пирогом, вишь, замешкалась…
— Так я, маменька, буду на Иордани, скажу им. Хорошо?
— Скажи, милый, скажи.
И вот, на Иордани, когда молебствие отошло, я — к о. Матвею:
— Так и так, батюшка: не пожалуете ли к нам на именинный пирог?
— Спасибо, дружок, благодарствую. Ну а матушка-попадья моя на ломоту свою опять жалуется.
— А Ирина Матвеевна?
— С нею ты лучше сам уж поговори. У нее нынче семь пятниц на неделе.
Побежал я, нагнал ее, приветствую.
— Здравствуйте, — говорит, а сама шагу прибавляет.
— Да куда вы так торопитесь? — говорю. — Я хотел просить вас тоже на именинный пирог…
— А кто у вас именинник?
И глядит на меня, лукавица, так невинно-вопросительно, что меня снова сомнение взяло.
— Именинник — я сам, — говорю. — А вы разве не знали?
— Откуда мне знать? Мало ли Андреев в святцах? А у самой раскрасневшиеся от мороза уши и щеки еще ярче зарумянились.
— Какая-то добрая душа, — говорю, — презент мне сделала — тетрадь для дневника.
— Вот как? Очень рада. А на пирог родителей моих вы пригласили?
— Пригласил. Батюшка ваш обещал быть.
— Так и я с ним буду.
Пирог матушка испекла на славу. Все похваливали; а кто и от второго куска не отказался. Пирог, как полагается, чаем запили; за чаем разговорились.
— Так дело, значит, решенное, — говорит Аристарх Петрович: — наши войска границу переходят?
— Первого числа должны были быть уже за Неманом, — говорит на это Шмелев.
А о. Матвей со вздохом:
— Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его! Мало крови еще на родной нашей ниве пролито; надо, вишь, и чужие обагрить!
— Простите, батюшка: это все равно, что кровопускание тяжкобольному: вовремя не пустить ему крови, так не выживет.
— Да кто, по-твоему, сын мой, тот тяжкобольной? Что-то в толк не возьму.
— А как же, весь Запад Европы. Под игом ненавистного завоевателя все народы там стоном стонут. На престолы Италии, Испании, Вестфалии свою родню он понасажал, и слушаются они его слепо во всем, как Великого Могола. Швейцарский союз дань платить себе заставил. Из немецких монархов один лишь тесть его, император австрийский, не подпал под его тяжелую руку и обеспечил себя дружеским договором. Прусский король еще кое-как выворачивается, но с опаской и оглядкой. Остальные же германские короли и герцоги перед злодеем пикнуть не смеют; что прикажет, то и делают.
Тут и я смелость взял, от себя добавил:
— Ведь и к нам, в Россию в прошлую кампанию сколько этих саксонцев и баварцев, виртембержцев и баденцев нагнал! И все-то почти, по его милости, костьми у нас полегли.
— Все это так, — говорит Аристарх Петрович. — Но из всего полумиллионного полчища Наполеонова через Березину сколько уплелось? Едва ли десятая часть, да и та в самом жалком виде. Чего же еще?
— Извините, Аристарх Петрович! — загорячился Шмелев. — Кровожадного дикого зверя до конца добивают. А Наполеон далеко не добит. Крепости от Варшавы до Рейна еще в его руках; пасынок его, вице-король итальянский, весь остаток «великой армии» собирает в Позене: сам он вызывает из Франции свои запасные войска, ускоренно набирает новых рекрутов; а союзники его, австрийцы, под начальством князя Шварценберга, его же креатуры, целым корпусом двинулись к нашей границе. На кого же они, скажите, ополчаются?
— Ну, к нам-то, в Россию, вряд ли опять сунутся, — возразил Аристарх Петрович, — чересчур обожглись. А видит он, что обаяние его на другие народы прошло…
— И хочет наложить на них прежний гнет? Неужели же нам, русским, спокойно это снести? У соседа горит, а мы будем смотреть, сложа руки: наша хата с краю? Нет, уж извините, этому не бывать!
Тут и юнкер Сагайдачный свое слово ввернул:
— Из Наполеоновых лавров, пока не совсем увяли, хоть листочек себе тоже урвем.
— Ох, молодость, молодость! — говорит о. Матвей. — Вас, юношей, за пыл ваш не осуждаю; ристалище отличий и мужей степенных соблазняет. Но светлейшему князю Кутузову, преславному фельдмаршалу всероссийскому, признаться, дивлюсь: ведь одной ногой в гробу уж стоит, а туда же!
— Сам-то Кутузов, пожалуй, и раздумал бы еще воевать, — говорит Шмелев. — Приятель его, государственный секретарь Шишков убеждал его, что Россия наша от неприятельского нашествия и так уже много пострадала, что сперва надо залечить собственные раны, а не приносить еще новые жертвы ради чужих нам людей…
— Ну вот, ну вот. Что же я-то говорю? А Кутузов что на это?
— Кутузов: «Правда твоя, — говорит, — поход этот сопряжен с немалыми пожертвованиями, с великою отважностью. Но государь смотрит на дело шире: и те чужие нам люди для него — братья во Христе, и он решил не покладывать оружия, доколе не освободит их». — «Да сам-то ты, князь, — говорит Шишков, — думаешь ведь иначе? Почему же ты не настоишь на своем перед государем? По твоему сану и твоим подвигам он уважил бы твои советы». А Кутузов на то: «Представлял я царю мои резоны, но он печется о благе не своего только
Последние комментарии
1 минута 32 секунд назад
19 минут 50 секунд назад
28 минут 35 секунд назад
30 минут 5 секунд назад
32 минут 42 секунд назад
50 минут 29 секунд назад