Made in Poland [Пшемыслав Войцешек] (fb2) читать онлайн

Пшемыслав Войцешек Made In Poland

Перевод Ирины Киселёвой

Действующие лица:

Богусь

Ирена, мать Богуся

Ксендз Эдмунд

Эмиль

Моника, сестра Эмиля

Фази

Гжесь

Карина

Виктор

Марианна, бывшая жена Виктора

Хеленка

Сцена 1 — На улице. Вечер

Богусь идет по улице микрорайона. Вокруг старые пятиэтажки. Кое-где в окнах горит свет. У Богуся в руке бейсбольная бита.

Богусь. А ну, встать, козлы, встаем. Революция! Слышите, уроды? Революция!

Слышно, как в ближайшем доме открывается окно.

Мужской голос. Ты, рот закрой!

Богусь (останавливается, поворачивается в сторону окна). Тя как звать?

Голос. Не твое собачье дело!

Богусь. Тя не достали?

Голос. Чего???

Богусь. Тебя еще не достали?

Голос. Да, ты меня достал!

Богусь. Может, и тебя такая жизнь затрахала? Как меня?

Голос. Ты слышал? Этот урод спрашивает, затрахала ли меня жизнь. Сейчас я его урою.

Богусь. Пошли со мной.

Голос. Сейчас я, блин, с тобой схожу — в полицию! Козел!

Из открытого окна в одном из ближайших домов доносится дискотечная музыка. Гуляют.

Женский голос. Эй, иди к нам!

Богусь. Да насрать мне на вас! (показывает жест «Fuckyou» и убегает; через мгновение останавливается перед обшарпанной пятиэтажкой, складывает ладони рупором). Анка! (Пауза.) Анк-а-а!!!

На одном из верхних этажей открывается окно.

Голос Анки. Чего надо, Богусь?

Богусь. Вернись ко мне.

Голос Анки (хохочет). Да пошел ты!

Богусь. Вернись. Ты мне нужна. Я не такой, как все. Я объявил им войну. Я такой, как ты всегда хотела. Вернись ко мне!

Голос Анки. Богусь, не выводи меня!

Богусь. Анка, я один против всех.

Голос Анки. Богусь, да ты же от одного вида голой жопы плачешь. Иди лучше домой.

Мужской голос. Кто там?

Голос Анки. Богусь пришел меня отбивать.

Голос Анджея. Ты чё, к моей бабе клеишься?

Богусь молчит.

Голос Анджея. Я — чемпион среди юниоров по дзюдо. Мне чё, спуститься?

Богусь. Анка…

Мужской голос. Вали отсюда. И по-быстрому.

Богусь медленно разворачивается и уходит.

Слышен сильный удар бейсбольной битой по кузову автомобиля. Скрежет железа, сыплются разбитые стекла. Все это продолжается довольно долго.

Сцена 2 — В ризнице костела. Вечер

Богусь с пакетом под мышкой и бейсбольной битой в руке входит в ризницу костела. Ксендз Эдмунд смотрит на него. У Богуся на лбу татуировка — готическим шрифтом написано «Fuckoff».

Эдмунд. Наконец-то. Переодевайся и идем.

Богусь (бросает пакет на пол). Я ухожу.

Эдмунд (подходит к нему и рассматривает татуировку). Что здесь написано?

Богусь. Fuck off.

Эдмунд. Ладно, неважно. Переодевайся. Восславим Господа.

Богусь. Я пас. Вот стихарь. Я ухожу.

Эдмунд. Что случилось?

Богусь мнется.

Эдмунд. Ну, говори, кому еще ты скажешь, если не мне? Я — твой духовник.

Богусь. Меня все задрало.

Пауза.

Богусь. Я сегодня проснулся и это почувствовал. Это как СПИД, просто меня сжирает. Весь день хожу и громлю телефонные будки. Но не помогает. Внутри все горит.

Эдмунд. Сходи к врачу.

Богусь. Был, сегодня утром. Но он меня так вывел, что я ему всю машину раскурочил.

Эдмунд (указывая внутрь храма). Войди, почувствуй его силу.

Богусь. Я не хочу скандалить. Я пришел сказать, что не буду больше служкой.

Эдмунд. Хорошо, не хочешь, не надо. Но все-таки войди.

Богусь колеблется.

Эдмунд. Ты мне обещал.

Богусь. Вот только не надо сейчас.

Эдмунд. Войди.

Богусь. Вот только не надо!

Эдмунд (берет его за руку, тянет к дверям, ведущим в храм). Легче?

Богусь (вырывается). Я уже все знаю. Они свиньи. Ненавижу свиней!

Эдмунд. Богусь!

Богусь (указывая на татуировку). Я сыт по горло этим враньем, не видишь?

Эдмунд. Каким враньем?

Богусь. Враньем, которым ты пичкаешь это быдло. Я в него не верю.

Эдмунд. Хочешь, давай об этом поговорим.

Богусь. С тобой? Чтоб ты мне опять навешал лапшу на уши? Да я пять лет тут и пять лет смотрю, как ты им каждое воскресенье впариваешь туфту. Я не верю ни в загробную жизнь, ни в Апостолов, ни в Новый Завет. А эти — просто свиньи. Выйди на стоянку: большинство приезжает сюда прямо из супермаркетов.

Эдмунд. Эти люди много работают.

Богусь. Но штаны и жратву могли и в субботу купить. Что это за религия, в которой нет принципов, которая ничего не требует?

Эдмунд молчит.

Богусь. Знаешь что? Знаешь, почему ты всегда был плохим ксендзом?

Эдмунд. Ну!

Богусь. Да потому что твой Бог сдох, причем очень давно!

Направляется к выходу.

Эдмунд. Это всё? Да?

Богусь кивает.

Эдмунд. И ты не поможешь мне ремонтировать костел?

Богусь, улыбаясь, отрицательно качает головой.

Эдмунд. Бог есть, дурень, я знаю, по собственному опыту.

Богусь. Слышал я эту историю — бред сивой кобылы.

Эдмунд. Я видел, как Он приходит…

Богусь. Да ты вечно, как перепьешь церковного винца, это рассказываешь.

Эдмунд. Шел третий месяц голода, конец…

Богусь (разворачивается и подходит к нему)…и ты уже знал, что это конец, правда? Но Он пришел, да? Сильный и светлый — и подошел совсем близко, вот как мы сейчас с тобой. Он есть, Богусь, он есть… Так это было?

Эдмунд. Поверь, это было так.

Богусь. И именно поэтому тебя перевели в наш микрорайон?

Эдмунд молчит.

Богусь. Ну, рассказывай дальше. Не зря тебя называют здесь «Секретным агентом».

Эдмунд. Он есть, Богусь. Он — реальный, настоящий, как мы с тобой. Он существует.

Богусь (делает пару шагов к Эдмунду, будто желая его ударить.) Только в твоем больном воображении, гребаный ты поп!(Разворачивается и уходит, громко хлопнув дверью.)

Слышны шаги по мокрому гравию и звон разбитого автомобильного окна. Богусь бейсбольной битой разбивает машину ксендза. Срабатывает сигнализация.

Голос Богуся. Гребаный поп!

Слышно, как Богусь убегает.

Сцена 3 — День. Автостоянка

Богусь держит в руке выломанное боковое зеркало машины. Осматривается. К нему на инвалидном кресле, крутя руками колеса, подъезжает Эмиль. Богусь бросает зеркало.

Эмиль. Эй, ты! То, что ты сделал, является преступлением!

Богусь поворачивается и смотрит на Эмиля невидящим взглядом.

Эмиль. За данное правонарушение положено наказание в виде лишения свободы на срок от шести месяцев до двух лет, условно — на три года. Статья двести шестьдесят восемь, параграф один. Вот.

Богусь. Чё, серьезно? Ты здесь работаешь?

Эмиль. Я — охранник, а что?

Богусь. На хера тебе тогда Уголовный кодекс?

Эмиль. Я собираюсь стать юристом.

Богусь (подходит к Эмилю, наклоняется над ним). А мне насрать на закон. Меня все задрало. (Поднимает зеркало и бросает его в сторону.)

Слышно, как в одной из машин разбивается стекло.

Эмиль. Портя чужое имущество, ты придаешь своим действиям преступный характер. У меня нет выхода. Я вынужден передать тебя в руки правосудия.

Богусь. Да ты сам — преступление. Ты на себя посмотри. Кто тебе вообще работу дал? Какой-нибудь стуканутый юрист-инвалид.

Эмиль не отвечает.

Богусь. Если б все твои друзьи, блин, скурвились, ты бы то же самое чувствовал.

Эмиль молчит.

Богусь. У тебя друзья есть?

Эмиль не отвечает.

Богусь. Есть или, может, были, хоть какие-нибудь?

Эмиль. У меня есть сестра.

Богусь. Какая-нибудь давалка? Королева ночной смены?

Эмиль. Ты, козел. У меня идеальная сестра.

Богусь. Много ты понимаешь про идеалы! Сам еле передвигаешься, калека.

Эмиль. Неправда. Я даже на большой скорости виражи закладываю. Убедишься, когда я тебя поймаю и сдам ментам.

Подъезжает к Богусю и пытается его схватить.

Богусь (отбегает, прыгает на кучу металлолома). Бай, бай, чувачок.

Эмиль. Я тебя узнал! Ты служка в костеле! Татуировку, что ли, себе сделал?

Богусь. Да, сегодня утром. Как только узнал, что Бог сдох, решил это отметить! (С бейсбольной битой в руке идет по стоянке вдоль машин.)

Эмиль едет за Богусем.

Богусь (поворачивается к нему). Все скурвились в этом блядском обществе. Все, даже самые лучшие, самые крутые. Крутые, понимаешь? Один мой приятель — мы вместе учились в ПТУ — получил работу в «Макдональдсе». Я его сегодня встретил. Он радовался как ребенок. Сам, идиот, не понимает, до чего докатился. Пора с этим кончать. Нужен переворот. Все это расхерачить! Может, тогда эти дебилы прозреют.

Эмиль. А это все… Законно?

Богусь (с меется). Да забей на закон, присоединяйся лучше.

Эмиль. К чему?

Богусь. К бунту.

Эмиль. Против кого?

Богусь. Против всех.

Эмиль. Ну, не знаю, как-то это все неконкретно.

Богусь. Достали уже, хочу бороться. Ты, что, не видишь? В воздухе висит. Достали, труба. Заразили агрессией, вот оно — СПИД XXI века. Я сегодня утром встал и почувствовал это в себе, а завтра и ты почувствуешь. Давай со мной, вставай на борьбу, будь одним из первых. Ну что, просек?

Эмиль пожимает плечами. Богусь наклоняется над одной из машин и лупит битой по лобовому стеклу. Срабатывает сигнализация.

Богусь. А сейчас?

Эмиль. Перестань!

Богусь. Ну, просек?

Эмиль. Кончай!

Богусь. Просек?

Эмиль. Да, просек!

Богусь. Громче! (Поднимает над головой биту, делает несколько шагов и разбивает лобовое стекло еще в одной машине, потом в следующей.)

Воет сигнализация.

Эмиль (нервно крутится на инвалидной коляске). Просек, просек, просек!!!

Богусь оглядывается, видит неподалеку дорогую машину, подходит к ней, бьет по лобовому стеклу и капоту. Срабатывает сигнализация — более громкая, чем в других автомобилях.

Эмиль (останавливается, кричит). Я тебя поймаю, придурок.

Богусь уходит. Эмиль бросается за ним в погоню, но едет слишком быстро, и на повороте коляска переворачивается.

Богусь (останавливается, подходит к Эмилю). Я дам тебе совет. Вернись сюда завтра и скажи — «Харэ». (Разворачивается и уходит.)

Эмиль. Будь у меня коляска получше, я бы тебя — как миленького!

Но Богусь уже далеко.

Сцена 4 — Улица микрорайона. Вечер

Подъезжает белый «Пежо», останавливается у одного из домов. Из машины выходит Фази и быстро скрывается в подъезде. За ним — Гжесь и Карина.

Гжесь. Карина!

