Разговорчики в строю. Лучшее за 2008-2009 годы [Михаил Григорьевич Крюков] (fb2) читать онлайн

Армия

Александр Путилов     Нога

Третий сводный отряд специального назначения от 54 отдельного разведполка ВДВ выходил на боевую задачу. Отряд отвечал за всю горно-лесную часть Веденского района до самой Грузии, и ранней весной 2001 года работы разведчикам хватало. Закопошились зимовавшие в сёлах под легальными документами боевики, разномастные воины ислама потихонечку попёрли со стороны грузинской границы – кто на заранее оборудованные лесные базы, а кто просто подкалымить, где придётся. Набирал обороты очередной сезон затянувшейся войны, которую с крайней подачи руководства приказано было именовать контртеррористической операцией. Офицеры в отряде быстро переименовали её в контрацептевтическую, давно махнув рукой на стратегические цели и идеи и сведя насущные заботы к минимуму: сберечь солдат и, по возможности, собственное здоровье, без потерь дотянуть до конца очередной командировки.

Без потерь, правда, не обходилось. Мало того, что многодневные сидения в засадах и пешие прогулки по зимним чеченским горам в поисках окопавшегося или выдвигавшегося на очередной промысел душья никому не прибавляли жизненного тонуса. Из и без того немногочисленного списка личного состава жёлтыми зубами выгрызал свою долю гепатит, от дистиллированной воды из горных речек «сыпались» зубы. Содержимое сухих пайков неизвестно по какому принципу то цементировало наглухо содержимое желудков, то дружно подсаживало бойцов и командиров на жидкую струю. Обморожения, потёртости, фурункулы считались личным недосмотром их обладателя, за такую напасть от начмеда можно было получить разве что пинок под зад в плане профилактики на будущее, да временный титул дежурного чухана.

23:00, 03 марта 2001. Колонна пошла. Тихо, без света, почти на холостых. Три БТРа с личным составом на броне, «Урал» с боеприпасами и командно-штабная «Шишига».^[1] Не болтать, не курить, наблюдать во все стороны. Головной БТР ведёт колонну на ощупь – ни звёзд, ни силуэтов гор на чуть бледном небе. Со всех сторон моросящая снегом непроглядная темень. Раскисшая ледяной глиной колея осталась слева, движение – по обочинам. На инженерную разведку времени нет, к рассвету надо быть под Элистанжами, встать, закрепиться, замаскироваться. Первая ГСН^[2] сходу выдвигается и садится на засаду, остальные тихо налаживают временный быт ПКП^[3] – с этой точки 14 дней отряду работать по окрестным горам. Не дай Бог засветиться на марше или при оборудовании временного лагеря: в лучшем случае, затаятся, отойдут, и вся работа пойдёт прахом. В худшем – понаблюдают, подтянутся и накроют. Хоть и малочисленный, отряд специального назначения – желанная добыча для любого полевого командира, и подставляться никому не хочется.

Две недели при минимуме тепла и пищи. Фонарями не пользоваться, костры не жечь, одежду сушить на себе. Сон – урывками. Две группы на засадах или в РПД,^[4] одна в охранении. Позади остался базовый лагерь – более-менее обжитый «Шанхай» с нехитрым уютом, печками, самодельными банями и чахлым, вечно больным электричеством от дизель-генераторов.

02:20, 04 марта 2001. Подморозило, небо очистилось. Глиняная жижа схватилась коркой, хрусталём лопается под скатами крадущихся БТРов, глушит ровный тихий свист турбированных дизелей, демаскирует.

На посветлевшем своде проклюнулись ночные светила, обрисовались силуэты гор. Ориентироваться стало легче.

– Омич – Палычу.

– Связь.

– Две тройки.

Палыч – командир механизированной группы и зампотех отряда. Колонну ведёт он. Капитан, 24 года, тянет уже третью командировку. У Палыча давно нет имени и фамилии, для офицеров – и воинского звания. По отчеству, ставшему позывным, к нему обращается даже командир отряда, грозный подполковник Шувалов, он же «Омич».

Опытный, знающий, надёжный и невозмутимый офицер, чемпион округа по боксу, внушал благоговейный уважительный ужас солдатам. Палыч мог днём и ночью провести колонну вне дорог в любом направлении. При полном отсутствии запчастей починить БТР. За два месяца из любого сопливого призывника, которого мама перед армией не научила умываться, подготовить хорошего механика-водителя или пулемётчика. Он не орал, не топал ногами, не раздавал зуботычины и практически не наказывал бойцов за их многочисленные «косяки». Провинившемуся десантнику он смотрел в глаза и бросал одну только фразу, которая надолго делала несчастного посмешищем. Самой большой катастрофой для солдата было попасть к капитану на профилактическую беседу с глазу на глаз. Общался с «преступником» Палыч в этом случае почти на равных, угощал чайком и сигаретами, но даже у самого отчаянного раздолбая в итоге долго шевелились от ужаса пеньки волос на голове, холодный пот тёк за шиворот. Воин икал и пускал газы, трясся от стыда и осознания собственной ущербности.

Две тройки – «Колонна, стой». Метрах в сорока по курсу две пары зелёных угольков. Палыч поднял «Вал»,^[5] приник к ночному прицелу. Волки. Две матерых тени с горящими светодиодами глаз. Стоят, не уходят, не шевелятся. Капитан чуть повёл стволом, потянул спуск. Тихонько чавкнул затвор, между передних лап первого зверя зеленоватым облачком взметнулся фонтанчик мёрзлой земли. Второй волчара – видимо, помоложе или самка – резко присел, подогнув хвост между задних ляжек. Вожак невозмутимо потряс передними лапами, досадливо стряхивая стегнувшие по ним льдинки. Звери продолжили путь.

– Омич – Палычу.

– Да.

– Две пятёрки.

– Колонна пошла.

05:30, 04 марта 2001. Вышли на место. В галогеновом мерцании увязнувших в дымке звёзд наметились очертания небольшой поляны с провалами старых капониров под технику. Когда-то, ещё в первую кампанию, на этом месте стоял артиллерийский дивизион, стоял основательно и плотно. Вгрызшись в землю, обложившись мешками с песком и окутавшись паутиной колючей проволоки, дивизион контролировал гаубичным огнём добрую треть Веденского района. Поляна чуть возвышалась над рельефом, была замаскирована подлеском, имела хороший обзор.

– Странник – Омичу.

– Связь.

– Проверь… Грач, охранение.

Приступили к работе сапёры, проверяя место будущей стоянки. Солдаты поминутно останавливались, присаживались, поднимая левую руку, и осторожно ковыряли поляну щупами и пехотными лопатками.

06:30, 04 марта 2001. Омич собрал командиров. Вытирая пот, подошёл Странник. Над командиром сапёров колыхался светлеющий воздух, от БЗК^[6] шёл пар.

– Долго ещё?

– Звенит все, товарищ подполковник. Банки, гильзы, колючка ржавая… Если все копать, часа два, как минимум.

Шувалов на секунду задумался, потёр кирпичный подбородок.

– Так, хорош, не успеваем. Палыч, распредели технику по капонирам и загоняй. Грач, готовь группу на засаду. Татарин, с тебя охранение. Ставь аккуратно, в кусты пусть не лезут. Странник, как рассветёт, вокруг лагеря проверишь, могли растяжек понаставить.

В самый глубокий капонир Палыч загнал «Урал» с боеприпасами. Подошёл к Страннику:

– Николаич, капониры проверял?

– Не все успел, Палыч. Там всё звенит, мусора накопали кучу.

– Эх…

На рассвете Странник снял в кустах вокруг лагеря четыре растяжки. Гранаты были относительно свежие, не проржавевшие. Свежими были и накопанные гильзы и банки, как будто специально принесённые и насыпанные вокруг да около для усложнения работы сапёров. Сомнения, возникшие накануне, заворочались, как упитанные ежи в корзине, закололи душу.

– Местечко-то наше засвеченное, Странник.

– Да я уж понял… – сапёр досадливо сплюнул, – ждали нас тут, или предусмотрительные очень. Странно, что на въезде фугасик не поставили. Видимо очень хотели, чтоб мы въехали.

– Что командир?

– Согласен. Думает, спалили нас. Скорее всего, у душья за такими местами постоянное наблюдение. Какой-нибудь бача раз в два-три дня делает обход, смотрит, не ведут ли свежие следы к местам старых стоянок.

– Думаешь, подтянутся?– Палыч щелчком стряхнул с плеча снежинку.

– А хрен их знает. Могут. Может, так из миномётов постреляют…

Шувалов принял единственно возможное в сложившейся ситуации решение: доложив в Ханкалу о случившемся, отправил все три группы на засады на пути возможного подхода боевиков. В лагере оставили броню и минимум личного состава. Организовали круговую оборону, наблюдение за дорогами. На случай возможного обстрела из миномётов или эрэсами решено было восстановить старый блиндаж. Им занялись сапёры. Расчистив вход, Странник послал бойца на разведку. Воин сунул в жерло укрытия миноискатель, и тот сразу истошно завопил зуммером. Осторожно потыкали щупом. В блиндаже было по щиколотку воды, схваченной ледяной коркой, из которой, как остовы затонувших кораблей, торчали пустые цинки из-под патронов. Посветили фонариком на сочащиеся влагой стены, под покрытый сосульками и мёрзлыми поганками бревенчатый потолок… Есть. Еле заметная проволочка на уровне глаз. Грамотно, ничего не скажешь. Заходя в незнакомое помещение, человек обычно светит по сторонам и себе под ноги, не замечая того, что находится перед его носом. Снимать растяжку пока не стали – кто его знает, сколько раз и где этот фугас продублирован. Рассеялись последние сомнения. Духи упорно ждали, когда кто-нибудь встанет на это место, ждали и готовились.

Омич приказал в случае обстрела прятаться в БТРах и сразу же выводить машины с площадки, и теперь сидел над картой, грыз карандаш и ломал голову, куда уводить отряд. Двигать в базовый лагерь тем же путём было опасно, просить пехоту выставить блоки – окончательно запороть всю операцию.

Тянулся пасмурный день. Группы мёрзли на засадах, потихоньку жевали галеты и холодную тушёнку. Редкие снежинки кружили белыми мухами, ныряли в стылую грязь.

16:46, 04 марта 2001. Омич– Татарину. Три двойки, по руслу. Вижу восемь. Вижу десять… двенадцать…

Духи шли по руслу. Шувалов быстро прикинул расклад. Нормально. Направление подхода угадано, мины выставлены, группа успела окопаться. Грач чуть сместился, отрезая боевикам пути возможного отхода. Отряд был небольшой, двенадцать «чехов», вооружение стрелковое, два пулемёта, гранатомёт – наверняка, разведка. Шли грамотно, головкой, боковые дозоры и тыл, но уж больно торопливо – видимо, не терпелось засветло выйти к лагерю и организовать наблюдение. Здоровенькие, упакованные, видно, что не первый год воюют, а вот дисциплина в подразделении хромает, идут вроде осторожно, а веточками похрустывают, стволами кусты цепляют, в ядре ещё и ругаться умудряются полушёпотом.

Головной дозор сняли в два ВССа^[7] и сразу растащили по кустам, забрав радиостанцию. Русло ручья в этом месте делало небольшой изгиб, остальные «бородатые» держали дистанцию метров в сорок. На духовский запрос по станции ответили двумя щелчками тангенты – заблаговременно подслушанный условный сигнал. Главные силы противника двинулись дальше, дошли до поворота, Татарин произвёл подрыв установленных мин. Четыре ОЗМ-ки^[8] разом грохнули, разметав клочья по деревьям. Боковые дозоры и тыл боевиков тут же залегли, открыв стрельбу во все стороны, но группа Татарина вжалась в отрытые окопчики, слилась с мёрзлым мхом, отмолчалась. Не получив ответа, духи успокоились. Решив, что заминированное русло никем не прикрывалось, завыглядывали из укрытий, закаркали гортанными голосами. Наконец двое полезли в ручей, осмотрели тела подорвавшихся, собрали оружие и закарабкались вверх по склону. Тихо всхлипнули бесшумные винтовки, два трупа, бряцая оружием, покатились на дно. Немногочисленные остатки банды, уже не прячась, ломанулись назад по руслу, прямо на пулемёты Грача. Тут уже деликатничать не стали, бойцы прилежно отработали по коробу.

Шувалов был доволен. Минусы обернулись плюсами, среди разведчиков раненных и убитых нет, результат впечатляет. Шуму, конечно, наделали, но тут уж не до жиру. Забито двенадцать «бородатых», если их основные силы где-то на подходе – вряд ли сунутся, услышав звуки боя и потеряв со своими связь. Трофейная станция пару раз что-то обеспокоено спросила на чеченском и замолкла – «духи» ушли на другую частоту.

Сейчас ноги в руки и сваливать отсюда. Жаль, погода хреновая, вызвать бы вертолёты, может, получилось засечь остальных и грамотно навести артиллерию… Надо спешить. Пока светло, есть шанс проскочить.

18:00, 04 марта 2001.

– Палыч – Омичу.

– Связь.

– Всё, отход, «ленту» на дорогу.

БТРы и шестьдесят-шестая выползли на дорогу, построились в походный порядок. Наводчики хищно поводили жалами КПВТ,^[9] обшаривая в прицелы стремительно темнеющие склоны. Гружёный «Урал» беспомощно елозил в своём укрытии – за день жирная глина подраскисла, солидолом забила протекторы колёс. Из леса потянулись разведчики – пыхтящие, нагруженные трофейным оружием и снаряжением. Развернули охранение, полезли на броню. Водитель «Урала»– бритоголовый, с оттопыренными ушами боец по фамилии Клюков, смешно пучил глаза и вытягивал шею, отчаянно газовал.

Палыч подошёл к «Уралу», глянул в капонир, открыл дверь в кабину:

– Слушай сюда, Клюква. Я тебя сейчас бэтэром зацеплю, как трос натянется, дашь на первой полный газ, как вылезешь – сразу нейтралку и по тормозам. Понял?

– Так точно…

– Давай…

Палыч выдернул из колонны замыкающий БТР, подогнал задом, завёл буксирный трос. Отошёл метров на двадцать – не дай Бог, лопнет – срежет, как бритвой. Махнул механику. БТР пыхнул соляркой, потянул, Клюков дал газу, «Урал», поднимая фонтаны жидкой грязи, полез из своей ловушки…

18:10, 04 марта 2001. Земля встала вертикально и с размаху ударила Палыча по затылку. Пропали звуки, смазалась картинка. Капитан попытался вдохнуть – не смог. Подвигал челюстью, выплюнул что-то солёное, дунул в нос, прочищая ходы. Поморгал глазами. Прямо по курсу было пасмурное небо, под ногами пустота. Наконец до него дошло, что он лежит на спине, впечатавшись в огромную лужу, ледяные струйки уже весело текут за шиворот, холодят гудящий затылок. Сразу встать не получилось, Палыч перевернулся на живот, встал на карачки, утопив в жиже ладони. Закашлялся, выхаркивая из лёгких комья глины. Все действия казались невообразимо затянутыми, как при замедленной киносъёмке.

Так, «Урал»… Где он? Поднялся, помотал головой…

Грузовик скатился назад, в капонир, кабина была разворочена, левое переднее колесо залетело в кусты.

На выезде из укрытия чернела воронка, над которой все ещё висело в воздухе сизое облако, напоминающее небольшой ядерный гриб. Возвращающееся обоняние резала вонь солярки и тротиловой гари.

«Оружие» – обожгла мысль. Палыч поискал вокруг себя. Автомат оказался в руках, только держал его капитан как будто двумя кусками дерева. Забросил оружие за спину и, шатаясь и потирая отсушенные ладони, побежал к «Уралу».

Грузовик наклонился на левый бесколёсный бок, крыша вздыблена, искорёженная дверь заклинила. Срывая ногти, потратив бесконечные секунды, удалось её открыть. Палыч встал на подножку, хрустнул стеклянным крошевом. Урал накренился ещё, застонал рваным железом. Вот он, Клюков, как обычно, выпучил свои глаза, затянутые красной сеткой полопавшихся сосудов, пялится с ужасом и непониманием.

Секунда на оценку обстановки. Боец зажат между сиденьем и рулём в районе таза, голову держит, значит, шея не сломана. Странно, потолок кабины над его головой вмят, явно здорово припечатался. Правая рука сломана и неестественно вывернута, ниже локтя вообще сплошное месиво, а дальше… Дальше. Левую ногу не видно, теряется где-то под остатками приборной доски. Пах разворочен, лоскутья и клочья ваты – остатки штанов– густо пропитаны кровью. Правая нога… Правая разбита в районе бедра, явно разорвана артерия – кровь хлыщет пульсирующими толчками, скатывается ртутными шариками по снежно-белому обломку бедренной кости.

Клюков пялится необыкновенно осмысленным взглядом, но явно не понимая, что с ним произошло и что ему делать – боли он, по всей видимости, ещё не чувствовал из-за шока. Палыч глянул на него построже, тихо сказал:

– Рот закрой, воин. Нормально всё.

Боец немедленно захлопнул отвисшую челюсть, длинно, со свистом выдохнул, пустив из угла рта кровавые пузыри, и вдруг обмяк, мешком сполз на сиденье.

Всё. Надо вытаскивать его отсюда. Палыч обернулся, хрипло проорал через плечо: «Жгуты и промедол!»

Правая нога солдата оказалась обмотанной вокруг рычага переключения передач, держалась на лоскуте кожи и лохмотьях ватных штанов. Не долго думая, Палыч вытащил нож и обрезал всё это. Дёрнув вниз остатки штанины проткнул её сбоку лезвием, пару раз крутанул, затягивая импровизированный жгут. Водительское сиденье со своих креплений было сорвано. Капитан вышиб его пинком вглубь салона, потянул молчавшего Клюкова на себя. Левая нога выскользнула из своего плена, изгибаясь в тех местах, где ей совсем не положено. Всё ясно, тоже раздроблена. Пачкаясь в липкой крови, подхватил бойца под тощий зад, передал кому-то в подставленные руки.

Стали подходить разведчики, прибежали командиры групп. Доставали промедол, потрошили свои индивидуальные перевязочные пакеты. Кто-то не сдержался, запричитал:

– Ой, бля…

– Ой, ё…

Клюков задышал, оглянулся безумными глазами и заскулил.

– Тихо все! Нахер ушли отсюда!– Палыч поймал взглядом вытаращенные глаза первого попавшегося разведчика. Тихо и внушительно сказал:

– Сейчас жути нагоните, он запаникует и умрёт. Всё нормально, всем улыбаться, ясно? И вообще, дуйте по своим местам, не дай Бог обстрел начнётся.

Подошёл Омич, разогнал разведчиков.

– Ты как сам-то, Палыч?

– Нормально…

Капитан дошёл до БТРа, постучал в броню прикладом.

– Тимоха, цел?

– Так точно…

– Воды умыться дай… И бушлат чистый. Пока механик возился внутри машины, Палыч повернул на себя зеркало заднего вида, глянул… Да уж, ну и рожа. Весь в крови и глине, на черта похож. Скинул бронежилет, бушлат, ставший комком сырого теста. С пятилитровой пластиковой баклажкой подскочил Тимоха.

– Вот, товарищ капитан… Из силового, тёплая…

– Полей…

Палыч умылся, стуча зубами, «тёплой» водой, натянул чистый бушлат и пошёл помогать доктору.

Клюков, обколотый лошадиной дозой промедола, наконец потерял сознание. Доктор уже навертел из бинтов целый футбольный мяч и затолкал его солдату в пах, наложил нормальный жгут на оторванную ногу и теперь накладывал шины на переломанные конечности.

– Как он, Док?– мысли тяжело ворочались в гудящей голове, заплетался язык.

– Хреново… Крови потерял много, если внутренние повреждения есть, вряд ли довезём. Омич вертолёт пошёл вызывать… тут и так целый набор, ещё и нога…

«Нога!!» – мысль молнией мелькнула в разжиженном контузией мозгу.

– Тимоха!

Примчался механ, вылупился на распростёртого Клюкова, отвалил челюсть и завис. Палыч вывел его из ступора подзатыльником, отвёл в сторону.

– Тимоха, лезь в «Урал». Там осталась нога Клюкова, возьмёшь её, ботинок и штанину снимешь, родишь чистого снега – вот с этой горки, дальше не лезь. У тебя две РШГ лежат в десанте, снимешь с них целлофан. В один замотаешь ногу, вложишь в другой, а промежуток забьёшь снегом. Если лётчики быстро прилетят, может, ещё и пришьют. Понял?

Тимченко умчался, Палыч, превозмогая тошноту и мотая головой, помогал Доку. Начмед что-то плёл, но пчелы, свившие улей в черепной коробке и отчаянно гудевшие, мешали его слушать.

– Слушай, Док, сустав у него цел тазобедренный?

– Да вроде…

– А яйца?

– Там всё всмятку, Палыч. Мягкие ткани все в лоскуты. Как он жив-то ещё, не пойму. Я вот помню…

– Слышь, Димон, а ногу ему можно пришить? Я сказал, чтоб её в снег замотали. Ну, я читал где-то, что так можно сохранить оторванную часть…

– Не знаю… вряд ли. Судя по всему, ему с бедра вынесло кусок, я из-под бушлата две горсти обломков выгреб… Хотя можно вставить штырь металлический, а кожу и мышцы со спины вырезать… Ты сам-то как? Ого, у тебя кровь из уха…

Доктор опять затрепал языком, видно ему необходимо было говорить, чтобы отвлечь себя от страшной работы.

Опять заморосило. Клюкова бережно перетащили в БТР, накрыли одеялами. Док с трудом нашёл у бойца вену, воткнул иглу, подвесил под броневой потолок какой-то пакет.

Снаружи забарабанили:

– Палыч!

– Чё…?

– Не «чё», а «я»… вылезай.

У БТРа стоял Омич.

– Как боец?

– Жив пока…

Я с Ханкалой связался. Двигаться нам нельзя, и вертушка придёт только утром. Темно уже и погоды нет… – комбат выругался. – Расставь бэтээры по периметру охранения и иди к бойцу. Продержи мне его до рассвета, слышишь, Палыч? Тебя солдаты слушаются, вот и прикажи ему, чтобы не умирал…

– До рассвета… Ногу не пришьют, поздно будет.

– Какую ногу?– не понял Шувалов. Палыч рассказал ему про ногу.

– Ничё… Снег чаще меняйте. Бывают исключения, – обнадёжил комбат, и, развернувшись, ушёл в темноту.

23:05, 04 марта 2001. Палыч полез в десант. Клюков очухался, застонал, разлепил глаза.

– Товарищ капитан… Товарищи капитаны… где я?

– В БТРе ты, Клюков. Спи давай, чего проснулся?

– Я подорвался, да?

– С чего ты взял…

Клюков с трудом сглотнул, хотел кашлянуть, но не смог.

– Я знаю, подорвался… Сильно?

– Зацепило маленько… Меня самого тряхнуло, голова гудит. Жить будешь. Не истери мне тут.

– Не, я нормально… Я только вот одного не пойму, товарищ капитан…

Клюков зажмурился, из глаз ручьями потекли слёзы – «промедол отпускает», – догадался Палыч.

– Почему я, товарищ капитан? Ну почему я? Столько народу, командировка, считай, к концу подходит и все целы, почему я-то? Губы водителя задрожали, в глазах вспыхнуло отчаянье, всё сейчас сорвётся, понял Палыч. Ему жалко, невообразимо жалко было Клюкова, но он понимал: пожалей сейчас бойца – и тот зарыдает, забьётся, замечется, выдерет сломанными руками капельницу, разорвёт бинты. Надпочечники выплеснут в кровеносное русло адреналин, повысится давление, сердце закачает-погонит и без того скудные остатки крови из сочащихся ран. Жалость поставит их на один уровень, а Клюкову сейчас нужен командир. Он должен чувствовать рядом силу, бояться и слушаться её, не позволять себе расслабиться. Палыч поймал мутный взгляд Клюкова, спокойно и зло сказал:

– Ты охренел, мартышка? Ты что, хотел, чтобы Тимоха подорвался или я? Тебе легче было бы, воин?

– Да нет, я не в том…

– Вот и помалкивай лежи, силы береги. И вообще ты у нас везунчик, лежишь тут живой, болтаешь всякую хренотень. Починят – плясать будешь. Нам ещё два месяца корячиться, а ты сейчас домой улетишь, к подруге, она тебе, герою, плюшки будет в госпиталь таскать…

– Подруга… – Клюков вылупил глаза. – Товарищ капитан, а у меня… ТАМ… цело всё?

– Ясен пень, – соврал Палыч, поняв, что с подругой допустил осечку, – ты вон на доктора так возбудился, что ему пришлось твоё полено к ноге примотать. Ты, может, у нас нетрадиционный, а, солдат?

Клюков попытался улыбнуться, его перекосило.

–Тебе больно, воин?– встрял доктор. Палыч зыркнул на него, сильно пихнул локтём в бок. Не хватало ещё, чтоб солдат сконцентрировался на своих ощущениях.

– Больно…

– Док, нахрена ты спросил?– зашипел Палыч. Коли теперь промедол.

– Нельзя, и так уже шесть тюбиков.

– Ну а нахрена спросил тогда?? Клюков, ты терпи, понял? Сейчас вертолёт придёт – и всё, конец. Госпиталь, белые простыни, медсестры…

Боец заметался, пошёл испариной. Впал в забытьё, заскулил. Вкололи ещё промедол. На возражения доктора Палыч резонно заметил, что допустимые дозы рассчитаны с большой перестраховкой, а если боец помрёт от боли, то доктор ляжет рядом с ним.

05:30, 05 марта 2001.

Клюков то терял сознание, то просыпался, бредил и стонал. Палыч то материл его последними словами, то успокаивал, смачивал распухшие горячие губы водой и чаем, выдавливал их по капле из ватного тампона солдату в рот. Он рассказывал ему байки и анекдоты, заставлял слушать, смеяться и смотреть в глаза. То называл Клюкова братом, то уродом маминым, плаксивой тёлкой, макакой и позором ВДВ… Заставлял рассказывать про свою деревню, читать стихи, исполнять Гимн России… Палыч тянул его на тросах нервов, на канатах сухожилий, усилием воли выдирая и сплетая их из собственной плоти, физически ощущая, как звенят они от натуги, дрожат, перетянутыми струнами, удерживая ускользающее сознание солдата, как потрескивают, рвутся, кучерявятся кольцами их отдельные пряди.

Тросы жгли руки, резали ладони, капитан наматывал их на локти и тянул, так сжимая челюсти от напруги, что скулы, казалось, вот-вот прорежут кожу, раскрошатся зубы, лопнут мелкие сосуды и вены на руках.

Клюков жил, держался, цеплялся за капитана. Он боялся умереть, зная, что нарушит его, командира, волю, и Палыч будет недоволен им, может даже назовёт солдатом-обезьяной. В его обескровленном, изломанном теле теплился уголёк духа и твёрдая вера в командирское слово. Если Палыч сказал, что Клюков выживет, значит, так оно и будет. Не может не быть.

Дважды заглядывал Омич. Приходил Странник, рассказал про фугас. Безоболочечный, замыкатель прикопан и засыпан гильзами сантиметров на семь. Когда загоняли «Урал», земля была подмёрзшая – он и не сработал, а за день подтаяло… Да Клюков ещё, как назло, буксанул, колёсами сверху поелозил. Источник питания – японский аккумулятор большой ёмкости – вынесен далеко в сторону, закопан на метр и утеплён. У фугаса была и вторая часть, гораздо более мощная, и рвануть она должна была прямо под кузовом гружёного боеприпасами «Урала». Части устройства соединял ДШ,^[10] но он почему-то не сработал.

06:30, 05 марта 2001. Забрезжил рассвет. Клюков уже ничего не соображал. Он осунулся, посинел, ничего не говорил и не слышал, только чуть шевелил побелевшими губами. Палыч уже просто сжимал его единственную целую руку, пытаясь через кожу перекачать из себя жизнь в тряпичное тело солдата. Усилием воли подгонял неторопливые секунды.

Пришёл вертолёт, грузно коснулся колёсами поляны. Поднял ледяную пыль, змеями погнал по земле оранжевый дым пирофакелов, обозначавших место посадки. Два «Крокодила»^[11] сопровождения кружили в воздухе. Клюкова погрузили, за него тут же взялись ханкалинские врачи – воткнули плазму, надели маску, ещё что-то…

Палыч шёл от вертолета к БТРу. Поднял глаза, увидел, что навстречу ему, скользя по грязи, бежит Тимоха, прижимая к груди пакет.

– Товарищ капитан, нога, ногу забыли!

Ё-моё… Палыч вырвал у солдата пакет, бросился к вертолету. «Восьмёрка» уже закрыла боковую дверь, готовясь к взлёту.

– Стойте, стойте, черти!! – кричал капитан. – Ногу заберите!

Дважды его сбивало воздушным потоком, Палыч падал и снова бежал. Наконец, вертолёт оторвался, и, заложив с места крутой вираж, полез в светлеющее небо.

07:05, 05 марта 2001.

Палыч сидел, прислонившись к колесу БТРа, злые слёзы текли по лицу. Дикое напряжение крайних суток отпускало, выходило нервной электрической дрожью. Капитан вдруг обозлился на себя, встал, размазал копоть рукавом. Подошёл доктор, принёс в железной кружке граммов сто спирта. Палыч молча проглотил, запивать не стал.

– Доктор, а ногу-то не забрали. Не успел я отдать. Теперь всё, не сохраним? Может, с колонной центроподвоза отправить?

– Не, Палыч, теперь всё. И так-то шансов мало было.

– Эх, баран я, надо было её сразу у Тимохи забрать!

– Разверни, давай хоть посмотрим состояние, – предложил Док.

Разрезали верхний пакет, вытряхнули снег. Внутренний пакет оказался неестественно маленьким и мягким. Развернули, высыпали… Кусок ступни с пальцами, пятка, куча разрозненных лоскутов плоти и отломков кости, самый большой величиной с ладонь.

– Тимоха! Что это за херня, воин!

– Нога, товарищ капитан…– Испуганный Тимоха таращил из люка заспанные глаза, – я в «Урале» окошки позавешивал и всю ночь собирал с фонариком. Всё собрал, до последней крошки… Не пришьют?

Палыч молча, на автомате сгрёб ногу обратно в пакет, бережно положил в БТР.

– Нормально все. Заводи давай и вставай в замыкание. Мабута^[12] уже до нас блоки^[13] выставила, двинемся сейчас.

07:45, 05 марта 2001.

– Палыч– Омичу.

– Связь.

– Готов?

– Да.

– Три пятерки.

– Понял.

Колонна пошла…

Эпилог

Клюков выжил. Из Ханкалы его перевели в Ростов, потом в Москву, в госпиталь Бурденко. Солдату пришлось, помимо оторванной правой ноги, ампутировать левую ниже колена и правую же руку выше локтя. Заштопали лёгкое, удалили селезёнку и ещё Бог знает сколько всего. Клюков на удивление стойко переносил тяжелейшие операции, держался и даже пытался шутить. Когда же его, наконец, перевели в палату и разрешили посещение родными, боец сломался под их сочувственными взглядами и похоронным нытьём. Он причитал и капризничал, как маленький, размазывал по лицу сопли и слезы, ревел сутки напролёт. Бился в истерике, швырялся посудой и ничего не ел. После дикой дозы успокоительного впадал в жар, липкий бред, всё стонал, грозил какому-то Палычу, обещал найти его и убить за то, что не дал ему, Клюкову, умереть, заставил жить обрубленным кастратом с привязанной до конца дней к культе бутылочкой…

Как-то, месяца через полтора уставшая, перепуганная мать бочком протиснулась в палату. Клюков лежал и, безучастно уставившись в потолок, изучал трещины в побелке.

– Опять ничего не ел… Осунулся-то как, сынок, кожа да кости, прям светишься весь. Тебя лекарствами пичкают, кушать надо…

За окном шумела буйная молодая листва, верещали птахи. Четвёртый этаж. Сегодня ночью он сделает это, лишь бы окно не закрыли. Любой ценой, на руке и зубах, перелезет через дужку кровати на подоконник, совершит свой последний в жизни прыжок. Не крайний, как говорят в ВДВ, а именно последний.

– Письмо тебе, сынок… Из части, что ли. Москва-400, капитану Путилову. Прочитать тебе? Клюков заморгал, оторвал глаза от гипнотической трещины в потолке.

– Дай сюда… Сам я.

С трудом разорвал конверт, вытащил исписанный с одной стороны листок.

Солдат читал письмо и менялся на глазах. Обрисовались скулы, появился блеск в глазах. Он живо пробегал глазами строчки, уже не в первый раз перечитывая написанное. Наконец опустил листок на грудь, вытянулся, подобрался. Казалось, он сейчас стоит в строю, только почему-то лёжа. В глазах – деловая озабоченность, на впалых щёках– впервые румянец. Вошла старая докторша, осеклась на полуслове, оторопело уставилась на пациента.

Клюков расправил на груди тельняшку, перевёл на мать повеселевший взгляд.

– Мам, принеси воды тёплой, бритву, щётку зубную. Я тебе сейчас адресок черкану, сходишь в Союз ветеранов. Скажешь, капитана Путилова солдат, пусть помогут чем смогут. И книжек принеси – в институт восстанавливаться надо. Скоро командир приедет…

Будем жить!

P.S. Как мать ни просила, письма ей Клюков так и не показал. Сын часто его перечитывал и хранил как величайшую драгоценность. Она ревновала и не могла понять, какие такие неведомые слова смог найти командир, и почему их не подсказало ей материнское сердце. Матери однажды удалось случайно разглядеть только первую строчку. Письмо начиналось словами:

«Клюков, обезьяна…»

Мореход     Пельмени по-походному

Случилось это в Чечне. Наш блок-пост управления роты обустроился уже по полному. Стараниями л/с и под чутким присмотром командира роты на блок-посту был отрыт полномасштабный взводный опорный пункт с ходами сообщений, тройными перекрытиями, огневыми точками, средствами борьбы с танками и даже собственной зенитной точкой в виде пулемёта НСВ на поворотном станке. Из украшательств наличествовали: кухня (ПАК-200,^[14] зарытый в землю по самую крышу), столовая-беседка, плац с флагштоком (для красоты оттрассированый по периметру артиллерийскими гильзами), баня с каменкой и микробассейном из РДВ-5000.^[15] Венцом творения было сооружение в центре опорного пункта, соединённое с круговой траншеей семью радиальными ходами, крыша сооружения была выполнена из трёхнакатного бревенчатого перекрытия, а само творения хищно смотрело на все стороны света узкими глазками бойниц. По всем видам – командный пункт. Вот и в стенах ниши, обшитые деревом, для боеукладки, столик откидной есть… только дырка в деревянном полу смущает! Правильно!!! Это был туалет. На него проверяющие возили командиров подразделений показывать, как надо оборудовать блок-пост. В целом только ствол НСВ, флагшток и башни БМП, торчащие над выжженной землёй подножия Терского хребта, выдавали в этом кусочке земли военный объект. Вся остальная жизнь проходила под землёй.

Вы спросите, зачем столько труда было вбито в этот кусочек каменистого грунта? Да любой командир вам ответит. Чтобы было чем заняться. Иначе начинаются всякие вытачивания букв на дембельский альбом из гильз НСВ со срабатыванием пули МДЗ и отрыванием пальцев на руках. Как говорил один из наших замполитов: «Если бездельничающий солдат найдёт отвёртку, он запрётся в укромном уголке, открутит винт на жопе, а голова отвалится».

Поэтому, когда в один из длинных жарких дней на утреннем построении л/с для подъёма флага командир понял, что в голову ему ничего не идёт, он объявил выходной день и помывку. Состав нахмурился. Было в этом что-то угрожающее. Счастья много не бывает, это вам любой солдат скажет. А когда на лице командира появилась хитрющая лыба, все поняли, какими мудрыми они стали за эти полгода. Перед строем было объявлено, что сегодня всем блоком будем готовить пельмени.

Тут командир проявил недюжую мудрость. Во-первых, корова, пытавшаяся почесать голову об МОНку,^[16] долго в погребе не пролежит. Во-вторых, будет ликвидирован небольшой запас муки, являющейся страшным дефицитом в Чечне и поэтому легко меняющимся на огромные количества спиртного. Ну, и опять же, л/с при деле.

И дело «закипело». Для начала, закипели мозги повара. Казах Тлегенов был в принципе неплохим поваром, но в ресторане, где он работал до армии. Тут же всё по-другому. Мясорубки нет, специй нет (кроме листа лаврового). Проблему с мясорубкой решил командир с зампотехом. Двадцать штук заточенных до бритвенной остроты половинок полотен по металлу – и дело пошло. Мясо просто решили в фарш порубить. Дальше – проще. Отрядили весь народ на сбор дикого чеснока. Нет, это не черемша. Лист жёсткий, как у нормального чеснока, а вместо головки небольшое белое с красным мягкое утолщение. И очень тонкий. Но мы и не торопились. За делом народ увлёкся, пошли воспоминания о доме, разговоры. Потом была лепка. Вот тут и показал народ, кто чего стоит. У кого маленькие «жениховские», а у кого чуть ли не манты. Даже те, кто никогда в жизни не лепил пельменей, и то приложили максимум усилий. В протопленной заранее баньке народ начал мыться небольшими партиями. В это время Тлегенов уже начинал колдовать на кухне. Помытые и уставшие, все расселись за столом. Только бойцы и не заметили, что это был уже не обед, а очень поздний ужин. День прошёл как-то незаметно, никто даже есть в обед не попросил, а часовые, меняясь с постов, с удовольствием убегали на сбор чеснока или лепку.

И вот все за столом, ну кроме, как всегда, часовых. Единственное, что всех гложет, это отсутствие! Но и тут командир на высоте. Всему л/с (26 человек) выдана фляжка коньячного спирта. И не напиться, но под пельмени никто и не откажется. Опять же доза сонная.

Сейчас, вспоминая те пельмени, мне до сих пор кажется, что ничего вкуснее я не ел. Хотя вы сами понимаете, из одной старой коровы и пучков дикого чеснока нормального фарша самодельными ножами не сделаешь. Но было это, слава Богу, давно уже. А тогда и трава была зеленее…

Последняя красная полоска темнела над кавказскими горами. На место дневной жаре приходила долгожданная прохлада ночи. Закончились все проверки, выставления караулов, назначения дежурных огневых средств и доклады с других блок-постов. Командир засыпал с улыбкой счастливого человека. Назавтра голову ломать было не надо. Любимому составу было чем себя занять. Почти половина людей уходила на сопровождение нитки каравана в Аргун. Остальные должны были выполнять задачу роты на Терском. «Безделье» закончилось, начиналась работа…

Игорь Голубенцев     Энтомолог

Как-то давненько уже Юра Слюсарев, профессор кафедры зоологии беспозвоночных СПбГУ, рассказал мне чудесную историю. Она про заведующего кафедрой энтомологии того же университета, Бориса Николаевича Шванвича. Сегодня эта история как-то сама собой всплыла в голове и плотно там застряла. Пришлось произвести раскопки в Сети. Биография Шванвича, и прочее. Не всё там стыкуется с тем, что я услышал раньше, но, похоже, это моя спитая память сделала пару поправок. Буду опираться на то, что запомнил из рассказа, а не на то, что вычитал. Легенда такова.

1942-й год. Зима. Война в разгаре. Немцы прут вперёд. В ставке Верховного Главнокомандующего – плановое совещание. Напоследок обсуждаются противные и не очень понятные присутствующим маршалам и генералитету вопросы. Маскировка. Нет, генералы кое-что знают о маскировке: зимой – белые халаты, летом – хаки. Но у немцев всё как-то интереснее. Их аэродромы не слишком заметны с воздуха, а танки зачем-то пятнистые и полосатые, как и форма обмундирования в некоторых подразделениях и частях. Товарищ Сталин требует, чтобы маскировкой занялись срочно и вплотную, и не абы как, а строго научно, с серьёзным обоснованием. Мол, мысль о том, что зелёное на зелёном незаметно, не канает. Это и ежу ясно. Нужно что-то более универсальное. Сталин раздражён. Стучит трубкой по столу. Требует немедленных действий. Генералы чешут затылки. Предлагают копировать маскировку противника. Верховный в ярости. Ему нужен принцип и ясность. Как это работает и почему. И кто сможет этим заняться?

Осторожно пискнув горлом, слово берёт какой-то свежеиспечённый генералишко. Он из интеллигентов. Может, родители учёные, а, может, и сам в прошлой жизни науку успел подвигать. Генерал робко и путано докладывает, что в Ленинградском университете был такой профессор Шванвич. Так вот, он в своё время возглавлял кафедру энтомологии, пока её не разогнали в начале тридцатых, и занимался покровительственной окраской крыльев бабочек. Может, он на что сгодится? Сталин неопределённо хмыкает и требует срочно, сегодня же, привезти в Москву этого Шванвича и доставить прямо к нему.

Генералы облегчённо подрываются со стульев и бегут исполнять приказание. Козёл отпущения найден. Даже два. Потому что инициатива, сами понимаете…

Звонок в Саратов, куда эвакуирован университет. Никакого Шванвича там нет и не было. Кто-то говорит, что он остался в Ленинграде. А там сейчас, ясное дело, блокада.

Спецрейс готов через двадцать минут. Самолёт летит в блокадный город.

Шванвича находят дома, в постели. Он уже не встаёт.

Куриный бульон в энтомолога заливают прямо в самолёте.

Ночью он уже у Сталина. Главнокомандующий недоверчиво вглядывается в заросшее лицо доходяги-профессора и излагает суть задачи. Немного оклемавшийся Шванвич внимательно слушает и, похоже, даже что-то понимает.

– Ну что, профэссор, сможэте помочь армии и фронту?

– Смогу,– сипит в ответ Шванвич.

– Что вам для этого нужно, профэссор?

– Три дня и два художника…

Через три дня Борис Шванвич докладывает перед всей Ставкой. Он избегает таких мудрёных слов, как «мимикрия» и «принцип стереоморфизма».

Всё просто, элегантно и доступно. Основа концепции, если в двух словах – выступающее и высветленное красить в тёмное, затенённое и вогнутое – высветлять. Остальное – детали. Художники под руководством Шванвича уже всё проиллюстрировали. По сезонам и временам года. Для наглядности на столе стоят объёмные гипсовые модели, раскрашенные так, что их форма совершенно разваливается и уплощается.

Шванвич говорит про «расчленяющий эффект» и про общие закономерности маскировки.

Генералы и маршалы сидят с распахнутыми ртами.

Год спустя Шванвич снова на приёме у Сталина:

– Просите что хотите, профэссор… Хорошо поработали.

Шванвич задумывается буквально на секунду:

– Хочу кафедру энтомологии. Она была. Но теперь её нет.

С 1944-го по 1955-й, почти до самой смерти, Борис Шванвич заведовал своей любимой кафедрой. К вопросу о том, снится ли Чжоу, что он бабочка, или бабочке снится, что она – Чжоу, он, вполне сознательно, добавил некоторые нюансы.

Похоронен на Большеохтинском. На могиле – памятник с изображением плана строения рисунка крыльев дневных бабочек. И – ни одного танка. А он, танк, там есть. Просто не виден: http://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/2/23/Schwanwitsch.B.N.tombstone.jpg

Капитан Тушин     Вопросы

Нам кажется, что мы находим ответы на вопросы. На самом деле, это вопросы находят нас.

Да. Именно таким эпиграфом я думал начать рассказ. Но вовремя сообразил, что мужественная лапидарность присуща суровым парням с обветренными лицами и мозолистыми руками, а не румяным толстякам с пивным брюшком, и отказался от эпиграфа вовсе.

Вопросы, заданные начальством вскользь, могут иметь самые неожиданные последствия независимо от данного на них ответа

Как-то начальник отдела спросил Лёню: «Тушин, ты покойников боишься?» На что лейтенант ответил с цинизмом и бравадой тёртого калача:

– Да я, Валерий Александрович, этих жмуров, пока в Житомире учился, знаете, сколько перетаскал? Наш курс был ротой почётного караула, ну и я в оркестре бунчук носил (про то, что СКС^[17] ему не доверили по причине нескладности, Лёня умолчал). За кем карабины были закреплены – те салютная команда, а обрамлению оркестра гроб с покойником нести. Мне всегда голова доставалась,– гордо закончил опытный, видавший виды офицер ПВО.

– Чья голова?

– Дык трупа.

Полковник нервно моргнул, словно прогоняя видение. Лёня, дабы не предстать бесстыжей Саломеей,поспешил успокоить начальство:

– Гроб ведь ногами вперёд несут? Те, кто ростом поменьше, несли ту часть, что спереди, узкую, с ногами. Ну и мне, как самому длинному, всегда доставалось нести часть с головой. А она тяжелее, потому что шире… Опять же опилок больше… Это чтобы труп не протекал. Лёня умолк, осознав, что если не заткнётся, сам станет трупом.

– Игорь, а ты покойников боишься? – обратился начальник отдела к Лёниному приятелю, соседу по столу в кабинете и комнате в общаге лейтенанту Сергееву.

– Боюсь, товарищ полковник, до обморока боюсь. А вам зачем?

– У Павлова с накопителей отец умер. Надо помочь с похоронами. По два человека с отдела. Как раз гроб и понесёте, вы и пара из отдела вычислителя. Тушин голову, Сергеев – ноги.

– Так я ж боюсь, Валерий Саныч!

– Ничего, Тушин тебя поддержит. Он видишь какой опытный. Голову носил в Житомире. И это… на поминках поаккуратнее там.

Лил дождь. ПАЗик, чтобы не завязнуть, остановился на дороге. Гроб со стариком предстояло метров сто нести по пустырю. От дождя лицо покойного накрыли покрывалом. Скорбная процессия двинулась. Тропинка петляла. Ноги то разъезжались на скользкой глине, то ступали в лужи. Картина «Сельские похороны» усугублялась тем, что ушлые программисты, узурпировавшие крышку гроба, шли под ней как под зонтом, наплевав на бездорожье, быстро так шли. Команда с гробом, оскальзываясь на каждом шагу и тихо матерясь, еле за ними поспевала. Родные и близкие покойного плелись где-то сзади.

– Ленька, змея двухметроворостая, ну нахрена ты со своими житомирскими жмурами полез? Если бы не ты, сидели бы в кабинете или на ВК, гробокопатель херов, – ворчал Игорёк.

Лёня промычал в ответ что-то нечленораздельное.

– Ты хер изо рта вынь и говори понятно.

– Тьфу!!! Простыня с деда соскользнула, глаз и рот залепила, еле сдул, мокрая зараза, не стряхнуть. Хорош ржать. Уроним деда.

– Так чё, к твоей морде прилипла тряпка с морды деда???

– Бля. Если не перестанешь трястись, гроб навернётся на тебя. С дедом. Стой, кричат что-то.

Следуя за шустрыми программистами, ничего не видевшими из-под крышки гроба, мортусы проскочили могилу и шли бы до самого города Н, если бы не окрики скорбящих. Пришлось возвращаться.

С тех пор Игорь перестал бояться покойников, а Лёня хвастать перед старшими опытом.

Необдуманные действия не являются адекватными ответами на неожиданные вопросы

Нормы ВСК по плаванию сдавали в Н-ском научном центре на пруду. В нормативные секунды Лёня с Игорем не уложились. Сказалось отсутствие техники. К чувству усталости примешивалось чувство досады от осознания, что мозги теперь будут трахать до следующей сдачи. Объявили построение для подведения итогов. В отделе не уложились только два свистка Тушин и Сергеев. Стыд-то какой!

Несдавшие на ВСК-2, кто хочет, чтобы поставили «Сдано»?!– громко спросил начфиз.

– Я хочу, – неожиданно услышал свой голос Лёня. С Игорем чувство вины сыграло ту же шутку.

«Два голоса среди молчания» ,– ехидно подсказала память строки из песни про то, как падали две звезды.

– Товарищи офицеры, кто прыгнет с вышки, тому зачёт. Нет – будет сдавать, пока не сдаст.

– Игорень, может, ну его. Проплывем как-нибудь потом?

– Не бзди, пошли, хули тут прыгать!!!

Вышло так, что Лёня с Игорем опередили «нырков-олимпийцев» из других отделов и первыми подошли к вышке. Игорёк стал подниматься первым, Лёня – следом. Площадка для прыжков оказалась неожиданно маленькой. Ветерок там внизу, на далёкой земле, казавшийся тёплым и нежным, здесь на немыслимой высоте превратился в беспощадный, леденящий мистраль. Только непонятно, отчего верхушки вековых сосен оставались неподвижными. Ведь находились они на одном, ну почти на одном уровне с нашими героями.

Дайверы покрылись мурашками, несмотря на довольно жаркое солнце. Сергеев двинулся по чёрной резиновой дорожке к краю бездны. Большущий пруд отсюда казался размером с пачку сигарет. «Не ссы. Игорёха прыгнет, и ты прыгнешь», – уговаривал себя Лёня. Игорь встал на край площадки, повернулся, взглянул на товарища, как-то нелепо взмахнул руками и с криком «Бляааа!!!» сиганул в воду. Лёня поспешил за другом, шагнул вперёд, почему-то расставив руки, как крылья.

– Ой, надо было ноги вместе держать, – пронеслось в мозгу. Услышь Лёня слово «колоноскопия» в 80-ых, он бы решил, что речь идёт об осмотре колонн дорических или ионических, а не о клистире. Но именно о клизме на ведро он подумал, почувствовав, как дорическая колонна из воды пытается протиснуться между ягодиц. Выходя на берег, Лёня чувствовал себя если не героем, то, по крайней мере… Да чего там, героем чувствовал себя лейтенант Тушин. Герои умеют быть благодарными. Лёня подошёл к другу и сказал:

– Игорёнь, ну ты мужик. Ели б не ты, хрен бы я прыгнул.

Игорь тоже чувствовал себя героем. А герои должны быть честными. Поэтому он ответил: «Я, Лёнька, прыгать-то расхотел. Уже поворачиваться начал, чтобы уйти. Да коврик на вышке, сука, скользкий, я и навернулся. Глянь, а Юрка-то обосрался, пешком спускается. С 10 метров не прыгнул. Слабак».

Друзьям поставили время, соответствующее ВСК-2.^[18] А через месяц на очередном спортивном празднике они проплыли 100 м вольным стилем быстрее двух минут, т.е. уложились в норматив. С тех пор Лёня понял: как ни прыгай, в конце концов придётся все делать как положено.

Незначительные на первый взгляд вопросы могут оставаться в памяти всю жизнь

– Лёня, ты, говорят, в училище Дед Морозом был? – невзначай спросил у Лёни начальник отдела.

– Да, Валерий Александрович, с первого курса и до пятого дедморозил. За еду, в основном. Но и денег иногда давали. Помню, один раз двадцать три рубля за утренник получил. А что случилось? По квартирам вроде Игоря назначили ходить.

– Да тут не по квартирам. Мы над Домом ребёнка шефствуем. Они попросили на ёлку Деда Мороза и пару солдат, а то детишки из мужиков только сторожа и сантехника видели. Иди в роту охраны, бери двоих бойцов из своего взвода и на «буханке»^[19] с подарками езжайте в Н-ск . Все в курсе. Старшим назначен комсомолец. Он же и за подарки отвечает.

Следует пояснить, что служил Лёня в алгоритмическом (так называемом «бумажном» в отличие от «железных», аппаратурных) отделе. В части офицеров было больше, чем солдат, поэтому лейтенантам из бумажных отделов поручались взводы в роте охраны и химзащиты для проведения занятий по политподготовке. Два раза в неделю занятия, да два раза в месяц караул, вот и свой взвод.

Возле казармы Лёню ждали замкомвзвода Равиль Шаймарданов и Фомин Алексей с осеннего призыва. В том, что дед Шаймарданов взял с собой салабона, не было ничего странного. Во-первых, оба земляки – уфимцы, во-вторых, Фомин закончил пединститут по специальности «учитель английского языка и географии» и увольняться должен был не через два года с остальными осенниками, а гораздо раньше. Таким образом, статусные формальности были соблюдены. До Н-ска доехали быстро, комсомолец и Шаймарданов подкалывали молодого, Лёня вспоминал репертуарные песенки, приветствия и перебивки.

Делегацию встретила две милые озабоченные женщины за сорок – заведующая и завхоз. Комсомолец сдал коробки с подарками и уехал по своим делам, пообещав через час вернуться.

– Как хорошо, что вы в тихий час приехали. Никто не увидит. Ой, а это что? Тетрадки, пластилин, карандаши. Спасибо вам огромное. Проходите, ребята, пообедайте пока. А вот наш музыкальный руководитель.

Пока эльфы налегали на котлеты и компот, Санта-Клаусу красили нос и разъясняли мизансцену.

– Вы, главное, громко не кричите, дети испугаться могут. У нас тут детки от трёх до пяти лет. Обычно Майя Петровна – дед Мороз, дети её не боятся, но она заболела. Вот к вам и обратились. Стишки знаете какие? Очень хорошо. А спляшете? Отлично. Детей на руки не берите. Одного возьмёшь, все полезут. Никаких рук не хватит. И сильно не переживайте. У нас дети в массе своей нормальные. Родится ребёнок косоглазенький у кого или с заячьей губой, мамаши и отказываются. А ещё знаете, Н-ск – город женский, ткацкий, от вьетнамцев родят, а ребёнка нам отдают, стесняются что ли. Так что у нас дети хорошие.

Тихий час закончился. За дверью послышался гомон, шарканье тапок о пол, вопли, смех, жалобы, команды. Детей повели в зал водить хоровод и встречаться с Дедушкой Морозом. Лейтенант Тушин, старший сержант Шаймарданов и рядовой Фомин в сопровождении заведующей шли по коридору. Тихо. Только паркет под ногами поскрипывает. Вдруг из-за угла выскочил мальчишка, слишком долго, наверное, собирался, вот и задержался. Обыкновенный мальчишка: перекрученные колготки, сопли верёвками, руки в цыпках, сходящееся косоглазие. Мальчишка увидел гостей и пулей кинулся к Лёне, выкрикивая на бегу: «Дед Мороз, а ты меня любишь?!!» Заканчивал малыш свой вопрос у Лёни на руках. Так само получилось, несмотря на предупреждение.

– Конечно, люблю, маленький!

Мальчишка, обхватил Деда Мороза за шею. От него пахло как-то странно. Смесь запахов мыла и молока и ещё чего-то. Так пахнут дети, но Лёня был молод и не знал, что это за запах. Зато Лёня знал: борода закреплена не очень, и это легко может раньше времени поколебать веру в Деда Мороза. Высвобождая бороду из цепких рук пацана и отправляя к детишкам предупредить, что Дедушка Мороз идёт, Лёня заметил растерянность на лице Фомина и абсолютное смятение на лице Шаймарданова. В глазах ст. сержанта, державшего взвод в стальной узде, стояли слезы, а губы предательски выворачивались.

– Шаймарданов, бля, – зашипел Дедушка Мороз,– быстро взял себя в руки. Чего разбабился? Попробуй только детишкам праздник испортить. С Фомина пример бери. Молодой, а все пох. Улыбайся, бля.

– Фомин – учитель,– буркнул Шаймарданов, – а я железнодорожный закончил.

– Улыбайся и не будь бабой. Иду!!!Идуууу!!! Здравствуйте, мои хорошие! Какой у вас весёлый, дружный хоровод!!!

Лёня вспомнил рекомендации заведующей и приглушил голос, но никто и не думал пугаться. Ребятишки расцепили ладошки, сломали хоровод и с радостными воплями кинулись обнимать гостей, теребить их за брючины, лезть на руки.

– Дедушка Мороз! Солдаты! – кричали детишки и тянулись к перепуганным парням.

– А у меня папа солдат! – выпалила бойкая девчушка с раскосыми глазами, взяла за руку Равиля и посмотрела в глаза, – это ты?

Старший сержант хотел ретироваться, но услышав змеиное шипенье дедушки (Лёня потом удивлялся, как он смог прошипеть фразу без единой шипящей: «Куда, бля!») подхватил малышку на руки и сказал, что у него детей нет ещё.

«И у меня, и у меня папа солдат», – слышалось со всех сторон. Малыши хотели тепла и прикосновений и были готовы назвать папой кого угодно, лишь бы оказаться на руках.

«Порвут бойцов в клочья, – подумал лейтенант Тушин, – да и меня вместе с ними».

– Ну-ка, детки, что вы приготовили?– вопросил Дедушка Мороз. – Потешьте старика! Попойте, попляшите.

Воспитатели построили малышей в хоровод. К ёлке поставили было три маленьких стульчика, но добрый Дедушка сказал, что стульчика одного хватит, а солдатам тоже хочется походить вокруг ёлочки. Наконец хоровод построился, заиграла музыка и… Из хороводы вышел даунёнок, подошёл к Лёне, дотронулся до плеча и молча уставился на него. Голубые глаза глядели, изредка помаргивая, рот был полуоткрыт. Мальчик молчал и ни о чем не спрашивал, просто смотрел и ждал чего-то, наверное, своей пайки тепла.

Обними его, и весь дурдом с начала повторится. Ладно, потом, потом.

– А это кто ко мне пришёёл? Давай-ка, братец, в хоровод, а потом и поболтаем.

Потом были песни, были загадки, дети рассказывали стишки про ёлку и Новый год. На фразе «борода-то борода, а на шапке-то звезда, на носу царапина, а глаза-то папины» у Лёни защипало глаза, он решил, что это от неподвижности и станцевал с малышами танец утят, которым прекрасно на свете жить. После выступлений малыши облепили солдат как муравьишки, расспрашивали обо всём на свете, рассказывали обо всём на свете, трепали и теребили, как могли…

Больше всех досталось выпускнику железнодорожного техникума, отличнику боевой и политической подготовки, специалисту первого класса, спортсмену разряднику, воину-спортсмену, отличнику Ленинского зачёта. Он раздарил детишкам весь иконостас с парадного кителя и даже комсомольский значок Фомина (ничё, Леха, я тебе с закруткой достану).

Веселье закончилось. Гости, выслушав слова благодарности и умывшись, отправились восвояси. Ехали молча, только изредка вздыхали и тихо матерились, да ещё Шаймарданов сказал, что будет из Фомина себе смену готовить, потому что Фомин нормальный такой и не подведёт.

Равиль Шаймарданов уволился старшиной, в комсомольской партии. Вернувшись в Уфу, устроился в милицию. Алексей Фомин стал замкомвзвода после ухода Равиля.

С тех пор пришлось отвечать на множество вопросов. Отделились ли ТВЭЛы от «Космоса-1900»? Как назвать дочку? Как прокормить семью без зарплаты? Как уволиться по ОШМ?^[20] Какой камень выбрать для надгробия на могилу родителей?

Но на всю жизнь в память врезан вопрос сопливого, косоглазого мальчишки

КЕБ     Олежка

Утро на коммутаторе выдалось какое-то бешеное. Почти сразу после развода всем приспичило куда-то звонить. Причём, по таким позывным, что у меня ум за разум заходил при попытках вспомнить схему связи.

Неожиданно всё прекратилось. Не веря своему счастью, я достал «Астру», закурил и налил в банку воды из канистры для кофе. Курить на коммутаторе вообще-то было запрещено, но при высокой нагрузке на телефониста на это дело закрывали глаза.

Солдатским чутьём уловив какое-то шебуршание за дверью, я повернулся. Дверь медленно отворилась, и в комнату вошло нечто… Передо мной стоял незнакомый солдат. Ростом 185, примерно 44 размера в плечах, наверное, 42 в талии и одетый, конечно же, размера на четыре больше. Кроме этого, при движении он выворачивался так, что казалось, будто он просто переламывается. А если посмотреть на него сбоку, то по всему выходило, что солдат какой-то двумерный. У него были высота и ширина, но отсутствовала толщина.

– Бляяяяя… – только и смог я выговорить.

Следом за ним зашёл начальник штаба.

– Так. Это ваш новый боец. Переведён в наш батальон. Зови «замка»^[21] или Палыча. Пусть оформляют, как полагается. Кстати, где Палыч?

– Недавно вышел. На территории где-то.

– Знаю я, как он на территории. Или спирт в санчасти пьёт, или за грибами пошёл.

– Не, товарищ капитан. Он до 18.00 ни-ни…

– Ну ладно. Я пошёл.

***

Палыч – это наш командир взвода. Уже, можно сказать, дембель. На пенсию ему через года полтора. Отличный специалист, максимум чего достиг – звания старшего лейтенанта. Просто когда ему в очередной раз присваивали капитана, он это дело отмечал с таким размахом, что через пару дней его снова делали старлеем. А капитана ему пытались дать раз 5-6.

***

– Олег, – протянул мне тонкую и длинную руку новичок и уставился на меня огромными, грустными глазами. Не надо было смотреть в его личное дело, чтобы определить его национальность. Передо мной стоял чистокровный еврей.

– Костя, – ответил я. В этот момент снова заверещал коммутатор.

– Включи кипятильник. Чай, кофе, сахар в шкафу. Перекусить там тоже есть.

И я сразу же забыл о нем.

***

На следующий день мы думали, куда пристроить Олежку. Как-то сразу получилось так, что все стали звать его таким уменьшительным именем.

Дел у нашего взвода было невпроворот. Поэтому первое, на что решили его направить, была линия. Аккурат мне и была предложена «почётная» обязанность научить Олежку лазить по столбам. Благо, неподалёку от части здорово провис наш кабель.

Взяв когти, телефон и нехитрый инструмент, мы вдвоём вышли за ворота. Добравшись до нужного столба, я стал показывать Олежке, как надевать когти. Затем, подойдя к столбу, показал, как на него надо залезать. Сначала как обычно, когда создаётся впечатление, будто идёт себе человек по горизонтали, а потом вдруг начинает идти по вертикали. А затем медленно, чтобы показать, как и чем цепляться. Олежка вроде все понял.

Понять не значит сделать. Обхватив столб, Олежка поставил на него одну ногу, затем вторую. Чуть не упав, перехватился руками и подтянул ноги. Далее чуть подумал и снова переставил ноги выше. И ещё раз. Но руками не перехватывался. Он застыл на высоте примерно метра в причудливой позе: руки держат столб, ноги почти прижаты к рукам, тощая задница свисает вниз. В такой позе обалдевшего лемура он провисел несколько секунд, затем посмотрел на меня глазами, в которых отражалась вековая скорбь всего еврейского народа, и обречённо рухнул вниз. Ему элементарно не хватило сил подтянуться.

Таким образом, мы перепробовали на Олежке все направления деятельности нашего взвода. Единственное, что он мог отлично делать, это дежурить на коммутаторе. Но при его дежурстве из-за его манеры разговаривать ничего не могли делать офицеры штаба. А после одного случая ему вообще запретили садиться за пульт на срок дольше получаса и только на подмену.

А дело было так. Звонок командира части. За коммутатором Олежка.

– Соедини меня с командиром четвертой роты.

– А таки нет его на месте. Вышел куда-то.

– Найди его.

– Не, товарищ майор, дел много. Давайте я вам замполита дам?

Опешивший от такой наглости комбат, не нашёл ничего другого, как спросить:

– А зачем мне замполит???

– А зачем вам командир четвертой роты? – не менее резонно заметил Олежка.

ТА-57– хороший телефон. Он отлично выдержал бросок в сейф. А комбат с тех пор начал скрежетать зубами, услышав жмеринский акцент.

***

Как ни странно, Олежка сам себе нашёл дело. За нашим взводом числилась уборка территории. Как-то мы разбежались по делам ещё с развода, и Олежка остался один убираться на территории. К вечеру приштабную территорию было не узнать. Олежке самому это дело так понравилось, что на следующий день трава была аккуратно пострижена, ещё через день пострижены кусты, потом побелен бордюр. За такую красоту комбат простил Олежке его национальные особенности и даже стал втихаря снабжать того сигаретами.

Олежка от нечего делать даже сделал симпатичную клумбу из цветов, которые накопал в лесу и посадил выкопанные там же ёлочки.

Целый день его можно было видеть с метлой, ножницами или лейкой. А территория просто преобразилась. Казалось, что человек нашёл своё место.

***

Беда пришла, как всегда, неожиданно. Мне позвонил знакомый из штаба бригады и сообщил, что нач. связи бригады собрался на днях проверить нашу работу ключом на Р-102.^[22] Это был удар под дых…

Дело в том, что этой станцией мы пользовались только в качестве приёмника и иногда как телеграфной станцией. Работать ключом никто из нас не умел. Было понятно, что за такой пробел в связи нам несдобровать…

Несколько дней мы мучительно пытались освоить азбуку Морзе, сидя в классе ЗОМП в окружении муляжей, показывающих, что бывает при поражении теми или иными веществами. Но всем нам было понятно, что ничего толкового не получится. Проблема была не в том, чтобы передать, а в том, чтобы принять…

В назначенный день все мы, включая ком. взвода и нач. штаба, набились в радиостанцию. Грустно глядя на выключенную пока панель, нач. штаба спросил:

– Ну, кто упадёт на амбразуру?

Желающих не нашлось. В самой глубине около двери стоял Олежка, также грустно глядя на станцию. Время приближалось. Неожиданно Олежка тихо произнёс

– Можно я тогда, раз никто не хочет?

Палыч, ком. взвода, только махнул рукой, проглотив обычное выражение про то, кого и где можно.

Олежка сел на сиденье, как обычно скрючив своё худющее тело, и стал разглядывать станцию.

Неожиданно я понял, что он смотрит на неё не с точки зрения «с чего бы начать», а смотрит как на старого знакомого, что он когда-то её видел и знает её отлично. А сейчас он просто здоровается с техникой.

Олежка повернулся и спросил:

– А где журнал связи?

– А что это за журнал?

– Ну… туда записывается время начала и окончания сеанса и ещё всякая ерунда.

– Да хрен знает. Может, в ящиках. Посмотри.

Олежка достал журнал и обратился к нач. штаба:

– Его нужно пронумеровать и прошить.

– Зачем?

– Так положено.

Олежка отложил журнал, пару раз щёлкнул ключом и быстрыми, точными движениями включил станцию.

– Пусть прогреется. Дайте кто-нибудь ручку…

В назначенное время запищала морзянка. Олежка взялся за ключ, ответил, дал настройку и сделал первую запись в журнале.

В этот момент мы поняли, что эту проверку наш взвод пройдёт.

Олежка пододвинул к себе лист бумаги, и тут началась передача. Лично я не смог разобрать ни одного символа, а Олежка, подперев голову рукой строчил на бумаге странные знаки. Как потом оказалось, он просто стенографировал…

Передача закончилась, Олежка переписал всё на нормальный язык и протянул лист нач. штаба.

– Это вам. Только тут бред какой-то…

НШ взглянул на лист и взялся за телефон:

– Кодировщика, быстро!

Через несколько минут вернулся кодировщик:

– Товарищ капитан, это условный текст, на него надо ответить вот это. И протянул НШ другой лист бумаги.

– А тот я во входящие занёс…

– Хорошо. – НШ протянул принесённый текст Олежке.

– Передавай вот это.

То, что произошло дальше, никто не ожидал. Выйдя на связь, Олежка начал передачу…

Звук ключа слился в сплошной какой-то гул, неонка, прикреплённая на фидере под самым потолком, не мигала в такт ключу, как обычно, а светилась ярким, ровным светом. Самым интересным было то, что при такой скорости передача была чётко структурирована.

Выпулив текст за какие-то секунды, Олежка стал ждать ответ.

– RPT.

– Хм… – сказал Олежка и повторил медленнее.

– RPT.

Ещё медленнее…

– RPT.

Ещё медленнее передавал Олежка…

В конце концов, после очередного повтора, дождавшись нового RPT, Олежка чётко и внятно передал– DLB и сообщил о закрытии связи. Этот DLB мы все приняли «на ура» и откровенно заржали. Было понятно, что Олежка превосходит, и ещё как превосходит, любого связиста штаба бригады.

Тут зазвонил телефон. Стоящий рядом НШ снял трубку и чуть не отбросил её в сторону – из трубки лился сплошным потоком отборнейший мат!

Дождавшись паузы, НШ вежливо поинтересовался, с кем он говорит. После очередных порций матюков выяснилось, что это начальник связи бригады.

– А я начальник штаба, капитан ххх. И я буду требовать собрания суда офицерской чести, так как вы посмели меня не только оскорбить, но оскорбить в присутствии моих подчинённых. Но сначала я напишу на вас рапорт в политотдел корпуса. На том конце провода стали мямлить что-то неразборчивое.

Как выяснилось, начальник связи бригады решил лично размяться – он считался большим специалистом по ключу. Поэтому он сильно удивился, когда Олежка с первого раза принял всё, что он передал, и совсем обалдел, когда сам перестал успевать за Олежкой. Сильно краснея, он передавал просьбу о повторе. А уж когда услышал мнение далёкого абонента о своих способностях и такое бесцеремонное закрытие связи, просто чуть не сошёл с ума…

Мы стали потихоньку расходиться. Олежка выключил станцию и побрёл к выходу.

– А куда это вы, товарищ ефрейтор? – спросил НШ.

– Я там подмести до конца не успел. И я не ефрейтор…

– Уже ефрейтор. И это,– НШ обвёл рукой вокруг,– твой пост. Это. Твоя. Радиостанция. А уж кому подметать, мы всегда найдём…

Олежка обалдело огляделся и ответил:

– Ну, я тогда пойду, журнал прошью…

***

PS. Всё было очень просто. Олежкин дед был коротковолновиком. Много раз его с рацией забрасывали в тыл врага во время войны. Отец тоже стал коротковолновиком. Поэтому Олежка всю эту технику видел сызмальства. Писать и работать ключом он начал буквально одновременно. Выступал на каких-то соревнованиях, что-то успешно завоёвывал.

В последующем он неоднократно нас выручал, умудряясь выходить на связь из таких мест, где связи и быть не могло.

При этом, не имея специального образования, ни разу не слышав ни об Остроградском, ни о Гауссе, ни тем более, о роторах и дивергенциях, он буквально чувствовал радиосвязь.

А то, что он никому не говорил о своих знаниях, он объяснил просто: так вы же не спрашивали…

КЕБ     Ко Дню Победы

Эту историю я услышал от совсем древней бабки в глухой подмосковной деревне, у которой мы как-то остановились переночевать. Естественно, я ничего тогда не записывал, и это пересказ её рассказа на память. У рассказа есть очень грустное продолжение, и я даже не знаю, стоит ли его публиковать…

В те далёкие времена она жила в одной избе со своей подружкой, о которой этот рассказ.

Ей тогда было 22 года. Зимой 41-го года в деревне появились немцы. Нет, сначала куда-то исчезло руководство колхоза, а затем появились немцы.

Появились они как-то буднично. Быстро обыскали деревню, а затем объявили, что они здесь останутся, и местным жителям надо будет их кормить и обстирывать.

Собственно, на этом все различия в прошлой и настоящей жизни закончились. Однако продуктов в деревне оставалось всё меньше, а немцы продолжали хотеть кушать всё также. А если на столе не было привычных блюд, то командир местного гарнизона делал удивлённые глаза и что-то гневно говорил на немецком.

Зимой темнеет рано. Как-то она вышла за водой. Набирая воду из колодца, ей показалось, что в глазах у неё что-то не так. Протерев глаза, она обнаружила, что в поле между деревней и лесом едва заметно шевелятся сугробы. Она ещё протёрла глаза и поняла, что это бойцы Красной армии в маскхалатах передвигаются ползком по полю в сторону деревни. Им оставалось около полукилометра.

Скажите, что сделает в такой ситуации нормальная русская баба? Правильно. Она приготовит на стол.

Принеся воду, она принялась готовить всяческую стряпню, ибо бойцы должны были появиться с минуты на минуту.

– О! – сказал сидящий за столом немец.

– Праздник?

– А ну, кыш! Не для вас готовлю! – ответила она.

– А для кого? – резонно спросил немец.

– Сейчас узнаете…

Немцы недоумённо переглянулись и только накатили по стопке, как началась стрельба.

Собственно, весь бой уложился в несколько минут. Во дворе раздался одиночный выстрел, и в избу зашли несколько человек в маскхалатах.

– Здравствуйте! Прошу к столу. Уже всё готово!

– Спасибо, дочка. Но нам не до посиделок. Нужно успеть в соседние деревни, пока их не сожгли.

– Ну, может, хоть по маленькой? Зря я, что ль, готовила-то?

– Э, нет. Нам пора. Деревню проверим и уйдём. Скоро придут регулярные части. Они отловят разбежавшихся по лесам немцев. А пока смотрите в оба, всякое может быть.

– Тогда я пойду с вами!

– Ты что дочка, сдурела?

– Всё равно пойду!

– Хм…

– Санитаркой будешь?

– Буду!

– Сержант! Подберите ей оружие из трофейного, передайте санитарную сумку. У тебя, дочка, 10 минут на сборы, ждать не будем.

– Поняла.

Она вернулась домой в 44-м, беременной. Восстановился колхоз, она родила прекрасную дочку. Многие мужики косились на молодую, красивую, одинокую мамашу, но никто так и не осмелился к ней подойти. Хотя бы потому, что в глазах молодой мамаши время от времени мелькало такое, что наводило ужас на мужиков, вернувшихся из эвакуации.

