
Прощальным лобзанием к ним припаду,
Слезами в смертельной тоске изойду».
Спешат для него скакуна оседлать.
Вдруг возглас послышался с вышки опять:
«О доблестный витязь, расстанься с тоской
16680 И сердцу даруй долгожданный покой!
Прах встал на пути из Ирана столбом,
День ясный во мраке топя смоляном.
К нам движется рать, и знамёна над ней
Сияют, луны светозарной ясней.
Вот первое знамя, волк вышит на нём,
Серебряный месяц — на стяге другом,
А далее — знамя, где вышит дракон,
На древке же лев золотой водружён».
«Будь счастлив! — Гудерз восклицает в ответ, —
16690 Да будешь храним от несчастий и бед!
Коль правда открылась тебе в вышине
И сбудется всё, что поведал ты мне,
Тебя одарю, чтоб лишений вовек
Не знал ты, живя средь довольства и нег.
И после, когда возвратимся в Иран,
К престолу Хосрова, властителя стран,
Тебя поведу я: великий почёт
Тебе по заслугам на долю падёт!
Прошу я, теперь с этой вышки спустись,
16700 К водителю рати иранской помчись,
Известье благое спеши отнести,
От каждого помощи требуй в пути».
Но молвил боец: «На часах я стою,[581]
Не вправе покинуть я вышку свою.
Но только на землю опустится ночь
И даль различать уже станет невмочь —
Как птица Симург, с этой вышки слечу,
С известьем к иранским бойцам поскачу».
Дозорному молвил воитель седой:[582]
16710 «Будь счастлив, не знайся вовеки с бедой!
Вглядись и ответствуй мне с вышки своей,
Чтоб войску дойти, сколько надобно дней?»
И слышит в ответ: «Хемавена с зарёй
Достигнет иранских воителей строй».
И радостью старый воитель объят;
Он словно воскрес, силы снова кипят...
Пиран, между тем, точно буря, на бой
Несчётные полчища вёл за собой.
Гонца расторопного выслал, и вот
16720 Рассказ о событьях посланец ведёт.
Услышал Хуман и промолвил, смеясь:
«Удача нам другом теперь назвалась!»
Поведал известье туранским бойцам;
Клич радости дружный взлетел к небесам...
Иранцы в унынье, от злой маеты
Уста почернели и лица желты;
Смешались ряды, удручённая рать
О доле своей принялась толковать.
Теснятся в смятении толпы мужей,
16730 Все плачут о гибели близкой своей,
И сетуют витязи царских родов:
«О нас позабыли Иран и Хосров!
Нам здесь суждено, обездоленным, пасть,
Не прах нас поглотит, а львиная пасть».
Услышал Бижен полководца приказ:
«Поведай нам то, что сокрыто от нас.
С вершины на полчища вражьи взгляни,
Откуда идут, и сильны ли они,
Какою дорогою движется рать,
16740 Да княжьи шатры не забудь сосчитать».
И тотчас воитель отважный, Бижен,
Взошёл на вершину горы Хемавен,
Взглянул и увидел: несчётны, грозны,
Несутся бойцы, выступают слоны.
Бегом к предводителю кинулся он.
С тревогою в сердце, душой удручён,
Воскликнул: «К нам движутся столько дружин,
Что с Нилом сравнялись просторы равнин!
Лес копий, знамён нескончаемый строй,
16750 И солнце померкло от пыли густой.
Отступишься, витязей не сосчитав,
Оглохнешь от грома огромных литавр!»
Скорбь Туса объяла при этих речах,
И слёзы невольно сверкнули в очах.
Воителей славных призвал он к себе,
Поведал о чёрной грозящей судьбе.
Промолвил: «Я ныне в преклонных годах,
Вся жизнь в боевых миновала трудах,
Падений и взлётов я много знавал,
16760 В подобной беде никогда не бывал.
Да, выход один перед нами сейчас,
Хоть мало бойцов и оружья у нас.
Ночное сраженье туранцам дадим,
И землю в кровавый Джейхун обратим.
Пусть гибель сулит мне соперника мощь,
Жив был бы владыка — отыщется вождь!
Коль пасть суждено нам в объятья земли,
Не скажут: бесславно мужи полегли!»
И все, как один, согласились на то,
16770 Из витязей сердцем не дрогнул никто...
Мир словно густою смолою облит,
Не светят ни Тир, ни Бехрам, ни Нахид.
Но месяц над Рыбою встал, и тотчас[583]
Разорван ночного покрова атлас.
Примчался дозорный, пред Тусом предстал,
От бега лицом пожелтев как сандал,
Вскричал он: «Возрадуйся, славный герой!
Спешит к нам иранских воителей строй».
Ликуя, сказал полководец бойцам,
16780 Отважным, прославленным тем удальцам:
«Сражение лучше теперь отложить,
Разумней порой выжидать, не спешить.
По воле Йездана Ростем-исполин
Несёт нам спасенье от бед и кручин.
Сегодня удача к нам лик повернёт,
И слава Ирана, как солнце, сверкнёт».
Бойцы, услыхав о герое родном,
Забыли и думать о бое ночном.
И каждый желанному вестнику рад,
16790 И щедро его одарил стар и млад.
Спустились на бранное поле посты,
Их клики звучат средь ночной темноты.
Толкуют в шатрах про Ростема-бойца,
Весельем и счастьем объяты сердца.
[Хакан обозревает иранское войско]
Лишь двинуло солнце победную рать,
И ночь без оглядки пустилась бежать,
Мужи боевые туранской земли
Толпою к властителю Чина пришли.
Он молвил Пирану: «Сегодня мы в строй
16800 Не встанем, отложим решительный бой.
Ведь надобно этим мужам боевым,
Разящим врагов удальцам верховым,
Скакавшим сюда по степям и горам,
Дать отдых себе и своим скакунам.
Теперь же скорее отправимся в путь:
На войско иранское должно взглянуть».
Ответ был: «Исполнен величья хакан,
Рассудок ему проницательный дан.
Как сердце подскажет, пусть действует он,
16810 Стан воинский ныне ему подчинён».
В дорогу вожди и бойцы собрались,
И трубные вопли окрест разнеслись.
На мощных слонах — пять сидений златых,
Из ткани китайской покровы на них;
На золоте той бирюзовой парчи
Искрятся, сверкают алмазов лучи.
Лоснятся тигровые шкуры попон,
Златых колокольцев разносится звон.
В богатых уборах, в венцах седоки,
16820 Блестящие серьги на них, кушаки.
Колышутся стяги: тот — зелен, тот — ал,
Ты в Чине на торжище будто попал!
Так блещет дружина, что пышный чертог
В час пира сравниться бы с нею не мог;
При громе кимвалов, пестра и стройна,
Подобна фазаньему оку она.
Летят копьеносцы, их клики грозны,
От полчищ степные просторы черны.
Их издали Тус увидал и тотчас
16830 Построиться ратникам отдал приказ.
Готовы иранцы рвануться вперёд,
Гив славный державное знамя несёт.
С вершины к подножью, сходящему в степь,
Иранской дружины протянута цепь.
Могучий Камус и Меншур, и хакан,
И зоркий Биверд, и Шенгул-великан
Дивятся тому, что увидели там:
Не ждали того, что предстало очам!
Клич витязей слышен — что гром над горой.
16840 Взирает хакан на воинственный строй
И молвит: «Да это сильнейшая рать,
Привыкшая всё на пути сокрушать!
Не то нам туранский рассказывал вождь,
Скрывать неразумно противника мощь!
Муж, вздумавший яму прикрыть камышом,
По ней на охоту помчаться верхом,
Не столь безрассуден, как тот, кто готов
Мощь вражью замалчивать в пору боёв.
Я ранее, сколько в боях ни бывал,
16850 Наездников столь удалых не знавал».
Вождь вымолвил: «Так малочисленна рать,
Что нечего, право, о ней толковать!»
«Когда же пойдём, — вопрошает хакан, —
На поле войны?» Отвечает Пиран:
«В пути одолел ты долин и холмов
Немало: и долог был путь, и суров.
Три дня и три ночи в покое пребудь
И рати измученной дай отдохнуть.
Затем я бы надвое рать разделил, —
16860 Ведь час не таков, чтоб опасность сулил!
С зарёю пускай половина бойцов,
Услышав кимвала воинственный зов,
По ратному полю помчится верхом,
То луком иранцев губя, то клинком.
С полудня, пока не погаснет закат,
Бойцы остальные пусть грозно разят.
А тёмною ночью, врагам на беду,
Я всех, кроме раненых, в бой поведу.
Врагам ни на миг отдохнуть не дадим;
16870 Борясь непрерывно, в бою победим».
Промолвил Камус: «Не по мне твой совет,
Откладывать битву желания нет.
С такой многочисленной ратью к чему
Искать промедления нам? Не пойму!
В бой ринемся разом, иранцам на страх,
Чтоб тесно им стало в полях и горах!
Отсюда войска на Иран поведём.
Престол и венец, и державу сметём,
От края до края страну разорим,
16880 Бойцам-удальцам на расправу дадим.
Повергнем владыку и рать, и вождей,
И старых, и юных, и жён, и детей.
Все сгубим, чтоб всюду была пустота:
Ни сёл, ни дворцов, ни людей, ни скота.
К чему опасения в сердце таить,
Тоской и сомнением душу томить?
Всю ночь простоим, охраняя пути,
Во тьме не дадим супостатам уйти.
А там, лишь рассеется сумрак ночной,
16890 Рать хлынет бурливой морскою волной.
С индийским воителем кинусь вперёд,
Мой стяг на вершине горы зацветёт.
Увидишь ты, завтра до этой поры
Тел вырастет груда у этой горы,
И весь зарыдает, застонет Иран
О павших, смертельной тоской обуян».
Хакан откликается: «Быть по сему!
Умом не сравниться с тобой никому».
И спорить не стали мужи против слов,
16900 Что молвил Камус, повергающий львов.
Сказали и встали, и врозь разошлись,
И к битве готовить войска принялись.
[Прибытие Фериборза на гору Хемавен]
Лишь солнце, взойдя на лазурный простор,
Воздвигло из жёлтого шёлка шатёр,
Донёсся к Гудерзу дозорного зов:
«О доблестный муж, предводитель бойцов!
Приблизилось войско, уж рядом оно,
От пыли клубящейся стало темно».
Воитель, услышав отрадный призыв,
16910 Тотчас полетел, на гнедого вскочив,
С волнением в сердце и дрожью в руках,
Туда, где вставал над дорогою прах.
И вот он дружину отчизны своей
Увидел и стяг Фериборза над ней —
Венчанного мужа, героя того,
Которого с шахом связало родство.
Спустился с коня престарелый боец,
Светило дружины, почтенный мудрец.
Ему предводитель объятья отверз,
16920 И слезы кровавые пролил Гудерз.
Сказал Фериборз: «О воитель седой,
Постигнутый в битвах жестокой бедой!
Ты, мстя за царя Сиавуша, печаль
Изведал; жаль витязей доблестных, жаль!
Но скоро, поверь, мы отплатим за них,
Повергнем обидчиков злобных своих!
Хвала Основателю ночи и дня,
Что жив, невредим ты встречаешь меня!»
В тоске зарыдал престарелый герой
16930 О тех, что в земле почивали сырой.
Вождю отвечал он: «Безжалостный рок
Меня злоключеньям несчётным обрек.
И внуков война отняла, и сынов,
И стяг, и литавры, и храбрых бойцов.
Но думать не время о брани былой;
Бой новый здесь грянет, невиданный бой!
Сегодня земля, что воронье крыло:
Великое множество полчищ пришло.
Что наша дружина средь них! Волосок
16940 На белом быке так чернеться бы мог.
Возьми ты Саклаб, Индостан и Китай,
И Рум — просвещенный ли, дикий ли край —
Нигде ни души не осталось одной,
Что против иранцев не шла бы войной.
Но где же Ростем, говори поскорей,
Чтоб с плеч моих рухнуло бремя скорбей!»
И слышит: «Прибудет он следом за мной,
Исполненный мщения жаждой одной.
Ночами, доколе заря не взойдёт,
16950 Могучий без устали мчится вперёд.
О, славный, мне место теперь укажи,
Где ставку раскинуть могли бы мужи».
Но тот: «Повтори мне Ростема слова;
Знать должен я, воля его какова».
И слышит вождя Фериборза ответ:
«„Бои отложить"» — вот Ростема совет.
Он молвил: «На месте иранская рать
Должна вдалеке от туранцев стоять.
Вовлечь вас не должен в сражение враг,
16960 Доколе вы мой не увидите стяг“».
И двинулся в путь, и Гудерз вместе с ним,
Спеша к Хемавену, к отрядам своим.
[Пиран совещается с хаканом]
Прибывшее войско с высот увидав,
Туранский дозорный помчался стремглав
И молвил, представ пред туранским главой:
«Пора, приготовься к страде боевой!
Стан недругов ныне весельем объят,
На помощь к ним движется новый отряд!»
К хакану в шатер устремился Пиран,
16970 Сказал он: «Прислал подкрепленье Иран.
Не знаю, их сколько и кто их глава;
Что делать нам, воля твоя какова?»
Воскликнул испытанный в битвах Камус:
«Тебе, предводитель туранцев, дивлюсь:
Не ты ли войска Афрасьяба-царя
Привёл, необъятные, словно моря;
Пять месяцев долгих минуло — каков
Твой подвиг в сражениях с горстью бойцов?
Теперь наводнил наш воинственный стан
16980 Всю землю, Меншур здесь и я, и хакан.
Дай нам отличиться, мы в битву пойдём,
Ключ сыщем, утерянный робким вождём.
Стань мир даже стали китайской темней
От хиндских, кабульских, забульских мужей —
Им всем не сравниться со мною одним.
Стан вражеский сгинет, покончу я с ним!
Страшить именитым Ростемом к чему?
С ним первым расправлюсь я, горе ему!
Пусть только он в сеть попадется мою,
16990 Его уничтожу в кровавом бою.
Ты, витязь, трепещешь при слове Систан,
Тоской и смятеньем твой дух обуян,.
Увидишь, как в битве, свиреп и могуч,
Я темную пыль поднимаю до туч —
Узнаешь тогда, чья десница сильна,
И что есть отвага, и что есть война!»
«Будь счастлив! — Пиран восклицает в ответ, —
Не знай никогда поражений и бед!
Благою звездою будь вечно храним,[584]
17000 Не станем перечить желаньям твоим».
Тут Чина властитель Пирану сказал:
«Не сам ли на помощь Камуса ты звал?
Всё то, что сулил, многомощный свершит:
Повергнет он гору, слона сокрушит!
Не так уж опасны иранцы, к чему
Стращаешь ты ими бойцов, не пойму.
Грозой по иранскому краю пройдём,
Мужей боевых не останется в нём.
Знатнейших, носящих величья печать,
17010 В тяжёлые цепи велю заковать,
К царю Афрасьябу с позором пошлю,
А прочих мечом обезглавить велю.
Листка не оставлю я там на ветвях!
Всё сгинет — и трон, и корона, и шах».
Услышал и радостью вновь осиян,
Мужей и хакана восславил Пиран;
В свой стан воротился, и тотчас пришли
Вожди боевые туранской земли —
Хуман, Фершидверд и свирепый Леххак.
17020 Пирану воители молвили так:
«К иранцам пришли на подмогу войска,
Стяг чёрный у них над главой вожака.
Разведчик проворный, навстречу помчась,
С известием к нам возвратился тотчас:
Вожак — Фериборз, сын Кавуса; сильна
Дружина его и владыке верна».
На это Пиран говорит им в ответ:
«Сегодня причин для смятения нет.
Когда не Ростем он, страшиться к чему ж?
17030 Другой не спасёт их от гибели муж.[585]
Хотя и сулит нам Камус торжество,
Твердит, что Могучий — ничто для него,
Хоть чудищу вод не уступит храбрец,
А все ж от Ростема храни нас Творец!»
«О доблестный, — молвил воитель Хуман, —
Напрасно тревогой твой дух обуян.
На нас не Ростем из Систана идёт;
То князь Фериборз, — гибель дерзкого ждёт!»
Сказал предводитель: «Поверишь иль нет,
17040 Постыл мне венец и престол — целый свет!
С тех пор как известие мне принесли,
Что войско пришло из иранской земли,
Меня опасения стали терзать,
Я горьких стенаний не в силах сдержать».
Промолвил Гольбад: «Убиваться зачем?
Иль плакать заставят нас Тус и Ростем?
Оружья немало у нас. Ветерок
Меж наших рядов проскользнуть бы не смог.
Я с горсткою пыли сравнил бы врагов.
17050 Не страшен ни Тус, ни Ростем, ни Хосров!»
Поднявшись, на этом закончили спор,
И каждый к себе возвратился в шатёр.
Тем временем Тус-предводитель узнал,
Что грохотом землю наполнил кимвал,
И славный герой из Ирана идёт,
Послав Фериборза с дружиной вперёд.
Забили в литавры, гора Хемавен
От пыли густой обратилась в эбен,
И склоны от ржанья коней затряслись,
17060 И воинов клики вокруг разнеслись.
Бойцам предводитель в немногих словах
Напомнил о мазендеранских боях.[586]
О том, как исполненный сказочных сил,
Злокозненных дивов Могучий косил,
Как бился он, жизни своей не щадя...
И воины радостно славят вождя.
«Твои да умножатся слава и честь!
Не жаль и души за отрадную весть.
Когда на подмогу Могучий придёт,
17070 Не сломят нас даже чудовища вод![587]
Сражаться мы будем с врагом до тех пор,
Покуда с Ирана не смоем позор.
Мы знамя хакана, венец вырезной,
Щиты золотые и трон костяной,
Убранство слонов и венцы вожаков,
Их серьги и золото их кушаков,
И те колокольцы, что, дух веселя,
Трезвонят, — таких не видала земля, —
И царский из перьев павлиньих навес,
17080 Где камни бесценные — чудо чудес —
И много захватим добычи другой,
С отвагой невиданной ринувшись в бой!»
В раздумье промолвил воителям Тус:
«Страх тяжек, позора нам тягостней груз.
Подножье горы обступила орда,
Над славной дружиной нависла беда.
Страшусь я услышать суровый укор,
Увидеть Ростема разгневанный взор.
Он скажет: — Как жалкий птенец, в западне
17090 Сидел ты, побед не добился в войне!
Какой предводитель, такая и рать.
Здесь, верно, никто не дерзал нападать! —
Нагрянем на недруга, схватимся с ним,
Его от подножья горы оттесним!»
«Опомнись! — бойцы восклицают в ответ, —
Не время теперь добиваться побед.
Нам дальше горы не ступить ни на шаг,
Лишь силой Ростема сражён будет враг.
Всевышнему должно мольбы вознести,
17100 Ведь он указует ко благу пути.
По воле Создателя звёзд и луны
Примчится Могучий на поле войны.
Свой дух для чего омрачаешь ты сам?
Будь радостен, злато даруй беднякам!»
И радости клики несутся с горы.
Бойцы разошлись, веселы и бодры,
И каждый в душе упованье унес,
А Тусу от дум до утра не спалось.
[Гив и Тус бьются против Камуса]
Тельца восходящее солнце когтит,
17110 И пение птичье над степью летит.[588]
У ставки Камуса послышался зов,
Он первый был витязь, губитель бойцов.
Построил мужей, роздал панцири им,
Безудержной жаждою битвы палим.
Оделся, рубаху кольчугой сменя;
Шлем — шапка ему, одеянье — броня.
Построил отборную рать, сосчитал
Воителей грозных, одетых в металл.
Пыль встала над полем, окутала даль,
17120 Покрыли равнину железо и сталь.
На вышке иранской вскричал часовой:
«Вплотную приблизился строй боевой!
Уж стяг именитого богатыря
Явился очам, словно солнце горя.
А полчища вражьи с другой стороны
Несутся, как тучи, страшны и черны.
Вождь грозен: гора — ты сказал бы о нём,
Трясется земля под его скакуном.
Пред ним копьеносцы, а дальше — войска,
17130 Свою булаву с головою быка[589]
Вознёс на плечо и, очами грозя,
Несётся, — ему не дивиться нельзя!»
Лишь с вышки дозорной раздавшийся крик
Ушей предводителя Туса достиг —
От радости лик у него просветлел,
И грохот литавр к небесам полетел.
Гонца расторопного тут же найдя,
Послали в шатёр Фериборза-вождя.
Везёт он седого Гудерза наказ:
17140 «Напасть приготовился недруг на нас.
Ужели себя мы дадим окружить,
Рассеять, ударом одним сокрушить?
Ты доблесть, достойную рода, яви:
Сын царский, отвагу хранишь ты в крови.
Средь пыли дружина Ростема видна,
На помощь тотчас подоспеет она».
Едва предводитель посланье прочёл,
Он к Тусу и Гиву дружину повёл,
Построилось войско, вожди во главе,
17150 Над ними — заветное знамя Каве.
Вот правое с левым сравнялось крыло,
И войско могучее в стройность пришло.
Знак подан — пора трубачам заиграть,
И двинулась небу подобная рать.
Навстречу стремительно тою порой
Вёл войско Камус, именитый герой.
Неслись удальцы, побеждая простор,—
Так буйный поток низвергается с гор.
И вот уж они под Горой Хемавен;
17160 Земля — невидимка, а воздух — эбен.
На гору глядит, усмехаясь, Камус
И рати своей говорит он: «Клянусь,
Все те, с кем сражалась иранская рать,
Ничтожны, нельзя их мужами назвать!
Сегодня пред ней не Пиран и Хуман,
А грозных могучих воителей стан.
Кому по плечу из иранских дружин
Со мною сразиться один на один?»
И крикнул он строю иранских мужей:
17170 «Эй, витязи, гордые силой своей!
Взгляните на мощь этих рук, этих плеч,
На палицу эту, на пагубный меч!»
Тот вызов услыша, воинственный Гив
Помчался навстречу, булат обнажив.
К Камусу приблизившись, думает он:
«С ним мог бы тягаться лишь бешеный слон!»
Однако свой лук оснастил, натянул,
Йездана, Дарителя сил, помянул
И множество стрел в исполина пустил —
17180 В весеннюю тучу свой лук обратил.
Кешанец не дрогнул при натиске том,
Копьё выставляя, прикрытый щитом,
Грозней носорога он ринулся вдруг —
Пыль встала столбом, смерть витала вокруг.
Приблизился к Гиву, с размаха всего
Копьём в поясницу ударил его,
И доблестный Гив покачнулся в седле,
Мгновенье — и был бы простёрт на земле,
Но силы собрал и не рухнул седок;
17190 Он вырвал из ножен булатный клинок
И, громко назвавшись, уменье своё
Явил: расщепил исполинакопьё.
Тут издали глядя на бой удальцов,
Встревожился Тус, предводитель бойцов.
Подумал он: «Гиву не сдастся Камус!
Для битвы подобной пригоден лишь Тус».
Клич грянул, и вождь покидает ряды,
Чтоб выручить Гива из тяжкой беды.