Карина. Я иду с Фази.

Гжесь. Ты никуда не идешь! Давай назад! Видала их новые патрульные машины? И чё-то как-то они теперь быстрее ездят! По-быстрому проехали, и домой. Экспресс, бля, только за бензин ты платишь, из своих налогов.

Карина. Гжесь, я иду с Фази.

Гжесь. Никуда ты не идешь, я чё — неясно сказал? У меня на районе такие же ездят. Когда-то был классный, спокойный микрорайон. А теперь? Какую ни увидят драку — сразу линяют.

Карина. Пойду посмотрю, что он там делает.

Гжесь. Я фигею от такого патрулирования. Вся охота прикалываться пропала. Бля, чуть не подавился пончиком… Я, короче, за возврат дружинников. Ты вообще на выборы ходишь?

Карина. Нет.

Гжесь. А зря. Основным инструментом политической борьбы в демократическом, правовом обществе является избирательный бюллетень. В газете прочитал. Я когда-то дальнобойщиком был. Тридцать шесть часов стоишь на границе. Остается только спать или газеты читать. Газета — вещь хорошая. Ее читать можно, есть на ней можно, задницу подтирать. Лучше, чем радио. Попробуй радио жопу подтереть в машине! (Пауза.) А тебе чё, бля, не смешно? А? Куда там — два высших. Да пошла ты!

Карина (идёт в подъезд, возвращается). Номер квартиры скажи.

Гжесь. Чё, не нашла? На, бери пончик и садись в машину.

Карина. Слушай, всегда, когда вы на дело идете, я сижу в машине. Так нечестно.

Гжесь. Ну и…

Карина. Слушай. Меня к вам из бухгалтерии перевели три месяца назад. У меня суперпоказатели по здоровью и вообще анализы. Гжесек, почему вы не даете мне шанса, почему я должна торчать в этой гребаной тачке?

Гжесь. Успокойся, когда Фази решит, что ты готова, пойдешь на дело. А пока вали сторожить машину.

Карина. А ты знаешь, что тачки только пенсионеры сторожат?

Гжесь. А ты знаешь, что еще и новички тачки сторожат. У тебя чё — с головой не все в порядке? Ты чё себе думаешь? Рэкет — это, по-твоему, что? Бухгалтерия? Ты должна уметь с людьми общаться, когда надо быть жесткой. Ладно, расслабься, почувствуй в себе силу. Вон пончик съешь. Успокойся, Фази даст тебе шанс, подожди немного.

Карина. Ага, только он меня не переваривает. Да и ты тоже.

Гжесь. Фази нормально к тебе относится. Главное, мы не считаем тебя дурой тупорылой.

Из подъезда выходит Фази. В руках у него свернутый пакет.

Фази. Ты чё тут делаешь, быстро в машину. (Отдает сверток Гжесю.) На, выброси куда-нибудь…

Карина. Давай я выброшу.

Фази. Что ты выбросишь?

Карина (показывает на пакет). Ну это. Фази… мы как раз говорили.

Фази. И что?

Карина. Ну, что я как бы не при делах. Понимаешь? Фази, мне надо знать, что ты у них берешь. Я должна знать, чего ты там из домов выносишь.

Фази. Слышь, забей.

Карина. Послушай, я тут уже третий месяц, потом меня дальше переведут. Я должна знать, что мы делаем. Не зли меня!

Фази (протягивает ей пакет). Хочешь посмотреть?

Карина. Хочу, блин, хочу!

Фази. На, и отцепись.

Гжесь смеется.

Карина берет сверток, колеблется.

Гжесь. Открывай. Ну, давай.

Карина. Открою, когда захочу.

Гжесь. Трусиха. Открывай!

Карина заглядывает в пакет. Гжесь вырывает его у нее из рук и выбрасывает. Что находится в пакете, не видно, но слышен тихий шлепок.

Фази. Всё? Узнала? Только не вздумай блевать. Давай ее в машину.

Карина (понемногу приходит в себя). Не буду блевать. Господи, да не буду, все нормально, справлюсь.

Гжесь (ведет её к машине). Ты ж универ закончила. (Фази.) Ты чё, вообще что ли?!

Фази. У тебя платок есть?

Гжесь. Есть.

Фази. Давай.

Гжесь. На хера ты сюда это припёр?

Фази. Да я забыл. Хотел собаке какой-нибудь бросить.

Гжесь. Ты еще что-нибудь ему отрезал?

Фази. Надобности не было.

Гжесь. А что-нибудь взял?

Фази. Номер счета, на который он бабло слил. Только половину, блин, а на остальные «лексус» себе прикупил. Крутой, понимаешь ли. (Достает из кармана ключи.)

Гжесь. Где он?

Фази. Здесь.

Гжесь. Я поведу!

Фази. Исключено!

Гжесь. Ну, дай…

Фази. Ничего не выйдет. Я сам еще на «лексусе» не ездил.

Гжесь. Я тоже.

Фази. И не будешь.

На инвалидной коляске подъезжает Эмиль. Пауза.

Гжесь. Бля! «лексус» наш расхерачили! Ты! А ну давай сюда. Кто это сделал? Ты видел? (Эмиль разворачивает коляску и направляется к своей будке.) Да подожди ты. Эй, на колесах! Бля… Что ты делаешь? Подожди!

Фази (звонит по мобильному телефону.) Слышь, проверь-ка, сколько стоит боковое зеркало «лексуса». Правое и левое! Еще лобовое стекло и капот. Быстро!

Сцена 5 — Автостоянка. Вечер

Фази и Гжесь рассматривают «Лексус». Лобовое стекло, капот, крыло, буфер — всё нужно менять. Этот «Лексус» — последняя жертва приступа агрессии Богуся. К Фази и Гжесю подходит Карина.

Гжесь. Охранник.

Фази. Ну и охрана у них.

Гжесь (Эмилю). Ты кого-то подменяешь? Нет? Чё, постоянно?

Фази. Кто это сделал?

Гжесь. Ну, кто? Говори. Пацаны? Лохи какие-нибудь?

Фази. Ты ментов вызывал?

Гжесь. Как только до будки докатил?

Фази. Надо забирать тачку.

Гжесь. Слышь, а может, он их знает да боится, может, они его припугнули. (Эмилю.) Ты, не боишься? (Делает угрожающий жест.) А сейчас? Страшно? Я с ним поработаю.

Фази. Подожди. (Карине.) Карина. Ну что? Ты, кажется, хотела поучаствовать! С этим справишься? С калекой?

Карина идет к будке, в которой прячется Эмиль.

Фази (Гжесю). Пошли, Гжесь, поедим.

Сцена 6 — В квартире Ирены и Богуся. День

Комната Богуся. Утро. Из-за стены доносится песня Кшиштофа Кравчика. Ирена, мать Богуся включила проигрыватель на полную громкость. Эти мелодии будут звучать до конца сцены. Богусь просыпается, с трудом поднимается и садится на кровати.

Голос Ирены. Богусь, вставай! Завтракать. У тебя пять минут.

Богуся колотит, будто от холода. Он идёт из своей комнаты на кухню, открывает холодильник и достает пакет молока, вынимает из шкафа над головой коробку кукурузных хлопьев и тарелку, заливает хлопья молоком.

На стене в кухне висят три портрета. На нижнем изображен Лех Валенса во время забастовки «Солидарности», выше — Папа Римский, над ним — Кшиштоф Кравчик.

Богусь с тарелкой идет в коридор и открывает дверь в комнату матери. Ирена сидит на тахте с сигаретой в зубах. На ней майка с надписью «BORN IN THE USA». На полу конверты с пластинками Кшиштофа Кравчика. Ирена медленно поднимает голову, смотрит на Богуся и вдруг начинает хохотать.

Ирена. Ну ты идиот.

Богусь. Мам, я же просил, чтоб ты не ходила в этой майке.

Ирена. А, так это я виновата? Может, ты, блин, скажешь, что стряслось?

Богусь. Ма, я же тебе говорил, во мне что-то сломалось.

Ирена. Если об этом узнают, весь «Горгаз» будет надо мной смеяться.

Богусь. А может, и не будет.

Ирена (показывает на татуировку Богуся) Что это значит?

Богусь. Коротко или дать полный ответ?

Ирена. Коротко.

Богусь. Отъебитесь.

Ирена. А подробнее?

Богусь. Все отъебитесь!

Ирена. Это же на всю жизнь останется!

Богусь. Потому я это и сделал. Всё по-взрослому. Если я на что-то решаюсь, то делаю по полной. Сто процентов, сто пудов. Никаких компромиссов.

Ирена. Херня на постном масле.

Богусь. Ах, ну да, у Кравчика-то нет наколок!

Ирена. Он и без этого великий человек. (Смущенно смотрит на фотографию Кшиштофа Кравчика, висящую на стене.)

Богусь молча жует хлопья.

Ирена. Ты же никогда не найдешь работу с этим уродством на лбу.

Богусь. А я не уверен, что вообще буду ее искать.

Ирена. Понятно, будешь до конца жизни сидеть у меня на шее.

Богусь. Я этого не говорил.

Ирена. Все к этому идет.

Богусь. Нет, мам, — я решил учиться.

Ирена (открывает рот от удивления). Что? Я не расслышала.

Богусь. Все ты, ма, расслышала.

Ирена. То есть вернешься в ПТУ?

Богусь. Нет, в ПТУ на газовика я учиться не буду. Я пойду в лицей.

Ирена. В лицей?

Богусь (кивает). Точные науки. С физико-математическим уклоном.

Ирена. Ешкин кот, вот это было бы дело, сынок.

Богусь. Знаю.

Ирена. А ты не придуриваешься?

Богусь (отрицательно качает головой). Весной подаю документы.

Ирена. Если бы ты действительно пошел в лицей… После его окончания мог бы устроиться на работу.

Богусь. Вот именно.

Ирена. А если б устроился на хорошую работу, то заработал бы кучу денег.

Богусь. Ага.

Ирена. А если б заработал кучу денег, я могла бы бросить работу в «Горгазе». И стала бы ездить на концерты.

Богусь. Ну.

Ирена. Ездила бы на все концерты Кравчика.

Богусь. По-любому.

Ирена. И ездила бы по всей Польше на встречи коллекционеров пластинок.

Богусь. Да, мам.

Ирена. У меня было бы больше пластинок, чем у той лахудры из-под Ополя.

Богусь (утвердительно кивает). Да ей половины того не видать, что будет у тебя, ма.

Ирена. Должна сказать, сынок, ты меня тронул. Я тобой горжусь. (Внимательно смотрит на него.) Прикалываешься?

Богусь (громко смеясь). Тебя не наколешь, ма.

Ирена. Я почти поверила.

Богусь. Годы тренировок, а все равно ты меня раскусила.

Ирена (встает из-за стола). А когда это я не могла тебя раскусить? (Идет в коридор, надевает пальто, закидывает на плечо маленький рюкзак.)

Богусь. Мамуль! А обувь?

Ирена. Блин! Тащи сюда. Подай мне. (Смотрит на лоб Богуся.)

Богусь. Ма, это наколка.

Ирена. А может, все-таки пойдешь в лицей? Неплохая идея.

Богусь. Да. Сначала лицей, потом экзамены, потом институт. Банальнее некуда.

Ирена. Доешь хлопья, сыночек. И не переходи дорогу на красный свет.

Богусь. Договорились.

Ирена выходит из квартиры. Богусь садится есть, но тут же отодвигает тарелку. Его трясет, с каждой минутой все сильнее. Идет в свою комнату, включает магнитофон у кровати — звучит старый, добрый «The Clash». Берет с полки над кроватью комикс, раскрывает и пробует читать, но через минуту с раздражением швыряет книжку на пол. Приподнимает на кровати матрас, вынимает из-под него несколько порножурналов, садится и начинает их листать. В раздражении рвет один на мелкие кусочки. Достает из тумбочки пакетик с «травой», набивает трубку и закуривает, но после нескольких затяжек начинает кашлять. Идет в комнату Ирены, садится на тахту и включает телевизор. На экране опытный фермер принимает роды у коровы. Роды тяжелые — необходимо кесарево сечение. Видно, как фермер разрезает корове брюхо. Голос за кадром комментирует происходящее. Из разрезанного брюха появляется телёнок…

Раздается звонок в дверь. Богусь не реагирует. Звонок не замолкает. Богусь встает, идет в коридор и останавливается перед дверью.