Выросла дочь. Она дождалась внука. Сидя на скамейке со своими товарками, она, снисходительно улыбаясь, смотрела как мальчишки играют «в войнушку».

– Ты не так это делаешь, – сказала она однажды своему внуку, которого «сняли» как часового.

– Вот, смотри…

Пожилая женщина около часа занималась со своим внуком в саду. В итоге вдрызг разругалась с дочерью, а внук больше никогда не играл в войну.

Юрий Ветринский     Звёздное шило

(из цикла «Будни АГП»)

Технический этиловый спирт (шило) всегда играл немаловажную роль в жизни любого воинского коллектива. Во-первых, спиртом можно протирать контакты разъёмов во время технического обслуживания станции, хотя это не самое удачное его применение. Во-вторых, спиртом можно откупаться от проверяющих во время сдачи очередной проверки. В-третьих, на спирт можно выменять у мабутовских офицеров горы стройматериалов для ремонта своего технического здания. В-четвертых… В-пятых…

И ещё его можно пить. С этого обычно и начинают.

А вот штабным спирт не положен – у них нет техники. Разве что стул, но хотя стул и имеет один контакт (с жопой), разъёмов на нем нет – а значит, и протирать нечего. Перепадает штабным холуям немного огненной воды всего два раза в год, когда техплощадка откупается от штаба во время плановых проверок. В остальное время офицеры техплощадки считают делом чести не налить штабным ни капли технической текилы ни при каких обстоятельствах.

Вот почему штабные клоуны чёрной завистью завидуют офицерам техплощадки, и при всякой удобной возможности стараются урезать им нормы выдаваемого на станции спирта, мол, ни нам, так и не вам! То выйдет очередное постановление партии про то, что «экономика должна быть экономной», и политотдел от имени всех офицеров части выступит с соответствующим почином, то какой-нибудь клерк из службы Главного инженера обоснует возможность сокращения норм – Москва такие вещи утверждает охотно. Придут начальники отделений за спиртом перед ТО, раскроют от удивления рты – вот тебе, бабушка, и Юрьев день! А если не получается урезать, то можно, к примеру, весь спирт технарям испортить. Добавить, скажем, в него лизола под предлогом борьбы с пьянством – с лизолом спирт не то что пить – нюхнуть противно. И очень тяжело очистить, практически невозможно – загублен продукт!

И только с астрономо-геодезическим пунктом никак не удавалось штабным провернуть свои гнусные штуки. Коллектив АГП, руководимый и направляемый мудрым майором Окорочковым, непреклонно отбивал все попытки клерков «сэкономить» положенный нам спирт. На все происки политотдела и службы Главного инженера у агепешников были железные козыри: квантово-оптический дальномер и астрономическая фотоустановка.

– А вы представляете, товарищ полковник, что будет, если не долить спирта в систему охлаждения лазера? Там же иттрий-алюминиевый гранат! ГРАНАТ! Не зря так называется!

– Ты что, Гендос, охренел?! Цейссовскую оптику лизолом? Ты хоть представляешь себе, сколько она стоит?!

И тушевался начальник политотдела, и сникал клерк, и все было хорошо.

До поры, пока какой-то рьяный штабной клоун во вдохновенном порыве достать-таки Окорочкова не раскопал в документации, что львиная доля спирта, положенная АГП, приходится вовсе не на лазер и не на астрономическую фотоустановку, а на обеспечение работы агрегата под названием ПУСФ-11. Величина «10 литров» настолько поразила воображение этого поборника экономии, что он бегом кинулся к Главному инженеру со своим открытием – такого не может быть! Что же это за агрегат такой?! Надо бы проверить!

Название «ПУСФ-11» мало что говорило и самому начальнику АГП майору Окорочкову. Он отловил меня в столовой и, помявшись, осторожно поинтересовался:

– Юрий Анатольевич, а где у нас стоит агрегат «ПУСФ-11»?

Назначения этого прибора и расшифровки аббревиатуры я не знал, но сам агрегат помнил отлично. Это была ржавая железная тумба, из которой капитан Королёв («Академик») выкусывал кусачками какие-то детали для починки холодильника в комнате отдыха. А капитан Кисель («Киса») извлекал очень неплохие стальные сеточки для вентиляционной трубы своего гаража. А старший лейтенант Агапов («Агапит») как-то выдрал и умыкнул электромотор. А рядовой Хунаев («Чучман») как-то написал на ней жёлтой масляной краской «ДМБ-88», чем вызвал моё сильнейшее удивление – я не думал, что он умеет писать. А дедушка АГП, рядовой Аладушкин, заметив надпись про ДМБ, заставил Хунаева десять раз написать там же «Дембель в опасности!»

Всё это я и сообщил Окорочкову, добавив, что последний раз видел злополучный «ПУСФ-11» в куче мусора за техническим зданием. Александр Васильевич впал в прострацию и сообщил, что не видать нам больше рек спирта, как своих ушей – после обеда Главный инженер идёт к нам с проверкой. Потом Окорочков смирился с неизбежным, заказал макароны с котлетой и устало опустился на стул.

Я не обладал окорочковской выдержкой, и потеря своего литра спирта в месяц меня не устраивала. Подскочив к телефону, я стал названивать на техплощадку. Трубку снял дедушка АГП рядовой Аладушкин.

– Саша! Ты знаешь, что такое «ПУСФ-11»?! – заорал я в трубку.

– Конечно, товарищ лейтенант,– невозмутимо ответил Аладушкин,– Это прибор для ускоренной сушки фотопленки. Мы с Алиминым его выкинули по приказу товарища капитана.

Я представил торжество штабных клерков, и забыв опустить трубку, высказал всё, что думал по этому поводу. Аладушкин из трубки глухо ответил, что намёк понял.

Первым потрясением по приходу на здание стал сияющий свежей шаровой краской «ПУСФ-11», стоящий в предбаннике у туалета. Зияющие дыры в его пустое нутро были наглухо закрыты кусками ДВП, тоже покрашенными под металл. Рядом невозмутимо стоял заляпанный краской рядовой Аладушкин.

– Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу майору? Товарищ майор, согласно вашему приказу проводятся работы по обслуживанию агрегата «ПУСФ-11»!

Главный инженер части полковник Старов отстранил застывшего в оцепенении Окорочкова и с любопытством обошёл воняющую краской тумбу, поглядывая на неё с известным сомнением – очень уж это не походило на агрегат, потребляющий 10 литров спирта в месяц. Но Аладушкин это предусмотрел – на одной из сторон тумбы прямо на краску была посажена бирка: «Агрегат ПУСФ-11. Инв. N 4101513. Отв. к-н Королёв».

– А как он работает?– заинтересованно спросил Старов.

И тут наступило второе потрясение: Аладушкин поднял валяющийся на полу провод с вилкой, вставил в розетку– и из тумбы послышалось ровное гудение и шелест невидимых лопастей, а изо всех щелей стал со свистом выходить тёплый, а потом и горячий воздух.

– А-а-а! – понимающе протянул Старов. – Ну ладно, с этим ясно, пошли дальше.

Комиссия мирно удалилась, а мы вышли на крыльцо. Светило неяркое полярное солнце, вонял свежей краской «ПУСФ-11», с соседнего здания выкрикивал в наш адрес ругательства и угрозы начальник четвёртого отдела майор Герцен, утверждавший, что наши солдаты спёрли у него тепловентилятор из комнаты отдыха.

Спирт астрономо-геодезического пункта был в очередной раз отвоёван.

Юрий Ветринский     Зеркало души

(из цикла «Будни АГП»)

Лейтенант Нестеров распределился на наш заполярный астрономо-геодезический пункт из ростовского высшего командно-инженерного училища ракетных войск. Как и все выпускники Ростова, Юра Нестеров обладал необыкновенными свойствами – в его случае это выражалось в удивительном умении спать в самых неподходящих для этого местах и позах. Юра спал сидя и стоя, Юра спал в нарядах и дежурной смене, Юра спал с женой начальника второго отдела, а когда его жена прознала об этом – в агрегатной на техническом здании АГП, рядом с работающими электромашинными усилителями. Тот, кто знает, как визжат установленные на специальные фундаменты электромашинные усилители ЭМУ, ворочающие тяжёлую антенну, согласится, что Нестеров был личностью, в некотором роде замечательной.

Ясное дело, когда такая замечательная личность попадала после смены на плановые занятия по политической подготовке, проходившие в клубе по вторникам, счёт на переход в бессознательное состояние шёл даже не на минуты – на секунды. Едва начпо части полковник Опрышка взгромождался на трибуну, зрачки Юры закатывались, а голова начинала совершать возвратно-поступательные движения вперёд-назад, издавая тихое мелодичное посвистывание. В момент, когда Опрышка открывал свежий номер КВСа,^[23] голова Юры стабилизировалась в вертикальном положении, но веки смежались, а свист переходил в сбивчивое всхрапывание. При зачитывании темы очередного занятия всхрапывание переходило в устойчивый храп, причём храпел Нестеров совершенно специфическим образом, один в один схожим со шпионским храпом Карлсона из книги Астрид Линдгрен: «Хо-до, хо-до» (до встречи с Юрой я считал шпионский храп выдумкой великой писательницы).

Полковник Опрышка, как большинство политрабочих, привык слушать, в основном, только себя, и на шпионский храп не реагировал, но Юрины закрытые глаза и открытый рот постоянно привлекали его внимание, когда он отрывался от КВСа, и Нестерову доставалось почти на каждом занятии. Причём после порции нотаций на тему «Товарищ лейтенант!» неизбежно возникала тема «А кто его командир?», и Опрышка поднимал майора Герцена, к отделу которого по прихоти кадровиков был прикомандирован личный состав АГП.

– Это не мой лейтенант, я его вообще не знаю! – открещивался от Юры хитрый Герцен. – У него свой начальник есть!

И Герцен втихаря показывал на невозмутимо сидящего рядом с ним начальника АГП майора Окорочкова.

– Вот вам, товарищ Герцен, и кандидатура для стенда «Тормоз перестройки»! А то месяц не можете никого вывесить! – бушевал начпо, обличительно тыча пальцем в Нестерова.

– Так точно, товарищ полковник! – мгновенно вспоминал Юру беспринципный Герцен. – Завтра же фотография будет на месте! Нестеров, слышали, что я сказал?!

– Не будет этого!– тихо, но непреклонно ронял Окорочков, поклявшийся, что ни один из его офицеров не будет висеть у Герцена в отделе под надписью «Тормоз».

И так вторник за вторником с незначительными вариациями.

Александр Васильевич Окорочков, конечно же, не спускал Нестерову его выходки. Он пытался ставить Юру в наряды по понедельникам, чтобы тот не попадал на политзанятия – помогало слабо – нарядов было меньше, чем политзанятий. Он глядел на Юру укоризненным взглядом – Юра переживал, литрами пил чёрный кофе и настойку элеутерококка – и снова засыпал. Наконец, после очередной разборки в клубе, терпение Окорочкова закончилось.

– Юрий Иванович, ну сколько можно, в самом деле! – огорчённо пробормотал он, задумчиво рассматривая носки нестеровских ботинок.

Потрясённый нагоняем, Юра неделю ходил сам не свой, а в пятницу публично поклялся священным для агепешников числом «7», что больше «Алмазова» не подведёт.

И вот наступил очередной вторник. Актовый зал клуба наполнился офицерами, занимающими установленные места, зевала и материлась задержанная на политзанятия старая дежурная смена, начальники отделов озабоченно озирались, уточняя расход личного состава. Вот раскрыл свой КВС полковник Опрышка, вот мелодично засвистел сзади Нестеров – всё как всегда.

Всё, да не совсем. Бубнящий Опрышка, оторвав взгляд от КВСа, привычно обвёл быстрым взглядом аудиторию – и внезапно сбился. Пауза затянулась. Впадающий в гипнотическую прострацию зал начал приходить в себя.

– Тут, может быть, не всем ясно насчёт майора Борисова,– ни к селу, ни к городу вдруг изрёк начпо после неловкого молчания. – Ну, в смысле, насчёт телевизора.

Теперь проснулись и насторожились все (кроме притаившегося позади нас Нестерова – тот перешёл ко второй стадии засыпания – сбивчивому всхрапыванию). Было ясно, что начпо зачем-то вернулся к событиям месячной давности – трагической гибели майора Борисова с ИВЦ, повесившегося в номере офицерской гостиницы, где он полгода проживал в одиночестве, ожидая приезда семьи. По рассказам очевидцев, появившийся на месте происшествия начпо произнёс прочувствованную речь, сказал, что «закрылись навеки глаза нашего товарища», после чего исчез, прихватив с собой цветной телевизор Борисова. Народ это возмутило, в курилках отделов зазвучало слово «мародёрство», о чём начпо прекрасно знал – недаром весь месяц вёл себя «тише воды». Но потом всё потихоньку забылось, а телевизор так и остался в кабинете начпо, развлекая по ночам политотдельскую мафию. Казалось бы, Опрышке лучше помалкивать о телевизоре, не ворошить прошлое на свою задницу – а вот на тебе!

– Ну, это, значит, политотдел части специально изъял телевизор, чтобы переслать его семье покойного,– облегчённо закончил, наконец, мысль Опрышка, и снова уткнулся в КВС.

Размягчающие мозг предложения снова убаюкивающе полились по залу, окружающая действительность мягко поплыла, откуда-то сзади вплелись звуки нестеровского храпа: «Хо-до, хо-до» – ещё немного, и я тоже погружусь в нирвану, я тоже умею держать голову прямо…

– Тут, может, некоторые думают, почему его так долго не пересылают,– осмысленная фраза начпо выкинула меня из полудрёмы.– Ну, в смысле, телевизор. Семье покойного.

Проснувшийся, недоумевающий зал снова внимательно слушал своего партийного пастыря. Мне вспомнился анекдот про профессора, который привлекал внимание засыпающей аудитории, периодически вставляя в лекцию фразу: «Чтобы не забеременеть…» – студенты мгновенно просыпались, прислушивались – а он давай им снова шпарить про термех!

– Это он внимание так привлекает! – поделился я своими догадками с сидящим рядом Герценом, но у того была своя версия – он считал, что у начпо проснулась совесть.

– Ну, это, значит, политотдел части выяснил, что семья покойного косвенно виновна в его гибели, и возвращения телевизора не заслуживает. Это было бы глумлением над памятью нашего товарища! – поймал свою струю Опрышка и снова уткнулся в КВС, предварительно как-то опасливо зыркнув в нашу сторону.

– Хо-до! – не согласился с начпо из-за наших спин Нестеров.

– Юрий Анатольевич, разберитесь, пожалуйста, – попросил Окорочков, выразительно кивнув назад.

Я развернулся с намерением распихать храпуна – и обомлел. На носу у застывшего с неестественно прямой спиной спящего Юры красовались очки с изображёнными на них широко раскрытыми глазами! Так вот чей немигающий, пронзительный взгляд поймал из полумрака засыпающего зала Опрышка! Вот чей горящий укоризной взор смутил его чёрствое сердце!

Рядом раздался тихий восхищённый мат – это обернулся и увидел Юру Герцен. У начпо же не сводящий с него горящего взора лейтенант-максималист видимо вызывал совсем другие чувства – он так и не смог вернуться к своему КВСу и, помявшись, решился:

– Тут, может, некоторые думают, что я этот телевизор присвоил!Ошибаетесь, товарищи! Телевизор будет передан личному составу ИВЦ, сослуживцам покойного – пусть смотрят, вспоминают. Просто мы думали вручить его в праздник какой, ждали, то есть… Ну да ладно! Товарищ Демьяненко, сегодня же заберите его из моего кабинета и установите в казарме ИВЦ!

– Есть, товарищ полковник! – откликнулся начальник ИВЦ майор Демьяненко.

– Хо-до!– одобрил решение начпо Нестеров.

Просветлевший начпо наконец-то с лёгким сердцем распахнул свой КВС.

– Юрий Анатольевич, да разбудите же его скорее! – таким взволнованным я видел Окорочкова только раз – когда он узнал, кто пишет про него заметки в отдельскую «Орбиту».

– Давайте ещё подождём, может он и на наш отдел телевизор выделит!– забеспокоился Герцен, очень переживавший, что на начпо надавил «наш человек», а все плоды достались халявщику Демьяну, у которого и солдат-то толком нет.

– Будите! – твёрдо сказал Окорочков, и я пихнул Нестерова кулаком в бок.

– Тормоза перестройки! – презрительно бросил в наш адрес Герцен.

Piligrim     Большие гонки

А мы не посылаем, и не пишем, и не звоним. Потому что когда молод, и здоров, и весел, и у тебя все хорошо, то это ж всем понятно. И нечего там писать лишний раз. А когда у тебя проблемы, то тем более нечего беспокоить. А мама не знает, и додумывает что-то своё, лишнее, и хочет знать. А тебе чего, ты молод, и здоров, и весел. И волнуют тебя друзья с подругами больше, чем учёба и, тем более, мама…

Adagio

В воскресенье училище пустело. Оставалось лишь сколько-то положенных процентов личного состава на младших курсах, а старшекурсников вообще никто не считал.

Октябрь пришёл тёплым и солнечным. Учебный год только начался, и курсанты не обросли ещё «хвостами», прилежно вели конспекты, не спали на лекциях, и каждый второй давал себе слово, что вот теперь-то, в этом семестре, все конспекты к сессии у него будут свои. Хотя сегодня сессия была далека, как Индия для Христофора Колумба, и об учёбе в воскресенье никто не думал.

Чем можно заняться в выходной день, если ты не в увольнении? Во-первых, можно поспать с утра на час больше и не бежать обязательные три километра, едва проснувшись. Можно спокойно, без песен, дойти до столовой и обратно, не спеша покурить и посмотреть «Утреннюю почту» в ожидании завершающего номера зарубежной эстрады с совершенно новым, не старше пяти лет, клипом шведской группы о непонятном и незнакомом мире больших денег с запоминающимся припевом. Можно организовать праздношатающихся и заняться активным бездельем на футбольном поле крича, ругаясь и радуясь одновременно. Можно после обеда завалиться на лавочке спортплощадки. И подставляя живот ещё по-летнему ласковому солнцу, прочитав пару страниц, прикрыть лицо пахнущей библиотекой книжкой и под близко-далёкие выкрики волейболистов мягко провалиться в полное небытие и вынырнуть из него через час, чувствуя спиной, что лавочка из трёх жердей отличается от ватного матраца на панцирной сетке.

Весь этот короткий и полный простых радостей путь выходного дня Олег Скворцов уже прошёл, и теперь бродил по казарме, уставленной двухъярусными койками, приставая к товарищам с глупыми вопросами и подначивая на дальнейшую заумную дискуссию обо всём и ни о чём, раскрутив собеседника на интересные мысли и хорошую сигарету.

День давно перевалил за свою половину, и оставалось спокойно дотянуть его до вечерней поверки и команды «Отбой!», после которой в воскресенье ещё долго продолжалось хождение по коридору и курение на улице и в туалете с живым обсуждением различных приятностей теми, кто сегодня впитывал культуру и напитки большого города за порогом КПП.

Subito

– Скворцов! – вяло закричал дневальный, – телеграмма, срочная!

«Здрасти, не ждали», – подумал Скворцов, разворачивая сложенный вдвое бланк, на котором плохо пропечатанным шрифтом читалось: «Позвони домой. Мама».

Никаких больших неожиданностей текст телеграммы не сулил. Когда Олег больше месяца не писал домой, можно было дождаться подобного зова от мамы. «Но почему «срочная»? – раздумывал он, надевая сапоги и застёгивая хэбэшку.

Andante non troppo

В здании факультетского учебного корпуса с чёрного хода под лестницей притаилась телефонная будка с автоматом выхода на межгород. Благодаря такому скрытному расположению, будка провоцировала пытливые умы на всяческую экономию 15-ти копеечных монеток. Монетки привязывались на нитку, заменялись штампованными жетонами, в автомат засовывались пружины от фуражек и спицы от велосипеда. Каждый способ отрабатывался и по секрету передавался друзьям, что в конечном итоге таки приводило к значительной экономии пятнашек, так как автомат после таких экспериментов работал от силы неделю в месяц. Вот и сейчас Олег постоял в будке, подёргал за рычаг, покрутил провод, потряс трубку и, послушав идеальную тишину в динамике, пошёл к казарме, раздумывая над способами связаться с родным домом. Старшина бы выпустил в город, но чистых бланков увольнительной не имелось, можно было выцыганить у писаря, но тот сам был в увольнении. Все сходилось к самоволке, и не было бы тут ничего страшного, но, во-первых, именно в выходные дни по периметру дежурил наряд училищного патруля, а во-вторых, Скворцов буквально неделю назад стоял на ковре у начальника факультета и давал обещание не докатиться до отчисления по совокупности дисциплинарных взысканий. Залетать нельзя было категорически, но на срочную телеграмму надо было реагировать срочно.

С одной стороны забора в пятиэтажке напротив в полуподвальном помещении находился переговорный пункт, но именно там нарваться на патруль было проще всего. Оставался один путь: на центральный вокзал, где свирепствовали уже городские патрули, но можно затеряться в толпе, если, конечно, ты не хвастаешься формой.

Вектор был выбран, оставалось найти средства достижения цели. Вопрос вроде бы легко закрывался спорткостюмом, но стриженый курсант в обычном трикотаже был виден патрулю так же далеко, как в сапогах и в пилотке. Бли-ин, как же не хотелось кидаться голым пузом на штык.

Andante

Но тут, как обычно бывает, если очень надо, судьба даёт пинка синей птице, и та с распушёнными перьями и ошалелыми глазами подставляет синий хвост. Сейчас этот хвост принадлежал Димке Котову, который курил у входа в казарму. Димка был земляк. Кроме того, отец Димки занимал в ГСВГ приличную должность и периодически подкидывал в посылках всякие немецкие вкусности, а пару дней назад подкинул настоящий Адидасовский костюм и такие же кроссовки.

Что это значило тогда, сейчас не объяснить. Наверное, можно сравнить, как если бы родители подарили мотоцикл или небольшой автомобиль.

Это был шанс. Но как к нему подобраться? Димка костюм, скорее всего, не даст, и где взять нужные слова? Ладно, трусами нас делает раздумье.

– Димка, дай сигарету.

– Держи.

– Димка, дай костюм.

«Нельзя, конечно, так поступать с товарищами», – подумал Олег, когда Димка выпустил дым через уши, а из глаз ручейками побежали слезы. О каком костюме речь, понятно было без объяснений. Ещё не до конца прокашлявшись, сдавленным голосом, он сказал:

– Ты охренел? Я его сам ещё ни разу не надевал.

Олег быстро, стараясь не растерять лидирующего положения в диалоге, объяснил, что телеграмма, мама, срочно, увала нет, костюм – единственное решение, а в своём на вокзале заметут на раз, а на два вытурят из училища насовсем. Димка внял, хотя ещё до конца не поверил, что вот так вот просто, своими руками он сам отдаст ни разу не надёванную драгоценность, и взбрыкивал и пытался что-то сказать или сделать, чтоб как-то остановиться, чтоб это оказалось просто шуткой, сном, розыгрышем. Он долго искал ключ от чемодана, делал вид, что забыл, куда спрятал, потом опять курил, ходил в туалет, с кем-то заговаривал. Олег был неумолим и не отставал ни на шаг. Молча. Все слова были уже сказаны, и любое могло запросто оказаться лишним.

В полутёмной чемоданке, стоя над низко присевшим Димкой, который разгребал из-под груды вещей вожделенный «Адик», Олег вдруг остро понял, что чувствовал Корейко, а себя ощутил полу-Бендером, так как костюм – не миллион, вернуть придётся.

Ещё раз вздохнув:

– Ну ты же туда и обратно?

Димка посмотрел Олегу в глаза, потом на свои занятые руки и протянул сине-жёлто-белое чудо навстречу прорухе-судьбе.

Andante mosso

Вокзал располагался в низине городского рельефа, и в нормальной обстановке путь до него занимал 10-15 минут, учитывая три остановки на троллейбусе. Но эта тропа была сейчас обвешена красными флажками, то есть патрулями и училищными же офицерами. Оставался один вариант – по горбатым и пыльным улочкам частного сектора спуститься к железнодорожным путям и дальше вдоль насыпи до вокзала. На километр дольше, зато безопасно.

Олег добежал до старого кирпичного забора возле автопарка, подпрыгнув, провёл рукой по верхнему краю и с радостью убедившись, что сюда ещё не добрался комендант с солидолом, подтянулся, посмотрел вправо-влево, одним махом перебросил тело на другую сторону, и оглядевшись, побежал с видом закоренелого спортсмена, углубляясь в просторы многочисленных улиц среди частных домов.

Добежав до крайней перед городом остановки электрички, он остановился на краю платформы и закурил. Теперь вариантов было три: электричка, ноги, поезд. Если верить расписанию на щите, электричка ожидалась минут через двадцать, ногами было быстрее, а ещё, если повезёт, можно заскочить на медленно тянущийся перед городом товарняк, каких тут на многочисленных путях бывало множество. Олег спрыгнул с платформы, выбежал на возвышающийся гребень следующих путей и увидел в ложбине медленно подползающий товарный поезд. Птица удачи продолжала манить ультрамариновыми перьями.

Allegro

Поезд, тянущийся из-за поворота, казался бесконечным. Пустые вагоны, цистерны, полувагоны, платформы – в этом поезде было всё. И всё грязное и пыльное. Олег уже было передумал, но тут, увидев довольно чистый бункер для насыпных грузов с удобной лесенкой, чуть разбежался, запрыгнул на ступеньку и поплыл над насыпью. Всё складывалось настолько удачно, что появилось лёгкое беспокойство, но вдруг поднявшийся откуда-то кураж наполнил лёгкие воздухом и растянул рот в широкую улыбку.

Вот с такой улыбкой Олег и смотрел по сторонам. Также улыбался, когда увидел в стороне от путей возле местного пивного заведения двух милиционеров с овчаркой, которые сначала с интересом смотрели, а потом стали приглашюще махать руками. Олег, не снимая улыбки, отрицательно покрутил головой и стал смотреть на приближающиеся платформы вокзала и на ремонтников в оранжевых жилетах возле них, которые остановили своё ковыряние грунта, опустили кирки и смотрели на Олега.

Поезд приближался к вокзалу, и люди на краях десятка платформ тоже развернулись и разглядывали грязный и тёмный поезд, с которого ярким бантиком свешивался Олег, незаметный, как попугай на Северном полюсе.

Пора было покидать транспортное средство, но оказалось, что поезд незаметно набрал ход, видимо, стараясь быстрее освободить путь.

Олег Скворцов знал, как и все, что прыгать с подножки товарного поезда так же просто, как с табуретки, и сам это мог сделать с закрытыми глазами, но при одном условии – табуретка, то есть поезд, должен стоять, ну или двигаться со скоростью, позволяющей прикурить от спички на ходу. Сейчас волосы на голове трепыхались от набегающего ветра и шевелились от ужаса. Из глаз выжимало слезы, и они ровными горизонтальными дорожками струились прямо в прижатые стянутой кожей затылка уши. Прыгать было нельзя. И не прыгать было нельзя. Ехать до первой остановки поезда означало уехать из училища навсегда. Нужно было просто оттолкнуться как можно сильнее против хода и быстро перебирать ногами, но именно это уже казалось невозможным. Олег крепко схватился за поручни и опустил ноги, пытаясь коснуться земли и побежать рядом с вагоном. Напрасно. С такой скоростью он бегать не умел, кроме того, ноги стало затягивать к громыхающим колёсам. Выхода не было. Олег отпустил поручни и заскользил на животе и вытянутых руках по серо-коричневому грязному гравию рядом с поездом с такой же скоростью.

Animato

Окончательно остановившись, он ещё несколько секунд полежал, прислушиваясь к ощущениям, затем встал, разглядывая себя, и краем глаза уловив движение, поднял голову. Размахивая молотками и кирками, к нему бежали оранжевые жилеты и, судя по лицам и выкрикам, явно не с желанием узнать, как здоровье. Олег метнулся в обратную сторону, довольно быстро оторвавшись от ревнителей железнодорожного порядка. Перепрыгивая многочисленные рельсы, выскочил сквозь кустарник на заасфальтированную дорожку, и, не сбавляя хода, повернул за угол какого-то невысокого здания. За углом по дорожке прямо на него шли те самые дружелюбные милиционеры с собакой.

Presto

– Молодой человек, ваши документы! – ещё не дойдя до него, бросил сержант.

Снова прыжок через кусты и быстро вперёд, не разбирая дороги. Оказалось, что быстро перебирать ногами всё-таки можно, когда очень нужно. Сзади засвистело, затопало и залаяло. Олег рванул на пешеходный мост через пути, снова в сторону частного сектора. Молодые милиционеры не отставали. Ворвавшись в перемежающиеся широкие и узкие улочки среди заборов, Скворцов почувствовал, что сейчас он уйдёт. Видимо, понял это не он один, так как, оглянувшись, Олег увидел совсем рядом полуоткрытую влажную пасть спущенной с поводка овчарки. Не раздумывая, одним движением, он перемахнул ближайший забор. Милицейский свисток не умолкал, останавливаться было нельзя. Уроки полосы препятствий пошли впрок, и Олег перепрыгивал забор за забором, двигаясь по участкам параллельно улицам. Оказалось, что люди тут живут разные и по-разному смотрят на жизнь и на соседей. Разнообразие заборов включало в себя и хилые штакетники, и сетку-рабицу, и кирпичные двухметровые сооружения, и, что обиднее всего, пару раз колючую проволоку поверх забора. Кроме этого, большинство хозяев старалось держать хоть какую-то живность для охраны. От маленьких, но громких Кабыздохов, падающих в обморок от вываливающегося с забора на будку Олега, до больших и молчаливых кавказцев, от которых спасала та же неожиданность и скорость. Но пару раз таки пришлось стряхивать настырных с ноги. Олег мчался, оставляя за собой дикий тарарам из хриплого и звонкого многоголосого лая, криков хозяев и удаляющегося милицейского свистка. Шум по всему району поднялся такой, что определить его местоположение было просто невозможно. Преодолев ещё несколько заборов, Олег выскочил на улицу и, оглядевшись по сторонам, в наступивших сумерках, побежал снова по направлению к вокзалу под удивлёнными взглядами аборигенов, вышедшими за свои калитки поглядеть, что же случилось.

Andante

Зайдя из темноты улицы в ярко освещённый холл вокзального отделения связи, Скворцов отметил, что очереди к кабинкам небольшие, и направился к окошку кассира для размена денег. Пересекая просторное помещение по диагонали, он заметил какие-то странные взгляды людей, находящихся вокруг. На него смотрели. Кто украдкой, а кто и просто в упор. На подходе к кассе говорливая очередь из десятка человек сразу притихла и как-то очень слаженно подалась на шаг назад.

Олег достал из кармана два рубля и протянул их кассирше за стойкой. На блюдце для мелочи упало несколько капель крови.

– Разменяйте на жетоны на все, – Олег смотрел кассирше в глаза, и та тоже, не отводя от него испуганного взгляда, высыпала на стойку рядом с блюдцем горсть мелочи.

Олег уже уверенно без очереди прошёл в кабинку и набрал номер.

– Але, мам, привет, что случилось?– и задержал дыхание.

– Сынок, ты?! Это ты? – забил шорох помех родной голос.

– Да я, я! Телеграмму твою получил, что случилось?

– Ничего не случилось. Ты почему не пишешь и не звонишь? Ты заболел? У тебя неприятности? Тебя в город не выпускают?

– Мам, точно ничего не случилось?

– Да нет же, у нас все нормально. Ты почему, свинтус этакий, не позвонил за два месяца ни разу, ни строчки не написал, отец волнуется, сестра скучает, ждёт, все время из ящика газеты перетряхивает, письма твои ищет. Ну разве так можно?!

– Ну не два, а чуть больше одного. И пишу я, пишу, просто большое письмо получается, некогда закончить, вот на днях закончу и сразу отправлю, – успокоившись, на ходу придумывал Олег и тут же дал себе слово на неделе написать листа три.

– Как у вас погода, ты не мёрзнешь? У нас дожди уже два дня и холодно.

– Не, нормально, у нас жара стояла всё время, но, значит, скоро и у нас похолодает, – Олег держал трубку тремя пальцами, на отлёте, стараясь, чтобы кровь не капала на яркие немецкие лохмотья.

– Ты там одевайся потеплее, слышишь.

– Ага, конечно, не волнуйся, – Олег поёжился, вспомнив любовь старшины к форме номер раз «трусы в сапоги» до первых белых мух.

– Папа спрашивает, как учёба?

– Да без проблем, пока лекции в основном, начитка, всё нормально.

– Смотри, не запускай!

– Конечно. Ну, давай Наташку ещё на пару слов.

Олег поболтал с сестрой, вернее послушал её безостановочный трёп на тему школы, учителей, подружек и всего остального, периодически подбрасывая монетки в щелкающий автомат, и попрощавшись со всеми, повесил трубку.

Открыв дверь кабинки, оглянулся на тёмные лужицу на полу и, стараясь не встречаться ни с кем взглядом, быстро вышел на совсем уже тёмную улицу.

Prestissimo

Обежав по дуге район, опасаясь новой встречи с неудовлетворёнными милиционерами-собаководами, Олег, осмотрясь, выбежал к забору такого родного и безопасного училища, и быстро перепрыгнул домой, мягко присев на газон возле аллеи с туями. Привстав, сделал шаг и…

– Товарищ курсант, ко мне! – из-за темноты дерева вышел майор Гладкий, помощник дежурного по училищу, старший преподаватель кафедры физподготовки, бегун, гимнаст, большой сторонник уставных порядков и известный охотник за самовольщиками.

«А вот это уже перебор», – подумал Скворцов. И тут вдруг все психологическое напряжение сегодняшнего дня, дикая усталость, антипатия к майору и чувство внезапной безысходности, когда уже, казалось бы, все закончилось, выплеснули из спокойного и вежливого Олега невозможное:

– Да пош-шёл ты…! – неожиданно для самого себя, с чувством сказал Олег и, отвернув лицо, сразу стартанул в сторону.

Он тут же пожалел о своих словах, потому что, во-первых, майор их, вроде бы, не заслуживал, а во-вторых, теперь догнать Олега стало для него не просто службой, как он её понимал, а делом принципа. Хотя, странное дело, после высказанного, Олегу стало как-то легче и веселее бежать.

«Зря я сегодня так с утра на футболе выкладывался», – думал он, – настраивая дыхание. Курилка, лазарет, казармы, ещё курилка, спортплощадки, всё пролетало мимо со скоростью поезда. Майор был зол, но в сапогах, Олег был заряжен на победу, но уставший. Он петлял и прыгал через лавочки, пытаясь усложнить майору задачу, майор не отставал, но и не приближался. Когда они пробегали мимо полосы препятствий, у Олега мелькнула в голове дикая мысль забежать за стенку и подставить майору подножку, но остатки здравого смысла пересилили адреналиновый кураж. Автопарк, столовая, продсклады, учебный корпус, тир, Олег бежал по самому большому периметру, стараясь держаться в тени, но силы уже уходили окончательно, без надежды на третье дыхание. Необходимо было что-то решать. Скворцов сделал резкий зигзаг и понёсся через освещённый, но пустой плац по направлению к сияющему всеми окнами трёхэтажному зданию казарм. На первом этаже было открыто одно окно, в него и влетел в прыжке Олег. Без остановок пробежав сквозь проходы своего курса и, выбежав на лестницу, в несколько прыжков поднялся на третий этаж к пятикурсникам, заскочил в кубрик, залетел под ряд кроватей и затих, пытаясь унять дыхание и оглушительно бьющееся об доски пола сердце.

Piano

Через некоторое время – Олег так и не понял – пять минут или полчаса, прозвучало: «Дежурный по курсу, на выход!»

– Товарищ майор, за время моего дежурства происшествий не случилось!

– К вам сейчас кто-то заходил в спортивной форме?

– Никак нет!

– Если найду, пойдёте на гауптвахту, товарищ курсант, – и хромовые сапоги медленно зашагали по центральному проходу, останавливаясь, приседая, и снова медленно шагая, поскрипывали, проходя до конца кубрика. Олег перестал дышать и двигаться. Замер.

Конечно, ему повезло. На пятом курсе порядок был ещё тот. Одеяла с кроватей свисали до пола, под кроватями валялись чемоданы и сумки, и майору, чтоб просмотреть оба кубрика, пришлось бы всё это везде отодвигать и оттягивать. Кроме того, он уже наверняка снял запал на предыдущих двух этажах и сейчас просто дорабатывал до конца. После того, как майор вышел, Олег полежал ещё минут пять, осторожно покинул своё в буквальном смысле слова убежище, кивнул «Спасибо» дневальному и, тихо спустившись на первый этаж, зашёл в свою казарму уже в одних трусах, держа костюм подмышкой.

Lacrimoso

И тут же наткнулся на Котова.

– О! А я уже волноваться начал. Как дела, дозвонился, всё нормально? – Димка улыбался, хотя в глазах застыл невысказанный вопрос.

Олег молчал.

– А где ты щёку так расцарапал и подбородок разодрал? Ого, вон кровь капает, – Димка опустил глаза,– а с коленями что? А руки!! Ха-га, ты что, под бульдозер попал? А где… – Димка замолчал, на глазах меняясь в лице. Потом открыл рот, желая что-то сказать, и снова закрыл. Потом опять открыл:

– И что это такое? И где, интересно, мой блестящий воздушный шарик? И откуда, интересно, взялась тут эта тряпочка? – он потянул скомканный костюм из-под Олеговой руки и, развернув, встряхнул на вытянутых руках. Потом поднял и посмотрел сквозь него на лампу. Потом опять скомкал и вернул Олегу:

– Держи, он теперь твой. Дарю. А сейчас – бегом в умывальник и надень на себя что-нибудь, пока старшина не засёк, потом в лазарет сходим, покурим, расскажешь. Так дома-то все в порядке? Чё молчишь? Открой воздухозаборник, давай рассказывай.

И они пошли в умывальник.

Piligrim Туман как объективная реальность, данная нам в ощущениях

«Ёжик сидел на горке под сосной и смотрел

на освещённую лунным светом долину, затопленную туманом.

Красиво было так, что он время от времени вздрагивал:

не снится ли ему все это?»

Туман бывает разный.

Густой и не очень, высокий и низкий, серый, белый и даже сиреневый. Но, в отличие от других природных явлений, он всегда тихий.

Вот, например, просыпаешься рано под первые посвистывания лесных птичек, выкарабкиваешься из палатки на светлое, но ещё без солнца утро, и вдыхая свежесть леса, видишь над озером это висящее махровое тихое чудо. Зябко прижав к телу руки и ощущая утреннюю свежесть голыми ягодицами, погружаешься в светлую мглу, подходишь к воде, и, ступая в серебристый гладкий шёлк, раздвигаешь его руками и мягко паришь в воде-тумане. И никого и ничего вокруг. И тишина. И ты один на всей планете. И нет неба над тобой, и нет земли под тобой. И тишина. И мягкий обволакивающий уют…

Но быстро восходящее солнце переходит из розового в белое и делает окружающий мир всё прозрачнее и прозрачнее. И вот уже ты видишь берег, и палатки на нём, и кострище, и торчащие из земли шампуры, и лес, и кончилось очарование невидимости и невесомости. И ты выбираешься из зеркала воды, и бежишь к палатке в тепло, и, присев, залезаешь под просвечивающийся брезент, и едва касаясь, целуешь припухлые губы спящей, и она, не открывая глаз, протянув такие тёплые руки, обнимает тебя и затаскивает к себе под одеяло, и ты, прижимаясь всем телом к этим горячим белым выпуклостям и изгибам, шепчешь на ухо: «Ты такое пропустила», а она шепчет: «Помолчи», – и прижимается сильнее в ответ. И сказка продолжается.

Это был добрый туман.

«Расскажу – не поверят!»– подумал Ёжик, и стал смотреть ещё

внимательнее, чтобы запомнить до последней травинки всю красоту».

Или вот, например, в пять утра идёт подготовка к полётам. Две эскадрильи уже позавтракали, техники подтягивают самолёты со стоянок на стартовую площадку, лётчики в «высотке»^[24] разбирают плановую таблицу, а курсанты собираются в кружки и, тайно покуривая, со смехом обсуждают подробности вчерашних полётов. Над аэродромом стоит шум разноголосицы, работающих двигателей автомобилей, громкого звяканья бросаемых тормозных колодок и отсоединяемых буксировочных водил. Комэска с командиром полка, отсвечивая ярко-белыми ЗШ,^[25] неторопливым и уверенным шагом идут по траве от КДП к старту, переговариваясь на ходу и даже не глядя в полностью прозрачное голубое небо. Идут на разведку погоды над точкой и в пилотажных зонах. Истребитель-спарка готов, заправлен, командир батальона обеспечения доложил о готовности средств, инженер о готовности запланированных самолётов, всё идёт по плану. И вдруг. Из ниоткуда, огромными белыми клубами, быстро заволакивая все вокруг, появляется Он. Тихий и вездесущий. Густой до того, что из кабины самолёта не видно тягача. И сразу наступает тишина. Останавливаются буксировщики, замолкают курсанты, останавливается командир полка, а за ним и комэска. Все ошалело оглядываются вокруг в поисках того, что только что было аэродромом. Командир разворачивается, и, ориентируясь по тропинке, таким же уверенным шагом отправляется обратно на КДП, тихо приговаривая: «Ёханый туман». Техники, не раздумывая, тут же зарываются в скомканные на самолётных плоскостях чехлы и засыпают сном младенцев. Курсанты под впечатлением такого изменения действительности начинают вполголоса обсуждать характер явления. Конденсация, сублимация, испарения, охлаждения,– вылетают слова и тут же гаснут в молочно-белой дымке. Комэска, развернув в голове плановую таблицу и произведя нехитрые расчёты, видит, что полётами с курсантами пожертвовать нельзя, а вот два его, с таким трудом запланированных перехвата, наверняка вычеркнут, а вместе с этим автоматически вычеркнутся три литра спирта, и, соответственно, не будет новых бархатных чехлов в салон «Жигулёнка», которые уйдут к замполиту. «Ёханый туман!» – думает он. Начальник группы РЭО, молодой улыбчивый капитан, раскладывает на крышке ящика централизованной заправки доску с нардами и снова начинает вечный бой со своим круглолицым малорослым механиком. Потом, спохватившись, рычит на него:

– Я тебе, мозгоклюю недоученному, сколько раз говорил, сначала работа, потом шеш-беш! Ты где канистры поставил, недоросль?!

– Там где всегда, на видном месте, – уверенно отвечает прапорщик, неуверенно оглядываясь.

– Где?! Где это видное место? – уже панически кричит капитан и бежит сквозь белые лохмотья за механиком к двум двадцатилитровым канистрам, мирно стоящим на траве у кромки бетона. Открывает, засовывает щуп и молча показывает механику – не хватает двух литров. «Ёханый туман!» – делает широкие глаза и разводит руками прапорщик.

В это время старый и продублёный техник самолёта, пятнадцатилетний капитан-старлей-капитан-старлей аккуратно на бетоне стоянки укутывает в самолётный чехол целлофановый пакет с прозрачной влагой, бережно прикрывает его большой задней заглушкой от двигателя и уходит в эскадрильский домик за подходящей тарой, ещё не зная, что через десять минут бегущий в тумане курсант споткнётся об водило, упадёт на заглушку и раздавит пакет, пропитав вожделенным запасом весь чехол. «Ёханый туман!» – ругнётся, и, потирая коленку, побежит дальше.

А комэска, проходя мимо курсантов, остановится и скажет:

– Вот, учили вас, что туманы бывают адвентивные и радиационные. А теперь, когда пропустите по паре полётов, будете знать, что существует ещё один вид тумана. Ёханый! – и досадливо махнув рукой, пойдёт на метео, узнавать, когда же прекратится это безобразие.

Это был… Ну, в общем, вы поняли, какой это был туман.

«Ёжик сорвал травинку, на которой сидел Светлячок, и высоко подняв её над головой, как со свечой, наклоняясь и вглядываясь себе под ноги, побрёл в тумане.

Деревья, как мачты, тонули во мгле.

Светлячок – маленький зелёный маяк, – еле-еле теплясь, покачивался в тумане, освещая дорогу.

Но и он упал в траву и погас».

Той зимой они приземлились уже третий раз за неделю на аэродроме в горах одной маленькой и гордой страны. Страна на подъёме обретённой независимости ввязалась в маленькую победоносную войну с не менее гордой соседкой. Ввязалась и завязла. И теперь, демонстрируя старую истину, что в войне победителей не бывает, сидела в западне энергетической блокады. Окружённая не очень дружелюбными или просто враждебными соседями, доказывала всему миру, а в первую очередь себе, что может перезимовать без топлива и электричества.

Запасшись продуктами земледелия и ощетинившись из форточек закопчёными трубами буржуек, на которых готовилась еда, стирались вещи и мылись маленькие дети, столица затихла и примолкла. Город был тёмен, и что несвойственно ему, тих.

Буржуйки, как и дети, постоянно требовали пищи. Когда-то зелёный, сейчас город ощерился голыми пеньками. Красивый и широкий бульвар от аэропорта был изуродован криво срезанными разновысокими обрубками. Вся жизнь сосредоточилась вокруг аэродрома. Отсюда поступали сахар и масло, здесь можно было разжиться керосином. Топливо это было всё – тепло, еда, жизнь.

Ближайший аэродром дозаправки был перегружен бортами и сам задыхался от нехватки керосина, рассылая всем телеграммы: «Топливом не обеспечиваем».

Вот и сейчас, после выключения реверса, командир дал команду на останов двух двигателей, и, зарулив на стоянку на двух, сразу же выключили и их. Протопив перед посадкой салон по максимуму, ВСУ^[26] не включали, экономили буквально каждый килограмм драгоценного керосина.

– Ну что, Олег, часа за три разгрузят?– спросил, отодвигая кресло, командир.

– Должны, Алексеич.

– Ну, пойдём, погуляем. Ставим пока вылет на 4:00 местного, а там посмотрим.

Экипаж пошёл в терминал, а Олег, спустившись по открытой рампе к подъехавшим грузовикам, охнул от охватившего непокрытую голову холода. «Однако, новости! – подумал он, прикидывая, сколько же это может быть по Цельсию, – Явно ниже –10». Быстро поговорив с бригадиром грузчиков и растолкав небритых с повисшими жалобно носами и слезящимися глазами просителей керосина, Олег тоже побежал к зданию аэропорта между молчаливо стоящими в темноте ночи лайнерами местных авиалиний. Все пассажирские рейсы давно отменились до лучших времён.

В аэропорт электричество подавалось, горел свет, и в помещениях было более-менее тепло от большого количества разнообразных обогревателей. Независимость была везде и во всем. Каждая аэропортовая служба перешла на личный расчёт, и проходя по коридорам, платить приходилось буквально на каждом шагу. Грузосбор, взлёт-посадка, обеспечение стоянкой, техобслуживание, метео, медицина.

– Привет, Ваган.

– Привет, Олег.

– Что привезли сегодня?

– Сахар.

– Сколько?

– Сорок восемь тонн.

Чик-чик, калькулятор. Вжик – открыл карман лётной кожанки, достал деньги, вжик – положил квитанцию и закрыл карман.

– Здравствуй, Нана.

– А! Здравствуй, Олежек. Как дела, не женился ещё?

– Да некогда все, подожду, пока твоя дочка подрастёт.

– Старый будешь, – улыбается, прищуривая огромные глаза.

– Ай, Нана, мужчина не бывает старый, бывает солидный, – улыбается в ответ Олег.

– Ночевать будете?

– Да где тут у вас сейчас заночуешь? Нет, разгрузимся, и сразу домой.

Чик-чик, калькулятор, вжик-вжик, деньги – квитанция.

– Здорово, Олег! Как дела?

– Ай, ара, это у вас дела, а у меня работа.

– Да какие сейчас дела, сам знаешь, – грустнеет Эдик.

– Знаю, – перестаёт улыбаться и Олег.

– На чём сегодня прилетел?

– На большом.

– Максимальный взлётный 190?

– Нет, на 20 тонн меньше.

– Почему? – поднимает удивлённый взгляд.

– Да мы, чтоб меньше керосина к вам тратить, два двигателя дома сняли.

– Серьёзно?! – в первый момент покупается Эдик. – Ай, шутишь всё, – широко улыбается.

Чик-чик, калькулятор, вжик-вжик, пустеют карманы.

В независимом метео ходили командир со штурманом, разглядывая и перебирая женские и мужские туфли местной работы, которые в огромном разнообразии стояли на всех столах и подоконниках.

– Ну что, как дома погода?

– Нормально. Везде рассчитался?

– Здесь да.. Сейчас пойду ещё через склад, с заказчиком разберусь, и после выгрузки – вперёд и вверх.

– Ну, давай. Что-то я смотрю, ты не по погоде оделся, – отметил командир, – а мы походим ещё по ларькам, клювом пощёлкаем.

– Добро. Встречаемся на самолёте.

Олег повернулся к сидящим женщинам, оживлённо вполголоса обсуждающим что-то, как всегда, очень важное.

– Девочки, а какая температурка за бортом?

– Девятнадцать минус.

– Однако, – снова поёжился Олег, поглядев на свои демисезонные туфли.

Выскочив на улицу, быстро перебежал на склад, забрал накладные, рассчитался за грузчиков, поговорил с получателем. Тот попросил подождать его в машине на стоянке. Снова бегом, нашёл поезженную «шестёрку», открыл дверь и забрался на заднее сиденье в нагретый и прокуренный салон.

– Добрый вечер, Олег, – представился, протянув руку совсем молодому и совсем небритому водителю.

– Добрый вечер, Левон.

– Олег,– поздоровался с другим.

– Арам. Кофе хочешь? Возьми, там термос лежит.

Олег отодвинул два автомата Калашникова с примкнутыми магазинами, небрежно брошенные на пол между сидениями, налил себе кофе, предложил сигареты.

– «Магна»? Нэ надо. «Винстон» хочешь?

– Давай.

Можно было передохнуть. Он откинулся на спинку, посидел, послушал сдержанные рассказы о героизме братьев и дядьев, уловил взглядом две ребристые гранаты, вроде бы в случайно открытом бардачке, ещё покурил, отказался от покупки пистолета, дождался получателя, забрал причитающуюся часть оплаты за перевозку, вжик-вжик забил карманы, вылез из машины. Обнялся, попрощался до следующего раза и перебежал к ларькам, тускло мерцающим в темноте разноцветными свечками. Посмотрел на сувенирные кинжалы, послушал рекламу коньяка «послэднего настоящего 30-ти летнего из бочек, с разграбленного знаменитого завода», понюхал закрашенный самогон, забодяженый ванилью, купил шоколадку и снова поднялся на третий этаж терминала.

– Добрый вечер, медицина. Наши подписывали задание?

– Да давно уже на самолёт пошли.

Зашёл к Нане, передал дочке шоколадку, зашёл ещё покурить с Эдиком, послушал о тяжком быте, слегка пожаловался на условия у себя дома, мол, канистра бензина стоит как средняя зарплата по стране, услышал в ответ, что у них он хотя бы есть, обнялся, попрощался и напоследок заглянул на метео.

– Девочки, добрый вечер ещё раз. Как за бортом?

– Двадцать два.

– Уах!

Олег подошёл к широкому окну и замер. Аэродрома не было.

То есть аэродром был, но абсолютно голый. Под ярко звёздным черным небом с полной Луной отблёскивал только серый бетон, а все самолёты просто исчезли, как и не было никогда. Подавив поднимающуюся панику сумасшествия, он уткнулся носом в стекло, ещё раз внимательно посмотрел в ночь и вдруг осознал, что он же на третьем этаже, а бетон начинался почти под окном.

– Девочки, выключите свет, фокус покажу.

Одна пошла к выключателю, другая встала и подошла к Олегу.

– Вай!! Марина, иди сюда!

Олег наслаждался эффектом. Теперь из темной комнаты выглядело это просто фантастически. Сколько хватало взгляда, под черным небом не было ничего. Серо-белое неподвижное море тумана ровным слоем покрывало землю до горизонта, спрятав под собой всю цивилизацию. А сверху ярко светили звезды, споря с Луной.

«Красиво встряли», – думал он, спускаясь по лестнице. Открыл дверь, выскочил на обжигающий воздух и упёрся в серый мрак. Видно было метров на пять. Одет был Олег в турецкий околошерстяной свитер на футболку и кожанку. Тёплая куртка вместе с шапочкой остались в кабине. Взяв направление, Олег прикрыл ладонями, обмороженные ещё в армии уши и побежал к самолёту. Пробежав метров сто, он медленно остановился. Самолёта не было. Не было вообще никаких самолётов. Видимость упала метров до трёх. Олег посмотрел по сторонам, пробежал пять метров вправо, затем десять влево, и ничего, кроме тумана, не увидел. Прошёл ещё вперёд, затем назад – всё тот же туман. Тогда он решил вернуться к терминалу, прислушался к себе, и, выбрав путь, быстрым шагом прошёл ещё метров пятьдесят. Ничего и никого. Ни машин, ни людей, ни гудящих самолётов. Где-то вдалеке изредка раздавались звуки автомобилей, но так как автостоянка находилась за высоким бетонным забором, звуки искажались, и определить направление можно было только примерно. Мороз давал о себе знать всё плотнее, бедра под джинсами, плечи, спина, пальцы рук, уши, пальцы ног очень быстро стали ощущать холод на себе. А туман жил своей жизнью и загустел уже до такой степени, что видно было чуть дальше вытянутой руки. Лёгкое очарование приключения уступило место заботе о спасении. Олег всегда был согласен с великим Амундсеном, который, погуляв на обоих полюсах, с досадой отметил, что к холоду привыкнуть невозможно.

Тогда Олег решил просто идти прямо, пока не придёт куда-нибудь. Решил и пошёл. Шёл он не очень долго и остановился у края бетона. Дальше была трава. Какой это край стоянки или рулёжки, понять было нельзя. И дальше идти было нельзя, не хватало ещё уйти за взлётно-посадочную полосу. «Хорошо», – подумал он, и решил найти любую белую полоску рулёжной разметки и идти по ней. Карманы рук не грели, расстегнув замок куртки и засунув ладони подмышки, Олег пошёл, глядя себе под ноги. И через несколько минут он увидел перед собой скос закрытой рампы транспортника Ан-26.

«Та-ак, рядом с нами никакого 26-го не было, и вообще нигде рядом не было, может, позже сел?» – Олег вернулся по полоске обратно до ответвления и быстро пошёл по другой. Мороз гнал его вперёд, а туман просто поражал воображение. С высоты роста не видно было земли. Приходилось идти, согнувшись крючком и привязавшись взглядом к спасительной линии. Постепенно набрав темп, он уже бежал. Бежать, согнувшись, оказывается, было удобно, пока по голове что-то пребольно не ударило. На секунду опешив, Олег схватился за темечко и поднял голову – это была удача– прямо перед лицом была грязноватая створка рампы родного Ил-76. Он взял правее, держась левой рукой за фюзеляж, упёрся в колеса шасси, обошёл их и, подойдя к стремянке, поднялся к двери. Дверь была не от его самолёта. И на ней стояла пластилиновая печать. Просто чтоб убедиться, что тут никого нет, Олег постучал и спустился на бетон. Вернулся наощупь к хвосту и, снова наклонившись, побежал за белой полоской.

Побегав ещё полчаса, он несколько раз стукался головой об «Аны», проскакивал под «Тушками», но нигде не было ни одного человека. Олег замёрз до самых внутренностей, пальцев на ногах уже не чувствовал, да и на руках гнулись с трудом. Кричать: «Помогите!» было стыдно, поэтому он крикнул: «Люди!». Получилось тихо. Он крикнул громче: «Люди-и!», потом ещё и ещё раз. Ничего не изменилось Туман, холод и тишина.

Отступать было нельзя, но и куда наступать, было совершенно не ясно.

Подумав, и отмотав в памяти назад все свои метания, Олег решил вернуться вдоль стоянок к месту начала блужданий. Он побежал по перрону вдоль полоски обратно, не отворачивая в полукружия поворотов на стоянки. Добежав до места, где полоска делала последний доворот, он повернул вслед за ней и в очередной раз приложился к створкам. Это был снова Ил-76. Ни на что не надеясь, Олег аккуратно, в белом мраке, обошёл шасси и поднялся по стремянке. Это была та дверь. С очагом папы Карло. Ручка двери была выдвинута. Он нажал на неё, но потянуть и открыть дверь рука не слушалась. Он постучал и спустился на пару ступенек вниз, дверь прошла над головой:

– Кто здесь?– раздался из тумана голос борттехника.

Олег молча поднялся в салон, а затем наверх в кабину. В темноте кабины мерцал красноватый свет от гревшего керосинового обогревателя. Экипаж сидел в креслах, укрывшись армейскими синими одеялами, и потихоньку дремал.

– О!– поднял голову командир,– нашлась пропажа, а мы думали, что ты в аэропорту греешься.

Он опустил руку за кресло, и улыбнувшись, достал две жестяные банки.

– А я тебе пивка купил, знаю, ты любишь. Держи, холо-одненькое. Садись, видишь, что творится. Теперь до рассвета зависли. А как ты нас нашёл?

Олег молчал и не мог разжать сведённые мышцами челюсти.

Через пару минут он сидел в кресле, прихлёбывал горячий чай, и смотрел в окно на молчаливое серое море. И выглядело оно совершенно не страшно.

«А когда тебя не было, ты где-нибудь был?

– Угу.

– Где?

– Там, – сказал Ёжик и махнул лапой.

– Далеко?

Ёжик съёжился и закрыл глаза».

Hiursa     Дик и Дембель

Дик – это очень большой дворняг. Лохматый, в исполнении «под овчарку» и, как любая армейская псина, весёлый и заласканный донельзя.

Жил Дик на позиции, никогда её не покидал, ночью помогал часовым караулить, а днём принимал активнейшее участие в боевой работе. Правда посты заправок «Г» и «О»^[27] обходил десятой дорогой.

Умный пёс.

Но был у Дика свой пунктик. Пёс совершенно не переносил присутствия на своей территории посторонних животных. Сморщенный нос, пена на зубах, низкое горловое рычание или скорее рокот.

Окрестные кошки и собаки даже помыслить не могли о визите на позицию. Под клыками Дика полегли несколько лис, пара куниц, барсук и даже невесть откуда взявшаяся норка.

Крысы учёту не поддавались. Окрестные вороны при появлении Дика старались каркать потише.

Как-то после обеда офицеры сидели в курилке. Дик наворачивал своё любимое блюдо, пшённую кашу, сваренную со шкурками от сала. Между прочим, специально для него приготовленную поваром Тягнибоком. И вдруг из ближайших кустов вышел крохотный и худой рыжий котёнок, прошёл под Диком и сунул морду в миску. Дик перестал чавкать. У всех перехватило дыхание. Все понимали, что сейчас произойдёт, и понимали, что ничего уже сделать нельзя.

Но случилось совсемнеожиданное. Дик медленно опустился на живот, так, что котёнок оказался у него между передними лапами, лизнул котёнка и положил башку на правую лапу. Котёнок, не вынимая мордочки из миски, задрал куцый хвостик и привалился боком к Диковой щеке.

Котенку было присвоена кличка, естественно, Дембель, и он был поставлен на котловое довольствие.

Дик и Дембель не разлучались почти никогда. Вместе они представляли собой весьма трогательную и смешную картину. Впереди, гордо задрав хвост, шествует яркий как огонёк, рыжий до оранжевости, маленький Дембель, а сзади огромный, пыльно-серый, улыбающийся Дик.

Где-то через пару месяцев, раздражённо швырнув на стол курилки фуражку, генерал проверяющий из штаба армии разносил командира дивизиона.

На простом и понятном русском языке генерал сообщал командиру, что он, генерал, будет писать рапорт в финансовое управление Министерства обороны на предмет прекращения выдачи командиру денежного довольствия. Тех зарплат, которые командир получает от НАТО, ЦРУ и Пентагона, командиру вполне должно хватать на жизнь. К тому же, судя по состоянию дел на дивизионе, в каждой из этих организаций командир получает минимум полторы ставки.

Но вот, он, генерал, получает только одну, в родной Советской Армии и поэтому…

Тут генерал повернулся к столу и увидел Дембеля, уютно устроившегося внутри генеральской фуражки. Генерал протянул руку и Дембель, вывернувшись на спину, потянулся лапками с растопыренными пальцами и громко замурчал. Погладив тёплый кошачий животик, генерал отмяк душой, перестал воспитывать командира во все дыхательные и пихательные, и с непостижимой скоростью заглотив «на посошок» 0,5 коньяку, убыл без последствий для дивизиона.

На вечернем разводе командир мрачно заметил, что если б найти ещё пару таких котов для укомплектования трёх восьмичасовых смен, то всех остальных можно с чистой совестью гнать в шею. Кроме, понятно, начальника столовой. Никаким котам, сколько б их не было, нипочём столько не украсть.

Прошёл примерно год. В конце апреля погода баловала. Начкар-старлей сидел возле распахнутого настежь окна и писал конспект. Осенью он собирался в академию. В окно заглядывал свежий ветерок, пели птицы, лепота и благорастворение воздухов.

С правой стороны от второго поста сухо треснул пистолетный выстрел. Когда на посту, охраняемом солдатом с карабином, раздаётся выстрел из пистолета и больше ничего не раздаётся, то все очень плохо. Заорав: «Караул! В ружьё!» старлей, не тратя времени, сиганул через окно, на лету выдирая из кобуры «Макаров». На одном дыхании добежав до поста, старлей ещё издали увидел часового. Часовой находился на краю оврага в положении «для стрельбы лёжа». Карабин часового был направлен в овраг, а сам часовой, вытянув шею, вертел во все стороны головой.

«Живой!» – отлегло у старлея. Рядом, комично повторяя позу часового, лежали Дик и Дембель и тоже синхронно крутили мордами. Не добежав пару шагов, начкар плюхнулся на живот, и проскользив по траве, вдавил голову часового в землю. Затем очень осторожно, сначала стволом пистолета, а потом глазами заглянул в овраг. В овраге не было ничего. Нет, там конечно было чего . Там были две раздавленные пластмассовые бочки, несколько поломанных столов из учебного класса, с десяток насквозь проржавевших шар-баллонов, ещё какой-то хлам. Но вот кроме этого там не было ничего. И никого. И спрятаться там не мог никто, будь он чуть крупнее ежа. Старлей перевёл взгляд выше. На том краю оврага за колючей проволокой простиралось колхозное поле.

Вот на нем точно не было ничего и никого. До самого горизонта. Старлей поднялся, сзади по бетонке прогрохотало множество сапог.

– Проверить остальные посты! – не поворачиваясь, распорядился начкар. Сапоги угрохотали обратно.

– Докладывай,– обратился старлей к часовому.

Доклад был короток. Часовой проверял печати на дверях сооружения номер семь. Услыхал в овраге выстрел, дослал патрон в патронник и побежал к оврагу. Из-за того воооон дерева заглянул в овраг. Ничего не увидел, но на всякий случай лёг на землю и подполз к оврагу. Всё.

Начкар взял у часового подсумок и карабин. Все патроны были на месте, выстрелом от карабина не пахло. Старлей вытащил шомпол, и, намотав на него свой носовой платок, поелозил в стволе.

Масло, никакого нагара. Подошедший разводящий доложил, что на остальных постах всё в порядке. Начкар распорядился продолжать службу и пошёл к караулке.

Второй выстрел раздался, когда старлей взялся за ручку двери. Всё повторилось, за исключением того, что часовой стоял под деревом с карабином на плече, Дик лежал рядом, а Дембель умывался, сидя на пеньке. Начкар молча глянул на часового, часовой так же молча пожал плечами.

До вечера было ещё три выстрела. Ночь прошла спокойно, зато завтра выстрелов было уже семь.

Вечером четвёртого дня на построении командир сказал, что, дескать, он конечно понимает, бессмысленность вопроса, но все-таки спросит. Нет ли на дивизионе желающих съездить в отпуск суточек так на десять, предварительно раскрыв страшную тайну овражной стрельбы?

Строй замер. Тишину нарушил зампотех, грустно сообщив, что ждёт отпуска уже третий год. Поэтому завтра после утренней поверки он сбегает в овраг и там застрелится.

Назавтра после обеда к командиру подошёл ефрейтор Акимов, и, спросив разрешения обратиться, тут же обратился. С вопросом. Не знает ли тащ подполковник, в какое время отправляется поезд на малую родину Акимова город Крыжополь?

– Рассказывай, – потребовал командир.

– Никак нет. Надо показать.

Свистнув того самого старлея-начкара, командир пошёл за Акимовым на позицию. Дик с Дембелем тут же обеспечили сопровождение. В овраге Акимов показал на поломанный, косо стоящий стол. Сделанная из толстой фанеры столешница была переломана пополам. Кусок валялся отдельно, но нижний слой фанеры торчал приблизительно на полметра за край излома.

Акимов оттянул пальцем кусок и отпустил. Раздался сухой треск пистолетного выстрела. Командир глянул на старлея. Тот кивнул и сам несколько раз щёлкнул фанерой. Потом кивнул уже совсем уверенно.

– И кто… – начал было командир, но тут Дембель внёс ясность. Запрыгнув на край стола, он проехал на попе сначала по столешнице, а потом по куску фанеры и приземлился на гору прошлогодних листьев. Раздался выстрел, а Дембель гордо посмотрел на присутствующих. Дескать, ну как я?

Помолчали. Командир повернулся к Акимову:

– Тебе ведь домой уже? Иди, собирайся, завтра едешь в отпуск с последующей демобилизацией.

Акимов умоляюще посмотрел на командира.

– Таааащ подполковник, а нельзя сначала в отпуск, а потом на дембель?

– Так ведь послужить придётся?

– Послужим!

Командир усмехнулся.

– Ладно, раз обещал, но смотри, поймаю кого – дембель в июле через губу.

– Да хер там… Ой, тащ подполковник, извините, я не то… Да мы и не думали…

Старлей в голос заржал. Командир подавил смех.

– Вот поймаю, тогда посмотрим там или не там.

Всё закончилось благополучно, отвальная прошла тихо. Только наутро у дедов и дембелей были красные глаза и докладывали они как-то в сторону. Коту Акимов привёз из отпуска много рыбных консервов и большой кусок сала, а Дик получил целую посылочную коробку копчёных костей.

Флот

Павел Ефремов     Погиб при исполнении…

…для сопровождения гроба с телом покойного в пути следования до места похорон приказом командира воинской части или начальника гарнизона (военного комиссара) назначаются два–четыре человека, которые должны быть проинструктированы и при себе иметь: извещение о смерти; свидетельство и справку о смерти; письмо семье покойного, подписанное командиром воинской части, с изложением обстоятельств смерти; собственные вещи, ценности и награды умершего, упакованные и опечатанные сургучной печатью…

(Устав гарнизонной и караульной службы ВС СССР)

Утром в понедельник на подъем флага не прибыл старшина команды спецтрюмных, старший мичман Петров Михаил Иванович. Командир дивизиона, зная старшего мичмана как старого опытного и ответственного моряка, особо не разозлился, мало ли чего бывает, а только дал команду командиру группы спецтрюмных выяснить, что со старшиной, и в обеденное построение доложить. Старший лейтенант Серёга Бузичкин, ещё в субботу утром наводивший вместе с Петровым порядок в насосных реакторного отсека, тоже не проявил сильного беспокойства по поводу отсутствия своего старшины и решил его поисками не заниматься, благо, Петров был человеком серьёзным, пьющим в меру, и вообще ценящим свою репутацию. Но на обеденном построении старший мичман тоже не появился. Так как на носу был проверка инспекцией по ядерной безопасности во главе с внушающим ужас адмиралом Бисовкой, отсутствие одной из ключевых персон попадающего под проверку реакторного отсека было замечено уже командиром. Командир в коротком, но ёмком выступлении объяснил всем, куда мы катимся, и отдал боевой приказ разыскать прогульщика и предоставить его ему лично в любом состоянии. Механик, получив ощутимый нагоняй, вставил по полной комдиву–раз и Бузичкину, после чего Бузичкин уже в приватной беседе выслушал от комдива–раз все предыдущие нагоняи в незамысловатом рабоче-крестьянском варианте, после чего командиру отсека не осталось ничего, кроме как нахлобучить фуражку и лично отправиться за Петровым домой.

Старшина жил в старой девятиэтажке у поста ВАИ, который был одним из двух «небоскрёбов» посёлка. Доковыляв до седьмого этажа по лестнице и чертыхаясь по поводу «мёртвого» лифта, Бузичкин дома никого не застал. Послонявшись около подъезда минут сорок в надежде, что либо сам Петров, либо его жена появятся откуда–нибудь, Сергей плюнул и отправился обратно на корабль, справедливо полагая, что уж вечером–то кто–нибудь из Петровых дома будет. На корабле механик, угрюмо выслушав доклад старлея, приказал вечером кровь из носа добыть старшину, и утром без него в строй не становиться. Бузичкин откозырял и отправился заниматься отсеком.

На вечернем докладе в центральном посту командир вновь вспомнил о Петрове, снова прошёлся по всей БЧ–5, вскрыл все недостатки электромеханической боевой части и закончил традиционной констатацией того, что все механики не простые раздолбаи, а военнослужащие–вредители, и по ним плачет 37–й год, ссылка, каторга и расстрел на корне пирса. Завершив на этой жизнеутверждающей ноте доклад, командир удовлетворённо отправился в каюту спать, а все остальные, воодушевлённые начальством, побрели по домам. Бузичкин снова отправился к Петрову домой, и на этот раз застал в квартире жену старшины. На вопрос о муже она как–то сильно скривилась и с совершенно безразличным видом заявила, что не видела его с субботы, и по большому счету и видеть не хочет, и где он, её абсолютно не интересует. Бузичкин пытался расспросить поподробнее, где его можно поискать, но супруга мичмана решительно захлопнула дверь, и больше на звонки к ней не подходила. Выходя из дома, старлей вдруг припомнил, что в последнее время Петров, не отличавшийся говорливостью, несколько раз как–то тоскливо отзывался о доме, и часто оставался на корабле гораздо дольше обычного. Мысль мелькнула и ушла, и Бузичкин побрёл домой, справедливо решив, что какие–то семейные неурядицы Петрова вылились, скорее всего, в банальный запой, что хотя и было для его старшины нехарактерно, но не исключалось, принимая во внимание обстоятельства. Побродив для очистки совести по посёлку и порасспрашивая о Петрове у встречных знакомых, Бузичкин ничего не выяснил и ушёл домой спать.

На утреннем построении тема старшины отсека встала уже ребром. Доклад командира отсека о проведённом расследовании поднял командира на дыбы, вследствие чего почти вся офицерско–мичманская составляющая БЧ–5 во главе с комдивом–раз ринулась в посёлок искать исчезнувшего старшего мичмана. Жена Петрова работала в поселковой администрации, и когда к ней за информацией прибыл уже старший офицер с довольно серьёзным лицом, была вынуждена нехотя признать, что у них в семье уже давно все напряжённо, и что она собралась уходить от мужа, а он был против. В субботу они очень сильно повздорили, она высказала ему все в лицо, и он ушёл, хлопнув дверью. С тех пор она его не видела. Как оказалось потом, когда все искавшие Петрова по посёлку собрались в обед на построение, его после субботы не видел никто. Так как дело прияло уже серьёзный оборот, командир доложил по всем инстанциям, и в посёлке начал раскручиваться маховик поиска пропавшего мичмана. На корабле остался минимум людей, а все свободные офицеры и мичмана рыскали по всем старым знакомым Петрова в его поисках. Комендантские патрули обшаривали все закоулки городка, известные «пьяные» квартиры и общаги, подвалы и гаражи. Мичмана нигде не было.

Петрова нашли в среду в обед. Случайно. Он висел за стеной своей квартиры, на заброшенной, заваленной мусором и грязью неосвещённой пожарной лестнице, которой издавна никто не пользовался. Висел он там с субботы, и так бы и висел дальше незнамо сколько, если бы не их ленивый сосед, собравшийся по привычке выкинуть пакет с мусором, не выходя из дома. Чертыхаясь и спотыкаясь на темных ступеньках, он просто упёрся носом в уже распухшее тело Петрова, висевшее в темени площадки с запиской в руках. Что было в той записке, мы так и не узнали, да и не надо было, наверное, знать, но позже стало известно, что писал он её, да и смерть принял совершенно трезвым, а значит, осмысленно и обдуманно. Что там случилось в семье мичмана, двадцать лет прожившего с женой, вырастившего двух детей, сходившего в два десятка боевых походов, было непонятно, да и разбираться уже никому не было нужно. Потом говорили, правда, что жена его закрутила с кем–то очень серьёзный роман в администрации, но это только говорили, а сама она с детьми скоро покинула посёлок, не оставив о себе никаких сведений.

Через два дня после этих печальных событий меня вызвал в каюту командир.

– Садись, Павел, разговор есть…

Я сел на диван. Командир сидел за своим столом, монотонно крутя ручку в руках.