На руку поводья Камус намотал
17200 И разом сражаться с обоими стал.
Под Тусом коня поразил он мечом;
Вождь рати, чернее эбена лицом,
С коня соскочить невредимым успев,
Взревев от досады, что яростный лев,
Стал, пеший, с огромным копьём наступать,
Над недругом лютым победы искать.
Но как ни разили копьём и мечом,
Не справились двое с одним силачом!
Кипел среди, поля неистовый бой,
17210 Пока небеса не окутались тьмой.
Когда ж затопила равнину смола,
Борьба исполинов конец обрела.
И сном уж объяты два войска в шатрах:
Одно — на равнине, другое — в горах.
[Прибытие Ростема к иранцам]
День гаснет, и светоч ночной не зажжён.[590]
Дозорные вышли с обеих сторон.
Вдруг с вышки иранский дозорный вскричал:
«Прах чёрный в просторе темнеющем встал!
Равнина и горы движенья полны,
17220 Свет факела виден и речи слышны.
То, верно, Ростем — несравненный герой.
С ним храбрых забульских воителей строй».
Гудерз, сын Гошвада, услышав о том,
Спустился к подножью, помчался верхом.
Сквозь павший на землю ночной полумрак
Увидел драконом украшенный стяг.
Навстречу Гудерзу, быстрее огня,[591]
Ростем устремился, покинув коня,
И обнял вождя престарелого он.
17230 У каждого вырвался горестный стон
О чадах Гудерза, которых уж нет,
О бедах, нагрянувших вместо побед.
Промолвил Гудерз: «О великий герой,
Боец прозорливый, с отважной душой,
Ты лживых речей не ведёшь никогда, —
Тобою держава безмерно горда.
Иранцу милей ты, чем мать и отец,
Казна и алмазы, престол и венец.
Как рыба — без влаги, мы все без тебя,
17240 Главою на плахе! мы все без тебя.
Едва я увидел твой ласковый лик
И слово услышал приветное, вмиг
О павших сынах перестал я рыдать,
И смех на уста возвратился опять».
«Будь радостен, — молвит в ответ исполин, —
И сердце храни от забот и кручин!
Всё в мире земном — суета и обман;
Сулит он добычу — приносит изъян.
На ложе ль недуга, в огне ли войны,
17250 Со славою, или со срамом — должны
Мы все удалиться из мира сего, —
Позорная смерть мне страшнее всего!
Не будь же о близких печалью томим,
Все думы отныне к войне устремим!»
Лишь доблестный Гив с именитым вождём
И все удальцы услыхали о том,
Что славный Ростем Хемавена достиг
И видел Гудерз ненаглядный тот лик, —
Все двинулись в путь, оседлав скакунов,
17260 Разнёсся трубы торжествующий зов,
И спешилось войско с вождём боевым,
Ликуя при встрече с героем родным.
Все думы о мести, и каждый, в слезах,
Горюет о витязях, павших во прах.[592]
Когда о потерях дружины узнал,
Пронзённый печалью, Ростем застонал.
В нем ярость пылает все жарче, грозней.
Клянясь отомстить за убитых друзей,
Он долго мужей наставлял и потом
17270 Воскликнул: «На смертную битву пойдём!
Сражений таков неизбежный конец:
Тот счастлив победой, а этот — мертвец».[593]
Воздвигнут шатёр именитым вождём,
И все меченосцы Нимруза кругом
Разбили свои боевые шатры,
И знамя вождя — на вершине горы.
Воссел он и кругом уселись друзья,
Воителей доблестных, славных семья.
Гив с мудрым родителем справа сидят,
17280 А слева — Тус гордый и витязей ряд.
Свеча восковая пред ними зажглась,
Беседа о том, о другом полилась:
О солнце лучистом, о светлой луне,
О подвигах витязей в долгой войне.
Немало про новую грозную рать
Успели герою бойцы рассказать.
Ашкбус ими назван, Шенгул и хакан,
Меншур и герои, кем славен Туран:
«А что до Камуса — и слов у нас нет!
17290 Нам всем на него и глядеть-то не след.
Он — дуб, на котором булат с булавой
Взрастают, и длит он без устали бой,
Хоть падай горячие камни из туч;
Сразит он и льва — беспредельно могуч.
Меншуром земля, ты сказал бы, полна,
Вождю небывалая сила дана.
От круч Хемавена до Шехда-реки —
Знамёна и кони, слоны и полки.
Недаром воителей грусть извела:
17300 Нет шлемам и латам конца и числа.
В широкой степи до подножья горы —
Повсюду парчёвые княжьи шатры.
Ты вовремя, славный герой, подоспел,
Иначе наш горестен был бы удел.
Ты с нами, о доблестный! Слава Творцу,
Привёл он страдания наши к концу!.
С тобою дождёмся побед боевых,
А то уж не чаяли быть и в живых».
Вождь, плача о павших, главою поник,
17310 Глубокой тоской затуманился лик,
И полные мудрости речи слышны:
«От тёмного праха до ясной луны —
Везде воздыханья и стоны звучат,
То мира земного обычай и лад.
Нам, смертным, посменно судьба подаёт[594]
Яд брани и мира целительный мёд.
Мы землю покинем в назначенный срок,
Не нам переспорить изменчивый рок!
На ложе, иль в битве, но каждый умрёт.
17320 Сомнения прочь, без боязни вперёд!
В бою торжество да пошлёт нам Творец,
Врагов да постигнет бесславный конец!
Все силы для мщенья теперь соберём,
И недругов с лика земли мы сотрём!»
И слышит хваленья бойцов исполин:
«Воитель венчанный, опора дружин,
Живи, высоко вознесённый судьбой!
Весь век да гордится владыка тобой!»
[Иранцы и туранцы строятся на поле битвы]
Вот землю светильник дневной осветил,
17330 День за косы чёрные ночь ухватил,
И чёрный шатёр изорвал в вышине,[595]
Лобзаньем уста окровавив луне.
Пред ставкой вождя загремевший кимвал
На ратное поле дружину призвал.
Стал пристально гору и степь озирать
Хуман-богатырь, и подумал он: «Рать
К иранцам пришла на подмогу — шатры
Не зря запестрели на склонах горы!»
Он видит вдали ослепляющий взор,
17340 Из ткани лазоревой княжий шатёр;
Над ним — предводителя знамя с копьём;
Другие шатры — словно звёзды кругом;
Поодаль, над чёрною ставкою,— стяг,
Подобно луне, разгоняющий мрак.
«То рать Фериборза, — услышал Хуман, —
Близ воинов Туса раскинул он стан».
Вернулся к Пирану, душой удручён,
И молвит: «Удел наш с бедой обручён!
Из стана иранского клики вчера
17350 Сильней, чем в другие, неслись вечера.
Я встал на рассвете и долго смотрел,
Внимательно весь Хемавен обозрел.
К иранским бойцам подкрепленье пришло,
И, видно, огромно той рати число.
Парчёвый шатер зеленее травы.
На знамени — образ драконьей главы,
Забульские воины встали кругом,
И каждый — с кабульским мечом и щитом.
Сдается мне, это Ростем, не иной,
17360 К ним прислан Хосровом, что правит страной».
Пиран омрачился и молвил: «Беда,
Коль вправду Могучий нагрянул сюда!
Погибнут Камус и Шенгул, и хакан,
И каждый, кем славится в мире Туран».
Поспешно покинул он стана предел,
Примчался и вражьи войска оглядел,
Оттуда к Камусу-бойцу поскакал,
К Меншуру, к Фертусу-бойцу поскакал,
Поведал им: «С первым я встал петухом,
17370 Становище вражье объехал верхом.
На помощь — вершить боевые дела
Огромная грозная рать подошла.
Должно быть, тот самый могучий Ростем,
О ком я уж раньше поведал вам всем,
Узнав, что иранцев постигла беда,
По воле Хосрова примчался сюда».
Воскликнул Камус: «Помышлять о худом
Довольно, о витязь, богатый умом!
Хоть сам Кей-Хосров пусть выходит на бой,
17380 Не должно тебе омрачаться душой.
Всегда у тебя на устах — лишь Ростем!
Пред этим забульцем трепещешь зачем?
Лишь знамя увидит и хватку мою,
Отступит он, страхом объятый в бою.
Рать выстрой, воинственный клич возгласи,
Над полем сражения стяг вознеси!
Когда поведу в наступление рать,
Не должно и вам от меня отставать.
Увидишь, как яро врагов мы разим,
17390 В кровавое море мы степь обратим!»
Пиран позабыл беспокойство и страх,
Душою воспрянул при этих речах;
Отвагою сердце своё укрепив
И в ставку свою боевую вступив,
Доспехи воителям роздал глава,
И всё вспоминал исполина слова.
К хакану в шатёр поспешил он потом,
К земле пред владыкой склонился челом
И молвил: «О царственный, доблестный муж,[596]
17400 Чья мысль — насыщенье для праведных душ!
Путь долгий, большой ты прошёл ради нас,
Труд тяжкий за праздник ты счёл ради нас.
Спеша на призыв Афрасьяба-царя,
На быстрых судах пересёк ты моря.
Ты — рати опора. В решающий миг
Так действуй, как должно потомку владык.
Кимвал водрузить на слона поспеши
И мир завыванием труб оглуши!
Сегодня в сражение двину я рать,
17410 Её середину — тебе возглавлять.
Защитой надёжною будь удальцам,
Главу вознесу я тогда к небесам.
Великий воитель Камус приказал,
Чтоб я на противника первым напал.
Он, тяжкую палицу ввысь занеся,
Священными клятвами долго клялся:
Сегодня, мол, палицей этой сражусь!
Хлынь дождь огнекаменный — не устрашусь!»
[Туранская и иранская рати сходятся на поле битвы]
Знак подал хакан — трубы подняли стон,[597]
17420 Прах вздыбился, словно от сна пробуждён,
Им ясное солнце укрыто от глаз,
Свод неба затрясся, земля затряслась.
Возглавил хакан многомощную рать,
И неба за пылью уже не видать,
Мир — Нила темнее; надвинулась ночь,
Звон, грохот, гуденье — терпеть уж невмочь!
Шагают, трубя, боевые слоны,
Златыми ковчегами отягчены.
И этих слонов, что идут чередой,
17430 Ковчегов, украшенных сплошь бирюзой,
Так много, что меркнет в глазах белый свет;
Никто уж, не знает, он жив или нет.
Пыль к небу несётся, черна и густа,
Затмив ему очи, засыпав уста.[598]
И месяц смутился и сбился с пути.
Хакан середину готов повести:
На правом крыле — многомощный Камус;
В глубь степи обозом отправили груз;
На левом — Пиран, сокрушитель преград
17440 Хуман и бесстрашный воитель Гольбад.
Как только увидел Ростем-великан,
Что войско туранское строит хакан,
Велит он кимвалом бойцов созывать.
Фазаньему оку подобную рать
Построил и молвил: «В бою небосвод,
Кто знает, победу кому ниспошлёт,
Кому из воителей жизненный срок
Пресечь замышляет безжалостный рок.
Меня мой чубарый без отдыха мчал,[599]
17450 С тройной быстротой переходы свершал.
Камнями копыта изранены, он
Насилу ступает, разбит, измождён.
Дам отдых сперва своему скакуну,
А там с супостатами биться начну.
Сегодня ещё продержитесь в бою,
Туранцам явите отвагу свою!»
И вот повелел предводитель трубить
И в бронзовый гонг оглушительно бить.
Гудерзом возглавлена правая рать,
17460 На гору отправлена ратная кладь,
На левом крыле — Фериборза войска,
И кажутся копья стеной тростника.
Тус вывел средину, суров и могуч.
Пыль, ветром гонимая, встала до туч;
Весь мир, ты сказал бы, сокрылся в пыли.
И видеть друг друга бойцы не могли.
Ростем-богатырь на вершину взошёл
И строй неприятельский взором обвёл:
Румийское море в сравнении с ним
17470 Казалось бы взору кружком восковым.
Кешанцев, шугнан и зехрийцев полки —
Другие шеломы, не те кушаки.
Чеганец, китаец, румиец и хинд,
Геханец, соклабец, нахриец и синд —
На разных наречиях,все говорят,
И разные стяги над ними парят;
Престолы из кости слоновой, и взор
Слепит самоцветами каждый убор.
Ты скажешь: то райские кущи в цвету.
17480 На рать разноликую, пёструю ту
С вершины взирал в изумленье Ростем
И вниз он спускался и думал меж тем:
Какое сыграет здесь игрище рок?
К нам милостив будет иль будет жесток?[600]
С тех пор, как в броню я себя заковал,
И года на месте одном не бывал,
Каких только орд не видал на войне!
Грознее доселе не встретилась мне».
Однако Могучий душой не смущён,
17490 К дружине, к вождю не направился он.
Дал знак, чтобы грянул призывно кимвал,
Чтоб Тус-предводитель свой стяг поднимал.
Спустилась к подножию грозная рать,
Готовая копья в крови омывать.
Окончилось к полдню движенье дружин,
Меж них — два фарсанга в просторе равнин.
От копий стемнело вокруг. Темнотой
Окутался солнечный диск золотой.
Гул, клики наездников, ржанье и стон
17500 В горах отдаются, летят в небосклон.
Секиры, крича, седоки занесли —
Сказал бы ты: камни крыла обрели.
Кровь воинам руки по локоть багрит,
И стонет земля под напором копыт.
Трусливый трепещет, мечась и стеня,
Отважному саваном стала броня.
Камус-богатырь в наступленье зовёт:
«Хотя бы преградою встал небосвод —
Смелей заносите мечи, булавы,
17510 Кидайтесь вперёд, словно лютые львы!
Пожертвовать жизнью готов удалец,
Не то — неизбежен бесславный конец».
[Бой Ростема с Ашкбусом]
Воитель Ашкбус перед строем воззвал,[601]
Как будто взгремел перед боем кимвал.
Он витязя ждал из иранских рядов,
Сильнейших бойцов ниспровергнуть готов.
Кричал он: «Эй, храбрые, в честном бою
Кто явит сегодня отвагу свою?
Кто выйдет помериться силой со мной?
17520 Чья кровь здесь прольётся горячей волной?»
Как море, вскипела Роххама душа,
И с кличем ответным навстречу спеша,
Героя кешанского взяв на прицел,
Его осыпает он тучею стрел.
Но всадник воинственный — в латах стальных,
И стрелы, что веянье ветра, для них.
Стал тяжкою палицей биться Роххам,
Борьба затянулась, нет мочи рукам;
Не смог он пробить исполина шелом,
17530 Хоть пылко победы искал над врагом.
Тогда размахнулся Ашкбус булавой,
И мир стал железом, а небо — смолой.
От этого взмаха могучей руки
Роххама шелом разлетелся в куски.
Объятый смятеньем и жизни не рад,
Роххам обессиленный мчится назад.
Разгневан, хотел уже ринуться Тус
Туда, где горой возвышался Ашкбус.
Ростем удержал возглавлявшего рать:
17540 «Роххаму бы только вино попивать![602]
За чашей сопернику спуску не даст,
Меж витязей удалью хвастать горазд —
И что же? Лицом пожелтев, как сандал,
Взять верх над собою Ашкбусу он дал![603]
Держи наготове дружину свою,
Я, пеший, врага испытаю в бою».
Он на руку лук оснащённый надел,
За пояс засунул он несколько стрел
И крикнул: «Эй, муж, вызывавший на бой!
17550 Пришел твой противник. Куда же ты? Стой!»
Кешанец коня придержал, изумясь,
И смех исполина просторы потряс.
Спросил он: «Тебя, злополучный, как звать?
Кто будет над телом твоим горевать?»
Ответил Могучий: «Что имя тебе?
О горькой своей поразмысли судьбе!
Мать смертью твоею меня назвала,[604]
Тебя сокрушить мне звезда предрекла».
Воскликнул кешанец: «Смотри, без коня
17560 Мгновенную примешь ты смерть от меня!»
На это ответ он услышал такой:
«Безумец ты, жадный до крови людской!
Иль пеших не видел, как в битву идут,
Как головы вражьи под камень кладут?
А тигры и барсы в твоей стороне
Сражаются разве верхом на коне?
Победа и пешему мне по плечу,
Я пешим сражаться тебя научу!
Мне пешим сразиться приказывал Тус,
17570 Чтоб отдал коня боевого Ашкбус,
Чтоб спешил я в битве врага своего,
Чтоб все посмеялись над спесью ею
Ведь стоит здесь каждый из пеших стрелков
Трёх сотен подобных тебе седоков!»
Воскликнул Ашкбус: «Где доспехи твои?
Иль шуткой да ложью ведешь ты бои?»
Ростем отвечал: «Видишь стрелы и лук?
Поверь, от моих не спасешься ты рук,
Хоть гордо глядишь, быстроногим кичась!»
17580 Он лук исполинский напряг, и тотчас
Калёной стрелою коня поразил,
Скакун зашатался и рухнул без сил.
Ростем засмеялся и крикнул: «Ну, что ж
Ты слёз над своим драгоценным не льёшь?
Близ милого друга, усядься в тени,
От жаркого боя часок отдохни.
Ты чванился этим ретивым конём, —
Кто ж, если не ты, будет плакать о нём?»
От злобы всем телом Ашкбус задрожал,
17590 Схватился за лук, пожелтев, как сандал,
В Ростема он мечет стрелу за стрелой.
Но молвит Могучий: «Напрасно устать
Придётся, боюсь, этим хищным очам
И чёрному сердцу, и жадным рукам!»
Он мощную руку за пояс продел
И выбрал одну из самшитовых стрел.
Блистал, как вода, наконечник стрелы,
Ссудили ей перья степные орлы.
Рукой по чачийскому луку скользнул,
17600 Упругую кожу к себе потянул,
И правым коленом на землю он стал,
А левую ногу опорой держал.
Сильнее натянута кожа, и тут
Чачийского лука послышался гуд
Когда же зарубка до уха дошла,
Пронзительный звук тетива издала.
Чуть к пальцу приник наконечник стальной.
Уже очутился за вражьей спиной.
Лишь витязь Ашкбуса стрелою пронзил,
17610 Колена пред ним небосвод преклонил.
Рок вымолвил: «Жить!», ангел вымолвил: «Цвесть!»[605]
Мир вымолвил: «Слава!», Бог вымолвил: «Честь!».
Упал бездыханным кешанский дракон,
Как будто на свет он и не был рожден.
Глядят, онемев, изумленья полны,
Воители с той и с другой стороны.
Дивятся Камус и китайский хакан:
Кого не дивил бы такой великан?
Вот поле сраженья покинул Ростем,
17620 Хакан верхового отправил затем,
Извлёк он из тела стрелу, и была
Кровавой по самые перья стрела.
Пред строем бойцов положили её,
И думают все: не стрела, а копьё!
При виде стрелы удивительной той
Хакана состарился дух молодой.
Спросил у Пирана: «О, кто он, скажи,
И как величают героя мужи?
Мне горстью ничтожной представил их ты,
17630 Слабейшими в мире ославил их ты,
И что ж? Их стрела не уступит копью,
Гора содрогнется пред ними в бою!
Нас верить заставил ты лживым речам, —
Иное сегодня предстало очам!»
А тот: «Я не знал средь иранских мужей
Владельца стрелы столь чудовищной: с ней
Ствол дуба, и то бы сравниться не мог.
Кто ведает, что предназначил нам рок!
Лишь Туса и Гива мужами я звал,
17640 Их ратную доблесть и мощь признавал.
Но в битвах не раз, добиваясь побед,
Пред Тусом Хуман омрачал белый свет.
Не знаю, как имя иранцу тому,
И есть ли меж нами соперник ему.
В шатёр возвратиться к себе поспешу.
Об имени том ненавистном спрошу».
[Пиран расспрашивает о Ростеме]
Вернулся, задумчив и бледен лицом,
Расспрашивать стал о воителе том.
Промолвил Пирану Хуман-удалец:
17650 «Бессильным врага не считает мудрец.
Веселье в сердцах у иранских бойцов, —
Ты скажешь, любой гнуть железо готов!
Немолчные клики в их стане звучат
С тех пор, как пришел из Ирана отряд».
И слышит: «К иранцам, не ведаю с кем
Пришло подкрепленье. Коль то не Ростем,
Поверь, не грозит он погибелью нам,
Не ранят мне сердца Горгин и Роххам.
Силач у иранцев единственный — Тус,
17660 Горгин с Фериборзом — не то, что Камус.
К большому сраженью готовьте войска,
Да будет их слава в бою высока!»
Оттуда к Камусу Пиран поспешил,
Меншура, Фертуса шатры посетил
И молвил: «Явили сегодня бойцы —
Кто волка сильней, кто слабее овцы».
Камус отвечает: «В минувшем бою
Стыдом запятнали мы славу свою.
В кровавом сраженье повержен Ашкбус;
14670 Гив ныне ликует, злорадствует Тус!
Теперь поразмыслим, как боль исцелить
И мщения жажду нам как утолить.
Тот пеший воитель мне сердце разбил,
Он воинов наших оставил без сил.
Не сыщешь такого, пройди хоть весь свет,
Средь нас исполину соперника нет.
Чудовищен лук, непомерна стрела,
Мощь львиную сила его превзошла.
Должно быть, систанец воинственный тот,[606]
17680 Что столько тебе причиняет забот,
Иранским бойцам подкрепленье привёл
И пешим на поле сраженья пришёл!»
«О нет, — услыхал он, — Ростем не таков,
Искусней, отважней он всех ездоков».
Сказал проницательный муж боевой,
Томимый загадкою той роковой:
«Систанского витязя ты опиши,
Приметы его и черты опиши:
С оружьем каким в поединок идёт.
17690 Какие с противником речи ведёт.
Поведай про силу, осанку и вид,
И как состязаться мне с ним надлежит.
Коль витязь прибывший — Ростем, то к войне
Сегодня готовиться надобно мне».
Ответил Пиран: «Да минует он нас,
Прибытья ростемова гибельный час!
Муж, статный, как тополь, обличием он[607]
Прекрасен, и полон величием он.
Пред ним не однажды и сам Афрасьяб
17700 В боях отступал, беззащитен и слаб.
Привержен Хосрову, средь грохота сеч,
Он первым заносит отточенный меч.
Поныне им царь Сиавуш не забыт,
За гибель питомца Турану он мстит.
Бесстрашно схватившись один на один,
Свирепого льва сокрушит исполин!
Доспехов его не поднять никому,[608]
Хоть витязей много стремилось к тому.
Коль палицу в битве он бросит, вовек
17710 Не сдвинет ее и чудовище рек.
Сетиров с десяток в стреле; тетива —[609]
Из кожи дублёной могучего льва.
Верь, твердости меньше, чем воск, сохранит
В деснице его богатырской гранит.
Могучий, кольчугу надев пред войной,
Затем облачается в панцирь стальной,
Поверх — одеянье из барсовых кож,
Которому равных нигде не найдёшь.
Та барсова кожа в военные дни
17720 Дороже кольчуги ему и брони.