Голос Эдмунда. Богусь?

Богусь не отвечает.

Голос Эдмунда. Богусь. Сделай потише.

Богусь, подумав, подходит к двери, открывает её. На лестничной площадке стоит Эдмунд.

Эдмунд. Ты прекрасно знаешь, зачем я пришел. Ты разбил мне машину, мой «полонез».

Богусь. Я? Это прикол?! Ничей «полонез» я не разбивал.

Эдмунд. Я знаю, что это ты!

Богусь. Откуда. Померещилось?

Эдмунд. Я не буду заявлять в полицию.

Богусь. Отлично — не заявляй.

Эдмунд. Не заявлю, если мы договоримся.

Богусь. Пугаешь меня полицией, чмошник? Меня?

Эдмунд. Договариваемся?

Богусь. Попробуй меня еще хоть раз испугать полицией. Попробуй. Я твою полицию, во! (Показывает, что он сделает с полицией.)

Эдмунд. Я сказал — давай договоримся.

Богусь. Я с ксёндзами не договариваюсь.

Эдмунд (смеется). С ксёндзами… С ксендзами, эх ты, безграмотный. Мне не хватает людей для работы. На тех, кто приходит только по воскресеньям, я рассчитывать не могу. Помоги мне отремонтировать костел. Отработай то, что натворил. Прямо сегодня приходи.

Богусь. Они не хотят тебе помогать? Это интересно. А может, ты их тоже ментами припугнешь — как меня?

Эдмунд. Четыре пятьдесят за час.

Богусь. Четыре пятьдесят? Ты это тем, которые по воскресеньям ходят, предлагай, понял? Ты что, больной?

Эдмунд. Слушай. Тебе больше не к кому идти.

Богуся трясет от злости.

Богусь. Я уже сказал, что мне по хрен твой ремонт!

Сцена 7 — В квартире Виктора. День

Богусь стучит в дверь квартиры Виктор. В руке у него бейсбольная бита. За дверью тишина, но Богусь продолжает стучать. Виктор приоткрывает дверь.

Богусь. Я знаю, что ты дома. Надо поговорить. (Виктор молча захлопывает дверь.) Надо поговорить, слышишь? (Тишина.) Я не уйду, пока не откроешь! (Дверь открывается. На пороге появляется Виктор.)

Виктор. В чем дело?

Богусь. Надо поговорить.

Виктор пропускает Богуся в квартиру.

Виктор. Биту оставь в коридоре.

Богусь кладет биту у вешалки.

Виктор. Ты все время с ней ходишь?

Богусь. С тех пор, как ощутил «это». С ней чувствую себя уверенней. Могу влиять на действительность.

Виктор (замечает надпись на лбу Богуся). Ну, ну… ты стал бросаться в глаза.

Богусь. Эта татуировка — объявление войны.

Квартира Виктора: комната, кухня и ванная.

Виктор (указывает Богусю на дверь комнаты, а сам идет на кухню). Чаю хочешь?

Богусь. Да. (Входит в комнату.)

Вдоль стен книжные стеллажи, рядом с ними диван. Везде — грязные тарелки, пустые бутылки из-под пива, по полу разбросаны бумаги.

Богусь (рассматривает полки с книгами). Ну-ка, что тут у тебя? (Достает одну книгу, листает, закрывает, берет следующую — листает, закрывает, ставит назад на полку.) У тебя только книги есть?

Голос Виктора. Тебе из пакетика или заварить?

Богусь. Все равно. А что-нибудь нормальное у тебя есть? Журналы с голыми жопами или там комиксы? Чё, только стихи?

Голос Виктора. Это не стихи. Это жизнь.

Богусь (роется на полках). А продать ты это не хочешь? Продал бы все — сразу разбогател.

Голос Виктора. Это старые книги. Никто уже старых книг не читает. Когда-то пробовал продать. А сегодня я у них один остался.

Богусь (открывает книгу на первой попавшейся странице, пробует читать). Пы… пыц…

Виктор входит в комнату, держа два стакана с чаем из пакетиков, ставит их на письменный стол у окна, подходит к Богусю, смотрит на книгу.

Виктор. На какой ты странице?

Богусь. Пятьдесят девять.

Виктор. «Пусти меня, отдай меня, Воронеж». Осип Мандельштам. У меня еще Бродский есть, Цветаева, Пастернак…

Богусь. Я не умею по-советски.

Виктор. По-русски. Русский в вашей школе уже не преподают?

Богусь. Когда тебя уволили, еще оставалась эта…

Виктор. Соснковская.

Богусь. Но у нее крыша поехала, и она сама уволилась.

Виктор. А ты учишься?

Богусь. Зачем? Я на учебу забил. Все равно потом жить на пособие.

Виктор. Сам забил?

Богусь. Вытурили — через два месяца после тебя. А ты в какой-нибудь школе еще преподаешь?

Виктор отрицательно качает головой.

Богусь. А что делаешь?

Виктор. Пью. (Садится на диван, смотрит на Богуся.) Ты постригся? Что, уже не панк?

Богусь. А я и не был никогда панком. Я был шарп-скином, а это две разные вещи. Я верил в братство рас и борьбу пролетариата. Но в этом городе нет места шарп-скинам. Хотя… времена изменились.

Виктор. Что стряслось, Богусь?

Богусь. Знаешь, я всегда тебя уважал. Ты был единственным учителем в этой гребаной школе, который для меня что-то значил. Ты был не такой, как все, ты был самим собой. Даже когда тебя увольняли, показал им, чего стоишь.

Виктор. Кончай нести пургу — ближе к делу.

Богусь. Ты — мой учитель, скажи, что мне делать?

Виктор. Богусь, бля, я — алкоголик, который еле сводит концы с концами. Что я могу тебе посоветовать? Я и себе не могу.

Богусь. Я объявил войну этим свиньям. Прошло двадцать четыре часа, а они еще об этом не знают. Я на взводе, я должен бороться. Мне нужно расхерачить что-нибудь такое… огромное… а дальше одно из двух: либо мне кранты, либо я вылечусь. Но сначала пусть ОНИ обо мне услышат. Я должен сделать первый шаг — но какой?

Виктор. Сходить к психиатру.

Богусь. Был я у психиатра — раздолбал ему тачку!

Виктор. Повезло мне, что я на автобусе езжу. Автобусы ты, надеюсь, не долбаешь?

Богусь. Пробовал. Не помогает. Только тачки и телефонные будки.

Виктор отпивает очередной глоток бурого чая.

Богусь (напряженно глядя на него). Я искал человека, с которым мы могли бы действовать вместе. Выйти на улицу и разнести в пух и прах всю эту байду. Всем им, блин, вмочить по полной. Ты посмотри, что творится. Включи телик, радио включи. Это же конец света. Все вокруг с ума посходили, да с какой скоростью. Мы с тобой — ты и я — могли бы им показать. Сделать что-нибудь эдакое.

Виктор. Кого ты так ненавидишь?

Богусь. Всех. Жлобов с мобилами, братков, понтярщиков, лоснящихся свиней из хит-парадов, бабищ (телок) из реклам, шалав в телике, банкиров-долбоебов, священников гребаных, шибанутых военных, ментов, политиков и бизнесменов. Вот кого я ненавижу. Ненавижу их жен, их мужей, дочерей, сыновей, зятьев, шуринов и тещ. Ненавижу русских, немцев и американцев. Особенно американцев. Эти пидоры везде свой нос суют, всеми управлять хотят, всюду, бля, лезут. Ненавижу их сраные рестораны, которых теперь везде полно. Я ни в одном не был и не пойду никогда. Например, «Макдональдс». В жизни туда не пойду. И насрать, что у них бесплатный туалет. Я поссать не зайду в «Макдональдс», даже если будет невмоготу. Лучше на улице поссу. Потому что я терпеть не могу этих пидоров. Я даже группы американские не слушаю. Только польские и английские. Например, «Post Regiment», «The Clash». Ты слышал «Post Regiment»? Офигенная группа была, но они распались, потому что в магазинах сейчас до херища американского говна. А мне насрать на их херню. Насрать на рэп, техно, «Нирвану». Туфтовая коллекция пидорского говна! На хер их всех, пусть уебывают из польских микрорайонов в свое Никарагуа или откуда они там.

Виктор. Выпей чаю.

Богусь. На хер мне твой чай.

Виктор. Печенье возьми.

Богусь. На хер мне твое печенье.

Виктор (смеется). Богусь, где ты работаешь?

Богусь. Что?

Виктор. Где ты работаешь?

Богусь. Нигде. Что, не видно?

Виктор. А чем занимаешься?

Богусь. Собираюсь создать террористическую организацию. Средний возраст — 20 лет. Вот когда наберу людей, подложим бомбу под ликеро-водочный завод. Снесем эту фабрику смерти. И я хочу, чтоб ты мне посоветовал: под ликеро-водочный или лучше под налоговую инспекцию?

Виктор. Что ты несешь???

Богусь. Не веришь? Легко не будет, но я поговорю с людьми. Придет время — будем типа Красные Бригады.

Виктор. Займись делом.

Богусь. Что?

Виктор. Найди себе какую-нибудь работу. Может, там тебе эту хрень из башки выбьют.

Богусь. И это всё, что ты можешь мне сказать?

Виктор. Да.

Богусь. И ты отказываешься делать вместе со мной революцию? (Виктор отрицательно качает головой.) Я не этого ждал.

Виктор. Извини.

Богусь встает, подходит к Виктору.

Виктор. Шел бы ты отсюда. Вали, я сказал.

Богусь. Знаешь, что? Да пошел ты сам. Ты же — полный ноль. Ты и твои вонючие книги. (Выходит из квартиры учителя, хлопнув дверью.)

Сцена 8 — В квартире Богуся. День

Богусь бегом поднимается по узким ступенькам лестничной клетки. Подходит к двери своей квартиры, вынимает из кармана ключ, открывает дверь и входит. Замечает, что в туалете горит свет, заглядывает туда. На унитазе сидит Гжесь.

Гжесь. Чё, не видно, что я сру? Не можешь подождать, пока я руки помою? (Захлопывает дверь.)

Богусь заходит в комнату. Там на диване сидят Фази и Карина. На полу разбросаны вещи матери, дверцы настенных шкафчиков раскрыты. Карина одну за другой ломает виниловые пластинки с песнями Кшиштофа Кравчика. Прежде, чем поломать очередную, читает название на обложке.

Карина. «Как прошел день»…

Фази (заметив Богуся). Как прошел день, придурок? Отгадай, кто мы такие.

Из туалета доносится шум воды. Богусь разворачивается и бежит к выходу из квартиры. Гжесь выходит из туалета и хватает его за куртку.

Богусь. Это не я.

Гжесь. Не спрашивай, откуда мы знаем, но мы знаем, что это ты. (Вталкивает Богуся в комнату.)

Фази встает с дивана и наносит мощный удар Богусю в челюсть. Богусь падает на ковер. Фази снова садится на диван. Карина как ни в чем ни бывало продолжает ломать пластинки.

Карина (читает название). «Только бы так было»…

Богусь. Да чего там, ладно — это я. И мне по хер.

Фази (смотрит на Карину, смеется). Что ты сказал? Ну и на хрена ты признаешься? Ты же даже не знаешь, в чем дело. А мы ведь с телефонной станции, счет тебе принесли.

Фази, Гжесь и Карина смеются. Гжесь стоит на пороге комнаты и вытирает полотенцем мокрые руки.

Карина. «Потанцуем еще раз».

Фази. Прошлой ночью на охраняемой стоянке ты подпортил несколько машин. Тебя узнал парень, который ее сторожит. Может, у тебя были на то свои причины, а может, и нет, я в это не вникаю. Одна из тачек была наша. Серебристый «лексус».

Карина. «Рисунок на стекле».