– Ну что, Паша… Такое дело… Короче: надо Петрова домой везти. Извини, но я кандидатуры лучше тебя не вижу.

Я обречённо молчал. Отказываться, судя по тону командира, смысла не имело, а радоваться было совершенно нечему.

– Что молчишь, Белов?

Окончательно поняв, что обречён на этот «подвиг», я начал уже более осмысленно смотреть на поставленную мне задачу.

– Александр Иванович, мне только доставить… груз 200, или ещё…

– Именно «или», Паша, именно «или»… сопроводить цинковый ящик сможет любой. Понимаешь… старший мичман, заслуженный подводник, целых две боевых награды… А его по закону должны хоронить… самоубийц не хоронят с воинскими ритуалами… А он заслужил. Не смертью своей конечно, а всем, что до неё было. Надо всё по-людски сделать, чтобы и нам стыдно не было, и его родственники увидели, что для нас он не просто галочка был… Да ведь и мы сами недоглядели-то по большому счету… Сделай так, чтобы хоть это было красиво… А там, в свидетельстве о смерти, сам понимаешь, что написано… Обойти надо закон этот, будь он проклят…

Мы оба помолчали пару минут.

– Товарищ командир, когда надо выезжать? И куда?

– Послезавтра. Московская область. Кажется, Дубна…

– Ясно. Разрешите идти?

Командир махнул рукой.

– Сядь. Ещё не все. Я тебе в помощь даю мичмана Рябуха, и ещё одного… зама…

Я несколько оторопел. Нашим замполитов на тот момент был здоровенный и великовозрастный капитан 1 ранга Балабурда, которого командир называл «динозавром коммунистических времён» и ни во что не ставил, на что зам, к всеобщему удивлению, внимания не обращал совершенно, так как был увлечён подготовкой к скорой демобилизации.

– Не удивляйся. Знаю, ты со своими каплейскими погонами и сам многое сможешь, но тяжёлая артиллерия тебе не помешает. А заму я дам команду тебя слушаться во всём и не мешать, а только помогать. Ты занимайся делом, а он пускай на себя родных возьмёт, это его хлеб в конце концов. Деньги из корабельной кассы дам. Пораскинь, что ещё надо, и собирайся… Да, помощник документы на груз 200 уже подготовил, а дивизия помогла с бронью на билеты. В аэропорту выкупите сразу перед вылетом… Иди, работай… Какие проблемы – сразу ко мне!

Первым делом я отправился к старпому, и, объяснив диспозицию, проштамповал гербовой печатью и угловым штампом части десятка полтора чистых листов. Старпом очень неодобрительно взирал на это действо, но возражать не стал. Он прекрасно понимал, что это только на своём корабле я мог спокойно заскочить к нему в соседнюю каюту и быстренько соорудить любой официальный документ, а там, далеко на юге, на бескрайних просторах родины, документ с гербовой печатью воспринимается гораздо более серьёзно.

В каюте я долго сидел перед пишущей машинкой и думал, что бы такое соорудить, чтобы обстоятельства ухода Петрова из жизни не стали широко известны в его родном городе, а особенно местному военному комиссариату, который и заведовал всеми воинскими похоронными ритуалами. В конце концов я решил, что, во-первых, наша служба довольно сильно покрыта туманом, а для сухопутных начальников тем паче, а во-вторых, количество секретных, страшно секретных и ужасающе секретных директив и приказов в наших Вооружённых Силах таково, что, наверное, нет такого человека, который бы знал хотя бы половину из них. После чего под стук пишущей машинки у меня родился документ такого содержания:

Справка

Выдана взамен свидетельства о смерти старшего мичмана Петрова Михаил Ивановича, 19…г.р., русского, на основании Приказа Министра обороны РФ N 000179/СС от 12 февраля 1992 года «Об освидетельствовании смерти военнослужащих, проходивших службу на ракетных подводных крейсерах стратегического назначения» и указа коллегии Совета министров РФ N 00–667БДР от 22 февраля 1992 года «О назначении особого режима секретности на ядерных объектах МО РФ» для организации похорон ст. мичмана Петрова М.И. с выполнением всех обязательных воинских ритуалов. Свидетельство о смерти будет выдано по месту службы военнослужащего после утверждения Особой комиссией Инспекции МО РФ по ядерной безопасности в трёхмесячный срок и подлежит передаче родственникам военнослужащего в специальном порядке.

Справка выдана для предъявления в городской военный комиссариат г. Дубна и в органы социальной защиты военнослужащих г. Дубна.

Командующий 3–й Ударной флотилии Ракетных подводных крейсеров стратегического назначения вице-адмирал Светляков А.И.

Снабдив эту филькину грамоту положенными входящими и исходящими номерами, на её основании пришлось соорудить ещё один «документ».

Отношение

Возложить на командира группы дистанционного управления контрразведки ВМФ ФСК РФ капитан-лейтенанта Белова П.Б. обязанности по организации похорон ст. мичмана Петрова М.И. по месту жительства в г. Дубне и обеспечению режима секретности, связанного с обстоятельствами смерти военнослужащего. Включить в группу обеспечения выполнения мероприятия капитана 1 ранга Балабурду С.Н. и мичмана Рябуха П.П.

Отношение выдано для предъявления по месту требования и не подлежит выдаче в государственные организации, кроме указанных в Указе Совета министров РФ N 0–0667БДР от 22 февраля 1992 года «О назначении особого режима секретности на ядерных объектах МО РФ».

Командующий 3–й Ударной флотилии Ракетных подводных крейсеров стратегического назначения вице–адмирал Светляков А.И.

Сотворив этот ещё один шедевр крючкотворства, я, недолго подумав, не решился нести его командиру на подпись, а сам быстренько изобразил начальственные завитушки. Расчёт был прост и незамысловат. В небольшом городке на окраине Московской области мало кто мог знать, что командир группы – это просто инженер-механик. А масса непонятных и таинственных директив вкупе с внушающими уважениями аббревиатурами ФСК – самая банальная выдумка, рассчитанная на провинциальное наивное и простодушное доверие к всякого рода гербовым документам и громким названиям, к тому же подтверждённым печатями и необычной для средней полосы военно-морской формой.

Потом был общий инструктаж, где командир поставил всей тройке задачу, определил полномочия и расставил приоритеты. В свою очередь, я попросил всех быть при белых рубашках, и вообще внешне соответствовать принадлежности к военно-морской элите. Дома жена обозвала меня «самым главным куда пошлют», поругалась, и как положено, смирившись, начала делать заказы на мелкие покупки в Москве. Весь следующий день прошёл в организационной суете, в процессе которой я смог при помощи командира прямо с корабля позвонить в Дубну брату Петрова, которому отправляли телеграмму о его смерти, и попросить того никому об обстоятельствах смерти брата не рассказывать, а отвечать просто: погиб при исполнении. Наутро послезавтра мы тронулись в путь. Самолёт был вечером. Мы с Балабурдой отправились в аэропорт на машине только тогда, когда получили известие из Полярного, что Бодрых загрузил «груз 200» на дивизионный КАМАЗ и выехал в аэропорт. Там мы встретились. Без особых проблем сдав цинк в багаж, мы прокоротали оставшиеся до вылета часы в здании аэровокзала в разговорах. Балабурду более всего возмущало полное игнорирование женой Петрова всего связанного с мужем. Она, конечно, поплакала при его визите к ним домой, но ни лететь, ни как-то принять участие в организации похорон бывшего мужа не пожелала. Что там между ними было, мы не знали, но единодушно согласились, что это не по-людски, и жизнь её за это ещё накажет.

Самолёт взлетел по расписанию, и через час приземлился в Шереметьево-1, где нас встречали два родных брата Петрова с грузовым кунгом. Один брат был старшим, другой младшим, и оба походили на Петрова, как две капли воды, только старший был погрузнее, а младший, наоборот, худощав. Были они немногословны, да и какими они могли быть, встречая запаянный гроб с телом брата. Ехали долго. Стояла ранняя осень, дороги уже подмораживало, и уже вечером по обочинам на траве белела замёрзшая влага. В самом начале пути я отдал им свидетельство о смерти и обрисовал братьям создавшуюся ситуацию с похоронами, а точнее, с похоронами военнослужащих-самоубийц, как это больно для них не звучало, и попросил, в принципе, только об одном. Сделать так, чтобы никто не узнал об истинной причине смерти их брата, минимум до похорон, и чтобы у меня под рукой всегда была машина. В свою очередь, старший из братьев рассказал, что он договорился и в военкомате, и на кладбище о месте на воинском кладбище, и везде ждут только документы, свидетельствующие о смерти. О причинах смерти брата старший Петров, как я их и просил по телефону, предусмотрительно ничего и нигде не говорил. Я заверил их в абсолютной правильности их действий, и пообещал, что все остальное я беру на себя, и все будет как надо… Да и не мог я сказать ничего другого. Потом братья обменялись взглядами, и достали из-под скамьи портфель. Там оказалось пару бутылок водки и незамысловатая закуска. Предложение помянуть брата я и Рябуха приняли сразу, невзирая на укоризненные взгляды зама, так как и отказываться было невежливо, да и в кунге было не особо жарко. Видимо, потом замполиту стало тоже несколько холодновато, потому что к откупориванию второй он уже «оттаял», и с видимым удовольствием принял от старшего Петрова стакан.

Въехав в ночной город, машина сразу отправилась к моргу, где через минут пятнадцать мелких формальностей гроб приняли на хранение. Разместили нас в стареньком двухэтажном доме у младшего брата. Там нас уже давно ждали и сразу усадили за стол. За этим очень поздним ужином мы выпили ещё под жареную картошечку и окончательно распределили роли на завтра. Мичман Рябуха оставался с утра дома, так как никакой реальной помощи на данном этапе оказать не мог. Я выделил ему часть средств, бывших у меня, и дал команду помочь женщинам в закупке продуктов на поминки. Я и Балабурда на машине младшего брата отправлялись по маршруту: комендатура – агентство по ритуальным услугам – кладбище. На этом планирование закончилось, и мы, перекурив, улеглись спать.

Проснулся я от голоса Рябухи. Он вовсю обсуждал с какими-то женщинами перечень продуктов, необходимых для поминок, причём проявляя недюжинные познания в части православных традиций поминального застолья. Наскоро перекусив, мы с Балабурдой загрузились в машину, которая оказалась чёрной «Волгой», что было очень кстати, и отправились в комендатуру.

Если говорить откровенно, то комендатурой гарнизона то место, куда нас привёз младший Петров, назвать было трудно. Каморка какая-то. И сидел в той каморке немолодого возраста майор с танковыми петличками на воротнике и одутловато-счастливым выражением лица, застывшим, вероятно, очень давно от такой необременительной и спокойной службы. Майору явно стало не по себе, когда в его кабинетик ввалились два чёрно-белых офицера, сверкая золотом погон, а один из них оказался вдобавок ко всему ещё и «полковником». Майор вскочил, застёгивая мундир, но Балабурда, молча и очень по-барски остановил его движением руки, и вальяжно поднеся руку к козырьку, громоподобно представился:

– Капитан 1 ранга Балабурда!!!

И повернувшись ко мне, уже более спокойно сказал:

– Белов, приступайте!!!

Наш план на этом и строился. Внешне каперанг был очень впечатляющей фигурой. Высокий, монументальный, с чапаевскими усами, зам был очень импозантен именно тем чисто флотским шиком, недоступным сухопутным офицерам, но в разговоре был неубедителен, по-стариковски мог сползти с нужной темы на рыбалку и огородничество и просто на ненужный и беззаботный трёп о том и о сём. Поэтому мы, справедливо полагая, что военкомом этого небольшого городка может быть максимум подполковник, договорились, что зам сначала ослепит того погонами и рыком, а потом передаст слово мне. Так и вышло. Пока майор судорожно приводил себя в порядок, я, сделав шаг вперёд из-за широкой спины зама, спокойно вытащил из папки лист бумаги, и стараясь, чтобы голос был с металлом, зачитал мною же выдуманное отношение. Затем протянул его майору.

– Товарищ майор, прошу ознакомиться!

Майор, наконец нашедший щёлочку для того, чтобы вставить хоть слово, торопливо представился.

– Майор Брусанов, комендант… этого… гарнизона. А вы…

Балабурда грозно взглянул на майора. Тот понял оплошность и, взяв протянутую ему бумагу, начал читать. По наморщившемуся лбу коменданта стало сразу понятно, что таких бумаг ему встречать ещё не доводилось.

– Товарищ полковник, а…

Балабурда раздул усы.

– Товарищ капитан первого ранга!!! Не забывайтесь, товарищ майор!!!

Комендант прокашлялся.

– Товарищ капитан 1 ранга, а вы….

Балабурда снова обжёг его взглядом, по которому я понял, что если не возьму инициативу на себя, то через минуту замполит расслабится и начнёт просить. Этого допустить было нельзя, и я перешёл в наступление.

– Товарищ майор, какие будут вопросы по содержанию отношения?

Майор как-то по-стариковски пожал плечами.

– Да уже никаких… Собственно, я бы хотел иметь свой экземпляр, и…

Я снова немного по-хамски перебил коменданта.

– Комендатуры не числятся в списке Указа Совета министров. Если очень надо, можете просто переписать. А у нас сроки поджимают. Необходима бумага на кладбище и оркестр с почётным караулом. Есть указание похороны провести завтра.

Комендант, кажется, ожидал чего-то более серьёзного, потому что явно внутренне расслабился и сел за стол, жестом пригласив садиться и нас.

– Садитесь, товарищи офицеры. Ну, с кладбищем проблем нет. Давайте свидетельство о смерти, я сейчас заполню…

Я протянул ему свою справку. Но после первой бумаги шок у майора прошёл, и он как-то уже довольно спокойно прочитал мою галиматью, после чего чуть настороженно спросил:

– Он у вас того… облучённый что ли? Или как?

Я, внутренне понимая, что говорю неправильные и гадкие вещи, всё же коротко и многозначительно ответил.

– Всё нормально. Тело в закрытом цинково-свинцовом гробу. Можно ничего не бояться. Люди не пострадают. Средства спецзащиты задействовать не будем. Это излишне. Радиационная обстановка в норме.

Майор незаметно облегчённо вздохнул, и вынув пачку талмудов из стола, начал, шевеля губами, что-то писать. Оформлял бумаги он минут десять, которые мы провели в тишине, и только Балабурда тяжело вздыхал, листая какой-то военно-патриотический журнал. Тем временем, майор переписал с моих «документов» необходимые данные, проштамповал наши командировочные, оставив открытой дату убытия. Потом снял трубку телефона.

– Алло, Григорьич, это ты? Слушай внимательно, сейчас приедут моряки, значится, оформишь всё по полной. Место в воинских рядах. Хорошее… У них обычных документов нет. Нет, я сказал, этого. Они тебе покажут документ… Нет! Это особый случай! Товарищ погиб при исполнении… Слушай сюда и не верещи! Все остальное я потом тебе лично объясню. У товарищей завтра похороны. Напряги своих с венками, и не вздумай драть деньги за рытьё… Дороже обойдётся… Ну, вот и хорошо. Товарищи сейчас подъедут.

Майор положил трубку. Отобрав несколько бумажек, протянул мне.

– Это всё на кладбище. Отдадите Виктору Григорьичу, начальнику тамошнему. Все сделают в самом лучшем виде. А вот насчёт почётного караула и всего остального…. Тут я вам помочь ничем не могу. Кроме военно-инженерного училища, в городе никаких воинских частей нет. Они на этот случай и выделяют всё. И оркестр, и караул, и все остальное. А с их начальником у нас отношения… ну, не очень. Придётся вам самим к ним ехать. Если я позвоню, ничего не выделит.

Мы переглянулись с Балабурдой и встали.

– Спасибо, товарищ майор!

Балабурда протянул руку и обменялся рукопожатиями с комендантом. Потом наступила моя очередь прощаться, и, пожав руку, я поинтересовался, кто по званию начальник училища. Оказалось, что он не генерал, а полковник, Громадин Арсений Иванович… На том мы и расстались.

На кладбище всё прошло быстро и гладко. Видимо, комендант в подтексте разговора передал что-то такое, что заставило ритуальную службу принять нас, как проверяющих из министерства. Место под захоронение было уже подобрано, очень достойное. И его уже обрабатывала целая бригада, кромсавшая подмёрзшую землю ломами и лопатами… Там же сразу мы заказали и гроб, и венки, и от семьи, и от экипажа, и даже от «Командования Северным флотом». Расплатившись, мы снова нырнули в машину и направились в военно-инженерное училище.

Тут и пригодилась блестящая чёрная «Волга» младшего Петрова. Когда наша машина подкатила к воротам училища и из нее вывалился внушающий уважение одним своим видом капитан 1 ранга, а потом ещё один военно-морской офицер, то даже сквозь стекла КПП было видно, как вся дежурная служба начала поправлять форму. Когда Балабурда возник в двери, послышалась громкая и по настоящему, а не по-флотски строевая команда «Смирно!».

Балабурда лениво поднеся руку к козырьку, милостиво отреагировал:

– Вольно… Начальник училища в расположении?

Дежурный по КПП, старшина 4–го курса, чётко отрапортовал:

– Так точно, товарищ полковник!!!

Замполит хищно улыбнулся, что было для него очень несвойственно, и с неприкрытой издёвкой ответил.

– Капитан первого ранга, юноша!!! Учите воинские звания!!! Доложите, что к нему капитан 1 ранга Балабурда и капитан-лейтенант Белов! Выполнять!!!

Судя по резвости исполнения команды, каперанги были здесь не очень частые гости. Уже через несколько минут за нами примчался прапорщик с красной повязкой на рукаве, и робко представившись, попросил следовать за ним. Миновав большой плац, мы вошли в штаб училища, и, двигаясь по коридорам в направлении кабинета начальника, ловили на себе удивлённо-заинтересованные взгляды офицеров и курсантов, снующих по коридорам. И когда, наконец, добрались и вошли в кабинет, я сразу понял, что моя миссия тут будет чисто техническая, а всё остальное сделает Балабурда. Дело в том, что, несмотря на фамилию Громадин, начальник училища был очень невысок, если не сказать просто мелок. Когда он здоровался с замполитом, я заметил, что он практически вдвое меньше того, и сильно задирает голову, чтобы рассмотреть за усами Балабурды его лицо. Тут было, конечно, опасение, что, как правило, в жизни невысокие люди, достигшие определённых высот в карьере, очень комплексуют по поводу своего роста, что выражается в их непомерном бонапартизме, но при взгляде на плотоядно улыбающегося зама, я сразу понял, что тут не этот случай. Сразу стало заметно, что полковник Громадин с первых минут стал чувствовать себя довольно неловко рядом с моим огромным каперангом, и, пригласив нас садиться, сразу нырнул на своё место за огромнейшим письменным столом, словно ища за ним защиты. И тут Балабурда включил весь свой богатый замполитовский опыт. Его словно прорвало. У меня вообще создалось впечатление, что зам только и ждал появления на горизонте кого-то, равного себе по званию. Я только молча протянул бумаги, которые полковник машинально прочитал, и так же машинально нажав на кнопку селектора, кого-то вызвал. А зам всё вещал. И про подлёдные походы, и про проклятое НАТО, и про героику будней подводников-североморцев, короче, про все тяготы и лишения воинской службы на страже заполярных рубежей. Полковник только рот не открыл, загипнотизированный переливистой речью моего многоопытного зама. Тем временем в дверь постучали, и на пороге возник капитан, который доложился о прибытии. Полковник ненадолго вернулся на землю и отдал приказание.

– Так, Сергеев, вот ступайте с капитан-лейтенантом и решите все вопросы. Оркестр, караул и всё прочее. Потом доложите.

Капитан, который был намного постарше меня, ответил «Есть!» и мы вышли в коридор. За то, что Балабурда скажет лишнее, я не опасался, так как мы всё обговорили заранее, а за остальное я не боялся, поняв, что полковник Громадин теперь надолго запомнит каперангов с Северного флота.

Капитан оказался очень достойным человеком, и, отведя меня в свой кабинет, быстро и деловито начал решать по телефону наш вопрос. Уже через пятнадцать минут я знал, что ритуал похорон у них отработан, и мне даже не надо напрягаться. Сверившись с картой города и отметив дом Петровых, он быстро обрисовал маршрут движения похоронной процессии, время прибытия оркестра и караула. Затем поинтересовался количеством наград у покойного, и, записав их число, спросил:

– Мичман-то ваш как погиб? В море?

Мне снова стало стыдно, и я постарался ответить коротко, как сам не подозревая того, подсказал нам комендант.

– Погиб при исполнении. Большего сказать не могу. Сам понимаешь, секретность…

Капитан качнул головой.

– Да и не надо. Понятно всё. Не волнуйся, каплей, всё будет правильно.

Потом мы снова пошли к начальнику училища доложиться. Там мы застали картину полного разложения старших офицеров. Расстёгнутые и раскрасневшиеся, они сидели уже не за столом, а за журнальным столиком, да и стоящая на нем бутылка коньяка говорила сама за себя. Последние слова, которые я уловил из уст зама, заходя в кабинет, касались рыбалки, и я понял, что мы здесь ещё задержимся. Так оно и вышло. Рассеянно выслушав наши доклады, начальники как-то единодушно попросили подождать ещё минут сорок, естественно, не в кабинете, а где-нибудь снаружи. Выйди из кабинета, капитан констатировал, что «старик что-то расслабился» и позвал меня обратно к себе. Там я, уже не смущаясь, вытащил из портфеля бутылку и предложил помянуть покойного, да и за содружество родов войск тоже пригубить. Капитан не отказался, и, заперев дверь, быстренько достал из сейфа два стакана.

Через час мы покинули училище, причём начальник провожал нас до самого КПП, а капитан подарил мне пехотную флягу с чудесным домашним напитком на основе мёда, берёзовых почек и ещё черт знает чего, который творил сам в свободное от службы время у себя на даче. Младший Петров, успевший выспаться в машине, с удивлением наблюдал за нашими проводами, а когда мы забрались в машину, понюхав воздух, сразу констатировал присутствие коньячного и водочного аромата. Приехав, домой, мы застали там Рябуху в фартуке, окружённого женщинами, и руководившего приготовлением пищи. Собрав членов семьи за общим столом, мы пообедали, в процессе чего я подробно рассказал о проделанном и рассказал о планах завтрашнего дня. Дальнейший день прошёл в мелких делах, по большей части связанных с закупками всего необходимого и недостающего.

А назавтра были похороны. Курсанты оказались на высоте. В училище даже нашёлся Военно-морской флаг СССР, который потом на кладбище склонили над могилой. Процессия растянулась на добрую сотню метров, и курсанты чеканили шаг, неся красные шёлковые подушечки с медалями, а оркестр пронзительно выдувал из меди похоронные мелодии. Были залпы из карабинов на кладбище и слезы престарелой матери Петрова, которой братья так и не решились сказать о настоящей причине смерти сына. Были чисто русские поминки, на которых кто-то чуть не подрался, а комендант самолично прибывший проконтролировать весь процесс и пропотевший за несколько часов в новенькой парадной форме, произнёс проникновенный тост за героических подводников. Была куча подвыпивших родственников, которые говорили много хороших слов и стремились чокнуться с нами во что бы то ни стало. А ещё, в самом конце, была мама старшего мичмана Петрова, старенькая, сухонькая и очень аккуратная старушка, с глубокими и усталыми глазами, которая подошла к нам и, поклонившись, сказала: «Спасибо, мальчики»…

Конечно, закон есть закон. И его надо соблюдать. Но всем. И если стреляющихся проворовавшихся генералов хоронят как полководцев, выигрывавших не одну битву, то почему закон не может позволить красиво проводить в последний путь простого и честного мичмана, прослужившего не одно десятилетие и ушедшего из жизни только по собственной слабости, или, может, наоборот, благодаря силе воли…

Павел Ефремов     Простой советский пятак

Куда идёт корабль на боевую службу, из экипажа мало кто знает. На начальной стадии подготовки только командир, затем круг посвящённых в эту страшную тайну постепенно расширяется. Старпомы, штурмана, связисты. Но согласно каких-то секретных директив, да и из-за вечного опасения флотских работников плаща и кинжала, общая масса находится в полном неведении. А те, которые в курсе, помалкивают. И даже когда корабль уже вышел в море, командир, объявляя боевую задачу, всё равно отделывается общими фразами. Идём подо льды, или идём в Атлантику, или идём в Южную или Северную Атлантику. Вот и вся информация. Спросишь у штурмана наши координаты, он посмотрит на тебя как на сумасшедшего и молчит. А что молчит, и самому, наверное, непонятно. Ну, кому я разглашу военную тайну на глубине 150 метров? Только и знаешь, рвём противолодочный рубеж Нордкап-Медвежий, значит, и правда, идём в Атлантику. Прорвали Фареро-Исландский рубеж, значит, уже в океане. Правильно ли, неправильно ли держать экипаж в дураках, судить не мне, но что иногда случается из-за незнания обстановки, почувствовать на себе приходилось.

На очередную боевую службу собирались как всегда. До последних дней доукомплектовывали экипаж, аврально грузили продовольствие и проходили проверку за проверкой. О цели плавания было известно, что бороздить глубины будем где-то в Атлантике, в районе, куда после развала Союза уже много лет наши лодки не ходили. Больше ничего известно не было, да и никому эти сведения не были особо интересны. Вода – она везде вода. Штурмана в условиях строжайшей секретности рисовали карты, ракетчики проводили регламентные проверки ракетного оружия, а механики латали матчасть и носились по складам, выпрашивая лишний ЗиП. Ну, вообще всё как всегда. Ничего нового. Наконец исписали горы документации, проползли все проверки, отстрелялись и вышли в море. Как всегда, командование для перестраховки и пущей важности на борт посадило замкомдива и кучу флагманских. Практика обычная, но для рядовой автономки штабных оказалось многовато. Кроме ЗКД,^[28] еще флагманские штурман, связист, механик и РЭБ. Отшвартовались, погрузились, покинули терводы и заслушали боевую задачу. По общекорабельной трансляции ЗКД очень важным голосом довёл до всех, что поход не простой, а очень важный, идём как бы в Южную Атлантику и всё такое про долг, ответственность и дисциплину. Ну и что? Южная так Южная. Впервой что ли? В район Бермуд ходили и раньше, правда, сейчас почти перестали, но ничего страшного в этом нет. Только комдив–раз и турбинист засомневались, ведь чем южней, тем температура воды выше. А наши корабельные холодильные машины могут работать в двух режимах. Основной, точнее, тот, которым пользуются чаще, охлаждает забортной водой. Название простое и доходчивое – РВО, режим водяного охлаждения. Просто и действенно. На севере за бортом и летом максимум плюс три. Хватает на всё. Насосы холодильной машины гоняют забортную воду, и все довольны. Прохладно и приятно. Другой режим – пароэжекторный, он же ПЭЖ. Тут посложнее: и пар от турбины, и эжектора, и регуляторы давления, всего достаточно. Забортная вода здесь не основное. Режим посложнее, но и холодит независимо от того, что за бортом. Но оттого что плаваем-то мы последние годы по большей мере в полярных водах, его и используют раз от раза, чаще для проверки работоспособности. Но флагманский механик всех успокоил. Не надо зря напрягаться, все нормально, сильно на юг не пойдём… наверное… ну будет за бортом плюс пять или семь, справимся…

Корабль успешно преодолел все противолодочные рубежи и постепенно уходил все южнее, неторопливо продвигаясь в сторону Бермудских островов. До поры до времени оснований для беспокойства не возникало. Дни текли по повседневному расписанию, вахта сменяла вахту, техника работала без непредвиденных сбоев и поломок. Где-то на тридцатые сутки похода после очередного сеанса связи на пульт ГЭУ^[29] пришёл уже одуревший от вынужденного безделья флагмех, и, усевшись на топчан, заявил:

– Москва внесла коррективы в планы. Пойдём ещё южнее. Думаю, пора переводить холодилки в ПЭЖ. Вызывайте комдива и командира со старшиной турбогруппы в корму.

И дальше все пошло опять же по-будничному. Холодилку 9-го отсека перевели на большое кольцо кондиции, холодилку 8-гоостановили и начали готовить её к работе в пароэжекторном режиме. Не спеша, а вдумчиво и не дёргаясь. Но уже через сутки оказалось, что работать в ПЭЖе холодилка отказывается категорически. Не хочет, и всё. Не держит давление, и вообще, образно говоря, показывает турбинистам язык и жеманится, как гимназистка. Турбогруппа во главе с комдивом и примкнувшим к ним флагманским постепенно начала переселяться в 8-ой отсек, а весь корабль продолжал жить своей жизнью, ещё не представляя, что же его ждёт дальше. Прошло ещё несколько дней. И тут я неожиданно заметил, что проснулся в своей каюте на мокрых простынях, да и сам влажный, как после душа. На корабле стало заметно теплее. Спальный 5-бис отсек и до того не самый прохладный, неожиданно превратился в своего рода предбанник, откуда хотелось куда-нибудь свалить. Заступив на вахту, мы узнали, что за ночь температура забортной воды значительно потеплела, что значило вход корабля в какое-то тёплое течение. Потливость, неожиданно навалившаяся не только на экипаж, но и на группу «К» во главе с командиром и ЗКД озадачила и вызвала у них неуёмное раздражение. На ковёр в центральный пост были незамедлительно вызваны флагманский, механик, комдив, командир турбинной группы, и к нашему изумлению, зачем-то оба управленца.

– Ну что, механические силы, обосрались?!

ЗКД был строг и суров. На его насупленных бровях и грозно топорщившихся усах висели капельки влаги, а со лба и залысины они вообще безостановочно скатывались вниз, орошая лицо и палубу.

– Механик! Что за бл…о! У нас что, холодилки вообще не работают?! Я пока обедал, промок весь до исподнего!!! Докладывайте!!!

Механик, милейший и интеллигентный мужчина, у которого самым страшным ругательством было слово «негодяй» начал негромко и спокойно объяснять, что, мол, ввод в пароэжекторный режим операция сложная, командир группы вообще первый раз это делает, но мы её всё равно запустим, да и предупреждать заранее надо, что идём чуть ли не в тропики… Последнее просто вздыбило ЗКД.

– Кого предупреждать? Вас? Матросов? Может, ещё и американцам сообщим, куда идём? Механик, вы офицер, вы командир электромеханической боевой части, вы ответственны за готовность корабля к выполнению всех! Я повторяю: всех поставленных задач! Даю вам ещё шесть часов! Все ясно?

Механик, с каменным лицом выслушавший монолог ЗКД, кивнул головой.

– Так точно, товарищ капитан 1 ранга! Разрешите вопрос?

ЗКД обтёр лоб ладонью, брезгливо стряхнув пот на палубу.

– Разрешаю!

– Мы долго ещё на юг будем двигаться?

Каперанг, уже стравивший весь негатив и раздражение и превратившийся в более или менее нормального человека, вздохнул.

– С неделю точно… Что, всё так плохо, мех?

И тут подал голос молчавший до этого командир.

– А что хорошего? Турбинист молодой, да и вдобавок прикомандированный, техники ещё позавчера матросами были, а самих матросов отовсюду собирали до последнего дня. Один старшина команды опытный, но его на два отсека физически не хватает… Да и корабль загнанный в дупло… Да вы и сами в курсе…

Каперанг, слушая командира, механически покачивал головой.

– Да, всё так! И сам знаю… Если не запустите холодилку, неделька такая будет… Как в молодости…

Потом повернулся к флагманскому.

– Анатольич! Все силы БЧ-5 в корму! Постарайтесь… пожалуйста…

Прошло два дня. За это время холодильная машина 8-го отсека три раза выходила на рабочий режим, но через пару часов переставала держать давление и валилась. За бортом к этому времени потеплело, как в Сочи в начале сезона. К этому времени самыми прохладными местами на корабле стали ракетные отсеки, где климат поддерживался собственными локальными холодилками, первый торпедный отсек, в котором всегда было традиционно холодно, и десятый, где греть воздух было попросту нечем. Слава богу, холодильные машины провизионок работали без сбоев, и продовольствие портиться не начало. В остальном корабль был уже не предбанником, а сауной в процессе разогрева. Особенно тяжко приходилось на пультах и боевых постах 3-го отсека, где масса приборов и ламп без охлаждения нагревали воздух внутри выгородок чуть ли не до пятидесяти градусов. А при включении вентилятора на пульте ГЭУ из ветразеля начинал дуть влажный горячий воздух, хотя и забирался он из трюма. Вообще третьему отсеку, в котором было сконцентрировано все управление кораблём, приходилось несладко. С ним мог сравниться только 5-бис отсек, в котором готовили пищу и спали. И там и там стояла температура воздуха как в хороший летний день на пляже. ЗКД, наконец окончательно осознавший масштабы бедствия, неожиданно проявил глубочайшую человечность и разрешил нести вахту в трусах, являясь одетыми только на развод. Когда по палубам замелькали голые мужские тела в нежно голубых разовых трусах, корабль ещё больше стал напоминать общественную баню. Начались обмороки, и наш эскулап носился по отсекам, «оживляя» народ всеми доступными ему средствами и рекомендуя всем побольше пить. Вся турбогруппа просто жила в 8-ом отсеке, а флагманский, механик и комдив выбирались оттуда только на вахту. Мы же между вахтами бегали в 9-й отсек, чтобы ополоснуться в трюме забортной водой, которая хоть и немного освежала, но была все же очень тёплой. Матросы между вахтами старались спрятаться от жары в трюмах ракетных отсеков, куда их до этого особо и не пускали, а офицеры и мичмана тоже разбредались по кормовым отсекам, ища место попрохладнее. Лично я по старой памяти три ночи спал на нижней палубе десятого отсека на ватниках, уступая ватник лишь своему сменщику с пульта ГЭУ.

На третий день этого кошмара по корабельной трансляции прошла странная команда.

– Внимание всему личному составу!!! У кого есть пятикопеечная советская монета, срочно прибыть с ней в 8-ой отсек!!! Это очень важно!!! Повторяю!!! У кого есть пятикопеечная советская монета, срочно прибыть с ней в 8-ой отсек!!!

Вещал сам командир, и это подействовало. Хотя страна и развалилась уже несколько лет назад, на удивление одна такая монета отыскалась у какого-то матроса. Он примчался в 8-ой, зажав её в руке, и после чего буквально через пару часов произошло чудо. Жара начала спадать. Медленно, но неуклонно. Из отсечных вентиляторов подул вполне прохладный воздух, а доктор констатировал уменьшение полуобморочных обращений к нему. Холодилка 8-го наконец вышла в рабочий режим и работала так, как и должна была с самого начала.

Корабль остывал около суток. Уже часов через шесть ЗКД приказал экипажу одеться и больше не рассекать по кораблю в трусах с торчащими из заднего кармана сигаретами. Замполит переселился из торпедного отсека в свою каюту и у него, впрочем, как и у всего экипажа проснулся зверский аппетит, на несколько дней задавленный нашими «военно-морскими тропиками». Мало-помалу жизнь вошла в привычную колею, и уже через неделю об этих днях вспоминали только в курилке и только со смехом. Я тоже смеялся, но только не над этим. После первых двух своих походов я уяснил, что трёхмесячное заточение в прочном корпусе очень негативно влияет на мой внешний вид. Живот вырастал просто неприлично огромный. Поэтому уже в более зрелом возрасте я старался придерживаться если не жёсткой диеты, то хотя бы какого-нибудь разумного ограничения количества поедаемой пищи, и ежедневно занимался минут по тридцать-сорок спортом. А поэтому вёл строгий учёт веса, каждые три дня взвешиваясь у доктора в изоляторе и ведя график колебания своих килограммов на стенке в каюте. Так вот, за эти несколько «тропических» дней, во время которых я, естественно, спортом не занимался, да и на пищу практически не налегал, у меня «вылилось» из организма 5,5 килограммов веса вместе с потом, мочой и нервами. А вообще, всё закончилось по-флотски бодро и без замечаний. По приказу ЗКД ситуация с холодильной машиной 8-го отсека с самого начала не нашла отражения в вахтенных журналах, и по всем отчётным документам холодилка завелась как по инструкции «от ключа».

Только потом, наверное, недели через две после того, как мы вернулись из похода, на одном из построений на пирсе старшина команды турбинистов, старший мичман, ходивший в море ещё тогда, когда я писался в штаны, подошёл к нам и протянул руку. На огромной ладони лежал простой медный советский пятак с аккуратно пробитой посередине микроскопической дырочкой.

– Вот… дроссель самопальный пятикопеечный… бля… А сказали бы заранее, что в тёплые края идём, может, и не было бы этого геморроя… Холодилка-то вся убитая была. Я перед автономкой всех предупреждал, что в ПЭЖе не заработает, полностью перебирать надо… А мне всё лапшу на уши вешали, не идём на юг, не идём… Эх…

И, шлёпнув почему-то мне на ладонь этот пятак, старшина повернулся и встал в строй…

Я сохранил этот пятак до сих пор. Он лежит у меня в одной из коробок, где я храню небольшие никому не нужные мелочи и безделушки, у каждой из которых есть своя, абсолютно неповторимая история. А вот что бы было, если бы на корабле так и не нашёлся этот медный осколок исчезнувшей державы? Да всё равно выкрутились бы…

Павел Ефремов     Сын трудового народа…

Много странного и удивительного для любого сухопутного офицера таится в самом укладе службы на подводной лодке. Есть от чего прийти в лёгкий шок и недоумение. Отпуска по три месяца, отсутствие офицерских должностей ниже капитан-лейтенанта, какие-то обязательные санатории после боевых служб, да и офицеров с «прапорщиками», раза в два больше чем срочной службы, да мало ли ещё чудачеств… Но служба подводника уникальна ещё тем, что ты запросто можешь оказаться в прокопчёной курилке вместе с носителем больших погон, а пуще того, и в тесненькой сауне голышом спине к спине с адмиралом, чем и отличается от любого сухопутного гарнизона, где офицер видит генерала только на построении, если сам не служит в штабе. Как военнослужащий, имевший удовольствие поносить сапоги почти полтора года, помню, какой испуганный ажиотаж вызывал среди личного состава, начиная от полковников, заканчивая рядовыми, даже слух о появлении «красных лампасов» в радиусе ближайших пяти километров. Напротив, в базе подводников можно, элементарно перекуривая на корне пирса, оказаться спина к спине с носителем «паука»^[30] и даже дать ему прикурить и перекинуться парой слов. И если сухопутчик может судить о своём генерале по большей части из речей на торжественных построениях и приказов по соединению, то у подводника бывают и другие, порой совершенно неожиданные обстоятельства узнать своих адмиралов поближе…

Той весной экипаж вводили в линию, и напряжёнка была полной и абсолютной. После почти трёх лет заводского ремонта и базовой жизни личный состав с большим трудом и скрипом снова въезжал в корабельную жизнь. Проверки шли одна за другой, штаб насиловал ГКП,^[31] флагманские мордовали свои боевые части, а на вечерних докладах командир раздавал всем подряд и кому попало за всё произошедшее за день. Само собой, границы рабочего дня расширились до бесконечности, и офицеры и мичмана попадали домой не раньше окончания программы «Время». Незаметно наступил май, а с ним и пора эвакуации семейств военнослужащих на Большую Землю. Время было ещё советское, на сахар ещё не успели ввести талоны, и билет на самолёт до Москвы ещё стоил 37 рублей, и проблемы с ними ещё не было. Где-то в середине мая жена, устав ждать, пока я смогу вырваться с корабля, чтобы купить ей билеты, уложила сына в коляску и мужественно отправилась в кассу. К её удивлению, билеты на самолёт до Симферополя она взяла без проблем, а потому в один из моих нечастых визитов домой поставила условие. Раз она брала билеты сама, то я, невзирая на полный служебный коллапс, просто обязан проводить её с сыном до аэропорта, чего бы мне это ни стоило. Я вынужден был согласиться, хотя в душе не был до конца уверен, что наш командир, всей душой стремившийся в море, сочтёт это уважительной причиной, чтобы отпустить лейтенанта с корабля в такое ответственное время. Но в тот день командир, приказавший отпускать кого бы то ни было с корабля только со своего личного разрешения, оказался в благодушном настроении и дал добро на проводы, только предварительно слегка измочалив меня по поводу порядка в отсеке и неподбритого затылка.

Рейс был вечерний. Я с семейством без особых проблем добрался до Колы автобусом, а оттуда до аэропорта Мурмаши на такси. Памятуя прошлогодний отъезд семьи, я решил, что обязательно дождусь момента, когда самолёт с женой и сыном оторвётся от земли, и только тогда поеду обратно в Гаджиево. Дело в том, что в прошлый раз я, боясь опоздать на автобус, уехал сразу после того, как они прошли регистрацию, и только позвонив в Севастополь через день, узнал, что жена с сыном на руках просидела всю ночь в комнате матери и ребёнка, оттого что рейс задержали до утра. В этот раз все прошло гладко, самолёт взлетел чётко по расписанию, и, увидев в воздухе его огни, я взглянул на часы и понял, что на последний автобус на Гаджиево, который возможно было перехватить в Мурмашах, я безнадёжно опоздал. Торопится было уже некуда, и я побрёл на выход аэровокзала, чтобы сесть на автобус, и потом в Мурмашах перед мостом ловить попутку до родной базы. В дверях аэропорта я лоб в лоб столкнулся с контр-адмиралом Кольцовым, заместителем командующего нашей флотилии.

Адмирал Кольцов был фигурой яркой и неординарной. Невысокий и коренастый, с рокочущим голосом и простонародными повадками, он, тем не менее, прошёл огромную школу, начав лейтенантом на «Азах»,^[32] и закончив адмиралом на БДРах.^[33] Количество его боевых служб исчислялось несколькими десятками, а простых выходов в море неисчислимое множество. Даже своего контр-адмирала, «Кольцо», как его называли во флотилии, получил без обязательной Академии ГШ, что было большой редкостью и говорило само за себя. Был он человеком, что называется, «от сохи», и потребности подводников понимал просто и незамысловато, как-то раз на построении флотилии прямолинейно заявив, что если в базе нет театров и парков отдыха, то всегда в магазинах должна быть водка, и хотя бы один выходной в неделю. Причём сделал он это в самый разгар антиалкогольной истерии Горбачёва, не побоявшись никаких политорганов и последствий.

А сейчас «Кольцо», которому я молодцевато отдал честь, самолично заволакивал чемодан супруги сквозь двери, поглядывая на свою статную и высокую половину снизу вверх, и что-то объяснял ей шёпотом, больше напоминавшим приглушенное рычанье медведя. Естественно, на меня адмирал не обратил никакого внимания, чему я несказанно обрадовался, ещё с солдатских времён испытывая определённую робость к обладателям высоких званий.

Доехав до Мурмашей, я заглянул в магазинчик на площади, где прикупил на будущее парочку готовых ужинов в фольге, каждый из которых состоял из пары котлет и порции гречки, а попутно приобрёл у таксиста две бутылки водки, по причине «сухого» закона напрочь отсутствующей на прилавках. Полярный день ещё не вступил в свои права, и когда я занял позицию голосующего на остановке перед мостом, уже стемнело. Время было ещё советское, брать деньги с попутчика на Севере ещё не научились, и поэтому проблем с проезжающими машинами никогда не было. Но мне в этот день как-то не везло. Кто бы ни тормозил, все направлялись куда угодно, только не в сторону родной базы. А на улице холодало. Через минут сорок я уже приплясывал на остановке, кутаясь насколько возможно в плащ и матерясь на себя за то, что не надел шинель. А машин на дороге становилось все меньше и меньше. И вот, когда я уже начал сомневаться, что смогу сегодня добраться до дома, и начал прикидывать, где же перекантоваться ночью, на дороге показались одинокие огни. Я, уже мало надеясь на успех, поднял руку, и машина, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении военным уазиком, неожиданно тормознула. Прикрывая глаза руками от света фар, я подошёл поближе.

– Куда едешь, лейтенант бл…?

Из-за слепящего света фар, да и неосвещённого салона уазика, ни говорившего, ни водителя видно не было, но этот низкий хрипловато-рычащий голос показался мне знакомым.

– В Гаджиево.

– Сокамерник значит… бл… Запрыгивай, лейтенант, поехали домой…

Голос однозначно был очень знаком, но то ли от озноба, то ли ещё от чего, память никак не могла сфокусироваться. В машине, по флотской традиции, утеплённой синими казёнными одеялами, было тепло и уютно. Бросив пакет на сиденье, я начал было устраиваться поудобнее, но когда машина тронулась, мигнув фарами, на фоне освещённого ветрового стекла нарисовался профиль, по которому я моментально опознал, чей же это голос. Это был контр-адмирал Кольцов, которого совсем недавно я встретил в аэропорту. Как-то само собой, автоматически пропало ощущение радости от пойманной машины, и где-то глубоко внутри начало рождаться неловкое ощущение незваного бедного родственника в гостях у барина.

– Где служишь, лейтенант бл…?

– В экипаже Васильченко, товарищ адмирал!

– Хороший командир, бл… У меня когда-то помощником был. Гм… а я ведь завтра вас проверяю, бл… Откуда едешь?

У меня появилось очень сильное предчувствие, что сейчас мне обязательно за что-то достанется, а завтра достанется ещё и командиру, причём за весь офицерский состав и корабль, а причиной буду один я. Постаравшись придать голосу некий симбиоз жалостливого, но все же строевого доклада младшего очень-очень старшему я подрагивающим голосом ответил:

– Из аэропорта. Семью провожал, товарищ адмирал. Сын ещё маленький…

Договорить придуманную балладу о заботливом отце и любящем муже я не успел.

– И я оттуда! Моя мадам отдыхать собралась бл… как всегда без меня бл… А ты какого хрена в аэропорту не подошёл, а сюда попёрся? Померзнуть захотелось, лейтенант бл…?

Слава богу, в темноте сидящий на переднем сиденье рядом с водителем «Кольцо» не видел моего лица. Думаю, что простым изгнанием из машины я бы не отделался. Да и как можно было объяснить самому простому контр-адмиралу, почему к нему не подошёл в аэропорту напрашиваться в попутчики такой красавец лейтенант, как я? Словно отвечая на мои мысли, «Кольцо», хохотнул и прохрипел своим неповторимым голосом:

– Что молчишь бл..? Так и скажи, что забздел! Какой застенчивый литёха пошёл… Ладно, я тут немного задавлю на массу, а не то завтра злой и непредсказуемый буду бл… Лейтенант, можешь курить, но аккуратно и нежно, чтобы пепла в салоне не было бл… Усёк!?

Насчет того, чтобы курить, мне сразу понравилось, но ещё больше мне понравилось, что адмирал решил поспать, а значит, и я перестану потеть от напряжения и сидеть как на раскалённой сковородке.

Адмирал нагнул голову и мгновенно уснул, продемонстрировав высокий профессионализм, отработанный годами бесконечных тревог и боевых готовностей всех уровней. Я же, мирно подымив сигаретой, тоже как-то незаметно задремал, уронив голову на плечо и не реагируя на подпрыгивания брыкливого уазика.

Проснулся я от холода. Машина стояла на обочине с открытым капотом, и в салоне никого не было. Замёрз я капитально. Северная весна штука очень капризная, и дневное томление молодого солнца вечером сменяется пронизывающим холодным ветром с моря, заставляющим стучать зубы в ритме танцев эпохи диско с частотой 120 ударов в минуту. А если принять во внимание оставленные нараспашку двери на передних сиденьях, то думаю, и объяснять не надо, как мне было хреново. Распрямляя онемевшие и закоченевшие конечности, я практически вывалился из машины, продолжая стучать зубами. Было темно, и, судя по огням на другой стороне залива, мы стояли где-то ещё довольно далеко даже от Полярного, но уже миновав поворот у птицефабрики. Дорога была пуста, и даже на дальних сопках не было видно отблеска фар едущих автомобилей.

– Проснулся, офицер бл…?

Возле открытого капота, под который по пояс был засунут водитель, стоял Кольцов. Он курил, и огонёк от сигареты периодически освещал его лицо, словно вырубленное из тяжёлого дремучего гранита.

– Ну, как там, Ястребов? Скоро полетим, бл…?

Фигура матроса показалась из-под капота.

– Минут тридцать, тащ адмирал, главное, чтоб фонарик не сдох…

– М-да… Целый заместитель командующего самой мощной в мире флотилии ядерных стратегов торчит посреди сопок с поломанным «козлом» бл… и зависит от какого-то фонарика… Работай, Ястребов, бл…! Фонарик должен гореть!!!

Адмирал выплюнул сигарету и сразу прикурил новую.

– Что, лейтенант, холодно бл…? Ты сам кто?

– Кооомааандир 10 оттттсека товввварищ аддддмирал!

Меня просто колошматило от холода, и я ничего не мог сделать с неподвластными мне зубами, своим перестуком коверкающие и без того мою невнятную речь.

– Холодно? Ты, механическая поросль, на мостике не стоял часов по шесть… бл… Хотя там хоть чай горячий приносят… Сейчас бы согреться бл…

Насчёт согреться я был с ним совершенно согласен, и как-то автоматически подхватив его мысль, ответил :

– Такккк точчно, товвварищ адддмирал… Тутутулупчик бббы не помммешал…

Кольцов повернулся ко мне лицом, которое я, слава богу, едва различал в темноте.

– Лейтенант! Ты эмбрион бл… зародыш офицера! Только проститутки и политработники греются посреди тундры тряпками, да и то ни тех, ни других тут нет бл… Шила бы стакан бл…!

И в этот момент я вдруг сообразил, что на заднем сиденье «уаза», в пакете лежат целых две бутылки водки, да ещё и с закуской.

– Товарищ адмирал… а у меня есть… правда не шило… водка…

Силуэт адмирала вроде как бы даже подрос после этих слов.

– Товарищ офицер, в кабину бл…! Ястребов, стакан есть бл… ?

Матрос снова вынырнул из–под капота.

– В бардачке, тащ адмирал…

– Работай, боец, мы тут с лейтенантом пока побеседуем бл… о службе…

Адмирал забрал стакан и залез ко мне на заднее сиденье. Непослушными пальцами я открутил горлышко «Столичной» и наполнил стакан. Кольцов молча принял его, и также молча, опрокинув в рот, протянул обратно. Я положил его на сиденье и подал адмиралу упаковку с полуфабрикатом.

– Закусите, товарищ адмирал… там котлета…

Адмирал отогнул фольгу.

– А ты запасливый бл… Как зовут?

– Лейтттенант Белллов.

– А имя у тебя есть, лейтенант бл…?

– Пппаша… Павввел, товарищ адддмирал…

Кольцов смачно откусил холодный продукт кольской кулинарии.

– А меня Володя… Хотя лучше называй Владимиром Ивановичем бл… Ты пей, а то всю эмаль с зубов поотбиваешь бл… барабанщик бл…

Я маханул стакан, и от ощущения водки, просто вонзившейся в перекуренное горло, сначала дыхание перехватило, а потом как-то сразу зубы перестали выстукивать танцевальные па.

– На, заешь отраву бл…

Кольцов протянул мне закуску.

– Ну, Пашок бл… интересный у нас дуэт тут образовался… Зам командующего и новорождённый литёха посреди тундры водку хлещут… из одного стакана… Романтика бл… Согрелся хоть, юноша?

Я кивнул и снова налил…

Через полчаса водитель и правда починил злополучный «УАЗ», но адмирал приказал прогревать машину, пока мы не закончим. К этому времени я обнародовал и вторую бутылку, которую мы добивали уже под пофыркивание двигателя. Закуска была уничтожена подчистую, и даже холодную гречку мы с Кольцовым, как заправские узбеки, отправляли в рот пальцами, словно плов. Адмирал в обиходе оказался абсолютно простым и незамысловатым человеком, больше напоминавшим шахтёра или докера предпенсионного возраста, немного усталого от жизни и тяжёлой многолетней работы. Мы говорили много и о многом, и разговор наш шёл на равных до такой степени, до какой может себе позволить молодой подвыпивший лейтенант и целый контр-адмирал, пусть даже при таком оригинальном стечении обстоятельств. Кольцов же ничем не демонстрировал ту огромную пропасть, которая лежала между нами, лишь когда разговор касался чего-то хорошо знакомого ему, становился чёток, конкретен и подробен, но никак не многословен. Вообще речь его была даже немного грубовата, с матерком, органично вплетающимся в разговор и совершенно не оскорбляющим слух.

Потом мы ехали через все наши КПП, на которых документы у нас, естественно, не проверяли, только завидев адмиральские погоны пассажира. Я был уже основательно пьяненький, и потихоньку засыпал на заднем сиденье, чего нельзя было сказать об адмирале, который выглядел трезво и бодро, и продолжал рассказывать мне о чем-то, хотя я уже и не улавливал смысл его слов. Перед нашим гаджиевским КПП Кольцов тормознул машину и повернулся ко мне.

– Так, Паша, ты, где живёшь бл…?

Я с трудом разлепил слипающиеся глаза.

– 62–й дом…

– Этаж какой бл…?

– Первый товарищ… Владимир Иванович…46-я квартира…

Адмирал хмыкнул.

– Тогда сам дойдёшь… бл… Так. Слушай мою команду. Сейчас я тебя до дома доставлю. Дома сразу спать. Не куролесить бл… Утром на корабль приказываю не прибывать. Командиру твоему позвоню сам. Увижу завтра утром на проверке – накажу бл… по всей строгости военного времени… Вопросы есть, лейтенант бл…?

У меня уже не было сил говорить, и я только отрицательно покачал головой.

– Тогда поехали бл…

И «уазик» направился к КПП.

Адмирал высадил меня у моего подъезда и не уезжал, пока я не зажёг свет на кухне. Я даже пытался попить чая, но осознав, что могу уснуть прямо на кухне, бросил это дело, и, завалившись на диван, уже через минуту храпел без задних ног.

Утром, проснувшись, я уже чуть по-другому, трезво оценил происшедшее, и идя на построение экипажа в обед, пытался представить, какая кара меня там ждёт. Адмирал-то он, конечно, адмирал, но есть командир, есть механик, да и по большому счету это был не повод, чтобы не явиться на проверку корабля флотилией. Но к моему искреннему удивлению механик не обмолвился ни словом, старпом загадочно улыбался, а командир, подозвав меня после роспуска строя, лишь поинтересовался, где я вчера пересёкся с заместителем командующего. Я ответил, что в аэропорту, и командир, удовлетворившись ответом, отпустил меня, без всяких дисциплинарно-организационных выводов. Потом я узнал причину улыбочек старпома. На этой проверке мой отсек впервые получил отличную оценку, причём в отсутствии командира отсека и даже без элементарного осмотра. Историю о своей ночной эпопее я сильно не афишировал, рассказав только паре самых близких друзей, и в дальнейшем никогда близко не пересекался с Кольцовым, которого через года полтора перевели куда-то в Североморск, на береговую должность.

Потом, когда я стал старше и возрастом и званием, мне не раз приходилось общаться с хозяевами адмиральских погон. Но только тогда, лейтенантом, я ни разу не почувствовал себя плебеем в разговоре с настоящим корабельным адмиралом, прошедшим тысячи и тысячи подводных миль и не погнушавшимся общением с перепуганным его погонами лейтенантом. Те, более молодые и нахрапистые, какие стали появляться позже, были уже совсем другие. И голосующих на дорогах не подбирали…

Павел Ефремов     Сдержать слово

Четвёртый курс, я, как и положено разжалованному старшине роты, начал не очень радостно. Начальник факультета, сильно раздосадованный тем, что так и не смог выпереть меня из стен родного училища, почесал свою скандинавскую бородку и принял воистину соломоново решение. Дабы не искушать судьбу и не получать в дальнейшем лишние седые волосы в той же бороде, учредил список курсантов факультета, которых категорически запрещалось отпускать в увольнение. Под любым предлогом. Я занимал в этом списке почётное третье место. Бронзовая медаль. Таких орлов по факультету набралось человек двадцать пять. Нас выделили в отдельный список, который повесили, словно образ в старорусской избе, в красный угол рубки дежурного по факультету. Самого же дежурного обязали в дни увольнений каждые 2 часа строить этот отдельный контингент перед рубкой. Затем пересчитывать по головам с обязательным голосовым сигналом от проверяемого, и строгим визуально-осязательным осмотром на предмет винных паров. Особой радости как нам, так и дежурным это нововведение не доставило. Мало того, что в назначенное время, хоть тресни, нам независимо от того, спишь ли ты, или, к примеру, гарцуешь на танцульках в учебном корпусе, надо было нестись сломя голову к рубке дежурного, так ещё и утром воскресного дня, когда всем нормальным кадетам сладко спалось, ты все равно натягивал форменку и брюки, и, рыча проклятья, плёлся к дежурному на очередное опознание. Дежурным, в большинстве своём, тоже это дело было в явную тягость. Были, конечно, и ретивые служаки, трубившие факультету большой сбор по поводу и без повода, но подавляющее количество офицеров относилось к функциям надзирателей без особого восторга. Но в город всё равно уйти было невозможно…

Через три недели я устал. Жизнь на берегу, как в автономке, не особо радостна. За забором мягкий и тёплый крымский сентябрь. Море ласковое, шёлковое. Девчонки ещё в коротеньких юбчонках. А какие девчонки в Севастополе… А юбчонки-то… кончаются там, где начинаются ноги… А ты молодой, красивый и жадный до жизни сидишь за забором, и смотришь на эти радости неземные издалека, и только облизываешься и утираешься… А уж когда твои однокурсники каждый день вечером отправляются в город, а ты, изгой, провожаешь их голодными глазами, так вообще выть на луну хочется. Короче, дождался я вечера очередной субботы и направился прямиком к дежурному по факультету. На моё счастье, в тот вечер заступил дежурить бывший командир нашей роты, переживший с нами первый и второй курс, капитан 2 ранга Шаламов Михаил Иванович. Мужчина огромной доброты, спрятанной за строгим видом и строевой подтянутостью. Шаламов в своё время командовал ротой почётного караула Черноморского флота, и с тех пор никогда и нигде ни перед кем не гнул спину.

Дождавшись, когда последние увольняемые погрузятся на паром, я подловил момент, когда рядом с Шаламовым никого не было, и, изобразив строевую лихость, которую он обожал, очень по уставному обратился:

– Товарищ капитан 2 ранга! Прошу разрешения обратиться, курсант Белов!

Шаламов, в своё время сделавший меня и старшиной класса, и старшиной роты, доверявший мне, и знавший, что пострадал я невинно, улыбнулся.

– А… Белов! Ну, как Паша, жизнь-то?

– Да никак, товарищ командир. Гнию на корню в родной казарме. Сход на берег запрещён до особого указания. То есть надолго.

Михаил Иванович потрогал мочку ушей. Поправил фуражку.

– Видал-видал твою фамилию на «Доске почёта»… Что-то начфак тебя очень «полюбил»…

– Да, товарищ командир, есть такое дело, у нас с ним взаимно. Вот и сижу в системе безвылазно.

Шаламов снова поправил фуражку. Одёрнул и без того безукоризненно сидящий на нем китель.

– Что Паша, придатки чешутся? Я правильно понял твой намёк?

Я опустил глаза и, стараясь придать жалостливые интонации и не скрывая выползающую нетерпеливую дрожь офонаревшего в клетке самца бабуина, пробурчал:

– А вы что думали, товарищ командир?

Шалимов хмыкнул, и вдруг совершенно неожиданно для меня громко и звонко рассмеялся.

– А вот то-то и подумал, гардемарин Белов, что решил ты воспользоваться, моим хорошим к тебе отношением, чтобы склонить меня, старого капитана 2 ранга, на злостное нарушение. А коротко, отпустить тебя, факультетского хулигана и алкоголика, в санкционированный мной самоход. Причём под свою старческую ответственность. Да?

Мне почему-то тоже стало легко и смешно. Я попытался было скрыть улыбку, но из этого мало что получилось.

– Так точно! Вы-то сами знаете, как дело было…

Голос Шалимова снова обрёл строевую строгость.

– Не канючить! Знаю и знаю! Так, Белов, я тебя отпускаю под твоё честное слово: в 24.00. ты мне лично докладываешь о своём прибытии. Не доложишь, опоздаешь, я тебя зря подставлять не буду, доложу что отпустил, но ты меня обманул, Не приедешь – я тебя больше знать не желаю. Помни! Не важно, каким ты встал в строй, главное чтобы ты в него встал сам и вовремя! Ключ на старт!!! На пирс бегом!!! Марш!!!

Я к перешвартовке из училища в город был уже готов, и слова благодарности прокричал в ответ, уже несясь, как пуля из ружья, к пирсу, к которому приближался рейсовый катер.

В город, как таковой, а точнее, в его центр мне было не надо. Я направлялся на Корабельную сторону, на улицу Макарова, к своей давней пассии с чудесным именем Капитолина, которую в минуты нежности называл Капелькой, а в минуты раздражения Капустой. Капелька была миниатюрной девчушкой с очень даже ладненькой фигуркой, упругой грудью, которой не требовался бюстгальтер, и полным отсутствием каких-либо комплексов. С начала семестра она, как поезд дальнего следования, точно по расписанию прибывала в 21.00, в училище на катере, шла к одной нам известной дырке в заборе возле водолазного полигона, просачивалась в неё и, попадая в мои объятья, деловито интересовалась: « Где я сегодня снова трусики снимать буду? Только не на траве, у меня платье белое». После чего совала мне в руки традиционный пакет с котлетами и домашними пирожками. Ко всем своим достоинствам Капелька обладала своей собственной квартирой, где и жила в свои 23 года совершенно независимо от родителей, милостиво принимая от них финансовую помощь и пуская к себе только по своему личному приглашению, да и то только по праздникам. И хотя я имел свой ключ от этого райского приюта, с самого начала учебного года, воспользоваться им так и не сумел по вышеописанным «служебным» обстоятельствам.

Высадившись на пирсе портпункта Троицкая, я первым делом метнулся к телефон-автомату, бросил в него двухкопеечную монетку, и, набрав Капелькин телефон, скомандовал: «Ко мне не собирайся! Пирожки не печь, котлеты не жарить! Платье надевай какое хочешь, всё равно сразу сниму! Через полчаса буду!». И пустился напрямик через косогоры.

Капелька оказалась на высоте. И пирожки успела, и с котлетками не промахнулась, и встретила меня по первому щелчку ключа совсем без платья, да и без всего прочего. Я еле успел захлопнуть дверь правой ногой, после чего в мгновенья лишился всей одежды, и понеслись котлетки и пирожки, вперемежку с поцелуями, объятьями, стонами и смехом… Отдаваясь плотской радости, мы хаотично перемещались по квартире, но я, воодушевлённый наставлениями Михал Иваныча, из всей одежды на себе оставил только один предмет – часы «Командирские», на которые поглядывал в минуты перерывов, чётко держа контроль над оставшимся временем. И надо же было мне, проявив слабость, снять их, когда Капелька томно потягиваясь, заявила

– Пашулька, у меня от твоего будильника, между ног и на попке царапин, как будто меня розгами секли…

И я их снял. После чего ещё на пару часов потерял способность что-либо соображать по причине постоянно возрастающей физической перегрузки организма. И когда, наконец, я выпустил из губ перенапряжённый сосок Капелькиной груди, и переводя дыхание, взглянул на настенные часы, то мир для меня на мгновенье померк. На часах было 23.10. Даже бегом я не успел бы на мой последний катер, в 23.30. Я опоздал.

Одевался я как матрос-первогодка. Очень быстро. Меньше 45 секунд, это точно. Капелька была девочкой сообразительной, и пока я, вдевшись в брюки, натягивал фланку, она ловко зашнуровала ботинки, и, застёгивая клапана военно-морских брюк приговаривала: «Зато не потеряешь, не потеряешь…».

Бежал я как мог. Даже быстрее. Через минут пять, меня подхватил арсенальный грузовик с бравым мореманом за рулём. Узнав, в чем дело, моряк проявил несвойственную для простого матроса солидарность с будущим офицером и газанул, как мог. На пирс мы влетели, когда катер был уже метрах в десяти от пристани. Водила, высадил меня, сплюнул, пробурчал « Не судьба…» и укатил по своему маршруту.

Кроме меня, на пирсе сиротливо и понуро курили двое первокурсников. Им тоже светила судьба оказаться в списке дежурного по училищу как злостным нарушителям, опоздавшим из увольнения.

– Товарищ главный корабельный старшина, а вы не знаете, во сколько следующий катер?

Я, лихорадочно перебирая в голове возможные варианты перелёта через залив, буркнул:

– 24.00. Опоздаете…

Первокурсники тяжело вздохнули.

– Товарищ, главный корабельный старшина, а нам здорово достанется, нас не….

И в этот момент, я вдруг вспомнил легендарные истории о героях былых времён, форсировавших залив, вплавь, когда в послевоенное время за опоздание из увольнения, отчисляли сразу и без разговоров. Я вдруг понял, что ничуть их не хуже. Огляделся. Брёвен на берегу валялось предостаточно. Вынул из пакета со снедью, сунутого мне в руки предусмотрительной Капелькой, провиант, и кинул первокурсникам:

– Подкрепитесь ребята.

И начал раздеваться. Брюки, фланка, тельник, носки и ботинки перекочевали в пакет. Фуражку я оставил на голове, затянув под подбородком ремешком. Спустился к воде. Первокурсники с оторопью наблюдали за моими манипуляциями. Привязал пакет к бревну.

– Ну, что, бойцы, 1-й факультет не сдаётся!

Оттолкнулся от берега, и улёгшись на бревно поплыл.

Сентябрьская ночная вода оказалась нежной и тёплой. Она приняла меня, как родного, обняла, и казалось, подталкивала и убыстряла моё импровизированное плавсредство. И ещё было чертовски красиво. Сияющие огни города, лунная дорожка… Я даже как-то подзабыл, зачем я оказался посреди севастопольской бухты. Где-то посредине пути мне пришлось немного притормозить. На выход из бухты на всех парах мчался большой морской буксир, и мне как более мелкой плавающей единице, пришлось уступить ему фарватер, согласно, всех правил МППСС.^[34] Жалко, что на моем бревне не было никаких сигнальных средств, а то бы я обязательно отсемафорил буксиру слова приветствия. Я видел паром, приближающийся к нашему пирсу, и понимал, что когда он подойдёт, мне останется ровно 10 минут до 24.00. Я спешил, насколько мог.

Моё бревно уткнулось в камни где-то метрах в пятидесяти от пирса. Пирс был уже пуст. Увольнение закончилось, и кадеты, вернувшиеся из города, разбрелись по казармам. Даже дежурные по факультетам не ждали своих опоздавших, и только горящие у корня пирса лампы одиноко покачивало на ветру. Я вылез из воды, и отвязав пакет начал пробираться по камням к асфальту. Часы доставать было долго, да я и так понимал, что опоздал, не смотря на свой «героический переход». И вдруг, вдалеке, в полумраке деревьев, я заметил удаляющуюся долговязую и высокую фигуру.

– Товарищ капитан 2 ранга!!! Михаил Иванович!!! Это я, Белов!!!!

Фигура остановилась.

– Товарищ командир! Я на катер припозднился!

Фигура повернулась, и вдруг нескладно, по стариковски, широко раскидывая руки, побежала ко мне.

– Белов, ты…ты… Я тебя… Дурак!!! Идиот водоплавающий!!!

Шаламов, продолжая размахивать руками, подбежал ко мне, и с ходу, залепил мне по лицу увесистую и звонку пощёчину.

– Кретин!!! Ты что, ничего лучше придумать не мог!!! Искупаться на ночь, глядя, захотелось? А если бы ты утонул? А? Если бы ты….

Шаламов продолжал честить меня по полной программе, а я вдруг представил себе, как мы выглядим со стороны. На берегу, в непроглядной темени летней крымской ночи, на единственном ярко освещённом пятачке, около пристани стояли двое. Высокий, статный и седоволосый капитан 2 ранга, в полной форме одежды, при портупее и повязке отчаянно жестикулировал, и напротив него мокрый понурившийся курсант в одних только плавках, но с фуражкой пристёгнутой к голове и большим пакетом в руках, на котором прелестная таитянка тоже куда-то плыла… Картина, представленная мной в голове, была до того смешна, что я непроизвольно улыбнулся.

– Смеёшься!?

Шаламов, вдруг резко прекратил свои словесные излияния.

– Смеёшься?

И неожиданно для меня широко заулыбался.

– Хм! Придурок ты придурок, Белов… Ну, что тебя понесло вплавь-то? Не стал бы я докладывать сразу, минутой раньше, минутой позже… Я же знал, что ты не опоздаешь. Если бы не знал, не отпустил бы…Ой, придурок…Кстати?

Шаламов поднял руку и посмотрел на часы.

– Московское время 24.00. Ты ведь и не опоздал. Ладно, облачайся и пошли в казарму….

Я оделся. Мы молча пошли по направлению к казармам. И только когда мы были уже у подъезда, мой бывший командир положил мне руку на плечо, и уже совсем другим голосом, похожим на голос старого, умудрённого опытом доброго деда сказал, подталкивая меня к ступенькам:

– Иди отбивайся, старшина… Мне ведь, Белов, тоже когда-то пришлось вот так же через залив плыть, правда, через другой, чтобы за меня другие не пострадали… Но больше так никогда не делай… Очень прошу!

И, одёрнув мундир, чётким военным шагом пошёл в дежурку.

Куда ушли они, эти офицеры, дети послевоенных лет, более всего ценившие в людях, не способность затоптать в грязь любого своими погонами, а честность, ответственность и преданность? Где они, эти капитаны 2 ранга, за которыми было не страшно пойти хоть на край света, и рисковать своей жизнью, за одну только похвалу от них? Неужели достойные люди могут рождаться только в самые тяжёлые годы? Как бы там ни было, но я горд тем, что хотя бы в этой безрассудной глупости был пусть на микрон, но, похож на них, постепенно уходящих от нас в вечность.

И всё же, до чего красива ночью Севастопольская бухта…

Павел Ефремов     Братство по оружию

Дураку известно, что один переезд равен двум пожарам. Это только на первый взгляд и в первый раз нам всем кажется, ну, сколько там в этой квартире вещей? Так, тряпки в сумку, и пошёл. Дилетантское мнение. А на самом-то деле…

Вернувшись из своего последнего флотского отпуска, я, как и положено воспитанному и дисциплинированному офицеру, сразу же прошёлся по друзьям, вечером проставился в связи с окончанием отпуска, узнал в процессе все новости, и на утро выглаженный и выбритый прибыл в экипаж.

«Каменный крейсер» был полупуст. Мой экипаж числился ушедшим в отпуск уже дней десять, но добрая треть экипажа до сих пор ошивалась в базе. Командиру временно доверили рулить штабом дивизии, чему он и предавался с видимым удовольствием. Десятка полтора офицеров и мичманов из-за всё увеличивающегося дефицита кадров были раскомандированны по разным кораблям. В казарме слонялись по углам не растасканные по другим экипажам матросы, да угрюмый и обиженный жизнью помощник командира верстал недоделанные документы, из-за которых пока ещё и не уехал в отпуск. Доложившись командиру, уютно расположившемуся в кабинете начальника штаба дивизии, яузнал, что из всех увольняемых в запас офицеров экипажа я прибыл первым и в срок, и что меня по этой причине лишать в финансовом отношении ничего не будут, а вот остальных засранцев командир лишит напоследок всех возможных выплат, не поможет с получение денег, задержит документы и так далее. Командира, видимо, пёрло от своих нынешних, пусть временных, но крутых обязанностей. Впоследствии выяснилось, что никого и ничего не лишили, за исключением штурмана Харика, внаглую приехавшего суток на десять позднее всех. Во время беседы командир, периодически забывавший, что я уже гражданский человек, как по существу, так и согласно приказа, порывался припахать меня то в море, то дежурным по части, но под конец всё же свыкся с печальной мыслью, что это невозможно, и, вздохнув, предоставил полную свободу действий с условием никуда не залететь. Условие это мы, кстати, выполнили, и как говорится, знамя полка напоследок не замарали.

А со следующего дня я начал собрать и готовить вещи к переезду. Кто это пережил, тот подтвердит, что Великое переселение народов и переезд простой семьи в другой город практически идентичные по масштабам мероприятия. Мы с женой заранее договорились, что из мебели пойдёт в продажу, что из вещей она выбросит, что паковать и везти. Но одно – обговаривать это где-то за пару тысяч километров, лёжа на пляже в Форосе, и совсем другое – оказаться перед реальным решением этой проблемы, причём, одному, в переполненной вещами квартире.

