Птенец [Ольга Боочи] (fb2) читать онлайн

ОЛЬГА БООЧИ ПТЕНЕЦ

Было около двенадцати часов по-летнему жаркого апрельского дня, когда самая толстая девочка в девятом «А» классе села на обочине дороги и объявила, что не может идти дальше. А ведь они только и успели, что на пару километров отойти от станции. Другие девицы тоже начинали ныть и жаловаться на усталость. У всех у них тек от жары макияж, всем натерла обувь, а кто-то даже умудрился сломать каблук.

Мальчишки тут же, пользуясь остановкой, разбрелись по кустам – наверняка курить, а, возможно, и пить. И Светлана Петровна Демина, молодая учительница физкультуры, с досадой подумала, что зря согласилась вести этих неблагодарных сволочей в поход.

Что мешало ей тоже сослаться на заболевшего ребенка? Ну, положим, никакого ребенка у нее еще не было, но ведь мог же заболеть кто-нибудь из родственников. Сумел же кто-то вовремя отделаться, наплетя про свою "заболевшую Леночку". Кто бы сомневался, что один больной ребенок куда лучше двадцати четырех здоровых…

 Демина раздраженно прошагала в конец строя и нависла над Ниной Солоухиной.

 - Что с тобой опять? Утомилась?

 Вокруг раздались смешки, и толстое лоснящееся лицо Солоухиной побагровело еще больше. Она затравлено оглянулась по сторонам и пробормотала что-то невнятное.

 - У Хрюшки понос, она всех зверей в кустах своим задом распугала, - помог один из Нининых одноклассников.

 - Заткнись, - огрызнулась Солоухина, жалко и неубедительно, и посмотрела на Светлану Петровну с тупым животным страданием.

 Маленькие глазки почти терялись в ее красных щеках. Короткие волосы прилипли к потному лбу. Демина глядя на нее всегда испытывала невольно отвращение. Вечно у нее что-то болело. Вечно она жаловалась. И меньше всего Деминой хотелось сейчас возиться с ней, защищая от нападок одноклассников. Они тоже когда-то над такими смеялись, и ничего – все живы…

Демина вытерла пот со лба. День, и правда, выдался летний.

Проще всего было теперь отпустить Солоухину домой, благо и от станции, вроде бы, ушли не далеко. Светлана Петровна покопалась в сумке-кошельке, висящей на поясе, и протянула ей обратный билет.

 - Точно доедешь? – строго спросила она у девочки.

Нина смотрела тупо и тяжело дышала от жары.

- И обязательно позвони родителям! Пусть встретят тебя!

Вид у Солоухиной был почти дебильный, и Светлана Петровна засомневалась, понимает ли ее эта тупая жирная девица.

- Поняла меня?

Нина испуганно кивнула и заморгала глазами.

 «Надо бы, конечно, ее проводить», - подумала Светлана Петровна. Она оглянулась. Половины мальчишек уже не было видно. Демина слишком хорошо помнила свои школьные годы и боялась теперь, что эти сопливые идиоты нажрутся еще по дороге.

 Она еще раз недоверчиво оглядела Солоухину: «Может, и не потеряется, - решила она, - Не совсем же она… Хотя…»

- И только давай так договоримся? Я тебя на станции отпустила! Поняла? Не подводи меня! – добавила Демина.

Нина закивала снова.

 Светлана Петровна колебалась еще пару секунд.

 - Ну ладно, иди, - решила она и глубоко вздохнула, поджав губы.

Нина Солоухина повернулась и, путаясь в ногах, под смешки и свистки одноклассников, поплелась по дороге. Испачканные в земле тренировочные штаны некрасиво отвисали на огромном заду. Демина невольно поморщилась. Неужели нельзя поменьше есть? Стоявшие ближе к ней школьники успели заметить ее выражение лица и одобрительно зафыркали.

 - Нечего прохлаждаться, - Демина строго прикрикнула на свой выводок и, невольно чуть повиливая подтянутыми бедрами, пошла вверх по тропинке.

 - А ничешный еще зад, - услышала она за спиной и вспыхнула, то ли от досады, то ли от чего-то похожего на гордость. Этого уж точно было у Деминой не отнять – она всегда была в отличной форме.