Фази. Нужно заплатить за ремонт, а это деньги. И ты за него заплатишь — двадцать тысяч злотых. Договорились?

Богусь (осторожно садится на ковер). Да пошел ты.

Фази встает с дивана, подходит к Богусю и бьет его ногой в лицо. Богусь падает на ковер.

Фази. Машина в ремонте. Завтра мы уезжаем. У тебя есть время до утра. Не управишься — я тебя убью.

Фази возвращается на диван. Карина продолжает ломать пластинки.

Карина. «Пароход»… Не люблю я Кравчика. Просто не люблю.

Фази. Да ты чё, его старые хиты до сих пор — свежак. То, что он сейчас поет, херня, конечно, но когда-то был реально крутой.

Карина. А ты когда-нибудь был на его концерте?

Фази (кивает). С матерью, в Сопоте. Я маленький еще был. Супер. Не то, что эти пидоры сейчас.

Гжесь. Прикинь, а я никогда его не слушал. Но альбом с Бреговичем прикольный.

Фази (качает головой). Отстой полный.

Гжесь. Почему? Я его на вечеринках часто врубал.

Фази. Ты, слышь, кончай, а то у меня нервы сдадут! Альбом с Бреговичем, с художественной точки зрения, вообще никакой! Вообще! Ты в этом не сечешь, так я сейчас объясню. Кшиштоф Кравчик — это тебе не какой-нибудь там петух, который цыганские песни на свадьбах поет. Он крутый, он реально крутой. Он… Бля, не знаю, как тебе объяснить, чтоб ты понял и не задавал тупых вопросов. Он… такой же, как мы. Только круче. И жизнь у него, как у нас, только он это все уже пережил, понимаешь? Его судьба — это наша судьба. Посмотри, он без конца уезжал из Польши, только чтоб сюда вернуться и добиться успеха. Всю жизнь грешил, чтоб в конце концов возвратиться в лоно церкви. Трахал баб направо и налево, чтоб обрести счастье в крепком браке. Кшиштоф — это символ, легенда, памятник. Если ты не плачешь как ребенок, когда слушаешь его старые вещи, ты не поляк, вот что я скажу!

Карина. Фази, а ты тоже из Польши уезжал?

Фази. Боже, сколько лет я плиточником проработал в Германии, напевая его песни. Да я благодаря ему решил сюда вернуться. Семью завел, в рэкете сделал карьеру. Если бы не он, не знаю, кем бы я был сейчас. Без него страна была бы другой. Понятно, что хуже.

На минуту все задумались.

Фази (Карине). А чего ты вообще про Кравчика спросила?

Карина показывает на гору виниловых обломков.

Карина. Я все поломала.

Фази наклоняется и берет один из обломков.

Фази. Это же пластинка Кравчика.

Карина (смеется). И остальные тоже.

Фази. Ты, овца рябая, теперь я не смогу его убить! (Фази подает знак Гжесю.)

Тот трогает носком ботинка лежащего на полу Богуся.

Фази. Эй, пацан, вставай.

Богусь медленно поднимается, сначала на колени, потом встает.

Фази. Ты чё, фанат Кравчика?

Богусь (вяло кивает). Еще какой.

Фази. Я не могу тебя убить — такие у меня принципы. Но не думай, что это тебя спасет. Эта дебилка с университетским дипломом проследит, чтоб ты принес нам бабки.

Богусь. У меня нет двадцати тысяч.

Гжесь. Фази, я понимаю, ты не можешь его убить. Давай я его убью. А? Позвони во Вроцлав, пусть пришлют тачку, и мы все сделаем по-нашему.

Фази (качает головой). Нет, мы все сделаем по-католически. Может, он что-нибудь соберет до утра. И я еще город хотел посмотреть. Говорят, тут центр ничего.

Гжесь. Шутишь…

Фази. Я? Ты чё, спешишь? По своему столу в конторе соскучился? Ты на работе, за все платит фирма.

Гжесь. Я был в центре. Сегодня с Кариной. Жаль время терять. Полцентра снесли и нахерачили многоэтажек. Полное уродство.

Фази. Гжесь, это воссоединенные земли. Мы должны ими гордиться.

Гжесь. Я ими горжусь…

Фази (встает, поворачивается к Богусю). Слышь, я всегда могу приказать тебя убить. Но не хочу. У Кшисека так мало настоящих фанов. (Поворачивается к Карине, которой давно уже нечего ломать.) На фига ты их поломала. Без мозгов… «То, что мир нам дал, всё забрал круговорот. Счастье, радость украл, оставив массу забот».

Карина (Богусю). Звони, если что…

Бандиты уходят. Богусь идет в свою комнату — там все перерыто. Вещи, лежавшие на полках, и сорванный со стены плакат «The Clash» валяются на полу. Богусь идет к выходу из квартиры, захлопывает за собой дверь. Слышно, как он сбегает вниз по ступенькам.

Появляется Эмиль. Бандиты опрокидывают коляску.

Сцена 9 — Перед домом. День

Богусь выбегает из подъезда на улицу. На тротуаре лежит в инвалидном кресле Эмиль.

Эмиль. Богусь!

Богусь. Чего?

Эмиль. Я здесь.

Богусь. Ну и что, что ты здесь?

Эмиль. Я готов. Я хочу бороться. Я хочу, чтобы произошла революция.

Богусь поворачивается и идет обратно к подъезду.

Эмиль. Эй, не бросай меня. Я с работы ушел, чтоб к тебе присоединиться. У меня теперь нет выбора, я должен бороться.

Богусь (останавливается). Думаешь, мне нужен инвалид? И речи быть не может. Возвращайся на стоянку.

Эмиль. Я тебе пригожусь. Я разбираюсь в законах.

Богусь (колеблется). Да отвали ты.

Эмиль. Я знаю весь Уголовный кодекс. Я тебя от чего хочешь отмажу.

Богусь. Весь? Параграф сто сорок восемь?

Эмиль. Убийство, срок от двадцати пяти лет до пожизненного включительно.

Богусь. Правда, весь?

Эмиль. Правда.

Богусь. А сколько за избиение?

Эмиль. С ограблением?

Богусь. Ну.

Эмиль. С ограблением — десятка, статья двести десять, брат. Все зависит от суммы и что там было раньше.

Богусь. Целая жизнь. (Подходит к коляску, поднимает ее вместе с Эмилем, ставит в нормальное положение.) Только не думай…

Эмиль. Этот бугай и телка… (Показывает разбитые руки.) Я расшибся. Не смогу крутить колеса. (Показывает направление.)

Богусь (начинает толкать коляску по улице, останавливается). Ну и что?

Эмиль. Отвези меня домой.

Богусь. Ты чё, больной на голову?

Эмиль. А что? Разве я к тебе не присоединился? Разве мы не вместе?

Богусь. Что за «мы»? Какие «мы»? (Пауза.) Ты где живешь?

Эмиль. На Карконошской.

Богусь. Чё, дальше не мог? (Надевает капюшон на голову.) Блин, что за погода! (Толкает коляску.)

Сцена 10 — В квартире Моники

Двухкомнатная квартира Эмиля и Моники. Обстановка бедная, но везде чистота. На кухне у стола сидит Эмиль в инвалидной коляске, рядом стоит Богусь. Входит Моника. На ней спортивный костюм из синтетики, такой же, как у Эмиля, только другого цвета.

Эмиль. Привет! Это мой друг Богусь.

Моника. Привет. Моника.

Богусь. Богуслав.

Моника. Что случилось?

Эмиль. Меня сбили, а Богусь привез меня домой.

Моника. Пообедаешь с нами?

Богусь. С удовольствием.

Моника. Ну тогда садись. Садись, Богуслав.

Богусь. Богусь. (Садится.)

Моника. Богусь.

Богусь. А ты?

Моника. Я? Я уже ела. И потом у нас не так много стульев. Они мешают Эмилю ездить по дому. (Наливает суп, отрезает и кладет в тарелки большие куски колбасы.)

Эмиль. Я ушел со стоянки и присоединился к Богусю.

Моника. Но я же тебя целых три месяца туда устраивала! Ладно, ешьте, я им завтра позвоню.

Эмиль. Ну почему никогда не бывает так, как я хочу. Ты обязательно должна влезть!

Моника. Я только хочу сказать, Эмиль, что тебе с твоим характером сложно будет найти новую работу.

Эмиль. Ты не понимаешь! Я присоединился к Богусю! Да я лучше работу себе найду. Господи! Тебе больше не придется подписывать липовые договора. Богусь объяснил мне, что нельзя быть пассивным. И я не буду! (Богусю.) У Моники маленькая зарплата, хотя обещали большую. Я этим займусь, когда стану юристом, я всех этих уродов выведу на чистую воду.

Моника. Ты дома суп ешь, Богусь?

Богусь. Иногда.

Моника. Я каждый день готовлю Эмилю суп.

Эмиль. Я обожаю супы!

Богусь. И каждый день с колбасой?

Эмиль. Я обожаю колбасу!

Моника. Тогда я принесу еще. (Улыбается и выходит из кухни.)

Богусь (явно под впечатлением от знакомства). Это твоя сестра?

Эмиль (кивает.) Лучше Моники никого нет. Она работает у мясника. Знает все виды колбас. Если ее когда-нибудь уволят, сможет устроиться в любой мясной магазин. Сейчас везде нужны специалисты.

Моника приносит колбасу, режет и раскладывает куски по тарелкам, наливает суп себе, начинает есть.

Эмиль. Я как раз рассказывал Богусю, что ты работаешь у мясника.

Моника смущенно улыбается.

Эмиль. Моника шприцует колбасы. (Показывает на колбасу в своей тарелке.) Это дело ее рук.(Показывает на колбасу в тарелке Богуся.) И это тоже.

Моника. Тебе нравится дело моих рук, Богусь?

Богусь кивает.

Эмиль. Ага, нравится колбаса, Богусь?

Богусь. Очень.

Моника. А чем ты занимаешься, Богусь?

Богусь закашливается.

Эмиль. Богусь — революционер. Он забил на все. Хочет бороться за справедливость, потому что больше не может терпеть — он не собирается ждать, как остальные.

Моника. Это очень интересно, расскажи, Богусь.

Эмиль. У Богуся большие планы. Он жутко смелый. Не испугалсястрашных бандитов — тех, что сбили мою коляску. Богусь не сдастся, он будет бороться до конца! Поэтому я с ним. Так что, Моника, присоединяйся к нам.

Моника. Может, дашь Богусю самому рассказать?

Богусь. Нечего рассказывать. Это тебе не работа у мясника. Этим сыт не будешь.

Пауза. Эмиль, улыбнувшись Монике, разворачивает коляску и уезжает в свою комнату.

Богусь. Но мне кажется… я уверен, что это очень важно, это несет в себе духовные ценности. Ну, например, помогает сохранить…

Моника. Богусь, ты о чем?

Богусь смотрит на Монику с удивлением.

Моника. У Эмиля почти нет знакомых. Если ты рассчитываешь его использовать, лучше уходи. Прямо сейчас. (Встает из-за стола и садится на диван.) Так это ты — тот гад со стоянки.

Богусь. Он тебе рассказал, да? У меня нет к нему претензий — я знаю, у него не было другого выхода, но, может быть, он не все рассказал.

Из комнаты Эмиля доносится музыка «техно». Богусь встает из-за стола.

Богусь. Я — не плохой. Только меня затрахала… добила вся эта хрень вокруг. Всем на все наплевать, потому что все можно купить. И что — на это надо жизнь положить? Да эта херня ногтя ломаного не стоит.

Моника молчит. Богусь садится с ней рядом.

Богусь. Я — не плохой.

Моника. Откуда мне знать. Я тебя не знаю. Может, ты и революционер, а может, самый обычный бандюк.

Богусь. Я не бандюк. Я разбиваю машины и телефонные будки, но только затем, чтоб погасить огонь, который меня сжигает. Сегодня я разбил витрину магазина, где одежду продают. Дорогие женские шмотки. Там одно только платье стоит три зарплаты моей матери. Труба. Я не мог удержаться. А ты бы хотела такое платье?