Во-первых, обнаружилось, что, уезжая с севера позже меня, моя дражайшая половина совсем забыла об обещании перебрать хотя бы свои и сына вещи, и оставила всё так, как будто мы и уезжать-то никуда не собирались. Ею же проявленная инициатива по сбору тары для вещей тоже осталась нереализованной по природной женской забывчивости. А посему досталась мне по приезду квартира в идеальном состоянии, без малейшего намёка на скорый и окончательный отъезд, а ещё и с кучей нестиранного белья в придачу. Во-вторых, обнаружилось, что даже предполагаемый объем шмотья оказался настолько ниже реального, что мне пришлось на несколько первых дней превратиться в попрошайку, слоняясь по гарнизонным магазинам и лавкам в поисках коробок и коробочек для упаковки вещей. И к вечеру каждого дня оказывалось, что этих самых коробочек снова не хватает, и надо опять выдвигаться на их поиски. Затем я перевоплотился в старьёвщика, сортируя одежду и тряпье. Эти трусики и маечку в мусор, а эту юбочку и брючки на эвакуацию. А в-третьих, в-третьих-то такое перемещение собственных материальных ценностей мне было впервой. Хотя, все бывает в жизни в первый раз…

Так дни текли. С утра с высунутым языком и фуражкой набекрень бегом в финчасть, чтобы выслушать привычное «Денег сегодня не будет», после обеда укладка и перекладка тряпочек, тарелочек, люстр и прочего по коробкам. А в вечернее время, благо за окном стоял солнечный полярный день, наша увольняющаяся в запас вольница хаотично перемещалась по посёлку из одной квартиры в другую, поглощая в немеряных количествах горячительные напитки и закусывая их уже не нужными семейными запасами консервов. Правда, день ото дня пирушки становились всё скромнее и скромнее по причине истощения кошельков. А выходное денежное пособие оставалось ещё далёкой и далёкой перспективой.

Контейнеры я предусмотрительно заказал заранее, чуть ли не в первый день по приезду из отпуска, пока деньги были, да и очередь на них немалая выстроилась. Пятитонного контейнера мне не досталось. Пришлось брать два трёхтонных. И вот, когда до дня погрузки осталось неделя, я вдруг задумался о том, как, собственно, я буду их загружать со своего четвёртого этажа. К этому времени я упаковал все ненужные тряпки, оставив только самое необходимое, продал стенку, шкафы, тахту сына, кухонные стулья и прочие неновые ненужности. Свернул и обмотал корабельным пластикатом ковры, разобрал и обшил диван и кресла, ну и попросту говоря, спал на разобранной и подготовленной к перевозке мебели в квартире с окнами, завешанными разовыми простынями со штампом «ВМФ», и еду готовил на одной сковородке, с которой и ел.

К моему счастью, мой друг, капитан-лейтенант Андрюха Никитос, высоченный мужчина из астраханских греков, оставил мне ключ от своей квартиры в соседнем доме. После опустошения своей квартиры я, согласно договорённости, должен был до отъезда обитать в его жилище, а уезжая, оставить ключи соседям.

Дня за два до погрузки я очень сильно озаботился проблемой погрузки контейнера. Июнь месяц. Экипаж в отпуске. Офицеры и мичмана, оставшиеся в базе прикомандированными на другие корабли, мотались неизвестно где, матросов в казарме экипажа сидело три с половиной человека, да и то калеки. Была надежда на таких же увольняемых в запас офицеров, но большая часть из них, видя, что денег в ближайшее время не предвидится, а лето – оно идёт, умотали на Большую землю на неделю-другую погреться. Так и вышло, что рассчитывать мне приходилось только на 4-х человек: начхима Пасевича, штурмана Харика, старпома Машкова, ждущего документы на классы, и своего управленца Бузичкина. За день до знаменательного события я зашёл в казарму и на всякий случай оставил у дневального объявление, что завтра буду грузить контейнер в 15.00, и если кто, прошу прийти и помочь. Хотя в казарме и не было практически никого, но наши туда периодически забегали, так что надежда на то, что кто-то прочитает и проникнется моей проблемой, была. В тот же день вечером я получил деньги. Практически все, за исключением компенсации за продовольственные. Вечером я немного попраздновал это событие в финчасти, и когда, возвращаясь домой, подошёл к своему дому, меня посетила немного сумасшедшая, а скорее пьяненькая идея. Зайдя домой, я взял бумагу, и написал пять одинаковых объявлений, по числу подъездов дома, такого содержания: «Народ! Я уволился в запас. Помогите завтра, 19 июня, в 15.00 загрузить контейнеры. Мой экипаж в отпуске. Буду очень благодарен. Я живу в нашем доме, квартира 60. Паша». Потом вышел и развесил эту прокламацию по подъездам. Потом погостил у начхима дома, жена которого самоотверженно прибыла на Север увольняться вместе с мужем, и по причине этого начхим был одним из немногих увольняемых, кому были доступны радости домашней пищи. Домой я вернулся около двух ночи в состоянии среднего подпития и без каких-либо отягощающих голову мыслей.

Пробуждение было куда напряжённей. Глотая яичницу на кухне, я вдруг вспомнил о написанном вчера объявлении. А вдруг кто-нибудь придёт? Хорошо, конечно, но народ угостить надо будет за помощь. Хотя, откровенно говоря, я не надеялся на широкий приток желающих потаскать диван и кресла с четвёртого этажа вниз. Но на всякий случай я сходил в магазин и прикупил килограмма три сосисок и столько же картошки. Часов в двенадцать я окончательно распрощался с квартирой, отключив и вымыв холодильник. Зашёл к соседу Гене и выпросил у его жены Любы два эмалированных ведра напрокат…

К 15.00 диспозиция в моей квартире была такова. Всё готово к выносу. В ванне, залитой холодной водой, плещутся две двухлитровые банки со спиртом, настоянным на морошке и золотом корне, а для эстетов ещё три литровых бутылки водки «Асланов». В кухне на плите побулькивают два ведра, одно с сосисками, другое с картошкой в мундире. На подоконнике лежат нарезанные три буханки хлеба и штук десять разнокалиберных стаканов и кружек из числа оставляемых мной. Картину дополняет раскрытая пачка соли и одна сиротливая вилка… Всё. Ну и я, нервно курящий одну сигарету за другой.

Периодически поглядывая в окно комнаты, откуда было видно подъезд, я всё-таки прозевал, когда подъехала машина. К моему ужасу, никто из планируемых мной «грузчиков» не пришёл… И когда зазвонил звонок, к двери я двинулся как-то обречённо.

– Здравствуйте. Дом 72, квартира 60? Белов Павел Борисович? – Мужичонка-водитель сверился с бумагой.

– Да…

– Ну что, контейнеры внизу, давай взглянем хоть, что за вещи…

Мы зашли в комнату. Водитель окинул взглядом нагромождение коробок.

– Должно влезть. Слушай, а кто грузить-то будет?

Вопрос завис в воздухе. Я не знал, что ответить. Мне просто не было что говорить. Я один и два трёхтонных железных ящика внизу. Вот и весь ответ.

– Борисыч!!! Что там грузить-то надо? – из прихожей раздалась ни с чем не сравнимая скороговорка старпома Машкова.

– Что молчишь, грузить-то будем или нет?

Я выглянул в коридор. Подпирая косяк входной двери, стоял Машков. За ним виднелся кто-то ещё, но я обрадованно даже не обратил внимание, кто. Хоть не одному корячиться…

– Ты что, Борисыч, онемел? Что грузить-то? – Старпом явно начинал нервничать.

– Да всё! – очень непродуманно заявил я.

– Военные!!! Слушай команду! Грузим всё! – и старпом протараторил команду на лестничную площадку и почти строевым шагом двинулся в квартиру, а затем на кухню. Я, не совсем соображая, что происходит, следом.

– Что это?– командным голосом спросил Машков, указывая на стоящие на плите ведра. Он был в ударе, и настоящий военный пёр из него, даже круче, чем на корабле.

– Сосиски и картошка в мундире… – растерянно ответил я.

– Вот ими и занимайся!!!– старпом вошёл в начальственный раж.

А за его спиной в коридоре творилось что-то невообразимое. Там было море народа. И это море уносило мои вещи вниз с неукротимостью Ниагары. Там мелькали практически все наши, кто оставался в базе. Начхим с хохотом тащил большое зеркало, Харик с двумя коробками под мышкой перепрыгивал через спеленатые ковры, которые тоже кто-то пытался вытащить на лестничную площадку. И самое главное! Среди людей, снующих по моей квартире, я увидел соседей не только по подъезду, я увидел соседей по дому, тех, кого я и знал-то только в лицо. Они отозвались на моё написанное по пьяной лавочке объявление. Они пришли помочь! Сосед по площадке Гена с каким-то незнакомым мужиком в момент вынесли из кухни холодильник, а на его место откуда-то материализовалась его жена Люба.

– Давай я картошечку почищу!!! – с энтузиазмом предложила она, и, не дожидаясь ответа, извлекла из кучи не унесённого добра наш старый и заслуженный тазик, водрузила его на плиту и начала вылавливать из ведра картошку.

Всё происходило так быстро, что я оказался на этом контейнерном празднике просто гостем. Всё уносилось и укладывалось как бы само, и только изредка раздавался командный рык старпома, указывающий не недостатки в процессе.

Вообще, не успел я выкурить вторую сигарету с начала этой феерии, как оказалось, что я стою посреди абсолютно пустой квартиры, и только в маленькой комнате начхим зачем-то аккуратно отдирал утеплённый линолеум с пола. На мой вопрос, а зачем, собственно, он это делает, Пасевич с детской непосредственностью ответил, что, мол, старпом приказал выносить всё. Пока я соображал, что ему сказать, начхим завершил процесс обдирания и унёсся вниз. А за ним и я. Внизу офигевший от этой скоростной погрузки водитель уже пломбировал контейнеры.

– Никогда такого не видел. За 15 минут две трёхтонки с четвёртого этажа. Ну, вы, ребята, и даёте. Нам бы таких грузчиков…

«Грузчики» стояли рядом. Количество их явно поубавилось, но всё равно оставалось гораздо большим, чем я предполагал заранее. Люди пришли, помогли и ушли, не дожидаясь благодарности. Незнакомые мне люди. Такое много стоит. Наконец водитель закончил пломбировать, показал мне, и я подписал его накладные.

Машина тихонько начала выползать из двора, увозя куда-то далеко вместе с моим небогатым скарбом и мою прошлую жизнь. Кстати, немногим позднее, уже на Большой земле, я понял, что и этого не надо было везти с собой. Надо было всё продавать и уезжать налегке…

– Ребята, спасибо большое за то, что вы все пришли! Пошли наверх, отметим, а то куда мне ведро сосисок-то деть?

Народ начал смеяться и повалил в подъезд. А в квартире Люба за неимением какой-либо мебели оформила импровизированный стол. Она просто застелила всю большую комнату газетами, поставила посередине ведро с сосисками, тазик с картошечкой, навалила на крышку от ведра кучу хлеба, рядом мою пачку соли, груду разнокалиберных кружек и стаканов, банки со спиртом и бутылки с водкой, и от себя добавила порезанного лука и шмат сала. Мужики просто взорвались хохотом от такой картины, а потом расселись на газеты, и понеслось…

Дальнейшее я помню плохо. Наливали, пили и говорили тосты и пожелания. Потом снова наливали и говорили, потом просто пили, а потом я уже ничего и не слышал. Придя в себя, я обнаружил, что прошло уже часа четыре, у меня болит голова, а рядом со мной сидит штурман Харик и чистит картофелину. Больше никого не было.

– Привет, Борисыч! Оклемался? Ну, давай дерябнем за то, что ты пришёл в сознание, и я пойду домой. Меня старпом попросил с тобой подежурить, пока ты в себя не пришёл. Я вот картошечки почистил, и пару сосисочек зашхерил.

Мы чокнулись. Закусили. Покурили. Штурман попрощался и ушёл. Я тоже недолго оставался в своём разорённом гнезде. Было как-то очень тяжело находится в пустой квартире, в которой прожил не один год, в которую возвращался после морей, которую считал свои домом. Я ушёл к Никитосу, предварительно зайдя к соседям и пообещав завтра прийти, навести порядок в квартире перед сдачей её ЖЭКу, и тогда отдать ведра. На следующий день квартиру я не сдал, но умудрился отобрать продовольственные деньги у тыла. Я навсегда распрощался со своим жилищем через день. И в тот же день после обеда я навсегда покинул северный город Скалистый, он же посёлок Ягельный, он же Мурманск–130, он же Гаджиево.

Приказ старпома «Грузить всё!» я припомнил через полтора месяца, когда с родственниками разгружал свои контейнеры. Мне и правда погрузили все. Не считая линолеума, содранного с пола начхимом, я ещё получил на память о службе кучу старой обуви, приготовленной к выбросу, дверцы от антресолей, коврик, лежавший перед дверью на лестничной площадке, свой почтовый ящик, точнее секцию почтовых ящиков, и самое главное – тридцатикилограммовый кусок гранита, который ребята положили просто «на память». Он до сих пор лежит у нас дома на балконе, и я сейчас даже рад этому неожиданному подарку. Это мой личный кусочек Кольского полуострова.

Сейчас меня иногда посещает одна мысль. Что если я соберусь снова куда-то переезжать? И снова повешу такое объявление, хотя бы в своём подъезде моего нынешнего шестнадцатиэтажного дома. Интересно, хоть кто-нибудь придёт?

Павел Ефремов     Печать

У каждой власти есть свои символы. Монарх, сидящий на троне, держит в руках скипетр и державу. Гаишник у обочины горделиво крутит в руках свою полосатую палочку, а чиновник небрежно перекатывает в руках ручку с золотым пером. Так вот, на корабле символом такой власти является печать. Печать войсковой части, без которой, по большому счёту, нормальная жизнь на корабле невозможна. Без неё само существование экипажа в самом буквальном смысле под вопросом. Ни с довольствия личный состав снять, ни в отпуск отпустить, и даже, упаси боже, в финчасти деньги не получить. Это раньше таких атрибутов власти было несколько. Знамя полка, полковая печать, ну и казна, а сейчас на кораблях стандартный флаг, ничем не отличающийся от тех, какие выдала на соседний корабль штурманская служба, казну давно упразднили, и осталась только официальная гербовая печать, от которой так много зависит…

История эта произошла где-то за год до развала Союза. Страна уже потихоньку закипала со всех сторон, комсомольские работники стайками переплывали из райкомовских кабинетов в кооперативы, комиссионные магазины ломились от невиданных доселе товаров, а на флоте всё шло, как всегда, планово и пока ещё независимо от всего происходящего на Большой Земле. Корабль, как всегда, напряжённо готовился к боевой службе, которая была уже на носу, а оттого все были взвинчены, перепсихованы и вообще ждали ухода в море как манны небесной. Как правило, корабельная печать хранится всегда у старпома, который реально и занимается на корабле всеми повседневными и обыденными делами, не отвлекая командира от решения глобальных стратегических задач. Наш старпом, капитан 2 ранга Рудин Александр Сергеевич, мужчиной был умнейшим, но совершенно не военным. Умница, полиглот, выучивший парочку иностранных языков, включая японский, совершенно самостоятельно, обладавший энциклопедической памятью и удивительной широтой знаний, военнослужащим был совершенно никудышным. Более всего он походил на высокого, несуразного учёного-ботаника, волей случая напялившего офицерский мундир, и до сих пор так и не осознавшего сего прискорбного факта. Тем не менее, добравшийся неведомыми путями до должности старпома и погон кавторанга, Александр Сергеевич свою абсолютную неполноценность как строевого офицера осознавал полностью. А от того с годами стал очень осторожным, если не сказать трусливым, от принятия самостоятельных решений уклонялся умело и артистично, и вообще старался быть душой-человеком, который почти ничего не решает, а лишь транслирует командирские приказания. Единственным, чем Рудин любил бравировать, была та самая корабельная печать, которую он неизменно таскал с собой, не оставляя её в каюте даже на пять минут. Печать так вдохновляла Александра Сергеевича, что иногда он устраивал целые спектакли перед тем, как поставить её на самую безобидную бумажку. Наверное, на фоне всей остальной беспомощности это так поднимало собственную значимость старпома как начальника, что удержаться от этой почти детской забавы он не мог, хотя в остальном Рудин был очень неплохим человеком – мягким, незлобивым и довольно рассеянным.

Крейсер на тот момент базировался в Оленьей губе, и в пятницу командир разрешил старпому, проживавшему во Вьюжном, прибыть на корабль к обеду, так как он оставался обеспечивать на борту на две ночи до воскресенья. Уже в понедельник мы должны были перешвартоваться в Гаджиево, после чего всю следующую неделю штаб дивизии должен был кататься катком по экипажу, проверяя все наши уровни готовности к выполнению основного мероприятия. И естественно, с самого утра на стол командиру начало падать огромное количество бумаг, требующих незамедлительного пропечатывания гербовой войсковой печатью. Тут и помощник командира с интендантом, готовящиеся ставить на довольствие в Гаджиево личный состав, и механик с заявкой на азот, и командир БЧ–1 с заявкой на шкиперское имущество, куча народа, ничего не скажешь. Командир, сам отпустивший старпома отоспаться и не забравший печать себе на это утро, такого наплыва не ожидал, и ближе к обеду начал потихоньку закипать. А на докладе после обеда, на котором уже присутствовал старпом, неожиданно для всех, а для самого Рудина в первую очередь, оказалось, что он потерял корабельную печать…

Обнаружилось это прямо в центральном посту после доклада, когда к старпому бросилась масса страждущих получить на свои бумажки оттиск советского герба. Сначала старпом с барской небрежностью полез в карман, но, не обнаружив в нём заветного медного цилиндрика, уже более энергично начал шарить по всем остальным карманам, затем озирать стол, после чего с верблюжьей грацией унёсся продолжить поиски в каюте. Через пятнадцать минут командиров боевых частей снова собрали в центральном посту, где восседая в своём кресле, командир с мрачным выражением лица угрюмо поглядывая на старпома, сообщил всем, что потерялась печать, и что надо срочно организовать её поиски на корабле в течение получаса, но без шума и тревог, после чего снова собраться здесь же. Поиски ни к чему, естественно, не привели, за исключением того, что о пропаже печати узнал весь корабль до последнего матроса. Потом старпому выделили мичмана с собственным автомобилем, который повёз того домой во Вьюжный, чтобы проверить, не оставил ли Рудин печать там, на кухне или вы ванне. Вернулись они где-то через час и без печати, которую дома обнаружить тоже не удалось. А ещё минут через сорок, когда я, воспользовавшись ситуацией, решил вздремнуть в каюте, меня неожиданно вызвали к командиру…

– Разрешите, товарищ командир?

Я постучался и приоткрыл дверь в каюту командира. Внутри было тесно. Кроме командира, там были оба старпома, помощник и даже механик, задумчиво покусывающий ус. На Рудина было по-человечески жалко смотреть. По большому счету он походил на пай-мальчика, очень сильно провинившегося перед старшими и теперь не находящего себе места от осознания своей вины и глубочайшего раскаянья. Остальные были не так напряжены, хотя определённая скованность и общая растерянность все же чувствовалась. Только один командир, пребывающий в своём постоянно суровом состоянии, был собран и являл собой образ человека, для которого все препятствия в жизни только досадные мелочи, мешающие достичь конечной цели. А целью командира на настоящий момент была автономка. Будучи до костей мозга моряком и военным человеком, и слепивший за полтора года из давно неплавающего экипажа вполне достойную команду, он стремился только к одному: завершить этот этап успешной боевой службой, и все остальное для него казалось мелочью, не заслуживающей большого внимания.

– Белов! Что у тебя за эскали… экскали… ну… штамп для книг такой есть?

Я сначала и не понял, о чем идёт речь.

– Товарищ командир… Что вы имеете в виду?

– Экслибрис… – негромко поправил командира Рудин, маячивший за спиной командира, чтобы лишний раз не попадаться ему на глаза.

– Да! Экслибрис! – поправился командир.

Я на мгновенье задумался. У меня, и правда, был очень неплохой экслибрис. В самую мою первую автономку его вырезал один товарищ по моему же эскизу, и, надо сказать, вырезал очень грамотно и тонко. Офицер этого звали Лёха, он уволился в запас около года назад и проживал ныне в Мурманске, откуда была родом его жена. Чем он занимался ныне и даже где жил, было мне неизвестно.

– Ну… есть у меня экслибрис… А что такое, товарищ командир?

– Покажи!

Я пожал плечами.

– Дома он у меня.

Командир хмыкнул, как раненый лев.

– А как можно увидеть оттиск его… хотя бы?

Оттиск у меня был. На книге в каюте.

– Разрешите сходить в каюту, товарищ командир?

После моего возвращения сначала командир, а потом все остальные внимательно и по очереди изучили штамп на титульном листе книги.

– Да… неплохо! – сурово констатировал командир после осмотра книги.

– Я же говорил, товарищ командир… грамотно сделано… очень тонко и аккуратно… – вкрадчиво вещал старпом откуда-то из-за спины командира.

– Не суетись под клиентом, старпом! – командир шлёпнул ладонью по столу.

– Все свободны, старпом и механик остаться. Да… помощник, мичмана Костикова ко мне.

Все молча вышли.

– Садись, Белов. Слушай внимательно. Старпом… бл… потерял печать. Дело конечно, гнусное, но решаемое. Но момент сейчас такой, что в обычном режиме его решить нельзя. Если я сейчас доложу, что нами утеряна печать корабля, думаю, что наша боевая служба может даже оказаться под вопросом. Этого я позволить не могу. Не для этого я вас целый год дрессировал. Но и без печати нам никак не обойтись. Какой-то запас чистых листов с печатью, конечно, есть, но немного. Нам надо продержаться до самого последнего, пока уже будет невозможно отменить боевую службу, а потом уже и доложить о потере. А это минимум ещё недели три-четыре. Поэтому слушай боевой приказ: найди этого своего умельца, который тебе сделал этот самый эксакл… экса… ну понял, и пусть он нам вырежет печать. Такую, чтобы её оттиск не отличался он настоящего. Печать нужна в понедельник. Вечер – крайний срок.

Я опешил.

– Товарищ командир… он в запасе давно… в Мурманске живёт… я даже не знаю где… да и подсудное это дело, гербовую печать подделывать…

– Белов! Если попадёшься – вся вина на мне. Я тебе приказ отдаю, ясно! Рудин, выдай Белову всю, слышишь, всю корабельную кассу! Костиков!– командир кивнул возникшему в дверях мичману.

– Поступаешь в полное распоряжение к Белову. Бензин за счёт экипажа.

Костиков, служивший с командиром уже не первый год, молча кивнул.

– Механик, на перешвартовку Белова подмени кем-нибудь из инженеров. Его не будет. И всем кто здесь, оставить всё, что слышали, при себе! Все свободны!

Через полчаса я, сидя в машине Костикова, мчался в Гаджиево, судорожно раздумывая над тем, у кого мне найти адрес Лёхи. Дома я переоделся в гражданскую форму, сложил в папку найденные на корабле самые чёткие оттиски печати, и дождавшись уехавшего переодеваться Костикова, начал поиски Лёхиного адреса. К моему удивлению, адрес нашёлся довольно быстро, причём в соседнем доме. И хотя время было уже ближе к шести вечера, мы с Костиковым решили ехать в Мурманск прямо сейчас, не теряя времени. Часам к восьми вечера мы, наконец, нашли долгожданный дом, в котором, судя по всему, и проживал ныне капитан-лейтенант запаса Лёха Бурдинский. Костиков остался ждать в машине, а я, подхватив папку с бумагами, зашёл в подъезд.

На мой звонок дверь открылась на удивление быстро. Хозяин, судя по внешнему виду, только что сам зашёл домой, и даже не успел снять куртку.

– Оба–на!!! Офицер Борисыч!!! И какими это судьбами тебя ко мне занесло?

Лёха сразу узнал меня, хотя сам изменился довольно здорово, основательно подобрев, отпустив бородку и вообще приобретя вид упитанного и довольного жизнью бюргера.

– Давай, заходи… не вымораживай квартиру. Я сейчас один, семейство в санатории. Разувайся…

Мы разделись, обмениваясь общими фразами о знакомых и прочих флотских новостях. Прошли на кухню, и уже усевшись там, Лёха, настрогав на тарелку финского сервелата, достал графинчик и, наполнив рюмки, спросил меня:

– Борисыч, ну так какого хрена ты меня разыскал-то? Большими друзьями мы не были, так что явление твоё чрезвычайно странно и непонятно, и даже внушает некоторые опасения. Ты… по служебной надобности, или сам… по личным проблемам? Давай-ка хлопнем, а потом ответишь…

Я послушно чокнулся и опрокинул рюмку. С одной стороны, я, конечно, понимал, что алкоголь для тонкой гравировальной работы вреден, а с другой стороны знал, что иначе никакого делового контакта не достичь.

– Знаешь, Лёха… врать не буду, приехал по делу. Тут такая беда случилась…

И я рассказал Лёхе всё. От начала и до конца. Тот внимательно слушал меня, не перебивая и не предлагая выпить, и лишь задумчиво крутил в руках хлебную корку.

– Ну… понятно мне всё. И что же твои командармы… Или ты сам хочешь? Чтобы я за пару дней вырезал сам себе года три-четыре общего режима? А то и строгого… Борисыч, я криминалом не занимаюсь… А вообще, ты с чего взял, что я резьбой-то балуюсь? Я в рыбном порту работаю, кстати…

Я огорчённо развёл руками.

– Да я и не знал, где ты вообще сейчас! Поджало вот… нашёл… да я сам бы и не догадался к тебе ехать… старпом, дурило, твой экслибрис вспомнил… Ну, нет, так нет… Поеду гравёра искать… Неразборчивого…

Леха налил мне рюмку и плеснул себе.

– Да не гони ты… вечер уже… кого ты сейчас найдёшь-то? Давай-ка ещё по одной… Тебе сколько Родина на это шулерство-то выделила?

Я опрокинул рюмку.

– Да так… Тысяч пять есть…

Лёха задумчиво покрутил в руках свою нетронутую рюмку.

– Негусто… Вряд ли кого найдёшь, под статью за такие деньги идти…

Потом он встал, прошёлся по кухне.

– Ладно, ты закусывай пока, я сейчас… – и ушёл в комнату.

Я налил себе третью, решив на этом закончить. Выпил её, закусил, и узрев на подоконнике пепельницу, закурил. Лёхи не было минут десять. Потом он вернулся и сел напротив меня.

– Значит так, Борисыч! Я берусь за это. И не потому что хочу неожиданных бабок срубить с вас, раздолбаев, а только оттого, что сам из этой системы, и знаю, какой бардак там был, есть и будет. Условия такие: пять штук плюс три литра шила. Не «Рояля» какого-нибудь, а настоящего корабельного медицинского шила. За работой приезжай завтра вечером. Сюда. Примерно в это же время. Ну, естественно, с деньгами и жидкостью… Идёт?

Откровенно говоря, я совсем не верил в то, что мы найдём хоть кого, кто возьмётся за эту очень незаконную работу, а на дилетанта и любителя Лёху, я тем более не рассчитывал, и ехал к нему, скорее руководствуясь чувством долга перед командиром, а не трезвым расчётом.

– Согласен!

– Давай образцы-то…

Я отдал ему папку с бумагами и начал прощаться.

В Гаджиево мы вернулись в начале одиннадцатого и сразу заехали к командиру домой, чтобы доложиться о результатах. Командир молча выслушал. Кивнул головой и написал записку старпому насчёт спирта. Как я понял, после нашего отъезда был произведён ещё один штурмовой поиск печати во всех возможных и невозможных местах, и её, естественно, не нашли. Поэтому то, что мой друг согласился, было воспринято командиром хоть и без энтузиазма, но со скрытой надеждой. Утром Костиков подхватил меня на посту ВАИ, и мы поехали в Оленью губу на корабль. Старпом встретил нас с видом человека, недоповесившегося накануне. Видно было, что вся эта история грызла его всю ночь, спать толком не дала, и вообще, с каждым часом безвозвратно убивала его тонкую ранимую психику. Спирт Александр Сергеевич выдал безропотно, даже особо не наблюдая, сколько я наливал, что дало мне лишних пол-литра качественного государственного продукта в личное пользование. После этого я объявил себе и Костикову выходной день до вечера, и, условившись встретиться у поста ВАИ в восемнадцать часов, мы вернулись в Гаджиево и разошлись по домам.

Вечером мы мчались в Мурманск, в моем кармане лежала пачка туго спелёнатых купюр, а в багажнике в стеклянной банке из-под помидор плескались три литра чистейшего спирта, отлитого из личных запасов командира. Когда мы приехали, в окнах Лёхи горел свет. Я поднялся на его площадку и постучался в дверь. Лёха открыл как и в прошлый раз быстро.

– Ну, здорово… Проходи.

Я вошёл, поставил канистру на пол.

– Ну, чего стоишь… Раздевайся!

Лёха был в чудесном настроении и просто лучился от улыбки.

– Пошли на кухню.

На кухне царило полупраздничное убранство. По крайней мере, стол соответствовал незамысловатому мужскому празднику. Присутствовала жареная картошечка, солёные огурчики, грибочки, колбаска и над всем этим возвышалась запотевшая бутылка настоящей «Столичной».

– Принимай работу, Борисыч!

Леха, улыбаясь, вытащил из кармана печать и положил на стол. Это была точная копия корабельной печати в таком же бронзовом закручивающемся футляре, на такой же цепочке, и вообще мало чем отличавшаяся от оригинала, по крайней мере, внешне.

– Опробуй! – Лёха достал из моей папки один из листов с оттиском настоящей печати, и открутив печать, хлопнул ей по листу. Оттиски ничем не отличались! Они были просто близнецами!

– Нравится?

Я восхищённо кивнул. Слов просто не было. За одни сутки Лёха умудрился сотворить чудо, которое и правда могло потянуть лет на пять.

– Борисыч… Ты как? На колёсах?

– Да нет. Меня мичман возит уже второй день. Авральные работы.

Лёха на миг призадумался.

– Ты спустись к нему и отошли домой. Пусть за тобой завтра заедет. Скажи, мол, не готово ещё, а ты останешься процесс контролировать. А завтра пускай часиков в десять утра за тобой и приедет. А мы тут с тобой посидим… душевно. Согласен?

Я согласился. Уж больно заманчиво выглядел стол, да и самое главное, что боевой приказ был выполнен. Накинув куртку, я выскочил на улицу, и нарисовав Костикову картину ожесточённой Лёхиной работы, отослал его домой, взяв с него слово вернуться завтра сюда к десяти утра. Слова свои я подкрепил некоторой суммой общественных денег, выделенных мне на бензиновые расходы, и Костиков понимающе кивнув, умчался домой к семье, а я вернулся к Лёхе.

Описывать застолье смысла не имеет, оно было именно таким, какими бывают офицерские посиделки, сдобренные общими воспоминаниями, устаревшими новостями и простым трёпом на самые отвлечённые темы. Но, в конце концов, я задал Лёхе тот самый вопрос, который меня подспудно грыз все прошедшие сутки. Наполнив в очередной раз рюмки, я наклонился к Лёхе, и спросил:

– Лёха… скажи честно, а почему ты согласился на эту незаконную авантюру? Ну не верю я, что из–за этих пяти тысяч и шила? Не верю… Спасибо тебе, конечно, огромное, но вот скажи мне, старина…

Лёха засмеялся, и чокнувшись со мной, опрокинул стопку.

– Я ждал этого вопроса, Борисыч… Честно говоря, я и сам не знаю. Ну, во-первых, ты приехал ко мне не как посланец командования, а просто как знакомый, попавший в беду, хотя по большому счету, беда это не твоя. А во– вторых… знаешь, когда я написал рапорт, меня ведь по всем кругам ада провели. Ты же знаешь, как у нас увольняют… Был многообещающий офицер, стал изгой, покидающий ряды… А мне нужны были документы от части, чтобы от жены эта квартира не ушла. И знаешь, когда я попросил командира помочь мне с этими документами, он меня просто послал. И даже запретил старпому ставить мне печати на любые бумаги без его личного разрешения. И тогда я решил больше не кланяться. Я просто сел и за трое суток вырезал и печать, и угловой штамп своей воинской части. Квартиру, слава богу, мы с женой не потеряли. Да по большому счету, и профессию гражданскую я благодаря своему дебилу-командиру заработал. Я, Борисыч, теперь, и правда, гравёр. И больше никакого отношения к военной организации иметь не хочу. Она меня очень ласково проводила. А печать эта, которую я тебе сделал, это именно та самая печать, которую я себе делал. Я просто номер войсковой части поменял, да и корпус нормальный оформил. Да… кстати… я тебе ещё и угловой штамп подогнал… на… подарок от фирмы предпринимателя Бурдинского…

И Лёха достал из кармана ещё и угловой штамп.

– А почему все же помог? Гм… Ты меня никогда не сдашь… Да и сама система меня не сдаст… Не вынесет сор из избы, а мне почему-то захотелось в наш флотский бардак ещё свой личный взнос сделать. На память, так сказать… Глупо, конечно… Да и лишние деньги на дороге не валяются по нынешним временам… Ты, кстати, себе чистых листочков наштампуй побольше… Поверь, пригодятся. А с тобой сейчас сижу за столом с огромным удовольствием. Как не крути, а хоть я и отбрыкиваюсь от своего военно-морского прошлого изо всех сил, но так оно со мной до конца жизни и останется…

Сидели мы часов до четырёх утра. Потом, совместно наведя порядок на кухне, улеглись спать. Ровно без пяти десять за окном просигналила машина Костикова. К этому времени мы уже давно встали, напились кофе и мирно курили на кухне. Прощались недолго. Просто пожали друг другу руки, и я ушёл вниз к Костикову. Потом мы поехали домой в Гаджиево, где я попутно переоблачаясь в форму, успел наштамповать себе целую пачку бумаги печатью и угловым штампом в самых разных вариантах, и сделать запас отпускных билетов и командировочных удостоверений минимум на десятилетие. На корабле командир, проверив качество подделки, остался доволен, и даже, на мой взгляд, сильно удивлён той оперативностью, с которой было выполнено его задание. Это, правда, не помешало ему после скупой благодарности оставить меня на корабле до перешвартовки, правда, пообещав выделить выходной на неделе. В понедельник мы перешвартовались в Гаджиево, и благодаря вновь обретённой печати, на корабле забурлила деловая жизнь.

А ещё через три дня старпом Рудин нашёл настоящую печать. Оказывается, наш «очарованный» старпом по приходу домой повесил шинель, в кармане которой была печать в шкаф, а уходя из дома, надел другую, старую, висевшую на вешалке в прихожей. Потом, рыская по квартире в поисках пропавшего символа власти, старпом не догадался заглянуть в шкаф, где висела шинель, да скорее, даже и не подумал о таком варианте. А с появлением моей подделки Рудин вообще как-то успокоился, и больше никаких поисков утерянного раритета не предпринимал. Но когда через несколько дней старпома случайно забрызгал мчавшийся с безумной скоростью по зоне Камаз, ему пришлось оставить дома перепачканную шинель и надеть другую, висевшую в шкафу. Представляю, каково было его удивление, когда, сунув руки в карманы, он обнаружил там вторую печать. Что ему говорил там по этому поводу командир, осталось тайной, но вот только с тех пор печать старпом пристёгивал к штанам такой «якорной» цепью, что её можно было оторвать только с самими штанами. Вторая печать какое-то время находилась у командира, а потом после его неожиданного увольнения следы её затерялись. Рудин, не смотря ни на что, командиром стал, получил полковничьи погоны и свою «шапку с ручкой» и добросовестно командовал сначала кораблём, уходящим в отстой, а потом ещё несколько лет кораблём, стоящим на ремонте в Северодвинске. В море самостоятельно в ранге командира на моей памяти он так ни разу и не сходил. С Лёхой Бурдинским я виделся ещё всего один раз, когда, увольняясь в запас, неожиданно для самого себя заехал к нему в гости. Мы неплохо посидели с ним, и он оказался единственным человеком, который помахал мне с перрона железнодорожного вокзала города Мурманска. А на память обо всей этой истории у меня остался тот самый угловой штамп, который к счастью старпом не терял, и этот вполне музейный экспонат с номером уже несуществующей воинской части несуществующего государства до сих пор лежит у меня дома. И я до сих пор так и не понял, почему же Лёха решил нам помочь, но где–то в глубине души верю, что не только из-за денег…

КИТ     Рекрут

(Повесть о «невезучем» человеке)

Многие люди начинают ценить то, что им дано судьбой с момента рождения, только тогда, когда великий маркёр, оценив ситуацию, начинает требовать обратно то, чем, по его мнению, другие распорядились бы лучше, но им не повезло при раздаче.

Так или иначе, но закон сохранения, сформулированный ещё Михайло Ломоносовым, вполне успешно работает и применительно к людским судьбам: Ежели в одном месте что-то убудет, то в другом месте обязательно прибудет. Как не крути, но стоит про это помнить, хотя бы для того, чтобы не сломаться, когда в жизни наступит чёрная закономерная полоса, не утонуть на дне стакана, и осколком его не полоснуть в отчаянии по венам.

***

С раннего детства Иван Киров не испытывал особого дискомфорта от процесса существования. Отец его служил в непростой структуре, о назначении которой лучше не спрашивать и даже не думать. Хоть и носил он звание капитана первого ранга, его форма, в основном, висела в старинном платяном шкафу, который считался семейной реликвией. Периодически на кителе прибавлялись новые награды, и не только юбилейные. Иногда отец молча собирался и уезжал в командировки, из которых возвращался с усталыми глазами и экзотическим подарками, которые торжественно водружались на полку в комнате сына. Матушка Ивана, доктор филологии, преподавала в университете английский язык, что само по себе развивало лингвистические способности юноши. Времена были застойные, но семья Кировых ни в чём не нуждалась. Мальчишка отличался от сверстников светлой головой и отменным здоровьем. Первое помогало ему отлично учиться, не испытывая ни малейших затруднений ни в точных, ни в гуманитарных науках. Второе привело его в секцию бокса в СКА, где к окончанию восьмого класса Иван честно заработал первый спортивный разряд. Его любимая манера боя: уклоняться от ударов и, выбрав момент, нанести прицельный левый, и сразу мощный правый боковой удар, не раз отправляли соперников в нокаут.

В школе с усиленным изучением английского языка балбесов было мало из-за престижности заведения, но они встречались в силу того, что не все дети слуг народа с детства обладали тягой к знаниям, и в некоторой своей массе больше любили торговать в школьном туалете джинсами и жвачкой. Зато совсем не было откровенных гопников.

Познакомившись пару раз с кулаком Ивана, балбесы и старшеклассники предпочли не домогаться и в конфликты не вступать. Ванька же цену себе знал и сам на рожон не лез.

***

После окончания восьмилетки старший Киров безапелляционно, сказал сыну:

– Пойдёшь в Нахимовское.

Дальнейшее обсуждению не подлежало. Отец позвонил кому надо, и через некоторое время без особого внимания на огромный конкурс Иван был зачислен в училище. Оказавшись в военной системе, Иван к концу первого курса почувствовал, что она давит на него своей многотонной несокрушимостью, и что ему гораздо ближе походы в дальние страны под белыми парусами, нежели наблюдать «…тающий в далёком тумане Рыбачий…» с ходового мостика военного корабля.

Незадолго до окончания училища, торжественного вручения на борту крейсера «Аврора» аттестата и прилагающегося к нему нагрудного знака, в «питонских» кругах именуемого Орденом Потерянного Детства, Иван первый раз наперекор воле отца заявил, что в военно-морское училище он не пойдёт, а будет на общих основаниях поступать в аналогичный гражданский ВУЗ. Отец отговаривать сына не стал, но в его разом потемневшим глазах появилась какая-то стальная непреклонность. Он лишь сурово и негромко произнёс:

– Сын, ты не прав.

На этом воспитательная беседа закончилась, но воспитательный процесс не прекратился. Отец опять позвонил кому надо.

Первый же экзамен в Макаровское морское училище Иван завалил.

Молодой человек, выученный в Нахимовском училище, просто физически не может срезаться на вступительном экзамене! Ванька всё понял правильно и сразу, но желание стать офицером у него не появилось. Молчаливый конфликт между сыном и отцом продолжался.

– Я в армию пойду, потом ещё раз попробую,– сказал Иван отцу, сделав вид, что не в курсе причин своего провала.

– Иди, но помни, что в училище Фрунзе готовят отличных штурманов, подумай на эту тему, год тебе на размышление, думаю, хватит, – сухо и лаконично подытожил отец, и Иван понял, что от своих намерений воспитать преемника он не отказался.

***

Словно давая оценить сыну возможности организации, от помощи и поддержки которой тот отказался, опять был сделан звонок в соответствующие кабинеты.

Осенью, в назначенное время, призывник Киров, уже обросший буйным гражданским волосом, появился у дверей военкомата в поношенном бушлате со споротыми нахимовскими погонами, которые он оставил на память, и с небольшой спортивной сумкой на плече.

Приём и оформление новобранца произошёл молниеносно и совершенно не характерно для призывных пунктов Вооружённых Сил. Уже через час призывник был передан молодому флотскому офицеру вместе с пакетом сопроводительных документов, после чего посажен на заднее сиденье чёрной «Волги» и стремительно доставлен во флотский экипаж. Ещё два часа ушло на стрижку, переодевание в новую хрустящую робу и обед,который напомнил Ивану недавнее нахимовское прошлое. После обеда в сопровождении мичмана матрос Киров, грохоча по полу новыми «гадами», дошёл до кабинета командира экипажа, где его уже ждал знакомый капитан-лейтенант.

– Товарищ капитан первого ранга, нахи…, виноват, матрос Киров по вашему приказанию прибыл! – привычно отрапортовал Иван.

Командир экипажа достал из выдвижного ящика стола алую папку с тиснёными на ней золотыми буквами. «Военная Присяга» – издалека прочитал новобранец.

– Подойдите к столу, товарищ матрос и прочтите торжественно! – с доброй улыбкой, несмотря на серьёзность момента, произнёс командир экипажа.

Стоя навытяжку перед двумя офицерами, Иван читал текст Присяги, сжимая правой рукой лямку вещмешка, вместо полагающегося в таких случаях приклада автомата.

– Поздравляю с принятием Военной Присяги, товарищ матрос, распишитесь здесь, – закончил церемонию командир экипажа, не по Уставу пожал Ивану руку и вручил военный билет.

И снова чёрная «Волга» мчала Ивана по Большому проспекту Васильевского острова в сторону Морвокзала. Машина пронеслась мимо Ленэкспо и свернула налево, к Галёрной гавани, остановившись у железных ворот с надписью «Яхт-клуб ВМФ».

– Вот, дружище, твоё новое место службы, – как-то совсем по-братски сказал капитан-лейтенант, указав Ивану на белый катер, пришвартованный к пирсу. Катер командира Ленинградской военно-морской базы «Альбатрос» сверкал и блестел всем, что можно было надраить и начистить.

Сопровождающий сдал вновь прибывшего матроса дежурному офицеру и перед тем, как умчать на своей адмиральской «Волге» навстречу ветру, пожал руку Ивану и как-то тепло и просто сказал на прощание:

– Вань, ты подумай насчёт училища. Отец твой мрачнее тучи ходит с тех пор, как ты поступать отказался. Прерывается династия, говорит. Не хочешь служить на корабле – не надо, иди на гидрографический, вот уж точно гидрографы – это профсоюз военных моряков, и специальность интересная, и отец успокоится. Подумай, брат, есть время.

***

Последующие восемь месяцев Иван занимался обычным матросским трудом: занимался приборками, драил медяшки, убирал снег, стоял в нарядах и делал всё, что ему приказывали, особо не вступая в разговоры.

Пару раз на него, как на молодого воина, пытались наехать немногочисленные «блатные» годки, но, получив отпор в жёсткой форме: левой – прицельный, правой – убойный боковой с выпадением потерпевшего из повседневности на некоторое время, отцепились. Служивый люд знал, что Иван ежевечерне до пота избивал мешок с песком, висевший в небольшом спортзале вместо боксёрской груши.

Как–то в апреле в одно из увольнений Иван пришёл домой. Отец, как всегда, был на службе, мать суетилась на кухне, готовя что-то вкусное к приходу сына. Сидя за столом в футболке и джинсах, Иван уплетал наваристый борщ и рассказывал о службе, с набитым ртом отвечая на вопросы матери.

– Ванечка, ты насчёт училища не надумал? Отец до сих пор расстраивается, всё надеется, что ты продолжишь династию. Знаешь ведь, что и дед его, и отец, все были офицерами флота. Ты поступи, поучись, там видно будет. Пока отец на пенсию не вышел, проблем не будет, устроит он тебя, куда захочешь. Я тебя очень прошу, подумай об отце, – никогда Иван не видел мать со слезами на глазах.

– Да мне и на катере неплохо. Ну, хорошо, мам, я подумаю, – сказал Иван, чуть задержавшись в дверях, слегка обнял мать: Пока, я скоро! – и убежал к друзьям.

В начале мая матрос Киров подал по команде рапорт о приёме в Высшее Военно-Морское училище имени Фрунзе и уже в августе был зачислен без экзаменов на гидрографический факультет. Он уже не думал, звонил отец кому-то или всё произошло само собой, но как-то в субботний день, придя домой уже с курсантскими погонами на плечах, отец протянул ему руку и сказал:

– Спасибо, сын, – после чего молча удалился в свой кабинет.

– Может, не стоило ему год нервы трепать? – с сожалением подумал Иван, пряча в стоявшую на полке шкатулку ленточку с надписью «КРАСНОЗНАМ. БАЛТ. ФЛОТ», которую решил оставить на память.

Не так всё и печально. Ну да ладно, упрёмся – разберёмся, дальше видно будет.

***

Учиться было весело. Иван настолько привык к ограничениям в свободе, что они его совершенно не напрягали. Кроме всего прочего, к нему, как к поступившему в училище со срочной службы, да ещё и после Нахимовского училища, отношение было особо уважительное. Ребята в классе подобрались отличные. Были и «питоны», которых Иван знал, были и армейцы.

Из-за своего замкнутого характера Иван тяжело сходился с людьми. Однако вскоре он особенно подружился со своим одноклассником Пашкой Ветровым, который поступил в училище, отслужив почти год в Афганистане. Они даже внешне чем-то были похожи: рослые, светловолосые, оба любили бокс и к концу первого курса входили в сборную училища. Пашке было тяжело учиться, за время службы он многое подзабыл, да и стеснялся просить помощи у младших одноклассников, вчерашних школьников.

Иван учёбой не тяготился и помогал ему чем мог, с ним Пашка общался без комплексов, на этой почве они и сблизились.

В один из майских дней перед летней сессией они сидели дома у Ивана. Родители были на даче, и ребята спокойно сидели на балконе и пили пиво, разливая его из трёхлитровой банки, при этом громко колотили воблой по металлическим перилам. Нежась на мягком солнышке, они болтали на темы, которые совершенно не относились к экзамену по высшей математике, который им предстояло одолеть в понедельник.

Так, слово за слово, Иван узнал, что Пашка поступил в училище с третьего раза, да и то, потому что служил в Афгане и имел две медали, которые никогда не надевал, потому что стеснялся.

Класс победил летнюю сессию без потерь, приближалась первая практика на учебном корабле «Хасан».

За окном радовала глаз и душу июньская белая ночь. Иван стоял дневальным по роте. Рота спала, и Иван вместо того, чтобы стоять, как положено, у тумбочки, сидел на подоконнике и рассматривал гуляющие по набережной парочки. Неизвестно, какой леший занёс в расположение роты первого курса слегка подвыпившего четверокурсника, явно возвращающегося из самоволки.

– Товарищ курсант, почему не на тумбочке? Почему не приветствуете старшину второй статьи старшего курса?!– чтобы не поднимать шум, Иван нехотя поднялся и встал на место дневального.

– Честь, почему не отдаёшь, карасина? – продолжал глумиться пьяненький старшекурсник, при этом нахлобучив Ивану бескозырку на самые уши, оставив грязные отпечатки пальцев на белом чехле.

Дальше всё произошло на уровне рефлекса, выработанного многолетними тренировками. Короткий прицельный слева, и вдогонку мощнейший боковой справа. Тело обидчика отлетело метра на три и с грохотом врезалось в обитую жестью дверь оружейной комнаты. Из кубрика на шум выскочил в одних трусах старшина роты и замкомвзвод Иванова класса, показались стриженые головы проснувшихся курсантов. Старшины оказались одноклассниками потерпевшего, который валялся на полу без признаков жизни, распустив кровавые сопли на тельняшку.

Далее события развивались по известному алгоритму в соответствии с Уставом, основные положения которого были нарушены дневальным курсантом Кировым. Рапорт, объяснительная штрафника, короткое расследование инцидента командиром роты, вызов к начальнику факультета, приказ начальника училища об отчислении. Старшекурсник отделался гауптвахтой, а Ивану вместо похода по Балтике с заходом в порты дружественных стран досталась электричка до станции Краснофлотск с посещением флотского экипажа на форте Красная Горка для продолжения службы опять в качестве матроса.

Всё произошло так стремительно, что отец Ивана не успел повлиять на ход событий в училище, и всё, что он успел, это опять позвонить по очередному телефону, после чего Иван оказался в двухгодичной части, а именно в отдельной роте морской пехоты, расквартированной в Кронштадте. Вновь оказавшись в статусе матроса-срочника, Ванька сменил матросские ботинки на короткие сапоги морпеха без особого сожаления, имея намерение дослужить ещё год до приказа и тихо демобилизоваться.

***

Лето проходило на удивление спокойно. В заведование Ивану достался потрёпанный сапёрный катер БМК с поднимающимися колёсами и жутко рычащим и воняющим древним МАЗовским движком. Катер хоть и был по сути одноразовым, но эксплуатировался несколько лет за неимением ничего другого. Матросы ласково называли своего железного монстра «Зверь». Глушителя на монстре не было изначально.

Гонять на нём по заливу было весьма экстремально, особенно в свежую погоду, когда не только уши от грохота закладывало, но и заливало всех, находящихся на борту. Зато опять было весело.

Приближалась весна, а вместе с ней и приказ об увольнении в запас. И опять в личную жизнь Ивана вмешалась неумолимая судьба, которая явно была в сговоре с отцом, но уже стала утомляться от этого сотрудничества.

Отец появился в части внезапно. Он резко распахнул дверь знакомой «Волги», и Иван первый раз увидел его в форме. Командир роты бросился, было, с докладом, но капитан первого ранга лаконичным жестом остановил его.

– Товарищ капитан, я с вашего разрешения побеседую с этим матросом.

Он, как всегда, был строг и лаконичен, посему начал без предисловий.

– Значит так, сын, ты восстановлен в училище, я всё организовал.

– Папа, мне служить то осталось пару месяцев.

– Пойми, Иван, если ты демобилизуешься, то обратно в училище тебе хода не будет, и тебе всё придётся начинать снова. В этом случае я буду сильно разочарован. В общем, пока ты решаешь, я дам команду подготовить твои документы и аттестат. Не огорчай нас с матерью, иди, собирай вещи.

Так Иван снова оказался в училище, оставив себе на память лишь потёртый морпеховский берет.

***

С каждым последующим курсом учиться становилось всё интереснее. Учёба совершенно не утомляла Ивана, даже самые сложные предметы давались ему удивительно легко. У него, единственного на курсе, была вполне заслуженная пятёрка по мореходной астрономии. С той же лёгкостью он одолевал и остальные предметы. Поняв окончательно смысл и принципы военной службы, он никогда не вступал в конфликты ни с начальством, ни с преподавателями. Приняв за правило поговорку: «Молчание – золото», говорил коротко и по существу.

Исключение составляли лишь ответы на экзаменах по общественным предметам. Так же молча и упорно он работал на боксёрском ринге, к пятому курсу выполнив норматив мастера спорта и став чемпионом города и военно-морских учебных заведений.

Без особых проблем курсант Киров дотянул до Государственных экзаменов, которые в свойственной ему манере сдал на одни пятёрки. Киров-старший не скрывал гордости за сына и профессионально рассчитывал, что Иван, поплавав на гидрографических судах несколько лет, заменит его на боевом посту в ведомстве, о котором говорить заранее пока не следовало.

Успешно победив последние экзамены, компания будущих офицеров-гидрографов решила отметить это дело в тихом ресторане в ЦПКО. Предстояла защита дипломов, и всем хотелось расслабляться перед последним броском. Уже была пошита новая форма, которая блестела в рундуках золотыми лейтенантскими погонами.

Небольшой ресторан на окраине города, тёплая компания, красивые подруги, мечтающие в скором времени обрести статус офицерских жён – красота, одним словом. Никто и не понял, с чего всё началось, и почему приятный отдых вдруг стремительно начал превращаться в дикую карусель с грохотом летящих стульев, хрустом посуды, победными криками побеждающих и воплями противников, сбитых влёт.

Враги были повержены, кабак разгромлен!

В синяках и ссадинах, но счастливые и возбуждённые от выигранной битвы выпускники вернулись в училище. Измена случилась на следующее утро. Один из участников битвы обнаружил отсутствие военного билета, скорее всего, утерянного в пылу схватки. После обеда было объявлено общее построение курса и всем стало ясно, что так оно и есть. Вдоль молчаливого строя курсантов-старшекурсников, как ледокол, двигался милицейский майор, за его спиной семенил обиженный метрдотель разгромленного ресторана. Вскоре все восемь участников побоища были вычислены по разбитым физиономиям и сбитым костяшкам на руках.

Через неделю все они были отчислены приказом Главкома ВМФ «… за поведение, несовместимое со званием офицера ВМФ».

Иван, уже побывавший в положении репрессированного, подбадривал товарищей, как мог. Перед отправкой на Красную Горку он на память спорол с рукава форменки пять золотых курсовок и звёздочку.

***

Не выдержав такую новость, отец Ивана слёг с инфарктом. Все восемь репрессированных под командой мичмана после нескольких дней, проведённых в экипаже, погрузились в поезд Ленинград-Мурманск и отбыли для дальнейшего прохождения службы на Северный флот.

Отчисленцы в Североморском экипаже в/ч 40608 задержались ненадолго. Все в течение недели разъехались по разным частям. Все попали в морскую авиацию, но в разные воинские части. Иван попал в Сафоново.

Из первоисточников, рождённых в стенах военно-морского ведомства, следовало, что отчисленные от обучения в военно-морских училищах, в зависимости расположения к ним командования части, должны были отслужить до первого приказа, но не менее полугода. Но если герой излишне резвился, умничал при разговорах с командирами или «качал права», то вполне мог отмотать все два года.

Ивану был не из болтливых, давно носил погоны, но, несмотря на это, не боялся работы, и командир части как-то сразу проникся к нему уважением. Ознакомившись с его послужным списком, он пытался вызвать Ивана на откровенный разговор, но новый матрос всё больше слушал и кратко отвечал на задаваемые вопросы. Командир сам в прошлом был боксёром, парень ему явно понравился. Чтобы не возбуждать нездоровый интерес со стороны любопытных военных, Ивана определили в матросский клуб художником. По заданию замполита он писал плакатным пером бестолковые лозунги, иногда по клеточкам перерисовывал портреты вождей для наглядной агитации, особо не напрягаясь сам, и не попадаясь, лишний раз на глаза начальству. В своей каморке-мастерской он оборудовал себе шхеру, в которой и жил, периодически выходя на прогулки в сопки, да за едой на камбуз. Так бы и дожил Ваня тихо и спокойно до ДМБ, если бы не внезапная проверка политотдела флота.

За окном сентябрьский ветер гонял снег с дождём. Иван, закончив очередной шедевр, на котором с палубы стилизованного авианосца взлетали гордые североморские соколы и алела надпись: «Враг не пройдёт!», прилёг с книжкой на свой топчанчик. Увлёкшись приключениями героев Валентина Пикуля, он не заметил, как в его коморку тихо прокрался незнакомый старлей с кровожадной улыбочкой: «Матрос, ты попал! Это залёт!» – во всю красную физиономию. Политработник явно неплохо отужинал с коньячком и мечтал о благодарности в приказе от начальства за рвение к службе. Иначе говоря, жаждал подвигов, приключений и страстей на задницу своего молодого организма.

Молодой инструктор политотдела оказался на этой должности не без протекции, поэтому рыл землю и стучал копытом со всем своим юношеским напором и энтузиазмом. И стакан во лбу этот энтузиазм явно подогревал.

– Тааащ мааатрос! Почему не в казарме?! – Иван молча отложил книгу и встал, оказавшись на голову выше инквизитора.

– Ты чооо, обурел в корягу, или Устав не для тебя?! Не хрен прятаться тут! – Иван молчал, а политрук всё больше распалялся.

– А ну, бегом в роту, чмо! Нечего здесь валяться, генитальный бицепс качать, мать твою! – и, дёрнув Ивана за рукав робы, врезал ему пинок под зад.

Дальше всё пошло по накатанной схеме. Левый прицельный и правый убойный, отправили рьяного политработника в кратковременный полёт до ближайшей стены, по которой тот и сполз, с чавканьем и стоном утонув в нирване.

А так – всё было без шума и очень эффектно выглядело со стороны.

Иван накинул бушлат и пошёл проситься на ночлег к знакомым кочегарам.

***

Меньше чем через три дня к дверям клуба подкатил УАЗик с надписью «Военная прокуратура» на борту. Два здоровенных морпеха во главе с прапором гигантского размера надели на полкового художника наручники и увезли на гарнизонную гауптвахту. Иван не сопротивлялся и принял процедуру стойко, с традиционным молчанием.

Дело раскрутили быстро. Учитывая смягчающие вину Ивана обстоятельства в виде неадекватного состояния потерпевшего с попыткой унижения человеческого достоинства воина-североморца, которая и вызвала ответную реакцию матроса, военный суд Североморского гарнизона определил виновному в избиении офицера один год дисциплинарного батальона.

Споров на память голубые погоны морского авиатора с буквами СФ, осуждённый под конвоем был отправлен в дисциплинарный батальон Северного флота, называвшийся среди сидельцев «Сорока».

***

Дисциплинарный батальон – это воинская часть, в которой служат исключительно и строго по Уставу, но, по сути, военная тюрьма. Бойцы одеты в форму образца 1943 года, сама часть по периметру обнесена «колючкой», по углам зоны сторожевые вышки. Единственное, что не переводит находящихся здесь военнослужащих в разряд уголовников, это то, что наказание дисбатом не фиксируется в документах военного, как судимость. В военный билет вносится едва заметная запись: матрос переменного состава в/ч такая-то. Прибыл-убыл.

– Дааа, боксёр, карьерный рост налицо!– сказал командир батальона, разглядывая военный билет, стоящего перед ним по стойке «Смирно» матроса, – Вся армия страны знает про вашу великолепную восьмёрку и её проделки. Особенно флот, от Камчатки до Новой Земли.

Иван стоял, глядя поверх головы командира в зарешеченное окно, отвечая на вопросы короткими фразами: «Так точно!», «Никак нет!»

– Звонили, звонили мне насчёт тебя, – сказал подполковник: – Все у нас здесь по ошибке, так, пописать вылез за забор – а там патруль! Вот незадача! Все у нас здесь одинаковые, никому поблажек нет.

Несмотря на строгость работника пенитенциарной системы флота, Иван был определён на работу в котельную, и там от звонка до звонка кидал уголёк да чистил топки, для разнообразия наводя приборку в помещении кочегарки до блеска, что регулярно проверялось дежурным прапорщиком.

Весь год в напарниках у Ивана был молчаливый грузин Таймураз, бывший главный старшина-акустик с тральщика. Командир боевого поста, молодой лейтенант, имел неосторожность в разговоре со старшиной употребить выражение «ё… твою мать», после чего физиономия юного офицера стремительно рванулась навстречу приборной панели, с треском об неё и затормозив. Может быть, на корабле всё бы и замяли, но лейтенант попал в госпиталь со сломанной челюстью. А там включился отлаженный репрессивный механизм, и от матроса уже ничего не зависело.

Оба кочегара работали молча, изредка перекидываясь короткими фразами по делу. Ни тот, ни другой душу друг другу не открывали, однако к концу срока сделались большими друзьями.

Год пролетел незаметно, может быть, в силу привычки к службе, а может, в силу размеренности жизни: вахта, еда, строевые занятия или чтение Уставов, сон. И так по кругу. Человек ко всему привыкает.

***

День в день по окончанию срока дежурный прапорщик привёз отсидевшего свой срок матроса в Североморский флотский экипаж и передал его с рук на руки командиру.

На память о содержательно проведённом времени Иван снял с шапки на память простую краснофлотскую звёздочку.

Ему выдали ленточку на бескозырку с надписью «Северный флот» и выделили одному двухъярусную койку в самом углу кубрика. Матросы роты обеспечения подходить к нему боялись, но уж если доводилось, то обращались к нему исключительно на «вы». На камбуз он ходил один, проводя остальное время дня в ленинской комнате за чтением книг, рисованием или просмотром телевизора. Домой он не звонил.

Заканчивался октябрь 1983 года.

Здоровенный, слегка побритый мужик 27 лет от роду сидел на койке в углу кубрика и никому не мешал отдавать священный долг Родине. Так же молча к нему подошёл командир роты обеспечения и присел рядом.

– Не возражаешь? – спросил он.

– Да сиди уж, – тихо ответил Иван.

Они сидели и молчали какое-то время.

– Тебя сегодня увольняют, Иван, – как-то буднично произнёс капитан.

– Да? А я уже и не надеялся, привык. Что ж это раньше всех? – без особой радости в голосе спросил матрос.

– Видать, заслужил, как-никак, девять лет без страха и упрёка Родину защищал, – пояснил офицер.

– Прибавь ещё два года в Нахимовском. Будут все одиннадцать. Вот так юность и прошла, – с вздохом резюмировал Иван.

– Повезло тебе, в общем, «питон». Давай подтягивайся через час в канцелярию с вещами, – ротный встал и направился готовить бумаги.

Через час Иван появился на пороге канцелярии с зелёным «сидором», с которым прибыл из дисбата, и перекинутым через руку бушлатом с нашитыми на правый рукав девятью жёлтыми «шпалами», по одной за каждый год службы.

– Да ты шутник! Прямо рекрут флота Его императорского величества, – усмехнулся капитан.

– Имею право, смотри первоисточник, – парировал увольняющийся в запас и кивнул на лежащий на столе потрёпанный военный билет.

– Ну, будь здоров, удачи тебе, – офицер крепко пожал руку матросу. Они были одного года рождения.

– Да, кстати, там, у ворот тебя УАЗик ждёт до вокзала, а то мало ли кому от счастья по дороге рожу начистишь.

– Было бы смешно, если бы не было так грустно. Счастливо оставаться, командир,– Иван надел бескозырку, развернулся и вышел.

Перед тем, как сесть в командирский УАЗ, Иван обернулся. У серого забора, сложенного из рванных гранитных камней, стояли и молча смотрели на него все свободные от работ матросы роты обеспечения.

– Бывайте здоровы, моряки! – сказал им Иван.

– Прощайте, товарищ матрос, удачи вам! – вразнобой, но все вместе ответили остающиеся. Чувствовалось, что прощались они с Иваном с искренним уважением.

***

Я познакомился с ним в поезде Мурманск-Ленинград.

Он стоял в коридоре напротив своего купе и смотрел на заснеженный карельский пейзаж, проплывающий за окном.

– О как!– сказал я, упёршись взглядом в девять нашивок на рукаве его потрёпанного бушлата.

– Да, всё не просто,– ответил он со вздохом.

– Я вижу, что мы выпали из одного гнезда, – он кивнул на пять нашивок на рукаве моего бушлата.

– Моё инженерное гнездо имени Ленина отторгло меня на четвёртом курсе, а у тебя, я наблюдаю, всё гораздо запущеннее, – и мы одновременно рассмеялись.

– Иван Киров, – он протянул мне мозолистую ладонь: Меня военно-морской флот не то чтобы отторг, а скорее отрыгнул, и не буду скрывать, перед этим изрядно помусолив.

– Кир Иванов, в смысле Кирилл, а не от слова «кирнуть», хотя я, в принципе, не против, – мы снова рассмеялись и крепко пожали друг другу руки.

Мы сидели в купе, пили водку, купленную на полустанке у местных мутноглазых бутлегеров, и закусывали вкуснейшим копчёным сигом тоже местного отлова.

Я рассказал ему про мою не сложившуюся карьеру корабельного инженера-механика, а потом долго и с интересом слушал историю его флотских похождений. На верхних полках, свесив головы и открыв рты, нас слушали два лохматых охламона.

Он говорил и говорил, как будто хотел выговориться за столько лет лаконичности, и за то молчание, которое не стало золотом.

Патруль на Московском вокзале ринулся было, в нашу сторону, но начальник патруля, капитан-лейтенант, по-видимому, слушатель Академии, разглядев наши нашивки, остановил своих бойцов. Мы издали поприветствовали друг друга отданием воинской чести в движении. И этот воинский ритуал был последним в нашей военной биографии.

***

Наша следующая встреча состоялась в кабинете методистов заочного факультета училища имени Макарова в начале лета следующего года. Я сдал сессию за пятый курс, на который я восстановился по академической справке военно-морского училища имени Ленина. В кабинете происходило вручение дипломов и нагрудных знаков выпускникам судоводительского факультета. Обыденность процедуры вручения дипломов без малейшего намёка на торжественность – удел выпускников заочных факультетов. Отстрелялся – получи, и будь здоров, портянка парусом, ветер в «попу».

Потом мы отмечали это событие у него дома, и он показал мне свою коллекцию.

В чёрном берете морского пехотинца, как в мешке, лежали ленточки от бескозырок с названиями флотов и училищ: Нахимовского и Фрунзе, пять курсовок из золотого галуна, узкие погоны с буквой «Н», чёрные погоны с буквами БФ и голубые погоны с буквами СФ, маленькая красная звёздочка и знак за окончание Нахимовского училища – всё его богатство, нажитое за прошедшие одиннадцать лет. Ко всему этому богатству он добавил ромбик за окончание ЛВИМУ с силуэтом парохода под красным флагом.

Прошло лет двадцать. Гамбург. Порт. Я, не торопясь, возвращаюсь на своё судно, на котором работаю последние пять лет старшим механиком, после прогулки по городу. По корме моего парохода стоит огромный современный контейнеровоз под норвежским флагом. Вдруг за спиной скрипнули тормоза, и я услышал почти забытый за много лет голос:

– Иванов, Кир! Ты это, или не ты, зёма?

Из красного «Мерседеса» с кряхтением вылез крупный мужчина со светлой с проседью шкиперской бородой, в чёрном кителе с капитанскими нашивками. Он мало изменился, некоторая полнота только добавляли ему солидности. И борода ему шла.

– Ты, какими судьбами здесь?

– Да, вот грузимся на Южную Америку, вот мой лайнер, – я указал рукой на своё судно, в бездонные трюма которого, аккуратными рядами вставали контейнера.

– А вот мой красавец-варяг. Заканчиваем погрузку. Я как раз из администрации порта еду, поднимемся ко мне, посидим, время до отхода ещё есть, – он потянул меня за рукав в сторону трапа «норвежца».

Мы сидели в его трёхкомнатной каюте, обставленной, как номер в дорогой гостинице. Стюард-филиппинец принёс лимон на блюдце и какие-то пикантные закуски. Хозяин достал из бара бутылку представительского «Хеннеси».

– Всё как в квартире. Там кабинет, там спальня, удобства в коридоре,– показывал он свои хоромы.

На стене в рамке фотография: берег явно норвежского фиорда, белый домик, у крыльца чёрный «Шевроле» с кузовом, на капоте сидят два светловолосых парнишки, рядом стоит невысокого роста женщина с приятным и каким-то домашним лицом.

– Это мои, квартира родительская в Питере, а это дача недалеко от Осло, я это так называю. Жена у них в университете наездами преподаёт русский язык и литературу, а я уже как десять лет в норвежской компании работаю. Джип, кстати, подарок от фирмы, так сказать, за успехи в капиталистическом соревновании. Мы на линии работаем Гамбург-Балтимор, четыре через четыре месяца, так что дома регулярно, и надоесть друг другу не успеваем.

Мы сидели, пили коньяк и говорили о том, что произошло с нами за последние годы.

– Может, и с карьерой у меня так попёрло, потому, что судьба решила компенсировать мне все тревожные неудобства военной юности? – как бы спрашивал он у меня.

– Да уж не прибедняйся, ты всё-таки специалист, каких мало. Да и на английском и немецком шпаришь, как на родном, а это как ничто другое способствует карьерному росту у супостатов. Всё одно к одному. Ты, вроде, в детстве мечтал путешествовать под белыми парусами – сильно, видать, хотел, раз всё сбылось, – ответил я и подумал про себя, что меня как-то судьба тоже не обидела, получил то, что хотел, лишь с небольшим перерывом на отдание священного долга Родине.

Вскоре грузовой помощник доложил об окончании погрузки и времени прибытия на борт портовых властей и лоцмана. Иван сказал в трубку несколько фраз на английском, и вскоре на судне началась суета, обычная для подготовки отхода в рейс.

– Знаешь, Кир, когда умирал мой отец, я был в рейсе, и он написал мне последнее письмо. Я его всегда с собой ношу, – и протянул мне сложенный вчетверо лист заламинированной бумаги.

Я развернул лист и прочитал неровные буквы, написанные слабеющей рукой умирающего старика.

«… Сын, ты опять в море, и я, видимо, живым тебя не дождусь. Это моё последнее письмо к тебе. Должен сказать, что был неправ, навязывая тебе свою волю, судьбу не обманешь. Ты стал капитаном и всё-таки офицером, ведь у вас на торговом флоте комсостав тоже называют офицерами. Тебе было тяжело в молодости, но я надеюсь, что удача не обошла тебя стороной, и ты получил от жизни то, что хотел. И я прожил жизнь так, как хотел, и потому ухожу спокойно. Прости меня, сын. Прощай. Твой неисправимо настойчивый отец…».

– Да, офицером флота я не стал, хотя отец так этого хотел. Достойной молодости не получилось, зато зрелость удалась! Я тут в отпуске в Питере был. Смотрю, среди почты повестка в военкомат. Хотел выбросить, но ради интереса решил сходить. Короче, прибыл! Какой-то замшелый военный пенсионер начинает строить меня, как последнего карася! Мол, вы такой-растакой, столько лет капитаном работаете, а воинское звание «матрос» и ВУС какой-то партизанский. Мы вас пошлём на сборы и присвоим звание офицера запаса. Я тихо так ему, ласково, отвечаю: «Я по вашему ведомству был и до отставки останусь матросом по принципиальным соображениям».

Он мне в спину: «Ну, хоть медкомиссию пройдите»! Я ему: «Вас патологоанатом оповестит о моих болячках, но чуть позже». На том и разошлись.

***

Капитан норвежского суперконтейнеровоза Иван Киров проводил меня до трапа. На площадке напротив его офиса я заметил кожаный мешок, набитый песком, и висевший на перекладине самодельного турника. Мешок был сильно потёрт слева, и прошит заплатками справа.

– Ни дня без спорта! Привык, – ответил он на мой вопросительный взгляд.

Мы по-русски обнялись и обменялись крепким рукопожатием, и я вдруг почувствовал, что на его судне, да и, вообще, в жизни всегда будет порядок.

КИТ     Мишка на Севере.

Есть много удивительных мест на Земле, о существовании которых большинство людей даже понятия не имеет. Между тем, и в этих забытых богом местах живут и работают люди, многие из них вполне довольны жизнью и собой, и никуда из этих медвежьих углов уезжать не собираются.

Одним метельным майским днём из тёплого и душного чрева Ил-18 на бетонную полосу аэродрома посёлка Чоккурдах^[35] спустилась по трапу группа товарищей, даже отдалённо не напоминающая местное население, несмотря на то, что почти все они были обуты в кирзовые сапоги.

– Из Питера? На Белую Гору? На практику? Идите вооон к тому Ан-2, это за вами прислали! – радостно сообщила прибывшим дежурная по аэропорту, одетая в форменное аэрофлотовское пальто, малиновую вязаную шапку и ярко-зелёные спортивные штаны с лампасами. Несмотря на позёмку, пронизывающий ветер и температуру около –10, её вызывающий наряд дополняли лакированные сапоги-чулки с облезлыми от мороза голенищами и правым сломанным каблуком, при ходьбе выгибающемся назад, что придавало особую пикантность всему наряду девушки.

Ошарашенные радостной простотой приёма практиканты, молча, двинулись через всё поле к одиноко стоящему на краю «кукурузнику».

***

Надо честно сказать, что группа будущих инженеров-судомехаников появилась в этих краях по зову кошелька. Часть народа, выпучив глаза от счастья, рванула на практику на суда загранплавания за сущие гроши, поддавшись на видимую престижность процедуры. Меньшая, но, более прагматичная часть населения решила, что на заграницу они своевременно насмотрятся, а сезонный заработок в Сибири с её постоянным кадровым голодом в рублёвом эквиваленте будет гораздо выше, чем валютно-шмоточная выручка сокурсников.

И они оказались правы!

Моряков в небольших сибирских пароходствах не хватало катастрофически. С учётом северных надбавок и обработок недостающих членов экипажа, зарплата была очень даже приличная.

В салоне маленького самолёта температура была аналогична забортной, но, к счастью, ветра не было. Ребята уселись на лавочки вдоль бортов. Между ними на полу стояли коробки с куриными яйцами, накрытые страховочной сеткой. Из кабины пилотов выглянула рыжеволосая и жутко конопатая физиономия пилота.

– Ну, что, тронулись, помолясь!– весело крикнул он пассажирам и запустил двигатель. В салоне стало заметно теплее.

Он был не многим старше своих пассажиров, видимо, совсем недавно окончил лётное училище. Судя по постоянному смеху и шуточкам-прибауточкам, доносящимся из-за штурвала, был он хроническим весельчаком. Впрочем, на Севере много таких самородков, без их незамысловатого юмора через месяц от тоски завоешь, а с ними бесплатная клоунада каждый божий день обеспечена.