Нина Солоухина шла, сопя и тяжело шлепая по дороге уже около часа. Пот струился у нее по лицу, и кожа, обожженная апрельским солнцем, горела. Безразмерная белая футболка из мужского отдела, которые только и налезали на нее, пропиталась потом и прилипла к спине.

Она с самого начала не хотела идти в этот поход. Слезы наворачивались у нее на глаза от обиды. Но эта физручка сказала, что иначе «не сможет» поставить ей оценку за четверть. Именно «не сможет», как будто это не от одного ее желания зависело.

Нина не могла ни подтянуться, ни отжаться, она задыхалась и пыхтела, когда ее заставляли бегать вместе со всеми, и не могла достать кончиками пальцев до пола. Даже до лодыжек не могла. И когда она нагибалась, кто-нибудь за ее спиной обязательно издавал такой звук, будто она пукнула. И потому Нина ненавидела физкультуру больше всего на свете.

От расстройства Нине всегда хотелось есть, и теперь тоже давно хотелось. Она пожалела, что взяла с собой только несколько бутербродов и маленькую бутылку с водой. Было, правда, еще печенье, но его она как-то незаметно сжевала еще в электричке. Утром на перроне она видела бабку с пирожками, и теперь эти пирожки, горячие, в промасленной бумаге не давали ей покоя. Вместо них она один за другим проглотила два бутерброда. Но это, конечно было не то. Ужасно хотелось чего-то сладкого.

Она даже пожалела, что не купила там же, на станции, большую бутылку колы.

Но, в общем и целом, теперь, без одноклассников и без Деминой, Нина заметно повеселела. Ей хотя бы не грозило больше весь вечер сидеть на самом краешке бревна, пытаясь стать невидимкой, и молиться о том, чтобы никто не додумался избрать ее предметом шуток.

Она остановилась и высыпала сырую картошку, приготовленную для костра, в канаву. После избавления от этой бесполезной ноши рюкзак и вовсе стал легким, только куртка мешалась. Нина просунула ее под лямки рюкзака и пошла дальше.

 Около часа пополудни Нина вышла на развилку трех дорог, и не смогла вспомнить, куда нужно поворачивать. Она свернула на ту, которая показалась ей более изъезженной, и шла по ней еще какое-то время, пока не поняла, что не узнает этих мест. Дорога сузилась в небольшую тропинку, и по обеим ее сторонам довольно давно уже тянулась молодая сосновая поросль и бурелом сухих кустов. В очередной раз, выбирая на развилке между двух дорог, Нина выбрала ту, где солнце светило в спину, и только тут впервые заметила, что солнце начало, пока еще медленно, клониться к горизонту.

Нина остановилась и в первый раз осмотрелась.

То, что она заблудилась, казалось невероятным, просто невозможным. В конце концов, это не Сибирь, и не тайга. И все-таки не за горами была ночь, а она так и не дошла до станции. Быть может, в этот момент даже уходила последняя электричка в сторону города.

Впервые Нина пожалела, что, как всегда, забыла дома телефон, эту ужасную деревяшку, которую купили ей вместо смартфона. Она даже обыскала карманы куртки и проверила отделения рюкзака в безумной надежде все-таки обнаружить его там, но карманы были пусты.

Нине стало жутко, и тут же громко и требовательно заурчал ее живот. Нина остановилась и достала целлофановый пакет с последним бутербродом. Толстый кусок белого хлеба, пропитавшийся маслом, с подтаявшим пожелтевшим сыром и с прилипшей к нему салфеткой, выглядел не очень аппетитно, но оказался безумно вкусным, так что она облизала пальцы и собрала крошки, оставшиеся в пакете.

Нина отвинтила крышку бутылки и одним глотком допила теплую, чуть затхлую воду. Вытряхнув на язык последние капли, она выкинула бутылку в кусты. Это было намного меньше того, что съедала Нина на обед каждый день, и она невольно оглянулась в поисках чего-нибудь еще. Вывернула и потрясла рюкзак, но оттуда посыпался лишь песок и мусор.