Моника. У меня никогда такого не было.

Богусь. Давай куда-нибудь сходим?

Моника (улыбается). Ах ты шустрый какой!

Богусь. Мне просто хочется, чтобы ты послушала, что я обо всем этом думаю.

Моника. Может быть.

Богусь. Сегодня? Когда?

Моника. Тогда. (Смеется.)

Богусь. Во сколько?

Моника. Во столько.

Богусь. Во сколько?!

Моника. Нет.

Богусь. Чего «нет» — сегодня встречаемся.

Моника. Нет, я пошутила. Не хочу я с тобой встречаться. Ты… (Богусь опускает глаза.) Не такой… ну, я не знаю. У ребят-мясников нет татуировок. То есть некоторые говорят, что у них есть, там, ну, сам знаешь, где…

Богусь. Где?

Моника. На члене… но это они только прикалываются, чтоб больше понравиться. Девчонки на это клюют. А ты не прикалываешься — у тебя все на лбу написано. А то, что говоришь, даже интересно.

Богусь. Да пошла ты.

Моника. Ладно, если хочешь, давай встретимся.

Богусь молчит.

Моника. Ты симпатичный. Очень симпатичный.

Богусь. Музыка офигенная.

Моника. Тебе нравится? Не прикалываешься? Серьезно? Я тебе запишу. У Эмиля на той неделе был день рождения, я ему записала.

Богусь молчит.

Моника. Где ты хочешь со мной встретиться? Ну, говори — где?

Богусь. На горке, за домами.

Моника. Никогда там не была. Классно там?

Богусь. Оттуда весь микрорайон виден.

Моника. Супер. Во сколько?

Богусь. Вечером. В шесть.

Моника (кивает, улыбается). Вот видишь, у нас что-то начинает получаться.

Сцена 11 — В квартире Богуся. День

В комнате Ирены. Богусь и Ирена собирают обломки пластинок Кравчика.

Ирена (со слезами на глазах). Я собирала их 25 лет.

Богусь. Ма, это еще не самое худшее. Самый мелкий из них сказал, что если я не принесу бабки, они меня грохнут.

Ирена. Двадцать тысяч — огромные деньги, а у меня ничего нет.

Богусь. Ма, я бы у тебя и так не взял ни гроша.

Ирена. Но если это может тебя спасти, я поспрашиваю у знакомых.

Богусь. Ма, да я выкручусь.

Ирена. Как?

Богусь. У меня есть план, поверь.

Ирена. Это все из-за того, что ты как бешеный. Никак не научишься держать себя в руках.

Богусь. Мама, я их ненавижу. Им совсем немного осталось, чтоб окончательно скурвиться.

Ирена. Сынок, я тоже была молодой. Одеяло на чердаке, первый альбом «Два плюс один», и чувствовала я то же самое. Я знаю, как легко сейчас превратиться в какое-нибудь чмо в костюме. Не успеешь оглянуться, как перестаешь быть самим собой.

Богусь. Мам, я всегда буду самим собой. Клянусь. Никогда сукой не стану.

Ирена (смотрит на обломки пластинок). Я хочу, чтоб ты знал: я не боюсь бандитов. Я-то дам им отпор. Со мной в жизни и не такое бывало. Твой отец ушел, потому что пил и устраивал нам адскую жизнь. А ты, конечно, очень задиристый, но человеком станешь, я не сомневаюсь. Я столько лет справлялась со всем одна — всю жизнь боролась. Если надо будет, и сейчас повоюю.

Богусь. Мам, я сам должен с этим разобраться. Даю тебе слово — я их всех сделаю.

Ирена. Смелые слова, малыш. Они напоминают мне о первой встрече с Кшисеком, которая перевернула мою жизнь. Это было весной 1980 года, я тогда техникум заканчивала. Кшисек давал два концерта в Гливицах. День был необыкновенный — в воздухе висело ожидание чуда. После концерта я обманула охранников и через задний вход пробралась в гостиницу, где ночевал Кшисек перед тем, как вернуться в Варшаву. Я не собиралась с ним спать, ничего такого, я же не шлюха какая-то. Хотела только сказать ему пару слов, ну, понимаешь, поговорить с кумиром. И вот я ходила, ходила по гостинице. Я знала, что если меня заметит кто-нибудь из персонала, то меня тут же выставят. Бродила по коридорам в надежде, что мне повезет, молилась, чтоб его встретить. Кто я тогда была? Соплячка, которой попадались только чмошники, козлы и придурки. Меня мучала одна мысль, один вопрос — «как жить»? И я знала, что только настоящий мужчина — такой, как Кшиштоф, — знает ответ на этот вопрос. Прошло несколько часов, я шаталась по гостинице, а его все не было. Я стала терять надежду. Думала, все уже. Пора выметаться из гостиницы и ночным автобусом (поездом) ехать домой. Я ходила туда-сюда, повторяя про себя слова его песен, и вдруг, на седьмом этаже, когда я пела «Я уже иду» — да, именно на этих словах увидела его — он шел ко мне! Это было настоящее чудо — он шел от двери к двери, держась за стены — наверное, дико устал после концерта. Я подошла к нему, посмотрела прямо в глаза и спросила — «как жить»? А он остановился, сел, как-то странно, очень внимательно на меня посмотрел и сказал…

«Живи так, будто каждый день — последний. И даже если тяжек груз судьбы, иди, иди вперед — и с песней».

Кшиштоф Кравчик с грохотом падает на пол. Ирена провожает его взглядом.

Снова квартира Богуся. Ирена докуривает очередную сигарету.

Ирена. Он знал! Мы расстались утром. Он обещал, что никогда меня не забудет.

Богусь. (внимательно смотрит на мать). Ма, а может, я внебрачный сын Кшиштофа Кравчика?

Ирена. К сожалению, сынок, ты брачный сын своего отца-козла.

Богусь. Ма, а когда был тот концерт? Я в сентябре родился. Может, на Новый Год?

Сцена 12 — Заброшенный склад. День

Заброшенный склад на окраине города. Карина открывает ржавую дверь и заталкивает Богуся внутрь. Помещение освещено лучами солнца, проникающими через дырявую крышу. Гжесь и Фази лупят ногами и бейсбольными битами ползающего на четвереньках парня в рваном, запачканном кровью пиджаке. В стороне валяется опрокинутый стул. Карина толкает Богуся.

Фази. Деньги принес? (Замахивается для нового удара.)

Карина и Богусь подходят к остальным.

Гжесь. Подожди, Фази.

Фази замечает пришедших, останавливается. Карина достает из кармана пакетики с «травой» и бросает их на цементный пол.

Карина. Этот урод наркодилером заделался. Я заметила его, когда он у школы вот этим торговал. А мусора в тачке сидели и наблюдали, как у него торговля идет. Я его сразу за шкварник и сюда. Этот придурок должен нам бабки отдать, а не зарабатывать себе на тюрягу. (Богусю.) Они меня за свою приняли. Где-где, а у ментов на тебя зуб нехилый.

Фази (Бейсбольной битой показывает на разбросанные пакетики). Так вот как ты хотел нам деньги отдать. Да?

Богусь молчит. Фази поднимает ногу и несколько раз сильно бьет окровавленного парня.

Фази. Так ты хотел деньги нам отдать, так, козлина?!

Богусь (испуганно). Я не буду больше, клянусь.

Фази. Я тоже думаю, что не будешь, козел! Надеюсь, понял?! (Последний раз бьет тяжелым ботинком лежащего.)

Богусь. У меня был классный план… а как по-другому заработать столько бабок за двадцать четыре часа?

Гжесь (смотрит на часы). Четырнадцать. До семи утра у тебя осталось четырнадцать часов.

Богусь. До семи утра?!

Гжесь. В семь мы уезжаем из этого Мухосранска.

Фази (Богусю). Где тебе удобно?

Богусь. Что?

Фази. Где тебе удобно встретиться?

Богусь. У «Космоса». К нему можно на машине подъехать.

Фази смотрит на Гжеся, тот утвердительно кивает.

Фази (поворачивается к Богусю, поднимает биту). В семь. Попробуй не прийти — тогда с тобой доктор Айболит будет разговаривать, урод.

Богусь. Я приду, честно.

Фази (смотрит на свои ботинки). Бля, ботинки мне испортил. Новые, из телячьей кожи. Дочка подарила, а он их изуродовал, дебил.

Гжесь. Богусь, ты «Канун весны» читал?

Богусь отрицательно качает головой.

Карина. Я читала. А что?

Гжесь. Да на заочном сказали написать про «Канун весны», то есть про чё там.

Фази. Я тоже читал. Написал этот, как его там… Жимерский^[1].

Гжесь. Ну тогда расскажи давай. Только в двух-трех предложениях, чтоб я запомнил.

Фази. Ну, короче, кент один приехал из Зажопинска. И думает, что все в кайф, потому что предок ему сказал, что в кайф. Приезжает он, а тут полный отстой, да еще и папик ласты откинул. Ну и, короче, кента колбасит, колбасит страниц триста, и в конце его так все запарило, что он идет и вламывает пиздюлей мусорам.

Гжесь. А что он в середине делает?

Фази. Где?

Гжесь. Ну, там же целых триста страниц.

Фази. Не помню, наверное, дома кантуется. Эй ты, бабло давай! (Ударяет ногой неподвижно лежащего парня.)

Сцена 13 — В квартире Виктора. День

На загаженной кухне Виктор снимает с плиты чайник и заваривает в двух стаканах чай из пакетиков. Богусь сидит за столом.

Богусь. Помоги мне, сделай что-нибудь.

Виктор. Ничего я не буду делать.

Богусь. Ничего?

Виктор. Да, ничего.

Богусь. Ты что, не поможешь мне? Я в полной жопе, да еще эти мудаки поломали все материны пластинки!

Виктор (смеется). Да, уж если они решились поднять руку на пластинки Кшиштофа Кравчика, ситуация, действительно, серьезная.

Богусь. Не смешно. Мать начала собирать их, когда техникум заканчивала. Кравчик — смысл ее жизни.

Виктор. Прости, это и впрямь грустно.

Богусь. Но не только у них на меня зуб. У нашего ксендза тоже.

Виктор. По той же причине?

Богусь. Я его «полонез» превратил в кучу металлолома.

Виктор. Господи, ну и как я могу тебе помочь? Ограбить банк? (Богусь молчит.) У тебя хоть сколько-нибудь денег есть?

Богусь. Я же говорю, что нет.

Виктор. И даже мелочи нет? Поищи в карманах. Мне надо выпить.

Богусь. А, ты об этом… Есть немного. (Пауза.) Я пару недель торговал «травой» у школы. Немного собрал. Я на них себе наколку сделал, и еще чуть-чуть осталось. Но я больше не хочу продавать «траву». Вообще. Хочу заняться чем-то настоящим.

Виктор. Мне кажется, дерьмо, в которое ты вляпался, самое что ни на есть настоящее.

Богусь. Да я не об этом. Я хочу правды. Хочу, чтобы ты помог мне ее найти.

Виктор. Вернись в костел.

Богусь. Нет смысла. Я пять лет был служкой, пять лет проповеди слушал. Наизусть их выучил. Все пустые.

Виктор. Почему я?

Богусь. Ты — мой учитель. Ты знаешь ответы на все вопросы.

Виктор (смеется). Бля, мне сегодня нужно выпить. Дай денег. (С шумом отхлебывает большой глоток чая.)

Богусь. Покажи мне правду.

Виктор. Правды захотелось? А ты посмотри вокруг — увидишь, как живут люди в этом районе, как живете вы с матерью. Не хочешь быть пассивным — а что ты делаешь? Через пару лет станешь уголовником, и тебя загребут.

Богусь. Так что мне делать?

Виктор. Понять, кто ты есть.

Богусь. Я знаю, кто я.

Виктор. Да? А по-моему ты только играешь роль, которую тебе дали. И играешь так же плохо, как эти клоуны в телевизоре, которых так ненавидишь.

Богусь. Хрена два, я борюсь.

Виктор. А-а. А я думал, просто шатаешься по району и гробишь чужие машины.