Ещё через пару минут, многие убедились в правоте первого впечатления.

Пилот то добавлял, то сбрасывал обороты, мотор завывал, как бешеный, но самолёт категорически отказывался трогаться с места.

– Примёрзли, шишка моржовая! – коротко бросил командир второму пилоту с плоским лицом и узкими глазами аборигена. Пилот-абориген, не проронив ни слова, прыгнул, как Тарзан, на коробки с нежным продуктом, обеспечив естественный бой при транспортировке, и метнулся куда-то в хвост лайнера.

Раздался грохот раскидываемых железяк, спустя минуту откуда-то из-под коробок, как чёрт из табакерки, выскочил второй пилот и помчался, хрустя нежным продуктом, по коробкам к двери с огромной колотушкой в руках.

Мотор ревел, пилот-якут с остервенением колотил по лыжам, крепко примёрзшим к заснеженной полосе. Самолёт вдруг судорожно дёрнулся и заскрипел лыжами по полосе. В распахнутую дверь сначала влетела боевая колотушка, а потом, как бабуин,^[36] запрыгнул и сам пилот, для которого, судя по всему, эта операция была вполне привычной.

– А знаете, мужики, почему хорошо быть командиром? – извернувшись в кресле, прокричал в салон рыжий пилот.

– Не надо с колотушкой бегать! – и заржал, как жеребец. Второй пилот, даже не запыхавшись, занял своё место, и самолёт взлетел.

***

От Белой Горы до Восточносибирского моря шестьсот километров по петляющей по тундре Индигирке, а напрямую лёта два часа. Пока пилотировал Рыжий, самолёт летел ровно, без виражей и воздушных ям. Но как только управление брал на себя Национальный Кадр, самолёт начинало мотать во все стороны, судорожно трясти и кидать в воздушные ямы.

– Командир, убери с руля этого двоишника! – на очередном вираже закричала в один голос часть пассажиров. Вторая часть несчастных с утробным рыком заполняла гигиенические пакеты.

Последний вираж, резкое снижение и мотор выключился. Кажется, что всем, включая даже самых неукачивающихся, было уже всё равно.

Вместо того, что уже давно ожидал измученный перелётом народ, а именно: пике, штопор и конец земным мучениям, самолёт мягко коснулся полосы, загремев лыжами по редким гравийным проталинам.

Южное побережье Северного Ледовитого океана – это другая планета.

Обветшалые двухэтажные домики на сваях, вбитых в вечную мерзлоту. «Курятники» общественных удобств, с художественно торчащими бурыми сталактитами из продуктов человеческой жизнедеятельности в подставленных снизу железных баках, подтверждающими извечную аксиому: наш человек может вполне комфортно жить где угодно.

Горы двухсотлитровых бочек, уложенных в пирамиды на берегу реки, десятки отслуживших свой срок дизелей, стоящих ровными рядами, и спирт в прозрачных поллитровках на полупустых полках единственного магазина, по восемь рублей двенадцать копеек за порцию. Как сказал один поэт, возможно даже местный, «… это Север, край неповторимый…».

В тамбуре при входе в убогий магазин давно не бритый, дурно пахнущий гражданин с нездоровым сизым носом, в огромной кепке и калошах, одетых прямо на вязаные носки, торгует помятую, подмороженную клубнику, выращенную явно не своими руками, по пятьдесят рублей за килограмм. Торговля не идёт, местное население не спешит отовариваться весенним лакомством. Они больше привыкли к оленине, конине и строганине из омуля, в ассортименте представленными на прилавке, их не обманешь. Из деликатесов – килька в томате и солянка из кислой капусты.

Это бодрит!

***

Даниил и Андрей получили в отделе кадров направление на танкер СПН–711.^[37] Судно было простым, универсальным и отлично подходило для работы в этих местах.

Внутри корпуса судна находились грузовые топливные танки, а на палубе, в огромной «ванне» можно было перевозить всё, что угодно.

Андрей был родом из Петрозаводска и очень гордился тем, что в его краснокожем паспорте русские слова были продублированы на финском языке, так как у карелов нет своей письменности. Посему, в узких кругах сокурсников он носил прозвище, товарищ Ёпаролайнен, иногда сокращаемое друзьями до неприличного Ёп, или более ласкового – Дрюня, что, в общем, сути не меняло, и парня не обижало.

Данила все три года срочной службы на Северном флоте прослужил на подводной лодке.

Друзья звали его Кокер, потом стали звать его просто Джо, может быть потому, что служил он коком, а может потому, что имел от природы низкий, чуть с хрипотцой голос. Не смотря на военно-кулинарную юность, через пару лет он собирался стать нормальным судовым механиком.

Дрюня отдавал священный долг Родине в морчастях погранвойск, так что на почве своего военно-морского прошлого, ребята и сблизились.

В первых числах июня танкер, загрузив в танки восемьсот тонн авиационного бензина, двинулся вверх по реке к устью речки Мома,^[38] где круглый год в любую погоду артельщики мыли золотишко.

Несмотря на кажущуюся глушь, с началом навигации по берегам Индигирки закипела жизнь. Танкер упорно шёл вверх, преодолевая пороги с помощью дежурного буксира, оставляя за кормой хижины рыбаков по берегам, древние погосты, огромные антенны локаторных станций и полуразрушенные бараки сталинских лагерей.

Весь июнь по большой воде во все населённые пункты, расположенные вдоль реки, скорыми темпами завозилось всё, включая строевой лес. В этих местах кроме чахлых лиственниц, которые местные называли чепыжником, и не росло ничего приличного. А это добро только в печь и годилось.

В июле вода спала, и вместо топлива пароход стал возить в порт гравий, который день и ночь черпал со дна реки плавучий кран.

Однажды из грейфера^[39] посыпались какие-то кости, и вместе с ними громыхнуло по палубе огромное кривое бревно.

– Ну, мужики, повезло вам! – закричал из кабины крановщик.

– Рог мамонта поймали! – все моряки бросились на палубу рассматривать улов. В куче гравия среди костей лежал бивень мамонта длиной почти три метра.

В последующие недели весь экипаж был занят расчленением и дележом добычи. Острая и наиболее хорошо сохранившаяся оконечность по умолчанию досталась капитану.

Потом рог распилили на большие части по десять-пятнадцать килограмм и начали вываривать в сорокалитровом бачке на камбузе. При распиловке бивень вонял нестерпимо, а при варке и того круче, но это было необходимо сделать для того, чтоб кость, пролежавшая миллионы лет без доступа воздуха, не растрескалась, стала мягче и имела товарный вид, пригодный для изготовления поделок. После этой процедуры мотористы начали пилить большой кусок на медальоны с помощью ножовки па металлу. Ходили слухи, что в аэропортах это богатство могут отнять пограничники, ну уж больно хотелось оставить на память о Севере такую шикарную вещь. Эта тяжёлая работа в свободное от вахты время в скором времени утомила обоих. Ребята и так работали вдвоём, обрабатывая ставку третьего моториста и повара заодно, которого на судне то же не было. Оставшимся куском практиканты стали подпирать дверь в каюту.

Вскоре на этот реликт просто перестали обращать внимание.

***

Наступил август. Началась арктическая навигация. На бар^[40] в устье Индигирки пришёл караван морских судов. Морским путём сюда доставлялось всё, начиная от стройматериалов, леса и топлива, и заканчивая одеколоном и клеем БФ, и то, и другое, кстати, вполне годилось и для питьевых целей, когда запасы алкоголя ближе к весне, истощались.

Милях в пяти к северу лежал в дрейфе и маячил красной, как морковка, надстройкой атомоход «Арктика», который и привёл этот караван. С десяток пароходов день и ночь перегружали содержимое своих трюмов на речные суда, практически всё, что было необходимо местному населению, чтобы пережить долгую полярную зиму.

Между судами по льдинам, как по улицам небольшого посёлка, неторопливо бродили десятки белых медведей, абсолютно не обращая внимания на грохот выгрузки, визг лебёдок судовых кранов и крики работающих матросов.

Хозяева Арктики, задрав чуткие носы, ждали, когда коки сыпанут за борт камбузные отходы: рыбьи головы, кости и прочую дребедень. Выглядели они довольно мирно, но некоторые особенно пытливые, пытались вставать на задние лапы и дотянуться своим любопытным чёрным носом до среза верхней палубы. Когда степень медвежьей дерзости переполняла чашу терпения моряков, мохнатых гостей отгоняли мощными струями из пожарных рукавов, но Умкам эта игра скорее нравилась, чем отпугивала от борта.

***

Танкер СПН–711 шёл от приёмного буя к танкеру «Ленанефть», который стоял чуть в стороне от разгружающихся сухогрузов. Данила готовил на камбузе борщ из лосятины с кислой капустой и сушёными ингредиентами. Борщ пузырился на плите, а сам кок задумчиво глядел в безоблачную морскую даль через открытый иллюминатор и грыз хрящик. Рядом с тёплой плитой в большой миске стояла опара, из которой Данила предполагал выпечь несколько буханок хлеба, но в скором времени понял, что это вряд ли получится. Трупы дрожжей, случайно обнаруженные им в дальнем углу провизионки, категорически отказывались возбуждать тесто.

Неожиданно во рту что-то хрустнуло, и Кокер увидел впившийся в хрящ, кусок собственного зуба.

– Беда, ёшкин хобот, цингу подцепил, что ли, от нехватки витамина Ю, однозначно! Не к добру это всё! – недогрызенный остаток хряща полетел за борт вместе с частью организма Данилы.

– Хоть что–то от меня здесь на память останется, хотя всё равно обидно! – становилось абсолютно ясно, что обедать команде сегодня придётся без хлеба.

От безысходности он всё-таки положил вялое тесто в формы и засунул в духовку. Результатдобил Данилу окончательно. Вместо румяных воздушных буханок, из формы вывалились тяжёлые унылые кирпичи.

– Вот же измена! Явно сегодня не мой день, – подумал повар и принялся открывать ножом банку с «вечными» сухарями.^[41] Поднимая жестяную крышку банки, он глубоко порезал руку рваным краем.

– Как пить дать, засада какая-нибудь случиться, – окончательно огорчился парень и пошёл звать население к столу.

***

Погрузка топлива закончилась быстро. Небольшой танкерок сел в воду почти по самый привальный брус, вровень с плавающими вокруг льдинами. Дрюня и Данила сидели в рубке, и пили чай из больших металлических кружек. Они по очереди смотрели в бинокль на то, как грузились соседние суда. Из динамика судового проигрывателя надрывалась певица Валентина Легкоступова и голосила на всю рубку про то, как тоскливо одной стоять на берегу, когда на теплоходе музыка играет. За прошедшие месяцы эти вопли достали всех моряков, но другие пластинки напоминали, в основном, о том, что Ленин всегда живой, и поэтому весь экипаж танкера относился к известному наизусть хиту философски. При таком скудном репертуаре, и вечно орущие бакланы за бортом – хор имени Пятницкого.

Вдруг Даня заметил, что челюсть друга – Ёпаролайнена начала медленно отвисать, глаза стали круглыми, как пятаки, а недопитый чай из кружки тонкой струйкой полился на палубу.

– Данила, ядрёный пупсик, у нас по палубе медведь гуляет! – ужас в его глазах был самым, что ни на есть натуральным.

Мотористы почти одновременно автоматически потянулись к кнопке авральной сигнализации. Через минуту на мостик вбежал капитан и голый до пояса старпом, молодой и рьяный недавний выпускник Якутского речного училища по фамилии Петухов.

Вид гуляющего по палубе огромного белого медведя никого не обрадовал. Стоило зверю подняться по двум трапам, и он оказался бы прямо у хлипких дверей почти полностью остеклённой рубки.

– Если он сюда доберётся, то всю рубку разворотит, и нагадит ещё. Они это любят, – подал голос Петухов. Четыре здоровых мужика стояли и молча смотрели вниз, судорожно соображая, что же можно предпринять. Вариант с карабином даже не рассматривался, убийство белых медведей уголовно наказуемо. На соседнем танкере тоже заметили медведя. Экипаж «Ленанефти» стремительно отдал швартовы, поднял якорь, и судно отошло, оставив коллег самих решать проблему сохранения полярной фауны. Всё случилось так быстро, как будто это было не большое нефтеналивное судно, а маленькая моторная лодка.

Медведь на палубе задрал морду и начал водить носом по ветру.

– Почувствовал, гад, человечину,– угрюмо сказал Мастер,^[42] который жил на Севере постоянно и был опытным охотником. Медведь вразвалочку начал двигаться в сторону трапа, ведущего на второй ярус надстройки.

– Все двери задраены, но если он сюда залезет, то к нам всем песец полярный прибежит, – сделал полезное заключение лесной человек Ёп, тоже не чуждый искусству охоты.

– А давайте ему Петуха кинем, это его потный дух мишка чует, – предложил Данила, имея в виду старпома, который нещадно гнобил практикантов по службе, утверждая своё положение на судне перед питерскими, хотя был младше их по возрасту, и в армии не служил.

Молодой старпом шутки не понял и забился в угол, обхватив руками локатор.

Неожиданно из динамика рации раздался искажённый помехами голос капитана, проходящего мимо буксира, обращённый к капитану СПН–711.

– Валерий Иванович, давай я твой зверинец из ракетницы^[43] пугану!

– Ты, что Петрович, мыла объелся! У нас почти тысяча тонн бензина в танках! Ты так медведя пуганёшь, что потом сутки наши потроха багром вылавливать будешь! – закричал в микрофон разом вспотевший от предложения доброго товарища капитан.

Между тем медведь всё ближе подбирался к трапу, поводя носом над палубой.

Вдруг на карело-финского лесовика Ёпаролайнена внезапно снизошло озарение.

– Джо, давай за мной в машину! Сейчас мы его причешем! – заорал он на всю Сибирь и рванул вниз по трапу со скоростью торнадо.

Скатившись по узкому трапу в машинное отделение, Дрюня покрутил головой, и, ухватившись за тиски, закреплённые на верстаке, стал пытаться оторвать их.

– Андрюха, они на болтах! – заорал Данила, пытаясь перекричать работающий дизель-генератор.

– Ёп, я всё понял! – он схватил в охапку все железяки, что попались ему на глаза: пару ломов, кувалду и разводной ключ.

Дрюня выскочил из машинного отделения на жилую палубу с пустыми руками. Единственное, что было пригодно для его замысла – запасная крышка цилиндра главного двигателя – была слишком тяжела.

И тут он увидел кусок мамонтового бивня, удерживающего дверь каюты в открытом состоянии. Издав индейский победный клич, он схватил его и бросился вверх по трапу в ходовую рубку.

Между тем, михельсон, стоя задними лапами на палубе, уже лежал брюхом на трапе, занимая всю его длину.

Он неторопливо, как будто плавая, двигал поочерёдно передними и задними лапами, пытаясь вползти мохнатым пузом на палубу второго яруса надстройки. Его огромная башка с двигающимися во все стороны ушами сантиметр за сантиметром, поднималась над верхней ступенькой трапа.

Карело-финский медвежатник огласил населению план борьбы с супостатом, в нём проснулся пограничник.

– На счёт три я бросаю перед его мордой железяки, ты, Джо, максимально прицельно метни бивень в его череп, а ты Петухов, дави на авральную кнопку и гуди тифоном. Командуй, Валерий Иваныч, – соблюдая субординацию, обратился он к капитану.

Охотники встали по номерам.

– Все готовы?….Три!!! – диким голосом заорал Мастер.

Перед мордой медведя с грохотом рассыпались ключи и ломы, как резиновая запрыгала кувалда. Зазвенели звонки авральной сигнализации, раненным слоном загудел воздушный тифон. Данила, размахнувшись, что было сил, запустил куском бивня в медвежью голову с трёхметровой высоты. Бивень гулко врезался в медвежий череп, высоко подскочил, и улетел в мутные воды Восточно-Сибирского моря.

Мишка от нападения сверху со всего размаха ударился носом о верхнюю ступеньку трапа и на брюхе съехал обратно на палубу. Испуганно подскочил, и, разбежавшись, бросился за борт, только брызги полетели!

– Мужики, пулей вниз, дизеля запускать. Старпом – на якорь! Быстро уходим, пока он не очухался и своих дружков нами ужинать не привёл! – но все и сами знали, кому куда бежать и какие ручки дёргать.

Через несколько минут загрохотали дизеля, якорь вполз в клюз^[44] и танкер малым ходом пошёл вперёд.

Все, как-то разом успокоились. Мотористы уселись на камбузе попить холодного компота, и тут Данила увидел буханки непропечённого хлеба.

– Андрюха, хватай буханки, пошли на палубу.

Ребята, схватив чуть прихваченные коркой кирпичи, выбежали наверх. Судно заканчивало делать оборот вокруг большой льдины, по которой вразвалочку брёл обиженный бивнем по башке Умка.

– Вот тебе утешительный приз, косолапый!– закричал ему Джо, и запулил в него тяжёлой буханкой. Две буханки попали в мохнатый медвежий зад, ещё две упали перед его мордой. Мишка обнюхал добычу, поковырял её когтём, потом как-то ловко подвернул под себя задние лапы, сел на них, как маленький ребёнок, и, обхватив передними горбушку, начал её неторопливо грызть.

– А ведь он сейчас вполне мог обедать нами, – вполне серьёзно произнёс Ёпаролайнен.

– Не повезло бродяге, сегодня у него вегетарианский обед, – ответил Кокер, и друзей разобрал нервный хохот, после пережитого стресса.

***

В конце сентября закончилась навигация, и практиканты, получив устную благодарность начальника порта и приличные деньги, вылетели в Москву обратным рейсом с посадкой в Тикси и Игарке.

В душном салоне самолёта стоял напоённый специфическими миазмами дух сезонных рабочих. Несколько раз стюардесса по трансляции передавала убедительную просьбу экипажа и лично командира корабля всем мужчинам одеть обувь. До Москвы было двенадцать часов лёта.

Андрей спал, а Данила листал полусвежие московские газеты.

На последней странице какой-то газетёнки ему попалось на глаза объявление, от которого у него встали дыбом волосы на голове и бороде одновременно.

«….. художественные мастерские принимают у граждан и организаций слоновую кость по сто долларов за килограмм и кость мамонта в хорошем состоянии по триста долларов за килограмм. Расчёт на месте. Адрес. Телефон…»

Он ткнул локтём спящего товарища.

– Гутен морген, Карл Иваныч! Ёп, ядрёна мухобойка, ты прикинь, какие бабки мы козе под капсюль пустили! Знал бы заранее – голыми руками порвал бы зверька! А я ему, козлу, ещё и хлеба дал! – и указал приятелю на объявление в газете.

Оба дружно расстроились, с горя достали припасённую, как сувенир, бутылку спирта, хлебнули прямо из ствола и занюхали рукавами бушлатов.

Потом оба забылись в липком сне, и Даниле приснилось, что он собственными руками выталкивает за борт какого-то ржавого парохода пятилетний «Фольксваген-Гольф».

В аэропорту все тепло простились друг с другом и разбежались по своим направлениям до первого ноября догуливать полагающиеся каникулы перед началом нового учебного года.

На Ленинградском вокзале Даня зашёл в унылую забегаловку и попросил у обильной девушки за барной стойкой чашку кофе и пару конфет. За соседним столиком пристроился мутный дедулик и с видимым удовольствием лакомился недоеденными более привередливыми пассажирами, пирожками.

Официантка принесла чашку и небольшое блюдечко, на котором лежали две конфетки «Мишка на Севере».

Пейзаж на обёртке кондитерских изделий напомнил о недавней потере. Даниил одним глотком выпил кофе и с досадой шибанул кулаком по столу, расплющив конфеты прямо в фантике.

– Ты енто чегой-то продукт переводишь, мил человек? – таинственно спросил невнятный дедушка в потёртом клетчатом пальто вечного привокзального странника.

– Извини, дед, что напугал, угощайся, – Данила кивнул деду на пару расплющенных конфет на столе.

– «Мишка на Севере» – вкусные конфеты, – хитроглазый дедушка сгрёб шоколадную труху в заскорузлую ладонь.

– И не говори, подруга, у самой муж пьяница! – грустно пошутил Даня, встал из-за стола и уныло побрёл в сторону платформы.

Много лет спустя он увидел сотни касаток и дельфинов в Гибралтарском проливе. Десятки китов, шумно пускающих фонтаны серебристых брызг посреди Атлантики. Тысячи морских котиков на островных пляжах у берегов Канады и стаи акул в Мексиканском заливе. Но больше никогда в жизни не довелось ему ещё раз увидеть бродящие по бескрайним Арктическим льдам стада белых медведей…

КДЖ     Были «паркетного» крейсера № 71 или «режимность»

– Ты представляешь, какие с…, – Валентин глянул на сосредоточенно корпящую за столом над раскраской дочку, и поправился, – гады. Не дали загранпаспорт! Так и сказали: «Вам ещё два года не выехать, сейчас с этим опять стало строго». Вот уж повезло с режимом секретности перед дембелем. Угораздило на пять лет попасть.

– Да и ладно, – жена погладила мужа по руке, – пару лет у дедушки с бабушкой на даче отдохнём. Фрукты, овощи, витамины. Чем плохо? А через два года… Только обещай, мы уж тогда не в какие-нибудь Турции-Египты поедем.

– Точно. – Валентин приобнял супругу.– Мы первым делом во Францию. Монмартр, Лувр, Орсей… Как говорится, увидеть Париж и умереть.

Разговор, да и сама обида скоро забылись за повседневными заботами. Тем более, что семью ждало знаменательное событие – дочь Анютка должна была пойти в школу.

На организационное собрание перед 1 сентября родителям посоветовали прийти вместе с будущими первоклашками. И не зря. Оробевшие было впервые вошедшие в класс дети постепенно освоились, перезнакомились и даже уже ни в какую не хотели расставаться, устроив после собрания на школьном дворе весёлую возню. Мамы и папы, устав от волнений, тоже никуда не спешили и завели спокойную болтовню о том о сём:

– Плохо, что в школу через дорогу.

– Ничего страшного, ведь даже пешеходный светофор уже поставили.

– Да-да, и верно…

– А столовая тут – так себе.

– Да что вы говорите?

– У меня же старшая в четвёртом…

– Ой, а мы чуть к 1 сентября не опоздали. Горящую путёвку в Турцию взяли, обратный самолёт – на 31. А сын упёрся – хочу 1 в школу. Пришлось менять.

– То-то он у вас такой загорелый.

– Да, морской загар. Но и ваша дочка, Анечка, кажется?…

– Да, Аня.

– Тоже как загорела.

Казалось, полностью занятая перетягиванием прыгалок, Аня при звуках своего имени подбежала к маме.

– Анечка, и ты за границей загорала?

– Нет, на даче у бабушки, а за гр-р-раницу,– недавно переставшая картавить Анюта не могла не похвалиться своим достижением, её звонкий голосок легко перекрыл все разговоры, – нас выпустят не скор-р-ро. Папе ещё два года сидеть. У него пять лет стр-р-р-р-рогого р-р-р-р-режима.

Во внезапно наступившей тишине десятки глаз, возмущённых, испуганных, недоумевающих, презирающих, скрестились на задохнувшейся от неожиданности маме Ани. А ребёнок счёл нужным пояснить:

– Но когда папу выпустят, он нас сразу во Фр-р-ранцию увезёт. Хочет, чтобы мы жили и умер-р-р-р-рли в Пар-р-р-риже.

Все взгляды мгновенно приняли одинаковое выражение. Завистливо-уважительное.

Тащторанга     Рыночные условия

После академии Сашу назначили механиком на ту же лодку, с которой он и уходил. Можно было, конечно, за время учёбы подсуетится, придумать болезни жене или детям и уехать служить в Москву, но Александр не любил делать вещей, которые, как он считал, не красят офицера. Зачем флоту нужны механики с академическим образованием, он тоже не задумывался и спокойно принимал дела у своего бывшего дивизионного, которому три года назад их и сдавал. Но вот так же спокойно продолжить службу не получилось: лодка пошла под сокращение, Саша даже какое-то время гордо именовался командиром ПЛ, но после списания всего и вся, что получалось и числилось за субмариной за долгие годы её безупречной службы, надобность в Саше у флота отпала, и его предупредили о предстоящем увольнении в запас по сокращению. Он, было, заикнулся об отсутствии у него жилья на Большой земле, но его тут же поправили, напомнив об имеющейся у него в посёлке благоустроенной трёхкомнатной квартире. Также напомнили, что эту квартиру он имеет полное право приватизировать, продать и купить себе жилье там, где только захочет.

– Привыкайте жить в рыночных условиях, – таков был совет начальства от расквартирования.

Была ещё надежда на получение жилищного сертификата, но начальство опять грубо прервало Сашины мечтания, популярно объяснив, что сертификатов мало, а желающих их получить много, за ними даже адмиралы в очереди стоят.

Саше активно намекали, что вопрос решить можно за энное количество зелёных бумажек с портретами нерусских президентов, но он также активно не понимал, как это – давать взятки. Не понимал он не только это. Квартиры в посёлке действительно продавались, но цена их была меньше, чем стоил квадратный метр не в самом ближнем пригороде Питера. Представить, что он может себе купить из жилья на эти деньги, ему было трудно, как впрочем, он не представлял и стоящих в очереди адмиралов. Но жизнь продолжалась, положенный перед увольнением огромный отпуск Саша и решил посвятить решению всех своих новых проблем.

Поехав в Мурманск за билетами, он, как это часто бывает в жизни, совершенно случайно встретил своего ещё школьного одноклассника. Вряд ли бы он узнал в этом респектабельном господине худосочного Мишку Рейзмана, которого защищал в детстве от школьной шпаны. Но Мишка его окликнул сам, а так как оказалось, что времени у них достаточно для «хорошо посидеть», направились в гостинцу «Арктика», точнее, в одноименный ресторан. За неторопливой плавной беседой под рюмочку, «а помнишь», «а вот Ленка Сидорова», «а где сейчас Николаев», перешли к насущным проблемам бытия. Проникнувшись Сашиной ситуацией, Мишкины глаза загорелись каким-то необычным светом, дальнейшее Саша помнит с трудом, сказывалось выпитое и непривычность происходящего – бумаги, нотариусы, документы, копии все смешалось в быстротечном сумбуре.

– Я ещё в Мурманске неделю буду, отзвонись по результатам,– напутствовал Михаил, запихивая Александра в автобус.

В комендатуре, когда Саша отдал все документы для оформления пропуска на въезд нового владельца своей квартиры, на него посмотрели как-то странно.

– Зайдите, пожалуйста, завтра, – подчёркнуто вежливо сказал комендантский.

Но завтра ждать не пришлось, буквально через пару часов Сашу пригласили совсем другие люди в совсем другой кабинет.

– С какой целью вы продали свою квартиру гражданину США? – спросили Сашу совсем другие люди.

– Учусь жить в новых рыночных условиях.

– Хм, быстро учитесь. А ему-то она зачем?

– Да откуда я знаю, может, военно-технические туры будет устраивать, у меня на базу из окон вид хороший.

Такого глубокого проникновения в рынок от Саши уже вынести не смогли и спросили напрямую:

– Александр Петрович, чего вы хотите?

Через три месяца Саша отмечал новоселье в Гатчине. Мишка наотрез отказался забирать триста долларов, которые честно заплатил за недвижимость.

– Старик, ты не врубаешься, ну что там виллы на Мальдивах или Сейшелах, я когда этим своим новым друзьям в Штатах покажу, что у меня апартаменты в главной базе русских подводных лодок, они от зависти все полопаются.

Авиация

Андрей Смолин     За находчивость

Горячая летняя пора. Пора активной страды на ниве боевой подготовки Военно-Воздушных Сил. Три полнокровные лётные смены в неделю. Керосина – залейся. Погода – «миллион на миллион». Дневные полёты сменяются ночными, тактические и огневые полигоны, полёты на сложный пилотаж, на фотострельбу по воздушным целям и другие сложнейшие виды лётной подготовки. Что ещё нужно нормальному строевому лётчику для счастья? Как что? Ещё нужен полноценный отдых! Нормальным мужчинам серьёзной лётной профессии – нормальный мужской отдых.

Живая легенда авиации, военный лётчик высочайшего класса и вечный майор Короленко Павел Викторович (несколько тысяч часов налёта и несколько десятков освоенных самолётов – никто точно не считал) решил устроить маленькую «бордельеру». А чего не устроить? Безнадёжно любимая супруга со «спиногрызами» гостит у родителей на «витаминном» отдыхе. Денежные средства позволяют. Долгая ночь с пятницы на понедельник началась!

«Бордельера» получилась небывалого, можно сказать, оперативно-стратегического размаха, ибо в народные гулянья были втянуты силы и средства соседнего вертолётного полка, а также часть женского персонала лётных и технических столовых авиационного гарнизона.

Дядя Паша на правах радушного хозяина всех встречал, угощал, произносил зажигательные тосты, провожал, укладывал в ровные штабеля гостей, не дотянувших до посадочных огней. Кроме того, он не забывал вовремя отправить лейтенантов за очередными бутылочными «подвесками». Стандартная панельная квартирка представляла собой эпицентр наземного ядерного взрыва (сразу после взрыва). Многослойная табачная облачность резко ограничивала видимость сидящих за столом гордых крылатых людей. «Нормальные» напитки давно закончились, и особо неутомимые офицеры принялись разводить авиационный спирт из пузатой бездонной канистры. Безобразия достигли вершины необузданности в воскресный день, и пик безобразий был обозначен хоровым пением на иностранном языке (на украинском) с дяди Пашиного балкона. Затем личный состав начал выдыхаться. Веселье клонилось к логическому завершению. На дне канистры ещё что-то печально плескалось. Из закусок оставались только жаренные подсолнечные семечки и сухари, размоченные в остатках консервной заливки. По незрелости здоровья лейтенанты уже забылись во вздрагивающих кошмарных снах. Только несколько майоров и капитанов, недосягаемых в своей алкогольной стойкости, продолжали неспешный разговор о лётной работе.

– Если водка мешает лётной работе, брось ты её нахрен… эту лётную работу!

– Вот! А я Васильичу и говорю: чё ты радиообмен ведёшь, как дерьма в рот набрал и булькаешь? Говори ре-же, ре-же!

– Ты после ввода-то прикройся кренчиком, прикройся и вот она цель – как на блюдечке, знай гашеточку дави.

– Я тебе говорю с высоты своей выслуги лет, которая больше, чем мой возраст, ни один замполит не может нормально летать! Голова у них не тем веществом думает!

– А знаете, почему в авиации одни лысые, а другие – седые? Потому, что лысые – это особо умные ребята, а седые – это те, кто с ними летает!

За оживлённым профессиональным разговором никто не услышал, как открывалась входная дверь. И только дядя Паша боковым зрением увидел знакомую монументальную женскую фигуру, обозначившуюся в дверном проёме.

Ревизор не только приехал, ревизор был готов сначала шваброй гонять Пашиных собутыльников вокруг ДОСа, а затем долго и вдумчиво бить легенду авиации чем попало по чему попало, а обычно попадало очень увесистыми предметами домашнего обихода по самым уязвимым местам.

– Заинька…, ты приехала? – промямлил дядя Паша. Мысли старого служаки метались в хмельной голове, как горное эхо выстрелов в эту седую голову. Надо признаться, к чести старого лётчика, соображал заслуженный ветеран в нестандартных ситуациях необычайно резво (лётчик – он и в Африке лётчик). Бочком, проходя мимо трюмо, он взял полученный на днях гвардейский значок и, неся его на вытянутых впереди ладонях, плаксиво заголосил: «Вот, Заинька, вот, Зоюшка, моя дорогая, выслужил твой Паша, вылетал безаварийно, путом и кровью, безупречно и беззаветно, не жалея сил и даже самой жизни, по округам и гарнизонам, без лётных происшествий и предпосылок к ним, невзирая на тяготы и лишения…, вот… – орден дали!» Выданные всем накануне значки Гвардии, и правда, чем-то походили на старые революционные ордена, да и откуда знать без уведомления приехавшей домой Зое Владимировне Короленко, как выглядят эти ордена, если у мужа сроду на парадном кителе ничего не водилось, кроме трёх «песочных» медалей, да комсомольского значка по молодости лет?

Теперь заголосила тётя Зоя:

– Так как же тебе не стыдно, Паша, люди пришли радость нашу разделить, а ты их семечками угощаешь! Как же вы бедные, без закуски-то выпиваете?

Люди, разделившие радость награды и опасливо сгрудившиеся за дальним (от тёти Зои) концом стола, непонимающе пьяно таращились на развернувшееся театральное действо.

«Бордельера» бескровно вошла в культурное русло и закончилась, как ни странно, мирным домашним чаепитием с тортиком.

Начерно убрав последствия ядерного удара по квартире, чета Короленко легла почивать. Дыша в спину похмельно почмокивающему засыпающему Паше, жена спросила:

– Пашуля, а за что всё-таки тебе орден-то дали, ты так и не сказал? Паша перестал причмокивать и чётко проговорил:

– За находчивость, за что же ещё!

После этого он сразу уснул.

BratPoRazumu     Раскачивает…

– Раскачивает…

Командир покосился в блистер, словно мог рассмотреть ставший строптивым груз на внешней подвеске, убедился, что амплитудой его ещё не забрасывает в кабину и философски заметил:

– Это плохо.

Несколько дней назад Ми-1 из их авиаотряда сел на вынужденную с отказом двигателя, при посадке добавив и других поломок – сажать пришлось на лес. Хорошо хоть обошлось без тяжёлых травм, да и машина по приговору ИАСовцев^[45] ещё подлежала восстановлению, но вот ремонтировать её на месте, пинками отгоняя любопытных медведей и прочую живность, они отказались напрочь, требуя доставить тушку пациента на аэродром – желательно сразу в ТЭЧ и «во-о-он в тот угол».

В угол так в угол, благо кроме «единичек», в отряде ещё и эскадрилья «сараев» Ми-6. Комэска лично сел во главе экспедиции; прилетели, с песнями и плясками закрепили-подцепили раненую вертушку и потащили добычу в когтях в родное гнездо.

– Раскачка нарастает.

– И это плохо, – согласился командир. – Удаление?

– Сорок.

– Дотянем…

Вертолёт мотало по крену и тангажу, экипаж сдержано матерился.

– Командир, опасные значения, придётся бросать.

– Дотянем…

– Грабанёмся же, бросать нужно! Инструкция…

– А я сказал – дотянем! Никогда груз не сбрасывал и сейчас не сброшу. Удаление?

– Двадцать.

– Дотянем!

Когда впереди показался аэродром, разбалансированная висящим на внешней подвеске маятником машина летела уже только на азарте и честолюбии комэска. Сходу зашли, опустили груз, приземлились рядом, выключились.

– Ну вот, а вы – «бросать», «инструкция»… Я же сказал, что долетим.

Вылезли из «сарая», закурили…

– Дреныть, – поперхнулся сигаретой комэска.

Навстречу им из кабины «единички» выбирался случайно забытый при погрузке техник…

Ленивый Пилот     Шаман

Шаман камлает.

– Бдиу-бдиу-бдиу! Вонг-бдиу-вонг!..

То тонкие и звенящие, то густые и тяжёлые звуки копятся в апрельской ночи, наполняют ночь, ворочаются в ней. Время от времени ночь переполняется ими, и тогда звуки выливаются из неё рокочущим водопадом: Ррронг-ррронг-вонг! – Дзиньг-дзонг! – откликаются бубну нашитые на шаманский халат колокольчики.

– Господи ж ты, Боже мой!… Ну, даст эта сволочь поспать наконец?! – Помощник дежурного по части лейтенант Сверчков почти оставил надежду заснуть, пристроив голову на руки. Руки его лежат на письменном столе. Стол стоит в каморке ДЧ. ПДЧ скрючился на стуле. – Дневальный! Дежурного позови!

Младший сержант Дима К., он же Митрич, дежурный по подразделениям, сидит в Ленинской комнате и читает подшивку «Красной Звезды». Полчаса назад он выиграл в нарды у Мухаметшина, дневального. Играли на двадцать щелбанов, и пальцы на руке у Димки уже почти не болят. Муха, раздосадованный проигрышем, сидит на подоконнике в начале «взлётки»^[46] и смотрит вниз, в курилку, на шамана.

Шаман продолжает камлать.

Зрелище само по себе сюрреалистическое, учитывая следующие обстоятельства.

Представьте себе ракетный полигон-космодром МО СССР.

Аэродром на его северном краю.

Казарму с маленьким плацем; в торце казармы буквой П вокруг вмурованного заподлицо в асфальт семисотлитрового старого котла стоят скамейки. Это курилка. Котёл – это пепельница. Сейчас в нем тлеет какая-то жутко пахучая травяная смесь с явным преобладанием можжевельника.

Апрель 1991 года. На часах почти полночь. На втором этаже казармы дружно храпят шестьдесят младших авиамехаников и ворочается в своей каморке лейтенант Сверчков.

Главное событие ночи происходит в курилке. Вокруг котла пляшет человек с бубном в руках, в халате, увешанном разноголосыми колокольчиками и мешочками с табаком. Это шаман. Или Шаман; как ни назови его – не ошибёшься. Человек обут в офицерские сапоги, его волосы украшены непонятно чем, торчащим во все стороны. Если бы мы могли проникнуть взглядом под его халат, мы увидели бы офицерский китель, галифе, портупею с кобурой. В кобуре – ПМ. На погонах – по четыре звёздочки и по одному голубому просвету. На левом рукаве повязка «Дежурный по части».

Шамана зовут капитан Петров.

Капитан Петров – бортинженер корабля Ан-26.

Если при словах «капитан Петров» вы представили себе статного офицера с мужественным славянским (ну, или простым крестьянским) лицом, вы ошиблись. Петров – якут. Маленького роста, крепкий, кривоногий и круглолицый, с плоским носом и раскосыми глазами. Боевой офицер: работал «за речкой».^[47] Впрочем, «за речкой» работал почти весь полк, обе его эскадрильи – и «двадцать шестые» Аны, и «восьмые» Ми. Говорят, что часть экипажей из первой эскадрильи работала на Ан-12, но Димка в этом не уверен – в полку нет ни одного Ан-12.

Авиамеханики стараются избегать Шамана, когда он заступает в наряд – глаз его зорок, изогнутые ноги быстры, а хорей устрашает. Да-да, у Шамана есть «хорей»!

Представьте себе гладкий круглый шест, чуть более тонкий, чем черенок лопаты. Когда Шаман упирает один конец шеста в землю, второй оказывается чуть ниже его подбородка. Когда Шаман летит куда-нибудь, хорей лежит в грузовой кабине. Когда Шаман в наряде или на стоянке, хорей на его плечах; руки Шамана закинуты на шест. Отдыхают.

Рядовой Лозан однажды больно получил хореем по копчику. Лозан был дневальным, и ночью решил тайно сварить макароны. Где в казарме можно сварить макароны? Конечно там же, где варят картошку в мундире – в электрическом чайнике, в бытовке. Разницу между картошкой в мундире и макаронами Лозан счёл незначительной, и стал, таким образом, первым и последним испытателем своего ноу-хау. Как назло, в тот самый момент, когда дневальный штык-ножом извлекал готовый клейстер из видавших виды внутренностей чайника (а на ТЭНе макароны банально пригорели) на чудный запах заглянул Шаман… Я же говорил, что он не расстаётся с хореем?..

Впечатлений от этого момента хватило многим. И рядовому Лозану (жестоко выдран и снят с наряда), и чайнику, который ошалевший боец со страху метнул в закрытое окно бытовки (второй этаж, недалеко от входа в казарму), и начальнику штаба полка майору Татаринову, который (будучи дежурным командиром) как раз подходил к казарме на предмет проверки несения службы суточным нарядом.

Шаман по природе своей особенно впечатлительным не был, и поэтому громы и молнии, извергаемые перепугавшимся (а потому особенно обозлённым) Татариновым пропали впустую.

– Ввввы!!!… – завывал Татаринов, тряся головой, и крупные осколки стекла разлетались брызгами с его шапки. – Внебрачный сын тундрыыы!… Дежжжурный!…Сс какой-то сраной палкой!!!… Оленей гоняете?!… Я вас сам сейчас разгоню всех!… Чуть не убили!…

Ради полноты сцены добавим, что хорей невозмутимый капитан Петров из рук так и не выпустил.

Вообще говоря, мистики в авиации хватает и без служителей культа. Возьмём среднестатистического бойца ВВС. Спросим его: почему и отчего летает самолёт? Да, из школьного курса физики в голове застряли какие-то факты: ну там Жуковский, братья Райт (у продвинутых), мистическая сила (она же подъёмная) у всех без исключения, особенно после ШМАС.^[48] Эта мистическая сила поднимает самолёт с грузом и живыми душами. Не будем далеко ходить, спросим у рядового Наронова.

– Наронов! Почему летает самолёт?

– Не знаю, тащ младший сержант! Я из второй эскадрильи!

Вторая эскадра – это Ми-8. Понятно, что вертолёты ввинчиваются в воздух вот этим вот большим винтом, как штопор в винную пробку. Маленький винт сзади поддерживает хвост, чтобы вертолёт, не дай Бог, не упал хвостом вниз. Потому что тогда поломается маленький винт – а у механиков и так работы выше крыши.

Но все знают чётко, что у Ан-26 всего одно крыло и три двигателя.

Память предков проснулась в Шамане не так давно, года два-три назад. Говорят, что толчком послужило острое желание старшего лейтенанта Петрова стать капитаном. После очередного отпуска, проведённого на малой родине, Петров поговорил с духами. С какими духами должен говорить уважающий себя авиатор? Конечно, с духами воздуха. Экипаж долго смеялся, но Шаман провёл обряд по всем правилам. За неделю до этого он подошёл к собиравшемуся уже на автобус командиру своего экипажа, майору Клюеву. Петров уважал своего командира, как рядовой ездовой пёс уважает матёрого вожака собачьей упряжки.

– Командир! – спросил Петров, – Ты хочешь, чтобы я наконец-то стал капитаном?

– Не возражаю! – засмеялся Клюев, – А что такое?

– Этого недостаточно, командир – нужно, чтобы ты именно хотел!

– Не понял? В смысле – нужно?

– Я поговорю с духами воздуха, командир. Покамлаю немного. Но! Есть проблема чисто технического характера – для себя я просить не могу ничего, кроме силы. А вот для тебя – попрошу без проблем. Захоти, командир!

Клюев засмеялся.

– Хорошо, я захочу, только можно, я две вещи хотеть буду? Например, одну – чтобы ты стал капитаном, а вторую – чтобы мне летом отпуск дали?..

– Можно, – серьёзно ответил Петров. – Только ты по-настоящему захоти, хорошо? Представь себе, что без этого ты не можешь жить.

Клюев пообещал, что представит, и перед сном честно представлял себе побережье Крыма, море, холодное пиво, загорелых девушек в купальниках и без – и Петрова. Петров почему-то был в синих трусах, кителе с капитанскими погонами и в сделанной из газеты пилотке.

В общем, через две недели в строевую часть командир и бортинженер пошли вместе, каждый за своим. Шли молча. Пару раз шагов командир останавливался, недоверчиво смотрел сначала на Петрова, потом на небо, хмыкал – и шёл дальше. Спрашивать сейчас о чём-либо ставшего Шаманом товарища ему было немного… боязно. Шаман невозмутимо шёл рядом и жевал длинную травинку.

Ленивый Пилот     За Победу (Шаман-2)

Кто из нас не задумывался о том, почему вещи, ну, происходят? И можно ли повлиять на жизнь так, чтобы это самое «происходит» происходило бы в нашу пользу, а не наоборот? Например, вы опоздали на самолёт, а у него при посадке шасси не выпустилось. Не хватило денег на чекушку, а там метиловый спирт оказался. Или кто-то наглый без очереди цапнул профсоюзную путёвку в санаторий, а там стихия! Наводнение! Извержение Везувия! Кишечная палочка в бассейне!

А вы спокойно на даче загораете.

Или едете по лотерейному выигрышу на Кипр.

– Итак, товарищи, – сказал начштаба Первой Эскадры, – есть вопросы по графику майских нарядов?

Лётно-подъёмный и технический состав заёрзал стульями. Вопросы, конечно, были. Особенно были вопросы по нарядам, выпадающим на первую декаду мая. А вот дураков задавать эти вопросы не было.

– Товарищ майор, разрешите? – Все обернулись на голос из задних рядов, где уже маячила фигура поднявшегося капитана Петрова. – Разрешите поменяться с Серёгиным нарядами? Я пойду седьмого мая ДСЧ^[49] вместо Серёгина, а Серёгин вместо меня двадцать третьего – дежурным по части.

– Если лейтенант Серёгин не возражает…

Первая Эскадра посмотрела на лейтенанта – совершенно обалдевший Серёгин не возражал. Серёгиным, как самым молодым в Эскадре, заткнули дыру на майских праздниках – а он собирался к маме в Саратов. (Или к любимой девушке в Энгельс. Или на рыбалку на Ахтубу – история не сохранила этой детали, а Серёгин в нашей истории больше не появится).

– Хорошо, – сказал начштаба. – Ещё вопросы есть? Нет?.. Товарищи офицеры!..

– Ты что, бортач, перегрелся? – спросил майор Клюев, командир корабля Ан-26, бортовой номер 17 («Семнашка»). – На кой пламенный поменялся с молодым?

– Командир, – замялся Петров, – сам не знаю. Будто за язык дёрнул кто. Нужно духов спросить… я немного покамлаю завтра, поговорю с ними.

– Покамлай, конечно, – сказал Клюев, – покамлать – это святое… Я на всякий случай прослежу, чтобы нас седьмого мая куда-нибудь не отправили без тебя, в полёт дальний, в края неизведанные. Ты же на земле останешься – сунут замену – и прощайте, скалистые горы!

Вера майора Клюева в Шамана была крепкой. С тех пор, как старший лейтенант Петров стал капитаном и Шаманом, лётные происшествия обходили «Семнашку» стороной. Прерванный взлёт из–за выбежавшей на взлётку коровы? – Не у «Семнашки».

Обледенение при снижении в единственном на всё небо облачке? – Не к нам.

Потеря связи после попадания молнии в самолёт в ночном полёте? – Идите нафиг.

У «Семнашки» был свой Шаман. У Шамана была «Семнашка». Они любили друг друга.

Шаман и его «Семнашка» – всего лишь одна действующая сила в нашей истории. Как известно, для столкновения антагониста и протагониста необходимо наличие обеих противоборствующих сторон. Только что мы видели, как судьба за шкирку вытащила на сцену Шамана. Будет логичным показать и скрытую пока для Шамана вторую силу, выходящую под софиты этой сцены.

Итак…

Ласковым майским вечером 1991 года двое парней, одетых в форму военнослужащих срочной службы ВВС, подошли к КПП авиаполка. Если выйти через символические ворота, то через десять километров будет КПП военного городка – 10–й площадки, мозга полигона. Бойцы повернули налево. Там, на могиле двух лётчиков-истребителей, похороненных здесь летом 1942-го во время боёв за Сталинград (лейтенанта и старшего сержанта), стоял мемориал. Мемориал был кубической формы. Венчал его летательный аппарат тяжелее воздуха.

– Антиквариат! – уважительно прищурился сержант К. (он же Митрич), задрав голову. – Реликт корейской войны! Голубь мира!

– Лучше бы он ястребом был, – сказал рядовой Миронов. – Не так бы сильно засрали.

Действительно, МиГ-15 на постаменте был обильно загажен голубиным помётом. Серебрянка, которой он был выкрашен, облупилась. В воздухозаборнике свили гнездо вездесрущие голуби, и в данный момент один из них ловко уронил струю на задравшего голову Митрича. Митрич (не менее ловко) увернулся.

Нужно сказать, что голуби пользовались значительным вниманием и настоящей любовью среди младшего технического состава полка. Они были вкусными. Они были бесплатными. И их было много. Голуби были из настоящего голубиного мяса. Поэтому каждое воскресенье группа «дедов» и дембелей в подменке, вооружённых черенками от лопат, отправлялась на охоту на чердак какого-то заброшенного строения на задворках части. Два бойца выдвигались по пожарной лестнице на чердак, и голуби, завидев дежурных загонщиков, ломились в чердачное окно. В качестве средств ПВО использовались принесённые дрыны, в качестве средств РЭБ – голубиный помёт. Размер популяции бережно поддерживался, и каждый охотник довольствовался двумя птицами. Добычу запекали в глине или жарили на вертеле.

– Между прочим, – сказал Мирон, – птичий помёт является ценным сельскохозяйственным удобрением, когда хорошенько слежится и выветрится. Какие–то азотистые соединения. Может, скажем старшине, пусть годик подождёт, а потом вывезет всё это добро с МиГа к себе на участок?

– Мы не в Чили, Мирон. Нам всё это гуано здесь ни к чему, качество у него хреновое – птички не те, – отрезал Митрич.

Бойцы побродили вокруг постамента, разглядывая МиГ, а потом легли на прогретый травянистый бугорок и закурили. Курили «сигареты овальные», они же «Полёт».

– Я так думаю, – сказал Митрич, – что простой стремянкой тут не достанешь. Нужна гидравлическая. Выдвижная. Она у нас самая длинная.

– Ну, ты дал! – восхитился Мирон. – Она же весит больше 300 кило, а колёса у неё сам знаешь какие – хрен покатаешь! Да и катить её сюда со стоянки ТЭЧ километра три. Пупок развяжется.

Митрич щелчком выбросил окурок и растянулся на тёплой траве, зажмурив глаза и закинув руки за голову.

– А «гуси» на что? Сюда прикатим вместо утренней зарядки, а там посмотрим.

Утром следующего дня Митрич построил младших авиаспециалистов ТЭЧ на зарядку.

– Значит так, авиаторы, – сказал сержант. – Сегодня зарядки не будет. Топаем в ТЭЧ, хватаем стремяночку, катим к мемориалу. Потом завтрак. После завтрака «гуси» переодеваются в подменку и строятся здесь. Бегом – марш!..

Гидравлический подъёмник, любовно называемый «гусаком», в ТЭЧ был в единственном экземпляре. Судя по надписям, изготовлен он был двадцать лет назад. Выкрашенный в цвет нездорового яичного желтка, «гусак» представлял собой четырёхколёсную тележку размером с «Запорожец» с поднимающейся вверх и выдвигающейся стрелой на крыше. Стрела несла на себе площадку с ограждениями. Для управления стрелой на гусаке был пульт с переключателями клапанов и ручка гидропривода, которую приходилось качать до одурения при подъёме стрелы. К передней оси «гусака» было приварено водило. Колёса представляли собой цельнолитую резину на легкосплавных дисках.

«Гусак» никогда не перемещался далее, чем на двадцать метров – ступичные подшипники были инвалидами со здоровьем, подточенным двадцатилетней бессменной службой. Таскали его всегда минимум вшестером – четверо толкали, двое тянули за водило.

Десять бойцов под руководством сержанта К. облепили «гусака» и хорошо скоординированными усилиями с гиканьем покатили по рулёжке к МиГу. Путь в три километра занял сорок пять минут. Шаман, находившийся на стоянке Первой Эскадры и вооружённый красной повязкой ДСЧ, проводил натужно хрипевшего всеми ступичными подшипниками «гусака» нехорошими словами и перекрестил в воздухе хореем. Затем он расчехлил «Семнашку» и устроился покемарить в транспортном отсеке самолёта, выставив будильник в часах «Монтана», чтобы не проспать обед. После обеда Шаман выставил будильник на 16:15 – нужно было готовиться к сдаче стоянки под охрану – и занялся уборкой в самолёте.

В 16:00 сержант К. принял работу. В принципе, мемориал был готов к празднику – отмыт, покрашен. Мусор и прошлогоднюю листву с территории убрали. Митрич прошёл на КПП и позвонил в автопарк ОБАТО.

– Сержанта Сычёва позови! Сыч, это Митрич. Привет. Слушай, подгони мне к КПП ЗиЛ-фургон – нужно подъёмник в ТЭЧ отбуксировать… Да ладно тебе, полётов нет – прокатим по рулёжке… Пачку «Примы»? Да ты опух совсем – полпачки за глаза!.. Хорошо. Через пятнадцать минут жду… Какой? 06-15? Добро.

Вообще говоря, авиаполк и ОБАТО – разные части одного гарнизона. Между казармами – метров сто. Как ни удивительно, такое небольшое географическое различие соседствует с различиями более радикальными:

В полку шестьдесят солдат и сержантов, двести офицеров и прапорщиков.

В ОБАТО – почти триста солдат и два десятка офицеров.

В полку солдаты и сержанты подтянутые, чистые.

В ОБАТО – чумазые и нестиранные. Постоянные фурункулы и цыпки.

Одно из самых страшных оскорблений в полку: «Ты что такой грязный, как из батальона?!»

Одна из самых страшных угроз: «Переведём дослуживать в ОБАТО!»

В ОБАТО в каждый призыв кто-то сбегает из части, а каждый год – вешается или стреляется. Все «молодые» в синяках.

В полку, лётно-подъёмный состав которого прошёл Афган, и почти у всех офицеров которого есть боевые награды, дедовщина только на уровне распределения нарядов по кухне и некоторых мелочах; на кухнютрадиционно ходят только «гуси». За год было всего три-четыре драки (не избиения, нет!).

В полку приказ офицера не обсуждается. Команч и начштаба знают по имени-отчеству каждого рядового.

В ОБАТО офицеры боятся собственных сержантов.

Минут через двадцать к монументу подкатил ЗиЛ с тентом и скамьями внутри. В кабине сидели два бойца из ОБАТО.

– Салют! – сказал Митрич водителю. – Вот, Сычу отдайте. Как договаривались, десять штук. – Он протянул водителю полупустую пачку «Примы». – Смотрите, мазутчики – скорость не больше тридцати!

На «гусаке» кривой рукой кого-то из авиатехников был непрофессионально нарисован знак ограничения скорости. Техника – штука тонкая и сложная, её эксплуатация и обслуживание в ВВС со всех сторон обложены всевозможными Регламентами, Наставлениями и Прочими Страшными Запретами. Младшие авиаспециалисты при обращении с техникой проявляли крайнюю степень дисциплинированности и ответственности – никому не хотелось получить звездюлей, или, не дай Бог, стать причиной Предпосылки к жуткой штуке, называвшейся Лётным Происшествием. «Деды» строго следили за порядком и обучали «гусей». «Дедов» контролировали прапорщики и офицеры.

– Нэ ссы, сэржант, – сказал смуглый узкоглазый водитель, сплёвывая на землю слюну, вязкую и зелёную от насвая. – Всо будит нормално, да?

Обращение к сержанту и дембелю авиаполка в таком тоне от водилы ОБАТО было настолько смелым, что Митрич заподозрил неладное.

– Ты что, урод?! – спросил он. – Пьяный, что ли?!

Водила поспешно захлопнул дверцу.

«Накурились, уррроды обатошные! – подумал Митрич. – Спиртом не тащит, а глаза красные».

– Эй, сэржант, цепляйте бистрее! – крикнул из кабины второй ОБАТОшник, старший машины. – А то дежюрный по парку хватится! Будишь ручками тащить, да?

– «Да? – передразнил сержант. – П..зда! Понял, военный?! Жди!»

Тем не менее, «тащить ручками» никому не хотелось, и бойцы сноровисто прицепили водило к буксирному крюку, а сержант К. лично проверил его замок. Чего-то не хватало. Затем Митрич почесал затылок, и рефлекс сработал «на ура» – сержант достал из кармана технички большой шплинт и надёжно зашплинтовал замок.

– На посадку! – крикнул он. – Быстренько!

Запрыгнув в кузов последним, сержант закрепил изнутри брезент выхода и постучал по кабине.

– Поехали!..

Шаман боролся с хореем. Хорей внезапно проявил свою вполне свободную, но ехидно недобрую волю, всеми силами вытаскивая Шамана из самолёта.

Сначала Шаман привычно поставил шест в грузовой кабине, взял веник и начал подметать пол. Через несколько минут хорей упал прямо на спину капитана, чувствительно ударив того по спине. От неожиданности Шаман прыгнул вперёд и опрокинул ведро с водой, приготовленной для уборки. Вода подло выплеснулась на уже сметённую кучку мусора и смыла её, разнося по всему полу.

Шаман резко обернулся, пнул хорей и произнёс несколько эмоциональных универсальных выражений на меж-языке, прыгая на левой ноге – дальним концом хорей упирался в борт, и пинок потому вышел крайне болезненным.

Петров осторожно положил хорей вдоль борта и вымыл грузовую кабину, опустив рампу. Спускаясь по рампе с ведром грязной воды в руке, он наступил на невесть как откатившийся от борта хорей. В попытке удержать равновесие Шаман продемонстрировал чудеса человеческой ловкости, сделавшие бы честь любому цирку. Капитан Петров остался на ногах лишь потому, что метнул ведро через открытую рампу на стоянку. В принципе, кроме сумки с документами, ничего не пострадало.

Зилок ощутимо набирал скорость.

– Хорошо идём! – крикнул Мирон. – Шестьдесят минимум!

Сержант привстал, чтобы постучать по кабине, но тут задок машины ощутимо занесло, и сержант схватился за кого-то, чтобы не упасть. Он попробовал приподняться снова, но задок швырнуло в другую сторону.

Снова влево.

Снова вправо.

Снова влево, только сильнее.

Снова вправо, ещё сильнее!

Митрич распахнул брезент входа, выглянул наружу и – увидел.

«Гусак» мотало на жёсткой сцепке. Амплитуда рыскания увеличивалась прямо на глазах. Инвалиды-подшипники верещали на последнем издыхании.

– Стой!!! Стой, твою мать! Остановите его!!!

Кто-то со всей дури врезал по кабине сапогом, и ЗиЛ резко затормозил.

Но секундой раньше многострадальное водило оторвалось в том месте, где оно было приварено к передней оси «гусака».

Шаман, закончив уборку, обходил борт снаружи. Прощённый хорей привычно лежал на плечах. И вдруг…

В этом месте показания очевидцев сходятся полностью: когда сержант и первые бойцы выпрыгнули из остановившегося зилка, они увидели.

Стоянку Первой Эскадры.

«Семнашку» с открытой рампой.

Трёхсоткилограммового «гусака», размытой жёлтой стрелой сходящего с рулёжки на стоянку прямо на «Семнашку».

Шамана, с размаху втыкающего в землю хорей.

– Тохтоо!!! – зарычал Шаман, заслоняя собой «Семнашку».

И здесь показания очевидцев сходятся полностью.

Остановился «гусак». Остановился внезапно, как схваченный за шкирку кот, уже готовый прыгнуть на обеденный стол.

Заглох ЗиЛ. (Никогда больше уже не удавалось завести его от стартера. Меняли стартер. Меняли аккумулятор и катушку зажигания. Бесполезно).

Остановились часы у Митрича (как оказалось, у них просто сразу закончился завод. Сержант К. снова завёл их вечером, и они пошли).

Шаман, тяжело опираясь на хорей, прокосолапил к «гусаку» под аккомпанемент бессмысленно терзаемого стартера пытающегося удрать ЗиЛа.

– Байыаннай сулууспалаах! – вздохнул он. – Глаза вам на жопу натяну, военные!

Как оказалось позже, «гусак», сходя с рулёжки, попал как раз между лампами освещения, которые стояли у самой земли. Аккуратно разъединив штепсель-вилку между соседними лампами, «гусак» зарылся в землю всеми заклинившими колёсами и застрял в сурочьих норах.

Вечером его отнесли в ТЭЧ на руках бойцы из ОБАТО.

Старые, заклинившие подшипники, срезали ножовкой водитель и старший машины с номером 06-15. Они же приварили к «гусаку» водило и поменяли ступичные подшипники на новые.

– Два ящика пива с тебя! – категорично сказал Шаман дежурному по автопарку. – Или прокляну!

– Два ящика пива! – восхитился через несколько дней майор Клюев. – Молодец, бортач! По какому поводу проставляешься?

– Да ты что, командир! – удивился Шаман. – Какой ещё повод сегодня? За Победу!

И незаметно плеснул под столом несколько капель из стакана на гладкий, отполированный его ладонями круглый шест, чуть более тонкий, чем черенок лопаты.

Overland     Отношение к делу

«Этот день будет окончательно испорчен, если запас высоты, запас скорости и моя изобретательность закончатся одновременно».

(Известный лётчик-испытатель)

Красная метка расчётной посадочной скорости никак не хочет надеваться на стрелку индикатора. Мы только что пересекли привод, шасси и закрылки вышли штатно, теперь трясёмся на предпосадочной прямой, как на разбитой толпой возбуждённых динозавров просёлочной дороге. Согласно свежей метеосводке порта, ветер на поверхности гуляет 50 градусов по направлению и, при силе в 25 узлов достигает порывами 42. Веселуха там, одним словом. Здесь, на высоте в 2000 футов от земли грешной все ещё веселее, но я не смеюсь. Только матерюсь сквозь зубы, чтобы дышать было легче, и работаю одновременно всеми рулями и сектором газа, стараясь не допустить волшебного превращения потолка в пол и наоборот.

Ещё эту скорость надо выдерживать, а она с порывами пляшет, скотина. Выше 165, и набегающий поток вырвет закрылки. Ниже 130 и.. о плохом лучше сейчас не думать. Нам в симуляторе этот сценарий давали – сверхкритичное крыло Арджэйки «срывается»^[50] на раз, самолёт начинает переваливаться с борта на борт и тупо падает, теряя остатки скорости – твою последнюю надежду. А ты в посадочной конфигурации, земля близко и сделать совсем ничего нельзя. В общем, сцена прибытия получается излишне печальной. Надо держать расчётные 142. Можно маленько выше, но только маленько, иначе красиво прогарцевав над полосой, мы уйдём на второй круг, и все придётся начинать сначала…

Престижа, финансового благополучия и дешёвой славы в авиации давно уже нет. Девались куда-то со временем. Осталась тяжёлая работа, сверхдорого оплаченный опыт и настоящие профессионалы. Без них, несмотря на современные высокие технологии, количество «алюминиевых дротиков» на газонах вокруг аэропортов было бы поистине удручающим. Количество меньших по масштабам трагедий тоже. Вчера завтракали с экипажем в «Берёзке» Вашингтонского порта, вдруг раздаётся женский крик, и, выдав нам с кэпом указание вызывать «Скорую», наши стюры уходят с низкого старта. Вызвали спасателей по трансляции, пошли глянуть, в чем дело. С дядькой среднего возраста случился, судя по всему, сердечный приступ, наши милые дамы приступили к процедуре стабилизации и, сорвав со стены портативный дефибриллятор, уже были готовы начать интенсивное откачивание, и двух минут ещё не прошло.

Пассажиры, они для них не только в самолёте пассажиры. На земле тоже. Ответственность. Взял себе на заметку хорошо продуманную тактику этого мужика: валится от приступа лучше всего в проходе женского туалета. Может, малость попинают, но без внимания точно не останешься.

…Победив очередной зверский порыв ветра, Арджэйка угловато встаёт лапами шасси на полосу. Катимся. Что в таких случаях говорят отмороженные техасцы? Й-и-и-х-а-а! Многочисленные рулёжки и терминалы этого порта-призрака уже больше года как пустуют. Раньше здесь был хаб и большая база одной известной авиакомпании. Но отцы города решили помочь бедным, и средства на социальную помощь выкачать, подняв до поднебесья расценки на использование терминалов. Куда та компания денется с подводной лодки? Деньги на бочку! Пр-а-а-а-вильно… Через месяц все рейсы были благополучно перенесены в другой город. Не знаю, как стало с минорной бедностью, но тысячи людей здесь точно остались без работы. Пример политического профессионализма. Со знаком минус.

Припарковавшись и заглушившись, я усиленно отдыхаю. Почему-то ноют плечи. Как будто это я, а не Арджэйка, махал сейчас крыльями, пробиваясь через этот дурацкий ветер на тёплый бетон полосы. Как будто у меня есть крылья. Странная штука. Бронедверь в кабину на парковке всегда открыта. Иногда родители приводят детей посмотреть на приборы и «порулить». Если нет необходимости бороться с очередным кризисом, мы им всегда рады и найдём время показать и объяснить что сможем. Сегодня случай особый. Кэп уступил своё кресло пацану лет семи. Пацан слепой. Держится за штурвал и любопытно втягивает носом воздух. Запах в кабине самолёта ни с чем не спутаешь. Это букет из усталости, скуки, продуктов питания с просроченным сроком годности, смазки, горелого керосина, изоляции и, иногда, страха.

В проходе между креслами сидит его собака-поводырь. Вот кто здесь настоящий профессионал. Никаких псиных эмоций, весь внимание и полный контроль ситуации. Красный фартучек с большими буквами – «Просьба не гладить, я на работе». Этих трудяг в салон самолёта пускают без ограничений. Всегда.

Включаю для пацана режим тестирования речевого интерфейса. Арджэйка начинает ругаться фразами типа «земля, земля, тяни на себя», «пожар, пожар», «недопустимый крен» и прочими ужастиками. Я думаю на совершенно отвлечённые от обязанностей первого офицера темы. Я надеюсь что когда-нибудь медицинская наука найдёт способ вылечить глаза этого маленького человека. И он увидит, как раскрасив линзу бесконечного неба в невероятные цвета, прячется за землю солнце. Как черно-черно-синяя полоска терминатора^[51] ползёт от горизонта в зенит и растворяется в нем. Как танцуют на ветровом стекле маленькие молнии – огни Святого Эльма. Как лучи посадочных фар прожигают туннель из бешеных светлячков в сплошняке дождя, как из мглы неожиданно и долгожданно прыгают навстречу огни полосы. Какими близкими бывают звезды, на высоте, в ночном полёте, когда тихо на всех частотах, и кажется, что ты один во всем мире. Как выглядят все те длинные секунды и короткие часы, когда я люблю эту работу.

Очень похоже на исчерпавшего запасы финского генерала из «Особенностей национальной охоты», Арджэйка сконфуженно выдаёт «речевой тест успешно завершён» – ну, что знал, рассказал.. Пацан в капитанском кресле улыбается, а я веду себя совершенно непрофессионально и чешу за ухом большую чёрную собаку.

Overland     Нормальное распределение совпадений

«Не имея под рукой математически верной теории некоторого явления, можно с успехом применять произвольный набор бытовых предрассудков».

(Агент Малдер)

Раннее утро, наш экипаж выгружается из гостиничного «вэна» в аэропорту MEM (город Мемфис, тот, в котором жил и работал товарищ Элвис). Завтрак-буфет в отеле для нас не поленились накрыть раньше обычного, свежий USA Today и О-Джэй (апельсиновый сок) были уже распределены на столиках. Очень спокойное начало рабочего дня. Казалось бы, что может случиться…

– Жопа, стоять!

…выдохнул капитан де Тревиль и исчез из поля зрения. Отследил его начальный вектор: бравый капитан скачками выдвигается на место катастрофы. Бодренько так бежит, узлов 15 будет точно. Не догнать. «Катастрофа», девчонка лет пятнадцати, мило присев на корточки на тротуаре, завязывает шнурки на ботинках. На ушах висит I-Pod и мешает адекватно оценить быстро развивающуюся за её спиной аварийно-спасательную ситуацию. Аварийная компонента, сдающий задом в её направлении микроавтобус с опаздывающими куда-то пассажирами и обкуренным маргиналом-шофёром, вопреки ПДД уверенно переезжает бордюр. Налицо агрессивный бизнес-план доставки клиентов прямо к дверям аэропорта в целях срубки достойных чаевых. А тротуары были придуманы исключительно для слабаков.

Спасательная компонента в лице де Тревиля успевает. В прыжке выхватывает девчонку прямо из-под бампера вместе с её модным рюкзачком и I-Podoм, и они хаотически сыплются под ноги оторопелым свидетелям происшествия. Капитан, как взбешённая версия Бэтмэна, совершенно без пауз рикошетом от асфальта в полете поправив галстук на порванной форменной рубашке, и забавно мешая французские нехорошие слова с английскими, врывается в кабину микроавтобуса… Рекламная пауза, на сцены насилия с утра мне лучше не смотреть. Хотя надо бы из гуманизма пойти помочь, но как-то нет желания. Водятел на вид парень крепкий, проживёт без передних зубов. Куда важнее успеть допить этот мерзкий, но ещё горячий гостиничный кофе. С добрым утром тебя, город Мемфис!

Де Тревиля, конечно, зовут совсем по-другому, но он сильно смахивает на капитана королевских мушкетёров в исполнении Льва Дурова. Ему слегка за пятьдесят, в прошлом французский военный лётчик. Лет пять назад занесла его судьба в Калифорнию и бросила в мясорубку региональной авиакомпании. Мы с ним уже неделю как экипаж. Сработались влёт, в первом же рейсе. Может, особенности национального характера, может, просто человек хороший. Летает капитан с моей сугубо личной точки зрения мастерски (это когда на самолёте), а его знаменитые профильные посадки вообще явление уникальное, за год на линии ничего подобного не видел. К тому же, явно умеет с энтузиазмом махать конечностями, и я мысленно даю себе обещание шкипера без веской причины не обижать.

Шкипер списывает мычащего шоферюгу на руки жизнерадостным полицаям, и мы притихшей колонной в четыре чемодано-человека маршируем в здание порта. Пройдя секьюрити, обнаруживаем «Катастрофу» у стойки нашего рейса на Феникс – любимый I-Pod не пострадал, рюкзачок беспечно брошен на пол, вид испуганный. Де Тревиль, бросив на неё один осторожный взгляд, притормаживает на секунду. «Это будет интересный полет, да?» Делаю умное лицо. «Вот ты и поведёшь, я свою дневную норму везенья уже истратил…» Сказать, что лётчики народ суеверный, значит не сказать ничего. Как-нибудь понаблюдайте за дядьками в лётной форме, заметьте, какой странной у них становится походка, как только появляются трещины в асфальте. Такие большие, а верят во всякую ерунду, правда?

Мой рейс, мой брифинг. Терпеть эту тягомотину не могу, каждый раз одно и то же, но умом понимаю, что надо. Занудным голосом вещаю: «…Стандартный взлёт, закрылки 8, скорости выставлены. Полоса… Какую дадут, ту и возьмём. Обледенения на взлёте не предвидится, но возможно лёгкое обалдение от парфюмерных изысков наших бесподобных стюардесс… Отворот по карте… Высота разгона… Лобовое стекло… загажено…» Это Мемфис, тут на такие мелочи как чистые стекла наземников не разведёшь. Скажите спасибо, что заправили. Открываю на потолке люк аварийного покидания кабины и выливаю бутылку питьевой воды на лобовуху. Размазываю это дело дворниками. Сойдёт. «…В случае серьёзной неисправности до достижения критической скорости V-1 озвучивается команда на аварийное прекращение разбега. Вы, господин капитан, в ужасе проснувшись, переводите двигатели в режим реверса. Мы оба давим со всей дури на тормоза и сочиняем отписки для компании. В случае неисправности после V-1 потеря оборотов и останов двигателя включительно, разбег и взлёт продолжаются по аварийному профилю, а вы, господин капитан, продолжаете отсыпаться. На маршруте грозовые ячейки (а когда их нет?). Брифинг окончен. Вопросы (и свежие газеты) есть»?

Пассажиры занимают места, мы гоняем предстартовые чек-листы и готовимся отчаливать. Всё шло относительно спокойно, пока не заглянула на мостик стюра номер раз: «Там ЧП, с пассажиркой плохо, потеряла сознание на входе». Кэп вызывает спасателей. Я как самый богатый (мой рейс, мой брифинг, моё ЧП, вообще, все моё) иду разбираться. В проходе у двери лежит, сложившись в четвертинку (как вы уже угадали), наша «Катастрофа». Паксы в коллективном порыве своевременно забить багаж в навесные полки (на всех места, естественно, не хватит) толпой бешеных слонов проносятся мимо. Разного рода сумки и промышленного вида контейнеры лупят по ней с хода. Что с людьми сегодня случилось? На рюкзачке отпечаток чьего-то ботинка ненормального размера, на локте синяк и её шнурки опять развязаны. Сердобольная стюардесса попробовала остановить это стадо питекантропов, но куда там… Смели.

Позиционируюсь в двери с угрюмой мордой, но становится ясно, что долго мне не продержаться, уговоры не действуют, биомасса давит. Вдобавок ко всему, начинается гундёж и помаленьку назревает бунт. В таких случаях на кораблях Её Величества стреляли. Для начала в воздух, потом сразу из пушки. Появляется дурацкая идея… строю виноватые глаза и шепчу в первое попавшееся дамское ушко волшебное слово «пожар». Пожар? Какой пожар? А-а-а, пожар… Пожар! Вдали, подтверждая мою фабрикацию, завывает сирена спасательной службы, и леди с джентльменами, впечатав по пути в стену билетного агента, галопируют обратно в терминал. И, что характерно, ни одного предмета «ручной» клади в рукаве не остаётся.

