Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века [Ольга Игоревна Елисеева] (fb2) читать постранично, страница - 3

положение казалось в порядке вещей. Приведу пример. В 1762 году княгиня Е. Р. Дашкова приехала в Москву на коронацию своей подруги Екатерины II и, помимо прочего, основала литературный журнал «Невинное упражнение». Он выходил большим по тому времени тиражом — 200 экземпляров. Но стоило на следующий год двору покинуть Первопрестольную, как журнал закрылся — основной читатель уехал вслед за монархиней^[2]. Стало трудно распространить «наклад», как тогда говорили. Официального редактора поэта И. Ф. Богдановича пришлось срочно устраивать переводчиком в штат дядюшки Дашковой — генерала Петра Ивановича Панина.

Главные интеллектуальные силы сосредоточились при дворе, в высших учреждениях и гвардии. Показателен пример Кабинета императрицы, который занимался не только сугубо государственными делами: статс-секретари постоянно переводили, сочиняли, редактировали. Правились статьи и пьесы монархини, создавались собственные философские и публицистические произведения. Среди шестнадцати статс-секретарей, известных за все царствование, трудно назвать не писавшего. Здесь работали такие заметные авторы, как Г. Н. Теплов, И. П. Елагин, Г. В. Козицкий, С. М. Козьмин, А. В. Олсуфьев^[3].

Но тонкий слой нарождавшейся чиновной интеллигенции был сервилен по отношению к государыне. Для свободы самовыражения в России в тот момент не существовало еще ни самостоятельных издательств, ни прессы, хоть в малой степени отделенной от правительства, ни литературно-политических салонов. Отказываясь действовать вместе с императрицей, человек, даже чиновный, падал в пустоту.

Поэтому поиск высокопоставленного покровителя для литератора становился делом выживания. Фонвизину на протяжении долгих лет протежировал глава внешнеполитического ведомства Никита Иванович Панин — оппозиционер, сторонник великого князя Павла, создатель одного из первых в России конституционных проектов. Ему таланты драматурга, выпускника благородной гимназии при Московском университете, пришлись как нельзя кстати. Вместе с партией Панина секретарь переживал взлеты и падения, участвовал в интригах^[4], не раз оказывался на волосок от гибели, что и привело к каскаду «ударов». Вот до чего доводит служба!

Глава первая Сценический детектив?

Чтобы понять, как далеко восприятие зрителя XXI века отстоит от цепи ассоциаций, которая возникала у современников Фонвизина, смотревших спектакль, приведем один пример. В первой же сцене госпожа Простакова уморительно бранит слугу Тришку за плохо сшитый кафтан. Насмерть запуганному мужу кажется, что обновка для сына «м…мешковата», хозяйка находит одежду тесной, а ее брат Тарас Скотинин — в самый раз: «сшит изряднехонько».

«Не говорила ль я тебе, воровская харя, чтоб ты кафтан пустил шире», — наседает Простакова. «Да ведь я, сударыня, учился самоучкой… извольте отдать портному», — оправдывается слуга. «Так разве необходимо надобно быть портным, чтобы уметь сшить кафтан хорошенько. Экое скотское рассуждение! — не унимается барыня. — …Портной учился у другого, другой у третьего, да первоет портной у кого же учился?» Тришка не теряется: «Да первоет портной, может быть, шил хуже и моего».

Живая зарисовка. Хозяйки часто ругались со слугами, требуя невозможного: то готовить, как французский повар, то шить не хуже, чем в лавке на Кузнецком Мосту, то укладывать волосы на манер платного куафера. И язык сочный, настоящий, именно таким говорили.

Но образованный человек того времени угадывал за кафтаном аллегорию — отсылку к журналу «Всякая всячина», который редактировала сама Екатерина II. Там по поводу неудачи Уложенной комиссии 1767 года императрица поместила притчу о недошитом кафтане.

«Мужик» вырос из старого, «добрый приказчик» выбрал материю и позвал портных, которые «решили кроить в запас». Однако посреди работы «вошли четыре мальчика, коих хозяева недавно взяли с улицы, где они с голода и с холода помирали… сии мальчики умели грамоте, но были весьма дерзки и нахальны: зачали прыгать и шуметь». В результате они помешали портным, кафтан остался не сшит, а мужик «дрожит от холода на дворе»^[5].

Уложенная комиссия была созвана специально для того, чтобы создать новый свод законов, нечто вроде Общественного договора. Но интересы разных слоев населения оказались столь далеки друг от друга, а дискуссии порой так остры, что императрица предпочла сама «шить кафтан». С первых же строк Фонвизин начал браниться с Екатериной II: государыня любила выставлять себя «невеждой», автор доказывал, что непрофессионал не справляется с работой, что в России все привыкли делать «самоучкой», а стоит обратиться к мастерам. Однако тут же добавляет, что ранние законодатели Европы, может быть, «шили» еще хуже…

Тришкины кафтаны

В самых ясных местах текста таятся