Ее ни вода, ни огонь не берёт,
В ней, словно на крыльях, летит он вперёд.
Чубарый его — небывалый скакун, —
Ты скажешь: несётся гора Бисотун.
Не молкнет в сраженьях тот яростный конь,
Из камня ногой высекает огонь.
И всё же Ростем не сравнится с тобой,
Твоею победой окончится бой.
Такая осанка и сила, и стать —
17730 Тебе ль победителем в битве не стать?»
Хоть разумом острым Камус наделён,
Охотно внимал предводителю он;
Те речи для слуха приятными счёл,
От них возгордился и сердцем расцвёл.
Пирану Камус отвечает: «Герой,
Будь радостен сердцем и ясен душой!
Все клятвы, какие захочешь ты сам,
Какие давать подобает князьям,
Я ныне готов пред тобой принести,
17740 Чтоб душу твою от унынья спасти.
С коня до победы не сброшу седла,
Всей силой, какую судьба мне дала,
Врагов сокрушу, и вздохнёшь ты легко,
Земля им с игольное станет ушко».
Камуса Пиран славословит, склонясь:
«Правдивейший муж, прозорливейший князь!
В бою торжество обретёшь ты, поверь!
Недолго сражаться осталось теперь».
По стану Пиран неустанно ходил,
17750 И ставку вождя, и шатры посетил;
Такие же речи услышал хакан,
Пред каждым воителем вел их Пиран.
[Иранцы с туранцами сходятся на поле брани]
Лишь в небе заря заалела, и ночь,
Смятеньем объятая, кинулась прочь,
Пришли к властелину Китая в шатёр
Вожди боевые, чей разум остёр,
Известные ратным искусством своим;
Воинственной яростью каждый палим,
Камус, победитель слонов боевых,
17760 Меншур — небосвод меж бойцов верховых,
Шугнан предводитель и Хинда глава,
Герой из Саклаба и Синда глава.
Друг другу поведали думы свои,
Решили: пусть новые, грянут бои!
Вновь руки в крови омывать поклялись,
И, кончив совет, по шатрам разошлись.
Но вот, чернокудрою ночью смущен,[610]
Стал месяц небесный и худ, и согбён,
И солнце победно над ним вознесло
17770 Омытое утренним блеском чело.
Стан каждый поднялся, волненьем объят,
И клики бойцов к небосводу летят.
Промолвил хакан: «Наступать нам пора,
Сегодня уж медлить нельзя, как вчера!
Иль, кроме Пирана, мужей не сыскать,
Достойных вести против недруга рать?
На помощь туранцу из дальних земель
Сошлись мы: победа — единая цель.
Коль медлить мы станем в борьбе удалой,
17780 Позор обретём вместо славы былой.
А если врага бы сломили, тогда б[611]
Нас щедрой рукой одарил Афрасьяб.
Все двинемся разом громадой-горой,
Нагрянем внезапно на вражеский строй!
Здесь собраны рати десятка держав,
Не время теперь для пиров и забав».
Хакана мужи окружили потом,
Все витязи просят его об одном:
«Сегодня воителей ты возглавляй,
17790 Прими под начало Туран и Китай!
Пусть битву твоя направляет рука,
Чтоб ливень мечей лили тучи-войска».
Дружине иранской великий Ростем
Такие слова говорил, между тем:
«В бой смертный пора! Среди наших дружин
Убитых немного — на сотни один.
Забудьте тревогу, не должно тужить!
Без чести и славы нам незачем жить.
Лишь тело Ашкбуса земля приняла,
17800 Умчались туранцы, черны, как смола.
Изрезав чело бороздами морщин,
Все яростно риньтесь вперёд, как один!
Я Рехша теперь своего подковал,
От крови зардеет мой меч, словно лал.
В бой! Новая ныне восходит заря!
Мир будет во власти Хосрова-царя!
Смелее вперёд, удалые бойцы!
И серьги достанутся вам, и венцы,
Тончайшие ткани — Кабула дары,
17810 И злато в мошнах и Забула дары».
Все славят Могучего наперебой:
«Да будет венец неразлучен с тобой!»
Спешит облачиться в доспехи герой,
Готовый стремительно ринуться в бой.
Оделся в кольчугу и панцирь, затем
И барсову кожу накинул Ростем.
Надвинул из стали китайской шелом,
И недруга смерть уж коснулась крылом.
Так волей Создателя, в бой снаряжен,
17820 На Рехша вскочил он, могучий, как слон.
Помчался, весь мир повергая во тьму,
И небо дивилось герою тому.
[Битва Камуса с Алвой]
Литавры неистовый подняли шум —
И времени нет для сомнений и дум.
Колеблются скалы, равнина дрожит,
Земля застонала от конских копыт.
На правом крыле — именитый Камус,
Слоны позади, дальше — воинский груз.
На левом — воитель из Хинда с полком,
17830 Закованный в латы, с румийским клинком.
Хакан середину дружины ведёт,
От пыли густой потемнел небосвод.[612]
Пред строем иранцев под тяжестью лат
Шёл справа Гудерз, чей родитель Гошвад,
А левая часть Фериборзу дана,
Он светит, как солнце в созвездье Овна,
Тус, отпрыск Новзера, возглавил войска,
Труба заревела, грозна и громка.
И клики со всех раздаются сторон
17840 Такие, что мог бы оглохнуть и слон.
Уж пламя вставало из сердца волны...
И в снах не видали подобной войны!
И первым, от ярости пеня уста,
Туда, где легла меж войсками черта,
Помчался Камус, многомощен, суров,
Владетель кимвала, дружин и слонов.
Огромною палицей вооружён,
Вскричал полководец, как бешеный слон:
«Где пеший воинственный тот исполин,
17850 Соперника звавший средь наших дружин?
Пусть выйдет на битву стрелок удалой!
Покончу я с луком его и стрелой».
Но Гив и Роххам, и воинственный Тус
Все знали, как грозен в сраженьях Камус.
Недвижны они, на воинственный зов
Не вышел никто из иранских бойцов.
Сражаться невмочь с великаном таким,
Он тигр, а воители — лани пред ним.
Во гневе, Камуса услышав слова,
17860 Свой меч обнажил лишь забулец Алва.
Вослед за Ростемом скакал он с копьём,
В боях неразлучный с великим вождём.
Учился он долго искусству езды;
Немалые также затратил труды,
Учась у Ростема врагов побеждать,
Сражаться булатом и стрелы метать.
Мудрец говорил в стародавние дни —[613]
Его поучение в сердце храни:
От блеска своих совершенств не хмелей,
17870 Страшись обольщаться отвагой своей.
Возможно ль родник против моря вести?
Безумной затею такую сочти!
Как вздумал не знающий страха Алва
Напасть на Камуса, кешанского льва, —
Вкруг поля воители встали стеной.
Помчался Камус будто хищник степной,
Копьём он Алву приподнял над седлом
И сбросил, о землю ударив челом;
Наехав, так яростно тело топтал,
17880 Что прах стал от крови краснее чем лал.
[Поединок Ростема с Камусом]
Могучий утратой Алвы разъярён,
За длинный аркан свой хватается он, —
Когда выходил против недруга в бой,
Лишь петлю и палицу брал он с собой...
Взревел, точно слон, исполинов глава,
При нём и аркан, и его булава.
Воскликнул Камус: «Не кичись, удалец,
Сей нитью, в которой десятки колец!»
Ответ был: «С рычаньем воинственный лев
17890 На жертву кидается, рассвирепев!
В бой первым ты ринулся, злобой горя,
Убил ты иранского богатыря.
Ты нитью зовёшь мой аркан: погоди ж,
Ты мёртвую хватку его ощутишь!
Недаром судьбина сюда привела:
Тебя здесь, кешанец, могила ждала!»
Камус вороного хлестнул, разозлён.
Противник с арканом страшнее, чем слон.
Взлетел над Ростемом блистающий меч,
17900 Готовый главу исполину отсечь,
Но шею задеть лишь успел он коню,
Рассекши на нем боевую броню.
Остался стремительный Рехш невредим.
Ростем замахнулся арканом своим,
Метнул, и петлею Камуса настиг;
Он Рехша-громаду погнал в тот же миг.
И слон полетел, обратившись в орла.
Ростема нога на аркан налегла,
Витками себя обмотать он спешит.
17910 Камус, что есть мочи, коня горячит,
Всем телом налёгши, он рвётся вперёд,
Надеясь, что путы свои разорвёт.
В беспамятство впал, а петли не порвал
Могучий тогда скакуна удержал,
Напрягши поводья, мгновенно совлёк
Кешанца с седла, повалил на песок,
Пленённому руки арканом связал
И молвил: «Отныне безвреден ты стал!
Заклятья свои позабудь! Отдаю
17920 Злым дивам нечистую душу твою».
И, пеший, доставил он в стан силача,
Под мышкою, в путах его волоча.
На землю швырнул и воскликнул:
«Итак, Повержен опасный и мстительный враг!
Сей мир переменчивый смертному шлёт
То горечь паденья, то радости взлёт.
Сегодня ликуешь, а завтра — в тоске,
Тот в небе главой, тот главою в песке.
Смотрите, пред вами могучий герой,
17930 Вступавший со львами свирепыми в бой,
Ирану грозил он мечом и огнём,
Хотел, чтобы хищники рыскали в нём,
Клялся города и селения сжечь,
Кабул и Забул разоренью обречь,
Покоя, твердил, до тех пор не найдёт
Доколе сын Заля Ростем не падёт...
Но прах злополучному станет венцом,
И саваном станут броня и шелом!
Вольны вы теперь супостата казнить,
17940 Камусовой жизни оборвана нить!»
Врага пред вождями поверг он во прах.
Спешат к исполину с мечами в руках
Иранцы, и вот он изрублен, убит,
И кровь обагрила песок и гранит.
Таков уж обычай небес и времён:[614]
Тот — счастлив, тот — горестью обременён.
Немало нам бедствий сносить суждено,
И доблестью их отвратить не дано.
О смертный, средь шума мирской суеты
17950 Тщеславною думой преследуем ты,
Отвагой своей обольщённый, ты слеп, —
Увы! — не уйдешь от десницы судеб!
Добру будь привержен, противься ты злу,
Ведущему нас воздавая хвалу...
Здесь сказ о Камусе кончается: он,
Всем смертью грозивший, был сам умерщвлён.
Начну я теперь о хакане рассказ,[615]
[32472] 17958 О мести, о битвах в Туране рассказ.
ПРИЛОЖЕНИЯ
КОММЕНТАРИИ
При комментировании второго тома «Шахнаме» остались в силе принципы, положенные в основу комментариев к уже вышедшему первому тому: это — прежде всего комментарий к оригиналу поэмы Фирдоуси, а не только переводу. Таким образом, комментарий закономерно появляется иногда там, где в переводе, казалось бы, все ясно. Когда в комментарии отмечаются неточности перевода, это не указание на «ошибки» переводчика, а стремление донести до читателя то или иное место оригинала во всех деталях, что не всегда позволяет поэтическая форма перевода. Равным образом нередкие случаи перестановки стихов оригинала или их опущение, оговариваемые в комментарии, не должны рассматриваться как произвол переводчика, а являются либо результатом критического отношения к тексту Вуллерса — Нафиси, либо вызваны особенностями строя русского языка. При работе над данным томом, кроме основного текста Вуллерса, использовалась также старейшая Лондонская рукопись поэмы (см. том I — Вводный очерк.), при спорадическом обращении к другим оригиналам, в частности к вариантам Парижского издания (сокращенно.— Пар. изд.— имеется в виду знаменитое издание J. Моhl’а, см. том I, стр. 477) и Калькуттского издания (сокр.— Кальк. изд., Turner Масаn’а, см. том I.). В отношении транскрипции, условных сокращений и других моментов оформления см. том I. Нумерация стихов перевода дается в томе II заново, т. е. с первого стиха. В квадратных скобках при первом и последнем стихах перевода даны цифры, отражающие суммарное (по I и II томам) количество переведенных строк («полу бейтов») поэмы.Примечания
1
1—2962 [Сказ о Сохрабе] — в тексте Вуллерса — Нафиси просто «Сохраб».Некоторые рукописи, в том числе Лондонская, дают «Сказание о Ростеме и Сохрабе». В большинстве переводов, в том числе и в первом русском переводе В. А. Жуковского, именуется «Ростем и Сохраб». Несомненно, что этот развернутый эпизод «Ростемиады», законченный и с большим мастерством и внутренней силой оформленный Фирдоуси, принадлежит к числу наиболее известных и прославленных в литературах почти всех народов мира. Он пользуется особой популярностью и в родной иранской среде. В этом смысле из эпизодов огромной поэмы с ним может, бесспорно, соперничать лишь сказание о восстании кузнеца Каве. В поэме Фирдоуси «Сказание о Ростеме и Сохрабе» — только эпизод «Ростемиады». В эпосе иранских народов известен цикл сказаний о Сохрабе, его сыне (Барзу) и внуке (Шахриаре), оставшихся вне поэмы Фирдоуси. Мотив смерти неузнанного сына от руки неопознанного отца известен преданиям почти всех народов мира. Нет оснований, да и просто необходимости, объяснять аналогичные сюжеты исключительно «влиянием» — заимствованием из иранского эпоса вообще, из «Шахнаме» Фирдоуси в частности, но, с другой стороны, многие (народные в своей основе) предания в процессе живого общения переплетались, наслаивались друг на друга и, как правило, подчинялись основному — национальному ядру эпоса, арменизировались, тюркизировались и т. п. Наконец, не исключен, а вполне закономерен, и факт прямого литературного влияния. Важно отметить, что сказание о Сохрабе не входило в состав основного источника версификации Фирдоуси — «Мансуровского» (точнее: «Абу-мансуровского») прозаического «Шахнаме» (см. том I, стр. 473) и было внесено автором из другого источника. Фирдоуси органически сливает привнесенный эпизод с общей линией повествования, делает его даже известной кульминацией всего «Ростемовского цикла».(обратно)
2
1-28 Знаменитое лирическое «отступление» Фирдоуси. Иногда оформляется подзаголовком «Начало сказания о Сохрабе». (обратно)3
2 Ростем — иранский богатырь (см. прим. 7902—7903 в томе I). Сохраб — сын Ростема и Тахмине. Имя Сохраб (Сухраб) носили и многие другие исторические и эпические персонажи, в том числе и в поэме Фирдоуси. Само имя Сохраб— составное: из suhr, surh (др. перс, thuhra) красный и аЬ — сияние, блеск. Оно означает примерно: «Обладающий красным блеском» (как вино, рубин и т. п.), т. е. вариант общего значения «прекрасный». (обратно)4
5 Невызревший плод — в подлиннике торондж — переводившееся иногда как «апельсин», «померанец» и другие из семейства цитрусовых, что ближе к оригиналу. (обратно)5
14 Мысль о непостижимости закона смерти с большой глубиной и силой выражена многими мыслителями и поэтами Ирана, близкими к эпохе создания «Шахнаме». Так, в одном четверостишии Абу-Али-Сина (Авиценны) находим горестное признание, что все загадки мироздания раскрылись перед его пытливым умом, «кроме тайны смерти» (Хäр бäнд гошаде шод мäгäр бäнд-е äджäл). Четверостишие это приписывали Хайяму. Как «общее место», ставшее просто традиционным выражением, эта мысль встречается у многих позднейших поэтов Восточного Средневековья. (обратно)6
26-36 Здесь в десяти строках перевода отражены восемь бейтов оригинала по тексту Вуллерса. Переводчик опустил в общей сложности шесть строк (три бейта), по существу варьирующих кое-что из сказанного выше. На наш взгляд, весь конец носит следы интерполяции (ср. след. прим.). (обратно)7
34 Мысль о вечности доброго имени, добрых дел, разумеется, характерна для автора, что не раз уже было нами отмечено. В основу перевода данного бейта положена Лондонская рукопись. Но в оригинале Вуллерса вместо «благих деяний» стоит слово «Ислам», что подтверждает высказанную нами мысль о следах мусульманской обработки (интерполяции). (обратно)8
37-39 Поэт ссылается на «слова дехкана» (зе гофтар-е дехкан), возможно содержащиеся в какой-то книге, но эта книга — не Мансуровское «Шахнаме» — основной источник версификации Фирдоуси (см. Вводную статью, том I.). (обратно)9
50 Даритель венцов — характерный для Ростема эпитет подлинника тадж-бäхш, т. е. венчающий на царство. (обратно)10
83-86 Эти четыре строки введены переводчиком из вариантов Калькуттского издания поэмы (Turner Масап). Ониисключены из основного текста Вуллерса — Нафиси как «явная интерполяция». В то же время они уточняют развитие сюжета. (обратно)11
92 Семенган — древний город в плодородной долине р. Хульм (в верховьях Аму-Дарьи). Название засвидетельствовано китайским путешественником VII в. н. э. Сюань-Цаном (Хэлусиминь цзянь) и сохранялось до XV в. Семенган — некогда важный стратегический и торговый пункт на путях в Индию. По указанию В. В. Бартольда («Иран», стр. 15), его местоположение совпадало с современной крепостью Хейбак (близ города Баглана в горах Гиндукуш). (обратно)12
96 Барсова шкура — в тексте обычное «бебр-е бейян». Так в эпосе назывался панцирь Ростема. (обратно)13
139-140 Терпенье, как основная практическая добродетель человека неизменно рекомендуется и книжно-религиозной (традиционно зороастрийской и мусульманской), и народной мудростью (ср. такие популярные арабские изречения-пословицы, как: «терпение — ключ радости», «поспешность — от шайтана» и т. п.). Второй стих представляется одним из вариантов народной иранской поговорки: «Сладким языком и змею из норы вытащишь». (обратно)14
157 Здесь в рукописях поэмы много несущественных вариантов с перестановкой бейтов. В переводе три бейта оригинала (указанные стихи) даны вольно — по общему смыслу. (обратно)15
181 Техмине — женское имя, пожалуй, уникальное. От иранского корня tahm, tam, taxm — крепкий, мощный (ср. Техемтен — эпитет Ростема). Дочь царя Семенгана, жена Ростема, мать Сохраба. (обратно)16
204 В подлиннике здесь специфичный образ — нередкий в классической и народной поэзии: «... кусала (зубами) губы». Кусать губы, руку, палец — выражение не только скорби, боли, тоски, но и досады, изумления. (обратно)17
207-208 В оригинале дословно; «Я твоя теперь — если ты захочешь [иметь] меня. Не увидит меня [никогда] ни птица [в воздухе] ни рыба [в воде]» — тоже традиционный образ. (обратно)18
237 Здесь переводчиком — не без основания — пропущен бейт оригинала (кстати отсутствующий в Кальк. изд.): «Когда лучезарное солнце с высокого небосвода хотело набросить (черно-) мускусный аркан...», что логически не увязывается с последующим изложением. В старом переводе С. Соколова дано иное толкование пропущенного бейта: «Когда ж на высь небес блистательное солнце Взошло, отбросил он [Ростем] из мускуса аркан [черные косы возлюбленной]». Это более обосновано логически, но грамматически сомнительно. (обратно)19
247 Сам — дед Ростема, богатырь Сам-Нериман (см. прим. 4537 — 4538 в томе I). (обратно)20
266 Здесь пропущен бейт, имеющийся в тексте Вуллерса, но явно дублирующий уже сказанное. (обратно)21
306 Афрасьяб — Афрасиаб — владыка Турана (см. прим. 8829 в томе I). (обратно)22
323-326 Из перечисленных героев поэмы многие уже встречались в томе I нашего издания: шах Ирана Кавус — см. прим. 11004, шах Ирана Новзер — 8668—8669, его сыновья Тус — 9181 и Гостехем — 9181, иранские витязи Бехрам — 12140 и Горгин — 12634; Гудерз — лишь упоминавшийся в томе I, на страницах данного тома часто играет активную роль. Впереди описание его единоборства с Пираном — одна из замечательных страниц поэмы. Гудерз (Gotarzes) — по эпической генеалогии потомок кузнеца Каве (см. прим. 1629 в томе I), родоначальник многочисленной семьи («Шахнаме» и предания говорят о семидесяти и более сыновьях Гудерза, павших в боях с туранцами). Уже были названы его сыновья: Шейдуш, Нестух, Бехрам, Роххам, Ферхад, Хеджир, Ноузад. Дочь его — Шехр-бану была женой Ростема, а Гив, наиболее значительный из сыновей, был женат на дочери Ростема от той же Шехр-бану, т. е. на своей племяннице — Бану-Гошесп (обычные в зороастрийской среде браки между близкими — кровными родственниками). Активный борец с Тураном, близкий к новому владыке Ирана Кей-Хосрову, Гив представляется одной из основных фигур в сонме богатырей Ирана — сподвижников величайшего из них — Ростема. Гив часто встречается у пехлевийских и арабоязычных авторов, в том числе в сонме «бессмертных» из окружения Саошианта — грядущего в веках «спасителя мира» зороастризма. В «Шахнаме» Гив — отец Бижена, героя известного романтического сказания «Бижен и Мениже». (обратно)23
375 Кит — в подлиннике гав махи. По-видимому, речь идет о космогонической исполинской рыбе, плавающей в безмерном океане и несущей быка, который, в свою очередь, поддерживает землю. (обратно)24
412 Примерно так и в подлиннике: ке афгäнд Сохраб кäшти бäр аб. Нет необходимости видеть в этом образе реальное отражение похода на судах (скажем, для переправы через Джейхун, т. е. Аму-Дарью). По-видимому, здесь просто выражение готовности к походу. Ведь дальше о судах и реке нет и помину. (обратно)25
427 Барман и Хуман — туранские витязи Барман — брат знаменитого Пирана. У арабоязычных авторов иногда именуется Бехрамом. Хуман — сын Висе (см. прим. 8825—8827 в томе I), сражавшийся с иранцами — Тусом и Биженом. Интересно отметить, что имя туранца Хумана может быть сопоставлено с названием обожествленного хмельного сока иранской религии Хаома. (обратно)26