Богусь. Мне это помогает.

Виктор. Кончай по ушам мне ездить. Я знаю, ты не уголовник. Притормози, расслабься, угомонись. Попробуй покопаться в себе, в своем нутре. Разберись, кто ты, чего хочешь, что собираешься делать.

Богусь. Откуда я это узнаю.

Виктор. Из книг. В книгах есть ответы на все вопросы.

Богусь. А комиксов не хватит? Или журналов с поревом?

Виктор. Когда поймешь, кто ты, кто ты на самом деле и чего хочешь, найдутся и люди, такие же, как ты, узнаешь, сколько таких было в прошлом, что они делали и что из этого вышло. Это бесценное знание. Ну? Ты по-прежнему считаешь меня своим учителем? (Жадно допивает чай, трёт виски и затылок.)

Богусь роется в карманах, достает и кладет на столе горсть монет и несколько купюр. Виктор ловким движением алкоголика сгребает деньги со стола, идет в коридор и надевает плащ. Богусь не двигается с места.

Сцена 14 — В пивном Баре

Пивной бар. За стойкой стоит Хеленка. К ней подходит Виктор, за ним Богусь.

Виктор. Добрый день, пани Хеленка. Два больших.

Хеленка. Пан Виктор. Кемпинский…

Виктор. Он был здесь? Ёшкин кот…

Хеленка. Он запретил мне, сказал…

Виктор. Пани Хеленка, да он же сволочь. Я у него больше не появляюсь, а он приходит и отыгрывается. Только два — по одному мне и парню.

Хеленка. Два. Под вашу ответственность.

Виктор кивает. Хеленка наливает две большие кружки.

Виктор. Вы Енджейчика не видели?

Хеленка качает головой.

Виктор. Вот гад, он мне стольник должен, а я никак его не изловлю.

Богусь и Виктор садятся за стол недалеко от стойки.

Виктор. Мой бывший врач ходит сюда и капает мне на мозги. Надо менять бар.

Богусь. Где ты сейчас работаешь?

Виктор. Постоянно — нигде. На стройке подрабатываю. Нехилый рост в карьере, а?

Богусь. А еще насчет книг. Без чтения это все нельзя узнать?

Виктор большими глотками пьет пиво.

Богусь. Я ведь читал-то в принципе немного. И понятия не имею, с чего начать.

Виктор отодвигает бокал.

Виктор. «Когда в плену тебе приставят к горлу нож, в глаза взглянуть прикажут смерти гордой, про что забудешь ты решительно и твердо?»

Богусь молчит.

Виктор. Про что? Я задал тебе вопрос.

Богусь. Это же стих.

Виктор. Да, но я тебе задал вопрос, отвечай.

Богусь. Откуда я знаю, про что — это просто стихотворение, я его толком даже не понял.

Виктор. Про дрожь, про дрожь забудешь. Сконцентрируйся.

Богусь смотрит на Виктора.

Виктор. «Когда упадет твое тело бренное и сердце станет прахом, что тебе нужно, чтоб умереть без страха?»

Богусь (смеется). Не знаю, бля. Надо, чтоб в рифму было?

Виктор. Надо, чтоб ты не был таким тупицей, думай!!

Богусь. Ну и что?

Виктор. Презрение.

Богусь. Откуда мне знать — я в поэзии не разбираюсь.

Виктор. Еще одна строфа.

Богусь. Нет.

Виктор. Последняя. (Глотнув еще пива.) «Что нужно, чтоб воскреснуть вновь, когда рассеют твои кости белые и вспомнятся твои поступки смелые?»

Богусь. Любовь.

Виктор. Откуда ты знаешь?

Богусь. Подходило по смыслу. Кто это написал?

Виктор. Броневский. Владислав Броневский. Ты когда-нибудь о нем слышал?

Богусь. Да, он написал «До-о-ожди-и-и бе-е-еспокойные-е-е».

Виктор допивает свое пиво.

Богусь. Шучу. Знаю я его, в школе проходили. Отстой.

Виктор. Ты знаешь только то, что вы проходили. Броневский — великий поэт. Единственный мужик среди польских поэтов XX века. Остальные — просто онанисты.

Богусь. Так он же комунякой был. Вроде партию прославлял. Это же трубень просто.

Виктор. Да, он заблуждался, ошибался, как любой мужик. Но и боролся как настоящий мужик. И за свои ошибки заплатил сполна. Ошибался, бросал вызов, пил и боролся. Он жил. А посмотри на себя — разве ты живешь? Разве это жизнь? А ты знаешь, что в этой стране есть места, где нет многоэтажек? Можешь себе это представить? Ты когда-нибудь видел дом, обыкновенный небольшой дом. Четыре стены, второй этаж, труба? Видел такой дом, придурок? А ты когда-нибудь терял дом? (Немного помолчав.) А я потерял…

Богусь. Нечего меня оскорблять.

Виктор. Прости, Богусь. Я только хотел сказать, что где-то есть другой мир, другая жизнь. Когда-нибудь ты и сам в этом убедишься. Главное, чтоб не было поздно… Будешь еще?

Виктор смотрит на почти полную кружку Богуся, идет к стойке, что-то говорит Хеленке — та отрицательно мотает головой — и возвращается к столу.

Виктор. Ну что, будешь?

Богусь. Мне не нравится.

Виктор (берет кружку Богуся и мигом ее опустошает). Пойду еще одно возьму. (Берет кружки и несет к стойке.) Пани Хеленка — еще два. Для паренька.

Хеленка. Я все видела, пан Виктор, вы сами все выпили.

Виктор. А сейчас он выпьет, ну. Он немного стесняется, вот я ему и показал.

Хеленка. Кемпинский…

Виктор. Да пошел он на хрен, мясник этот… Еще два, пожалуйста.

Хеленка. Не могу. А если что-нибудь случится…

Виктор. Ничего не… Ну что может случиться, пани Хеленка? Еще два. Мне и парню.

Хеленка. Не знаю…

Виктор. Два пива. Быстро!

Хеленка колеблется, но все-таки наливает две кружки.

Виктор (платит и идет к Богусю). Вот зануда. Выпьешь?

Богусь (мотает головой). Я должен быть трезвым. Я — революционер.

Виктор. Ну и слава богу. (Выпивает залпом пиво и наклоняется к Богусю.) Смелость, Богусь, презрение и любовь — всегда помни о них, ими руководствуйся. Будь смелым — борись, презирай — презирай от всей души эту мразь, люби — потому что только тогда жизнь имеет смысл. Найди себе женщину, Богусь, найди ее и люби. Люби своих друзей, люби жизнь. Живи, Богусь, не будь дохляком, живи. (Хватает Богуся за руку, трясет ее, отпускает и берет вторую кружку.) «День пламени, воздуха, слов, день войны, великой ночью рожденный. К нему призываю, как древний пророк, я — поэт с душою освобожденной». (Выпивает пиво Богуся и отодвигает пустую кружку.) «Горе вам, дома, что неба касаетесь! Вы забыли про Вавилон. Страшный день из ночи рождается. Будет голод, пожар и мор». (Поднимает глаза на Богуся.) Богусь, ты веришь в Апокалипсис? Мне кажется, он наступает. (Бросает взгляд в сторону стойки.) Мне запрещают пить, скоты, запрещают мне пить. Завтра запретят дышать, послезавтра — дрочить. (Встает, берет со стола кружки.) Я еще возьму, скажу, для тебя. Ты же еще ничего не пил. (Громко.) Пани Хеленка! Дорогая, родная! Два больших, пожалуйста!

Хеленка. Нет, всё.

Виктор встает и пробует подойти к стойке. Делает несколько шагов, останавливается и внезапно сгибается: его рвет. Кружки падают из рук и с громким звоном разбиваются. Богусь вскакивает. Виктор кашляет и задыхается. Делает шаг, на втором поскальзывается и падает в лужу собственной блевотины. Богусь подбегает к нему. Из-за стойки выскакивает Хеленка.

Хеленка. Твою мать, пол мне загадил! (Богусю.) А ну, блин, убирай этого козла отсюда!

Богусь (хватает Виктора за плащ и пробует поднять). Виктор, что с тобой?

Хеленка. Я же говорила, чтоб не пил!!! Ему нельзя пить! Нельзя сюда приходить! Убирайтесь отсюда, бля! Пошли вон!

Богусь. Виктор, что стряслось? Ты можешь встать? Все нормально, Виктор?

Виктор кивает, показывая, что с ним все в порядке. Богусь помогает ему встать.

Виктор (выпрямившись). У меня идея. Поехали к моей бывшей жене. Может, она даст мне еще один шанс и одолжит пару злотых…

Сцена 15 — Перед дверью в дом Марианны. День

Пригород. Богусь и Виктор стоят перед домом Марианны. Виктор жмет на звонок, Марианна открывает дверь.

Марианна. В чем дело?

Виктор. Не очень-то любезно ты меня встречаешь.

Марианна. Другого ты не заслуживаешь. (Закрывает дверь.)

Виктор (успевает вставить в щель ногу). Подожди, я хочу поговорить. (Показывает на Богуся.) Этому парню нужна помощь.

Марианна (смотрит на Богуся, видит его татуировку). Пусть идет к психиатру.

Виктор. Мне нужно взять кое-что из моих вещей.

Марианна. Я их выбросила.

Виктор. Ты же не выбросила всё.

Марианна. Выбросила!

Виктор. Не верю, что ты выбросила пластинки Кравчика. Ты б не посмела. Я хочу забрать свои.

Марианна. Только пластинки? Сейчас вынесу.

Виктор. Тебе тяжело будет, коробка большая. Пусти меня.

Марианна. Нет!

Виктор. Мне только пластинки нужны, правда. Он — свидетель, это мой ученик.

Марианна. Ты ведь уже не работаешь в школе, тебе уволили, алкаш.

Виктор. Это мой бывший ученик, правда. Только пластинки.

Марианна. Хорошо, ты их заберешь и забудешь сюда дорогу.

Виктор кивает. Марианна открывает дверь.

Марианна. Один лишний шаг, и я вызываю полицию.

Богусь и Виктор входят в большую комнату. Виктор смотрит на лестницу, ведущую на второй этаж.

Марианна. Сиди здесь! Ты сидишь здесь, понятно?

Марианна поднимается на второй этаж. Виктор обводит взглядом комнату, обставленную небрежно и безалаберно.

Богусь. Ты здесь жил? Ничего домишко.

Виктор. Два года назад.

Богусь. Потолок гипсовый, классный.

Виктор. Я сам делал.

Богусь. Заметно.

Марианна спускается по лестнице с большой картонной коробкой. Виктор встает с дивана.

Марианна. Даже не вздумай подходить.

Виктор. Я помогу.

Марианна. Не надо.

Старая коробка лопается. Виниловые пластинки, большие и маленькие, падают на ступеньки и на пол. Марианна пытается как-то их удержать, но коробка рвется окончательно. Виктор делает несколько шагов навстречу Марианне.

Марианна. Я сказала тебе, гад, не приближайся.

Виктор (Виктор все-таки подходит). Я хочу увидеть Лидку.

Марианна. Да пошел ты.

Виктор. Я имею право.

Марианна. Не надо — ты сам от нее отказался.

Виктор. Я ее два года не видел.

Марианна. Я звоню в полицию.

Виктор (кричит). Лидка!

Марианна. Перестань!

Виктор. Лидка! Лидка! Папа приехал!

Марианна. Ты, скотина, вот посмотришь, я тебя точно посажу. Ты уже однажды ей устроил, мало тебе?

Виктор. Я не виноват!

Марианна. Виноват! Ты, алкоголик!

Виктор. Я тогда только два пива выпил. Два! Это с машиной что-то случилось!

Марианна. Виноват, виноват. Никогда тебе этого не прощу!

Виктор. Пожалуйста… Лидка. (Идет к лестнице.)

Марианна преграждает ему путь.