Заметно удлинились тени. Солнце начало цепляться за верхушки деревьев, и становилось прохладно. Поднялся ветерок. У Нины ныла спина и болели ноги, каждый шаг давался ей теперь с трудом. Влажная от пота футболка липла к телу и заставляла дрожать от холода. Она остановилась и натянула пропылившуюся и перепачкавшуюся в земле куртку.

В быстро надвигающихся сумерках, вдали, кажется, чернели дома. Дорога уводила от них в сторону, и Нина сошла с нее и поспешила к деревне по бездорожью. Несколько раз она наступала в ямы с талой водой, ноги у нее промокли до колен. Кололо в боку. Вскоре Нина выдохлась и пошла медленнее. Она напряженно вглядывалась в деревню, но никак не могла разглядеть свет в окнах.

Свет в окнах домов и точно не горел, скоро пропали в том всякие сомнения. Дома, как и все вокруг погружались в ночную тьму. Теперь, отсюда, они были хорошо видны. Ни из одной трубы не поднимался дым. И собаки не лаяли. Тихо было кругом.

Буреломы запущенных садов не скрывали провалившихся крыш, покосившихся бревенчатых стен и зияющих чернотой окон. Давно не езженная деревенская улица заросла. Со стены одного из домов, облупившаяся, с лоскутами выцветшей краски, смотрела в подступающую ночь пятиконечная звезда. Тревожимые ветром, стучали по крыше ветки. Нина развернулась и поспешила прочь от брошенных домов. От  ужаса сердце ухало и грохотало в ушах. И только когда дома совсем скрылись из виду, Нина прислонилась к дереву, чтобы перевести дух.

Погасли последние отблески заката, и на небо высыпали звезды.

Порывы ветра в открытом поле заставляли дрожать от холода. Нина не видела уже теперь, куда ставила ноги, проваливаясь на каждом шагу в какие-то ямы и спотыкаясь о кочки. Поясница болела и, казалось, готова была переломиться. Последняя надежда на то, что она еще сегодня выйдет к людям, таяла с каждой минутой.

Наконец она выбилась из сил и села на краю перелеска, у корней старой березы, где деревья хоть немного защищали ее от ветра.  В животе урчало. Объятый непроглядной тьмой лес страшно дышал за ее спиной. Сначала от испуганного биения собственного сердца Нина не слышала ничего. Но постепенно, к своему ужасу, она стала различать множество звуков. Стонали и скрипели деревья, в кустах и сухой траве раздавались шорохи. Далеко в поле, повторяя один и тот же резкий заунывный мотив, кричала ночная птица.

Пустой живот болел и ныл. Скорчившись на холодной земле, Нина вспоминала родителей, и маленькую кухню, пропахшую супами, и ей хотелось плакать.

Слезы покатились по ее щекам, тихие и испуганные, как и она сама. Нина подтянула колени к груди и постаралась плотнее закутаться в куртку, но очень скоро ее начало колотить от холода.

Где-то в середине ночи ветер утих, и звуки, обступившие ее со всех сторон, приблизились и стали отчетливее. Несколько раз Нина забывалась тяжелым беспокойным сном, и просыпалась в ужасе, подскакивала на месте и озиралась, услышав где-то совсем рядом с собой треск сучьев и чье-то тяжелое мокрое дыхание.

Когда она проснулась в очередной раз, солнце было уже высоко.

За ночь куртка отсырела и стала тяжелой, как мертвое животное. Все тело затекло. Нина ползком перебралась на солнце, и какое-то время бессильно лежала, ни о чем не думая, и просто наслаждаясь теплом.

Не чищенные со вчерашнего утра зубы были шершавые на ощупь, когда она трогала их языком. В горле першило, и, не смотря на солнце, она вздрагивала от каждого порыва ветра.

С трудом поднявшись, Нина огляделась и не смогла вспомнить, откуда пришла вечером.

Тогда она побрела наугад полем, чтобы только не уходить с солнца, не заходить в холодную зябкую тень. Мелькая черно-белыми крыльями, далеко впереди взмывала вверх и вновь ныряла вниз, будто танцевала, птица. Быть может, это была даже та птица, что пугала ее ночью своими криками.

Идти было тяжелее, чем накануне. 