488 Хеджир — хäджир (форма в изв. степени традиционная, засвидетельствована, в частности в «Ферхенге Джехангири»). Этимологически правильно: Ходжир (авест.— Hucithra, пехл.— Hucihr) со значением, примерно, «обладатель прекрасного облика». Сын Гудерза возглавлял оборону Белой Крепости при Гождехеме. (обратно)27
490-491 Гождехем (этимологически более правильно Геждехем). В «Шахнаме» — правитель пограничной с Тураном области и города-цитадели Белая Крепость, отец Фируза и героической Гордаферид... У некоторых авторов — князь из рода Гивеган или сын Гивегана. Формально эти два стиха не опираются на текст Вуллерса. Там в соответствующем бейте говорится о Гостехеме — малолетнем сыне Гождехема, но с противоречием именования Гордаферид (см. ниже) — дочерью последнего (в примечании в вариантах есть правильное «сестра». Поскольку дальше Гостехем не появляется в Сказании — было бы непонятно его сохранение в переводе, где соответственно введен связанный с контекстом Гождехем. Во всяком случае точность текста Вуллерса здесь под сомнением. (обратно)28
503 Эпическая традиция опроса противника и самовосхваления-устрашения перед началом боя. (обратно)29
513-516 Здесь в переводе допущена перестановка смежных бейтов. (обратно)30
543 Гордаферид — правильнее Гордафрид, дочь Гождехема, иранская героиня и один из пленительных женских образов «Шахнаме». Имя Гордаферид — составное из gurd (герой) и afriti (благословенная). (обратно)31
566 Китайский шелом — в оригинале торг-е чини (в вариантах — руми). Таким образом, туранец Сохраб надевает китайский шлем, а иранка Гордаферид — румийский. Жители Средней Азии (туранцы) географически ближе к Китаю, чем персы Запада (иранцы), которые ближе к Руму. Но едва ли боевое одеяние героев здесь — результат особой бытовой точности автора (в других случаях туранцы носят румийские шлемы, иранцы — китайские и т. д.). Скорее это «счастливая» случайность. (обратно)32
580 В подлиннике дословно «ее (Гордаферид) скакун поднялся над высоким облаком». (обратно)33
585 В подлиннике: «подобно Азер-Гошеспу [гению огня и молнии]». (обратно)34
592 Здесь, конечно, известные термины игры в поло: мяч и клюшка (Гуй-о чоуган). (обратно)35
680 В оригинале дословно: «Когда вращающееся небо похитит твой головной убор-венец» (идиома). (обратно)36
731 Здесь пропущен сомнительный бейт: чо аваз-е у рä'д-е горрäнде нист чо базуйе у тиг-е боррäнде нист, т.е. «гремящий гром не таков, как его голос [клич], секущий меч не таков, как его рука». (Кстати этот бейт отсутствует в Калькуттском издании.) (обратно)37
759-762 В переводе допущена перестановка двух смежных бейтов. (обратно)38
803-862 Здесь в издании Вуллерса—Нафиси оговаривается пропуск 54 бейтов Калькуттского издания, как «явной интерполяции». В нашем переводе из этих бейтов использованы 30, включенных в общий текст, как естественное — по мнению переводчика — развитие сюжета. Действительно, стих 802 («О горе, за тучами скрылась луна») без последующего дополнения как бы оставляет эпизод незавершённым. С другой стороны, отвергнутые Вуллерсом бейты — сомнительны, по меньшей мере. Но без них остается впечатление лакуны. В виду изложенного переведённые бейты включены в общую нумерацию. (обратно)39
906 Здесь Бехрам — иранское название планеты Марс, соответствующее арабскому — Миррих (см. прим. 6115 в томе I). Так в старом переводе С. Соколова и сказано: «От твоего меча сожмется даже Марс». В основе новоперсидского имени Бехрам — авест. Verethragna — гений победы. (обратно)40
907 В оригинале: чо гäрд-е пей-е рäхш-е то нил нист — т. е. «нил не бывает подобным праху (поднятому от) ноги Рехша твоего». Но слово нил имеет два смысла: это и индиго, и название реки Нил (руд-е нил). С какой же точки зрения характеризуется «пыль, поднятая на бегу Рехшем»? Говорит ли поэт о том,что она темная, как краска индиго, или сильная, как река Нил?Так или иначе перевод отражает двойственный по существу образ подлинника (обычный у поэтов классиков). (обратно)41
963 В подлиннике «из благородных» (азадеган). Имеются в виду благородные (в сословном смысле) иранцы — «азадан» (= азаты), т. е. военная землевладельческая каста Сасанидского Ирана. (обратно)42
986 Напомним, что Заль-Дестан, владетельный князь Систана-Забула, уже при жизни своей (как это было с Феридуном и Менучехром — см. в томе I) предоставляет фактическую власть сыну своему Ростему, но, естественно, сохраняет положение главы рода. (обратно)43
1023-1024 Здесь Дестан понимается как имя Заля. В подлиннике: бе мей дäст бордäнд о мäстан шодäнд зе йад-е сепäхбäд бе дестан шодäнд, — что в переводе С. Соколова дано как: «Так, взявшись за вино,они беспечно пили И к песням перешли от мыслей о царе. Здесь дäстан понимается как сказ, былина, т. е. дастан (обратно)44
1054 Зеваре — сводный брат Ростема (см. прим. 14193 в томе I). (обратно)45
1068 В оригинале: «Сначала он [Кавус] закричал на Гива Потом оба глаза омыл от стыда», т. е. на Гива еще кричать можно, но на Ростема — нельзя! (обратно)46
1093-1094 Здесь Ростем перечисляет свои главные подвиги (см. примечания к тому I): Сегсар — 6253, Мазендеран — 5235, Рум — 413, Мыср — 13044, Хамаверан — 13063). Упомянут и Чин-Китай, но подвиги Ростема в Китае — не прошлое, а дело будущего (см. «Сказ о Ростеме и хакане Чина» в следующем томе). (обратно)47
1127 Кобад — Кей-Кобад — владыка Ирана (см. прим. в томе I 10522 — 10523). (обратно)48
1162 См. в томе I эпизод пленения Кавуса демонами Мазендерана. (обратно)49
1219 В подлиннике даже более резко: магз нист — «нет ума» (букв, мозга). (обратно)50
1280 Под ущербной луной мы обычно понимаем луну, уменьшающуюся после полнолуния, узкий серп в последней четверти. В оригинале говорится о «новой луне», т. е. о серпе, появляющемся после новолуния. Таким образом, «ущербная луна» перевода и «мах-е ноу» подлинника диаметрально противоположны и, в то же время, дают по существу один и тот же образ — узкого серпа луны, как символа печали, стеснения сердца, ущербности (независимо от фазы). (обратно)51
1290 Этим выступлением Ростема повествование возвращается в законное русло. Покорность суверену — обязанность подданного, его долг и ценимая добродетель феодала. На этот путь повиновения возвращает своего героя автор. Но Ростем покоряется суверену во имя защиты родины и своего народа. Так Фирдоуси вносит патриотические идеи в традиционное сложившееся сказание. (обратно)52
1131-1132 Этот бейт — в тексте Вуллерса стоит после стиха 1316. Переводчик, перенося бейт, следовал Калькуттскому изданию текста (отмеченного в вариантах Вуллерса). Отметим, что старейшая Лондонская рукопись, не использованная, как известно, Вуллерсом, дает этот бейт выше. (обратно)53
1381 Жендерезм — или (дальше) просто Женд — туранский витязь брат Техмине (матери Сохраба). Имя составлено из слов: рäзм — бой и жäнде — огромный, и означает примерно «страшный в бою». (обратно)54
1383 В подлиннике: «был он сыном шаха Семенганской земли». (обратно)55
1390 Последние двенадцать стихов (шесть бейтов подлинника) входят в основной текст Вуллерса, но в Калькуттском издании отмечены звёздочкой как сомнительные. Интересно сопоставить с отмеченными выше строками 83—86 и соответствующим примечанием. (обратно)56
1446 Дословно: «Душа моя еще не пресытилась пиром» — нäйайäд хäми сир джанäм зе бäзм»—. (обратно)57
1477-1478 В оригинале: Вуллерса «Когда солнце подняло (свой) золотой щит, судьба подняла голову из небосвода». Перевод дан по вариантам, где вместо зäмане — судьба стоит зäбане — язык (пламени). (обратно)58
1480 Дословно: «Сохраб сел на тёмно-серого, цвета индиго коня» —джäрмейе нильрäнг—. (обратно)59
1537-1540 Здесь в переводе допущена перестановка бейтов. (обратно)60
1545-1548 Тоже перестановка бейтов. (обратно)61
1552 Стяг Каве — см. прим. 1770 в томе I. (обратно)62
1574 По оригиналу: «... из Чина (Китая) один доброжелатель недавно явился к шаху Турана и Чина. Можно отметить, что Чин — обычно в сочетании с Тураном противопоставляется Ирану. (обратно)63
1599 Гив по преданию был мужем Бану-Гошесп (бану-Гошасп). — дочери Ростема от Шехр-бану-Ирем. (обратно)64
1621 Гораз—большею частью Горазе, витязь Ирана (см.прим. 12753—12754 в томе I). Но, возможно, Гораз и Горазе — это разные лица. (обратно)65
1722 Семьдесят шесть сыновей Гудерза. Число сыновей Гудерза варьируется как у Фирдоуси, так и в других источниках. (обратно)66
1725 Шейдуш — сын Гудерза (см. прим. 3743 в томе I). (обратно)67
1765 Здесь допущена перестановка бейтов. (обратно)68
1812 Дословно: «[Приказал], чтобы всадники-рыцари нахмурили брови» — сäваран бäруха пор äз чин конäнд — (бäру старая форма äбру —«бровь»). (обратно)69
1824 В оригинале: «повязал свой стан царским (кейани) поясом». (обратно)70
1849-1850 В тексте дословно: «Земля сухая и холодная, воздух — нежный и тёплый». Возможно и толкование этой строки: «Воздух-то [которым ты дышишь, живешь]—горяч и приятен, а вот земля, которая скроет тебя, убитого мною, холодная и сухая». Здесь одна строка оригинала выражена двумя — перевода. (обратно)71
1878 Здесь в тексте Вуллерса следует подзаголовок, отнесенный переводчиком на один бейт ниже. (обратно)72
1901-1908 Лирическое отступление Фирдоуси. (обратно)73
1905 В оригинале: «Будь то рыба в море (реке), будь то онагр в степи». (обратно)74
1911 Белый Див — владыка дивов Мазендерана (см. прим. 12029 в томе I). (обратно)75
1941 Предшествующий у Вуллерса этому стиху бейт опущен в переводе, как явно сомнительный. (обратно)76
1977-1978 В оригинале этим двум стихам соответствует бейт Калькуттского издания: «Завтра на рассвете мы продолжим бой. Посмотрим, кого же будет оплакивать войско». В основном тексте имеется вариант: бедин дäшт хäм дар о хäм менбäр äст ке роушäн джäхан зир-е тиг äндäрäст, что в переводе С. Соколова, например, звучит: «Иль виселица здесь, иль трон на поле будет: Ведь этот светлый мир покорствует мечу». (обратно)77
1980 Этому восклицанию: «хвала!» в оригинале соответствует: то хäргäз мäмир, т. е. «никогда не умирай». (обратно)78
1991 Вместо 12 стихов оригинала (6 бейтов) в переводе — 10 стихов. (обратно)79
2009 В переводе пропущен один бейт текста Вуллерса: «Со всех сторон поднял прах боя Многих мужей из нашего стана убил А после этого (во зан пäс...) скакуна повернул...» и т. д. (стих 2009). Казалось бы противоречие: Ростем убил многих, и тут же Сохраб спрашивает: «Так в нашей дружине из витязей славных никто не убит?» Думается, что можно согласовать эти бейты, допустив, что Ростем поразил многих рядовых бойцов, но никто из славных витязей Турана не погиб от его руки. (обратно)80
2047 В древности бой начинали с вызова и единоборства (ср. поединок Давида и Голиафа в Библии, Пересвета с богатырем-татарином в «Сказаниях о Куликовской битве» и многие другие). В единоборство двух витязей обычай не позволял вмешаться другим бойцам — это было делом феодальной (и даже античной) доблести, законом чести. (обратно)81
2131 Джемшид — царь древней династии пишдадидов (см. прим. 815 в томе I); Тахмурес — третий царь той же династии (см. прим. 715 в томе I). (обратно)82
2144 После этого бейта в основном тексте Вуллерса следует заголовок, перенесенный переводчиком ниже. Пять бейтов, идущих у Вуллерса после заголовка, отражены в переводе, с изменением последовательности: 2147, 48, 49, 50, 45, 46, 51, 52, 53, 54. (обратно)83
2180 В оригинале бой (рäзм) противопоставлен пиру (бäзм), т. е. занятию мирному. (обратно)84
2231-2232 Здесь допущена перестановка и пропуск повторяющегося ниже бейта. (обратно)85
2242 Выпущен повторяющийся бейт. (обратно)86
2256 Здесь переводчик следует варианту Парижского издания, данному Вуллерсом в примечании. В тексте Вуллерса так: «Юный храбрец к речи старца Склонился, но не были эти слова впечатляющими», а в Парижском издании в конце бейта
т. е. «эти слова были впечатляющими».
(обратно)
87
2275 «Властителю» в оригинале соответствует «шахриар», т. е. государь. Но кто он, этот «властитель»-«государь»? Может быть царствующий (в Туране!) Афрасиаб, или под «государем» разумеется вообще какой-то общеизвестный венценосный мудрец? (обратно)88
2295-2314 Есть основание считать эти десять бейтов оригинала позднейшей вставкой. Их, например, нет в старейшей Лондонской рукописи поэмы, как и в некоторых других. (обратно)89
2349-2350 Эти стихи в подлиннике следуют за лирическим отступлением (стихи 2351—2354). В переводе они переставлены. (обратно)90
2442 Здесь, как и вообще в большей части случаев, туранцы именуются «тюрками» (см. прим. 2908 в томе I и Вводную статью). (обратно)91
2445—2450 Здесь в переводе допущена перестановка бейтов оригинала. (обратно)92
2585—2586 Этим стихам в оригинале соответствует следующий, не вполне ясный бейт: Конäд пäст Ростäм бениру тора хелак авäрäд би гäман мäрмäра — (с отвергнутым Вуллерсом вариантом Пар. изд.: шäвäд пошт[е] Ростäм... и далее сходно с Кальк. изд.). Полагаем,что наиболее близкий перевод бейта был бы таков: «Ростем силою [своей и обретенного сына] унизит тебя [как мою главную опору, а потом] приведет к гибели, без сомнения, [и] меня». Только так представлялось бы нам возможным осмыслить это противопоставление: «тебя» и «меня». Но перевод основан на переосмыслении варианта — с чтением конца бениру тара, т. е. дословно «Спина Ростема станет сильнее!», что подкрепляется и Лондонской рукописью. (обратно)93
2609—2610 Слову Анчар в оригинале соответствует термин «ханзаль».Это известное на Востоке растение с небольшими арбузоподобными плодами (колоквинт — cucumis colocynthus), горькими, но не смертоносными. Дословный перевод бейта: «Сказал ему [Ростему]: Злой нрав государя — это дерево хäнзäл. Оно всегда с грузом плодов». (обратно)94
2677 Заль-Зер — отец Ростема (см. прим. 4708—4709 в томе I). (обратно)95
2751 Сын Сама седой. — В оригинале просто: «Дестан, сын Сама». (обратно)96
2789 К Кейвану тот плач непрестанный вставал. — В оригинале Фäганäм зе эйван бе Кейван рäсид — «Вопли ее от эйвана (дворца) достигали Кейвана (планеты Сатурн)» — т. е. до последней сферы неба (см. прим. 1929 в томе I). (обратно)97
2817—2818 В подлиннике оригинальное сравнение: йäки дäхме кäрдäм чо сомм-е сотур, т. е. он соорудил для него гробницу, как «копыто коня» (прочную?). (обратно)98
2840—2852 Здесь в переводе допущена перестановка бейтов. (обратно)99
2942 Синий цвет, наряду с белым, жёлтым и чёрным, на Востоке — цвет траура. (обратно)100
2947 В оригинале: «Так сказал доброречивый (нику сохон) Бехрам». И дальше следует до стиха 2958 включительно дидактическое отступление — как бы цитата упомянутого Бехрама. Бехрам,— вероятно, имя одного из мобедов — знатоков преданий о старине. Рассказ или, книга Бехрама, до нас не дошедшая, была основным источником этого сказания, как известно, не включенного в Мансуровское «Шахнаме». Кроме Бехрама, наряду с многочисленными безличными «мобедами» и «дехканами» Фирдоуси на страницах своей поэмы упоминает еще четыре имени сказителей (авторов книг?). (обратно)101
2957 Здесь в переводе пропущен один бейт, явно нарушающий единство отрывка и к тому же сомнительный. (обратно)102
2959—2960 Эти завершающие строки сказа дословно переводятся так: «От этого сказания мы отвратили лицо Занялись деяниями Сиавуша». (обратно)103
2961—2962 Последний в издании Вуллерса бейт, который точно повторяет второй бейт (стихи 3—4 перевода), открывающий сказ о Сохрабе (кольцевое обрамление). Если и не все, то почти все рукописи поэмы дают этот бейт только в начале, но не повторяют его дважды. В нашем переводе, как было указано выше, изменен порядок стихов внутри бейта 2959—2960; благодаря этой перестановке последние четыре стиха естественно связываются между собою. Если бы такой перестановки переводчик не сделал, но точно следовал изданию Вуллерса, то повторный бейт служил бы не «кольцевым обрамлением», а просто повис бы в воздухе, не связанный ни логически, ни сюжетно, ни синтаксически с предшествующими и последующими стихами. На наш взгляд, этот бейт — бесспорно позднейшая вставка. (обратно)104
2963—8470 «Сказ о Сиавуше», как и предшествующее сказание, внесено Фирдоуси в «Шахнаме» дополнительно, а не взят из основного источника версификации — Мансуровского «Шахнаме». Цикл сказаний о Сиавуше неразрывно связан с общим циклом древнейших иранских (это означает — восточноиранских, среднеазиатских) мифов, легенд, эпических преданий. В «Шахнаме» Сиавуш — эпический (с отдельными мифологическими чертами) герой, наследник и сын Кей-Кавуса и таинственной красавицы. Не дождавшись престола, Сиавуш погиб по воле Ахримана от руки Афрасиаба. От брака дочери Афрасиаба Ференгис и Сиавуша родился Кей-Хосров — мститель за смерть отца. По первосвидетельству знаменитого Бируни, Сиавуш выступает мифическим основателем древнейшей династии хорезмийских царей, так называемых «Сиавушидов» — факт исторически относимый к XIII в. до нашей эры. Образ Сиавуша и мифологически, и легендарно-исторически связывается с Хорезмом — наиболее вероятной реальной основой авестийской Айрианы (Эран-Веж), прародины арийцев-иранцев. Отражение образа Сиавуша, всадника на черном коне, скачущего невредимым сквозь пламя, мы находим в памятниках культуры древнего Хорезма. Так, эмблему коня — своего рода символа Сиавуша — можно встретить на хорезмийских монетах мусульманского периода в истории Ирана, Хорезма и Средней Азии. В образе Сиавуша не трудно обнаружить черты, роднящие его с мифологией древних греков, вавилонян, фригийцев, с культом «умирающих» богов растительности, подземного царства (Озирис, Аттис, Адонис). Имя Сиавуш в «Шахнаме» встречается в двух чередующихся формах: Сиавуш и Сиавахш (более древняя, восходящая к авест. Syavarsan). В переводе это чередование не отражается и дается ставшая уже традиционной форма имени — Сиавуш. Нарицательное значение имени Сиавуш — примерно «чернокудрый».(обратно)
105
2963—3000 Развернутое лирическое вступление, зачин, вводящий в основное повествование. (обратно)106
2965—2966 В оригинале: «Когда слово сравняется с разумом Душа певца обретёт веселье». (обратно)107
2969—2970 В оригинале: «Всегда себя самого крестом делает [т. е. распинается]. Делает [себя] опозоренным перед мудрецом». (обратно)108
2976 В подлиннике: бе джуйе то дäр аб чун диде гäшт. Здесь собственно даже не игра, а намёк на игру слов (понятный иранцу): «диде» (глаз) — то же, что чäшм, имеющие два значения: глаз и источник. Другими словами здесь образ: в твоем ручье вода подобна глазу (роднику). (обратно)109
2977—2978 Обычный приступ к сказанию, что не исключает и книжного оформления источника Фирдоуси. (обратно)110
2983 Смоковнице в подлиннике соответствует слово «мейведар» — дословно плодоносящее дерево. (обратно)111
2985 В подлиннике «пятьдесят восемь». Одно из многочисленных и не всегда согласующихся упоминаний о возрасте автора (см. Вводную статью в томе I.). (обратно)112
2986—2988 В оригинале: хäми аз кäмтäр нäгäрдäд бесаль хäми руз джуйäм бе тäквим-о фаль, что дословно переводится: «жадность [к жизни] не уменьшается с годами Постоянно ищу [счастливого] дня по календарю и гаданию». (обратно)113
3000 Послушай, о чем повествует мудрец.— В оригинале сказано (не мудрец, а певец, сказитель сäрайäнде мäрд). Имеется в виду, разумеется, также дехкан. (обратно)114
3001 В оригинале прямая ссылка на повествующего мобеда: ченин гофт мубäд ке... («так сказал мобед...»). (обратно)115
3004 Так и в оригинале: равнина или степь Дагуй (дäшт-е дäгуй). Сопоставление с реальной местностью затруднительно. (обратно)116
3006 Борзые — в оригинале йузан, (см. прим. к 14064 в томе I). (обратно)117