Девчонка дышит, вроде жива. Вся белая, как бумажный лист, глаза с чайные блюдца. Что такое с вами сегодня стряслось, мэм? Вы прямо магнит для неприятностей. Несёт какую-то ерунду. «Пожалуйста, пожалуйста, только не снимайте меня с рейса, очень и очень надо отсюда улететь. В Фениксе мама ждёт и сильно переживает. Пожалуйста… Мне уже лучше» Пока я перевариваю услышанное, на сцене появляются медики. Отхожу в сторону и стараюсь не мешаться, они работают слаженно и быстро: нашатырь, допрос в полголоса с пристрастием, давление, что-то ещё. Через пять минут готов эпикриз – ребёнку лететь можно, но не рекомендуется. В общем, ваш рейс вам и решать. Перевели стрелки со здоровой головы на дурную. Советуюсь с де Тревилем. Берём. В кризисном случае придётся сесть где-нибудь по дороге, всего и делов. Кэп с сомнением качает головой: «твой рейс, твой выбор, но, угадай с трёх раз, чьи пушистые капитанские яйца из-под земли достанет и пошлёт в подарок федералам наш добрый шеф-пилот? Если что-то выйдет боком…» Понимаю тонкость ситуации, но нет уже сомнений. Берём.

Как серебряную пульку из рогатки, Мемфис выстреливает наш самолётик из своего воздушного пространства. Прошли отметку в десять тысяч, штатно набираем высоту и скорость. Кэп мрачен, хотя все идёт, как по маслу. Даже кондиционеры работают, как положено. Над Эль-Пасо попадаем в облака, немножко колбасит, но мы уворачиваемся и убегаем от погодного фронта в Аризону. Здесь всё наоборот, всегда дефицит облаков и переизбыток яркого солнца, стандартные щитки не помогают. Де Тревиль жертвует газетой с кроссвордом, мы её используем на шторы.

«… Ты про всякие вуду слышал? Был у меня случай, давно, когда я ещё до капитана не дослужился и был простым полковником. Вывозили десантуру на прыжки. Прибегает один супермен из ихней братии, не в себе, и заявляет, что нельзя ему сегодня прыгать, злые колдуны заговор повесили, убьётся нафиг. Посмеялись. Не жми очком, сказали, поставим выпускающим. Успокоился. А у его борта на взлёте останов обоих двигателей и, в общем, треснулись они. Фюзеляж в гармошку. Никто не выжил. Совпадение, конечно, но кому они, эти совпадения, нужны? Видок у того кадра был точь в точь как у нашей красавицы. И на «затмения» он тоже жаловался. Так что, прости за угрюмость, навеяло»… Понятно, какие вопросы? Сядем в Фениксе, сбросим нашу «колданутую» пассажирку, перезагрузимся и уйдём в весёлую Калифорнию. Там будет время поужинать, как нормальные люди, и, может, даже сходить в кино. Все будет хорошо, кэп, вот увидишь.

Феникс открыт на все сто, предлагает три полосы на выбор. Выбираю самую длинную. В жаркие дни, как этот, воздух над городом по-своему коварен: асфальт кварталов и транспортной сетки раскаляется, как сковородка, в результате на малых высотах работают мощные термики.^[52] Вертикальный «ветер» заставляет иногда ставить самолёт колом, иначе выдерживать глиссаду невозможно. Выпрыгнув из термика в такой дурацкой позе, аппарат ненавязчиво падает как сорок тонн строительной арматуры, пока в новый поток не воткнётся. Циклический процесс: вой турбин, переходящих с холостых на полные обороты каждые десять секунд, точно синхронизирован с интенсивностью мата в кабине. В принципе ничего страшного, после пары раз начинаешь шестым чувством определять силу и глубину термика и работаешь на упреждение, но и брезговать сотнями метров полосы в плавящемся под солнцем PHX я бы тоже никогда не стал.

Визуальный заход на полосу два-шесть, навигационная точка «Прун», высота три тысячи над уровнем моря, две над землёй, которая здесь больше похожа на Марс. Я только-только успел поймать глиссаду, как компьютер «Арджэйки» дурным голосов заверещал о неисправностях в системе управления, а экран гидросистем высветил отказ силовых элементов спойлеронов на обоих плоскостях. Де Тревиль радостно запрыгал в кресле, насколько позволяли ремни: «а я что говорил, а я ж предупреждал…». Пока кэп злорадствует, я оцениваю наши шансы на более или менее грациозный уход на второй круг, и, самое главное, возможность устранения этого безобразия собственными силами. Перспективы, прямо скажем, не особо радужные, и к тому же, мрачные предсказания де Тревиля заставили задуматься о вероятности новых отказов – «эффект домино» печально знаменит в гражданской авиации.

Самолёт ведёт себя отвратительно. Представьте себя на велосипеде, на полном ходу вдруг разболталась втулка на рулевой штанге, а вы, как обычно, несётесь сломя голову под гору без тормозов. Примерно такое ощущение. Управление по крену от неудовлетворительного до никакого, а попытки собственно «рулить» приводят к совершенно непредсказуемым результатам. Надеясь исключительно на руль направления – хвост, решаю изо всех сил попробовать остаться на глиссаде и, может быть, никого сегодня в итоге не угробить. Де Тревиль согласен, несмотря на передрягу, он почему-то от души веселится, решая организационные вопросы: «башня» в курсе событий, пожарники бычкуют косяки и выкатывают свои тягачи из ангаров, стюардессы готовы к эвакуации и по-своему рады редкой возможности попасть в газеты и телевизор.

Пассажирам, которым было нехорошо в болтанку, сейчас станет совсем плохо. Корректировки по курсу накладываются на корректировки по крену, от «чечётки» на педалях с угрожающей амплитудой мотыляется по горизонту хвост. С «башни» прекрасно видно наши эволюции, башня говорит «э-э-э…» и сконфуженно умолкает. В какой-то момент подлавливаю осевую линию и перевожу РУДы на холостые. Сквик–сквик, здоровается резина с бетоном, и мы аккуратно замедляемся. Наступает моя очередь злорадствовать, но рулёжка до терминала и парковка прошли до обидного скучно. Де Тревиль, правда, едва не переехал самолётом «регулировщика», но он всегда так делает. Вызванный по оперативной частоте технарь растерянно развёл руками, всё нормально, всё проверил, был сбой в силовых элементах, прописан в системном логе, а почему – не знаю, систему перестартовал, ещё раз все проверил, борт к вылету готов. Я делаю очень круглые глаза, а кэп осторожно берет механика под локоть: «слушай сюда, уважаемый…» Бывает такое, какая-то часть автоматики вдруг начинает «косячить», поиграешься с предохранителями, перезапустишь и всё нормально. Кофеварки, автопилот, навигационную систему и даже свет в сортире ещё можно понять и простить, но основные элементы управления НЕТ. Списали мы этот самолётик от греха подальше «пролечиться» в ангаре.

…За пределами кондиционированной коробки терминала почти полтинник, в тени –духовка (для получения максимально хрустящей корочки готовить запеканку «Пылот» не меньше десяти минут). Мы с де Тревилем дымим отобранными у технаря сигаретами, молчим и переживаем. Кэп тычет дрожащим пальцем: глянь на четыре часа. У вишнёвого мерса стоят, обнявшись, две хрупкие женские фигуры, наша «Катастрофа» и, похоже, её мама. Нас в упор не видят. Это понятно – мы человеки-невидимки, люди в форме, детали и продукт большой и сильно побитой временем системы, банально перемещающей всех желающих и не очень из точки А в точку Б. Нам и самим уже хочется куда-нибудь виновато слинять: такие взрослые дядьки, а курят. Вся проблема в том, что милые дамы также наотрез отказываются замечать угрожающе лихо стартующий с остановки служебный автобус. Время замедляет ход, расстояние между объектами сокращается, а де Тревиль, устало пряча лицо в ладонях, говорит: «ну вот, опять начинается»…

…Мы зря волновались. Ничего страшного не случилось, наверное, просто разыгралось на почве стресса воображение. А в кино мы тогда так и не попали – по дороге во Фресно с нижней полусферы подкрался заблудившийся «Кинг-Эйр» и вызвал сработку систем на опасное сближение. Де Тревиль ушёл от контакта, но сработка сама по себе считается за нештатный случай, и мы весь вечер строчили объяснительные и заполняли формы. Похоже, прав был кэп, нашего ограниченного запаса «везунчиков» едва-едва хватило на то утро.

Overland     Высота положения

Сорок тонн железа и биомассы в разной степени возбуждённой запуганности с размаху приложились к холодному бетону, и, несмотря на всю выпущенную тормозную механизацию и полный реверс двигателей, каучуковым мячиком запрыгали по полосе. Блин, как же я так…

– Братан, это была не посадка, а форменная посадиловка! Зуб даю, в полосе остались вмятины. Без прикола, бетонная контора «Гвидо и семейство» всегда готова откатить комиссионные! Звони прямо сейчас! – Шкипер весело колотит меня по плечу. Мне, напротив, от стыда хочется провалиться сквозь землю по второму разу. Теперь уже добровольно и без самолёта. Моя первая посадка на CRJ 900 была одинаково далека как от совершенства, так и от прицельных маркеров ВПП. До этого я летал только на CRJ 200 и чувствовал себя в нем очень уверенно, полагая, что все типы в эксплуатации у нашей авиакомпании ведут себя в управлении также хорошо или даже лучше. Зря.

Когда-то давно умные люди, ответственные за программу подготовки праваков нашей компании, решили, что 20 тонн взлётного веса Аржэйки двухсотой модели против 40 тонн в его девятисотой модификации – это одно и тоже. Летать толком нас учили только на двухсотых, подразумевая, согласно рекомендации производителя, что с CRJ 900 мы легко споёмся уже на линии. Кабина и картинки на дисплеях почти одинаковые, в поведении самолётов разницы «практически» нет, а теоритически всё очень просто и автоматизировано донельзя, чек вот здесь подпишите. Моя отбитая задница и трясущиеся руки только что доказали обратное. И никаких идей по поводу, что пошло боком (куда – понятно), нету совершенно. Вёл аппарат как учили, по глиссаде станции ILS.^[53] По радиовысотомеру выравнивал. Всё по цифрам, всё, как в книжке написано, и всё равно вот, еб… брякнулся. Остаётся только признать себя растяпой и публично посыпать голову пеплом.

– Разрешите принять замечания…

Во взгляде Шкипера что-то изменилось. Как будто у него вдруг возникла сотня вопросов, ответы на которые мне давать совершенно не обязательно. За долгую лётную карьеру он таких праваков и таких посадок видел тысячи, и всю необходимую ему информацию уже считал напрямую. Очень неуютное ощущение.

– Рад, что ты спросил. А то есть такие… гордые. Так потом всю жизнь и забивают самолёты в аэропорты, как гвозди в паркетный пол. Пойми, что у всей этой электроники роль – вспомогательная. Летай не как в симуляторе учили, а как умеешь. Тупо на текущую ситуацию реагировать и стрелки на экране выравнивать может любая хорошо подготовленная обезьяна. С этим аппаратом надо будущее секунд на двадцать предсказывать и будущим этим управлять. Думать надо. А чем мы, линейные пилоты, обычно думаем? Мягкими тканями. Вот ты кресло для начала подгони. Поиграйся с настройками, обеспечь оптимальные условия для своего… гм-м… интеллекта…

Я всегда выставлял седушку по специальному визиру, как в Руководстве от мудрого Производителя написано. В середине лобового стекла под вечно врущим магнитным компасом равносторонним треугольником закреплены три прицельных шарика. Один за другой прячешь на манер лунного затмения и, считай, идеальное положение кресла выведено с точностью до, ну, скажем… шарика. «Картинка» из этой позиции, по идее, должна быть идеальной для всех критических режимов полёта. Казалось бы, что ещё для счастья надо, но со Шкипером у нас не спорят, потому как озеро Мичиган глубокое, а у Гвидо (с семейством) цемента хватит на всех.

Яркий зимний день в Кливленде. Контроль привода ограничений по скорости не дал, посадку разрешил, сказал только, чтобы до моста через местную речушку на «базу» не поворачивали, а то народ в терминалах пугается. Это репутация такая у наших пилотяг, как у таксистов в Чикаго, всех везде подрезаем и словами обидными обзываемся. И вроде как пассажирам в окна лучше не смотреть. Честно скажу, всё враки. За «реальное» время в нашей конторе не платят, это да, только за «запланированное». Оттого и не тянем резину, по полчаса за полосой гоняясь, дали посадку – садимся. Без перекуров и пасьянсов. А грязно ругаются по радио у нас только девки-капитанши. Может, от счастья…

Кресло на «щелчок» вверх и на два назад. Над мостом разворачиваюсь, «цепляюсь» за глиссаду, лёгкая корректировка на боковой ветер, и всё, как в сказке. Просыпается радиовысотомер, торжественным тоном объявляя высоту, как гостей на придворном балу – «пятьдесят, сорок, тридцать… двадцать»… Чуть-чуть выбираю штурвал, прижимая нос педалькой на осевую. РУДы на холостые. На этот раз все будет очень мягко и хорошо! «Десять…» Беременная пауза и…. Трямс!!! Ну что же это такое… Кэп машет у меня перед носом красочным рекламным журналом для строительных подрядчиков.

…Колорадо Спрингс. Глухая ночь. В горах на Западе плотность населения небольшая, огней на земле мало. Звёзды видно, наверное, все… Есть такая компания, «Западное Небо» называется – Sky West. Понятно, почему, здесь, правда, очень красиво. Контроль в последний момент передумал, и поменял нам полосу на противоположную для посадку напрямую, без разворота. Конец смены, последний рейс на сегодня, всем хочется побыстрее домой, это дело святое. Передатчик ILSa вот только «развернуть» они, кажется, забыли. Мексиканский автопилот Хорхе радостно погнался за сбредившим сигналом локализатора, отворачивая от аэропорта в сторону горы Шайен – у него давно подозревался психологический кризис и склонности к человекоубийству, а места, куда треснуться, лучше и не найдёшь. Но это все ерунда – полоса в пределах видимости, дальше пойдём по глазкам ручками. Главное сейчас – кресло. Один щелчок вперёд и один вниз. И… трямс… основные.. И плюх… носовая стойка. Это все ещё не посадка, но и на авианосное «втык-брык» уже не так сильно похоже. Верной дорогой идёте, товарищ!

…На подходе к Мемфису небо затянуто рваными облаками. Полчаса назад капитан Б-737, не скажу какой компании, перепутал кнопки трансляции. Наивно думая, что разговаривает со знакомой стюардессой по внутренней связи, он рассказал всем бортам на частоте центра о своих проблемах, про то, как его все задолбало и тянет уехать рыбачить во Флориду ну прямо сейчас. Длинная тирада закончилась жизнеутверждающим: «А ещё я очень сильно хочу на горшок!» Естественно, как на перекличке, все участники радиообмена подтвердили получение, и в целом согласились с оценкой ситуации. Минут десять в эфире раздавались «я тоже» и «туда же» вперемешку с разного рода пожеланиями и ценными указаниями по сути вопроса. Комеди Клаб на эшелоне 360. Диспетчера Центра пришлось в экстренном порядке сменить, ничего, кроме нечленораздельного бульканья в микрофон он родить уже не мог. Хорошее настроение на остаток дня было обеспечено всем участникам процесса. Так… два щелчка вниз и три вперёд, носовая тоже в крайний раз как-то коряво встала, спинку на деление вперёд передвину, посмотрим, что получится.

Кроме всего прочего, коварный девятисотый отличается от нормальных самолётов ещё и конструкцией шасси. У его прямых основных стоек «игры» по высоте практически нет. Для роскошной посадки с аплодисментами требуется сверхточное выравнивание и очень нежная работа по тангажу и рысканью. Притирочка. И в этот раз срослось! Переход от ощущения «летим» к ощущению «едем» был неуловим и безупречен. Но это ещё не все. Большие самолёты надо сажать дважды. Притерев основные, надо «выдоить» кинетическую энергию, превратить самолёт на время в воздушный змей, держа носовую стойку на весу, а потом, также нежно поставить и её на грешную землю. Остаётся только равномерно сработать тормозами и незаметно, без визга и скрипа, замедлиться до пешеходной скорости. Ещё надо сделать скучное лицо, как будто все это – обычное дело, я всегда так сажаю. Комментария от Шкипера все равно не будет. Разве что такого…

– А я до авиации учителем математики был… похоже, неплохим.

Меняется авиационная техника, системы и правила. Меняется всё, но какие-то основы всё равно остаются, и так, наверное, и останутся вредной константой, напоминающей о себе в самый неподходящий момент. Кто знает, может быть, через сотню лет какой-нибудь космопилот будет также как и я, тихо ругаясь, подгонять кресло своего звездолета – «два щелчка вниз и три вперёд»…

Podoroges     История о том, как испытывали TCAS

TCAS – это устройство на самолёте, которое следит за тем, чтобы самолёты не сталкивались друг с другом. Если курсы самолётов опасно пересекаются, система пытается развести их. Например, на одном самолёте TCAS даёт команду лётчикам «Лететь вверх!» а на другом «Лететь вниз!». И ещё, у этого приборчика есть экран, на котором отображается положение всех рядом летящих самолётов.

Испытывать новую систему поручили бывшим военным лётчикам.

Рядом на кресле бортинженера сидел конструктор и наблюдал за ходом испытаний.

Когда загорелся зелёный экран TCASа, летчик азартно стиснул штурвал и хрипло доложил:

– Вижу пять целей!

Конструктор в испуге выключил экран, и испытания продолжили только после изменения терминологии: новая инструкция требовала называть изображения самолётов на экране «метками».

В дальнейшем, при вводе системы в эксплуатацию, лётчики, летая на гражданских воздушных линиях, должны были наблюдать за работой TCASа и писать отчёт о поведении системы при близком прохождении других самолётов.

Бывшие военные лётчики отнеслись к этой задаче более серьёзно, чем требовалось, и первое время буквально бросались на пролетавшие мимо самолёты. Особенно доставалось иностранным лётчикам, не имевшим военной закалки и стальных нервов.

Конструктора узнали об этом совершенно случайно, прочитав однажды в рапорте буквально следующее:

«Опасного сближения достичь не удалось по причине превосходящей маневренности цели».

После осознания масштабов происшедшего ведущего инженера долго отпаивали валерьянкой, а лётчики получили строгую инструкцию не приближаться во время полёта к другим самолётам в исследовательских целях.

А капитан итальянского DC-10 долго рассказывал с дрожью в голосе, как пытался удрать от появляющегося из ниоткуда советского тяжёлого транспортного самолёта.

Zigzag     Песня В. Шаинского на слова М. Танича

Произошло это в те давние и былинные времена, когда военная авиация поднималась в воздух полками, дивизиями и корпусами. В «застойные» времена. Самолётов и вертолётов было много, а аэродромов – не очень. Вот и базировались на одном аэродроме по два-три полка. По тревоге с одной ВПП взлетали, а затем садились до 50 летательных аппаратов. Не был исключением из общего правила и приморский аэродром, принадлежащий ВВС ТОФ, с колоритным позывным «Цветной».

И вот, во время очередных флотских учений, регулярно проводившихся два раза в год, рано утром с «Цветного» взлетели сначала несколько Ту-95РЦ, а затем – полк ракетоносцев Ту-16. Разведчики и «ударники» успешно выполнили привычную задачу: поиск и условное уничтожение кораблей «противника» и возвращались «домой». Заход на посадку осуществлялся с РНС (рубеж начала снижения) или, проще говоря и не вдаваясь в ненужные подробности, с «прямой». Один за другим командиры экипажей запрашивали у руководителя полётов (РП) условия подхода, получали разрешение на снижение по глиссаде, выпускали шасси и закрылки и мягко (а иногда и не очень мягко) садились на «родную» бетонку. Самолёты шли на посадку сплошным потоком на двухминутном интервале. В доселе спокойном эфире стоял непрерывный гвалт. Группа руководства полётами трудилась в поте лица. Минут через сорок после начала «собачьей свалки», как именуют в авиации подобный авральный способ захода на посадку, РП услышал нетипичный доклад командира корабля капитана Юры Л.: «Цветной», а у меня «среднего» нет…» Задёрганный РП, только что отправивший на второй круг самолёт из-за того, что севший перед ним борт не успел освободить полосу, не понял: «Какого ещё «среднего»? «Ну, оператора… Мы тут на стоянке… Зарулили… Смотрим – люка нет, кресла нет, оператора нет. Только портфель в кабине…» Юра подумал немного и добавил зачем-то: «И фуражка…»

В эфире установилась зловещая тишина, которую прервали слова командира очередного запрашивающего посадку экипажа: «Цветной, тут в районе дальнего привода мужик какой-то бегает и ПСНД палит». РП перевёл взгляд в сторону ДПРМ^[54] и увидел облачко оранжевого дыма, характерного для «патрона сигнального, дневного-ночного», то бишь ПСНД, которыми укомплектовываются НАЗы^[55] парашютов. Через минуту в район ДПРМ отправился автомобиль «Урал» с надписью НПСК^[56] на борту…

…Старший лейтенант Андрей Б. был штурманом-оператором, рабочее место которого находилось в изолированном от других членов экипажа самолёта Ту-16К-10-26 месте: подвесной кабине, расположенной в районе центроплана. Он славно потрудился в районе «работы» по «вражеским» кораблям, и, когда самолёт находился уже на посадочном курсе, стал досрочно готовиться к окончанию полёта: выключил станцию, сложил карту и сунул её вместе с кислородной маской, навигационной линейкой и ветрочётом в штурманский портфель. Ракетоносец снижался по глиссаде и находился уже в районе дальней приводной радиостанции, когда в кабине оператора вдруг послышалось зловещее шипение, и она наполнилась каким-то газом, очень напоминающим дым. Это, как позже выяснилось, самопроизвольно разрядился углекислотный огнетушитель. Андрюшиного доклада командир не услышал, так как эфир был забит командами РП и экипажей. Штурман вёл отсчёт высоты и скорости, что также мешало вникнуть в бедственное положение оператора. А самолёт снижался, высота была уже менее 300 метров – минимальной безопасной высоты для катапультирования; на размышления и колебания не было времени. И старший лейтенант Б. покинул самолёт… Купол парашюта раскрылся буквально над самой землёй. Ошалевший оператор, вспомнив занятия по выживанию, на которых рассказывалось, как надо действовать в безлюдной таёжной местности, достал ПСНД и принялся жечь их, старательно пытаясь обратить на себя внимание пролетавших над головой самолётов. За его действиями внимательно наблюдали двое матросов из дежурного расчёта ДПРМ… До родного аэродрома было ужасно «далеко» – около четырёх километров…

Когда Андрей Б. вернулся из Владивостока, где он проходил врачебно-лётную комиссию на предмет годности к лётной работе после вынужденного покидания самолёта, грубые и нетактичные сослуживцы исполнили в его честь популярную в те давние и былинные времена песню с немного изменёнными словами: «Над дальним приводом сойду – трава по пояс…»

С той поры старший лейтенант Б. очень невзлюбил совместное творчество композитора В. Шаинского и поэта М. Танича.

Кадет Биглер     Мститель

В фанерную стенку каптёрки постучали кулаком – это командир роты связи вызывал старшину.

– Товарищ майор, старший прапорщик Савченко по вашему приказанию…

– Сколько раз я тебе говорил, Савченко, – покривился ротный, – ты уже не в пехоте, брось, ты б ещё от двери строевым заебошил! Садись, разговор есть.

Старшина молча сел, держа фуражку на коленях.

– В общем, так, у тебя, старшина, образовалась проблема, – сообщил ротный и замолчал, ожидая, что старшина спросит, что это за проблема, но старшина промолчал.Ротный вздохнул и, не дождавшись вопроса, продолжил:

– Точнее, проблема не только у тебя, но и у меня тоже, вообще, у всех нас, но больше всех – у тебя. К нам в роту перевели одного бойчилу. Сволочь законченная, дисбат по нему рыдает в три ручья: неуставняк, пьянки, неподчинение – полный комплект. Но отчётность себе портить никому неохота, возиться с прокурорскими – тоже, вот и сплавили его на нас. Служить ему ещё полгода. От меня и других офицеров особой помощи не жди: сам, знаешь, комиссия ГИМО,^[57] исследовательские учения и всё такое, так что основная нагрузка на тебе. Главное, чтобы он нам перед проверкой не принёс предпосылку. Кстати, парень откуда-то с Кавказа. Возьми его в оборот, но каждый чих документируй, ибо личность известная. По-своему. В тяжёлых случаях – ко мне, сор из избы не выносить. Понял?

– Так точно.

– Тогда сейчас иди за ним, он на КПП сидит, отведёшь его в санчасть, столовую – как обычно. Вопросы?

– Товарищ майор, а специальность у него какая? В какую его группу?

– Да нет у него нахрен никакой специальности! Где койка свободная есть, туда и определяй. Кстати, в караул его не ставить! Всё, иди.

«Проблема» сидела в комнате для свиданий при КПП и лузгала семечки, сплёвывая шелуху в кулак. Увидев старшину, боец понял, что пришли за ним, и встал. Они быстро осмотрели друг друга, и друг другу не понравились. Старшина был высоким и сухощавым, почти худым. Очень смуглый, черноволосый, со сросшимися в линию густыми бровями и тонкими в линию губами. Савченко за глаза дразнили «Мумией», но связываться с ним боялись, так как вскоре после появления Савченко в батальоне самому весёлому и находчивому из числа прапорщиков пришлось прибегать к услугам стоматолога-протезиста.

Солдат был невысок ростом, сутулился и по дембельской моде ходил вразвалку, демонстративно шаркая сапогами по асфальту. Картину довершали ушитый до предела китель и фуражка, чудом держащаяся на затылке.

День прошёл в обычной канцелярской суете, казарма, как обычно, пустовала – солдаты работали на аэродроме, а на вечерней поверке Савченко решил представить роте новичка. Поверку старшина всегда проводил сам, и до отбоя из казармы не уходил.

Нового солдата записали в список вечерней поверки последним.

– Рядовой Дадашев! – прочитал старшина.

Молчание. Савченко видел, что новый солдат стоит во второй шеренге, прислонившись к стене и засунув руки в карманы.

– Рядовой Дадашев! – повторил старшина, не повышая голоса.

– Ну, здесь я… – лениво донеслось из второй шеренги.

– Рядовой Дадашев, ко мне! – приказал старшина.

Помедлив секунду, Дадашев оттолкнул солдата, стоящего в первой шеренге, и вразвалку вышел из строя.

– Звали, тащ прапорщик? – спросил он.

Савченко, почти не замахиваясь, коротко и резко, сопровождая движение руки всем корпусом, ударил его в солнечное сплетение.

Не ожидавший удара солдат упал и поехал по паркету к первой шеренге строя роты.

Рота молчала.

– Ты что, с–сука?! – прохрипел Дадашев, одной рукой опираясь о пол, а другой вытирая слюну.

– Не прапорщик, а старший прапорщик, – спокойно пояснил Савченко, – не «ты», а «вы», и по прибытию положено докладывать. Встать!

– Да я тебя сейчас… – злобно процедил Дадашев и стал подниматься с пола, не отрывая глаз от лица старшины. Как только он встал на ноги, Савченко сделал обманное движение, и когда Дадашев заслонился от правой, ударил левой. Дадашев опять упал.

– Не «ты», а «вы», – вновь пояснил Савченко, – и надо докладывать: «товарищ старший прапорщик, по вашему приказанию прибыл». Ещё раз. Встать!

– Убью! – с ненавистью прохрипел Дадашев и стал опять подниматься. На этот раз Савченко провёл серию, короткую и жестокую. Дадашев больше не пытался встать.

– Рота, отбой! – скомандовал Савченко. – Ты и ты – этого в каптёрку.

Солдаты приволокли Дадашева и усадили его на стул так, чтобы он не упал.

– Запомни, щенок, – сказал Савченко, – этот разговор с тобой первый и последний. Мне пох, где и как ты служил до того, как пришёл в эту часть, мне пох, кто твои родители и есть ли у тебя лапа в верхних штабах. Пох, понял? Здесь ты будешь служить, как положено. Как служат все. Независимо от призыва. Если увижу, что шлангуешь, буду бить. Как сегодня.

– Убью… – упрямо пробормотал Дадашев.

– Не угадал. Скорее уж я тебя. Опыт имеется, душар, вроде тебя, и… и других, через меня прошло достаточно. Так что не надейся.

– Посадят!

– И это сильно вряд ли. Но если посадят, ты об этом уж точно не узнаешь. Всё. Отбой был, тридцать секунд – ты в койке.

Дадашев оказался парнем сообразительным и борзеть в открытую поостерегся, правда, полученную работу выполнял спустя рукава.

Подошло время стрельб. Дадашев на огневом выпустил все пули в молоко и зло швырнул автомат на брезент, пробурчав, что из такого говна и стрелять-то невозможно.

– Прекратить стрельбу! – командовал Савченко. Он поднял автомат Дадашева, отомкнул магазин и подозвал начальника пункта боепитания: – Набей полный!

Приказания старшины в роте исполнялись бегом. Зарядив автомат, Савченко встал на одно колено и выпустил короткую пристрелочную очередь. Подумав секунду, он чуть повёл стволом автомата и открыл огонь скупыми, злыми очередями. От щита полетели щепки. Расстреляв магазин, старшина аккуратно положил дымящийся автомат и сказал Дадашеву:

– Видел, чмошник? Если у джигита руки растут из жопы, то оружие в этом не виновато. А ну, ещё раз. Спусковой крючок не тянуть, выстрела не ожидать, стрелять на выдохе.

***

Прошло полгода. Приказ ротного Савченко выполнил – серьёзных залётов у Дадашева не было, правда, один раз старшина засек его с водочным запахом, и, дождавшись, когда боец протрезвеет, провёл с ним в каптёрке разъяснительную работу. В другой раз Дадашев достал где-то анаши и накурился до бесчувствия, после беседы со старшиной три дня ходил, держась за стены.

Уже получив обходной, Дадашев зашёл к старшине.

– До свидания, товарищ старший прапорщик, «прощайте» не говорю. Мы ещё увидимся.

Савченко промолчал. С этого дня он стал держать в ящике стола кусок дюрита,^[58] один конец которого был обмотан изолентой.

Пришёл новый призыв, прогремела комиссия, закончились учения. О Дадашеве и его угрозе стали забывать, но однажды в каптёрке у Савченко затрещал полевой телефон. Звонил старшина соседней роты, с которой рота Савченко делила казарму, и который был, что называется, «в курсе».

– Слышь, Савченко, это Полухин, я сегодня помдежа тяну, у меня на КПП твой сидит, к тебе просится, я не пустил…

– Кто «мой»?

– Душман твой, как его, Дадашев что ли…

– Пропусти.

– Слушай, он с «дипломатом», «дипломат» по виду тяжёлый, хрен знает, что в нем, и морда у него такая… Может, ну его? А я сейчас ментов спроворю, они разберутся.

– Нет, пусть идёт. Но чтобы один по гарнизону не шлялся, скажи, чтобы патруль его ко мне отвёл.

– Ну, смотри…

Савченко едва успел достать из ящика дюрит и положить его на стол под правую руку, накрыв газетой, как в каптёрку ввалился ротный.

– Мне Полухин позвонил, это, правда, к тебе Дадашев идёт?

– Так точно, товарищ майор, идёт.

– Давай я с тобой побуду.

– Спасибо, товарищ майор, не надо, – угрюмо ответил Савченко, – это мои дела. Я разберусь.

– Как знаешь, смотри сам, – уже в дверях пожал плечами ротный, – если что, я у себя, буду прислушиваться.

Минут через десять в дверь просунулась физиономия патрульного:

– Трщстрпрщик, к вам посетитель.

– Пусть зайдёт.

Боец посторонился и в каптёрку вошёл Дадашев. Он был в новеньком костюме цвета мокрого асфальта с электрической искрой и при галстуке, расцветка которого вызывала головокружение, и в лакированных черных туфлях. Костюм Дадашев носить не умел, поэтому костюм жил своей жизнью, а его хозяин, как рак-отшельник в раковине – своей. Своим внешним видом Дадашев явно гордился.

– Здравствуй, Дадашев, – сказал Савченко, – садись. Чего приехал, соскучился?

– Соскучился, – неожиданно мирно ответил Дадашев. – Не поверите, товарищ старший прапорщик, две недели не мог привыкнуть, что не в казарме. Каждую ночь снилась.

– Отвыкнешь, – махнул рукой Савченко и вновь спросил: – Родители как?

– Мать плакала, а так нормально всё. А отец дал мне месяц отдохнуть, а потом велел к вам ехать. Вот я и приехал…

Дадашев поднял с пола «дипломат», положил на колени и щёлкнул замками. Савченко незаметно отодвинул стул и положил руку на дюрит.

Дадашев вытащил из «дипломата» бутылку коньяка и поставил её на стол, за ней последовали ещё три.

– Отец велел в институт поступать, сказал, поступишь – машину подарю. Я к вам, товарищ старший прапорщик, мне бы характеристику от части…

Учебка

Boatsmann     Челобитная

Солдат был маленький. Нет, не то чтобы совсем – минимальный армейский порог роста в полтора метра он без проблем одолевал. Но телосложение его было бы правильнее назвать теловычитанием, а потому весил Солдат мало. Меньше 50 кг, причём заметно меньше. Зато он был умный. За плечами технарь, неудачная попытка поступления в престижный ВУЗ – по армейским понятиям, просто титан мысли. Такое сочетание ТТХ или тактико-технических характеристик во время службы в учебной части ВВ МВД СССР привело к определённым, и, можно сказать, удачным последствиям. Во-первых, он был отличником боевой и политической, комсоргом взвода и правой рукой сержанта-замка. Ну, и лейтенанта-взводного тоже. Во-вторых, несмотря на то, что учился он на собаковода, а срок обучения уже подходил к концу, он ещё ни разу не бегал в дресскостюме – т.е. таком тяжеленом ватном скафандре, на котором отрабатываются приёмы задержания человека служебной собакой. В последнем, наверняка, сыграло роль также и то, что его собственная собака на задержание ходила классически, точнее даже, образцово-показательно: прыжок на правую руку задерживаемого, рывок вниз и вперёд, отчего бегущий человек совершал кувырок через голову, и затем удержание лежащего человека за горло. Но из всей роты она такая была одна. Большинство прочих собак просто хватали убегающего за задницу и начинали трепать край куртки дресскостюма. Как и наш второй герой – Собак.

Собак был большой. Ну, не то чтобы великан, хотя до метра в холке ему недоставало лишь малости. Но, несмотря на значительный рост, лапы его казались непропорционально короткими, настолько внушительным было бочкообразное туловище. Бурый окрас и стать придавали бы зверю сходство с медведем, если бы не голова, больше всего напоминавшая бензобак от мотоцикла «Иж-Планета» с приваренной спереди банкой из-под сгущёнки. Несмотря на значительный размер головы, мозгов в ней было столько же, сколько и в бензобаке-прототипе. Поэтому команд Собак не знал ни одной, кроме команды «Вперёд», да и то потому, что она всегда сопровождалась увесистым пинком под зад. Вообще же из-за своей непропорциональности, угловатости и неуклюжести, Собак выглядел грубо вытесанной заготовкой для лучшего друга Буратино. А поскольку Буратины на вооружение Внутренних Войск ещё не поступили, то маялся с этим чудом природы обычный человек с говорящей белорусской фамилией Невдах. Не знаю, как бы справился с Собаком другой вожатый, но Невдах был силён и не слишком умён, а потому и не пытался чему-либо научить своего подопечного. Применив житейский здравый смысл, заменявший ему интеллект, он пришёл ко вполне разумному выводу: раз Собак мотает в учебке уже пятый срок, значит уже пять человек, и возможно, более умных, до него пытались, и ничего не смогли. А потому и ему, Невдаху, тут ловить нечего. И он просто заменял все команды единственной отработанной «Вперёд» с пинком.

Н-да. Однако ж, здоровый солдатский пофигизм был начисто чужд нашим офицерам. Понимая, что без отработки задержания по схеме, хотя бы отдалённо напоминающей классическую, собаки экзамен не сдадут, а значит, следующий сезон им опять маяться с теми же собаками, отцы-командиры приняли решение бороться с хватанием за задницу. Для этого к дресскостюму на пояс был ротными умельцами присобачен здоровый такой лист фанеры, полностью закрывающий пятую точку и ноги. А в правой руке тот несчастный, которому выпадет доля бегать в этом супер-костюме, должен был держать ветку. Ею предварительно нужно было отлупить удерживаемого вожатым пса по морде, дабы разозлить и привлечь внимание именно к правой руке.

Думаю, читатель уже догадался, кто именно стал «жертвой», засунутой отцами-командирами в модифицированный дресскостюм? Конечно, тот самый махонький-щупленький комсорг, с которого и начался этот рассказ. Ведь такое ответственное дело нужно поручать самому доверенному человеку, да и собака его не нуждалась в намечаемом переучивании. Вот так удача неожиданно и поворачивается к человеку спиной, причём с притороченным пониже её листом фанеры…

День был достаточно пасмурный. На душе у Солдата скребли кошки, по спине текли струйки пота. Перед ним стоял Невдах, уперев расставленные пошире ноги в землю и натянув поводок Собака. Собак пока относился к происходящему индифферентно, потому что жратвы в поле зрения не наблюдалось, а суки были благоразумно из этого поля зрения удалены. Обычно у всех псов в процессе обучения вырабатывается стойкая реакция на дресскостюм, и они начинают лаять и кидаться лишь только при его виде. Но Собак был идеально спокоен – в его пустой башке не закрепился даже такой рефлекс. Ну, стоит перед ним какая-то фигура с веточкой, и пусть себе стоит, и фиг с ней. Хотя хвост напрячь не мешает, вдруг хозяин даст команду?

Однако вместо этого фигура, а точнее, Солдат, подбадриваемый криками офицеров, как-то бочком подобрался вплотную к Собаку и весьма интеллигентным жестом отхлестал его веточкой по морде. Реакция животного была ровно такой же, как у верзилы-гопника, получившего пощёчину от заморыша в очках и шляпе – Собак опупел. Вряд ли ему было больно, но неожиданность… да и вообще – что вы хотели этим сказать??? Между тем, Солдат уже успел отбежать на положенное расстояние, и зверя вывела из размышлений команда «Вперёд!». То ли расслабленный в задумчивости хвост недостаточно самортизировал удар, то ли Невдах рассчитывал сразу придать подопечному ускорение, необходимое для полёта к правой руке Солдата, а может просто вложил в свою «команду» всё то непечатное, чем начинили его отцы-командиры перед занятиями – но скорость, которую развил Собак, была просто потрясающей. Бурой молнией сверкнул он над поляной, а затем, как и положено после молнии, раздался гром: всё ещё поглощённый мыслями о веткой по морде, пёс не только что не стал прыгать на руку, он забыл даже схватить зубами за задницу, и просто со всей дури врезался башкой в лист фанеры. Это был настоящий гром, я нисколько не преувеличиваю, а сомневающиеся могут поставить дома простой эксперимент, для которого необходимы только фанера и пустой бензобак от мотоцикла. Кстати, мне бы запатентовать технологию, да продать потом звуковикам на киностудию, эххх…

Если бы все произошедшее потом показать в замедленной съёмке, то мы наверняка бы увидели, как взлетает в воздух на свой фанерке Солдат, смешно дрыгая конечностями, как он приземляется на спину Собака, и судорожно сцепляет руки на шее пса… Но всё это произошло так быстро, что мы увидели уже только результат – человек в дресскостюме на спине зверя, прха-муха!», и Собак… встал, как вкопанный. «Кто кричал?» – спрашивал потрясённый взводный, пока мы отцепляли полубессознательного Солдата и выковыривали его из дресскостюма. Долго никто не мог поверить, что столько децибел таилось в этом тщедушном теле, но метод исключения дал вполне однозначный результат – кричал Солдат. И если вопль его произвёл такое впечатление на нас, стоявших поодаль, то можете себе представить, как он подействовал на Собака, которому он пришёлся прямо в его маленькие несуразные ушки, причём почти сразу после ушиба об лист фанеры? Немудрено, что он остановился, хотя вряд ли понял смысл. Но зато! Зато с тех пор при задержании он всегда прыгал на спину, что считалось вполне достойным троечки результатом, а «Стоять, бляха-муха!» стало его второй командой! И вот с таким нехитрым багажом из двух команд он умудрился в итоге всё-таки сдать экзамен, и уехать с Невдахом охранять зону…

Xai     Самострел

Байки и истории по поводу выстрела в карауле при разрядке оружия или выстрел не в туда на стрельбищах – тема уже затертая, или, как пишут нынче неоклассики – боян, но все же продолжим.

История раз

Караул…. о, сколько в этом звуке для сердца русского слилось!

Развод караула, проверка наличия отсутствия, знания Устава, пламенный втык в части техники безопасности, и маршем шаг в сторону караулки.

Всё это было уже много раз, и будет ещё. Рутина приёма–сдачи, проверка оружия и снаряжения, докапушки в части царапин и сколов на патронах… Короче, приняли! Начались наши неспешные сутки…

Самое парадоксальное, что подними любого днём или ночью, трезвого или пьяного, любой прощебечет правила сборки разборки любимого АК, снаряжения и разряжения последнего… И каждый непоколебимо уверен, что он–то не дурканет на стенде, и очередь в пулеуловитель не запустит.

Смена с поста, движения отработанные, небрежно подцепляешь защёлку магазина, снял с предохранителя, затвор на себя, контрольный щелчок, доклад, следующий! Впереди два часа бодрячка и два часа сна, и снова выход….

Первый раз, второй, третий…

Собачья вахта 04.00… Смена – разводящий, двое караульных, подхожу первым, всё то же самое, лениво отваливаю в сторону и вижу, что второй караульный тихо стоя спит. Боец! Не спи, замёрзнешь! Разряжайся!

Мой одновзводник Ф. спросонья вскидывает голову, скидывает с плеча автомат, ствол в пулеуловитель, палец цепляет защёлку магазина, слетает с неё, щелчок предохранителя, затвор на себя…. Млинннн!!! Магазин на месте!!!! Рука Ф. автоматически падает на спусковой крючок… Крик застывает в горле, глаза Ф. округляются, он сам понимает, что что–то идет не так, но палец продолжает делать то, чему так долго учили и дрочили и т.д…. Резкий удар слева сапогом в плечо, Ф. летит в одну сторону, автомат в другую… Сверху мат разводящего… Тишина… Дрожащими руками поднимаю автомат, отщёлкнул магазин, нежно затвор на себя, тусклый блеск патрона на снегу, аккуратно пальчиком его в магазин… Для перестраховки зачем–то ещё раз пытаюсь оттянуть затвор, а, ну да, конечно, контрольный щелчок, все выдохнули, и мат в три голоса… Каждый о своём.

В нарушение Устава перекур прямо на месте… Караулка, стакан чая, сигарета, и только в голове лениво мысли о красавице фортуне, которая в очередной раз спасла задницы всего караула от горячей любви начальства…

А вы говорите, только у дураков самострелы….

История два

Девушкам на стрельбищах без юбки быть!

Именно такой приказ родился в головах наших вумных начальников опосля очередных стрельб…

В каждом взводе нашей славной Уфимской школы дураков присутствовало некоторое количество девушков, ибо в органах славных и им место есть, соответсно, и учить их нужно. Стрельб девушки не любят, т.к. при этом нужно снаряжать пальчиками магазин, оттягивать тугой затвор ПМ и т.д. Опять же маникюр страдает.

А тут еще и упражнение номер… не помню, или если проще, три выстрела из положения лёжа, с колена, стоя.

Ну, первый выстрел нравится мужской половине больше всего, так как наблюдать сзади за девушкой в форменной юбке, которая лежит широко раздвинув ноги, интересно, приятно и познавательно…

– Курсант Пупкина к выполнению упражнения готова!

– Приступить к выполнению!

Ага, щас начинается, прилегли, ножки раздвинули, сисечками в пол уперлись, ноготком предохранитель опустили, ой, ноготь сломался, затвор на себя, прицелились, дыхание удержали (т.е. сиськи в напряге) – выстрел!

Упираемся ручонками в пол, ноги подбираем под попу, пытаемся встать на одно колено… Ой неудобно, юбка за вторую коленку зацепилась, правой ручкой шаловливо коленку обнажаем, если кто не помнит, в правой руке окромя пальчиков и маникюра еще и ПМ зажат, который к женским коленкам неравнодушен… Выстрел! Пуля ныряет в икру, проходит вдоль кости, пробивает пятку и застревает в полу… Единственное хорошее в истории – девушка оказалось на удивление живучей и везучей… Так что потом даже не хромала.

История три. Осечка

Снова стрельбы, снова ПМ, снова девушки.

Упражнение номер… короче, на скорострельность… За нескока секунд три патрона отстрелять и, желательно, в мишень попасть…

– Курсант Пупкина три патрона получила, осмотрела!

– Заряжай!

– К стрельбе готова!

– Приступить к стрельбе!

За спиной слева стоит капитан с секундомером и лениво наблюдает за попытками девушки… Капитан был мужик тёртый, (Молдова, Первая чеченская, пара боевых орденов) огневое дело знал хорошо, ну и в жизни много чего перевидал…

Прицелилась, выжала... щелчок! Осечка!

Но мы ж упрямые, а ну–ка еще раз автовзводом… Щелчок – осечка! Обиженно поворачиваясь и протягивая капитану ПМ, палец на спусковом крючке:

– Тааварщ капитан, а он у вас не стреля… Выстрел! Пуля проходит над плечом капитана, пробивает трубу вентиляции и весело стукая по алюминиевым стенкам, уходит куда–то вдаль вытяжки…

– С–с–с–с–ука….. да ты, бля–я–я–я, да у меня двое детей, ты их что ли, прошмандовка, кормить будешь?! Глаза кэпа налились кровью, а с лица всё не уходила снежная бледность… Фамилия???

Журнал! Восемнадцать двоек за одну минуту выставляются резким почерком.

– И чтоб, блять, я тебя рядом с тиром не наблюдал!!!

Занавес…

Xai     Огневая подготовка

Все четыре года учёбы (по два раза в неделю) это, в принципе, был один из самых любимых и халявных предметов в нашей вышке… Нет, ну а что там сложного? ТТХ ПМ и АК, в принципе, можно вдолбить в любую голову с толщиной лобной кости до полуметра, в течение ну, не одного дня, конечно, но за дня три реально…

Сборка и разборка, снаряжение и разряжение также достаточно легко доходят до автоматизма (пара ногтей и выбитых суставов не в счёт).

А вот стрельбы… А вот здесь-то и живёт маленький северный пушной зверёк с пышным хвостом. Как говорил наш кэп-огневик: Пуля – дура и мишень не нае…шь!

А проще, если человек боится ствола, то попасть в мишень нереально, за исключением случаев закона больших чисел.

Скажу честно, мне повезло дважды: во-первых, я был раздатчиком патронов. Должность, конечно, халявная, в минусе – временная глухота, т.к. сидишь с патронами и ведомостями в метре от огневого рубежа, а специальные наушники, которые были в тире, видимо, проектировались по эскизам квадратноголовых чебурашек, т.е. неудобно и неэффективно. В плюсе же… а в плюсе прелести армейского долбое…ма.

Патроны выдавались, исходя из списочной численности взвода, т.е. по списку – тридцать, значит, и патронов для ПМ получаешь либо девяносто, либо сто пятьдесят. А то, что четверо в наряде, трое на хозработах, двое на больничном, зав. склада вооружений не волновало. В итоге по окончанию стрельб ты останешься перед выбором: или идёшь на преступление и утаиваешь остаток патронов, либо имеешь геморрой при возврате патронов. Кто знает, тот подтвердит, что вернуть патроны обратно можно тока после составления длиннющего акта с обязательным осмотром каждого патрона с наивной попыткой отстоять честь и целостность каждого из них перед мудрым прапором, который в состоянии разглядеть любую микроскопическую потёртость на гильзе или капсюле. После чего, естестно, приходится составлять ещё чё-то типа акта дефектовки… Короче, муторно, долго и нудно…

В результате был найден компромисс: учитывая, что раздатчик стреляет последним, в случае стрельбы в зачёт умильно просишь разрешения дострелять остатки, немного подчищая ведомость. В итоге дело доходило до абсурда: четыре, а иногда и шесть-семь полных магазинов в остатке, и вместе с преподом занимаешься расстрелом мишеней. Попытки модной стрельбы класса фильмов Тарантино из двух стволов сразу долго не удавались, пока мудрый кэп не объяснил, что при стрельбе по-македонски один ствол работает на отвлечение противника, а вот уже второй и ведёт прицельный огонь… Так что до сих пор режиссёрам блокбастеров не верю и не доверяю…

Ну, а второе везение заключалось в том, что мне, ну как и наверное любому нормальному парню, оружие нравилось, стрелять любил, ну и не считал зазорным остаться после занятий для чистки оружия, в результате чего был у преподов на нормальном счету. Хотя, скажу честно, что стрелять из ПМ научился только после того, как досконально освоил Иж-53 («Байкал») – пневматический пистолет-переломку, который имел слишком длинный ствол, и при мизерном отклонении посылал пульку в сторону моря… После садомазохизма с пневматикой стрелять из ПМ оказалось легче лёгкого. Ну, а про Марголин я вообще молчу. По точности боя не пистолет – сказка!

Халява с огневой, как и всё, закончилась резко! Четвёртый курс, допуск к госам, последняя сессия… Среди сдаваемых предметов – экзамен «Огневая подготовка». Условия сдачи простые: не попал – два, попал – четыре, попал, рассказал ТТХ – пять.

Всё, вроде, просто, вот тока большинство курсантов-краснодипломников приуныло… Т.к. в основном предметы у нас были типа гуманитарные (юристы – вышка МВД), где можно было списать, зазубрить, отмазаться рефератами и т.д., то с пистолетом системы Макарова, как выяснилось, договориться невозможно. Эта достаточно простая и надёжная машинка понимала только одну вещь – умеешь стрелять или не умеешь!

А большая часть краснодипломников были, как бы сказать, особями прекрасного пола… Как там в народе говорили: «Идут две девушки, одна красивая, а вторая со школы МВД…»

Так вот, как-то так получалось, что стрелять у них вообще не получалось… О чем я уже писал ранее (не у всех, конечно, мой личный рекорд после стрельбы тремя патронами – 45 баллов, так уж вышло, что стреляющая рядом на рубеже девушка активно долбила по моей мишени).

Двадцать второе февраля, сессия в разгаре, на построение приходит понурый первый взвод, нач. курса читает экзаменационную ведомость, (двенадцать двоек из тридцати!!!) заметно теряется в лице и в течение следующих надцати минут устраивает замку первого взвода, ну и всему курсу за компанию, лёгкий массаж пупка изнутри.

Мы стоим в легком ахуе, нам сдаваться послезавтра, курсовой надвигается к нашему флангу и по методу Х. Насреддина имеет нас на будущее, ну и на всякий случай…

В те славные года 23 февраля ещё не было общим выходным, а считалось обычным будним днём, за исключением концерта вечером по телевизору, посвящённого нашей славной Армии! Ну, типа как сейчас 10 ноября.

Попытки некоторых курсантов просочится на кафедру и договорится, закончились фиаско. Преподы-армейцы заявили: нех тут будущим стражникам правопорядка отвлекать их от отмечания святого для них дня, а ежели мент стрелять не умеет, то какой он нах мент, посему лучше и честнее вылететь с двойкой из вышки, пойти в армию, где их быстро и научат нах!

Взвод сидел в унынии… Дело было даже не в том, что кто-то боялся за результаты стрельбы, дело было в принципе коллективизма – одна двойка на взвод и до конца госов – все на казарменное положение, ибо курсовой у нас был мужик крутой, и знал, как и где повысить успеваемость. А наличие во взводе восьми девушек, одна из которых умудрилась чуть-чуть не подстрелить нашего кэпа, энтузиазма не прибавляло.

Замок задумчиво обратился ко мне:

– Не забудь в чипке минералку или пепси взять, на стол преподам на экзамене поставить (ну, типа разрешённый прогиб перед преподом).

– Ага, вяло кивнул я, – зайду куплю, тока вряд ли это поможет…

– Кому?

– Ну не нам, и не им… преподам с утра не до пепси будет…

Мы с замком внимательно посмотрели друг на друга! ЙЕЕСССС! Дуракам и гениям мысли приходят одновременно!!!

Двадцать четвёртое февраля, утро! Облом, баллон пива перелить в такой же баллон из-под пепси нереально! Пенится! Время поджимает… Тааак… Ну нах, тупо смываем этикетки, перекидываем на батлы лейблы с пепси, спрайта и соса-солы.

Девять утра. Взвод мёрзнет перед тиром, никого нет. Девять тридцать, наблюдаем неуверенную походку лаборанта, который, маскируя зелёный цвет лица под цвет ПШ или наоборот, открывает кафедру и бурчит что-то типа того, что проходим, готовимся, ждём…. Десять утра. На кафедру приходит кэп, смотрит на нас, напрягает мозг, буркает что-то про билеты, скрывается в кабинете. В десять тридцать подтягиваются ещё два полковника, экзаменационная комиссия в сборе. Поехали…

«Билет номер пять, вопрос номер один. ТТХ ПМ», – начинает бодро докладывать самый первый и смелый. Преподы в ступоре сидят за столом, им очень тяжело слышать с утра с похмелья молитву про ПМ… Кэп, уставившись на поставленный на стол батл пепси, пытается не уснуть. Внезапно глаза фокусируются на крышке баллона, и мозг начинает тихонечко шевелится. Я напрягаюсь… блиннннн… крышка-то фирменная!!!! («Шихан» – марка пива) Влипли, блин! Кэп, поднимая глаза на нас, мучительно пытается понять, в чём тут подвох. Наконец рука дрогнула, баллон, крышка, принюхался – ОНО!!!

Кэп толкает локтём полковника и мимикой объясняет ситуацию, тот берёт два стакана, и зачем-то пряча их под стол, кивает: наливай.

Зрелище ещё то! Когда трое взрослых мужиков при немалых звёздах, сохраняя серьёзность лиц, разливают под столом пиво, делая вид, что тридцать курсантов в классе – это предметы мебели и потому не в теме, это надо было видеть!!!

Теория – «отлично»! На практику мне выдали секундомер и назначили самым главным по замеру скорости сборки-разборки… Опять всем «отлично». Из аудитории выбегает замок, и старательно дыша в сторону, спрашивает:

– Ты скока взял?

– Шесть баллонов!

– Мало, блин! Надо ещё стока же, деньги есть?…

– Откуда???

Замок, поворачиваясь ко взводу:

– А ну, быстро все бабло в шапку, проставляемся дальше!…

После обеда, показав курсовому почти отличную ведомость всего лишь с одной тройкой (Кэп не забыл своего обещания в части чуть не пристрелившей его девушки) взвод, провожаемый завистливыми взглядами, гордо отправился на волю праздновать и обмывать успешно сданный экзамен.

ЗЫ. Как двое курсантов могут протащить под одеждой через КПП шесть баллонов пива, не скажу – военная тайна!

ЗЗЫ Антирекорд взвода – для выбивания 27 очков одной милой девушкой было затрачено 11 патронов.

ЗЗЗЫ не кидайте камни, из нас же не Евсюковых готовили.

Xai     Чемпион!

Сейчас – УЮИ МВД.

Раньше – УВШ МВД… Ну, или просто – школа дураков…

До этого – УСШ МВД.

Еще раньше – колония для несовершеннолетних (по якобы официальной версии – детский дом, где воспитывался (отбывал наказание) и откуда на фронт был отправлен впоследствии ГСС Александр Матросов).

Задолго до этого – женский монастырь.

Как видите, исторические корни присутствуют и уходят вглубь веков…

О спорт, ты мир!

Неизвестно, чем так сильно нравился П. Кубертен нашему руководству, но изыски спортивного воспитания мы изучали на себе все четыре года обучения… Кроме нормального учебного предмета физо и рукопашный бой, который шел у нас с первого по четвёртый курс, было еще масса способов расслабится и заняться спортом… С тех пор вид радостных бегунов и лыжников вызывает у меня тихое помешательство.

Были и соревнования...

Утро… Развод. Равняйсь! Смирно! Замкомандирам взводов! Выделить от каждого взвода по пять человек и обеспечить их наличие к 14.00 в спортивной форме одежды для участия в соревнованиях по… а какая разница?

Разойдись! Наш замок вытаскивает свой гроссбух со списком взвода и начинает задумчиво чего–то колдовать и ворожить… Таак… Во взводе тридцать… минус восемь б… т.е. девок, остается 22, из них замок, три комода, значит 18, в наряде четверо, уже четырнадцать, косарей и больных трое, т.е. одиннадцать, блатных – двое, осталось девять, спортсменов четверо (этих трогать нельзя!!!! – индивидуальный график)… о, пятеро и осталось!

14.00 спорткомплекс

– Народ, чё сегодня? А хрен его знает.. О, греко–римская! Чего нах??? Ну, борьба такая… Давайте на взвешивание…

– Блин, товарищ тренер, мы ж рукопашники, мы ж тока бить умеем!

- Не еб… мозги, товарищи слушатели, через две недели спартакиада среди… а, какая разница? Согласно разнарядке от нашего учебного заведения – команда двадцать человек!

Понятно, очередная сеялка, по двадцать пять человек с курса, с потока – 75, соответсно всего 300 человек…. Значит, на выбивание… упс, выбывание…

В моей весовой народу больше всего… Ну, не повезло мне – рост средний, вес, соответсно, тоже, и таких же человек 70, короче, кого–то убирают и устраивают нормальный плей–офф из 64 тел.

Первая схватка, против – первокурсник, правил не знает, меня боится, но своего сержанта боится еще больше… Услышав его команду, резко бросается вперед, вцепляется в руку и пытается куда–то утянуть за собой… Хрена себе борзота! Тянусь за ним, спотыкаюсь об его же ноги, в итоге падаю сверху! Когда он успел на лопатки под меня лечь??? Победа, ебт!

Пока пыхтят другие, смотрю по сторонам, пытаюсь понять, чё тут вообще нужно делать… Прикольная позиция на соседнем татами… Оказывается, это не любовь, а партер.. Надо будет в увале с девушкой попробовать…

Вторая схватка 1/16 финала… Против выходит мой однокурсник Лёха. Судя по его хитрой роже, чё–то задумал… Немного танцев, перехват рук… И эта сволочь прыгает через мое бедро головой вперёд, причем тянет меня за собой! Гааад!!! Лежит подо мной на спине и с трагичным лицом бьет ладошкой по полу… Типа признает поражение… Ну, я те вечером на курсе устрою!

Третья схватка, уже 1/8….

Не, ну это цирк! Против меня выходит второкурсник – чемпион Башкирии по боксу… Глаза дикие, испуганно смотрит на свои кулаки без перчаток, что делать, не знает… Кружимся, причём он пытается ещё и семенить ногами – Мохамад Али, блин! Это ж не ринг! Пытаюсь поймать его руку, получаю хорошую двоечку – печень, челюсть! Падаю на колени, хватаю его за ноги и с криком: "Ах ты, пидор!!!" роняю его на пол, причём он лежит на полу и как каждый нормальный боксер переворачивается ко мне лицом, кулаки прижаты к подбородку… Естественно, лопатки плотно прижаты к татами… Победа, блин!

Судья уважительно глядя на меня:

– Неплохо, неплохо… и бросок, и скрутка, и удержание… Делаете успехи, молодой человек! Хорошая техника!

Матерюсь про себя… Жду, что дальше… Ага, и нас осталось восемь…

1/4 финала… Техническая победа! Соперник отказался от боя!!! Правильно отказался…

В 1/8 свели в паре каратиста и кикбоксёра… Ну, те и устроили гладиаторский бой грека и римлянина… У кика башка оказалась крепче, победу засчитали ему… Но выходить на схватку против меня с разбитыми яйцами ему не хотелось…

Перед полуфиналом…

Подходит противник, садится рядом:

– Слышь, брат, у меня там родители приехали на КПП, проездом… У них поезд через три часа… Помоги, а?

– Как???

– Ну мотни меня как–нить, я типа захромаю, ну и…

– …Ладно, выйдем на схватку – правую руку вперёд и подпрыгни!

– Бросок через бедро?

– Ага!

– Понял! Спасибо, брат! С меня причитается…

Через три минуты радостный и счастливый убегает на КПП…

Финал.

Вокруг меня свита моих более удачливых однокурсников, которым повезло вылететь раньше…

–Блин! Во ты попал, парень! Там против тебя кмс по греко–римской… Зверь парень! Рустику руку сломал в 1/16…

– Слышь, пацаны, скажите ему, чтоб он башню не ронял, я и так спокойно бой солью, мне это счастье даром не надо…

– Ага, ща поговорим… Слышь, он какой–то упертый, говорит, в договорные игры не играет, тут типа спорт мужчин, и девкам тут делать нечего!

– Блиииииинннннн!

Финал…

Так, главное спокойно, держи дистанцию, не подпускай его к себе, убьёт… Пару минут уговариваю себя и танцую рядом с бешеным борцом… Откуда–то сбоку:

– Активней на ковре!

Ага, щас! У меня здоровье–то одно… Ну ладно, пожалуйста, нежненько, захват, бросок, лечу!

– Сука!!!! Болевой–то на фига!!! Я ж сдавался уже…

И тут проснулись рефлексы, маму их… Наотмашь пальцем в глаз, а… расслабился, тварь! Мизинец правой руки на залом, держи болевой, гадёныш! Захват за левое яйцо! Бросок через плечо! Ух ты, оно еще и летать, оказывается, умеет! Фиксирую чье–то мясо на ковре! Победа!!! Чемпион!!! Ура!!!

З.Ы. через час после окончания узнал, что чемпион (т.е. я) с позором дисквалифицирован за грубость и неспортивное поведение! Ну и правильно! В гробу я видел эту спартакиаду среди… А, какая разница…

Вдруг там настоящие борцы будут… Позору не оберешься… Мы ж честно предупреждали, мы ж не борцы, мы рукопашники, мы ж тока бить умеем!

Филиппыч     Твой выход, курсант

Пятница. Вечер. Любимое время у курсанта. Только что сходили в баню, смыли с себя всю грязь и пот, въевшиеся за неделю лагерной жизни. Завтра после обеда – увольнение. Можно будет сходить в город. Или просто поспать. А сейчас – сидим в клубе. Смотрим кино. Уже близок конец, но сюжет закручен так, что ещё ничего не ясно. Пятьсот молодых загоревших ребят смотрят, затаив дыхание – что будет?

– Четвертый курс, на выход!

Нет, дежурного по клубу, прокричавшего эту фразу, убивать не хочется. Он ни при чем. Он просто рупор. Железка. Как матюгальник на столбе. Выходим. Остающиеся сочувственно молчат и провожают взглядами, ни одного смешка или шуточки – завтра на нашем месте может быть любой. Команда строиться. Становимся. Перед строем – начальник курса, подполковник Евсеев. 78 пар глаз – глаза в глаза – ненависть. Нет, не так – НЕНАВИСТЬ. Как только асфальт под ним не плавится? Не понимаю.

Командует тихо, еле слышно. Напра… во. Бего-о-о-м… арш. Знает, что его голос услышат все, даже Мячиков – самый маленький, последний курсант на фланге. Не посмеют не услышать. Бежим к палаткам, надеваем снаряжение. Снова строимся. Евсеев проверяет вещмешки. Подходит к Кольке. Брезгливо смотрит на маленький обмылок в его мыльнице. Ещё вчера Колька гордился своей хитростью – положил обмылок, и мешок стал на 100 грамм легче. Сейчас, похоже, он об этом уже жалеет.

– Товарищ курсант, вы бы ещё надувное мыло себе положили, – подполковник подходит к Кольке и снимает у него с пояса сапёрную лопатку. Через секунду Колькин мешок становится тяжелее на два килограмма жирной болотной питерской глины. Сыплет прямо сверху, на чистое белье, подворотнички… Вот, так лучше. Вес снова нормальный. Лопатку отдаёт, отходит. – Напра… во. Бего-о-о-м… Арш.

Колькину спину узнаю из тысяч. Изучил каждую чёрточку. Выше он был на полсантиметра, и моё место было следом за ним. Видел её и на параде в наглаженном чистом кителе, вижу и сейчас. Вижу, как постепенно появляется маленькое тёмное пятнышко. Больше, больше. Тёмное пятно во всю спину, от шеи до ремня. Потом оно высохнет, и останутся только причудливые разводы белой соли. Но это потом. А сейчас – вперёд, вперёд, вперёд…

Уже потом, после выпуска, мне довелось увидеть Евсеева и спросить – зачем? Ответ был очень прост. Вот он, этот ответ: «Я хочу, чтобы вы в своей жизни ничему не удивлялись, и ничто никогда не могло вас сломать». Насколько он был прав, я понял уже очень скоро. А тогда, глядя ему в глаза, я даже не мог себе представить, как я буду благодарен этому человеку через несколько лет.

Остальные

Штурм     Чтобы помнили…

Долго думал, публиковать или нет. Ведь обычно несу улыбку и позитив друзьям, а тут… Потом всё–таки решил, что надо! Чтобы помнили!!!

Шесть утра… Навязчивый звонок мобильника… Блять! С трудом разлепляю глаза, хватаю верещащий аппарат с неясным предчувствием чего–то нехорошего… Так и есть! На АОНе мигает надпись: «Олег». Начальничек, ёбтыть… От начальства никогда хорошего не жди, особенно в шесть утра!

Выхожу на кухню, чтобы не разбудить дочек.

– Алё!

– Серёга, подъём, блять, тревога!

– Чё за нах? Учебная, что ли?

– Какая, в … учебная! Дом на Каширке рванули! Выезжай срочно!!!

Стремительно одеваюсь, застёгиваю кобуру. На завтрак уже времени нет. Быстрей, быстрей!

Бегу к метро, лечу по эскалатору, еду. В виски стучится вместе с пульсом мысль: «Неужели? Быть может, ошибка?»

Выхожу из метро. Нет, не ошибка! Слышен вой сирен «Скорых», в воздухе запах гари и ещё чего-то незнакомого, страшного. Доезжаю до работы, навстречу уже спешат коллеги: «Заворачивай, поехали! Каширка, шесть-три!»

Прибыли на место. Дом, тот самый дом, где столько раз бывал… Нет его!

Вместо этого – гора из развалин, на которой копошатся спасатели МЧС, пыль на листьях, дым и… первые трупы…

Грудной ребёнок… Мальчуган лет пяти в трогательной пижамке с Микки-Маусами, пол-лица которого расплющено… Беременная женщина… Глаза у всех пустые… Мёртвые…

Суки! Суки! Суки! Какие же СУУУУУУУКИИИИИИИИИИ!!!

Шок проходит. Надо работать!

Вместе с судебно-медицинскими экспертами участвуем в осмотре трупов, заполняем опознавательные карты, носимся между местом осмотра и прибывающими «труповозками», с трудом продираясь сквозь кордон солдат Внутренних войск и окружающую толпу. Скорее! Подбегают двое с видеокамерой, интересуются:

– А что ви можетье казать об этом собитии?

Какой-то иностранный телеканал.

Кратко информирую их:

– Пошли нах!!!

И снова туда, туда, на место! Руки, головы, ноги, куски кожи, остатки порванных, обожжённых, искалеченных тел, вылезшие через промежность кишки. Старики, молодые, дети… Сукиииииииииии!!!!!!!!! Что же вы натворили!

«Вон, смотри, похоже, татуировочка! Запиши!». «А у этой зубы жёлтого металла, глянь, на верхней челюсти два справа и три на нижней слева!»

От писанины уже устала рука и сводит пальцы.

Водка! Да, она сейчас на вес золота! Выпьешь стакан, закусишь заботливо принесёнными кем-то бутербродами, и опять туда! Водка не берёт… Она и не может взять, поскольку нервы на пределе!

Конвейер смерти…

И пахнет ею… Да-да, это её запах, запах крови, пыли, горелого мяса, дурной, тяжёлый…

Глубокая ночь. Похоже, достали всех. Всех? Несколько человек на всякий случай остаются до утра. Едем домой. Куртка от пыли из светло-серой превратилась в коричневую. Брюки по колено в грязи и в крови. Домой, под душ и спать! Спать…

***

Утро. Опять надо ехатьтуда. Проснувшаяся старшая дочь, глядя на меня, спрашивает:

– Папа, а почему у тебя волосы белые на усах? А можно мне в кроватку мишку и зайку положить?

– Зачем тебе, солнышко?

– А чтобы, когда дом будет рушиться, вместе с ними умереть…

Ну что ей сказать?

Младшая тоже проснулась, смотрит на меня:

–Папочка, а почему ты плачешь?

– Нет, доченька, я не плачу! Просто что-то в глаз попало…

Xai     Сашка

Откуда-то сзади и сверху на плечо упала здоровенная лапа, и до боли знакомый голос пробасил над плечом:

– Здорово старший!

– Сашка!!!

Здороваться с двухметровым майором было не очень удобно, тем более что после его медвежьих объятий что-то ощутимо хрустнуло в спине.

– Ты куда, откуда?

– Да вот, в командировку, поезд через час, стою, смотрю, а тут мой старший с наглой мордой гуляет… Пошли, присядем…

Старший… Так называл меня только он – Сашка.

***

За несколько лет до описываемых событий.

Утро. Зона. Штаб.

Стою возле крыльца, в зубах сигарета, хлопаю себя по карманам в поисках зажигалки. Откуда-то сверху что-то большое и чёрное протягивает мне зажигалку и басит сверху:

– На, прикури, малой, коль здоровья не жалко…

Я, охреневший от такого обращения (в зоне в чёрной робе только зэки), отпрыгиваю в сторону с целью последующего разворота и пробивки борзометра зэка и замираю на месте. Такого в зоне я ещё не видел! Надо мной в чёрной форме возвышался двухметровый капитан-лейтенант, который, судя по нашивкам, прежде украшал собой ряды Тихоокеанского ВМФ.

– Э-э-э… Здрасьте, – пробормотал я.

– Здравия желаю, ты чего такой дёрганый, малой? Или напугал кто?

– Так нехрен сзади подкрадываться, капитан!– начинаю борзеть я.

– Во-первых, капитан-лейтенант, а во-вторых, где тут у вас начевра сидит?

– Начевра??? А, начальник ОВР.^[59] На втором этаже, возле отдела кадров.

– Тоже неплохо! Ну, давай, малой, удачи!

Глядя в спину высоченному представителю морской фауны, я начинал потихонечку догадываться, что скоро наш отдел пополнится ещё одним дембелем. Учитывая, что в ВС РФ творился примерно такой же бардак, как и во всей нашей грешной стране, кадровики из управления охотно закрывали вечный недокомплект офицеров в зоне с помощью уволившихся в запас офицеров. На рубеже двадцать первого века в нашем отделе уже трудились бывшие вертолётчик, ракетчик и танкист, ну а теперь, видимо, и до моряков очередь дошла.

Докурив и забежав к операм с целью остаканивания чаем и обмена инфо, я попытался заныкаться у себя в отряде в кабинете, но был перехвачен дневальным зэком, который завидев меня, начал издали канючить:

– Гражданин начальник! Вас начальник отдела уже двадцать минут вызывает!

Мысленно матюгнувшись в адрес начальника, топаю на ковёр. Узрев в кабинете знакомого моремена и видя радостного начальника, который сразу начинает меня расхваливать, начинаю подозревать всякие недобрые вещи.

– А вот, пожалуйста, знакомьтесь, товарищ капитан-лейтенант! Это у нас начальник отряда NN, несмотря на молодость, один из наших опытных сотрудников, отлично знает специфику работы со спецконтингентом…

Прерываю начальника отдела, интеллигентно интересуясь, а за каким, собстно, хреном меня дёрнули с отряда?

– Ну, Маратыч! Радуйся! Вот, подспорье тебе. Ты ведь у нас уже два месяца на трёх отрядах сидишь?

– Четыре!

– Ну, так вот! Начальником отряда № 5 (соседний через стенку) назначен вновь прибывший капитан Александр Д. Прикреплён к тебе стажёром, ты уж ему первое время помоги, объясни, что, куда и как.

– Товарищ майор! У нас в отделе что, наставники кончились?

– Так, Маратыч, умничать за забором будешь, ты у нас ещё родине не переслужил, бери человека и вводи в курс дел, а вы, товарищ капитан, имейте в виду, что на время стажировки вам назначен наставник, который как старший и будет отвечать как за вас, так и за ваши косяки!

Выходим на крыльцо. Моряк, задумчиво оглядывая меня сверху, протягивает руку:

– Ну, здорово, старший, меня Сашка зовут.

Я, оглядывая вручённое мне на ближайшие три месяца чудо, жму руку, представляюсь.

– Ты че такой смурной, старший? Не гони волну, головняка от меня не будет.

– Да не в тебе дело, Сашка! Просто своих проблем хватает, а тут ещё тебя в стажёры дают. У меня три отряда, времени не хватает. А тебя один хрен первую неделю одного оставлять нельзя – это ж зона!

– А че такого, с годками посложнее бывало.

– С кем?

– Ну матросы, старослужащие оборзевшие.

Н-дя, бывший командир БЧ какой-то, гроза годков и гордость ВМФ явно чего-то недопонимал.