Сцена 16 — В квартире Виктора. Вечер

Виктор сидит в своей комнате на диване, вменяемый, но какой-то помятый, пьет чай. Рядом с ним сидит Богусь. Затянувшись дешевой сигаретой, Виктор встает, вытаскивает один ящик из «стенки», ставит его себе на колени и начинает что-то в нем искать. Наконец достает несколько мятых купюр, распрямляет их и пересчитывает.

Виктор. Броневский. У него ответы на все вопросы. (Поднимает с пола пластинки, которые он забрал у Марианны, и протягивает их Богусю.) Понимаю, это не возместит в полной мере потерю целой коллекции, но все же передай их матери. Эти пластинки — единственное, что уцелело после краха моей супружеской жизни.

Богусь (смотрит на пластинки). Ну и воняют же они.

Виктор. Им почти 30 лет.

Богусь. Эта на русском.

Виктор (качает головой). Нет, мы купили ее в Болгарии, во время нашего первого отпуска.

Богусь. Спасибо. (Откладывает пластинки в сторону.) Все полетело к чертям. (Закрывает лицо руками, дрожит, кажется, сейчас расплачется.)

Виктор подходит к Богусю и прикладывает ладонь к его лбу, как будто измеряет температуру.

Сцена 17 — Земляной вал за домами. Вечер

Богусь сидит на вершине холма с томиком Броневского в руке. Замечает Монику, прячет книгу в карман. Моника, улыбаясь, подходит к нему, садится рядом. На ней уже другой спортивный костюм, тоже из синтетики, но получше на вид.

Богусь (рассматривает наряд оники). У тебя уже был парень?

Моника. А что?

Богусь. Ты когда-нибудь на свидания ходила?

Моника. Да пошел ты!

Богусь (хохочет). И что, всегда спортивный костюм надевала?

Моника. Иди ты! (Встает, собираясь уйти.)

Богусь (преграждает ей путь). Я только хочу понять, какая ты.

Моника. Какая я? А ты какой? Кто ты такой, козел, чтоб меня оскорблять?

Богусь. Ты чё, пацанка, что ли? Может, ты из тех, у кого любимое развлечение — телевизор, а кандидат в мужья — офигенный чувак, похожий на Бреда Питта?.. Знаешь, что? Хрен с ним, с Бредом Питтом! Ты или точно одна из таких, или хотела меня обидеть, раз это на себя напялила.

Моника. Ой, не могу — нашелся тут Бред Питт. На себя посмотри! Думаешь, ты крутой, раз весь лоб себе засрал? Да ты выглядешь как мелкий пидор, только пидоры наколки себе делают!

Богусь. Я не пидор. Я когда тебя увидел, у меня сразу встал.

Моника останавливается.

Моника. И такое ты говоришь девчонкам на первом свидании! А может, это твое первое свидание, кретин? Вообще-то, ты очень романтичный, да? Так ты про себя думаешь? А теперь послушай, что я тебе скажу — ни хрена ты не романтичный, ты — полный ноль! Ты понятия не имеешь, что значит иметь дом, работу. Ни одного дня в жизни не проработал и знать не знаешь, что такое бороться!

Богусь. Знаю. Это… Ладно, хочу узнать.

Моника. Ну так узнавай у кого-нибудь другого, придурок.

Богусь. Но ты не можешь просто взять и уйти. Ты мне нравишься. Ты сексуальная, и у тебя свой стиль.

Моника. Да иди ты на хрен!

Богусь. Подожди, я тебе прочитаю одну вещь. (Достает из кармана подаренный ему Виктором томик Броневского, пытается открыть книгу на нужной странице, но закладка вылетает, он продолжает листать, нужное место найти не может, поэтому открывает первую попавшуюся страницу.) «Когда придут, чтоб сжечь твой дом, / твой дом родной, твою отчизну, / когда обрушат залпов гром, дождем железным с неба брызнут / и подойдут стальной ордой, / чтоб ночью в дом ворваться твой, — / стой у дверей, не зная сна, на страже будь, здесь кровь нужна!»^[2]

Моника. Что это было?

Богусь. Я тебя люблю.

Моника смеется и уходит.

Богусь. Будешь моей девушкой?

Она уходит, но внезапно поворачивается, мгновение смотрит на Богуся и идет дальше.

Богусь. Ты будешь моей девушкой!?

Она молча уходит. Богусь смотрит ей вслед. Закрывает томик Броневского и со злостью отшвыривает его подальше.

Сцена 18 — Квартира Богуся. Вечер

Богусь входит в квартиру. В комнате матери горит свет. Он идет по коридору и останавливается в дверях. Ирена сидит на тахте и курит, держа в руке одну из пластинок, подаренных Виктором. Рядом стоит пепельница, полная окурков.

Ирена (Ирена поднимает глаза на Богуся). Спасибо за пластинки.

Богусь. Не за что. Это от Виктора, моего учителя. Помнишь его?

Ирена. Блин, а я и не знала, что Кшиштоф записал пластинку в Болгарии. Он действительно великий человек! (Смотрит на Богуся.) Ты хоть немного денег смог найти?

Богусь качает головой.

Ирена. Я выгребла остатки со счета. Заняла, где могла. Набралось только две тысячи. Может, если ты им дашь эти две тысячи, они на какое-то время оставят тебя в покое?

Богусь. Ма, у меня другой план.

Ирена. Ну?

Богусь. Только ты не злись, я все продумал. Для меня это главное дело на свете.

Ирена. Ну, давай, говори.

Богусь. У меня сегодня было свидание. Первый раз свидание с девушкой. Она красивая. Я хочу ей купить платье. У нее ни одного нет. А я увидел такое, которое ей точно подойдет. Да. Я должен это сделать.

Ирена. А что потом?

Богусь. Я им не отдам деньги… не сегодня.

Ирена. А если тебя убьют? Господи, я, наверное, от всего этого поседею… Хочешь, я пойду с тобой? Богусь, ты ведь думал о лицее. Это неплохая идея.

Богусь. Ма, ну закончу я его, ну стану одним из них. Ты этого хочешь?

Ирена. Ты мне напоминаешь своего отца, когда он был молодым. В нем было столько энергии! За это я его и полюбила. К сожалению, вся энергия после свадьбы улетучилась. Я не хочу, чтобы ты повторил его судьбу. Если собираешься закончить так, как он, лучше не иди в лицей.

Богусь. Я рад, что ты это понимаешь, ма.

Ирена. Я никогда еще не слышала Кравчика по-болгарски. Это должно быть… очень красиво. (Подходит к проигрывателю, ставит пластинку.)

Кравчик поет по-болгарски. Ирена и Богусь слушают, затаив дыхание.

Сцена 19 — В квартире Моники. Ночь

Еще темно, но скоро рассвет. Моника открывает дверь своей квартиры. Она в ночной сорочке. На пороге Богусь с пакетом в руках.

Богусь. Привет. Можно?

Моника. Если очень надо.

Богусь заходит. Они идут в комнату Моники.

Богусь (протягивает Монике пакет). Вот.

Моника колеблется — брать или нет.

Богусь. Это подарок. Открой.

Моника (вынимает из пакета модное платье). Я не хочу.

Богусь. Да ладно тебе.

Моника (в растерянности). Я не могу.

Богусь. Я его купил. Купил для тебя.

Моника. Зачем?

Богусь. Потому что я тебя люблю.

Моника. Ты же меня совсем не знаешь.

Богусь. Все, что надо, знаю.

Моника. И что мне теперь делать?

Богусь. Надень его.

Моника открывает дверь шкафа и, прячась за ней, переодевается, выходит из-за двери. Платье ей очень идет. Она берет Богуся за руку и ведет к кровати. Они садятся рядом.

Богусь. Супер!

Моника. Что ты обо мне знаешь?

Богусь. Что ты — язва.

Моника. А еще?

Богусь. Что больно бьешь. Супы вкусные готовишь, колбасу.

Моника. Заткнись.

Ему ничего больше в голову не приходит. Видно, как он мучается.

Моника. Если хочешь, можешь лечь рядом.

Богусь соглашается.

Моника. Только без рук.

Богусь поднимает руки вверх — сдается.

Моника. Вообще без рук.

Богусь. Ладно.

Моника ложится на кровать, Богусь — рядом. Оба лежат неподвижно, потом он берет её за руку. Она вырывает руку, он снова берет, и на этот раз Моника не сопротивляется.

Рассвет. Богусь и Моника лежат рядом, как и раньше.

Моника (поворачивается к нему). Как тебе?

Богусь. Классно.

Моника. Все плохое прошло?

Богусь (кивает). Ты будешь моей девушкой?

Моника. Если хочешь.

Богусь (садится). Будем вместе?

Моника. Да.

Богусь. Сделай для меня одну вещь.

Моника. Что?

Богусь. Сожги свой костюм.

Моника (смеется). Я подумаю.

Богусь. Мне надо уйти ненадолго. Надо кое-что доделать.

Сцена 20 — Улица. День

Богусь стоит на пригорке. Подъезжает машина. Из нее выходят Фази, Гжесь, Карина, приближаются к Богусю.

Фази. Ну, привет, мелкий. Как дела?

Гжесь. С головой все в порядке?

Фази дает знак Карине.

Карина (подходит ближе). Бабло давай.

Богусь. Да пошла ты.

Карина сильно бьет его кулаком в грудь. Он сгибается вдвое.

Карина. Я чего-то не расслышала. Я сказала: гони бабки.

Богусь. Отсоси.

Карина бьет Богуся еще раз. Он падает.

Карина. Слушай, пидор, если ты не принес бабки, ты покойник. (Наклоняется над ним и шарит по карманам, затем поворачивается к Фази и Гжесю.) Пусто, бля. Этот мудила ни хера не принес.

Фази (смотрит на часы). Плевать на Кравчика. Можешь его замочить.

Карина (поворачивается к Богусю). Ты, урод, бля. (Начинает бить его ногами.)

Богусь корчится от боли и стонет.

Голос Виктора. Эй, бандюки, а если со мной!

Карина меняется в лице. На пригорок с более крутой стороны поднимается Виктор, помятый, явно с похмелья.

Виктор (подходит к Карине и принимает боксерскую стойку). Ну, давай.

Фази, Гжесь и Карина заливаются смехом. Фази лезет в карман, достает мелкую монету и бросает ее Виктору.

Фази. На тебе на пиво, и вали отсюда.

Богусь (поднимается на четвереньки). Твоя мать сосет у кашалотов!

Виктор (Карине). Твоя мать сосет у кашалотов!

Богусь. И у динозавров!

Виктор. И у динозавров!

Фази. Замочи гада. Замочи обоих!

Карина пытается ударить Виктора, но тот успевает увернуться и тут же отвечает ей ударом. Карина корчится от боли.

Виктор (отскакивает, прыгает на месте). Ну, иди сюда, иди, сука. (Снова бьет и снова попадает.)

Карина шатается, из носа у нее льется кровь.

Виктор. Впервые за долгое время чувствую себя мужиком!

К нему подбегают Фази и Гжесь и начинают его бить. Виктор сражается как лев, но быстро теряет силы.

Виктор (оглядывается на Богуся). Беги, пацан, беги!

Богусь с трудом поднимается и сначала медленно, потом быстрее бежит в направлении, противоположном тому, откуда приехали бандиты. Виктор падает на траву. Карина в это время приходит в себя.

Фази (Карине). Догони его и прикончи!

Карина бежит за Богусем. На холме Фази и Гжесь продолжают руками и ногами бить лежащего на траве Виктора.

Карина. Тебе конец. Конец, бля! Тебе некуда бежать!

Сцена 21 — В ризнице. День

Ризница костела. Тишина, спокойствие. Ксендз Эдмунд сидит за столом и заполняет купоны лотереи. На газовой плите греется чайник. Дверь с грохотом раскрывается. Влетает запыхавшийся Богусь.

Эдмунд. Добрый день! (Поднимает голову.) Что случилось?

Богусь. Мне нужна помощь. Пожалуйста…

Эдмунд (встает из-за стола и подходит к Богусю). Полиция?

Богусь отрицательно мотает головой.

Эдмунд. Если не они, справимся.

Входит Карина и направляется к Богусю.

Эдмунд. Минуту, это мой гость. Зашел ко мне выпить кофе и пока никуда идти не собирается. Садись, я и тебя угощу.