3024 В оригинале: «невозможно кинуть на неё взгляд» (нä шайäд кäрдäн беду дäр негах). (обратно)118
3035 Герсивез — брат Афрасиаба (см. прим. 8825—8827 в томе I). (обратно)119
3036 Феридун — владыка Ирана (см. прим. 2321 в томе I). (обратно)120
3108 Подлинник не дает оснований для звуковой игры слов в переводе, но подобная игра (зрительно-звуковые повторы) нередко встречается в стихах поэмы, как и классической поэзии Средневековья вообще. (обратно)121
3134 В оригинале: нешäстäнгäхи сахтäш дäр гол[е]стан — «устроил для него место пребывания в голестане (цветнике)». Здесь, возможно, имеется в виду княжеский дворец, окруженный деревьями и цветами (ср. прим. 7097—98 в томе I). (обратно)122
3174 В оригинале наряду с мускусом и шафраном назван и еще один обычный компонент умащивания коней — вино (мей): бäр äндуде мошк-о мей-о за'фäран. (обратно)123
3181—3182 Дословно: «Когда он [Сиавуш] прибыл во дворец шаха Кавуса Раздался громкий крик (хоруши амäд) и очистили путь (о гошадäнд pax)». Фирдоуси неоднократно в подобных случаях точно передает ритуал встречи высокого гостя. Сравните, например, прибытие Мехраба в шатер Заля (стр. 177 тома I) и т. п. (обратно)124
3190 В подлиннике традиционно: «на троне из слоновой кости, с венцом из блистающих рубинов». (обратно)125
3195 В оригинале трон назван бирюзовым (тäхт-е фирузе). (обратно)126
3225 Арабские кони — в оригинале äспан-е тази. Выше (стих 3177) то же сочетание переведено как «лихие» кони, в других местах — «борзые» и т. п., что более правильно, но не исключает и верности перевода в данном стихе. (обратно)127
3240 Кухистан — дословно «горная страна» в нарицательном смысле слова, но иногда является именем собственным. (обратно)128
3242 Мавераннахр — арабское ма вара'ан-нахр, «заречье» (то, что за рекой) — территории, расположенные по правому берегу Аму-Дарьи, т. е. именно «за рекой» (на востоке) для завоевателей арабов, пришедших с запада. Установившееся в Средние века название одной из основных территорий Востока Ирана и Халифата. По существу это еще ираноязычная в раннее Средневековье и тюркоязычная (позднее) территория Средней Азии. (обратно)129
3245 В оригинале: «Сиавуш вскочил с престола, словно див» (Сиавош зе гах äндäрамäд чо див). (обратно)130
3257 В оригинале упомянуто еще имя Фериборза. (обратно)131
3276 Судабе — жена Кавуса, дочь хамаверанского царя (см. прим. 13186 в томе I). (обратно)132
3283 Гарем — в оригинале здесь и в ряде других мест стоит иранское слово «шабестан» — ночной покой, опочивальня (от шäб — ночь и ...стан — известный суффикс места) по существу с тем же значением, что и арабское (и общемусульманское) слово «харам», т. е. интимный, запретный для чужих, внутренний покой. Гаремом называлась также часть шатра кочевника, отделенная завесой. Отсюда часто выражение «за завесой» является синонимом гарема. Русское «гарем» воспринимается конечно в более узком и конкретном смысле как женская половина дворца, «сераля» с женами и одалисками под надзором обязательного евнуха. (обратно)133
3289 Всю ночь пролежала царица без сна.— В подлиннике: «На следующий день к вечеру Судабе пошла [к шаху Ирана...]» (обратно)134
3291 Вождь рати — в оригинале: «повелитель (государь) войска (шäхриар-е сепäх)». (обратно)135
3308 Здесь в переводе пропущен бейт текста Вуллерса, отсутствующий в Калькуттском издании на том основании, что он явно дублирует уже сказанное. (обратно)136
3350 Переводчик опустил следующий у Вуллерса бейт, который отсутствует и в Калькуттском издании. (обратно)137
3353 Хирбед — пехлев. Herpat, авест. aethrapaiti. По-видимому, скорее титул (должность), чем личное имя. Пехлев. Herpat — жрец низшего ранга. (обратно)138
3393 В оригинале: бе сан-е бехешти пор äз рäнг о буй, т. е. «как бы некий райский сад, полный красок и аромата». (обратно)139
3395 Светила Йемена — в оригинале обычное сочетание Сохейл-е йäмäн, т. е. «счастливый (йеменский) Сохейль (Канопус)» — известная звезда (см. прим. 2878 и 5762 в томе I). (обратно)140
3411—3412 В переводе по существу точно передана мысль бейта: «Сиавуш понял (узнал), что такое эта любовь Ведь такая дружба не на пути [указанном] Йезданом». (обратно)141
3427 Джемшид, Феридун и Хушенг — имена прославленных владык Ирана (см. соответственно примечания 815, 2321 и 625 в томе 1). (обратно)142
3475 Пешин, Ареш — в оригинале Кей-Ареш и Кей-Пешин (Пишин) — сыновья владыки Ирана Кей-Кобада (см. прим. 10975—10976 в томе I). (обратно)143
3499—3450 В оригинале: бäр ин дастан низ шäб гозäшт сепäхр äз бäр-е хак-е тире бегäшт. Дословно: «За этим сказом также ночь прошла. Небосвод совершил оборот над темным прахом». (обратно)144
3527—3528 Традиционное сравнение, Тераз — город в Средней Азии, славящийся своими красавицами. (обратно)145
3550 О хамаверанском владыке рассказ.— См. в томе I, стр. 410—420. (обратно)146
3553—3554 В оригинале дословно: полна хитростей (кейд) Судабе, так как она дочь его. Не хочет этому [нашему] роду сердцевины и оболочки (мäгз-о-пуст). (обратно)147
4583—3584 В оригинале: «Так сказал [Сиавуш] про себя (букв. сердцу), от дела дива Да удалит меня владыка Кейвана», т. е. Сатурна как самой высокой планеты. В оригинале в значении владыка сказано хадив — слово, впоследствии известное как специальный титул правителей Египта — вассалов бывшей Турецкой империи (Хедив). (обратно)148
3775—3776 Дословно: «Судабе [тогда] заботилась днем и ночью. Извивалась от этой беды и молчала (букв.: губ не открыла)». Об этих, пришедших на память Кавусу событиях см. в томе I. (обратно)149
3898 Ахриман — дух зла, Сатана (см. прим. 520 в томе I). (обратно)150
3927 В оригинале просто «мобед». (обратно)151
3937—3938 Здесь прямая аналогия с узаконенным в средневековом праве Западной Европы «божьим судом», в узком смысле с «очищением» водой или огнём. (обратно)152
3967 Везир — в оригинале «дастур» — иранский эквивалент общеизвестного арабского слова везир. (обратно)153
3977—3980 Дидактическое отступление с обычной для того времени моралью. То ли имевшаяся в оригинале версификация, то ли вставка Фирдоуси — сказать трудно. (обратно)154
3986 Горючею нефтью полили дрова.— В оригинале: ке бäр чуб ризäнд нäфт-е сиäх — «чёрная нефть». (обратно)155
3993 В оригинале Вуллерса этим стихам предшествует бейт, отраженный в переводе ниже (стихи 3997 — 3998). (обратно)156
4001 — 4002 Этот бейт, имеющийся в Калькуттском издании, в издании Вуллерса дан в примечаниях как сомнительный. (обратно)157
4003—4004 Этот бейт равным образом перенесён переводчиком. В тексте Вуллерса он предшествует стиху 3999. (обратно)158
4021 В оригинале: сиäхра бäр äнгихт бäр сан-е дуд — «[Сиавуш] погнал вороного (черного) по образу дыма». В персидской поэзии «как дым» (чо дуд) — сравнение, призванное выразить быстроту движения. (обратно)159
4072 Кеянский венец — здесь царский венец, наследственная корона Кеянидов. (обратно)160
4078 Бычьеглавая булава Феридуна (см. прим. 1458 в томе I). (обратно)161
4100 В подлиннике: хäме джадуйе заль кäрд äндäр ин. Речь идет неожиданно о «колдовстве Заля». Вероятно, Заль, воспитанник Симорга, обладающий его чудесными перьями, мог вмешаться в дело ради Сиавуша — воспитанника Ростема. Но слово «заль» может быть и не собственным именем, а просто означать «старик», «старуха». Допустимо, что Судабе ссылается на старую колдунью, «арестованную» Кавусом (см. выше стихи 3877 и след.). (обратно)162
4159—4160 Отражение идиомы с раскрытием оригинала: зäбан дигäр-о делäш джайи дегäр äз у пай йаби ке джуйи то cäp — дословно: «язык — это одно, а сердце — другое. Найдешь ногу (основание), когда ищешь голову (вершину)». (обратно)163
4170 Здесь перечислены четыре элемента — основные стихии средневековой космологии (см. прим. 77—78 в томе I). (обратно)164
4205 Опоясывание себя — реальное и в то же время символическое выражение готовности к делу, к работе, выполнению приказа и т. п. Фраза «завязать пояс» (кäмäр бäстäн)—обычна и в обиходе и в литературе. (обратно)165
4238 В оригинале: «венец его — мое небо» (сäр-е тадж-е у асман-е мäн äст). (обратно)166
4257—4258 Здесь перечисляются области, представленные в войске Сиавуша избранными витязями (отрядами): хäм äз пäхлäви парс кудж о бäлудж загилан-е джäнги во дäшт-е сорудж (сäрудж
):
пехлевийский (или богатырский?) Парс, т.е. Фарс Персида; Белудж — Белуджистан); Гилян — Прикаспийская провинция современного Ирана и равнина Сорудж, географическое местоположение ее не ясно.
(обратно)
167
4263—4266 Здесь допущена перестановка смежных бейтов оригинала. (обратно)168
4264 Знамя Каве — государственное знамя Ирана (см. прим. 1770 в томе I). (обратно)169
4265 Шаворан, Зенге, Бехрам — витязи Ирана (см. прим. 12752, 12140 в томе I). (обратно)170
4275 Здесь в переводе пропущен бейт, отсутствующий и в Калькуттском издании: «Он увидал войско убранное, как невеста, С боевыми слонами, со звуками литавр...» (обратно)171
4311 Талкан — точнее Талекан — в древней Маргиане область Мерва (есть и другой Талкан — на западе Ирана, близ Казвина), и близ него Мервруд — город на р. Мургаб. (обратно)172
4314 Балх — один из древнейших городов Средней Азии, очагов иранской культуры в цветущей долине р. Балхаб (греч. Бактрос) — притока Аму-Дарьи. Балх — древняя Бактриана, ныне расположен в пределах современного Афганистана. (обратно)173
4317 Сепехром — этимологически правильнее Сипехрам (пехл. Spahram) вождь туранцев, брат Афрасиаба. (обратно)174
4353 В оригинале: «Владыке солнца и вращающегося месяца». (обратно)175
4367 Термед — так и в оригинале: „даль" в конце. В других местах «Шахнаме» и обычно — Термез — важнейший в древности и в средние века пункт переправы через Джейхун. Современный город в Средней Азии. (обратно)176
4369 Джейхун — Аму-Дарья, основное в Средние века арабское и персидское название реки. (обратно)177
4371 Согдиана — в оригинале Согд — древняя территория Самарканда. (обратно)178
4403—4404 Стих, наглядно свидетельствующий о роли Джейхуна (Аму-Дарьи) как границы Ирана и Турана. Второй стих бейта переведен по общему смыслу. В оригинале: «Он полу свою будет влачить в крови». (обратно)179
4420 В оригинале: «[Все] гордо поднявшие головы с булавами баранобычьими (горзейе гавмиш)», т. е. с булавами, украшенными головой быка-барана — символом мощи и силы. (обратно)180
4431 — 4434 Эти два бейта в оригинале звучат так: «Вспыхнул, словно огонь, Афрасиаб, Вскочил с места отдохновения и сна. Он так взглянул на Герсивеза, Сказал бы ты, что он рассечёт его стан». (обратно)181
4440 Согд издавна был связан с далеким Китаем. Китайская культура и техническое мастерство (наряду с греческим) считались во времена Восточного (мусульманского) Средневековья непревзойденными. (обратно)182
4445 В оригинале: «Одна часть (чо йäк бäхре) ночи прошла». В Парижском издании вместо «одна часть» сказано «одна стража» (йäкпас). Второй вариант уточняет понимание первого, т. е. прошла не какая-то часть ночи, но определённая, соответствующая смене ночной стражи. «Треть ночи», как сказано в переводе,— по существу точное определение (в течение ночи стража менялась трижды). (обратно)183
4463 В оригинале вместо «ивовый лист» сказано «ветвь дерева» (чо шах-е дерäхт). (обратно)184
4472 Коршунам перевода соответствуют в оригинале орлы, дословно: «Земля — полна праха, небо — орлами» (зäмин пор äз гард асман пор окаб). (обратно)185
4474 В подлиннике: «[Ты сказал бы — небо] Не явило им своего лица с начала мира». (обратно)186
4485—4486 Эти стихи не имеют опоры в соответственно расположенном бейте оригинала, а взяты из одного полустишия ниже (см. след. прим.). (обратно)187
4489—4490 Здесь в переводе рассказа Афрасиаба о своем сне переводчик допустил перестановку и дробление двух бейтов оригинала с переносом части бейта. (обратно)188
4511—4512 В подлиннике: «позовем бодрствующих сердцем мобедов, звездочетов и мудрецов». «Бодрствующие сердцем» (бидардель) — здесь проницательные, мудрые. Мобеды вообще выступали в качестве мудрецов-советников, в частности, в роли толкователей снов. (обратно)189
4528 В оригинале просто «мобед», вместо «мобед над мобедами» (мобедан мобед), но вполне естественно предположить, что от имени всех говорил некто, имеющий на это право по своему положению. (обратно)190
4550 В переводе пропущен следующий за данным стихом бейт оригинала: «Не оставит из туранцев (торкан) никого на троне. Опечалится от войны с ним государь» (Афрасиаб). (обратно)191
4575—4578 Точно по оригиналу Вуллерса: Мäнучехр гити нä бäхшид раст хäман бäхрейе хвиштäн кäм бехваст, но о каком делении мира именно Менучехром идет речь? — В томе I повествовалось лишь о разделе мира между сыновьями Феридуна (см. стр. 99—100 и прим. 2899—2900 в томе I). Таким образом, бейт в оригинале непонятен и даже предположение о случайной замене имен Феридуна на Менучехра не устраняет сомнений, так как «удел» Иреджа (и самого Феридуна) — Иран может быть и был меньше по территории, но, бесспорно, был лучшей долей в разделе, что и послужило поводом к раздорам и братоубийству. (обратно)192
4610 В оригинале: «я хочу искать божеского пути (рах-е Изäди) — пути Изеда-Йездана. (обратно)193
4617 Две трети земли — в оригинале «две части» (до бäхр äз джäхан). (обратно)194
4636 Булаты из Хинда — т. е. из Индии; они славились на всем Востоке, как и йеменские клинки, румийские шлемы и т. п. (обратно)195
4645—4646 О Туре и Сельме см. прим. 2851, 2859 в томе I. (обратно)196
4659—4660 О Феридуне и разделе им мира между сыновьями см. прим. 2899—2900 в томе I. (обратно)197
4670 В подлиннике: «тело (простого?) богатыря не достойно (царского) трона» (тäн-е пäхлäван аз дäр-е гах нист). (обратно)198
4677 В оригинале говорится не о переправе через Джейхун, а о движении по реке на судне в течение дня (разумеется на левый берег в направлении Балха). (обратно)199
4690 В оригинале: зе äфрасйа бäш бепорсид сäхт. Обычное значение слова сäхт — грубый (грубо), крепкий и т. п., но едва ли можно допустить, чтобы Сиавуш спрашивал об Афрасьябе грубо. Это не вяжется с общим тоном встречи. Скорее слово «сахт» употреблено в значении усиленно, т. е. «и много расспрашивал об Афрасьябе», что вполне согласуется с этикетом. (обратно)200
4701 — 4704 Здесь допущена перестановка двух смежных бейтов. (обратно)201
4721—4722 В оригинале отсутствует образ «ночной темноты», а дана просто оговорка, что «сделали всё как было надо», т. е. «приняты были все меры предосторожности». (обратно)202
4799 Чач, Согд, Самарканд, Бухару, Сепиджаб.— Перечисляются владения Афрасиаба. Чач— вариант Шаш — современный Ташкент (ср. прим. 3580 в томе I). Самарканд — древнее Маракапда, столица Согда, ныне городище Афрасиаб (!) — на окраине нового (с середины XIII в.) города — Самарканда. Сепиджаб — город в Мавераннахре. (обратно)203
4802 Канг — см. ниже прим. 5651—5652. (обратно)204
4832 В оригинале хäдис-е ферестадеган йад (Вариант бад) гäшт (шод), дословно: «рассказ о посланных (прежде) воспоминанием (ветром!) сделался». (обратно)205
4853-4854 — В оригинале: «черной стала в его чаше светлая вода [вино]» — сиäх шод беджам äндäрäш роушäн аб. При варианте Парижского издания: «потемнело в его глазах солнце» (...бечäшм äндäрäш афтаб). (обратно)206
4861—4862 В оригинале точнее сказано, что Афрасиаб отныне будет доволен своим уделом (мäрз — пограничная область — см. прим. 7100 в томе I), и далее: «будет [отныне] знать свое место и значение [как вассала]». (обратно)207
4898 ...тучи темнее он стал.— В оригинале сравнение со смолой (рох-е шах-е Кавус шод хäмчо кир). (обратно)208
4951—4952 В оригинале: во дигäр ке пейман шекäстäн зе шах нäбашад песäндидейе никхах, дословно: «и ещё разрыв договора со стороны шаха не будет одобрен доброжелателями», т. е. Ростем призывает шаха Кавуса к соблюдению условий договора, заключённого его сыном Сиавушем. (обратно)209
5001 В образе Ростема (следуя, вероятно, народной основе и даже усиливая этот момент) Фирдоуси подчеркивает сочетание силы непомерной с мирными стремлениями, любовью к миру. (обратно)210
5021 Бехрам, Кейван — Марс и Сатурн—планеты, определяющие по астрологическим представлениям Средневековья судьбы людей. (обратно)211
5162 В оригинале: «Какой плод принесет [мне] круговращение времени (изменчивая судьба)». (обратно)212
5276 Товорг — с эпитетом «воинственный» (джäнги Товорг). Здесь — имя туранского витязя из окружения Афрасиаба. Имя Товорг в источниках иногда переплетается с Турак, Турек — легендарным предком Наримана. В исторической — сасанидекой части поэмы тоже встречается это имя. (обратно)213
5280 Обращает на себя внимание тонкость этикета и его оттенки. Сиавуш, принимая брата владыки Турана, как победитель, сажает его ниже себя. Афрасиаб в положении добровольного вассала, принимая простого иранского витязя (посла «сюзерена»), отводит ему место рядом с собой. (обратно)214
5289 Пиран — один из первых — по доблести и знатности рода — богатырей Турана. Пиран — прямой потомок Тура из знаменитого рода Висе, брат Пешенга — отца Афрасиаба. В событиях, изложенных в томе I, активное участие принимали братья и сыновья Пирана. В данном и последующих сказах активная роль принадлежит уже самому Пирану, занимающему особое место в повествовании. Фирдоуси наделяет Пирана чертами особого благородства и мудрости. Как и Ахрирес, он выступает в роли «доброго гения» Сиавуша, Кей-Хосрова и иранцев вообще. Образ Пирана мастерски обрисован Фирдоуси, а его последний бой с Гудерзом — один из лучших по драматизму эпизодов поэмы Фирдоуси. (обратно)215
5346 Фирдоуси вкладывает в уста благородного туранца Пирана свою и общенародную любовь к миру. (обратно)216
5378 Амбра—благоухающее вешество. Здесь в значении изысканных чернил. (обратно)217
5505 Качар-баши — точная транскрипция подлинника:
«кипчакский» камень, т.е. половецкий камень.
(обратно)
218
5590 «Главою поник» передает идиому оригинала «положил зубы на губы», т. е. закусил губы. (обратно)219
5644 В оригинале: «Не знает никто тайны высокого Колеса (небесвода)». (обратно)220
5651 — 5652 Канг — в оригинале Вуллерса «гäнг, гäнг-деж», как и в большинстве рукописей «Шахнаме», т.е.
, 
но иногда и 
— с начальным «к»?). Мы приняли этимологически обоснованное написание Канг (вм. Ганг, Генг, что создавало бы возможность смешения с р. Ганг — в Индии и крепостью Гангдеж, Гангдежгухт — в повествовании тома I).
Рассказ о городе-крепости, построенном фактически Сиавушем, имеет в основе мифологические сказания Авесты, где упоминается «кангха» («высокая», «священная»), сопоставляемая с китайскими свидетельствами о государстве-стране Кангюй (путешественник Чжан-цянь 126 г. н. э.) и с реконструкцией доахеменидской государственности Хорезма (Айрианы Авесты), а также со свидетельством Бируни о династии Сиавуша в Хорезме (ср. сказанное выше, в прим. 2963). Разумеется, предания и известия о Канге-Хорезме и о Гангдеже-Гангдежгухте (крепости близ Вавилона) в сказаниях переплетаются и нередко смешиваются друг с другом.
(обратно)
221
5662 В оригинале: «...зло в мире отошло ко сну». (обратно)222
5665—5666 В оригинале: «Заволновался мир от отважного Тура. Теперь лицо страны пресытилось войной...» (обратно)223
5742 В оригинале: «...твой човган не увидят вращающимся на арене твоей» — т. е. так быстры твои движения, что их не заметят. (обратно)224
5766 Дословно: «речь каждого ветром стала (ушла на ветер)». (обратно)225
5775—5782 В числе витязей Турана, избранных Афрасиабом для соревнования в игре в поло с Сиавушем, упомянуты братья Пирана: Гольбад, Хуман, Нестихен и его сын Руин; сыновья Афрасиаба: Шиде и Джехен (Джахн —
), брат Афрасиаба — Герсивез и племянники: Эрджасп, Эндериман и Пулад (ср. прим. 10926 в томе I).