–Сашка! Это зона! Зэки – это не годки! Тут многое по-другому. Вон, смотри, видишь, зэка возле форточки сидит, продол высматривает?

– Ну!

– Вот чем он занимается?

– Он? Так он же, сука, ногами на подоконнике стоит! Эй, боец! А ну-ка прилетел ко мне, баклан ощипанный!!! Обрез в зубы, и чтоб через пять минут палубу отодраил, осьминога тебе в зад!

Ой, блиннн!!! Тяжёлый случай.

Зэк недоуменно посмотрел на здоровенную фигуру в чёрном бушлате, пожал плечами и на всякий случай скрылся в секции.

– Сашка!!! Это зона! Не боец, а гражданин осуждённый, Баклан по фене – хулиган, обрез – ствол, а не тазик, полы в секции моют отъехавшие. А зэк просто сидел на цинке, чтобы предупредить остальных жуликов на случай захода в отряд администрации.

Сашка, немного охренев от количества полученной информации, недоуменно потоптался на месте, пробормотал что-то по поводу бардака у сухопутных и направился за мной в кабинет.

Учился Сашка быстро, весело и задорно. Завёл себе чёрный блокнот, куда вписывал особенно непонятные обороты по фене. Расписал в тетради служебной подготовки на несколько страниц иерархию зоны как со стороны зэков, так и со стороны руководства, аккуратно снабдив каждого моими комментариями. После сдачи тетрадей на проверку замполитр был приятно удивлён, узнав о себе, что гандон он штопанный но пи***бол знатный. Вызванный на ковёр Сашка обозвал замполитра капитаном второго ранга, предъявив ему его же приказ слушаться во всем старшего, всё запоминать и всё записывать. Выгнав Сашку, замполитр устроил мне истерику через обструкцию, но быстро поняв, что наказывать за такие вещи глупо, ибо сам ославится на весь Башлаг, попытался отобрать у меня как у плохого наставника Сашку. Я же, уперевшись рогом, заявил, что назначение меня наставником произведено хозяином по инициативе замполитра, и начал интересоваться, когда бухгалтерия начислит мне положенную надбавку за стажёра. В результате стороны разошлись без особых потерь, а Сашка, глубоко зауважав меня, вывел простую для себя формулу службы о том, что его зад всегда прикроет старший.

Через неделю над нами ржала вся зона. Учитывая, что из-за разницы в росте мы выглядели как Штепсель с Тарапунькой, вид двухметрового капитана, который постоянно озирался в поисках маленького старшего и умышленно не выполнял ничьих приказов, не получив моего одобрения, ничего, кроме смеха, не вызывал.

Опасаясь, что Сашка в одиночку может натворить делов, я договорился, чтоб в суточные дежурства нас ставили двоих.

Ночью, находясь в составе группы быстрого реагирования, куда Сашку взяли за комплекцию, а меня за компанию, нас по тревоге выдернули в ШИЗО^[60] – массовая драка осуждённых. Четверо зэков в камере чего-то не поделили и устроили побоище два на два. Остальные камеры, проснувшись от шума, сочли, что менты по беспределу камеру прессуют, устроили гвалт.

Прибыв вместе с дежурным на место и посмотрев через открытую основную дверь на грызню, решили разнять зэков вручную (лучше б рукав подтащили). По команде открыв вторую решетчатую дверь, Сашка ворвался в камеру и в течение трёх секунд выкинул всех четверых в коридор, забыв при этом, что следом за ним, прикрывая его со спины, пытались зайти мы с дежурным. Сбитые телами зэков, мы образовали хорошую кучу-малу на пороге камеры, после чего разнимать пришлось уже нас. Сашка, увидев меня под грудой тел, с криком «Старшего бьют!» попытался помахать дубинкой, но из-за узости камеры дважды промахнулся, поочерёдно зацепив и сломав два отстёгнутых шконаря.^[61] От грохота зэки, поняв, что злые менты переманили к себе на службу Терминатора, быстро расползлись по углам и прикинулись ветошью. Напуганный Сашка вытащил меня на руках во дворик ШИЗО, где был нещадно отруган и наказан с занесением выговора в грудную клетку (всё равно бесполезно, ибо в брониках были).

Через пару месяцев Сашку у меня забрали, вверив ему персональный отряд, но от своей привычки называть меня старшим и звонить мне по любому вопросу он так и не избавился.

А ещё через полгода я тащил поймавшего электрод Сашку на спине через живой коридор спецназовцев, отбивающих заложников от поднявшихся на бунт зэков. Матерясь и волоча на себе его тушу, я дотащил его до экипажа «Скорой помощи» и потом три часа сидел перед операционной, чтоб услышать усталый голос хирурга:

– Повезло ему с ростом… был бы нормальный, попали б заточкой в сердце. А так ниже мотора – жить будет.

– Сашка! Живой!

– Полежит пару недель, выпишем. Да, старлей, договорись со своими, пусть человек десять доноров найдут, а то мы на него резерв потратили, а когда восстановят, хрен его знает. Сам понимаешь.

– Да, конечно, завтра весь отдел притащу.

– Ну и ладно. Пойдём спиртяги бахнешь, а то лица на тебе нет.

На следующее утро, обманув медсестру, мы всем гуртом ввалились в палату к Сашке, который, не умещаясь на стандартной койке, лежал, положив ноги на табуретку, и при виде меня виновато забубнил:

– Старший, не шуми, мне броник маленький достался, вот застёжка и разошлась, он и упал…

– А какого хрена ты тогда в локалку ломанулся?

– Старший, ну ты же пошёл, вот и я за вами…

Прибежавшая на громкий ржач медсестра с трудом выгнала нас из отделения.

ЗЫ: Сашка до сих пор в органах.

ЗЫЫ: А парень он классный! (Моё почтенье ВМФ!!!)

Xai     Голодный бунт.

– Всем офицерам, находящимся в жилой зоне! Срочно прибыть в штаб! Внимание! Всем офицерам… Над зоной расходился рёв матюгальника.

Интересно, время пять вечера, и вдруг срочный сбор… ЧП что ль какое, да вроде тихо в зоне всё. С огорчением прекращаю партию в нарды, хватаю бушлат и вылетаю из кабинета. За забором возле штаба уже кучковались ребята с отдела.

– Мужики, чё за дела?

– А хлор его пойми, в зоне вроде тихо, может, у соседей побег?

– Или бес^[62] ушёл?

– Да нет, Паша (нач. отряда бесов) только что мимо проходил, спокойный был, без кипеша.

На крыльцо вылетел замполитр:

– Так, чё стоим, че за перекуры, товарищи офицеры? Всем пройти в актовый зал!

Поднимаемся наверх. Почти все в сборе. Хозяина нет. Несколько минут ожидания.

– Товарищи офицеры!

– Вольно!

К трибуне поднимается Хозяин, откашливается, и глядя куда-то вниз, негромко начинает:

– Товарищи офицеры! Сегодня для приготовления обеда осуждённым был использован НЗ зоны по муке и хлебу. На ужин пайки не будет… Запас картошки, свёклы и жиров – один день. Хлебокомбинат отгружать хлеб без оплаты отказался в связи с двухмесячным долгом. Я только что приехал из управления, денег в ближайшие двое суток не будет…

Дальше Хозяин мог и не продолжать… Вот и до нашей зоны докатилась европедизация… Из-за перевода из структуры МВД в МЮ^[63] выделенный на зоны бюджет где-то потерялся. Мы сидели без зарплаты уже два месяца. О том, что деньги нужны, в том числе, и на прокорм зэков, мы в силу молодости и наличия собственных проблем особо как-то не заморачивались… Чтоб понять специфику проблемы, поясню, что для зэков баланда и суп из семи за**п не являлся основной едой. Основная пища зоны – пайка. Хлеб можно было есть просто так, если найти мамку,^[64] то можно сделать гренки, нарезать и насушить сухариков и добавлять в кипяток вместе в кубиком бульона. Проще говоря, перед нами вырисовывалась невесёлая перспектива наличия двух с половиной тысяч некормленых и очень злых зэков…

Хозяин с плохо скрываемой ненавистью продолжал что-то говорить, потом замолчал, и уже глядя на нас, выдохнул:

– Мужики! Управа запретила мне вводить режим чрезвычайного положения (естестно.. нет у нас в наших человеколюбивых законах такого основания для ЧП – голод в зоне). Я не имею права приказывать, я прошу остаться на рабочих местах для стабилизации положения в зоне. Каждый из вас может сейчас пойти домой, и клянусь, я никому слово плохого не скажу и не попрекну… Но, мужики, если вы их не успокоите, на бунт кинут военизированный спецназ…

Курилка, задумчивый разговор…

– Народ, я в Комилаге видел, как машки-шоу военизированные работают… Там жопа была… Вариант – броня^[65] заходит в зону, и огонь из калашей по всему, што двишшется…. – это Димыч, тридцатилетний железнозубый пенсионер, перебравшийся после пенсии из северных лесов поближе к теплу.

– А у вас из–за чего кипешнули?

– Да фигня, воровской замут… Пришёл новый хожяин, начал жону перекрашивать, вот щерные и поднялись…

– Ясно… Ну чё, мужики, потопали по местам?… (Врать не буду, трое из пятнадцати поехали домой, и ничего ни им, ни нам за это не было… Просто как-то вычеркнулись они из какого-то непонятного и никому необъяснимого понятия – братство…)

Вечер. Ужин. Столовка.

– Начальник! А пайка где???

– В Караганде! Хлебовозка сломалась! Сегодня сухари свои догрызёте, завтра хлеб привезут…

– Не, ну беспредел же начальник…

– Я не понял, если ты такой умный, чё за решкой сидишь?

– Не, начальник, умный здесь тока ты… У тя даже диплом есть…

Ржач зэков вокруг (пока ещё добродушный)…

– Так, ну раз смеётесь, значит, рты пищей не заняты. Отряд! Прекратить приём пищи! Выходим строиться!

Довожу отряд до локалки, захожу в кабинет. Забегает старшина:

– Маратыч! А ты чё седня на сутках, а чё не предупредил?

– Да, на сутках! Не мельтеши. Так, Ватсон (положенец зоны, был в моём отряде) где?

– Так его опера в штаб дёрнули.

– Ладно, как придёт – ко мне. Пока чай сделай и пропади, поработать надо.

Таак, сидим голову напрягаем…

У меня нерабочий отряд. Если договорюсь с Ватсоном, блатные (человек пятьдесят) минимум сутки борзеть не будут. Красных двадцать, на них старшины хватит, остальные сто с лишним человек – мужики, но они-то самые опасные, пищеблок (консервы, чай, сало и т.д.) у них пустой – эти ор поднимут первыми, к тому же мозгов мало, могут и быкануть…

Составляю список горлопанов, начинаю готовить материалы на ШИЗО (якобы, курение в неположенном месте). Да, не по закону! Но эти пустобрёхи своими речами поднимут голодный отряд за десять минут… А мне чё-то жить ещё хочется. Левой рукой настрочил бумаги, ухожу в штаб к хозяину.

Тот уставший, злой, немного потерянный, сидит и гипнотизирует городской телефон.

– Товарищ полковник! Разре…

– Да заходи, что у тебя?

– Материалы на ШИЗО.

– Кто такие?

– Возможные подстрекатели…

– Понятно, что ж, умно… По трое суток хватит?

– А это не от меня зависит…

Ловлю бешеный взгляд хозяина, тот с шумом выдыхает:

– Прав, лейтенант, не от тебя…

Задумывается и проставляет каждому по пять суток…. Блин, значит, хлеба точно явно не трое суток не будет. Захожу в дежурку, по телефону выдёргиваю восьмерых зэков и вместе с постановлениями сдаю дежурному.

– Начальник, а за что нас?

– Там написано, узнаете.

– Не, ну начальник…

Возвращаюсь в кабинет, курю, стук в дверь, заходит Ватсон. По его глазам понимаю, что тот уже в курсе…

– Что, Ватсон, присаживайся, разговоры говорить будем…

– Маратыч! Я со своими поговорю, но за мужиков не отвечаю…

– А за них никто не ответит! Окромя меня… Сам что думаешь?

– Цинк^[66] по зоне я кинул. Скоро мои подтянутся, будем кумекать.

– Они сделают что ты скажешь, что по делу думаешь?

– По понятиям зону поднимать надо, если ваши накормить не могут, пусть мировая общественность «подогреет», но тока объяснили мне уже, что вашим главным звезды дороже, потому и не будет нам масти, спишут всё на захват заложников, маски-шоу с оружием зашлют…

– Кто это такой грамотный у нас?

– Да как раз перед тобой с хозяином общался…

– Понятно, и что?

– Сегодня всех коммерсов за жабры берём, тащим на телефон, пусть с корешами по воле трещат…

– И?

– Ну, глядишь, кто-нить зону и подогреет…

– А если не срастётся?

– Маратыч! Удержите мужиков, на пару дней общака хватит, а дальше меня свои на сходняк потащат… У меня корона не вечная…

С Ватсоном мне повезло. Вор староновой формации, поэтому умён, в меру гибок, поэтому для него договор с администрацией не западло…

– Значит, так и порешаем.

– То, что болтунов закрыл, это ты правильно задумал, только и про бичей не забудь, их с воли не греют, они первыми скулёж поднимут, а там отряд и сам настропалится.

– Хорошо, утром разберусь.

Бичей с утра хозяин не подписал – ШИЗО не резиновый, камеры не утрамбуешь. А зоновский телеграф уже работал на полную катушку.

В обед меня в первый раз взяли в заложники. Четверо вломились в кабинет, подняли шум с гамом.

– Начальник! Вызывай прокурора и президента! Беспредел творите!

– Циля! Ты здесь самый крутой, что ли? За захват ты паровозом идёшь?

– Аа-а-а…

– Ну вот и всё нахрен! С тобой президент общаться не будет, иди положенца спросись или у смотрящего! Кончай балаган!

Через десять минут зашёл Ватсон, стрельнул сигарету и объявил, что я теперь должен «общаку» банку тушёнки. (цена затыкания четырёх ртов).

На вечернюю проверку зэки выходили уже злые… Чтоб избежать галдежа, отвёл отряд в клуб, где попытался ещё раз объяснить ситуацию и договориться с зэками.

– Мужики! То, что столовка закрыта и склад пустой, сами знаете и видите!

– Начальник! Мы ж чужого не просим, положняк дайте!

– Или отпускайте всех! Че за дела! Беспредел мусорской!

– Так, я не понял, говорливые мои! Вы тут кого мусором называете? Думаете, мне весь этот бардак нужен? Сами видите, я вторые сутки из отряда не вылезаю! Да я щас домой уеду, и по барабану мне, что отряд у колючки положат!

– Да не грози, начальник!

– А я и не грожу! Поднимите бучу, с вами разговаривать не будут! Доложатся наверх, что зона встала, броню подтянут, и всех, кто на коленях стоять не будет, на гусеницы намотают. А мне-то пофигу, справку напишу, а зэков новых пригонят! В России по тюрьмам народу хватает! Мужики! Ну не будьте вы кишкоманами! У вас же в голове мозги, а не ливер!

– А чё с пищеблоком-то тянут?

– Блин, мужики, ну это уж не ко мне, это у министра спрашивайте.

– А вот если мы администрацию под нож нагнём, то он, глядишь, и быстрее к нам с хавкой приедет…

Всё! Прозвучала всё-таки эта фраза. Сейчас начнётся…

– Щас! Приедет он! Смысл меня в заложники брать, я и так рядом с вами сижу. Ну, подставите вы мне пику под горло, и чё? Половину положат, половину отмудохают, а как хлеба не было, так и не будет. У министра патронов до хрена, а вот бабла на пищеблок нет! Он же тоже не дурак, за погоны держится! Никому этот замут с голодом даром не нужен! Потерпите вы немного!

– Сколько терпеть-то?

– Мужики, давайте так! Если вы сейчас бучу поднимете, а потом выяснится, что у вас по тумбочкам хавчик заныкан, то все поймут, что вы с жиру беситесь!

– Да какой хавчик, начальник?

– А то я не знаю? Посылки и дачки каждый день приходят!

– Так греют-то не всех!

– Вы семейками живете? (семейка – маленькое сообщество три-четыре зэка, живут и едят вместе). Вот и делитесь! Короче, мужики, кина не будет! Идём в отряд! У кого вопросы есть – я у себя!

После отбоя в отряде начался замес. Мужики трясли с блатных общак. Вмешиваться не стал. Когда всё стихло, перетащил четверых в медсанчасть. Все колото-резаные, но вроде живые. Комок безнадёжно испачкан кровью.

В час ночи оскорблённые и униженные блатные завалились ко мне.

– Начальник! В зоне беспредел, в отряде мужики поднялись!

– А вы чего хотели, делиться надо было. А не в долг давать! Кто там у вас такой умный?

– Короче, Маратыч! Базар кончаем. Звони в дежурку!

Двое с заточками подошли сбоку.

– Тааак, что, Рашпиль, решил всё-таки в захват заложников поиграть?

– Звони, я сказал.

– Да бога ради! Алё, Иваныч! Слушай, я в захвате, в кабинете пока пятеро, паровозом – Рашпиль. Чё? Щас спрошу.

– Рашпиль! В дежурке спрашивают, кто на переговоры пойдёт?

– Ну… я и пойду.

– Иваныч! Из отряда Рашпиль выйдет! Свет над локалкой выруби, а то бликует. Ага, давай. Отбой!

– Маратыч! А свет зачем вырубаете?

– Так снайперам мешает, они ж на дежурке сидят, им свет в глаза бьёт, а темнота им пофигу – прицелы ночные.

– Гонишь! Какие снайпера!

– Приказ хозяина! Если из отряда ночью выходит зэк без сопровождения – огонь на поражение. Рашпиль, я ж предупреждал, всё серьёзно! Ты кинь цинк по зоне! В четырёх отрядах уже урядников захватили…

– И чё?

– Чё-чё. А ничё! Из калиток выйти боятся. Ну, раз ты решился – иди! Или, если жить хочешь, пошли вдвоём!

– Ага, чтоб меня в дежурке повязали, а тебя из зоны выпустили?

– Не, ну Рашпиль, тебе не угодишь! Ты определись, чё ты хочешь? В заложники ты меня взял! Молодец! Зачем взял, и чё требуешь, непонятно. В дежурку ты не идёшь! Со мной идти не хочешь. И вообще, поздно уже, и я спать хочу. Ты иди пока думай, а я на диване массу придавлю!

– Начальник! Так за меня братва ж с тебя спросит!

– Уверен? Я братве ничего плохого не сделал! Тебя завалят возле калитки, меня резать и раскрутиться на пожизняк твоим торпедам не резон. Я вас честно предупредил, что на выходе подлянка будет. О, вот и свет вырубили. Так что давай, Рашпиль, уводи своих орлов, и я сделаю вид, что вы мне приснились!

Через пять минут в кабинет зашёл Ватсон, угостил куревом, и улыбаясь, заговорил:

– Классно ты, Маратыч, Рашпиля на понт взял! Он теперь в окошко выглянуть боится.

– А я и не понтовался.

– В смысле?

– В прямом!

– Так там чё, в натуре снайпера?

– Врать не буду – сам не видел, мне сверху сказали, я вам передал.

– Н-да, Маратыч, с тобой лучше в карты не играть, ты и каталу обуешь.

– Ладно, Ватсон! Поздно уже, я спать ложусь. Если там кто опять решит в заложников поиграть, передай, чтоб не будили, я спросонья злой бываю…

– Слушай, Маратыч, ну мы-то понятно, здесь сидим, ты чё здесь потерял?

– Знаешь, Ватсон, если б я знал, я б давно уже ушёл бы…

З.Ы. Фуры с хлебом в зону зашли только вечером.

З.З.Ы. Девушка, с которой я тогда жил, в мои отмазки по поводу трёхдневного отсутствия поверила только после того, как обнаружила первую седину…

Xai     Психоделии…

Психоделия – термин, в общем случае обозначающий круг явлений, связанных с «изменением» и «расширением» сознания, и исследованием устойчивости психики.

Что означало это красивое и вкусное слово «психоделия», не знал никто, но штатный зоновский психолог Гриня им козырял постоянно, вставляя его к месту и ни к месту, вводя тем самым в ступор любого оппонента. К примеру, только он мог на строгий вопрос хозяина:

– Почему зэк, не склонный к суициду, утром был найден висящим на верёвке с запиской «Мама, прости»? – гордо ответить:

– Так психоделия такая у него образовалась товарищ полковник! Тут уж ни начальник отряда, ни психолог не виноват!

В ходе возникшей паузы, хозяин проглотил, что-то матерное и, поднатужившись буркнул:

– Ну, ты там тогда чё-нить напиши для служебки посообразнее….

Вообще психологическая служба (психологические лаборатории) возникла в системах ИУ благодаря трудам профессора Макаренко, который в раннешние времена достаточно неплохо проработал в воспитательных колониях и рекомендовал внедрение этой службы во всей системе. Учитывая, что по настоящему хороших психологов в зоне было с гулькин нос, если не считать, конечно, зэков, должность эта казалась синекурой, и поэтому начальство, чтобы не показывать свою неграмотность, глубоко в психологическую лабораторию не лезло. Да и, честно говоря, для нас, отрядников, заключение психолога о зэке как о холерично-импативной личности, отягчённой проблемой развития внутреннего эгоцентризма, ни о чем толковом не говорило…

Поэтому для нас психологическая лаборатория была местом отдыха (злоупотребление спиртными напитками в комнате психологической разгрузки после работы) и развлекухи на компьютере.

Гриню, занесённого в зону не самым попутным ветром, как единственного выпускника мужского пола какого-то психологического факультета, наше начальство берегло и ценило. На что он отвечал своей полной взаимностью… Хотя, иногда….

Психоделия 1

Время обеда. Штаб. Приёмная хозяина.

Я завалился в приёмную с полной папкой материалов на водворении в ШИЗО. Секретарша Олечка чего-то деловито набивала на клавиатуре, вполуха слушая поползновения дежурного бабника – Руслана.

– Олечка! Салют! Хозяин у себя?

– Привет! Да у себя, только у него психолог.

– Как настроение у хозяина?

– Ой, тут бумагу спустили с управления, он уже минут двадцать Гриню как на ковёр выдернул.

Из-за плотно закрытой тамбурной двери доносилось порыкивание хозяина. Ну что ж, в принципе, мне это и нужно. У хозяина прослеживалась интересная тенденция – в хорошем настроении он вчитывался в каждую бумажку, размышлял о чём-то своём, и мог, обуреваемый чувством христианского всепрощения, ограничится объявлением выговора. А вот если наоборот, настроения у него не было, то тогда, прокалывая авторучкой бланк постановления, он за пять секунд рисовал немалые сроки для моих зэков.

– Маратыч! А ты знаешь, как к хозяину правильно заходить?

– Как, Руслан?

– Не знаешь??? Темнота! В первый год службы ты идёшь на ковёр, и несёшь с собой банку вазелина и коврик, чтоб коленкам помягче было. На второй год, если ты, конечно, порядочный офицер, у хозяина на полке уже заранее лежат твой персональный коврик с баночкой. А вот на третий год мозоли уже в коленях, а смазка вырабатывается автоматически!

– Руслан! Ты б при Олечке не пошлил! А то она решит, что тебе только пассивный секс нравится, а отъехавших на зоне, сам знаешь, не уважают.

– Ты кого тут отъехавшим назвал?

В это время дверь кабинета открылась и оттуда вышел местами потрёпанный Гриня. Руслан, увидев потерянное лицо Грини, шёпотом, участливо спросил:

– Ну чё, Гринь? Сильно трахнули?

Гриня улыбнулся и, забыв, что дверь в кабинет хозяина все ещё нараспашку, презрительно ляпнул:

– Это разве трахнули! Так, по старости лет, вялым по губам провели!

Пауза… Рёв начальника:

– Психолог! А ну-ка назад!

Гриня влетел обратно, мы с Русланом переглянулись и решили смотаться от греха подальше, чтоб не попасть под компанию с Грининой психоделией.

Психоделия 2

– Маратыч! Привет! Твои же вчера тестирование проходили?

В кабинет влетел Гриня, прервав идиллический процесс чаепития, курения и игры в нарды с Русланом (тоже урядник).

– Здорово, Гриня! Ну, мои, а чё? Чикатилу выявил?

– Маратыч! Ты представляешь! Такие результаты! Такая психоделия! Я сам в шоке!

– Гринь! Выдыхай!!! Присядь, чай попей! Не кипешуй, спокойно объясни.

Пока Гриня усаживался и разливал чай, я в очередной раз с тоской подумал, что зря согласился на провокационную инициативу помочь Грине в психотестировании своего отряда.

– Маратыч! Общая масса осуждённых у тебя относительно стабильна, но вот некоторые – уникумы!!!

– А конкретнее?

– Я вчера весь вечер просидел! Специально литературу поднял! В мире только два таких случая было!

– Значит, бог троицу любит.

– Маратыч! Ты не понимаешь! Это ж надо исследовать! Провести дополнительные тесты, это же диссер готовый!!!!

– Ясно, от меня чё надо?

– Ты мне можешь кабинет на пару часиков уступить? Я б тут с людьми пообщался бы!

– С кем?

– Гм.. Маратыч, понимаешь, по этическим нормам я не имею права открывать тебе личности исследуемых!

– Гриня! Ты грядки не перепутал? Мы не в твоей дурлаборатории! А у меня в отряде! Это ты щас с ними поколдуешь, мне не скажешь, а мне с ними ещё работать потом!

– Ну, Маратыч! Пожалуйста! С меня литр! Ради науки!!!

В разговор вмешался Руслан.

– Маратыч! Да хрен с ним! Только играть мешает! Пошли ко мне в отряд, заодно у ширпотребщиков пару начек вскроем, а там пока опишем, пока сактируем… Пусть развлекается! А лишний литр нам с тобой не помешает!

– Да ладно, пошли! Гриня! Кнопка вызовы старшины сбоку. Он тебе любого зэка в три минуты на беседу выдернет. С зэками особо не балуй, грешно это.

Выйдя в коридор, я объяснил старшине, чего от него требуется, ну и по вредности своей добавил парочку своих пожеланий.

Через два часа в кабинет Руслана постучался и бочком прошёл Тайсон (старшина отряда)

– Маратыч, вот.

Я прочитал список из четырёх фамилий и вопросительно взглянул на Тайсона. Тот, с трудом сдерживая смех, объяснил, что к чему. Я со вздохом матюгнулся, отправил старшину обратно, и набрал внутренний телефон:

– Гриня! Это Маратыч! Как оно?

– Да блин, Маратыч, фигня какая-то выходит…

– А теперь слушай сюда! Ты какого хрена сорок минут гонял Мутного по цветному тесту?

– Мутного? А, Петренко, что ли? Это тест Люшера, он предназначен…

– Гриня!!! Ты идиот! Мутный – дальтоник! Он тебе сейчас там такого наговорит!

– Как?

– А вот так! Дальше. За Клопа спасибо! Он, оказывается, вчера днюху праздновал, ну и пользуясь кипешом во время теста, герычем ужалился. Поэтому что он в глюках видел, то и нарисовал. Сегодня его закрою. Мамону ты тоже зря тест дал, он по-русски говорит-то хреново, а читать вообще не умеет! Уже третий год второгодником в ШРМ^[67] числится! Ну, и наконец! Ты сейчас с Шаманом общаешься?

– Да.

– Тогда спроси у него, почему у него самая большая в зоне коллекция книг по психологии, в основном по НЛП. И подумай, кто там из вас и кого сейчас тестирует!

– Как?

– Каком кверху! Разгоняй симулянтов! И топай за литром! С тебя сегодня поляна вечером!

– А откуда ты все это знаешь, Маратыч???

– Психоделию мою регулярно! Ладно, жди, скоро подойдём! Отбой!

Психоделия 3

Штаб. Актовый зал. Общее оперативное совещание.

Замполитр зачитывает спущенные с управы приказы.

– Учитывая возросший уровень суицидов среди сотрудников ИУ в состоянии алкогольного опьянения (Ага, по пьяни, делать им больше нефиг было! По три месяца народ без зарплаты держат, вот и не выдерживают мужики – уходят) осуществить проведение психотестирования среди сотрудников ИК на предмет выявления склонных к употреблению спиртных напитков по предложенному управлением тесту.

Хозяин, подняв голову, приказал:

– Психолог! В недельный срок провести тестирование, о результатах доложить!

– Слушаюсь!

Начальник отдела воспитательной работы по окончании совещания, стремясь в очередной раз бляснуть яйцами и исполнительностью, собрал толпу урядников и погнал в сторону психологической лаборатории. Кстати, с вопросом алкоголя у нашего начальника был свой пунктик. По молодости лет, перепив свою канистру, он закодировался, после чего стал ревностным бойцом за ЗОЖ и трезвость в быту и на службе. Пройдя тестирование, мы разбежались по отрядам и забыли о нём.

Неделю спустя.

Оперативка вяло тянулась, пока замполитр не вытащил из пачки документов очередной пасквиль соседнего РУВД, в котором указывалось на то, что накануне неустановленная группа офицеров в зелёной форме после распития спиртных напитков в кафе «Солнышко» громко выражалась бранью с использованием выражений «зоновской фени» и размахивало руками. (Враньё! Не было такого!) На замечания экипажа ППС о недопустимости подобного поведения отреагировали некорректно (а нефиг сержантам матом в адрес офицеров выражаться), обезоружили патруль, приковали трёх сержантов отобранными наручниками к служебной машине (а чё, их бить что ли?) и скрылись в неизвестном направлении. Пистолеты и рацию через час передала в стационарный пункт милиции (стакан, проще говоря) девушка, которая заявила, что обнаружила их в пакете, висящими на двери данного стационарного пункта милиции (Гульнара очень умная девочка!!!) Просим принять меры по установлению личности и принятию мер…

На гул зала (Не, не наши, наши такого не могли) хозяин рявкнул и вспомнил о тестировании алкоголиков.

– Психолог! Доложите, что там по тестированию.

Гриня, поднявшись на сцену, достал свой блокнот:

– Товарищ полковник, к сожалению, в связи с уклонением сотрудников от тестирования на сегодняшний день обследовано только тридцать процентов личного состава.

– Начальники отделов! Я не понял! Почему приказ не выполнен?

Пока остальные виновато бубнили о нехватке времени, наш начальник, торжествуя и победно глядя вокруг, доложил, что отдел воспитательной работы единственный в колонии полностью прошёл тестирование.

Хозяин удовлетворённо хмыкнул, с подозрением оглядел сидящего рядом со мною Руслана, на шее которого виднелось пара ссадин (это не сержанты, это Гульнарка) и кивнул Грине:

– Понятно, а что там у тебя по воспитательному отделу?

– Товарищ полковник, отдел протестирован, результаты разрешите доложить лично!

– Почему?

– Ну, чтоб не сложить у выявленных сотрудников психоделического настроя!

– Давай без фамилий!

– В отделе двадцать человек, обследованы все! Склонных к употреблению спиртных напитков – один!

– Кто???

– Товарищ полковник разрешите доложить лично!

– Хорошо, зайдёшь после оперативки.

Мы в шоке оглядывали друг друга, кто ж этот таинственный алкоголик в нашей среде? Не, ну так-то пьют все, но кто же больше всех?

Дождавшись в курилке Гриню, мы взяли его в оборот.

– Гриня, колись!

– Не могу, мужики!

– Гриня, не раздражай нас! Колись, пока бить не начали!

– Ну, мужики, хорош, а! Это секретная информация!

– Гриня!!!

– Ну ладно, ладно! Тока никому! Начальник это ваш!

– Как??? Он же закодирован!

– Так пить ему все равно подсознательно хочется! Вот и проявился на тесте как склонный к употреблению алкоголя!

– Ржач! А остальные чё, нормальные?

Гриня с грустной улыбкой оглядел нас:

– Мужики! Хозяин спросил, сколько склонных в отделе. Я честно сказал – один! Остальные уже ни склонные, остальные – алкоголики! Вот такая она сложная вещь – психоделия….

Мэйджо     Два лентяя

Роднило их одно: у обоих одинаковые ФИО и тяга к радиотехнике. Правда, ещё их роднило то, что оба были завзятыми лентяями.

Один был сущим монстром.

Был он доцентом и начальником кафедры радиосвязи и телевиденья. При этом он был ещё и полковником.

Второй был просто салабоном-курсантом. Рядовым.

Полковник Александр Иванович Подзорин, воплощение современного аристократического сословия (мама домработница, а папа главный инженер в каком-то там почтовом ящике). Маленькое отклонение только от аристократичности было. Матерился Александр Иванович не по-детски (как говорят сейчас наши дети).

Курсант Александр Иванович Подзорин не мог похвалиться такой родословной… Увы… (Сашенькины мамка и папка загибались в близлежащем колхозе около города Орла, и откуда у парня образовалась «радиотехническая грусть», остаётся секретом по сей день).

***

Взаимная неприязнь у полных тёзок образовалась с первой же пары, когда полковник любезно попросил курсанта отточить кучку разноцветных карандашей, которыми он любил оперировать на схемах-портянках.

– Не буду! – решительно ответил салага.

– Простите… э-э-э… Почему? Мля?! – культурный доцент оторопел…

– А я, в военное училище пришёл не для того, чтобы карандаши чинить!

– Простите, а как ваша фамилия, товарищ курсант?

– Дык… Курсант Подзорин… Александр Иванович…

Вторично обалдевший полковник дал команду на приведение карандашей к нормальному бою другому чайнику от радиосвязи, страждущему лейтенантских погон.

***

Подзорин-старший очень любил радиосвязь. Особенно он любил телевизионные приёмники. На них он собаку слопал, и, хотя никогда паяльника в руки не брал (брезговал, наверное), но неисправность мог определить, как у нас говорят, «навскидку»:

– Э-э-э… Любезнейший… Во-о-он… В том контуре гетеродина, во-о-он ту ёмкость проверьте…

После чудесных рекомендаций телевизор чудеснейшим же образом начинал работать. Мастер!

Подзорин-малый (так к нему прилепилось после афронта с карандашами) радиосвязь начал потихоньку «разлюбливать» после двух месяцев обучения в нашем благословенном училище. Оказалось, что помимо специальной подготовки есть ещё и физическая, огневая, строевая и даже топография. А ещё надо было подшиваться каждый день, чистить сапоги и даже изредка стирать ХБ. Поэтому Сашка стал лениться.

Впрочем, всё это фигня полнейшая.

Самым паршивым было то, что «старший» Подзорин гнобил бедного Сашеньку по своему предмету категорически.

Не было пары, на которой бы Малый не потел перед схемой какого-то паршивого телевизионного приёмника или простенького осциллографа.

– Не куя… Я этого тёзку научу родину любить. И карандаши мне починит… сука… – злился полковник.

***

Всё течёт… Всё изменяется…

Время проходит, а мы остаёмся, как и прежде, идиотами упёртыми. Вот как упёрлись своими дурными и лысыми лбами, так и будем упираться до самой смерти, если…

Хотя… Какое там «до смерти»… Вру я, конечно…

Мы ведь грустим о своих женщинах, с которыми когда-то встречались. Мы с мужской нежностью вспоминаем о своих друзьях и даже врагах прошлых, с которыми служили когда-то… Мы становимся ещё взрослее и ещё старее…

***

Нет! Это «если» всё-таки есть!

***

Звонок.

– Разрешите?

– Пожалуйста… Вы по вызову? Извините, потише. Муж сейчас спит. Он болеет очень…

– Что с телевизором? Пройти разрешите?

– Да, проходите. А с телевизором непонятно что… У нас старенький ещё, «Рубин». По всем шести каналам помехи идут, а у мужа сейчас только одно развлечение – телевизор. Говорит хреновенько(?) Я его в коляске вывожу, он часа два посидит и успокаивается… А вчера что-то случилось… А… вы военный?

– Почему так решили?

– Это просто… Только военные всегда спрашивают: «разрешите»…

– Кхм…

***

Ну, да… Конечно!..

Я этот проклятый 3УСЦТ двадцать лет назад последний раз ремонтировал… Откуда они выкопали этот анахронизм? Бабка вообще странная… Матерится… И зачем она этот «Рубин» вывозит?.. Хотя… старенькие ведь люди… Ладно…

Млять, похоже, что-то с переходным фильтром в селекторе каналов… Чего бы он помехи по всем выделёнкам гнал… У меня и конденсаторов таких нет, русских…

Тихонько скрипнула дверь и ещё чего-то тягомотно заскрипело:

– Идыот! У тыба, пробыт транзистор кыты триста пяннацать–Бы в мытровом блоке. Который по питанию стоит!.. Выпаяй из дыцыметрового и поставь… Ставь, тебе говорю! Малый! Мать тебя в перебабушку и три мощных динистора с ребристыми радиаторами в жопу!.. Сволочь! Облысел уже, а всё, как курсант около доски, хренотень несёшь себе под нос… Карандаши не хотел точить?! Сейчас обедать идём, а потом – карандаши! И не вздумай сказать, что не будешь затачивать! Лентяй, мля…

***

…Да ладно тебе, Александр Иванович… Подкрался ты, конечно, незаметно на колясочке своей… Заточу я твои карандаши… Куда мне деться…

А знаете, Александр Иванович? Если бы не вы, то я после увольнения бутылки собирал бы… Хоть я и хреново сейчас помню 3УСЦТ, зато хорошо науку вашу помню, ибо это не КТ-315Б, а именно переходной кондёр слетел! Спасибо вам, Иваныч!

КЕБ     Записки из НИИ. Оскорбление

Вжжжик, вжжжик, вжжжик… звучал матричный принтер, выводя на печать документацию в графическом режиме.

– Ну и долго ещё? – спросил Саныч.

– Ещё минут 15…

– А чего так? На прошлой неделе эта хрень минут за пять распечаталась.

– Ага. А вот напомни мне, на чём ты вертел современные технологии, ежели тебе какие-то две жалкие формулы приходится рисовать вручную?

– И что с того?

– А вот и то – твои формулы я вставил, но теперь принтер вынужден печатать всё в графическом режиме, а это много дольше, чем в текстовом…

Принтер закончил печатать, Саныч схватил листы, обложил их двумя заранее заготовленными полосками стеклотекстолита и скрепил болтами на 4.

Вообще-то я ему сначала предлагал на 3, но Саныч сказал, что это несерьёзно, и стал коситься на коробку с М6. Ну не было тогда брошюровальных машин…

– Ну, всё. Я пошёл к конструкторам.

– Давай. Не забудь завтра проставиться.

– А чего это я? Вместе же работали?

– А то, что тебе военпред премию 20 определил, а мне только 8.

– Ха! Так ты его почаще «ебанутым пиздоболом» в туалете называй, вообще ничего не получишь.

– Ну да. Я что теперь должен проверять все кабинки на предмет того, не серет ли там наш военпред?

– А кто ему на любимые ботинки излишки припоя стряхнул, будто кончил?

– Так откуда же я знал, что он у меня за спиной стоит? Ты же с ним трепался.

– А второй раз зачем стряхнул?

– Так я думал, что он после первого раза отошёл…

***

– Ладно, ни пуха тебе.

– Иди нах.

– А не к чёрту?

– Нах – оно надёжнее.

– Тьфу, блин…

***

Саныч захлопнул дверь. Я отключил приборы, отодвинул всякую хрень на столе и взялся за курсовик по РТС, который здорово запустил с этой тематикой.

Саныч появился примерно через полтора часа. Вошёл, как-то тихо прикрыл за собой дверь, сел и закурил, глядя в окно в противоположном конце лаборатории.

– Что случилось?

– Да… Ерунда…

– Но всё-таки. Что с тобой?

Саныч затушил беломорину, поднялся и сказал:

– Другие расскажут. Или завтра на собрании узнаешь. Если кто спросит, скажи, что я домой ушёл.

***

Что же так могло расстроить Саныча? Поразмышляв об этом минут пятнадцать, я обесточил его стол и ушёл в курилку.

Мне так и не удалось выяснить, что же произошло в КБ. Максимум, что я узнал, так это то, что ну очень уважаемая тётка сидит в истерике в санчасти и хлещет корвалол стаканами.

Утром, как только закончилось полуофициально отведённое время на чаепитие, т.е., примерно часов в 8.00, весь отдел созвали на товарищеский суд. Саныч уже давно был на работе – я это видел по включённому на его столе оборудованию, но сам он где-то отсутствовал. Он страдал на старости лет жуткой бессонницей и часто приходил на работу то 4, то в 5 утра, чтобы спокойно посидеть за любимым занятием.

В самую большую по площади лабораторию набилось человек 60-70. Здесь были наш отдел и сотрудники КБ. Машинально я подошёл к Санычу и, отодвинув что-то шепчущего девушкам комсорга, нагло уселся рядом со своим Наставником. С другой стороны от Саныча также облокотился на верстак парторг, а чуть поодаль стоял начальник отдела.

– Ты это, приготовься, – сказал мне парторг. Скорее всего, тебе придётся что-то умное сказать.

Угу. Если бы я не был готов постоять за своего Наставника, я бы не пришёл на собрание.

– Ну что же, товарищи. Давайте начнём, – начал суд секретарь профкома.

– Как вы все уже знаете, ведущий инженер отдела ХХХХ оскорбил словами ведущего инженера-конструктора КБ. В результате оскорбления пострадавшая провела в санчасти остаток рабочего дня, и решался вопрос об её госпитализации. Давайте её заслушаем. Расскажите, как вас оскорбили?

– Ну… Я была на своём рабочем месте, когда вот он, принёс мне свою документацию. Я пролистала её, и мне стало непонятно в одном абзаце. Я решила уточнить и спросила у Валентина Александровича. А он… Он показал мне уравнение и сказал, что я должна эти параметры по этому уравнению посчитать…

– Да вы понимаете, что вы сказали женщине!? – это резко возбудилась представитель женсовета института.

– Она же мать двоих детей! Победитель соцсоревнования! Член КПСС! Активист, в конце концов! Да как вы вообще посмели показать ей это… хм… уравнение!

– Хм… Минуточку… – это потёр переносицу наш парторг, доктор технических наук. А что там было такого оскорбительного в этой формуле?

– Да какая разница! Вы что, не понимаете??? Вы бы сами двоих детей воспитали, хозяйство вели, а вам бы потом уравнения в нос пихали!!! Зачем оно там вообще нужно???

– Может, мы всё-таки выясним, что же это было за уравнение?

Тут взял слово Саныч.

– Да там сложнее логарифма ничего не было. Это можно и на калькуляторе посчитать, если в столбик не умеете.

– А нельзя было заранее посчитать и вставить в документацию?

– А тогда нормоконтроль заставил бы переписывать из-за одной строчки всю документацию. И получилось бы 60 экземпляров, по числу телевизионных каналов, и каждый экземпляр пришлось бы сдавать и нормоконтролю, и КБ, и на завод-изготовитель. А так – подставил значение и готово. Логарифмы – это вообще 8-й класс.

– Так что же, вас оскорбили логарифмом? – спросил у тётки наш парторг.

– Ну да. Я не обязана считать всякие там логарифмы!

Парторг КБ был готов провалиться сквозь пол.

Пытался возмущаться женсовет, пытался качать права профком. Но уже было ясно – дурака исправит могила.

Итогом собрания было следующее. Тётку заново аттестовать на должность ведущего инженера-конструктора, парткому обратить самое пристальное внимание на деятельность женсовета. Женсовету компенсировать стоимость потраченного на бессмысленное собрание рабочее время двух отделов. (Один месяц без прогрессивки – всего-то).

Тётку вышибли из КБ и до самой пенсии она заседала в профкоме.

Мы с моим Наставником вышли с собрания. Краем глаза я обратил внимание, как начальник отдела тормозит желающих отправиться за нами. В своей лаборатории мы сели и закурили, молча глядя друг на друга.

– У тебя на обед какие бутерброды? – спросил Саныч.

– Два с котлетами по 16 копеек,– ответил я.

– У меня с колбасой и помидорами. Доставай.

Саныч извлёк из нижнего ящика бутылку «Алабашлы» и, ловко срезав скальпелем пробку, налил по полстакана. Тем временем я порезал наши бутерброды пополам. Саныч хмыкнул и, взяв мой скальпель, порезал их ещё пополам.

Накатили. Не закусывая, подумали, и Саныч налил ещё по столько же. Вот тут уже закусили и закурили.

– Знаешь, что самое херовое во всем этом деле? – спросил Саныч.

– Что?

– Понимаешь, у них молодёжи до хрена. Толковые ребята. А они не могут расти из-за того, что эти ведущие дуры сидят на местах, которые должны были бы занять молодые инженеры… И хрен их оттуда сдвинешь. Они тут же прикроются профсоюзом, женсоветом, своими бывшими заслугами. А ребята уйдут через год-два, если не будет у них роста…

PS В те времена далёкие, теперь почти былинные, мы возлагали большие надежды на зарождающийся хозрасчёт, при котором каждый будет получать зарплату по труду. Но даже в самом кошмарном сне мы не могли допустить, что, спустя более двух десятков лет, возникнет новое явление – офисный планктон. И это явление будет намного страшнее той тётки, которую оскорбили логарифмом…

КЕБ     Записки из НИИ. Радиолюбительство

Радиолюбительством у нас занимались почти все. Да и как не заниматься, если приличный магнитофон стоит в магазине бешеных денег, а ты и сам прекрасно знаешь, что надо сделать со своим старым магнитофоном, чтобы он зазвучал лучше. Или, к примеру, сколько тогда стоил какой-нибудь «Амфитон»? А если ты сам инженер и прекрасно можешь самостоятельно сделать усилитель под свои нужды?

Руководство института всё это прекрасно понимало и даже поддерживало. Например, при заказе комплектующих, после подсчёта потребностей по имеющейся тематике обязательно учитывались «любительские» интересы. Именно в кавычках.

Вы никогда не вчитывались в журнал «Радио» начала-середины 80-х годов? Если вчитаетесь, то обнаружите, что предлагаемых к использованию комплектующих попросту нет в продаже. Иногда даже у спекулянтов. А используемые технологии предполагают наличие неплохо оборудованной лаборатории и, как минимум, опытного производства.

Как-то раз забрёл я на ВДНХ, где проходила радиолюбительская выставка. И запомнился мне там один мужичок. Не помню, что именно он там выставлял, но он рассказывал всем желающим, что всё это он сделал у себя на даче, в сарае, переоборудованном в домашнюю лабораторию. Ага. Как в той песне поётся: «… я тебе, конечно, верю…» Корпус имел отличное гальваническое покрытие разных видов, а точность и чистота обработки деталей подразумевали отнюдь не ржавый драчовый напильник, а вполне приличный станок с ЧПУ. Да за одно покрытие олово-висмут его бы соседи-дачники повесили за одно место. А может, и не за одно…

Тем не менее, подобное радиолюбительство приветствовалось. Хотя бы потому, что было полезным для общего развития инженеров и рабочих. Любительствующий радиомонтажник лучше понимает, что именно он собирает, что повышает качество работы. Именно поэтому у нас появилась такая традиция. Время от времени какой-нибудь отдел или лаборатория устраивали разбор своих завалов с макетами и прочими прототипами. А перед тем, как вынести все это на свалку, просто выставляли в коридор для разбора на детали. Часто получалось так, что через день на свалку уже нечего было нести. Впрочем, некоторые вещи спросом не пользовались вообще или от греха подальше не выставлялись. Из-за этого их разработчики немного морально страдали. Ну, кому, например, нужен фильтр на спиральных резонаторах весом в 2-3 кг? Или антенны. Впрочем, антенны были нужны, но их разработчик, Лев Михайлович, после одного случая зарёкся их выставлять. А дело было так.

Однажды Лев Михайлович выставил здоровущую антенну, представляющую собой этакую сложную пространственную конструкцию. Почти сразу прибежал мужичок, который поинтересовался: а на дачу для телевизора подойдёт?

– Подойдёт, – заверил того Лев Михайлович. И, узнав удалённость дачи и особенности расположения, посоветовал:

– Только повыше поднимите, чтобы лес не мешал.

В следующий понедельник мужичок не вышел на работу. Не вышел он и во вторник, и в среду. Появился только в понедельник с дрожащими губами и дёргающимся глазом. Причина оказалась трагикомической.

Установив антенну, мужичок начал наслаждаться под пивко качественным телевидением. Тем временем, по дороге неподалёку проезжал на уазике особист ближайшей воинской части. Углядев торчащую над лесом сложнейшую конструкцию, которая смотрела прямёхонько на его часть и ну никак не походила на привычную в деревнях прокладку от блока цилиндров, особист схватился сначала за сердце, а затем за пистолет и приказал ехать в деревню. Проведя рекогносцировку, внук Дзержинского обнаружил логово вражеской разведки и решил провести образцовую операцию по обезвреживанию шпиона. На операцию выехал взвод автоматчиков, представители милиции и КГБ.

Шпион был обезврежен и заперт в камере. К счастью для мужичка, улыбчивые люди в штатском быстро разобрались в ситуации, и, извинившись, отпустили его примерно через сутки. Особиста, как водится, погладили по головке за проявленную бдительность и содомизировали за ложный шухер.

Мужичок же сутки отпаивался на даче, а на следующий день снёс к чёртовой матери всю эту конструкцию.

Со Львом Михайловичем он перестал разговаривать, а сам Лев Михайлович зарёкся впредь раздавать свои творения.

Сапёр     Конец «Императора тайги»

«Тук-тук-тук… Тук-тук… Тук-тук-тук…»

Деликатно постукивают. В дверь? Ага, в дверь. Встать, что ли, открыть? Да ну…

«Бух! Бух! Бух!»

О, а это уже, похоже, ногами стучат.

«Бух! Бух! Бух-бух-бух!»

– Женька, гад, открывай! Я знаю, что ты дома!

Блин. Знакомый голос. Этот – точно, знает. Похоже, действительно пора вставать и отпирать дверь. А то ведь он не угомонится.

– Юрьич, сука! Ты ещё живой?

– Саныч, падло, а ты уже готовый?

– Ни хера ещё не готовый! С тобой готовиться буду!

– К чему?

– Если я отвечу, ты сядешь!

– Га-га-га!

– Хи-хи-хи!

Хохот после каждой фразы – это обязательно. Бывший опер Комитета Государственной Безопасности Саныч – мой друг. А я – его друг. И подружились мы не за бутылкой. А как мы подружились, сейчас и расскажу. Уже, наверное, можно…

Было это в 1989-м, кажись, году. Я тогда трудился заведующим отделом в одной из многочисленных районных газет на Тюменском Севере. Обычное рабочее утро, как говорится, не предвещало, но… Голос сверхнаглой редакционной секретарши, с которой я, честно говоря, не всегда мог справиться, блистал ангельской кротостью:

– Тут… к вам тут… пришли, в общем…

– Да ладно, я сам представлюсь, чё, не мужики, чё ли?

Деликатно оттерев секретаршу локтём, ко мне в кабинет то ли ворвался, то ли просочился здоровенный мужик с широченной белозубой улыбкой на лице.

– Здоров, коллега! Я из центральной прессы…

Он протянул к моему лицу удостоверение, в котором я прочёл…

– Ага-ага, газетка известная, и авторитетная – аж по самое не могу! Ну чё, чайком побалуешь, коллега? – балагурил гость.

– Побалую, только ты не «чёкай» больше, если под журналиста косишь, да ещё и перед секретаршей расшифровался.

– Ути-пути… Какие мы слова-то знаем – то «косишь», а то «расшифровался», надо же… Чё, «Огонька» начитался?

– Про милицию много писал, вот и нахватался, так что нечего «Огоньком» попрекать, – сухо ответил я.

– Читал я, про кого и про что ты писал. Кстати, к нам в Афган из того «Огонька» корреспондент приезжал, так он, между прочим, «чёкал».

– Да ну? К вам… к ВАМ в Афгане корреспондентов пускали?

– Ну, не совсем к нам… Ладно, замнём для ясности. Статью «Император тайги» ты писал? Про дядю Пашу? С фотографией?

– Да.

С год тому назад я действительно написал неплохой, по тогдашним меркам, очерк об одном из лучших в наших краях охотнике-промысловике. Материалом даже заинтересовалась одна из центральных газет, но потом как-то «не срослось»… Я не узнавал, по какой причине – некогда было.

– Ну, на, погляди на своего «императора». В молодости.

Незваный гость выложил на покрывающее мой письменный стол стекло три фотографии. Одна – как у нас говорят, портретная. Молодое лицо с улыбкой во все зубы. Вот только фашистская фуражка и мундир с медалями всякую возможную симпатию отбивали напрочь. А улыбка напоминала оскал бродячей собаки – был в ней тот самый затаённый страх, намертво спаянный с наигранной, выставляемой напоказ наглостью.

На втором фотоснимке – тот же человек в половину роста. Со снайперской винтовкой в руках.

Персонаж третьего снимка стрелял из пистолета в затылок человеку, стоящему на коленях со связанными за спиной руками.

– Это – дядя Паша?!

– Он.

– Но не похож же совершенно.

– Мало ли кто на кого похож или не похож… Совершенно… Фотки – из его фашистского личного дела. Штаффельман СС. Обер-солдат по вермахтовским чинам.

– Ефрейтор, что ли?

– Нет, ефрейтор – это, вроде, роттенфюрер СС. Да не один ли хрен? Фашисты предателей чинами не шибко-то баловали, особенно эсэсовскими. А насчёт того, он, или не он, так ознакомьтесь, товарищ свидетель, с заключением соответствующей экспертизы.

– Чего ж вы… Год же с лишним, как очерк вышел… Да я б его сам, суку…

– Что ж, это можно. Даёшь соответствующую подписку, проходишь инструктаж, получаешь оружие… Рука-то не дрогнет?

– Не волнуйся. Не дрогнет.

– А вот этого не надо, товарищ. Всё будет по закону. Органам оказать содействие готов?

– Да пошёл ты… Шутник херов!

– Понял. Пошёл.

– Чего надо-то?

– Надо мне – только мне! – войти в дом к этому дяде Паше. Остальное – моё дело.

***

Я постучал в дверь заимки. После двух стопок водки, выпитых мной по наущению Саныча, бронежилет, который он на меня напялил, почти не тяготил. Я постучал ещё раз.

– Кто там?

– Да пресса, дядя Паша, кто ж ещё-то! Вот, мимо проезжали, куропаток по дороге нашмаляли… Как у вас насчёт самогоночки-то? Под дичь-то, а?

Дверь приоткрылась. Я улыбнулся, и, протягивая руку хозяину, пробормотал:

– Вы уж простите за беспокойство, это вами из центральной газеты заинтересовались…

Саныч, лыбясь от уха до уха, щёлкнул вспышкой фотокамеры, и тут же, одним неуловимым движением оттерев меня в сторону, быстро шагнул вперёд на дядю Пашу, громко бормоча себе под нос:

– Нам бы портретный снимочек, ага…

Дядя Паша вдруг отшатнулся от Саныча – резко, всем телом… И протянул куда-то правую руку…

Саныч ударил один раз.

Как-то всё очень быстро произошло.

И, кажется, совсем беззвучно.

Я вообще ничего не понял.

Потом на хозяина заимки надели наручники. Здесь же, за длинным столом, сколоченным из струганных досок, приехавший вместе с нами следователь начал первый допрос. Я, впрочем, на нём не присутствовал. Обыск, понятые – всё это тоже прошло мимо.

Мы с Санычем вышли во двор и закурили. Он вдруг посмотрел на меня как-то беззащитно…

– Слышь, ты прости меня … Я тебе не говорил, чтобы ты не боялся… И не волновался… У него ведь кличка среди своих была – «Меткач». Ну, от слова «меткий». Снайпер он. Из всех видов стрелкового. У него на совести столько… А в доме, только с твоих слов – три ствола. Я очень… опасался… что он успеет хоть один схватить. Не, я бы успел тебя прикрыть, если что. Да и броник, опять же… Но все равно – опасался.

– За кого опасался-то?

– За тебя. Мне–то в Афгане хватило. Как из госпиталя выписали, бабка моя сказала, что в меня больше хрен попадут, до ста доживу.

– Ну и живи на здоровье…

– Слышь, у меня тут есть…

– У меня тоже есть…

– Снежком зажуём? Говорят, он тут экологически чистый.

– Ага. Если с Новой Земли ничего не принесло.

– Га-га-га!

– Хи-хи-хи!

Зажевали снежком… Ох, и зажевали. В машину Саныч меня грузил бережно, я бы даже сказал – трепетно…

К сожалению, «дядю Пашу» не расстреляли. Очень надеюсь, что он сдох на зоне. Хотя вполне может быть, что этот фашистский ублюдок, благодаря «гуманизации законодательства», доживает свои последние денёчки где-нибудь на свободе. Ему ведь в 1945-м было только 24 года.

Да и хрен с ним.

Жаль, что Саныч…

«При проведении спецоперации».

Ошиблась его бабушка. Попали в него всё-таки. Правда, не до конца, но левую руку Санычу, как он сам деликатно выражается, «удалили». Сейчас, несмотря на увечье, подполковник госбезопасности в отставке, кавалер медали «За боевые заслуги», Ордена Красной Звезды и Ордена Мужества Саныч лихо рулит собственным охранным агентством – небольшим, но очень уважаемым во всех соответствующих кругах.

Есть у него кое-какие деловые интересы в наших краях, вот и навещает меня иногда. Внезапно. Собственно, с одного из таких визитов я и начал свой рассказ.

P.S. Ну, и для порядку. Как водится, все факты – вымышлены, все имена – придуманы, все рассказанное – фантазия автора, и не более того.

Стройбат-2     Камушек

Взрывали в Гремихе часто. И ничего не поделаешь: в некоторых местах гранит находился на глубине 25-30 см. Конечно, фундамент можно опереть прямо на скалу. А вот канализация, как известно, должна прокладываться ниже уровня промерзания грунта и иметь определённый уклон. Так что приходилось вгрызаться в гранит.

Именно с такой проблемой в виде гранитного «пупка» столкнулся начальник участка майор Анатолий Суховий при прокладке канализации. Впрочем, «проблема» – это сильно сказано. На следующий день на участок прибыли: буровая установка, несколько ящиков амоннала и взрывник Владимир Иванович.

– Ну что, Толян, где взрывать?

– Иваныч, ты поаккуратнее. До дома всего пять метров. Тут точный расчёт нужен.

– Не учи отца… Сделаю в лучшем виде. Говорят, ты здесь хату получил?

– Ага. Трёшку.

– Небось отделку супер^[68] делаешь?

– А то. На кухне и в ванной плиточка, двери в столярном цеху заказал. Ну и зам по МТО расщедрился – двадцать метров паркета для зала выделил.^[69]

– Паркет Джафаров стелит?

– Он самый. Побольше бы таких призывали. Жалко, скоро на дембель уходит. – Суховий помолчал и добавил:

– Ладно, пойдём, покажу, где бурить.

Следующие три дня были посвящены бурению и зарядке шурфов. К концу третьего дня Анатолий проводил совещание прямо на месте производства работ.

– Ну что, Иваныч?

– Порядок. Можно взрывать.

– Не сильно разлетится?

– Не должно. Но бережёного и бог бережёт. Укрытие лучше сделать.

– Понятно. – Суховий повернулся к лейтенанту Зинину, месяц назад прибывшему по распределению и назначенному на должность прораба.

– Значит так, Вадик. На триста семьдесят пятом доме должны быть щиты опалубки. Надо все окна аккуратно закрыть. А то ещё половину стеклить по новой придётся. Место взрыва грунтом засыплем. Скала тогда раздробится, но останется на месте. Полметра грунта, наверное, хватит. Иваныч, как думаешь, нормально будет?

Иваныч потёр лоб:

– Плитами бы дорожными закрыть ещё сверху да блоками фундаментными придавить. Для гарантии, так сказать.

– А где я тебе дорожные плиты возьму?

– Да сам знаю, что негде взять. Хрен с вами, засыпайте. Смотрите, провода, что к детонаторам идут, не порвите.

–Ладно, давайте готовится. Завтра взрываем.

Настилка паркета была закончена. Салех Джафаров потянулся и с удовольствием посмотрел на выполненную работу. Затем, пинками выгнав из квартиры двух «духов», пытавшихся по приказу лейтенанта заколотить окна, и швырнув вслед принесённые ими гвозди на «сто пятьдесят» Джафаров, бурча на своём языке что-то нехорошее про родителей, производящих на свет таких баранов, снял оконные рамы и аккуратно закрепил щиты. (За испорченные двадцать окон в других квартирах Зинин впоследствии получил от Суховия… Ну то, что обычно получают лейтенанты в таких случаях). Закончив и это несложное дело, Салех попил чайку и не спеша принялся налаживать паркетношлифовальную машину. В квартиру заглянул взводный прапорщик Маллер.

– Джафаров, ты здесь?

– Я.

– Ещё кто есть?

– Адын.

– Сейчас взрывать будут. Из квартиры не выходи. И к окнам не подходи. Понял?

– Харашо. В коридор посидеть буду.

– Эх, Салех. Вот хороший ты солдат. Добросовестный, сообразительный. А по-русски никак говорить не научишься…

Прапорщик поспешил вниз по лестнице. Джафаров перетащил механизм в коридор. Минут через пять он закончил работу. Устроив из временно позаимствованных у молодого пополнения ватников лежанку, Салех прилёг и начал думать о том, что скоро дембель, и как он вернётся домой, и как там обрадуются его возвращению, и что дочка соседа за прошедшие два года уже выросла и, пожалуй… На улице грохнуло. Послышался треск. Над головой Салеха просвистел кусок доски….

Майор Суховий и Владимир Иванович стояли на месте взрыва. Гранитный «пупок», препятствующий производству работ, исчез. На его месте лежала куча щебня.

– Ну что, Толь, как и обещал – никакого разлёта. Всё лежит на месте. Можешь подгонять экскаватор.

Сверху послышался голос:

– Товарища майор!

– Джафаров? Что случилось?

– Камушек…

– Чего?

– Окно камушек летел. Паркет царапал.

– Ну, блин, Иваныч… А хвастался…. «Не учи отца….»… «В лучшем виде…» Салех, выкинь камень нафиг.

Джафаров исчез в оконном проёме. Послышался его голос. «Помогать нада. Камушек тяжёлая сильно». Анатолий и Иваныч бросились в квартиру. Посреди зала, разбросав во все стороны паркетные плашки и обломки щита, лежал здоровенный гранитный валун.

PS.А вот этот самый дом.

http://gremicha.narod.ru/foto_albom/gorod/gremiha/gal_03/str/03.htm

Военная мудрость

Шурави     Строительные этюды

Чему учат курсанта в военном училище? Военному делу? И этому тоже, причём, хорошо учат. Но помимо этого курсант получит массу других специальностей и навыков, которые, к сожалению, не отразятся в его дипломе. Это, прежде всего, землекоп во всех его ипостасях, далее – дворник, маляр, такелажник, штукатур, плотник, каменщик, кровельщик, а то и путейский рабочий. Как видите, профессий может быть много, порою несколько экзотических, и если быть точным, то к каждой специальности следует добавлять приставку военный. Военный штукатур, военный дворник, военный маляр. И не надо говорить, что, к примеру, каменщик – он везде каменщик. На гражданке оно как? Обеспечь его кирпичом, раствором, инструментом, и только потом спрашивай. В армии всё проще: вот задача, и вот вы, товарищ курсант, где и что вы брать будете, никого не интересует, но чтобы к означенному времени было сделано. И главное, ведь делается, даже с опережением времени. Посули тому же гражданскому каменщику при таких условиях три дополнительных дня к отпуску, если управится с задачей за неделю, пошлёт на три буквы. А курсант, не задумываясь, примется за дело, выполнит за три дня и получит к отпуску целую неделю. Правда, это так называемые аккордные наряды, а есть ещё и текучка, которую тоже надо делать, и не без смекалки.

Девушка, которая решит связать свою судьбу с военнослужащим, должна уяснить две вещи. Первая: в качестве бесплатного бонуса она получит мастера на все руки. Вторая – это то, что добровольно этот мастер делает только критическую работу, отложить которую ну никак нельзя. К примеру, сорвало кран, выбило электричество, барахлит антенна телевизора. Сами понимаете, такие работы как смена обоев (рисунок, видите ли, ей надоел), перестановка мебели (вот делать нечего), критическими не являются. А потому, необходимо затратить немало сил и нервов, прежде чем мастер сподвигнется на эти трудовые подвиги, годиков так через три-пять. Но если уж возьмётся за дело, будьте уверены, сделает качественно, на совесть, ну чтобы ближайшие лет десять этим не заниматься.

Маляры

Одним тёплым летним вечером, когда на небе уже зажглись звёзды, а подлая Луна решила взять выходной, в казарму, где обитала третья эскадрилья курсантов, примчался запыхавшийся капитан с повязкой дежурного по полку. Надо сказать, что этот капитан по должности был как раз начальником штаба третьей эскадрильи. Курсанты-второкурсники народ ушлый, мигом сообразили, что подобное явление не к добру, и подобно тараканам, постарались скрыться из виду.

Но офицер тоже ведь не первый день в армии служил. Он не стал гоняться за основной стаей, а быстро отсёк путь к отступлению двум десяткам курсантов, которых так неосторожно угораздило находиться в этот момент в умывальнике.

Построив воинство и переписав фамилии в блокнот (очень, кстати, правильное решение, иначе потом крайних не сыщешь), капитан произнёс следующую речь.

– По моим каналам, – каким именно, он уточнять не стал, – получена информация, что завтра к нам внезапно прилетает с проверкой начальник училища. А у нас…

Что у нас, капитан мог не перечислять, и так понятно, что бардак отменный, который бывает в период лётной практики.

«Ну всё, пэхэдэ»,^[70] – обречённо подумал курсант, кем чисто случайно был автор этих строк. Работать что-то совсем не хотелось, и он незаметно просочился в самый конец строя, подальше от начальства.

А меж тем, начальник штаба уже приступил к раздаче подарков, пардон, распределением личного состава по объектам.

– Вы двое, – ткнул он пальцем первых и поставил отметку в блокнот, – занимаетесь вот этим умывальником.

Далее последовали коридор, кубрики, каптёрки. Досталось даже чердачному помещению, куда генерала отродясь не заносило. Когда в строю осталось только три человека вместе с упомянутым курсантом, объекты уже как бы и закончились. В юных душах уже забрезжила надежда, что пронесло, но, как гласит военная мудрость, курсантов больше чем работы не бывает. Капитан перелистнул страницу блокнота и с видом человека, едва не забывшем о главном деле своей жизни, произнёс: «Побелить казарму!»

– Так темно же, товарищ капитан, – пытались робко протестовать те, кому судьбой было уготовано быть этой ночью малярами.

– Приказ командира полка, – сказал, как отрезал, дежурный офицер.

Тут уж не поспоришь, да и в самом деле, что такое ночь в сравнении с полковником?

– В штабе эскадрильи мешок с извёсткой, там же пульверизатор и стремянка.

Тираду капитана следовало понимать, «За вас, бездельники, уже всё сделано, вам осталось только побелить».

По-своему он был прав, не факт, что получи эту задачу курсанты с утра, не провозились бы они с поиском инструмента и извёстки как раз до ночи. Подарок действительно был царским. Тройка курсантов оперативно сбегала за столь драгоценным сейчас имуществом, развела известь водой, процедила её через стыренную с бытовой комнаты марлю (которую каптёрщик вывесил пару минут назад) и устроила оперативное совещание, как лучше выполнить задачу. Логично было поступить как всегда, тщательно выкрасить фронт казармы, хорошо пройтись по флангам, а тыл уже как всегда. Только к тому времени уже совсем стемнело, а перед входом казармы болтался единственный на сто ближайших метров фонарь.

– А давайте начнём с самого тёмного места, – предложил кто-то, а остальные согласились, что переходить с тёмного к светлому завсегда легче, чем наоборот. И троица поволокла своё имущество к тылу казармы.

Но вдруг случилось непредвиденное. Что-то там не срослось у старенькой подстанции, и она сверкнула праздничным фейерверком, а городок погрузился во тьму.

Автор извиняется, но последующий диалог не оригинальный текст, а близкий по смыслу перевод на литературный язык.

– Ну что, пойдём капитану докладывать? – прозвучал в темноте голос.

– Эх, знать бы, когда свет сделают, – слегка мечтательно ответил второй голос.

– Я не знаю, когда будет сделан свет, но знаю, что будет с нами после доклада. Капитан ответит, что за это время он уже бы успел сам три раза казарму побелить. А потому минут через пять, а ещё через пять, уже в новом статусе продолжим выполнять ту же самую задачу, – обрисовал вероятное развитие событий третий голос, на днях он уже побывал на губе, а потому отличался реалистичностью суждений.

– А что делать? – не унимался первый голос. – Темно же…

– Белить!

– Как?

– На ощупь и на слух. Качай, давай!

Зачвакал автомобильный насос, и минуту спустя зашелестел дождём пульверизатор. Потом стало слышно, как его струи забарабанили о преграду.

– Видишь, – назидательно произнёс третий голос, – когда к стенке подносишь, звук меняется, вот так и побелим.

– Пропусков не наделаем? – засомневался второй голос.

– А мы по несколько раз пройдёмся, извести точно на три побелки хватит, чего её жалеть, – хохотнул третий.

Стремянка, свинченная со списанной пожарной машины, вещь хорошая, длинная и насколько же неустойчивая. Но в темноте, оказывается, не так страшно. А в армии кто предлагает идею, тот её и воплощает, если ты не начальник, конечно.

И обладатель третьего голоса приступил к побелке. Первый голос пыхтел на пару с насосом, обладатель второго изо всех сил удерживал норовящую завалится стремянку.

К трём ночи управились. Отволокли инструмент к штабу, кое-как в темноте помылись и рухнули спать.

– Рота, подъём! – прогремел голос дневального.

– Да ладно тебе, всё равно сегодня генерал не прилетит, смотри, какой туман.

Один из маляров, обладатель третьего голоса в темноте ну и… впрочем, не столь важно, кто он, с трудом открыл глаза. За окнами, действительно, стояла непроницаемая, молочно-белая мгла. Не было даже видно стоящего в каких-то десяти метров от казармы тополя.

– Вот те раз, это же сколько метров видимости…– подумал было находчивый маляр, как смутная догадка заставила его одеться и выскочить на улицу. Яркое утреннее солнце резануло по глазам, в пронзительно синем небе ни одного облачка.

Перед казармой застыл, как изваяние, капитан. На его лице читалось, что по-русски звучит приблизительно как сильное удивление.

Маляры сработали на совесть, пропусков не наделали. Даже на окнах…

Сантехник

Старлей-ротный радовался, как ребёнок новой игрушке. Ещё бы, он получил квартиру! И не просто квартиру, а отдельную, двухкомнатную. И это в гарнизоне, где по причине нехватки жилого фонда большинство квартир превращено в коммуналки, и даже лётчики с подселением живут. Оно конечно, провести пять лет в этом захолустном забайкальском гарнизоне можно и по-коммунальному, но отдельная всё же лучше. Пусть даже и на первом этаже.

Тому, кто не жил в эдаких эрзац-коммуналках, не понять, что это за счастье, выйти утром на кухню попить кофе в одних трусах. Впрочем, поговаривали, что некоторые семьи это вполне устраивало, и они даже отказывались от расселения, поскольку возникали затруднения при попытке выяснить, где чья жена, и где чей муж. Но автор об этом достоверно не знает, а врать не приучен, разве что чуть-чуть, для красоты сюжета.

Так вот, пребывая от счастья на седьмом небе, старлей носился от КЭЧ до домоуправления, оформляя на себя квартиру и по ходу закрывая глаза на мелкие недостатки в виде свёрнутого крана, расколотой раковины. И вот заветная бумажка под названием «Ордер» в руках. Предыдущий хозяин встретил старлея в квартире, как говорится, сидя на чемоданах, он тоже сиял от радости, как тогда думал старлей, только от того, что уезжал служить в группу войск. Он вручил старлею ключи, а также внушительных размеров паяльную лампу, футбольную камеру и велосипедный насос.

– Презент от меня лично, береги как зеницу ока!

– Зачем? – опешил старлей.

– Потом узнаешь, – только и сказал предыдущий жилец уже из дверей, поезд не ждёт, однако.

А старлей, оставшись один, теперь уже придирчиво оглядел свои хоромы, попутно составил план предстоящего ремонта и смету необходимых материалов. Подарки, впрочем, не выбросил, хоть и не понял, зачем они.

На складе уже упомянутой КЭЧ на него посмотрели, как на умалишённого, дескать, тронулся человек на радостях, стройматериалов захотел. Но всё же вручили шесть рулонов обоев. Дома старлей рассмотрел свою добычу. Всем своим видом обои вполне убедительно говорили, что по возрасту они значительно превосходят свитки из египетских пирамид, а при попытке их развернуть рассыпались в прах. Делать было нечего, и ещё два дня ушло на прочёсывание хозяйственных магазинов города. Кой-чего удалось раздобыть, но всё равно, план предстоящих работ пришлось скорректировать на две трети в меньшую сторону. А потому ремонт занял меньше недели. Ещё через неделю прибыл контейнер с домашними вещами, а сразу за ним и семья старлея.

На праздновании новоселья старлей снова был счастлив, потому и не заметил, что его соседи и сослуживцы не совсем разделяют его радость, скорее даже сочувствуют. Хотя если и заметил, то скорее всё списал на обычную зависть.