Этот день вообще давался ей труднее, чем первый. Было, наверное, обеденное время, и солнце нещадно палило с верхушки неба. Растворившись в его слепящем свете, где-то над головой заливались жаворонки. Поля и перелески сменяли друг друга, но ничто не напоминало о том, что где-то здесь, неподалеку живут люди.

Земля пылила, и высохшие метелки многолетников были все в этой солоноватой пыли. Нина пробовала жевать сухие стебли растений, но в них не было жизненных соков.

Талая вода нестерпимо блестела в низинах и выбоинах, но Нина пока не решалась пить ее.

Снег, белевший еще кое-где в ложбинках, казался ей надежней. Может быть потому, что в детстве зимой она все время ела его тайком, наедалась им, а потом лежала с больным горлом и температурой, и неделями не ходила в детский садик. Это было самое уютное, самое спокойное время ее детства. Мама всегда так вкусно кормила ее, когда она начинала идти на поправку.

Белевший кое-где в ложбинках, снег казался сахарным, полным воды и вкусным, и вскоре  Нина стала жадно загребать его горстями и отправлять в рот.

Она вспоминала, как накануне вытряхнула картофелины в придорожную канаву, и сейчас ей уже казалось, что она съела бы ту картошку сырой, жадно бы вгрызлась в каждый клубень, не очищая его от земли.

Смутно Нина припоминала, что леса здесь тянутся до самого Мурома. Это физручка, кажется, вчера говорила им на станции. Или Мурманска. Хотя нет, Мурманск, вроде бы, далеко на севере… Но может быть и до Мурманска они…

Нина шла и вспоминала теперь без разбора, и мамины супы с солнечными капельками жира на поверхности, и даже утренние каши и какао, которые давали на завтрак когда-то в детском саду.

От снега першило воспаленное горло, и больно было глотать даже собственную вязкую слюну. Перед глазами плыли красные круги, и она временами забывала, кто она, и где находится, растворяясь в солнечном мареве. Каждый шаг отдавался болью в спине. Несколько раз она садилась на землю и с каждым разом, ей все труднее было подниматься. Она боялась теперь, что скоро ляжет, и больше не поднимется. Она всегда была толстой, рыхлой и слабой, - со слезами подумала она.

Удивительно, как вообще она заметила это гнездо. Что-то слабо хрустнуло у нее под ногами, и она заставила себя открыть глаза и вытереть рукавом слезы. С трудом опустившись на колени, она раздвинула сухую траву. Два из пяти пестреньких, куда меньше куриных, яиц были раздавлены. Из их скорлупы стекала полупрозрачная вязковатая жидкость.

Из одного вывалился почти полностью сформировавшийся птенец. Как пленкой, тонкой розоватой кожицей затянутые темные и выпуклые глаза, ни разу еще не раскрывавшиеся. Птенец судорожно подергивался, пытаясь перевернуться.

 В кустах раздавалось возбужденное отчаянное щебетание и потрескивание птицы. Нина опустила зародыш на землю и двумя пальцами взяла одно из уцелевших яиц.

 Она сомневалась, что сможет проглотить такое. Дома мать иногда взбивала ей сырые яйца с сахаром, и это было вкусно. Быть может, и без сахара их можно есть, - подумала она и зажмурилась.

 Скорлупа хрустнула, и что-то хрупкое и одновременно упругое оказалось у нее во рту, по подбородку потекла клейковатая жидкость. Нина изо всех сил постаралась побороть тошноту и не выплюнуть тепловатое, и, кажется, шевелящееся содержимое яйца.

 Скорлупа и кости захрустели на ее зубах, перетирались и рвались тонкие тугие связки и зачаточные мышцы. Скользкое склизкое мясо под тонкой жалкой складчатой кожей, скользило по зубам. Нина жевала со звериным урчанием, заставляя себя не думая о птенце, и не думать о вкусе, пока что-то слизистое и горькое не наполнило ее рот.

Она прислонилась к стволу березы и тяжело дышала, отгоняя тошноту. Вокруг не было ничего, чем бы можно было заесть эту горечь. Ни листочка, ни травинки в поле. Она наклонилась и, царапая пальцы, загребла целую пригоршню сероватого льдистого снега и с жадностью втянула его с ладони губами.