(обратно)
226
5838 В подлиннике сказано о «богатырском языке» — пäхлäвани зäбан, что этимологически соответствует пäхлäви «парфянскому» т. е. пехлевийскому языку. Напомним, что речь идет о периоде, «исторически» предшествующем и Заратустре, и ахеменидам, и парфянам, и периоду не только пехлевийского (среднеперсидского), но и известных древних языков Ирана. (обратно)227
5889 В подлиннике сказано не о «чертоге», а о «накрытом столе» — хван. (обратно)228
5956 Дословно: «от множества талантов (доблестей) вознесённый главою до луны». (обратно)229
5981 Джерире—дочь Пирана. (обратно)230
5994 Голынехр — имя жены Пирана, матери Джерире. (обратно)231
6030 В оригинале: «...более достойно для тебя, чтобы ты искал жемчуг от полы шаха». (обратно)232
6031 Ференгис — дочь Афрасиаба, жена Сиавуша (впоследствии Фериборза). (обратно)233
6037 Кашмир — город в Индии, славившийся красотой женщин и чудесной природой. Кашмирские «кумиры», кашмирская «весна» — обычные стандарты в языке поэтов-классиков. Кабул — ныне столица Афганистана (см. прим. 5191 в томе I), также славился красотой женщин, в частности Рудабе — возлюбленной Заля, матери Ростема. (обратно)234
6195—6196 Здесь допущена перестановка бейтов. «Нош тридцать верблюжьих» — шоторб[в]ар — груз, который способен поднять верблюд — нередко мера большого веса в Средние века. (обратно)235
6265 Здесь переводчик выпустил один бейт, предшествующий в издании Вуллерса этому стиху (отсутствует также и в Калькуттском издании). (обратно)236
6283—6284 В оригинале: «Сиавуш обрадовался его словам, повелел бить (букв, ударил) в литавры, играть на свирели и заготовить [к походу] обоз». (обратно)237
6291 Хотан — Хотен (Хотäн) — город в Восточном (Китайском) Туркестане (см. прим. 9953 в томе I). (обратно)238
6337—6338 Этот вступительный бейт как бы разделяет сказания о Сиавуше на две части; вторая повествует о событиях, связанных с постройкой чудесного града-твердыни и трагической гибелью юного героя. (обратно)239
6341—6374 Одно из больших лирических, философских «отступлений» Фирдоуси. (обратно)240
6344 Следующий в издании Вуллерса бейт, как явная и по существу и по форме интерполяция, выпущен в переводе (ср. прим. 185—248 в томе I). (обратно)241
6381 Этому бейту в Лондонской рукописи предшествует бейт, не отмеченный в вариантах Вуллерса: бейäк мах зе руйе дäрйай-е чин. Ке бинам гäшт ин зäман ан зäмин, т. е. «на расстоянии месяца пути за рекой (озером?) —Чин, Земля, ставшая ныне безымянной» и т.д. Здесь дäрйай-е Чин разумеется не «море Чин» (см. прим. 1219 в томе I), а река (м. б. Аму?) или озеро (Арал?). (обратно)242
6386 Возносится горная цепь в облака.— В оригинале: «После того увидишь высокую гору,вершина которой выше,чем „как" и „сколько"» (т. е. невозможно измерить) бäртäр äз чун-о чäнд. (обратно)243
6387—6388 В подлиннике: «...Посреди этой горы [и находится] Гангдеж. Узнай [это], чтобы тебе не было ущерба в знании». (обратно)244
6389 Фарсанг (фäрсäнг), или фарсах (фäрсäх) — расстояние, обычно покрываемое, в данной местности, за один час пути. Средняя величина фарсанга — так сказать «нормальная» для караванных путей скорость движения, равна, примерно, шести километрам. В таком значении и употребляется обычно этот термин в описаниях географов и путешественников Средневековья. (обратно)245
6393—6394 Здесь перевод бейта дан по варианту Лондонской рукописи. (обратно)246
6409—6410 Здесь в переводе допущена перестановка смежных бейтов. (обратно)247
6425 Раш — мера длины, столь же малоопределеньгая, как русский локоть или охват. (обратно)248
6443—6450 Здесь переводчик ввел в текст данные у Вуллерса в сноске четыре бейта Калькуттского издания, как естественно связанные с последующим рассказом о беседе Сиавуша с Пираном. В переводе к тому же допущена перестановка вносимых бейтов. (обратно)249
6470 Всесильный раздавит меня небосвод.— В переводе этого стиха использован вариант Калькуттского издания (сепäхрäм хäми зир-е пей беспäрäд). (обратно)250
6476 Первин — созвездие Плеяды (см. прим. 461 в томе I). (обратно)251
6482—6486 Здесь допущена перестановка бейтов. (обратно)252
6493—6494 Дословно по оригиналу: «Ведь Афрасиаб в беде — опора твоя, В царствовании — перстень (м. б. талисман) на пальце твоем» (бе шахи нäгин äндäр äнгоште-то). (обратно)253
6535 Весь предшествующий фрагмент — живое предвидение ужасов войны и разорения страны — явно подсказаны Фирдоуси окружающей его действительностью: смутами и войной за Хорасан (см. Вводную статью в томе I). (обратно)254
6548 Снова пропуск бейта Вуллерса, явно дублирующего переведённые стихи. (обратно)255
6570—6574 В приказе Афрасиаба Пирану объехать подвластные владыке Турана владения указан маршрут: до «моря Чин», отсюда до Индии — та сäр-е мäрз-е хенд (см. прим. 414 в томе I), а далее до «моря» или «реки» Синд (та бе дäрйайе сенд), и, «собрав там должную дань», «займи своими войсками хазарские владения» букв.: расстели в пределах хазар (-бе мäрз-е хäзäр дäр) войско, как в переводе. (обратно)256
6595 В оригинале: бедан падшахи конун баз гäрд, т. е. направься теперь в это (свое) царство. (обратно)257
6601—6604 Здесь в переводе допущена перестановка смежных бейтов. (обратно)258
6611 Мыср — т. е. Египет (см. прим. 13044 в томе I). (обратно)259
6614 Хоррембехар — название города (нарицат. значение: «цветущая весна»), которое затруднительно уточнить. (обратно)260
6679—6680 В оригинале бейт звучит так: во зан пäс бехордäн герäфтäнд кар. мей-о хван-о рамешгäр-о мейгосар, т. е. «После этого приступили к еде. Вино и накрытый стол [и] музыкант [и] виночерпий...» — перечислены обычные атрибуты пиршества. (обратно)261
6696 Резван — в Коране страж райских садов, охраняющий вход в рай. (обратно)262
6699—6704 Здесь в переводе допущена перестановка бейтов. (обратно)263
6729 Соруш — имя ангела-вестпика в пантеоне зороастризма (см. прим. 533 в томе I). (обратно)264
6792 В оригинале «как блистающий месяц» — чо табäнде мах. (обратно)265
6793 Форуд — сын Сиавуша от Джерире (дочери Пирана), впоследствии падет от руки Бижена. (обратно)266
5797—6798 В оригинале: хäман мадäр-е кудäк-е äрджоманд Джäрире сäр-е банован-е болäнд. Дословно: «Мать драгоценного ребенка — Джерире, глава высоких [родом] [знатных] женщин». (обратно)267
6883 Гилянский щит — в оригинале «гильский» (от имени народа — гилы, см. прим. 4513 и 4520 в томе I) (сиавäш сäпäр хваст гили чäхар). (обратно)268
6914 «Священному огню» перевода в оригинале соответствует Азäргошäсп — гений огня и молнии (см. прим. 5047 в томе I). (обратно)269
6942 Горуй-Зерех — имя туранского богатыря сына Пешенга — в недалёком будущем убийцы Сиавуша. Позднее пленен Гивом и казнён Кей-Хосровом; часто именуется просто Горуй (
). В основе этого имени авест. Waroe, а зерех, новоперс. zirih, пехл. (пазенд) — zareh (арабск. zarad) — панцирь.
(обратно)
270
6953 Демур — туранский богатырь; имя, по-видимому, восходит к тюрко-монгольскому демир-темир — железо. (обратно)271
6974 «На небо» — в оригинале точнее «над зенитом или превыше (бäр аудж-е кейван) Кейвана». (обратно)272
7019—7020 Здесь Герсивез напоминает брату о далеком прошлом — начале вражды Ирана и Турана. (обратно)273
7039 Пешенг — общий родоначальник туранских царей, отец Герсивеза, как и самого Афрасиаба. (обратно)274
7064 Здесь в переводе допущена перестановка смежных бейтов. (обратно)275
7108 «Любимец небес» не имеет основания в оригинале. (обратно)276
7118 Дословно: «не будет пастыря, когда не будет стада» (набашäд шабäн чун нäбашäд раме). (обратно)277
7121—7122 В оригинале переводу соответствует стих: Нä хахäнд äз ан пас бешахи тора берäх (или барä) гах ура во махи тора, т. е. «после этого не захотят [увидеть] тебя на царстве на [этом] пути [суждено]: ему — престол, или: ему престол — созвездие Тельца, тебе — Рыба» [на которой покоится земля], т. е. тебе — смерть, могила. (обратно)278
7138 Словам перевода «кто тверд и спокоен» соответствует ходавäнд-е сäнг, дословно: «обладающий (качествами) камня» (тяжелый — устойчивый и т. п.). (обратно)279
7141—7142 Перевод дан по общему смыслу контекста. В оригинале дословно: «Если бы ветер без смысла не срывался с места, может быть обретал бы (букв. лицо, руки и ноги?)» (мäгäр йафти чехре во дäст-о пай), т. е. «не терял бы своего лица и обрёл бы форму». (обратно)280
7151—7152 Здесь Афрасиаб — туранец, о котором по существу в пределах сказания Фирдоуси не сказал ничего дурного, обнаруживает свою истинную природу «слуги Ахримана»: неспособность полного различения добра и зла. Он идет по пути зла, как бы в заблуждении (ср. в прим. 520 в томе I). (обратно)281
7254—7256 Здесь перевод отражает общий смысл бейта — бе йäк джай хäргäз нäйамихтäнд зе бäнд-е херäд дур богрихтäнд, т. е. дословно: «В одном месте они никогда не смешаются (т. е. очевидно огонь и вода) От [сдерживающих] оков разума они [Иран-пламя и Туран-вода] далеко убежали». О событиях, на которые указывает Герсивез — см. том I (глава «Феридун делит мир между братьями»). (обратно)282
7258 В оригинале: конун гав-е бите бечäрм äндарäст. Дословно: «теперь [пока] бык леса — в шкуре». По-видимому, поговорка. (обратно)283
7292 В оригинале: «блестящей сделаю темную луну его» (дерäхшан конäм тирегун мах-е уй). (обратно)284
7299 Здесь в оригинале: кäси ке дом-е эждеха беспäрäд — «тот, кто наступит на хвост дракона» (поговорка). (обратно)285
7360 Дословно: «...смеющееся счастье приводишь ко сну». «Бодрствующее счастье» — бäхт-е бидар и «уснувшее» — бäхт-е хофте — обычные в народной и классической поэзии иранцев выражения-образы. (обратно)286
7394 В оригинале: «он рассыпал [там] слова» (кто «он»— писец, или сам Сиавуш?). (обратно)287
7463—7464 Дословно: «...от циркуля доля моя — центр», т. е. круг судьбы очерчен; замкнулся вокруг меня, находящегося в центре (во власти неотвратимой судьбы). (обратно)288
7480 По оригиналу: «Прибежищем тебе [только] Владыка Солнца и Луны». (обратно)289
7516 Точнее: «он расставил их вокруг и во дворце» (бе дäргах о эйванешан бäр нешанд). (обратно)290
7526 Дословно: «От огня не вижу я ничего, кроме тёмного дыма», т. е. я не жду от всего этого ничего, кроме плохого. (обратно)291
7553 В подлиннике: сäрäфраз Кей-хосроу — т. е. горделивый-величественный Кей (царь). Хосров — в позднейшем — средневековом и современном понимании тоже царь, т. е. назови его двойным, царственным именем. (обратно)292
7561—7562 В оригинале: Ченин гäрдäд ин гонбäд-е тиз роу Сäрай-е кохонра нä хванäнд ноу. Дословно: «Так вращается этот быстро бегущий [небо]свод старый дом (дворец) не назовут новым». (обратно)293
7592 Следующий в тексте Вуллерса бейт оригинала пропущен в переводе (как ненужное повторение ясного обращения к Ференгис). Бейт отсутствует и в Калькуттском издании. (обратно)294
7601 Здесь допущена перестановка смежных бейтов. (обратно)295
7618 Дословно: «Будь бодрствующим в сердце и ни с кем не ладь» (ке бидар дель баш-о ба кäс мäсаз). (обратно)296
7630 Здесь тоже переставлены последние бейты. (обратно)297
7707 Здесь тысяча иранцев разумеется горсть в реальном плане. Ср. выше стих 5475 перевода, где говорится о трехстах иранцах в свите Сиавуша. (обратно)298
7746 Пильсом, или Пильсем — туранский витязь, брат Пирана, см. прим. 14279 в томе I. (обратно)299
7794 В оригинале: «При словах юноши ты воздух не вяжи» (идиоматическое выражение: бе гафт-е джäван то хäвара мäбäнд). (обратно)300
7895 В подлиннике: «...затрепетали Солнце, Кейван (Сатурн) и Луна». (обратно)301
7899 Ферамарз — сын Ростема (от Шехр-бану-Ирем) — герой одной из примыкавших к «Шахнаме» «рыцарских» поэм XI в.(см.том I, Вводный очерк, стр. 584). На основании этой поэмы написано либретто известной оперы А. Рубинштейна «Фераморс». (обратно)302
7929—7930 По оригиналу Вуллерса: «Протянул руку и схватил Сиавуша за бороду. И — удивительно! — в унижении протащил его по земле (или поверг во прах)». Переводчик использовал вариант Парижского издания (в примечаниях), где вместо бороды сказано о волосах. (обратно)303
7938 В оригинале: «Отвагой весь мир положит к ногам». (обратно)304
7942 В оригинале: «Мир — уток, а ты вечной основой будь». Это — обычное в классической поэзии образное выражение (тар-о пуд), многообразно применяемое поэтами, вероятно народного происхождения. (обратно)305
7946 В оригинале: хäми пäнд-е у бад шод мäн чо бид, т. е. «советы его ветром стали, а я, словно ива, [колеблемая этим ветром]». (обратно)306
7975—7976 В оригинале: «Некая трава (растение) тотчас же поднялась из крови Там, где была опрокинута чаша». (обратно)307
7977 Растение так и называемое в народе «Кровь Сиавуша» — хун-е сиавäшан (хун-е сиавäш). (обратно)308
7988—8000 Лирическое философское отступление Фирдоуси. (обратно)309
8029 Фершидверд — здесь туранский витязь из рода Висе, брат Пирана. Позднее в «Шахнаме» встретится другой Фершидверд — сын Вистаспы-Гоштаспа. Имя Фершидверд восходит к авест. Фрашхамварета (пехл. Фрашаварт) и, по-видимому, вначале просто олицетворение «мужской силы» (хамварети). Леххак (или Лехак) в «Шахнаме» другой брат Пирана, с именем, восходящим к авест. Lawahak, с нарицательным значением, примерно, «не имеющий цены», «бесценный» (ср. новоперсидск. бäха). (обратно)310
8034 В оригинале: бе тимар-о дäрд-е äсиран шäвим — т. е. «позаботимся, посочувствуем пленникам». (обратно)311
8057 Руин — тоже брат Пирана (впоследствии падет от руки Бижена). Нарицательное значение «медный», «бронзовый» (новоперс. руй, этим. рой). (обратно)312
8132 Следующий после этого стиха бейт (отсутствующий в Кальк. изд.) пропущен в переводе как, очевидно, интерполированный. (обратно)313
8153—8154 В оригинале: «Бегом отправилась Гольшехр (жена Пирана) к луне-красавице Увидела отделившегося от луны шаха». (обратно)314
8200 В оригинале: «[Подобные] речи слышал я от каждого». (обратно)315
8201 В тексте: «Я помню от наставника-учителя (амузгар), что...» (обратно)316
8205 В оригинале: «миру будет нужда в любви к нему» (джäхан ра бе мехр-е вей айäд нейаз). (обратно)317
8227 Колу (
) — гора. Определить точное географическое местоположение затруднительно.
(обратно)
318
8244 В оригинале: хонäр ба нäжадäш хäми гофт раз. Дословно: «Его талант (доблесть) соответствовал его происхождению». (обратно)319
8256 Здесь переводчик с полным основанием предпочел перенесенный Вуллерсом в примечание вариант Парижского издания, так как он даёт необходимое согласование с последующим текстом. (обратно)320
8286 В оригинале: «подобно пламени загорелось его лицо». (обратно)321
8295—8296 В оригинале: «Он [Пиран] воспитывал его в объятиях [своих] Радовался ему и [своей] судьбе». (обратно)322
8299—8300 В переводе переставлены полустишья этого заключающего главу бейта. Сам бейт дословно переводится так: «В этом так же немного обернулся (букв. прошел) небосвод. В сердце он (Пиран) имел спокойствие и любовь», а вариант Парижского издания уточняет: «любовь к шаху» (т. е. к юному царевичу — аз шах мехр). (обратно)323
8339 Задшем, иначе Заэшм — легендарный предок — отец Пешенга, т. е. дед Афрасиаба (см. прим. 7902—03 в томе I). (обратно)324
8371 В оригинале: нейара рох äз шäрм-е у шод пор аб, дословно: «у деда от стыда перед ним лицо стало полным блеска» (или воды). (обратно)325
8417 В оригинале сказано не мудрец, а военачальник — сепäхбäд — т. е. Пиран. (обратно)326
8442 Следующий в тексте Вуллерса бейт, отсутствующий и в Калькуттском издании, в переводе опущен. (обратно)327
8444 В оригинале просто дерево, ствол (нäрд). (обратно)328
8447—8448 Дословно: «Она (Смоковница) в месяц Дей (т. е. зимой—см. прим. 110736 в томе I) была весной Она была местом поклонения печальных (сугваран)». (обратно)329
8449 Далее, до конца главы следует лирическое отступление. (обратно)330
8471—11366 «Месть за Сиавуша» — по существу особый сказ о событиях после гибели Сиавуша и до воцарения Кей-Хосрова. Здесь повествуется о кровавых войнах. Иранцы, и прежде всего Ростем, ведут их, мстя за Сиавуша. Туранцев также воодушевляет месть за павших близких. Тесная связь этой группы сказаний с трагической эпопеей о жизни и смерти Сиавуша настолько очевидна, что иногда она относится к основному сказанию о Сиавуше как его продолжение. В тексте Вуллерса — Нафиси, собственно говоря, нет выделения «дастана» (сказания) о «Мести за Сиавуша»: в рамках того же сказания о Сиавуше продолжается рассказ о событиях после гибели последнего. Но в ряде рукописей (в Пар. изд., например) заключительный бейт элегии Фирдоуси (стихи 8469—8470 перевода) начинает новое повествование. (обратно)331
8471—8504 [Жалоба Фирдоуси на свою старость] — лирическое отступление, открывающее очередной сказ; один из лучших образцов лирики наряду со знаменитой «Элегией на смерть сына», которая будет позднее.(обратно)
332
8471—8476 Этим шести стихам перевода в оригинале соответствуют два бейта (т. е. четыре стиха). (обратно)333
8483—8484 В оригинале: сäрайанде з аваз бäр гäшт сир хäмäш лäхн-е больболь хäм авайе шир. «Поющий [м. б. голос его] пресытился пением, Все у него (на один лад), что трели соловья, что рычание льва». (обратно)334
8485—8486 В оригинале: «Когда я поднял чашу пятидесяти и восьми буду думать только о смерти (дословно: о похоронных носилках) и (погребении) в поле». Здесь Фирдоуси уточняет свой возраст — 58, указав сначала (см. выше) округленно — 60. (обратно)335
8490 Здесь один бейт подлинника передается тремя строками перевода, причем последняя строка: «Увы, не владеет им больше рука» — вольная вставка. (обратно)336
8500 В оригинале Вуллерса: ке ба зу'льфекар äст о ба менбäрäст («кто владеет зульфекаром и кафедрой»). «Зульфекар»—меч Али (букв, обладатель позвонков, т. е. в руках Али, поражающий [всегда бегущих врагов] в спину). «С кафедрой», т. е. является имамом на кафедре мечети (так называемой мимбар) — вождем правоверных — шиитов. Таким образом, в переводе не мог быть передан специфически шиитский смысл бейта, особенно в сочетании с последующим (в тексте) подчеркиванием своей верности «Дому Пророка» и его «доверенного» — Али (см. примечание 225 в томе I). Но в вариантах Вуллерса (в Пар. изд.) вместо Зульфекар стоит просто тиг-е-тиз — «острый меч» (как и в Лондонской рукописи), что наводит на мысль об интерполяциях или заменах руками чрезмерно «благочестивых» читателей, будь то шииты, или сунниты. (обратно)337
8535 Здесь в переводе выпущены два мало обоснованные бейта текста Вуллерса, как очевидная интерполяция. (обратно)338
8604 Хоррад — имя иранского витязя, упоминавшееся и ранее (см. прим. 9759—9760 в томе I). Другие названные в смежных строках имена известны по комментарию I и II томов. (обратно)339
8655 Веразад — назван в тексте царем Сепиджаба (см. прим. 10019 в томе I). Примерное значение имени — «благородный» (авест. warа — грудь, сердце, zad — рожденный). (обратно)340
8663—8664 В оригинале: «Веразад вышел из центра войска подступил к Ферамарзу». (обратно)341
8685—8686 В оригинале: «Он подымет дым из этой ничего не стоящей окраины [т. е. предаст край огню]. Воздух не осмелится коснуться праха его (т. е. праха, подымаемого Ростемом в битве). (обратно)342
8736—8740 Здесь допущена перестановка двух смежных бейтов оригинала. (обратно)343
8753 Сорхе — туранский витязь, сын Афрасиаба (впоследствии падет от руки Ростема). (обратно)344
8790—8791 В оригинале: «Ферамарз оставил центр войска Устремился к Сорхе с жаждой мести». (обратно)345
8833—8834 В оригинале речь идет об ударе булата (пулад) о гранит (сäнг-е хара) и об «обнаружении тайны сердца» — т. е. высечении искры. (обратно)346
8909—8912 В переводе дано вольное отображение образов оригинала. Дословный перевод: «На спине слона зазвучала медная труба Мир от войска стал словно река Нил Когда же на седлах слонов укрепили литавры Небо целовало землю». Думается, что сравнение с Нилом может быть осмыслено иначе: «Мир от [огромного и живого в своем движении] войска стал подобен [бурно-стремительному, мощному потоку] реке Нил», а «небо, целующее землю» — это скорее не слияние неба и земли в столбах пыли, поднятой войском, но выражение страха, покорности неба перед мощным войском. (Обряд целования земли на служение — бусидäн-е зäмин-е хедмäт). (обратно)347
8943 Кохрем (
) — туранский витязь, брат Афрасиаба (то же имя будет отнесено позднее и к брату Арджаспа — основного противника Гоштаспа (в период войн за торжество новой религии — зороастризма).
(обратно)
348
8975—8978 Здесь допущена перестановка смежных бейтов. (обратно)349
8995—8996 Здесь допущена перестановка смежных бейтов. (обратно)350
9265 Чин и Мачин — стабильное сочетание в значении обширного территориального комплекса стран на Востоке средневекового мира, иногда в значении Китай и Индо-Китай (юго-вост. Азия). Здесь, возможно, в смысле Китайский Туркестан и Дальний Восток — вообще. (обратно)351
9267 В оригинале сказано, что Ростем покорил Чин, и Хотен, и Хата. Хотен — город в Восточном (Китайском) Туркестане (см. прим. 9953 в томе I). Термины Чин (зап.-европ. Chine) и Хата (русское — Китай) обозначают часто одно и то же. В целом это условно-традиционное выражение. (обратно)352
9281—9282 В оригинале просто: бäси гоухäр äз гäндж-е Гäнг амäдäш, т. е. «много ценностей из сокровищницы Канга досталось ему». (обратно)353
9284 Трон костяной — конечно «трон слоновой кости» (тäхт-е садж). (обратно)354
9312 Здесь перевод дан по варианту Парижского издания (рäванäм, вм. рäванäт), отнесенного в издании Вуллерса в примечание. (обратно)355
9315 В тексте Вуллерса собственно не Сепиджаб, а Сепенджаб (
).