Карина. Спасибо, времени нет. (Богусю.) Ты, а ну выйдем.

Эдмунд. Я же сказал — это мой гость. И он будет здесь сидеть и пить кофе столько, сколько сможет. Но кофе, уверяю тебя, отличнейший.

Карина. Ты, мелкий, бегом вышел отсюда!

Эдмунд. Что? Повышаешь голос в Доме Божьем? Может, дочь моя, это тебя стоит отсюда выставить?

Карина. Извините, но этот… скунс… попортил чужую собственность и должен за это заплатить. Я этого так не оставлю. Не могу так оставить! Это будет плохой пример для остальных.

Эдмунд. Что он попортил?

Карина. Что? «Лексус»! Новый!

Эдмунд. Мне он тоже разбил «полонез». Вообще-то он отличный парень, только иногда на него находит. Он отработает.

Карина. Не верьте ему — он врет. Он не держит слова. И должен за это ответить. Раз и навсегда. Я без него не уйду. И хватит мне зубы заговаривать, а то я перестану хорошо себя вести!

Эдмунд. Сколько вы от него хотите?

Карина. Двадцать тысяч.

Эдмунд. Чего?

Карина. Злотых.

Ксендз подходит к железному шкафчику, встроенному в стену ризницы, достает из-под сутаны ключ на цепочке, открывает верхнюю дверцу, достает плоскую соломенную корзиночку и ставит ее на стол.

Эдмунд. Минуту, сейчас разберемся. Это со вчерашней мессы. Я еще не успел посчитать. (Вынимает из корзинки купюры и складывает их стопочкой.)

Слышно, как к костелу подъезжает машина. В ризницу входят Фази и Гжесь.

Фази. Здрасьте.

Эдмунд (поднимает голову). Мы ремонтируем костел, поэтому сейчас денег больше, чем обычно. (Отдает Карине стопку банкнот.) Здесь пять тысяч. (Берет корзинку с мелочью.) Карман раскрой.

Карина. На фига мне нужна эта мелочь?

Фази. Бери, в дороге пригодится.

Эдмунд. Допустим, здесь еще пятьсот злотых, хотя наверняка больше. (Высыпает деньги в карман Карине.) Сколько я вам дал?

Карина. Пять пятьсот.

Эдмунд. Точно?

Фази. Точно. У нас все по-честному.

Эдмунд. За остальными приезжайте после первого. Сейчас больше нет. Мне надо рабочим заплатить.

Фази. Значит, увидимся после первого.

Карина. Жаль, что вы этого урода прикрыли.

Гжесь. До свидания.

Фази. До свидания. До первого.

Эдмунд. Всего хорошего.

Карина, Гжесь и Фази уходят. Слышно, как отъезжает машина.

Богусь. Зачем вы это сделали?

Эдмунд. Не знаю, Богусь. Ты меня просто обезоруживаешь.

Богусь молчит.

Эдмунд. Но не думай, что тебе это сойдет с рук. Отработаешь эту корзинку на ремонте костела. Буду платить тебе как обычному работнику — четыре пятьдесят в час.

Богусь. Шесть.

Эдмунд. Пять. По рукам?

Богусь. Ладно. Идет.

Богусь и Эдмунд жмут друг другу руки. В этот миг закипает чайник. Эдмунд идет к плите.

Эдмунд. Кофе будешь? Я крепкий варю.

Богусь. Заварите три чашки.

Дверь ризницы открывается. Входит Виктор. На лице синяки, кровоточит бровь.

Виктор. Добрый день. (Садится за стол.)

Богусь. Ты живой?

Виктор (кивает). Надеюсь, они мне ребра не сломали. Господи, живот…

Эдмунд. Я вызову «скорую».

Виктор. Не надо. (Поднимает свитер и майку, достает из-за пояса книгу и кладет ее на стол.) Броневский в очередной раз спас мне жизнь. Избранное.

Эдмунд. Наложить повязку на глаз?

Виктор щупает рассеченную бровь.

Эдмунд. Тогда уберите руку. Вы же не ребенок. (Промывает ему рану.)

Виктор. А вы в этой ризнице один?

Эдмунд. Один.

Виктор. Что, и хозяюшки никакой нет?

Эдмунд. Как вам не стыдно! Я вас выставлю, и все дела.

Виктор. Да ладно. Мы же взрослые люди. Я всегда ломал голову, как можно жить с сознанием того, что тебе нельзя этим заниматься.

Эдмунд. Живу с Божьей помощью, спасибо.

Богусь. Хочешь кофе?

Виктор. Целибат^[3] — это зло в чистейшей форме.

Эдмунд. А Броневский был сталинистом.

Виктор. Насколько я помню, в Евангелии нет ни слова о целибате. Я читал, что запрет этот был введен, чтобы уберечь богатство Церкви от женатых священников…

Эдмунд. Вы это читали в лживых коммунистических книжонках.

Виктор. Может, и лживых — отчасти, но уж точно не лишенных экспрессии. Надо пользоваться разными источниками, знакомиться с разными точками зрения и постигать разные правды.

Эдмунд. Вы уж простите, но у меня правда одна. Либо она есть, либо ее нет. Как в компьютере — или ноль, или единица.

Виктор. Жизнь — это не система ноль-один. Даже в костеле. Однозначных решений в ней нет. (Снимает повязку.)

Эдмунд. Жжет?

Виктор. Уже сожгло. Спасибо.

Эдмунд. Пожалуйста.

Богусь (Эдмунду). А почему вас на районе называют «Секретным агентом»? Расскажите, что произошло в Африке.

Эдмунд. Нашел время.

Виктор. Вы были в Африке? С удовольствием послушаю.

Эдмунд. Да не захотите вы этого слушать, я уверен.

Виктор. Хочу. Мы хотим. Правда, Богусь? Мне интересно. Я весь внимание.

Эдмунд (поколебавшись). Хорошо. Но один смешок, и вы вылетаете из костела. Оба.

Виктор кивает, показывая, что согласен на это условие.

Эдмунд. Я был миссионером в Конго, в маленькой горной деревушке. В начале войны мимо проходили беженцы из соседней Руанды. Почти все они умерли в тех местах. Женщины, дети, старики — и никаких могил. Большинство тел съедали ночью звери. Ужас. На территории нашей миссии боев не было, но бои шли совсем рядом, и мы оказались отрезаны от источников снабжения. Ни продовольствия, ни бензина, ни лекарств. Не для нас — для прихожан. Ситуация с каждым днем ухудшалась, и нужно было эвакуироваться. Я остался охранять миссию, а викарий сел в машину и поехал по единственной дороге, на которой не шли бои. Его не было два месяца. Как потом выяснилось, он попал в плен и его чудом не расстреляли. У нас через пару недель начался голод. Я к тому времени пробыл там уже два года, поэтому, как местный житель, ел что попало и как-то держался, но через месяц заболел лихорадкой, очень тяжелой. Когда я уже не мог ходить, я лег и стал готовиться к смерти. Это продолжалось неделю, не так уж долго, но на шестой день ко мне пришел Он. Он выглядел точно так же, как на картинках, которые давал мне ксендз, приходивший к нам в дом в канун Рождества, когда я был маленьким. У Него была борода, голубое одеяние и горящие глаза. Он смотрел на меня этим огнем. И когда я открывал глаза, Он на меня смотрел. И когда закрывал — Он на меня смотрел. Это был не сон и не болезнь. Он пришел ко мне. Светлый и сильный. Потом стал удаляться, меркнуть. Вечером я перестал Его видеть, вечером я перестал видеть вообще… Я ослеп. Через два дня вернулся викарий, дал мне лекарство. Потом еще две недели я возвращался к жизни.

Виктор. Он что-нибудь сказал?

Эдмунд (кивает). «Возвращайся на городские окраины».

Ошарашенный Виктор придвигается ближе.

Эдмунд.Возвращайся на городские окраины.

Виктор. По-польски?

Эдмунд. Он — Бог. Он все может.

Виктор. И что потом?

Эдмунд. Месяц спустя я вернулся в Польшу.

Виктор. Сославшись на это?

Эдмунд. Мне до сих пор не верят. Думают, я сошел с ума.

Виктор. Звучит как богохульство.

Эдмунд. Но это произошло на самом деле, это было, я это пережил.

Виктор. То есть Он — поляк.

Эдмунд. Я, кажется, предупредил: один смешок…

Виктор. Прошу прощения. Но это самая большая чушь, какую я только слышал в жизни.

Эдмунд. То есть, по-вашему, Бога нет?

Виктор. Разумеется, нет. Как и рая, ангелов, святых. Позвоните Гагарину, он расскажет, что там и как. Нет, не думайте, что я подвергаю сомнению смысл вашей работы. Я очень люблю ксендзов, потому что они выполняют важную социальную миссию, особенно в таком районе, как этот.

Эдмунд. Вон из моего прихода. Ты не достоин быть моим гостем.

Виктор. А, аргументы закончились.

Эдмунд. Тебе нужны аргументы? Ты же ерничаешь! Ты всю жизнь ерничаешь, старый, спившийся атеист!

Виктор. А в чем, собственно, ты стараешься меня убедить, приводя подобные аргументы? В том, что у тебя было видение? Что тебе явился Иисус с прической чешского футболиста? Представляю себе, какую чушь ты впариваешь детям в своей ризнице!

Эдмунд. А чему ты учишь в школе, а? Ты научил их жить в этом районе? Непохоже, раз они ходят и бьют чужие машины!

Виктор. А чему вы учите? Возлюби ближнего своего как самого себя? Да кого им любить, если они сами себя ненавидят? Знаешь, в чем все дело? В деньгах! Вот уже две тысячи лет вы тянете из бедняков деньги, и все это во имя чего — Бога, которого нет?!

Эдмунд. Бог есть!

Виктор. Чушь собачья!

Эдмунд. Есть, дурень!

Богусь. Хватит! Хватит! Хватит! И это вы, мои учителя, так себя ведете? Да? Наконец-то я понял, кто я. Я — молодой католик из рабочего класса. И знаю, чего хочу. Я хочу жить. (Встает из-за стола и направляется к выходу.)

В дверях появляется Моника.

Эдмунд. Милости прошу.

Богусь. Моника, выходи за меня. Будь моей женой. Это ксендз, который нас обвенчает. (Показывает на Виктора.) А это мой свидетель. Выходи за меня. Если согласишься, я сделаю все, чтобы ты была счастлива.

Моника молча кивает. Все бурно радуются.

Виктор. У тебя есть мелочь?

Богусь. Эмиль! Мама!

Виктор. Пани Хеленка…

Сцена 22 — На улице

Фильм, в котором Монику и Богуся поздравляет Кшиштоф Кравчик.

Занавес

Примечания

1

Автор романа «Канун весны» (1924) — известный польский писатель Стефан Жеромский. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

2

Перевод М. Живова.

(обратно)

3

Обет безбрачия у католического духовенства.

(обратно)

Оглавление

Пшемыслав Войцешек Made In Poland

Сцена 1 — На улице. Вечер

Сцена 2 — В ризнице костела. Вечер

Сцена 3 — День. Автостоянка

Сцена 4 — Улица микрорайона. Вечер

Сцена 5 — Автостоянка. Вечер

Сцена 6 — В квартире Ирены и Богуся. День

Сцена 7 — В квартире Виктора. День

Сцена 8 — В квартире Богуся. День

Сцена 9 — Перед домом. День

Сцена 10 — В квартире Моники

Сцена 11 — В квартире Богуся. День

Сцена 12 — Заброшенный склад. День

Сцена 13 — В квартире Виктора. День

Сцена 14 — В пивном Баре

Сцена 15 — Перед дверью в дом Марианны. День

Сцена 16 — В квартире Виктора. Вечер

Сцена 17 — Земляной вал за домами. Вечер

Сцена 18 — Квартира Богуся. Вечер

Сцена 19 — В квартире Моники. Ночь

Сцена 20 — Улица. День

Сцена 21 — В ризнице. День

Сцена 22 — На улице

*** Примечания ***