С трудом она заставила себя проглотить месиво заполнившее ее рот, но пустой желудок тут же скрутило. Нина согнулась пополам, и ее тут же вывернуло наизнанку. Она вспомнила черные, как горошины перца в супе, затянутые пленкой глаза птенца и его уродливый костяной клювик, и ее вырвало еще раз – пустотой, желчью и желудочным соком.

Наконец рвотные спазмы отступили, но в голове все еще шумело.

Она подняла голову, напоминая себе, что нужно встать и идти дальше, но что-то в ней будто сломалось, и силы оставили ее. Никогда еще она не чувствовала себя такой брошенной и одинокой. Подложив локоть под щеку, она закрыла глаза. От нее пахло рвотой, но ей было все равно. Ей хотелось спать.

 В поле все так же с посвистами гулял  ветер, и эти звуки усыпляли. Потом ей вдруг стало казаться, что за его шумом она слышит и еще какой-то звук. Очень слабый. Как монотонное жужжание насекомого. Открывать глаза не хотелось. Она обратилась в слух и замерла, но слышала снова только порывы ветра.

Нина неуклюже села, и звук, похожий уже точно на тарахтение машины, стал слышнее. Нина вертелась по сторонам и до боли вглядывалась вдаль. И вскоре и впрямь увидела трактор, ползущий по дальнему краю поля, там, где игрушечной плоской чернела вспаханная земля.

Чуть в стороне росли из земли крыши домов.

Словно смеясь над ней, порыв ветра донес слабый гудок поезда, и она узнала, кажется, и дорогу, по которой они вчера шли с классом от станции. Она сидела и смотрела на трактор и на крыши в оцепенении.

 Все это могло случиться только с такой идиоткой, как я, - вдруг подумала Нина как-то устало, и в первый раз не удивилась тому, что все вечно смеялись над ней. Взгляд ее упал на разоренное ею гнездо, и она содрогнулась от отвращения к себе.

 В поисках Солоухиной, кажется, участвовали даже ее одноклассники. Еще по телефону ей успели сообщить, что Демина не спала два дня, и вся извелась от беспокойства. И весь этот поисковый отряд, видимо, толпился там, на залитой вечерним светом платформе, встречая ее.

 Наверняка, чтобы вдоволь позабавиться. Нина представила, какой она, должно быть, выглядит сейчас в их глазах. Дебелый рыхлый слон, нечистоплотная свинья, с нечищеными зубами и редкими сальными волосами. Еще более гадкая и неприятная, чем всегда. Жирная идиотка, потерявшаяся в трех соснах.

 Желудок отчаянно болел от голода, но мысль о еде вызывала тошноту. К пышному батону белого хлеба, купленному на станции, она едва притронулась.

На секунду розоватый голый птенец мелькнул перед ее взором, но она тут же запретила себе о нем вспоминать.

Электричка дернулась и остановилась. Нина поднялась и, оставив батон на лавке, двинулась к выходу.

Нине даже не нужно было смотреть на одноклассников, чтобы представить себе их издевательские ухмылки.

 Опустив плечи и ни на кого не глядя, она вышла из вагона. Светлана Петровна, и впрямь не спавшая вторые сутки от беспокойства и самых ужасных опасений, бросилась ей навстречу, но в последний момент почему-то передумала ее обнимать и остановилась в неловкости. Что-то в Солоухиной ее всегда просто-таки отталкивало.

 - Господи, Нина!.. Твоя мать ночь не спала, у нее же с сердцем плохо, разве ты не знаешь! – преувеличенно громким голосом затараторила она, - Мы ВСЕ эту ночь не спали… Я уж и не знала, что делать…

Светлана Петровна осеклась, потому что вдруг ей показалось, что Солоухина вовсе ее не слушает.

- Нина, может, ты скажешь что-нибудь?! – крикнула Демина ей вслед, стараясь придать голосу строгость.

Но Солоухина уже шла к выходу с перрона и не обернулась.

- Наверное, она не в себе, - пробормотала Демина, голосом более обиженным, чем ей того хотелось.

Светлана Петровна подумала, что Солоухина, и в самом деле, крайне неприятная девица. Да и все эти подростки крайне неприятны.