(обратно)
356
9338 Зеваре — сводный брат Ростема (см. прим. 14193 в томе I). (обратно)357
9381—9382 В оригинале: «От Турана (туран зäмин) до Саклаба и Рума Не видели хотя бы одной области или края цветущей». Саклаб — славяне, земли славян (русов), т. е. территория Восточной Европы (сев.-зап. граница Турана). Рум — Рим, Византия, Малая Азия (см. прим. 413 в томе I). Конечно, здесь, где речь идет о востоке — Туране (Средней Азии), упоминание лежащего на крайнем западе Рума воспринимается как стандартное выражение. Или, может быть, это смутные реминисценции о Сельме, владевшем Западом-Румом (см. прим. 2899—2900 и 2902 в томе I) по разделу земель, произведенному Феридуном. (обратно)358
9402 Качар-Баши — тюркское название города в Средней Азии, реально не сопоставляемого с каким-либо известным географическим объектом. (обратно)359
9427 Здеоь пропущен, как излишний, один бейт по тексту Вуллерса. (обратно)360
9431—9434 Здесь один бейт оригинала передан двумя парными стихами перевода. (обратно)361
9465—9466 В оригинале: «Ведь всякий, кто забудет это злое [дело], свою живую душу лишит сознанья». (обратно)362
9493 В оригинале точнее: «захватил мир тюрк, потрясающий мечом». «Тюрк» — и в позднейшей поэзии — нередко символизировал Афрасиаба. (обратно)363
9577—9578 Дословно: «Когда показалось блистающее солнце Земля стала подобна цветам „шенбелида"». Шенбелид — шäнбäлид — цветок золотисто-жёлтого цвета. Нередко упоминается в классической поэзии для сравнения с бледностью — желтизной лица страдающего «влюблённого» по контрасту с алыми щеками цвета эргевана. Но данный бейт и другие места в «Шахнаме» и у ранних поэтов-классиков говорят о возможности сравнения шенбелида с чем-то ярким, радостным. По-видимому, различали оттенки расцветающего (яркого) и увядающего (тусклого) цветка. (обратно)364
9598 Бижен — сын Гива, активный участник последующих войн с Тураном, герой одного из лучших романтических дестанов «Шахнаме» (см. том III). (обратно)365
9611 Здесь пропущен, до-видимому, как интерполированный, бейт, отсутствующий и в Калькуттском издании. (обратно)366
9755 Народная поговорка, символ безнадежного дела: «[Круглые] орехи на [покатой] кровле-куполе». Широко известна в литературе по «Голестану» Саади. (обратно)367
9883 Белый Див — чудовище, умерщвленное Ростемом в походе на Мазендеран (см. прим. 12029 в томе I). (обратно)368
9892 Точнее по оригиналу: бейäк су зе рах-е сäваран-е тур, т. е. «[лежит] по одну сторону от пути всадников Тура[на]». (обратно)369
9905 Бехзад — («Благорожденный») — кличка боевого коня Сиавуша. (обратно)370
9953—9954 В оригинале: «Страданием (рäндж) было в мире мое сокровище (гäндж) — Теперь жизнь Хосрова ушла [как] и мой труд» — с непередаваемой игрой слов рäндж и гäндж. (обратно)371
10036 Нестихен — возможно пехлев. прототип имени Аустихен — Аушахр в «Шахнаме». Отсюда возможность «раздвоения» личности брата Пирана, основанного на смешении фонетики значения одного пехлев. знака. В «Шахнаме» далее оба брата Пирана падут в боях, Нестихен — от руки Бижена. (обратно)372
10176 Гользериюн —
(читаем так по рифме 
) — название речки. Весь бейт (10175—76) в оригинале (дословно):
Название той реке было Гользериюн
Весною, [разливаясь], она бывала речкой крови».
(обратно)
373
10211 Нас семьдесят восемь его сыновей.— Число сыновей Пирана неоднократно варьируется как в источниках, так и в «Шахнаме». (обратно)374
10224 В оригинале: «Мир—целиком под тенью крыла твоего» — образ, восходящий к представлениям о птице Хомай (см. прим. 4200 в томе I), осеняющей будущего царя. (обратно)375
10235—10236 В оригинале: «Теперь пищей тебе будут удары копья, Саваном для твоего тела — когти сокола». (обратно)376
10249 В оригинале: «О туранец (тюрок) низкородный (бäдгоухар), отродье дива (дивзад)». (обратно)377
10272 В оригинале: че фäгфур-о кейсäр-о хакан-е чин, т. е. «как фагфур и кейсер, и хакан Чина». Фагфур — титул владыки Китая («сын бога», популярнее «сын Неба»). Кейсер—повелитель Рума (Запада — см. прим. 5577 в томе I). Как следует из текста, «хакан Чина» — тоже суверенный владыка. По-видимому, под фагфуром мыслится действительно владыка отдаленного (южного) — у «моря Чин» — Китая, а «хакан Чина» — вероятно, повелитель Монголии и Северного Китая или «Китайского Туркестана». (обратно)378
10289—10290 В оригинале: сопордäм бе ростäм хäми хвахäрäм мäхе банован-е шäхр бану эрäм, т. е. дословно: «Я вручил Ростему свою сестру, Луну средь знатных дам [Бану] города — Бану Эрем (Ирем)». В источниках же упоминается о Шехр-бану-Ирем, как о жене Ростема и матери Бану-Гошесп — жены Гива. Брак дяди и племянницы вполне законен и реален для зороастрийского Ирана, но все дело в одновременности свадьбы Ростема и Гива, что исключает возможность считать Бану-Гошесп дочерью Ростема от Бану-Ирем (характерное переплетение в источниках). (обратно)379
10353 В оригинале: «Головы надменных были поражены изумлением от страха» (сäр-е сäркäшан хире гäшт зе нäхиб), что отражено в переводе выше — стих 10351 (стих же 10351 перевода — вольная вставка при сохранении числа строк с перестановкой полустиший бейта). (обратно)380
10355 — 10356 В оригинале: «От поверженных (врагов) равнина стала подобной горе. От одного (витязя — вариант: от булавы его) эти отважные стали бессильными». (обратно)381
10459—10460 В оригинале: «Если бы прах был ему (Хосрову) учителем (вар. воспитателем) Не увидели бы оба глаза мои этой судьбы» (см. в переводе след. стих.). (обратно)382
10548 Передано по смыслу. Дословно: «В гневе он влачил в крови полу» (хäми дамäн äз хäшм дäр хун кäшид). (обратно)383
10555—10556 Таким именно «владыкой»— наследником двух династий кеянидов Ирана и потомков Тура, правивших в Туране, и оказывался бежавший Кей-Хосров, родившийся от брака иранца Сиавуша с туранской княжной — Ференгис. (обратно)384
10557—10560 Здесь в переводе допущена перестановка двух смежных бейтов. (обратно)385
10563 В переводе сказано «страж», в оригинале — термин бажбан (вариант — бажхвах, современная форма: баджгир, баджгах) со значением сборщик налога. Бажбаны осуществляли также контроль над переправой (река Джейхун — граница Ирана с Тураном, Мавераннахра с Хорасаном в эпоху создания «Шахнаме»). А потому реалистична, понятна и попытка стража задержать «неведомых» людей (включая и попытку «заработать» на этом деле). (обратно)386
10599 Эрвенд — река, см. прим. 1885 в томе I. (обратно)387
10693 Дословно: «От этой реки до Чина и Мачина — тебе [принадлежит]». (обратно)388
10699 Зем (зäм) здесь населенный пункт, город Ирана близ Джейхуна. (обратно)389
10711 Исфаган — столица Кеянидов Ирана. Раньше в «Шахнаме» столицами Ирана назывались города Востока. Здесь уже проявляется тенденция западноиранская, отражающая постепенный переход политического центра с Востока на Запад, что соответствует историческим фактам — политической гегемонии Запада (Фарс, Ирак) в эпоху Ахеменидов (с которыми соприкасается эпическая история позднейших Кеянидов) и позднее Сасанидов. (обратно)390
10781—10782 В оригинале: «Если бы [даже] я увидал живым Сиавуша Я бы не смеялся так от [всего] сердца». (обратно)391
10874 Как известно, «бычьеглавая булава» (палица) — горз-е гавсäр — специально выкована для Феридуна по заказу и по «чертежу» его лучшими кузнецами перед походом на Зохака. Головой быка также была увенчана знаменитая палица Сама — деда Ростема. (обратно)392
10887—10888 В оригинале точнее: «Написали на шелку указ [маншур], [что] Хорасан и Рей, также Кум и Исфаган Ему дал вождь с ореолом («фарром») Джемшида». (обратно)393
10909 Истахр — греч. Персеполь — резиденция с знаменитыми развалинами дворца исторических Ахеменидов (ср. прим. 10933 в томе I). В Истахре находилось знаменитое святилище огня зороастризма. В народном представлении руины Персеполя, именуемые «Тахт-е Джемшид» («Трон Джемшида»), связаны с мифическим Джемшидом. (обратно)394
10957 Пешенг — здесь сын родоначальника царей Турана, отец Афрасиаба (см. прим. 8817, а также 3527 в томе I). (обратно)395
10971 Дословно: «Когда ты увидишь копья гудерзианцев (сенанхайе гудäрзиан) может быть воинов Гудерза, но не исключено также сыновей и внуков Гудерза. (обратно)396
11011—11014 Здесь допущена перестановка бейтов. (обратно)397
11055—11058 Здесь также смежные бейты в переводе переставлены. (обратно)398
11109 Ардебиль — город в северо-западном Иране (современный иранский Азербайджан). (обратно)399
11111 Крепость Бехман (Бехмен) — деж-е бäхмäн, бäхмäндеж точно не конкретизируется. У арабского географа Якута (XIII в.) есть краткое упоминание о цитадели «Бахмандаш» у Ардебиля (северо-западный Иран), что не очень увязывается с развитием событий в повествовании Фирдоуси, приуроченных в основном к Средней Азии и востоку Ирана. (обратно)400
11201 О рыбе, на которой покоится земля, см. прим. 1360 в томе I. Телец — созвездие Зодиака. (обратно)401
11241 Мир стал эфиопа черней...— Обычное во всей классической поэзии противопоставление черноты эфиопов (вариант негров — суданцев, занзибарцев — зäнги) — белизне римлян (греков-румийцев — руми). (обратно)402
11264 Следующий в издании Вуллерса — Нафиси бейт выпущен в переводе, как повторяющий, стоящий выше. (обратно)403
11352 В оригинале: «одной рукой она [судьба] берёт, — другой даёт». Далее до конца главы (и сказа) — лирико-дидактического типа отступление Фирдоуси. (обратно)404
11367 и след. Здесь начинается повествование о царствовании Кей-Хосрова. В тексте Вуллерса лирическому вступлению предшествует подзаголовок «Начало сказа» — агаз-е дастан. Начальные строки в переводе: Тут начал дехкан за оконченным вслед Другое сказанье исчезнувших лет. Правлению Хосрова подзаголовок отводит шестьдесят лет, т. е. уже не мифические столетия, а просто долгий исторически реальный срок. Это, конечно, объясняется преобладанием историко-эпического материала над мифическим, хотя сам Хосров — образ, связанный с мифологией. Имя Хосров (Кей-) встречается (в соответствующих формах) и в Авесте, и в пехлев. книгах, и у арабских авторов. В «Шахнаме» Кей-Хосров — сын Сиавуша и Ференгис, дочери туранца Афрасиаба, — один из основных образов царей-героев, воплощение идеала справедливого царя (наряду с Феридуном и Хосровом-Ануширваном). Всё его правление заполнено жестокими войнами с Тураном, закончившимися гибелью основного врага Ирана Афрасиаба. Это — «последние эпические войны», завершающие многовековую борьбу Ирана и Турана. В дальнейшем войны будут продолжены уже на религиозной основе «новой веры» — зороастризма, которую примут иранцы. В личном облике и судьбе эпического (с мифологической основой) Кей-Хосрова многие склонны видеть отражение исторических моментов — ахеменидской истории, в частности, перенос некоторых западноиранских легенд о Кире (его детстве и воспитании при дворе деда — Астиага).(обратно)
405
11367—11404 Лирическое вступление к сказанию о Кей-Хосрове.(обратно)
406
11425—11426 В оригинале: «Прибыли посланцы из каждого кешвäра (см. примеч. 632 в томе I) От каждого именитого, от каждого вельможного». (обратно)407
11427 Нимруз — Систан, наследственное владение Сама, Заля и Ростема (см. прим. 5211 в томе I). (обратно)408
11458 В оригинале: «... Он поднял до солнца прах войска». (обратно)409
11520 Здесь выпущен один бейт оригинала. (обратно)410
11534 Точно по оригиналу: та дäр-е азäрбадган— «до врат Азербадгана». Речь, конечно, идет о древней греческой Атропатене, территории Мидии (современного Азербайджана), славящейся древними храмами Огня — очагами горной смолы (нефти). (обратно)411
11536 В оригинале определенней: «Он [Хосров] прибыл к святилищу Азергошеспа» (суйе хан-е азäргошäсп). (обратно)412
11585 Здесь при передаче содержания восьми бейтов подлинника в переводе дано восемнадцать строк (вместо шестнадцати), т. е. как бы появился лишний бейт. (обратно)413
11635—11636 Эта строка перевода отражает сказанное в оригинале ниже (на 8 бейтов), поскольку следующая строка: Из рода нечистого злой чародей — передает в целом содержание двух стихов (бейта) оригинала. (обратно)414
11686 В оригинале: чо äз хуше бенмуд хоршид чехр — «когда солнце показало [свой] лик из [созвездия] Хуше [Колос Девы]». (обратно)415
11690 и след. Здесь интересна картина сбора в поход, учета и регистрации дружин, приведённых вассалами владыки Ирана, вассалами, являвшимися на призыв своего «сюзерена», пользуясь выражением русских удельных архивов: «людны, конны и оружны». Разумеется, это факты Сасанидского Ирана, отнесенные к периоду, более мифологическому (эпическому — лучше сказать), чем историческому, что, впрочем, мы уже не раз видели на страницах поэмы. (обратно)416
11709—11710 Можно понять так, что Гудерзу с сыновьями доверена честь нести и защищать государственное знамя Ирана — «Кавеев стяг». (обратно)417
11715 Тевабе (
) — имя иранского витязя (этимол. вариант Теване).
(обратно)
418
11717 Берте (
)—имя иранского витязя из рода Тевабе (этимол. вариант Parteh, возможно parthos, т. е.— парфянин).
(обратно)
419
11721 Рив — здесь (как и в оригинале) сокращение имени Ривниз, Ревниз (Rewniz), — витязь Ирана. Но в «Шахнаме» под именем Ревниз — выступают разные лица: 1) сын Шаворана, убитый Форудом; 2) сын Кей-Кавуса; 3) сын Зераспа. (обратно)420
11771—11772 В оригинале: Ке инäт бäхайе сäр-е би бäха Пäлашан-е дäжхим нäрр äждäха, дословно: «Вот тебе цена головы бесценной Плашана — злобного дракона». Плашан—точнее Пелашан, по-видимому, испорченное Balasan — имя туранского витязя, этимологически близкое к известному имени многих парфянских царей — Волагас. (обратно)421
11774 В оригинале: «Бодрствованием его голова клонится к [вечному] сну». (обратно)422
11778 В оригинале: «Бижен сын Гива... Завязал пояс» (см. прим. 10290 в томе I) — приготовился убить дракона». (обратно)423
11788 В оригинале: «Двух розощеких красавиц, повязавших стан зоннаром». Зоннар — вообще «иноверческий пояс», узаконенный халифом Омаром как обязательный для немусульман (но «людей писания», т. е. христиан, иудеев, гебров-зороастрийцев). В классической поэзии «зоннар» — главным образом символ христианский. (обратно)424
11791—11792 В оригинале: «Кто венец Тежава принесет ко мне, Или этому именитому собранию [вождей] — я отдам эти сокровища». (обратно)425
11793—11794 Дословно: «Ведь Афрасиаб возложил его [венец] на голову Тежава Назвал его [своим] высокорожденным зятем». (обратно)426
11796 В оригинале: «Была в битве [джäнг] рука его [чäнгäш] длинна». (обратно)427
11812 «Тополя стан» — традиционное сравнение, но «движенья газели» — вольность. В оригинале — традиционное же сравнение движений с походкой фазана. Кроме того, в переводе пропущено еще одно традиционное сравнение талии с тростинкой-камышом (гäрäв —
).
(обратно)
428
11813—11814 В тексте Вуллерса дано написание эснäпуй. Но это тоже один из вариантов имени красавицы (Isnapot, Ispanoi, Ispaknoi). Первому стиху перевода в оригинале соответствует: «Жасминотелая, похищающая сердце, благоухающая мускусом». (обратно)429
11826 В подлиннике: «Блистательная душа твоя без тела да не будет». (обратно)430
11828—11830 В оригинале: «Приказал казначею извлечь золото. Положили ароматы (ар. шамаме — ароматные вещества, ароматические брусочки) на золотые чаши. Десять серебряных чаш также наполнили драгоценностями (или жемчугом — гохäр)». (обратно)431
11853 В оригинале: «Две сотни мехов и золототканной парчи. Царский венец, десять золотых царственных поясов». (обратно)432
11857 Касеруд — р. Касе (или р. Касеруд) в Иране. (обратно)433
11859 В оригинале сказано не о стене, а о горе из дров — завале. (обратно)434
11860 Кеменд — аркан и мера длины (среднего аркана). Ср. прим. 13797 в томе I. (обратно)435
11878 Обычное у классических поэтов Ирана (ср. Саади — «Бустан») смешение: брахман — служитель культа древнеиндийского (ведийского) и позднейшего индуизма, а бот (бут), с нарицательным значением кумир, идол — будда (будха), т. е. изображение Будды. Статуэтка — предмет культа буддистов, а не индусов-брахманов (ср. прим. 13954 в томе I). (обратно)436
11897-11898 В оригинале заход солнца описан так: «Когда лицо земли стало подобным перу ворона, С высоты горы взошел светоч луны». (обратно)437
11901 — 11902 В оригинале: «Когда от (наступившего) дня гора стала подобной сандараку (сäндäрус) До облака дошел возглас петуха». Сандарак, как и сандал, порода дерева, дающего смолу желтого цвета. (обратно)438
11905 В оригинале имена Зеваре и Ферамарз (брат и сын Ростема). (обратно)439
11921 Здесь перевод отражает вариант не Вуллерса, а старейшей Лондонской рукописи. (обратно)440
11955 Здесь в переводе не вполне сохранен порядок стихов оригинала. Данному стиху в оригинале соответствует не отраженное в переводе бе бар амäд ан хосрäвани дерäхт, т. е. «плодоносящим стало то царственное древо» (ср. ниже прим. 12092). (обратно)441
11965—11966 В первом стихе-полустишье оригинала: йäки мохре дäр джам дäр дäст-е шах, для мохре имеются значения: «шарик», — болтающийся в чаше, как в бубенце, или молоток для удара. Во втором полустишье — «клики войска» (хоруш-е сепах) достигают до Кейвана-Сатурна. (обратно)442
11971—11972 В оригинале: «Светлый глаз не видел мира Небосвод и звезды не видели копья». (обратно)443
11977—11978 В подлиннике: чо бäр пошт-е пиль ан шах-е намвäр зäди мохре бäр джам о бäсти кäмäр. Дословно: «Когда на спине слона тот именитый шах ударил в чашу (мохре) и завязал пояс», — т. е. приготовился к бою. Словом, точное повторение сказанного выше о снаряжении боевого слона Хосрова (прим. 11965—11966). Совершенно очевидно, что Хосров дал «звуковой» сигнал к началу боя с помощью «мохре», шара или молота, ударявшего в металл чаши. Ср. удар камня в чашу [котел] — обычный сигнал к отправлению каравана (образ, отраженный у Хайяма, Саади и у других классических поэтов), а также сигнал боевой тревоги, например, в практике янычар в Турции, когда опрокидывание котлов знаменовало начало янычарского бунта. (обратно)444
11979—11980 Перевод по общему смыслу, дословно: «Не подобало каждому государю Сидеть (нигде), кроме как у дверей Государя (т. е. Кей-Хосрова)». (обратно)445
11995—11996 Точнее по оригиналу: «В каждом деле да будет победоносным твое счастье Все время судьба твоя (рузгар-е то) да будет „ Новым днем"» (праздником весны — см. прим. 156 в томе I). (обратно)446
12018 Дословно: «Головы вождей-витязей — под мечом его» — сäр-е сäрвäран зир-е шäмшир-е уст. (обратно)447
12035 Эшкеш (Ашкаш) — племянник Каве, обычно считающийся сыном Кобада (см. след. прим.). (обратно)448
12037 Хомай.— В тексте Вуллерса, использованном переводчиком, сказано: некий булавоносец из рода Хомай. Здесь Хомай — имя, по-видимому, женское (встретится позднее в «Шахнаме»). Может быть, предпочтительнее вариант Парижского издания, где предком Эшкеша назван Кобад?! (обратно)449
12039 — 12040 В оригинале сказано о белуджах и кучах (гордан-е... куч-о бäлуч), «думающих всегда о драке, подобно горным баранам (гучкуч)». (обратно)450
12075 и след. Здесь в переводе смежных бейтов допущены перестановки строк оригинала. (обратно)451
12081—12082 «Барс» — вольность, дословно в оригинале: «... Ферамарз Что обладал величием, ростом и силой» (ке ба фäрро-о ба бäрз-о ба äрз буд). (обратно)452
12092 Традиционное выражение, дословно: «Как дерево плодоносящее» (вариант — дерево с грузом листвы, в цвету). Здесь отражён образ оригинала, пропущенный выше (прим. 11955). Кроме того, в смежных бейтах перевода даны две строки сверх оригинала. (обратно)453
12163—12181 Сказ о Форуде, сыне Сиавуша. —В оригинале мы находим подзаголовок: «Начало сказания о Форуде, сыне Сиавуша». Следующие восемнадцать стихов — дидактическое вступление Фирдоуси к сказу. (обратно)454
12181 В заголовке сказания о походе Туса на Туран у Вуллерса — Нафиси говорится не о Туране (Туран, Туран зäмин и т. п.), а о «Земле тюрков» — Торкестан. (обратно)455
12207—12208 В оригинале: «Всякий, кто был из рода Менучехра Сердце и душа его были полны любовью к Тусу». Этот бейт выпущен в Калькуттском издании, и можно сомневаться в его аутентичности. (обратно)456
12231 Келат — широко известный в Средние века городок и горная крепость на восточной границе Белуджистана, на подступах к Индии (ныне в пределах Пакистана). В XVIII в. Келат был резиденцией и складом награбленных сокровищ знаменитого Надир-шаха. (обратно)457
12262 Дословно: «с другой стороны Келат и путь на Черем» (? Джерем —
)» по-видимому, населенный пункт в направлении к Индии (реально не отождествляется).
(обратно)
458
12274 Меем (
) — по контексту название реки, рифмующей с гäм, следовательно — мäйäм.
(обратно)
459
12295—12296 Лирическо-дидактическое отступление — бейт, подчеркивающий мысль о гибельных последствиях своеволия Туса, которая была развернута во вступлении к сказу. (обратно)460
12314 Сепидкух — «белая [т. е. со снеговой вершиной?] гора» (в тексте
).
(обратно)
461
12317—12318 В оригинале: «Когда встал (раздался) звук литавров от Меема, А также прах — словно эбен — из Черема». (обратно)462
12368 Здесь перевод следует не тексту Вуллерса, а варианту Парижского издания, подтверждаемого старейшей Лондонской рукописью, где вместо
читаем: 
а весь стих: мäман кин-о айин бе бигане кäс, т. е «не оставляй мести и обычая чужому [лицу]», естественный в контексте и корректный по форме вариант.
(обратно)
463
12387 Тохар —
по-видимому, графическое искажение, вм. 
— пехлев. нахвäр[ä]. Это имя будет встречаться в других частях поэмы (в том числе и «сасанидской»). Здесь Тохар — туранский витязь, спутник Форуда.
(обратно)
464
12426 Здесь в переводе опущены два стиха (один бейт) текста Вуллерса как сомнительный (бейт отсутствует и в Калькуттском издании). (обратно)465
12446—12447 Дословно этот бейт переводится так: «Знамя за ним (т. е. за Зенге) есть. [На нем] — изображение луны-красавицы, Тело которой — рубины, а локоны — словно черный мускус». Приводим бейт в оригинальном написании:
(обратно)
466
12475—12476 Перевод вольный с перестановкой полустиший бейта. Дословно: «Больших и малых — всех он посмотрел, Сердце его возликовало, щеки стали [словно] шенбелид» (см. примеч. 9577—78). (обратно)467
12588 Здесь в переводе допущена перестановка стихов. (обратно)468
12634 Здесь в переводе выпала одна строка оригинала: «Чего ради остается на горе кто-либо в такой день!» (обратно)469
12656 В оригинале: «Он показал тот знак, который в роду От Кавуса имеют и от Кей-Кобада». (обратно)470
12735—12736 В оригинале: чо ба тиг нäздик шод Ривниз бе зех бäр кäшид ан хäманиде шиз», т. е. «когда Ривниз с мечом приблизился, Он натянул изогнутый [лук из дерева] „шиза"»(индийское дерево, из которого делают луки). (обратно)471
12741 Меем — река, здесь, по-видимому, «место», может быть и гора, лучше всего предположить крутой, высокий берег Меема |?|. (обратно)472
12743—12744 Снова дидактическая концовка. (обратно)473
12767—12768 Дословно: «Как только он увидит грудь, и руку, и шлем, Нужно будет спустить [букв, открыть] стрелу от твоей груди [или: для тебя]». (обратно)474
12786 Здесь в переводе перестановка строк подлинника. (обратно)475
12789 Здесь в переводе перестановка строк подлинника. (обратно)476
12825—12826 В оригинале: «У юного Форуда крепость была населена (благоустроена). В крепости было восемьдесят девушек-невольниц (пäрäстäнде — наложниц). (обратно)477
12885—12886 Эти два стиха (бейт) отсутствуют в тексте Вуллерса (даны по Лондонской рукописи). (обратно)478
12934 В оригинале: «Можно [ведь] пойти другой раз — не связан ты». (обратно)479
12982 В оригинале сказано о крыле коршуна или птицы Хомай (см. прим. 4200 в томе I). Здесь ещё переставлены полустишья бейта. (обратно)480
13093 В оригинале речь идёт о невольницах (наложницах) — пäрäстäнде. (обратно)481
13117—13118 В оригинале: «Препоясал стан под румийским [боевым] кафтаном (хäфтан), Вышел с кеянским царственным луком в руке». (обратно)482
13128 В оригинале: «Вершина горы стала, словно море смолы». (обратно)483
13142 Здесь выпущен один бейт по тексту Вуллерса, отсутствующий также в Калькуттском издании. (обратно)484
13197 До конца главы — философски-лирическое отступление автора. (обратно)485
13274 И в оригинале — стиль поговорки. Дословно: «Ведь поспешность — приносит тебе груз раскаяния Не сажай в [своём] плодовом саду зёрен поспешности». (обратно)486
13362 Здесь «нечистых вяжу» соответствует дивбäнд —«связывающий дивов», в частности, эпитет Taxмуреса (см. прим. 715 в томе I). Интересно постоянное противоречие — общая трактовка туранцев как служителей Ахримана (и дивов) дается туранцем же. (обратно)487
13366 Дословно: «...я — Бижен. В пылу боя я— меднотелый див», т. е. яростен и неуязвим словно див (Меднотелый — руинтäн — в поэме Фирдоуси — специальный эпитет Исфендиара). (обратно)488
13396 Вольная передача, в оригинале: «Кто знает, как повернется тот ветер в день битвы?». (обратно)489
13453—13454 В оригинале: хäнуз äз бäди та че айäдат пиш бечäрм äндäрäст ин зäман гавмиш — «[Кто знает] — еще что злого случится с тобой Ещё в [своей] шкуре гавмиш (горный баран)». Ср. прим. 7258, где вместо гавмиш дано гав-е бише (бык леса, бык в лесу). В данном стихе гавмиш — конечное в стихе рифмирующее слово, что позволяет думать о каком-то искажении в предыдущем варианте. (обратно)490
13496 Геругерд — Героугерд (
) — название города на реке Джейхун.
(обратно)
491
13509 Кебуде — имя туранца, хранителя табунов и стад Афрасиаба (нарицательное значение имени — голубая ива, в основе кäбуд — голубой). (обратно)492
13528 В оригинале непередаваемая игра слов в связи с отмеченным выше значением имени: «И становился цвет Кебуде-Голубого — черным» (т. е. постепенно тускнел блеск лица умиравшего Кебуде). (обратно)493
13545 В оригинале: «Послышались крики петуха и жаворонка». (обратно)494
13556 В оригинале: «Предводитель — водяное чудовище (крокодил-нäхäнг) со знаменем в руке». (обратно)495
13571—13574 Здесь допущена перестановка стихов оригинала. (обратно)496
13593—13598 Тоже перестановка стихов. (обратно)497
13613 Туча Бехмена (äбр-е бäхмäн), т. е. месяца Бехмен (январь-февраль) — солнечного персидского календаря (традиционное выражение). (обратно)498
13621 Мерду (мäрдуй) и Эрженг — здесь имена витязей Турана. (обратно)499
13720 В оригинале: коджа шир буди бечäнгäш бäре, т.е. «лев казался (бы) ягненком в его [могучих] руках». (обратно)500
13805—13806 В оригинале дословно: «Под хмельной головой — мягкая (нäрм) подушка Над головой — горячие (гäрм) острие копья, меч и булава...». (обратно)501
13821—13822 Лирическая вставка (бейт) автора. (обратно)502
13851—13858 Лирическое отступление автора. (обратно)503
13966 В оригинале уже известный нам образ: «Для мира новое дерево принесло плоды» (или покрылось листвой — зазеленело). (обратно)504
13974 В оригинале снова эпический стандарт: «Все время твое да будет Новрузом (весенним, праздничным, радостным)». (обратно)505
13987 В оригинале более определенно: «Царский [кеянский] венец и пояс дал я тебе», т. е. облек полнотою царских прав. (обратно)506
14082 Одно из самых упорных кровопролитных сражений между иранцами и туранцами, в преданиях известное как «Джäнг-е Пäшäн», т. е. «Бой с Пешеном». Пешен, вероятно, соответствует Пешенгу (многократно комментированному) — эпониму рода Афрасиаба и Висе-Пирана. Некоторые словари упрощенно толкуют Пешен как название места, где был бой. (обратно)507
14100 В оригинале: «Уменье, способности наши стали скрытыми». (обратно)508
14149 В оригинале: «от несчастного боя глаза их стали лиловыми (бäнафш)» в смысле «стало темно в глазах». (обратно)509
14242 В оригинале: хäми горг-е дäррäндера сур кäрд — «хищному волку устраивал угощение». (обратно)510
14295 Здесь в переводе пропущен один бейт текста Вуллерса как излишний (его нет также и в Калькуттском издании). (обратно)511
14352 Перевод по общему смыслу, в подлиннике: «Чтобы предводитель туранцев [букв. тюрок] взял ее в свои руки?». (обратно)512
14372 В оригинале: «Дала мне столько оружия и [боевых] кушаков». (обратно)513
14427 В оригинале: возанджа суйе кäлб-е лäшгäр шетафт, т. е. «отсюда он поспешил к центру [букв. сердцу] войска». (обратно)514
14465—14466 В оригинале: «Спросил Пиран: „Кто же этот муж? И как его именуют среди именитых?"». Кроме того, в переводе опущен предшествующий бейт, дословно: «Обильные речи были об этом бое, О схватке с ним — и тайно и явно...». (обратно)515
14638 Перевод по общему смыслу, в оригинале: бебини конун тäнг кам-е нäхäнг, т. е. «увидишь теперь тесную пасть крокодила (акулы?)». (обратно)516
14682—14686 Лирико-философское отступление автора. (обратно)517
14700 В оригинале: «Ты сказал бы, что Бехрама никогда не было». (обратно)518
14724 В оригинале — идиома: «Язык их о близких полон холодного ветра (пор äз бад-е сäрд)» — в смысле горестного вздоха». (обратно)519
14741—14744 По существу лиричеекое отступление, вложенное автором в уста Пирана. (обратно)520
14799—17964 Сказ о Камусе Кашани (Кешанском) — естественное продолжение и развитие большого повествования о войнах Ирана с Тураном после гибели Сиавуша. Тема та же — месть за Сиавуша и, быть может, кульминационный момент её. После долгих сражений с переменным успехом, но в целом в пользу Турана, на сцену снова выступает Ростем и снова (в соответствии с общей тенденцией поэмы) в роли спасителя Ирана. Камус выступает в конце повествования, как мощный богатырь, склонивший было победу в сторону Турана, но появление на поле брани Ростема приносит вместе с гибелью Камуса победу иранцам. Таким образом, Камус — лицо эпизодическое в данном цикле сказаний, а не основной герой, как, например, Сохраб. Сказ по традиции начинается развёрнутым вступлением — хвалою Йездану. (обратно)521
14825 Это обращение по существу не мотивировано развитием сюжета. Оно лишь предвещает решающую роль Ростема в будущих событиях. Предшествующий бейт в издании Вуллерса — выпущен переводчиком, как шаблонная вставка (бейт отсутствует и в Калькуттском издании). (обратно)522
14832 Дословно: «Взяв, из книги (дäфтäр), введу в свой сказ (гофтар-е хвиш)». (обратно)523
14833—14834 В оригинале непередаваемый оттенок мысли автора, не просто «послушай», а дословно: «вернись снова» (баз гäрд) и далее: «Посмотри, что скажет видевший мир муж». (обратно)524
14854 В оригинале: «Ты дал мне трон, счастье и доблесть (то дади мäра тäхт-о бäхт-о хонäр)». (обратно)525
14880 Здесь в переводе допущена перестановка стихов. (обратно)526
14973 Здесь допущена перестановка стихов. (обратно)527
15025 Здесь в переводе выпущен один бейт, отсутствующий и в Пар. изд. (обратно)528
15046 Шехд — река, по-видимому, один из притоков Аму-Дарьи, уже упоминалась в поэме Фирдоуси (см. том I, прим. 14084) как приграничный объект. (обратно)529
15059 Здесь в переводе допущена перестановка бейтов оригинала. (обратно)530
15149—15154 Лирическое (философское) отступление — нередкая концовка Фирдоуси. (обратно)531
15167 Здесь два бейта оригинала отражены в двух стихах перевода, т. е. как бы выпадает один бейт. (обратно)532
15255—15256 В оригинале: кäз ин кине-та зенде манäд йäки нäйасуд хäхäд сепäх äндäки, т. е. «пока кто-либо останется в живых от этого мщения, Не будет никакого покоя войску». (обратно)533
15289 Ладен — здесь, по контексту, название места, где не так давно сражались Гудерз с Гивом против Пирана. Ладäн (ладан) — в нарицательном значении — известное пахучее вещество. (обратно)534
15320 Чача изогнутый лук.— О знаменитых луках Чача-Ташкента см. прим. 3580 в томе I. (обратно)535
15351 Тузийское седло — в оригинале: зин-е тузи, по-видимому, относительное образование от названия города— туз (тōж), очевидно, славного своими седлами. (обратно)536
15361—15362 Бейт переставлен ниже, чем в оригинале. (обратно)537
15376 Здесь в тексте Вуллерса стоит заголовок, перенесенный в переводе на два бейта (четыре стиха) ниже. (обратно)538
15377—15378 В оригинале: «Когда высокий небосвод сделал венец [увенчал себе венцом] из черного камня (шебех) Разбросал ароматную смесь (шемаме) на лазурь». Шäбäх (
) — род драгоценного, черного цвета камня (условно — агат), шäмаме — ароматические черные от мускуса «таблетки» в золотой оболочке.
(обратно)
539
15381 Т. е. солнце достигло созвездия «Херченг» (Рака), а это бывает в разгаре лета. (обратно)540
15416 В переводе отклонение от буквы оригинала, где, как обычно, проводится сравнение с «глазом петуха» — чäшм-е хорус (но, правда, и самца-фазана иранцы именуют петухом). (обратно)541
15445 В оригинале: «пешим к горе отошёл вместе с обозом Тус» — как старший, возглавивший центр, имея на правом крыле Гудерза, на левом — Роххама и Горгина. (обратно)542
15452 В оригинале: «Весь рот (вариант — вся глотка) солнца был полон прахом» (хäме кам-е хоршид пор хак буд). (обратно)543
15485 Нехель (
) — туранский богатырь.
(обратно)
544
15491 Шидрох (
), — имя не ясно, наиболее вероятное предполагаемое осмысление: «солнцеликий», а написание в оригинале — арабизованное искажение (?). Источники дают варианты произношения: Шитарах, Шейтарах, Шитерах и Ситарах — с неясной этимологией.
(обратно)
545
15581 Предшествующий бейт оригинала отражён в переводе ниже: стихи 15591—15592. (обратно)546
15610 Здесь допущена перестановка стихов. (обратно)547
15625 В переводе опущена строка подлинника. Дословный перевод всего бейта: «Пошел Гив и всё войско вернулось назад Они увидели равнину и поле, полные убитых». (обратно)548
15626—15628 Дословно: «Военачальник Тус так сказал, обращаясь к старшим (мехтäран) Это и есть сила и бой вождей (сäран)?» (обратно)549
15635—15636 Этот бейт в тексте Вуллерса — Нафиси начинает следующую главу. (обратно)550
15661—15662 В оригинале бейта (с перестановкой полустиший в переводе) дословно: «Когда услышал Гудерз — издал громкий крик Земля от их воплей (äз банг-е ишан) пришла в содроганье (букв. в кипенье)». (обратно)551
15677—15678 Здесь перевод следует варианту Парижского издания, помещенному у Вуллерса в примечании. (обратно)552
15692 Гора Хемавен — по контексту несомненно гора в пограничном районе. Сопоставление с реальной горой затруднительно. (обратно)553
15704 Дословно: «Солнце разбросало камфору на трон из слоновой кости». Образ оригинала неясен: камфора-белизна на белой же слоновой кости? — В переводе сказано об эбеновом, т. е. чёрном (возможно и красном) троне. (обратно)554
15711 Здесь в переводе перестановка стихов, что, в частности, совпадает с Лондонской рукописью. (обратно)555
15895 Здесь в оригинале следует бейт, в переводе переставленный ниже — стихи 15899—15900. (обратно)556
16002 В оригинале: «От темноты — в море смолы они». (обратно)557
16125 О бое Ростема с Белым Дивом см. том I (стихи 12029 и сл.). (обратно)558
16180 Здесь допущена перестановка смежных бейтов. (обратно)559
16250 Здесь также допущена перестановка смежных бейтов. (обратно)560
16333—16334 В оригинале: «Завязал туго пояс в этом деле Ростем, И в этом [деле] не было большого промедления». (обратно)561
16370 В оригинале несколько иначе: «Мы не знаем — это вино доколь будем пить». (обратно)562
16399—16400 В оригинале: «У них (иранцев) гранитная бесплодная (букв. сухая) гора. Их кони вдыхают запах колючек словно мускус». В подлиннике обычная у классических поэтов игра слов: шип, колючка — хар и гранит — хара. (обратно)563
16437 Речь идет о прибытии союзника (а может быть и вассала?) Афрасиаба, повелителя Чина, что естественно переводить — Китая, с титулом «хакан». Так в постоянном сочетании — хакан-е чин — «хакан Чина», условно: повелитель Китая, — будет встречаться в последующем изложении событий, (см. прим. 10272).(обратно)
564
16437—16438 В оригинале: «Когда Солнце из созвездия Рака подняло руку (здесь игра слов: зе хäрчäнг чäнг) Оно разорвало покров мускусно-черного цвета (мäшк рäнг)». (обратно)565
16439—16440 В оригинале: «К Пирану прибыл от шаха [Афрасиаба] посланный [с извещением], Что прибыло большое войско [собравшееся] со всех сторон (букв. мест)». (обратно)566
16441—16460 В дальнейшем изложении переводчик отступает от точной последовательности бейтов в издании Вуллерса, использует вариантные разночтения и варианты Лондонской рукописи (что будет отмечено нами соответственно). Дело в том, что точное воспроизведение оригинала Вуллерса (на наш взгляд, отражающего несогласованные им противоречия — искажения и интерполяции рукописей, Парижского и Калькуттского изданий) привело бы к противоречию в именах и деталях изложения и затруднило бы чтение и понимание перевода. Если «реконструкция» переводчика и может быть оспорена в своих частностях (что и будет в необходимой степени отражено в комментарии), то следует признать, что любое стройное изложение текста Вуллерса, в свою очередь, оказалось бы ещё более спорным. (обратно)567
16441—16442 Эти стихи отражают бейт Лондонской рукописи, следующий там за бейтом, отраженным в стихах 16443—16444 перевода. В тексте Вуллерса данный бейт стоит ниже — перед стихами 16453—16454 перевода и не вполне связан с контекстом. В Парижском издании бейт следует непосредственно за стихом 16440, т. е. в начале сообщения посланника Афрасиаба. Нетрудно убедиться, что варианты местонахождения меняют реальное содержание известия. Кроме того, самый текст первого стиха, совпадающий и в Лондонской рукописи, и в Парижском издании, может быть прочитан и осознан по-разному: нäхостин сепäхдар [или ар-е] хакан-е чин с вариантами перевода — кто идет?: «первый предводитель — хакан Чина», или «первый предводитель хакана Чина». Сам хакан, или его первый военачальник? Последнее согласовалось бы с ролью Камуса (в сказе ему посвященном), Камуса — как вождя передовых сил хакана. (Самому хакану, его единоборству с Ростемом ведь будет посвящено следующее — см. III том — особое сказание.) Но и тогда остальные бейты не всегда согласуются с этой предпосылкой. (обратно)568
16443—16444 В оригинале нет упоминания о хакане, т. е. речь идет о войсках, рати, идущей на помощь Пирану — вообще. Чин-море — здесь может быть принято или в плане гиперболического сравнения, или речь идет о море-озере Аральском (или другом из озер Центральной Азии). (обратно)569
16445 В тексте Вуллерса: йäки мехтäр аз мавераннäхр дäр, т. е. «один (некий) набольший (вождь, вельможа) из Мавераннахра», т. е. из «Заречья» с территорий на правому берегу Аму-Дарьи, но в варианте Калькуттского издания вместо «из Мавераннахра» сказано «с той стороны реки» (что может быть понято шире, например из-за Сыр-Дарьи и т. п.). И говорится не «один вождь», а просто некий вождь. Переводное же «тот вождь» определенно связывает бейт с предшествующими, чего в оригинале нет. (обратно)570
16451 Фертус — здесь имя дано по варианту Калькуттского издания. В тексте Вуллерса (как и в Лондонской рукописи) назван Камус, что, быть может, и более обосновано, но тогда и всё изложенное до сих пор надо относить к нему, а не к хакану (см. разночтения стиха в прим. 16441—16442), что также можно подвергнуть сомнению. Оригинал ниже особо упоминает и Фертуса и Камуса уже конкретно. Далее в оригинале следует бейт, перенесенный в переводе ниже (см. стихи 16459—16460 и прим.). (обратно)571
16453 Меншур — Маншур, Mansôr (?) — с нарицательным значением: гневный, сердитый. Еще одно имя туранского бойца. (обратно)572
16455—16456 Здесь в оригинале вовсе не упоминается Ашкбус. Камус из Кешана — имя случайно напоминает современный Кашан (город в Западном Иране), а вероятнее всего связано с Кушанией — столицей империи кушанов на Заравшане. Камус, по-видимому, предводитель рати, властитель Сепиджаба, где-то в глубинах восточных территорий, тяготевших к Турану и Афрасиабу. Имя Камус (этимологически: Камос) иногда сопоставлялось с Камбизом (варианты: Камисус, Кумбисус). (обратно)573
16458 В подлиннике: чо хäшм авäрäд бад-о бäрф авäрäд, т. е. «когда приходит в гнев — приносит ветер и снег». (обратно)574
16459—16460 В оригинале соответствующий бейт дан выше, следом за бейтом, отраженным в стихах 16455—16456 перевода, причем в Лондонской (только) рукописи за ним непосредственно следует бейт: ферестадäм анк суйе карзар берарäд зе Тус о зе Хосроу дäмар, т.е. «я послал того, чтобы в сражении он уничтожил бы совсем (с корнем) Туса и Хосрова». (Переводчик толкует это «послал» как веленье хакана.) Вот здесь и выявляется реальное содержание термина (если оно есть!): «хакан-повелитель Чина, прибывший из Заречья, обладал территорией от Рума до Сепиджаба (зе мäрз-е сäпäджаб та мäрз-е рум). Второй стих оригинала — сепахи ке буд äндäр абад бум!, т. е. «войско, которое было в населенной стране». Может быть, смысл тот, что все войска-рати, которые собрались здесь — в населенной — оседлой земле, — пришли из окружающих Туран степей, кочевых территорий (отражение борьбы кочевников с оседлым населением?). Но как бы ни понимали второй стих, первый дает границы кочевых территорий, совершенно очевидно не охватывающие подлинный, хотя бы и неведомо-таинственный, Чин-Китай. (обратно)575
16477 Река Шехд, как уже указывалось,— один из притоков Аму-Дарьи, т. е. территории союзников и вассалов Афрасиаба, которые располагались как бы по дуге от Индии (Кашмир) до Аму-Дарьи, т. е. на восток и северо-восток, от собственно Ирана с продолжением изгиба к западу вдоль северной границы Ирана, вплоть до Рума (?). (обратно)576
16479—16486 Здесь даны имена богатырей, союзников Турана или вассалов Афрасиаба, с указанием их «уделов» или подвластных территорий, что помогает несколько уточнить наши представления о территории и «сферах влияния» Турана, а также несколько разобраться в путанице имён и вариантов текста. Кондор из Соклаба, т. е. из страны славян. Биверд из Ката. Кат, Кят — древний город на Аму-Дарье, некогда — до переноса в Ургендж — столица Хорезма. Герче из Сегсара (см. прим. 6253 в томе I). С возможностью сопоставления с грузинскими — гордж, гордже (
).
Шенгул, точнее Шенголь (
) из Хинда-Индии (см. прим. 414 в томе I).
Фертус из Чагана, уже упоминался, по-видимому, случайно, выше. Фертус (Fartôs), как имя, может быть сопоставлен с Тус (Taôsa) (см. примечание 9181 в томе I), первая часть имени — «фарр» (?). Чаган чäган-город — область на востоке Ирана. И здесь Фертус уже опредёленно не хакан.
На наш взгляд, все это свидетельствует только о сложности и обилии вариантов текста, имея в виду как варианты стихов, так и варианты их расположения, в которых еще трудно разобраться.
Кехар из Гехана [?] (
) — витязь, по-видимому, только в «Шахнаме» упоминаемый.
Шемиран— женское имя, встретится позднее как таковое и в «Шахнаме», сопоставляемое с Семирамидой греков, но здесь, по-видимому, имя витязя, союзника или вассала Афрасиаба.
(обратно)
Последние комментарии
28 минут 57 секунд назад
32 минут 36 секунд назад
43 минут 5 секунд назад
49 минут 14 секунд назад
51 минут 20 секунд назад
54 минут 26 секунд назад