Наступили будни, старлей заметил, что служба в Забайкалье не такая уж страшная, как её живописуют, особенно те, кто там не служил. А если учесть, что на улице начало сентября, так и вовсе рай. Старлей при первой же возможности уходил в тайгу, благо, она начиналась сразу же за его домом. Ранние заморозки уже успели прогнать комаров, мошкару и прочую кусачую живность. Зато грибов, ягод было столько, что глаза поначалу отказывались верить. И все эти дары тайги старлей корзинами таскал домой. Полки на кухне быстро заполнялись склянками, вязанками.

Но всё хорошее недолговечно, сентябрь сменился на октябрь и первый снег, затем пришёл черёд ноября с морозами, затем декабря с настоящими морозами.

Поначалу было забавно наблюдать, как стрелка термометра опускается до отметки минус сорок, а то и до минус пятидесяти, потом приелось. Тем более что забайкальские холода гораздо легче переносятся, чем европейские.

И вот, в один из таких зимних вечеров, когда старлей возлежал на диване и поглощал, как ему с экрана втирают про «новое мышление», со стороны кухни донёсся перепуганный вопль жены.

«Небось, мышь», – про себя усмехнулся он и заспешил на защиту своей благоверной.

Увы, реальность оказалась куда трагичней. Жена застыла на пороге туалета и с ужасом наблюдала, как в унитазе начался прилив. Старлей схватил какую-то тряпку, шваброй затолкал её в злополучное отверстие поглубже и заторопился к соседу, тот опытный, наверняка знает, что делать.

Сосед действительно всё понял всё без лишних объяснений. Ни слова не говоря, он прошёл в квартиру старлея, прямиком к источнику беды.

– Камеру, насос! – тоном хирурга скомандовал он. Даже не поинтересовавшись, есть ли всё это у хозяина. Подразумевалось, что есть.

К чести старлея, он быстро сообразил, что к чему, нашёл и передал соседу, который, кстати, служил инженером в авиационном полку, такие вдруг ставшими нужными предметы. Инженер водрузил камеру в сливное отверстие унитаза и быстро накачал её насосом. Извержение фекалий прекратилось.

– Стояк морозом прихватило, – объяснил сосед, – Хватай паяльную лампу и быстро в подвал, пока сверху не полилось. Что польётся сверху, старлей уточнять не стал, а просто последовал указаниям более опытного товарища.

В подвале было темно и воняло.

– Вот твой стояк, – указал сосед фонариком на колено чугунной трубы, – Сейчас его отогревать будем.

После этих слов он сам разжёг паяльную лампу и принялся водить языком пламени по стояку.

– Разогреваешь понемногу, не форсируй, – пояснял он свои действия, – Иначе чугунина лопнет и всё на тебя польётся, да и тебе выгребная яма под квартирой ни к чему.

– И запомни: отныне в этом отсеке подвала ты главный, следи, чтобы вентиляционные окна были закрыты на зиму, иначе прихватит, как сейчас. А на лето открывай, проветривай, иначе в квартире всё плесенью пойдёт.

Старлей понял, какую ошибку он совершил, польстившись на отдельное жильё, но на первом этаже. Уж лучше соседи под боком, чем фонтанирующий унитаз.

– Не кисни, дружище, – понял его настроение сосед, – не всё так плохо. Зато можешь здесь себе подвал оборудовать и хранить картошку, или как я запчасти к мотоциклу. А сейчас отмывайся и ко мне, тяпнем спиртику. Для профилактики.

С этой поры старлей следил за прогнозом погоды, как гипертоник за собственным давлением. Он заделал все вентиляционные окна подвала, утеплил двери, при первых же признаках засорения нёсся в подвал, словно поднятый по тревоге пограничный наряд.

В одиннадцать вечера тридцать первого декабря, когда все его соседи сверху садились за стол, дабы проводить старый год, старлей ещё был в подвале, разогревал на всякий случай стояк, дабы не бежать к нему под бой курантов.

Надо сказать, что принятые меры дали результат, извержения не повторялись, и старлей слегка расслабился. А когда морозы спали, то и вовсе потерял бдительность.

Потому очередное похолодание совместно с очередным засорением почти застали его врасплох. Почти, потому что старлей быстро совладал с ситуацией, заделал течь и ушёл прогревать стояк. Когда же он вернулся, то с удивлением обнаружил, что его труды не принесли нужного эффекта. Уровень в унитазе не понижался, правда и не возрастал.

Делать нечего, и старлей снова направился к соседу прояснять феномен.

– Опять эта клуша тряпку слила! – с досадой в голосе вынес своё резюме инженер.– И её, похоже, к тебе затянуло.

На пятом, последнем этаже, в такой же, как у старлея, двушке проживала семья. Тоже без подселения. Прапорщик, его жена и трое детей. Люди, в общем, положительные, но всю свою жизнь прослужившие в одной части и прожившие в своём деревенском доме со всеми вытекающими отсюда хозяйствами, огородами коровами. И как их под конец службы занесло сюда, было загадкой даже для окружного кадровика. Но суть не в этом, они, а больше всего жена прапорщика, никак не могли приспособиться к городскому быту. Их соседи с четвёртого этажа давно махнули на попытки хоть как-то воздействовать на них, и регулярные затопления воспринимали как естественные природные катаклизмы.

Теперь же досталось старлею.

– Не горюй, – сказал инженер. – Завтра «воздушку»^[71] пригоню, сто пятьдесят атмосфер давления что хочешь прочистят.

– Да, а что нам сейчас делать? – возразил старлей.

– Ну, если что, ко мне заходите, – замялся инженер. – Или вон в тайгу.

Сосед ушёл домой, а старлей не находил себе места. Бегать по таким делам к соседям не позволяла деликатность, а позволить своей любимой обнажать столь интимные места при таком морозе он тоже не мог. Хорошо хоть ребёнок пока вполне горшком обходился.

Мысли роились, пытаясь найти выход,и с завидным постоянством натыкаясь на воспоминание о ста пятидесяти атмосферах.

– Где же их взять сейчас, эти атмосферы, это же почти давления взрыва! – ругнулся он про себя. И вдруг его осенило, как же он сразу не догадался, – Взрыв! Небольшой такой взрыв, и вот тебе нужное давление!

Далее всё пошло как по заранее намеченному плану. Старлей нашёл у себя в загашнике взрывпакет, обернул его несколькими слоями газеты, дабы снизить бризантный эффект, из кладовки притащил кусок толстой фанеры. Отправив своих домашних под вымышленным предлогом к соседям на всякий случай, старлей поджёг фитиль, бросил взрывпакет в унитаз и накрыл фанеркой. В последнюю секунду он сообразил, что фанера недостаточно тяжёлая, и энергия взрыва уйдёт не в ту сторону, а потому, за неимением времени для других действий, просто сел на неё сам.

И… Старлей поблагодарил судьбу, что не закрыл дверь туалета. Иначе бы он вынес её лбом. Когда он смог подняться, то с удивлением обнаружил, что унитаз цел и даже работает. Вот только пользоваться им старлею в ближайшие дни, похоже, не судьба, уж сидя – точно. После такой встряски захотелось выйти покурить. Старлей накинул куртку, охая и кряхтя, натянул ботинки и медленно вышел на улицу.

Несмотря на поздний час, там уже курило около восьми человек, судя по голосам, как раз из старлеевого подъезда. Шло обсуждение «загадочного явления природы», суть которого была такова: внезапный громкий хлопок из унитаза и содержимое оного оказалось на потолке туалета. И так по всему стояку. Благоверные, конечно, уже приводят всё в порядок, но хотелось бы понять, что это такое. Громче всех был прапорщик с пятого этажа, что было совсем нехарактерно для него, обычно и слова не вытащишь.

– Представляете, а моя как раз на этом горшке сидела, – жестикулируя, рассказывал он. – А тут ба-бах! Уж на что она у меня солидная женщина, но и то почти к потолку подлетела…

– Слушай, – перебил его кто-то, – а может, это твоя и постаралась?

Реплика утонула в дружном хохоте.

– Вам смешно, – слегка обиделся прапорщик, – а моя говорит, что она туда больше ни ногой, требует на улице отхожее место построить.

– О, а ты чего хромаешь? – этот вопрос уже задали подошедшему старлею.

– Да я тоже на горшке сидел, – честно сознался тот, не уточняя, как именно сидел.

– А это ты вот к прапорщику претензии предъявляй, он семью горохом накормил, – и снова раздался дружный хохот.

К счастью для старлея, один из офицеров был двухгодичником. Он закончил престижный авиационный институт, а потому усиленно поддерживал имидж самого умного. И на сей случай у него уже была версия. Едва стих хохот, он заговорил о якобы скопившемся в трубах метане, самодетонации в замкнутом пространстве, характере распространения ударной волны и закончил свою лекцию выводом, что надо прекращать курить в туалетах.

Версия была логичная, убедительная, но компании вдруг стало скучно, и все заторопились по домам.

– Там на кухонном столе лежит, – крикнула ему из зала жена, едва старлей переступил порог.

– Чего? – не понял он.

– Ну, ты же сам меня к соседке за мазью для ушибов посылал…

Старлей прикусил язык. «Интуиция, однако», – только и подумалось.

Как ни странно, ни остаток этой зимы и последующие четыре до замены уже капитана стояк больше не замерзал. Способ прочистки оказался очень эффективным, но по понятным причинам распространения не получил.

Дизайнеры, мля!

Начальник политотдела полка проверял офицерское общежитие. Везде, ну в тех комнатах, где были дома хозяева или просто сдуру открыли дверь, было одно и тоже. Сигаретный дым коромыслом, карты и выпивка. А что ещё прикажете делать холостякам в выходной день, когда на улице далеко за минус сорок? В такую погоду только самые сексуально озабоченные попрутся в город, остальные или отсыпаются, или проводят время упомянутым способом. Тем не менее, начальник, как говорится, рвал и метал. Грозился всевозможными репрессиями, карами, зачем-то приплетал сложную международную обстановку. Хуже всего, что его подопечные и не думалиоправдываться, только недоумённо таращились на него. Ну, кого и куда, спрашивается, он сошлёт, если текущее место службы дыра из дыр. Вот это заводило начпо больше.

– Теперь я понимаю, почему наш полк показал самый низкий процент по вступлению в ряды партии за прошедший год, – орал он.

Надо заметить, что он был в корне не прав. За прошедший год ни один из комсомольцев и беспартийных, не изъявил желание поменять свой партийный статус. Какой уж тут процент, полк попросту не участвовал в этом соревновании.

Потому, когда на пути подполковника оказалась очередная, к тому же приоткрытая дверь, он пнул её носком ботинка и переступил порог. Вместо привычного сигаретного дыма в нос ударил запах мела, краски и варёного крахмала. Потолок сверкал свежей побелкой, в углу стояло готовое к укладке на пол ковровое покрытие.

Двое лейтенантов, знакомых в лицо, поскольку он ещё только позавчера отчитывал их за недостойное поведение с гражданским населением женского полу, клеили обои.

Готовый прямо с порога устроить разнос, начпо осёкся и тихо спросил:

– Ремонтом занимаетесь?

Лейтенанты молча закивали.

– Ну, не буду вам мешать, – так же тихо сказал подполковник и почти на цыпочках удалился. И чтобы не портить себе впечатление, в остальные комнаты заглядывать не стал.

– Есть всё же толк от моей работы! – думал он, усаживаясь в уазик, – Есть!

***

Кончились трескучие морозы, и в середины мая буквально за одну неделю пришло забайкальское лето. Установилась солнечная, тёплая, вернее, даже жаркая погода. Радовала глаза пышная зелень, от трав и полевых цветов шёл насколько сильный дух, что даже запах керосиновой гари на аэродроме не в силах был заглушить его.

Упаси бог, чтобы в такие дни не принесло с Москвы какую-нибудь комиссию по вопросам тыла и обеспечения. Доказывай потом, что здесь зимой холодно и грустно.

Так вот, в один из таких тёплых летних и по совпадению выходных дней перед офицерским общежитием снова остановился уазик начпо. Вот не сидится же человеку дома в выходной. Время было как раз, когда проживающие здесь холостяки только отошли от предыдущего вечера, но не успели ещё построить планы на очередной. Короче, были дома. Подполковник не вышел из машины как обычно с барской вальяжностью, а вылетел пулей, как денщик у генерала. Не успела восседающая на крыльце компания любителей табачного дыма подивиться этой метаморфозе, как начпо подскочил к задней двери и услужливо распахнул её. Из чрева армейского «козлика» с грацией леди выпорхнула некая особь женского пола. Собственно, эту леди холостяки знали хорошо, некоторые поговаривали, что даже очень близко. Ей было за двадцать пять, и она занимала довольно высокую должность в местном райкоме комсомола в силу избыточной комсомольской активности – незамужняя. Судя по тому, как она усиленно придавала своему лицу строгое выражение, предстояло нечто типа инспекции бытовых условий защитников Родины. Только вот эта её строгость на лице как-то не вязалась с фривольным летним платьем, которое даже не пыталось скрывать ярко выраженные женские достоинства. Это наводило на мысль, что это инспекция экспромт.

– Сейчас мы посмотрим, как живут наши офицеры,– не то сказал, не то пропел подполковник, ведя под руку свою спутницу к крыльцу общежития. Его глаза то и дело вспыхивали, когда он с высоты своего роста поглядывал на неё и, в особенности, на довольно глубокий вырез платья. Подполковник уже успел заметить, что по случаю жаркой погоды, некоторые элементы женского белья отсутствовали.

Крыльцо меж тем было уже совершенно пустым, есть у военнослужащих такое свойство, незаметно и без суеты исчезать с глаз начальства. Но это ничуть не смутило начпо, он целенаправленно вёл райкомовского работника к той единственной комнате, где ещё недавно лично наблюдал ремонт.

Хозяева оказались дома и без возражений позволили пройти гостям. А те, в свою очередь, переступили порог и застыли, первоначально от удивления, затем, по мере рассмотрения интерьера, выражение их лиц менялось, как картинки в калейдоскопе.

Нет, в комнате было чисто, опрятно и не стоял въевшийся запах курева. Только вот к ремонту в своё время хозяева подошли весьма творчески.

По зелёному ворсу паласа прямо посередине комнаты белой краской был нарисован контур человека. Как обычно рисуют его оперативники на месте преступления. Однако надпись рядом той же краской: «Здесь Гундос встретил Новый год» говорила о том, что трагедии здесь не было, скорее наоборот.

Однообразный рисунок обоев, кстати, наклеенных аккуратно, без пузырей, украшали репродукции картин Рафаэля, Тициана, Лукаса старшего. С одной стороны, это, конечно, было неплохо и говорило о высоком художественном вкусе, только хозяева комнаты красивым каллиграфическим почерком, больше похожим на затейливую вязь, с помощью туши и плакатных перьев нанесли на каждую репродукцию собственные комментарии.

Содержание комментариев было таковым, что опытная райкомовка покраснела, как первоклассница, и отвела глаза. К потолку. А его по диагонали пересекала извилистая цепочка отпечатков босых ног. Следы закачивались в углу, где той же тушью была нарисована лужа. Райкомша поспешно перевела взгляд на другой угол.

В другом углу располагалась достопримечательность общежития и гордость хозяев комнаты. Её автор затратил больше недели на создание этой, как он полагал, красоты.

Это была огромных размеров паутина, искусно сплетённая из лески. На ней восседал такой же огромный паук. Немного пластилина, проволоки, пудры, шерсти с воротника куртки, а главное, много-много воображения, и паучище получился как живой. Его даже несколько раз спросонья пугался сам создатель. Дело в том, что конструкция вышла чрезвычайно чувствительной ко всяким колебаниям. Стоило в другом конце общаги хлопнуть дверью, как паук начинал раскачиваться в своей паутине. Со стороны это выглядело очень натурально, особенно для неподготовленного зрителя.

Когда женщина увидела «достопримечательность», её глаза сначала широко раскрылись, а когда проклятая животина вдруг начала раскачиваться, то и вовсе закатились под лоб. Колени райкомовки вдруг подкосились, и не поймай её подполковник, рухнула бы кулём на пол. Оказывается, она до ужаса боялась пауков.

– Завтра с вами разберусь, дизайнеры, мля! – уже из дверей со спутницей на руках крикнул начпо и удалился. Вероятно, приводить её в чувство.

А хозяева комнаты некоторое время продолжали стоять в недоумении, пытаясь понять, в чём они провинились, и кто это такие – дизайнеры.

Что было дальше в тот день, того «дизайнеры» не ведают. В понедельник утром на построении начпо взял слово, как всегда, после командира полка.

– Товарищи офицеры, вчера я совместно с представителем райкома комсомола проверил бытовые условия офицерского общежития. Конечно, отдельные недочёты есть, но в целом представитель райкома остался очень доволен жизнью и бытом наших офицеров.

Обещанного разноса не случилось, что ни говори, а отходчивый и душевный человек этот начпо.

Юрий Ветринский     Большие манёвры

из цикла «Мудрость вождей»

Начальник Главного управления космических средств генерал Шлыков прилетел в наш заполярный ОКИК^[72] около десяти часов вечера, но ещё с борта самолёта он объявил части полную боевую готовность, и карусель закрутилась. Личный состав отделов, поднятый по команде «Сбор», спешно получал оружие и рассредотачивался по техническим зданиям; в общежитии двухгодил одеялами завешивали окна, соблюдая светомаскировку. Офицеры, проживающие в близлежащем городе, подняв трубки одновременно зазвонивших телефонов, услышали там бодрую песню Аллы Пугачевой «Снегопады – это очень, очень хорошо!», после чего, быстро экипировавшись и прихватив тревожные чемоданчики, поспешили к уже ожидавшим под окнами служебным автобусам. Гарнизоны из роты охраны, чертыхаясь, заняли штатные места в разбросанных по периметру части взводных опорных пунктах, выметая из стылых ДОТов снег и устанавливая в них печки, пулемёты и полевые телефоны. В спортзале, бряцая оружием, сосредоточился подвижный резерв – тридцать бесстрашных воинов во главе с ветераном афганской войны старшим прапорщиком Азизбековым, готовых перехватить и истребить прорвавшегося врага. Усиленные дежурные смены, забаррикадировавшись от диверсантов и сепаратистов на своих технических зданиях, продолжали выполнение спецработ – война войною, а космосом рулить надо!

У складов Главного инженера грузили имущество в машины самые отчаянные ребята во всех нештатных формированиях части – отряд восстановления боевой готовности, на армейском сленге именуемый АБВГдейкой. По высшему замыслу, АБВГдейка должна была в угрожаемый период молниеносным маршем выдвинуться в секретный полевой район, захватив с собой запчасти от штатных радиотехнических систем. В чистом поле АБВГдейка благополучно пережидала авиационные и ракетно-ядерные налёты, которым противник подвергал несчастную часть. А когда мерзкие америкосы улетали восвояси, АБВГдейка возвращалась обратно и восстанавливала разрушенную технику с помощью своих запчастей.

Неудивительно, что АБВГдейка комплектовалась исключительно лейтенантами – таскать туда-сюда запчасти и мёрзнуть сутками в тундре во время учений охотников не находилось. А если сюда добавить антигуманные выходки химика Ромы Ушакова…

Я знал про ракету «Шрайк», которая наводилась на радиоизлучение и сразу бы разнесла к чёртовой матери наши огромные антенны, спрятанные в белых шарах радиопрозрачных укрытий. Поэтому езду в холодный полевой район с ящиками, полными каких-то транзисторов и гаечных ключей, я воспринимал не как репетицию восстановления боеготовности, а как некий сакральный ритуал, через который должен периодически проходить настоящий мужчина, чтобы подтвердить свой статус. Это позволяло легче переносить неминуемые тяготы и лишения.

Философский взгляд на вещи здорово помог и на этот раз – мы просидели в полевом районе почти двое суток. Убежищ от стужи и ветра не было – чтобы не раскрыть врагам местонахождение секретного полевого района, их заранее не делали. Когда закончились запасы огненной воды, окружающая действительность для АБВГдейщиков понемногу утратила реальность. Осталось только ощущение смертельного холода, глухие удары в ушах (кто-то пытался поставить ротную палатку и безуспешно вбивал кол в вечную мерзлоту), покрытые инеем шерстяные подшлемники со сверкающими оттуда безумными глазами, и над всем этим – разноцветные ленты полярного сияния. Потом обратный марш, апокалиптическая картина дегазации колонны в тридцатиградусный мороз полярной ночи, потоки мыльной воды, трескучие звуки рвущихся при движении заледенелых ОЗК и бодрые выкрики химика Ромы: «Ничего, потерпите, ребята, сейчас погреетесь!» И поднимающееся над горизонтом зарево – добрый химик поджёг для нас «ядерный лес» – с гектар вбитых в землю рядом друг с другом старых водопроводных труб, облитых напалмом.

Инфернальный слалом АБВГдейки в «ядерном лесу» завершил полевой выход. Мы приступили к восстановлению боевой готовности, то есть снова сдали имущество на склад Главного инженера и разбрелись по своим техническим зданиям, чтобы залить в себя горячего чаю и в бессознательном состоянии упасть на диван в комнате отдыха дежурных смен. Учения продолжались, многочисленные московские «посредники» бродили по технической территории, но у них хватало осторожности не приставать к закопчёным и злым АБВГдейщикам с требованиями изобразить это самое «восстановление боеготовности». К остававшимся в части усиленным дежурным сменам никакого снисхождения не было – в морозной ветреной ночи сновали группы бойцов и офицеров, перетаскивая с места на место кирпичи на носилках и рулоны рубероида, а довольные «посредники» чирикали что-то карандашами в записных книжках. Своим воспалённым мозгом я сообразил, что сослуживцы имитируют восстановление технических зданий, разрушенных попаданиями вражеских бомб, но сил не хватило даже на злорадство. Сомнамбулически доковыляв до родного астрономо-геодезического пункта, я ввалился в здание и, сдвинув кобуру с пистолетом на живот, упал на продавленный диван в комнате отдыха, наслаждаясь теплом и покоем. Действительность поплыла, я впал в состояние нирваны.

Сознание возвращалось постепенно. Сначала я сообразил, что с меня сняли сапоги и заботливо накрыли тёплым стёганым чехлом от астрономической фотоустановки. Потом понял, что меня разбудили голоса – в комнате отдыха тихо переговаривались рядовые Алимин и Аладушкин. По всей видимости, решали кроссворд, коротая время между витками нашего спутника по орбите. Но разбудили меня не они – через приоткрытую дверь комнаты отдыха доносились громкие вопли громкоговорящей связи. В окружающем мире продолжала бушевать война, неугомонные америкосы проводили очередной налёт на многострадальную часть – а мне-то наивно казалось, что с победным возвращением АБВГдейки всё закончилось!

– Четвёртый отдел! Четвёртый отдел! – возбуждённо выкрикивал оперативный дежурный Урюпин с командного пункта. – У вашего здания разорвалась фугасная авиабомба! Доложить о повреждениях и потерях личного состава, выслать команды для устранения разрушений!

– Четвёртый отдел принял, о разрушениях доложу…, э-э-э, позже, потери…, м-м-м…, уточняются, – слышался голос начальника четвёртого отдела майора Герцена.

– Герцен, ну что вы там мумите?! – страдальчески вопрошал командир части Василий Иванович Будаев, очень переживавший за итоговую оценку.

Алимин с Аладушкиным тоже внимательно прислушивались к отголоскам войны, видимо беспокоились за наше техническое здание – не хотели бегать вокруг него с кирпичами по морозу под надзором столичного проверяющего.

– Сейчас он и нас зацепит, – философски заметил Аладушкин.

– Типун тебе на язык, – так же лениво ответствовал Алимин. – «Посреди двора золотая голова» – что такое? Девять букв по вертикали.

Но судьбу уже искушали.

– Шестьдесят седьмой, АГП! – снова заревел динамик где-то в аппаратной. – В ваше техническое здание попала ракета класса «воздух-земля»! Доложить о жертвах и разрушениях, направить личный состав на устранение повреждений!

Алимин и Аладушкин тихо взвыли, заполярный ветрище подвыл им из-за окна.

– Докладывает шестьдесят седьмой, – донёсся тихий спокойный голос начальника АГП майора Окорочкова. – Жертв и разрушений нет, последствия попадания устранены.

– Шестьдесят седьмой, вы что, не поняли?! В вас попала ракета! Ракета! – завелись на командном пункте после секундного молчания.

– Так точно, ракета. Класса «воздух-земля», – невозмутимо подтвердил Окорочков. – Она влетела в окно, пролетела через коридор и вылетела наружу через другое окно. Жертв нет, разбитые окна в целях светомаскировки завешены одеялами.

На этот раз молчание командного пункта длилось долго.

– Принято, – наконец вяло донеслось оттуда.

– Что там у тебя было из девяти букв? «Золотая голова»? – важно поинтересовался Аладушкин у Алимина. – Пиши: «Окорочков»!

Я со спокойной душой повернулся на другой бок и заснул. Теперь я точно знал, что мы победим.

Юрий Ветринский     Заполярная орбита

(из цикла «Мудрость вождей»)

В казарме каждого отдела напротив канцелярии висела настенная отдельская печать – две стенгазеты. Одна газета была посвящена текущей жизни подразделения и по требованию политотдела Главного Центра называлась каким-нибудь космическим именем. Вторая газета была юмористической и, согласно все тем же требованиям, должна была называться как-то «колюче». В четвёртом отделе, к которому был прикомандирован личный состав нашего астрономо-геодезического пункта, газеты назывались соответственно «Орбита» и «Колючка».

«Колючку» сразу поручили моему бывшему однокурснику лейтенанту Юре Самко, имевшему в курсантские годы кличку «Северный Олень». Собственно, даже не всю газету, представлявшую собой озвученный набор карикатур на злобу дня, а только подписи под рисунками, а ещё точнее – стихи. Начальник отдела майор Герцен давно мечтал о сатирической стенгазете в стихах и, недолго думая, назначил Северного Оленя поэтом. Стихов Юра отроду не писал и не читал, однако новое назначение воспринял совершенно спокойно, поскольку советский лейтенант может всё – ему надо только приказать. Первый же Юрин шедевр так пронял народ, что «Колючка» стала любимой газетой отдела. Стих был посвящён гигиенической профилактике грибковых заболеваний в четвёртом отделе, и Герцену тоже очень понравился:

Конечно, таких высот мне было не достичь, однако и мне в приказном порядке было оказано доверие писать ежемесячную заметку о повседневной жизни АГП в отдельскую «Орбиту». Вдохновлённый примером Северного Оленя, я решил подойти к делу неформально. До этого времени заметки от отделений в стенгазете были невыносимо тягомотными. Назначенные «корреспондентами» офицеры перепихивали это дело на солдат, а те, будучи не в состоянии понять, что же можно такого написать о повседневной жизни, рождали в итоге унылые писульки типа: «Хорошо выполняли в этом месяце спецработы солдаты нашего отделения», «Плохо вели себя в этом месяце некоторые солдаты нашего отделения» и т.д. Мне же хотелось, чтобы мою заметку читали не с меньшим интересом, чем стихи в «Колючке».

Итак, я уселся за печатную машинку и одним пальцем бодро настучал:

«Полярная ночь ярилась, выплёвывая сгустки мокрого снега в лицо храбрецу, прилепившемуся к антенне станции ДЗС в пятнадцати метрах над землёй. Ревущий ветер пытался оторвать обмороженные пальцы от стылых металлических скоб, сбросить смельчака вниз, растерзать того, кто осмелился противостоять стихии. Но руки упорно откручивали крышку термостата, губы шептали: «Не сдамся…», а сердце стучало в бешеном темпе: «Быстрее! Быстрее!». Вот, наконец, и тёплое чрево выносного приёмного устройства – индикатор на одном из блоков горит зловещей красной точкой – он так и знал! Вот она, неисправность, грозящая срывом спецработ! А там, наверху, в блистающих безднах космоса уже подлетал к АГП их спутник, и времени совсем не оставалось – надо спешить! Шесть оборотов винта непослушными пальцами – неисправный блок извлечён, ещё усилие – запасной блок вставлен на место и закреплён. Всё! Но тут порыв ветра сорвал со стопора тяжёлую крышку приёмника, и она, развернувшись на петлях, ударила бесстрашного воина в лицо! В глазах сверкнуло, страшная боль пронзила голову, и он сорвался вниз. Но тренированное тело в последний миг успело зацепиться за край параболоида, и он повис над бездной, сжимая второй рукой неисправный блок. Шум в голове не утихал, оледеневшая рука соскальзывала с обжигающего металла антенны, в голову лезли безумные мысли бросить блок и освободить вторую руку для своего спасения. И тогда он собрался и сказал себе: «А майор Окорочков бросил бы в снег дорогостоящий блок с открытым печатным монтажом?». И пальцы сильнее сжали тяжёлый блок. «А майор Окорочков оставил бы открытым термостат приёмника перед сеансом связи со спутником?». И тело пружиной взлетело на антенну, чтобы закрыть термостат. Теперь вниз, срочно вниз! Примёрзшие окровавленные лоскутки кожи остались трепетать на металлических скобах антенны, а он уже был внизу, с размаху вломился в родное тепло технического здания и подбежал к кабинету начальника АГП. Иссечённые льдинками глаза выражали немой вопрос, от ответа на который зависело всё.

– Минута тридцать секунд, – сказал начальник АГП майор Окорочков, и отеческую ласку выдавал усталый голос старого солдата. – Ты уложился в норматив, сынок!

И, отдав воинское приветствие, рядовой Аладушкин отправился в аппаратную. На душе было светло – он справился с учебной задачей и мог готовиться к новым свершениям.

Так в подразделении, где командиром офицер Окорочков, проводятся плановые занятия по специальной подготовке. Под руководством майора Окорочкова коллектив АГП уверенным шагом идёт к победе развитого социализма!»

Сказать, что заметка имела успех – значит не сказать ничего. Четвёртый отдел стонал и подвывал, читать приходили солдаты и офицеры из других отделов, Северный Олень согласился признать меня равным себе, а к исходу дня заметка исчезла, вырезанная чьим-то заботливым лезвием на память. Скорее всего, рядовым Аладушкиным.

Вдохновлённый успехом, я с удовольствием каждый месяц выдавал новую заметку про то, как «в подразделении, где командиром офицер Окорочков», проводятся плановые занятия по боевой и политической подготовке, комсомольские собрания и ленинские зачёты. При этом я никогда не забывал отметить, что «под руководством майора Окорочкова коллектив АГП уверенным шагом идёт к победе развитого социализма». Обрадованный неожиданным интересом личного состава к настенной печати, замполит отдела просил меня отдавать ему статьи в нескольких экземплярах – заметки по-прежнему вырезались на память.

Александр Васильевич Окорочков никогда не читал солдатскую стенную печать, зато её всегда читал начальник четвёртого отдела майор Герцен. И Герцену было обидно, что в заметках трёх его «родных» отделений корявым языком мусолится бесконечная тема о том, как «плохо вели себя в этом месяце некоторые солдаты нашего отделения», а прикомандированное подразделение уверенным шагом идёт к победе развитого социализма под руководством майора Окорочкова. Герцен начал подкалывать ничего не подозревающего Окорочкова на совещаниях, называя его «Великим кормчим», и интересуясь, далеко ли ушёл к сияющим высотам коллектив АГП под его мудрым руководством.

Сначала Александр Васильевич не почуял худого, рассудительно списав странности Герцена на тяжёлые условия службы в Заполярье. Но как-то ночью, будучи ответственным по отделу, и слоняясь из угла в угол, он набрёл-таки на «Орбиту».

– Юрий Анатольевич, как вы могли?! – потрясённо спросил он при встрече.

С тех пор я больше не писал заметок в «Орбиту».

Andy G.     Цветовая гамма в генеральских тонах

Слух о том, что в старейшую 129-ю дивизию привезут полюбопытствовать Самого, поначалу особо никого не впечатлил. Ну, в самом деле, разве можно напугать закалённых в разнообразной показухе офицеров придворной Краснознамённой очередным визитом очередного высокого гостя, пусть даже у него пятно на полбашки и консенсус на устах?

Да чего там, решили между собой пестрожопые лейтенанты и старлеи, не первый день замужем. Опять же, пока неясно, насколько правдиво брешут штабные, а помирать на службе так и так целыми сутками приходится. В общем, хуже не будет, это уж по любому.

Тёртые капитаны с майорами были не столь благодушны: развитое до невероятной степени чутьё собственных задниц подсказывало им, что такого масштаба показухи ещё не случалось даже во много повидавшем Краснознамённом ДВО.^[73] Одно дело косоглазых северокорейцев^[74] по полигонам таскать, а тут всё же Главный Человек СССР. Нихрена не смешно…

«Да-с, Горби вам не хер собачий», – сурово чесали репу подполковники. В особенности те, кто на собственной жопе успел прочувствовать необычно крепкие пинки комдива, пока, правда, без конкретного смыслового наполнения.

Комдиву с начальником политотдела однозначно было не по себе. С одной стороны, практически уже согласованное на Самом Верху посещение вверенного им соединения Генеральным секретарём ЦК КПСС в случае успеха должно было стать ракетным трамплином к вожделенным чинам и наградам. С другой, остро беспокоило предельно ясное понимание того неприятного обстоятельства, что даже самый малый неуспех непременно обернётся публичным разрывом филейной части на двадцать четыре жирных куска с последующей пожизненной ссылкой куда-нибудь в Сковородку.^[75] Дилемма эта создавала в командирских мозгах напряжение невероятное и подталкивала к малодушно-нереальным пожеланиям отмены всех и всяческих показух во веки веков.

Свежеиспечённый генсек был опасен, кроме всего прочего, своим непредсказуемым темпераментом, и никто не мог предположить, с какой решительной инициативой он выступит за ближайшим углом. Так что ясного представления, как методически верно организовать приём, не было даже у корешей из Генштаба, с которыми руководство лихорадочно созванивалось по ЗАС^[76] уже вторую неделю. Было только понятно, что официанток из офицерской столовки готовить точно не надо. А вот что надо, никто посоветовать не мог, и от этого настроение комдива скатывалось к совсем уж запредельно яростной мизантропии.

Спокойнее всех чувствовали себя хитроватые прапора, имевшие в виду пересидеть любую ужасную грозу на родных складах. Хотя ничего хорошего от большого начальника, который ко всему ещё и запретил пить водку, они, понятно, ожидать не могли.

Рядовые-необученные, с момента зачисления в прославленную учебку ещё ни на день не выпускавшие из рук основного оружия будущего младшего командира – лопат, носилок и веников пофигистически полагали, что припахать их ещё конкретнее уже просто невозможно.

Осведомлённые решительно обо всех военных тайнах командирские жёны начинали прикидывать, как весело и с толком потратить свободные ночи, в скором появлении которых сомнений практически не оставалось.

И всё же, ввиду явного превосходства в численности рядовых, прапорщиков и младших офицеров коллективный разум Волочаевского городка решил: «Небось, пронесёт!» – и крупно ошибся: Горбачёв Михаил Сергеевич бесповоротно решил посетить дальневосточные рубежи Отчизны.

Не пронесло.

Гогич, командир взвода будущих радиотелеграфистов, был абсолютно не в курсе всех этих треволнений. Вместе с тридцатью пятью своими архаровцами он второй месяц усиленно занимался боевой подготовкой в тайге. Конечно, неспешный процесс откапывания крыши ЗКП^[77] с последующим капремонтом имел мало общего со вдумчивым изучением азбуки Морзе, коим надлежало по плану заниматься взводу подготовки начальников КШМ.^[78] Однако начальство было далеко, разбежаться бойцам было особо некуда, есть-пить хватало, так что жизнь, в общем, наладилась спокойная: поспали, покопали, покушали и так далее. Лафа, кто понимает. Харчи и воду привозили раз в неделю и именно жуликоватый начпрод Грызунов, с непередаваемой скорбью наблюдая, как привезённые продукты выгружаются из машины, первым просветил Гогича насчёт грозящей катастрофы:

– Слышь, Гогич, – сообщил пухленький летёха, – в строевой говорят, к нам Пятнистый приезжает.

– Ну и чё? – зевнул старлей, отгоняя веткой беспощадную дальневосточную мошку. Он уже успел разоспаться в скучном таёжном пофигизме, и в полуденный зной ему было непросто ухватить суть дела.

– Да ты не понял! Это ж сам Генсек! Шороху будет немеряно… Галька говорит, послезавтра собирают всех офицеров дивизии на совещание, будут звездюлей мешками раскидывать!

– А мне пох… Тут трахаться ещё до сентября минимум. С моими-то чучмеками… Ты, главное, не забудь жратву привозить вовремя, а то знаю я эти дела: то машины у вас нет, то доехать не успели.

До полигона было сорок километров по кишащей ВАИшниками трассе без никаких вариантов объезда. Поэтому лишний раз рисковать бесценным техталоном желающих было мало. Известное дело: прапора с полосатой палкой до столба сорок раз догребутся, не то что до потрёпанного ЗИЛа продслужбы. А забирать документы зампотех принципиально отправлял в ВАИ старшего машины, и уж гнуснее этого занятия ещё надо было придумать.

– Всё бы вам только брюхо набить… – пробормотал выдающийся специалист тыла, тоскливо провожая взглядом ящик консервированной камбалы. – Работайте быстрее, а то и до сентября не управитесь!

– Идитынах, – беззлобно сказал Гогич. Формально, конечно, начпрод относился к штабу батальона, и посылать его по известному адресу было не совсем комильфо, однако строевые командиры на такой херне особо не заморачивались. Тем более что продолжительность таёжного ремонта Грызунова решительно не касалась, и беспокоило его совсем другое обстоятельство. А именно, невозможность заныкать от бдительного глаза гогичева повара, узбека Тулаева, числящуюся в накладной дефицитную тушёнку.

Но и Гогич также оказался неправ. Буквально через день, невзирая на ранее отданные решительные распоряжения и свежедоставленное продовольствие, радиостройотряд был по тревоге доставлен в расположение части. Великий Кабздец, как выяснилось, был уже совсем рядом.

С учётом небывалой ситуации, складывающейся в связи с визитом Генсека, Округ решил помочь командованию дивизии не только обычным крепким словом, но и высокоэффективным делом. Кто не знает, в армии степень эффективности такой помощи принято измерять количеством присланных непосредственно на место событий ответственных штабных работников. И летом 87-го штаб КДВО отнюдь не поскупился. Казалось, что по огромному красному зданию на улице Серышева тем летом гулял только пустынный ветерок. Во всяком случае, у Гогича сложилось именно такое впечатление, когда он строил взвод для развода на следующее утро после своей экстренной эвакуации из таёжной глубинки.

Масштабы этого, в общем-то, рядового, мероприятия, поражали даже людей привычных. Во-первых, на большом дивизионном плацу просто не было свободного места: там выстроились подразделения практически изо всех частей соединения: пехота, танкисты, зенитчики, артиллеристы, сапёры, химики, связисты… Банда разнокалиберных носителей ботинок (а надо знать, что штабной в ботинках для не вылезающего из сапог строевика – хуже красной тряпки для молодого бычка) деловито суетилась в начале строя вокруг плотной группы генералов, которые, в свою очередь, молчаливо наблюдали за происходящим, уясняя для себя направления раздачи главных люлей.

– Чё тут у вас творится? Охренеть, сколько народа понагнали… – обернулся Гогич к Лёшке Лазареву, командиру первого взвода.

– Не ссы, зелёнка, – белобрысый здоровяк Лёха был на два года старше, и по законам жанра имел полное право относиться к другу небрежно-покровительственно, – щас нам всем эти пидоры мозги прочистят.

– Равняйсь! Смирно! Равнение на пра-во! – надорвался внезапно начштаба дивизии. И то правда: со стороны управления бодрой рысью уже семенил в сопровождении комдива лично начальник боевой подготовки и замкомандующего округа генерал Шилов.

Чуть позже выяснилось, что офицеры управления боевого планирования штаба КДВО не зря потратили пятые бессонные сутки. План решительного наступления на боевую подготовку 129-й учебной дивизии был проработан до мельчайших деталей и поражал воображение.

Прежде всего, как стало ясно тем утром, количество согнанных в Волочаевский городок бойцов увеличится ещё как минимум вдвое к исходу завтрашнего дня. Жить им негде, но это ниибёт. Развод отныне и ежедневно вплоть до окончания мероприятия должен проводиться в 6 утра. К этому времени личный состав должен быть уже покормлен и вооружён инвентарём, согласно планируемым работам. Территория дивизии разбивается на зоны ответственности многоуровневого контроля. Каковыми зонами командуют штабные персонально в следующем порядке: за элементарную зону 25х25 метров отвечает офицер отдела (как правило, майор). За четыре таких зоны – старший офицер (подполковник). За четыре больших – замначальника отдела (полкан), и так далее до двух генералов, которые разделили территорию городка пополам. Обход работ этими двумя – два раза в день, утром и вечером. Остальным с территории не отлучаться, непрерывно контролировать действия дивизионных распиздяев, и чтоб у меня! Приём пищи личным составом – спланировать, а когда будут жрать офицеры, меня решительно нииппёт! Капитан Махиня, твою мать, чтобы как штык три раза в день автоколонна из 15 машин мне дёрн привозила! Какие ещё ВАИшники? Я, блять, вам что, неясно задачу поставил?! Пиздуй в Волконку на предельно допустимой скорости, не нарушая требований 29-го приказа! Где зампотыл? Товарищ полковник, если не будет хватать краски, а также всей остальной, очень нужной нам сейчас поебени, я вас за морду возьму так, что кожа на жопе полопается! Начальник УНР! Чтобы к обеду твои жирные бляди с вёдрами и прочими штукатурными приблудами уже первый этаж третьей казармы заканчивали! А паркет чтоб лежал к послезавтра! И ровно, сука, а не как бык поссал!!! Поцарапают сапогами?.. Начштаба, убрать нах бойцов из казарм! Лето, блять, на улице, если кто не понял! Схватили койки-тумбочки, и чтоб к вечеру духу их там не было! На плац, куда же ещё? Или вы им развлекательную программу в парке культуры и отдыха предложить хотите?! И я лично осматриваю работы ежедневно в семнадцать ноль-ноль! В пятницу будет лично командующий! А через две недели – главком!!!

Всего этого Гогич, понятно, не слышал. В силу предельно суженной специализации – производной от бесконечного избытка рабсилы – его задачей стала, в общем, несложная работа: отремонтировать дорогу от караулки до продсклада. Если бы не всеобщая истерика, от силы на три дня трудов праведных при наличии материала необходимого. А в каком-нибудь колхозе-миллионере квалифицированные специалисты при соответствующей технике и за день управились бы. Однако суровые армейские порядки быстро доказали, что задачи такого уровня сложности никак не по зубам старлею с тридцатью пятью урюками. Началось с того, что упомянутая дорога оказалась в пяти(!) элементарных зонах ответственности, и поголовье ботиночных контролёров на голову одного комвзвода быстро сравнялось с количеством его подчинённых. Понятно, что при такой мощной поддержке Гогич утратил смысл своих действий уже к исходу первого дня. Урюки выдохлись значительно раньше, и невзирая на мощные сержантские пинки, решительно отказывались понимать, когда им по-человечески, блять, в очередной раз приказывали, тащить этот асфальт, уроды, не к той, а вон к той яме! Пожрать не удалось никому – бойцам в столовке тупо не хватало мест, а про свой желудок Гогич даже и подумать не успел. Разнообразные ценные указания надзирателей всех степеней важности сыпались в темпе стрельбы зенитного пулемёта, обрекая на заведомую неудачу самые отчаянные попытки сотворить хоть что-то осмысленное. Озверевшие ротные носились яростными коршунами над изнемогающим от бессмыслицы происходящего личным составом, терзая взводных яркими образами вырванных гениталий и публичного гомосексуализма. Мрачно охреневшие и вусмерть перепуганные интенданты торопливо тащили из своих бездонных закромов цемент вместо краски и шифер вместо линолеума. Потерявшие остатки девственности в далёком 45-м гражданские штукатурщицы поначалу неимоверно взбодрились при виде изобилия юношеской плоти, но быстро разочаровались по причине полного забвения бойцами всех и всяческих мужеских функций. Капитан Махиня лично расстрелял трёх ВАИшников (по крайней мере, доложил он именно так), но доставил-таки две ходки дёрна и был беспощадно изнасилован на месте за отсутствие третьей.

При этом истинные масштабы трагедии стали ясны только ночью, когда на изгнанных из казарм бойцов беспощадно налетел всё тот же свирепый дальневосточный гнус. Укрываться от него под тоненькими одеяльцами было бессмысленно, и полумёртвые от усталости будущие младшие командиры тихонько разбежались по заветным нычкам. В кочегарке, подвалах, учкорпусе и боксах буквально плюнуть стало некуда. Под утро оказалось, что собрать людей к пяти часам на завтрак нет просто никакой возможности…

Однако если чем и живуча была Советская армия, так это неиссякаемой способностью приспосабливаться к самой немыслимой обстановке. Мало-помалу милитаристический бедлам сменился до известной степени организованной деятельностью, ответственные ботиночники стали находить общий язык с непосредственными командирами и тайком устраивать групповые побеги с места проведения операции в чипок. Гогичу наладили подвоз асфальта, дали целых два ручных катка и бочку солярки для их протирки. Заборы расцветили уставными серыми красками, казармы покрывались блестящим паркетом, трава стриглась строго под спичечный коробок, а командирские жёны удовлетворённо пересказывали подружкам подробности анатомического строения своих страстных ночных собеседников. Пугающие ежедневные генеральские обходы перешли в состояние рутины, не вызывающей даже в солдатской душе особого почтения. Гогичева дорога, в конце концов, обрела вполне пристойный вид, вековые ямы предельно аккуратно закатали первосортным асфальтом, подправили и покрасили бордюры, и начпрод Грызунов искреннее радовался столь удачному повороту дел. В общем, как обычно, чёрт оказался совсем не так страшен, как маршал Третьяк.

Главком прибыл в дивизию аккурат за пять дней до исторического Посещения. Не торопясь, со знанием дела он под невнятное бормотание свиты широколампасных, верный своей привычке, для начала обошёл все туалеты. Как обычно, ему показалось, что таким образом он проявил невероятную находчивость, и как обычно, свита продемонстрировала должное таковой восхищение. Затем настала очередь музея, казарм, караульного городка, спортзала… Бойцы со страшной скоростью перебегали из одного укрытия в другое, чтобы не попасть под этот многозвёздный бронепоезд. Ответственные всех уровней, не дыша, занимали отведённые им позиции, готовые покориться любой суровой неизбежности. Строевые пребывали там же, по привычке собираясь кричать «Так точно!» и «Виноват, исправлюсь!» Гогич маялся в тени, изнывая от влажной дальневосточной жары, в кителе, сапогах и под портупеей. Форма одежды повседневная для строя, другой не знаем, хуле там. До его слуха то и дело доносились зычные взрёвывания главкома, по тону которых становилось очевидно, в какой именно позе имеют очередного преступника, недопонимающего всю тяжесть ответственности за вот это вот что такое здесь за пятно, я вас спрашиваю! Поскольку участок Гогича находился практически в конце маршрута движения комиссии, старлей утомился ждать расправы настолько, что его одолело почти философское любопытство: «И чего же он у меня накопает? Хер знает, дорога вроде ровная, все генералы по сто раз глядели. Бордюры выровняли, красно-белым прилежно покрасили, травку сегодня лично проверял – ровно в коробок, одуванчиков нет, люки под мухомор разрисовали, лавочки отремонтировали, в пять цветов согласно образца изукрасили… Чего ещё надо-то?!» Однако сомнений в том, что недостатки всё одно сыщутся, не было никаких. И на этот раз Гогич не ошибся ни в малейшей степени.

Главком величественно оглядел дорогу и рыкнул вполсилы:

– Кто здесь работал?

И глядя сквозь обречённо подскочивших с докладами майоров-подполковников, повторил, набирая голос:

– Кто это сделал, я спрашиваю?!

Гогич мудро догадался, что речь идёт именно о нём, и счёл за лучшее признаться самостоятельно. Большезвёздный старичок поглядел на него почти ласково и спросил:

– Сынок, а вот скажи, у тебя эту срань кто-нибудь принимал?

Гогич не стал покрывать своих контролёров.

– И что, никаких замечаний не было?

Ну как не быть, вашбродь, были, но так, по мелочи, понятно, уже всё устранили и не извольте беспокоиться.

– А сам-то ты как думаешь, всё у тебя в порядке? – и глядит с хитрой морщинистой рожей.

Да вроде, хер его знает, товарищ генерал армии, так-то оно вроде ничо, а с другой стороны вам один хрен хучь до чего-то, а докопаться надо… А, хер с ним, пропадать так с музыкой:

– Неаккуратно получается. Заасфальтированные места бросаются в глаза.

– Нуаяшогаварю!!! Вашу мать!!!! Охуели!!!!! Генсекретарь!!!!! Лоскуты!!! Всех под шкурку!!!! СУКИ белокрылые!!!!! Лейтенант! Ночь кормить – к утру зарезать!!! Я завтра здесь в 10-00, и чтоб мне всё было чёрное, как негрская жопа!!!

Не убил. Уже легче. Иди теперь, пожалуйста, нах, товарищ генерал, ты своё уже сделал.

Тавтология – мать армейской дисциплины, и выслушав главкомовское распоряжение с различными вариациями не менее пятнадцати раз, Гогич пошёл перекурить это изобилие информации и снять, наконец, хотя бы портупею. В курилке уже сидели остальные взводные, оттраханные, но непобеждённые. Выяснилось, что никого лихой главком добрым словом не обделил. Сомодову за ночь предстояло перетащить в другой конец площадки караульный макет, Васько должен перекрасить все плакаты и зеркала на плацу, а Лёха – заменить стёкла на первом этаже учкорпуса.

– Это всё херня, братцы, – давясь дымом сказал Гогич.– Мне, сука, надо дорогу красить.

Офицеры радостно заржали. Известное дело, байку про крашеную траву все знали, но в реальности до такого долбоёбства пока не доходило, так что легенда пока не имела достоверного подтверждения. И вот, пожалуйста, не только свершилось, но и переплюнули, кажись. Ай да главком, ай да сучий старикан!

– Чё вы, блять, ржёте? – ласково спросил товарищей Гогич. – Я нихера понятия не имею, как это делать. Ну не краской же чёрной мазать по асфальту…

Нет, краской не пойдёт, ты прав. А чем? Может, битумом? Или остатками асфальта потереть? А вот Петя идёт, его спросим.

– Петрович, помогай. Тут вот какая задача…

Прапорщик Петр Петрович Пашковский, ротный старшина, проходил в учебке по разряду «старых», то есть весьма уважаемых вне зависимости от должности и звания служивых людей. Много позже Гогич не раз задумывался, отчего эти сорокалетние капитаны и прапора в армии именуются не иначе, как «древними» в то время, как на гражданке вполне могли бы ещё считаться «молодыми специалистами». И решил, что этот почёт исходит не от возраста, а от неизречённой мудрости и бесконечной хитрожопости этих аксакалов ратного дела. Каковые и помогают им, в конечном итоге, доживать свой век молодыми жизнерадостными пенсионерами.

– Ну что тут у вас, товарищи офицеры? Красить… дорогу… Блять, нашли проблему. У меня в каптёрке гуталина банок десять стоит,щётками размазать и всех делов-то.

– Петя, ты гений! Гулов, идёшь со старшиной и тащишь на объект гуталин стремительной мухой!

Понятное дело, гнусно воняющую субстанцию из здоровенных пятикилограммовых банок намазывать прямо на дорогу оказалось делом немыслимым. Но тут уж Гогич сам допёр: развести мастику в бензине, собрать у бойцов все спички до единой, выгнать машину из бокса для подсветки местности, отпустить урюков спать к рассвету, и – вуаля, товарищ главком. Накормили и распотрошили коровку-то. Смотри, сука, вся дорога на рояль похожа, сияет, как у мартовского кота шарики, а ты думал! Даже ротный Капетистов одобрил передовой дизайн, шоб он сдох!

Понятное дело, не в 10, и не в 11, а уже сильно к обеду комиссия доплелась-таки до Гогича. Главкома окружные принимали по старинке, яростно, благо от него никаких сюрпризов ждать не приходилось, отчего старик был гораздо более благодушен, чем накануне:

– Ну что, сынок, покрасил? А чо воняет так-то?

– Да вот красочка и воняет, а без этого никак невозможно, и к завтрему всё повыветрица, не извольте сомневаться. Не волнуйтесь за такие мелочи, берегите здоровье, оно бесценное для нас просто.

В этот момент главкома, глаза которого уже вроде как подёргивает приятная одобряющая поволока, осторожно берёт под локоток какое-то чмо в трёхзвёздных погонах и слегка поворачивает эдак неспешно в сторону противоположную, жарко шепча в ухо какие-то непотребства. Главком тут же встрепенулся, как бродячая псина на плацу под звуки «Встречного марша» на разводе:

– Лейтенант!!! Ты охуел! Вы все тут охуели, я вас спрашиваю?! Почему дальше дорога серая?!!

Так. Понятно. Не бейте, дяденька. К десяти? Сделаем. Не извольте сомневаться. Нам всякие трудности пох, лишь бы вам приятность доставить.

Лёха, Серёга, Петрович, вы слышали, чо этот припездок хочет? Чтобы серую… Не, водовозкой не смоет. Какими, блять, лезвиями, ебанулся на старости лет? Хер, всю дивизию в чёрный к утру не успеем… Цемент? Точно, цемент!

Тока его уже надлежит развести водой, и так совсем-совсем жиденько. После чего красить равномерненько. А я что вам, блять, художник – цвета подбирать? Глушко, карочи, я попиздовал спать, в пять буду здесь, и чтоб в этот секунд мне непременно дух от красоты неземной захватывало, понял?

Замок Глушко, верный хохол, старался всю ночь, колотя личный состав уже совсем немилосердно. Урюки двигались совершенно сомнамбулическим порядком, не просыпаясь, и вместо грязно-серой жидкости явно видели перед собой родной кишлак и любимого ослика Качумая. Жирная дорога упорно не хотела покрываться цементосодержащим раствором равномерно, и его приходилось буквально втирать в трещины, на манер старушек преклонных лет, принимающих SPA-процедуры. Итог оказался плачевен: дорога, безусловно, стала серая. Даже пепельно-серая. Некоторым даже понравилось – Лазареву, например. Разминая своим кулачищем гогичеву пятерню в дружеском рукопожатии, Лёха, с присущей ему деликатностью заявил:

– Гогич, в тебе пропадает немыслимый талант. Реставраторы Лувра и Эрмитажа перережут друг друга в борьбе за право принять тебя в свои ряды. Мона Лиза и Даная заждались своего спасителя! Скажи Глушко, что подмастерьям платят по пятьсот баксов в месяц – он тебя до конца жизни на руках носить станет и стакан воды перед смертью вместо Катьки подаст.

Но это был не асфальтовый цвет. Хоть застрелись, но гогичев кусок диссонировал с остальным дорожным покрытием так же явно, как свиной шашлык с правоверным мусульманином. Это была катастрофа, и прибывший к четырём часам главком оценил её по достоинству. По сей день Гогич жалеет, что тогдашние средства звукозаписи были ещё несовершенны, отчего бесценный шедевр виртуозного генеральского мата полностью и безвозвратно утрачен. А поскольку мастеров такого класса уже практически не осталось, потомкам придётся довольствоваться только свидетельствами очевидцев. Каковые современники, надо сказать, и сами были совсем неплохими специалистами в этой области культурологии, однако уважительно склоняют голову перед Мастером, не испытывая даже тени сомнения в его абсолютном превосходстве.

Излив весьма впечатляющим образом накипевшее, главком легко доказал, что не зря носит свои погоны и числится в элите Вооружённых Сил:

– Начальник УНР! Бегом сюда, сука! Ты видишь эту похабщину? Сколько у тебя самосвалов и катков?..

Сегодня в это непросто поверить, но за три дня вся громадная территория 129-й Краснознамённой Тихоокеанской ордена Кутузова 2-й степени мотострелковой дивизии aka 392-й окружной учебный центр была сплошь закатана новым асфальтом не менее чем пятисантиметровой толщины. Вот это был праздник здорового труда! Тяжело даже представить, сколько ценного асфальта за это время улетело налево, какие безумные деньги получили вольнонаёмные работяги 89-го УНР за срочку-сверхурочку, но дело было сделано: асфальт стал абсолютно и изотропно чёрен, а стало быть, полностью готов к осмотру Его Величеством Генсеком Всесоюзным.

В знаменательный день Посещения пошёл сильнейший ливень. Часовые, очевидно впервые в мировой практике, мокли на постах безоружными – у них отобрали всё, кроме штык-ножей. Вычищенные-выглаженные урюки вповалку спали мёртвым сном на партах в телеграфных классах, будучи в постоянной готовности к демонстрации безупречных навыков скоростного приёма на слух азбуки Морзе (пишете, суки, что угодно – по пять букв в группе и пять групп в строке!). Осоловевшие от хронического недосыпа вычищенные-выбритые офицеры коротали время, покуривая в коридорах учкорпуса под присмотром бдительных особистов. Старшины выбивались из последних сил, наводя дежурной сменой последний лоск на застеленные новейшим бельём койки и нервно блестящий в обновлённых казармах паркет. Штабные приняли самые изысканные стойки возле своих сейфов. Комдив нервно дымил в кабинете начпо.

А Пятнистый не приехал.

Нам потом сказали, что визит был отменён чуть ли не в последний секунд его личной охраной, внезапно заподозрившей, что «безопасность не обеспечена». Не понравился им, якобы, большой овраг, проходивший по левой стороне городка. Странная, конечно, причина для такого решения. Овраг ведь далеко от маршрута следования, да и появился он в этом месте уж точно не за прошлую ночь. Но генсека увезли на Красную речку. Тамошние, оказывается, тоже готовились как звери, но считались резервом. Оно и понятно, всё-таки 129-я – старейшая в Вооружённых Силах, чуть ли не лично дедушкой Владимиром Ильичом сформированная… А вот, поди ж ты. Проблемы, стало быть, с безопасностью в Волочаевском городке. И все полагающиеся ништяки (а Мишка визитом остался доволен) получило, понятно, краснореченское командование.

Никогда не поверю, что у кого-то из тамошних военачальников не было добрых друзей али родственников в 9-м управлении КГБ.

Ulf     «…должен быть тупым и решительным»

Эпатируя, многие на Флоте на месте троеточия в этом заголовке вставляют название своей специальности, но не все делом могут доказать свою личную причастность к сути приведённого афоризма.

Пик расцвета на Флоте ракетно-артиллерийского дела пришёлся на восьмидесятые годы прошлого столетия. Стрельб было много. Рвались от напряжения нервы и печень, летели награды и должности, ускоряли или замедляли свой бег воинские звания. Стреляли одиночно и в составе соединений. Отражение атак с разных направлений ракет-мишеней, запускаемых с кораблей, подводных лодок, самолётов и береговых установок происходило с различной степенью успешности. Ракет и снарядов не жалели. Иногда «заваливали» все пять-шесть одновременно выпущенных ракет, а иногда они «шуршали» не обнаруженными до точки самоликвидации. Ракетчики со стажем помнят «Пёрл-Харбор» ракетной подготовки 10-й ОпЭск^[79] ТОФ, когда на одной совместной стрельбе 18 марта 1983 года официально было зафиксировано 18 неуспешных пусков ЗУР.

Сбитые мишени часто пролетали рядом с мачтами кораблей, а иногда горящие многотонные болванки по неописуемой траектории падали у борта. Всё это было тяжело, дорого, интересно, полезно, но и очень опасно. Гибель «Муссона»^[80] 16 апреля 1987 года открыла многим глаза на проблему, хотя для мыслящих офицеров, включая лейтенантов, она была на виду. Даже в правилах ракетных стрельб было заложено несоответствие реалиям. Каждая поражённая ракета-мишень считалась опасной в зоне радиусом дальности её возможного полёта до выработки оставшегося топлива. Естественно, в этом круге радиусом десятков, а то и за сотню километров, находились все участвовавшие в стрельбах корабли…

***

Назначенный на должность командира батареи МЗА бпк^[81] «Ташкент» лейтенант Курепин, месяц назад прибывший после выпуска из училища, уже безвозвратно вошёл в образ управляющего огнём на первой в жизни фактической стрельбе. Его руки намертво срослись с металлом визирной колонки, а в вусмерть заинструктированном мозгу гвоздём торчала необсуждаемая истина: ракету-мишень, по которой произведены пуски ЗУР,^[82] считать опасной независимо от результативности данных пусков. А это значит, что без дополнительных команд и указаний его, лейтенанта, праздник наступал по умолчанию…

Дальность до обстрелянной цели сокращалась, и с входом её в зону поражения 30-мм шестиствольного автомата комбат замкнул цепь стрельбы, как учили. Он так самозабвенно палил от визирной колонки очередями по ракете, прошедшей курсовой параметр и уходящей по корме корабля, что трассы начали ложиться вдоль кильватерного строя соединения, норовя слиться с ним в огненном экстазе.

В сети управления стрельбой соединения и по корабельной боевой трансляции «Ташкента» хор истеричных криков «Дробь»^[83] рвал мембраны аппаратов и барабанные перепонки экипажа. Но руки комбата, отсоединившиеся от мозга, ничего этого не воспринимали.

Побелевшие от напряжения пальцы, продолжавшие неистово давить на гашетку, не смогли справиться с внезапно наступившей тишиной. ВыстрелА, снаряжённые на стрельбу, закончились за мгновение до момента, синонимом которого является северное млекопетающее семейства псовых…

На разборе стрельбы московский адмирал неистовствовал. Швырял свою дорогую фуражку, стучал кулаками по столу, топал ногами – всё никак не мог обнулить свою энергетику, так как лейтенант гордо поднятым подбородком демонстрировал состояние обратное раскаянию.

– Ну объясни же ты мне, наконец, лейтенант! Почему ты стрелял?!

Выдержанная МХАТовская пауза…

– Да потому, товарищ адмирал, что если б я не стрелял, то точно так же вот стоял бы сейчас перед вами и отвечал на ваш вопрос: «Лейтенант! Почему ты не стрелял?!»

Ulf

Предлагаю две разноплановых военно-морских мудрости. Можно по отдельности.

Принял меры

Однотипные эсминцы «Бывалый» и «Спокойный», прижавшись друг к другу, стояли лагом у причала в отстое. Ожидание очередного ремонта затягивалось. В такие периоды на корабли начинают списывать особо отличившихся бойцов с других экипажей, которые прошли уже и Крым, и Рым и которым в этой жизни уже и терять-то нечего, а приобретать – тем более.

– На «Бывалом»!!! – прогремел с причала голос начальника штаба эскадры.

– Есть… – через некоторое время из рубки дежурного эсминца высунулась мятая недовольная физиономия с повязкой «Рцы»^[84] на левой руке.

– Пока вы спите, бакланы вам всю палубу обосрали! И даже сейчас продолжают обгаживать флагшток и гюйсшток перед самым подъёмом флага! Примите меры!!!

Правая рука дежурного, пятнадцатилетнего капитан-лейтенанта, невозмутимо поднесла ко рту микрофон «Каштана», а левая наощупь включила линию трансляции верхней палубы. И морозный воздух главной базы Северного флота всколыхнула усиленная мощными динамиками принятая мера:

– Кш-ш-ш-ш!!!!

Не столицей единой…

Начальнику топливного склада на острове Путятин, что уютно расположился в заливе Стрелок Уссурийского залива, подполковнику Феликсу Кутепову пришло время увольняться со службы. Это было ещё во времена застоя, и ему, имевшему когда-то московскую прописку, государство выделило квартиру в первопрестольной.

Но Путятин, где прошла вся служба офицера, не отпускал душу и сердце. Реликтовая природа с лотосами на Гусином озере, пятнистые олени, бродившие стадами в заповеднике; рыбалка, охота, дикие пляжи, равных которым не сыскать ни на каких лазурных берегах – как без всего этого дальше жить?

А каково теперь будет обходиться без красной икры и красной рыбы, крабов, креветок и других богатств, которые на местном рыбзаводе находились в абсолютной доступности и необходимых количествах? Кто и в чём мог отказать начальнику солидного топливного склада, который, как и его собратья по цеху, ещё в те времена уже умели жить хорошо. А что значит потеря независимости, неприкасаемость которой свято обеспечивалась удалённостью от начальства и отсутствием каких-либо приличных средств связи с островом? Неужели теперь он, человек, которого называли хозяином Путятина, будет жить хоть и в Москве, но как все?

Вернувшегося на остров офицера после осмотра московского жилища замучили расспросами завистливые коллеги с обычной родословной:

– Ну, как там Москва? Как квартира?

– Москва кипит… Что я хочу ещё вам сказать, – выдавливал из себя озабоченный навалившейся проблемой и не собиравшийся шутить вроде бы как счастливый обладатель столичной прописки. – Конечно, Москва – это не Путятин! Но и там люди живут…

Питон

Году так в 1984 в наше доблестное ЛВВИСКУ^[85] им. Комаровского А.Н. был назначен новый заместитель начальника, полковник. За давностью лет я уже и не помню ни его внешности, ни фамилии. А ещё в училище преподавал начальник кафедры ВМБ и МГТС полковник Кульмач П.П., заслуженный строитель СССР, доктор технических наук, лауреат Государственной премии и прочая, прочая, прочая… Справедливости надо признать, что особых требований к правилам ношения формы, внешнего вида, выправки и т.д. и т.п. к таким авторитетнейшим людям у нас особо и не предъявлялось. И вот как-то раз новоиспечённый зам повстречал Павла Петровича во внутреннем дворике. Далее – диалог:

– Товарищ полковник, почему не приветствуете вышестоящего начальника, как того требует Устав?

– Где? Какого? Да и без фуражки я…(Кульмач П.П. растерянно и недоумённо озирается по сторонам ища хоть какого-то генерал-майора)

– Меня. Я – заместитель начальника училища полковник такой-то!!! Ботинки у вас не блестят, причёска не подровнена, пуговичка вот оторваться может! Стыдитесь, ведь вы же –полковник!!!

Павел Петрович расплывается в добродушнейшей улыбке и, похлопывая нового зама по погону, произносит протяжно, с характерным акцентом:

– Сынок! Полковник это ты! А я? Я – профессор!

И, обойдя по дуге офигевшего зама, Павел Петрович направляется к КПП.

Redshon     Четыре осла. Триптих

Первый осёл

Место действия: Москва-Ленинград-Ташкент. 1989-1991 год.

На абитуре московского Военного Краснознамённого института Минобороны СССР нас держали в палатках. Военнослужащие жили от гражданских отдельно.

В той палатке нас было семеро. Среди прочих – Саша Попов, старший сержант из Южной группы войск. Там он служил в роте почётного караула в Будапеште.

Попов был идеально сложен, а до армии работал президентом Федерации у-шу Узбекской ССР.

Гун-фу нас и сблизило. Сашка показывал мне, как отрывать у людей уши и нажимать на временные точки (точки отстроченной смерти). Я растолковывал ему особенности изготовления длинных германских мечей из автомобильных рессор и нюансы наматывания ремней на руки у древнегреческих панкратиастов.^[86] В общем, мы подружились.

Иногда мы мечтали, как будем учить языки, а потом с разрешения командования отправимся, как Ван Дамм в «Кровавом спорте», на чемпионат мира по драке. Всё складно в мечтах было, кроме того, кто из нас победит в финальном поединке – тут разгорались споры.

Когда на экзамене по истории мне поставили два балла, Сашка возмутился:

– Блин, ты же по истории лучший! Ты же нас всех к этому экзамену натаскивал? Даже мне три влепили! Вот сволочи!

Я начал собирать манатки. В часть возвращаться не тянуло, и я решил взять направление поступать в Ленинградское училище ПВО. Увидев его, Сашка отреагировал:

– Да нафиг нам это ГРУ? Поеду с тобой!

Сказано – сделано. Через пару дней мы были в Ленинграде. Но и тут незадача: я получил по математике пять, а Сашке влепили два балла.

– Да нафиг нам эта армия? – отреагировал я и написал отказ.

Нас отправили дослуживать туда, откуда приехали: Сашку в Венгрию, меня на Кавказ. До отъезда мы смотались ко мне на дачу. На шести сотках в Трубниковом Бору командовала моя мама – Антонина Андреевна. Узнав, чем закончились мои пятая и шестая попытки поступления в вуз, она виду не подала. Просто в момент как-то сразу постарела. Маму мы застали несущей два полных ведра от колонки артезианской скважины. Вёдра отобрали. Попёрли сами. Попыхтели, донесли, и пока родительница стряпала обед, сели на грядку с клубникой – побаловаться аперитивом. Тут-то Сашка и сказал:

– Знаешь, чтоб твоя мама сама воду не таскала, давай я тебе из Ташкента осла пришлю. Животное сильное, неприхотливое. Доброе.

– А зиму он тут переживёт? – спросил я.

– Легко! Главное, чтоб сыт был. А чтоб не шлялся по соседям, сколотишь ему загончик.

На том и порешили и разъехались по частям.

Вернулись мы к этому разговору только в 1991 году. И это понятно: пока в вуз поступали, пока первый курс заканчивали, было не до ослов. В телефонном разговоре Сашка мне сообщил:

– Я тут тебе подобрал красавца. Крепыша. Умницу. Назвал Панургом. Мама будет довольна, вот увидишь.

Обсудили доставку ишака. Сошлись на авиатранспорте, тем более что Сашкина подруга работала бортпроводницей на борте, который регулярно летал из Ташкента в Ленинград и обратно. С ней-то мне и предстояло обсудить всё это в очередной прилёт девушки.

Не помню, как её звали. То ли Лейла, а может, Зухра или Зульфия. Это тоже легко объяснимо, так как была она настолько красива, что я ослеп и оглох. Как-то даже не особо слушал, что именно она говорила. Просто смотрел, свесив челюсть, как.

Однако основные факты отложились в памяти. Короче, с экипажем она договорилась. В аэропорту её коллеги восприняли эту операцию как личное дело, а потому все заинтересованно и доброжелательно помогали.

Панургу предстояло стреноженному провести полет где-то в багажном отсека, а Сашкина подруга должна была следить, чтоб он там от стресса или жажды не заскучал: то за ухом ласково почесать, то в миску лимонада налить. Чтобы Панург привык к авиации, его Сашкины подопечные из Федерации у-шу уже начали выпасать рядом с Ташкентским аэропортом. Остальное время ослик проводил в сарайчике, в самом центре массива Чиланзар. В общем, курс молодого осла был в самом разгаре.

Операция «Панург» должна была состояться 20 августа. Но не судьба – случился форс-мажор, вошедший в историю как «путч».

А потом всё полетело кувырком. То экипаж сменился, то в аэропорту какие-то перемены начались, а потом и Сашка с подругой поругался. Ну а когда предатели развалили СССР, мы даже обсуждать по телефону эту тему перестали.

Только гнетущее молчание висело – оба всё понимали, но говорить о том не хотелось.

Так и осталась моя мама без помощника.

Знаете, я до сих пор думаю, что одной из важнейших целей «демократической революции» в СССР и последовавшего за ней развала страны было лишить мою маму умного и неприхотливого помощника, который, без сомнения, стал бы любимцем детворы нашего и всех окрестных садоводческих хозяйств Ленинградской области.

Второй осёл

Место действия: Чечня. Осень 2000 года.

Из Ханкалы до этой высотки лучше ехать БТРом. Пешком можно в липкой пластилиновой грязи утонуть. Но ехать недолго. Зато подниматься на сопку лучше пешком. БТР не сдюжит – перевернётся по дороге.

На высотке стоит батарея 82-мм миномётов «Поднос», взвод охранения и небольшой птичник для производства свежих яиц. Всё остальное довольствие, а главное – боеприпасы, на высоту нужно тащить на горбе. Подобных высоток в Чечне полно, но эта особенная. Какой-то солдатик из питерских позаимствовал у благодарного за освобождение населения осла.

Останется тайной, что он нашептал на ушко ишачку, но с тех пор Бутуз (так его окрестили пацаны) был негласно принят в русскую армию на правах добросовестного бойца. Вреда от него было мало: ну разве пожрать любит (а кто из нас не любит пожрать?) и мимо сортира ходит. Зато польза была огромная: помимо того, что солдаты постоянно видели человеческие глаза Бутуза, которые напоминали им о доме, ослик выполнял огромную работу: с подачи недавно дембельнувшегося по ранению питерца он на высотку всё и таскал.

Служба его проходила так. Приедет машина с боепитанием – он уже стоит у подножия. На него кладут два стандартных ящика по десять мин в каждом (одна 3,1 кг). Он их прёт на вершину. Потом назад. Потом опять. И опять прёт. Пока всё не перетаскает. Надо ли говорить, как его все любили?

Война шла своим чередом, но вмешался Генеральный штаб. Приехал проверяющий из Москвы. Я назову его полковник Пупкин. Но его и так все знают. Приехал и возмутился:

– Что за дела? Почему осёл нештатный один всё таскает? Есть бойцы, вот пусть они и таскают!

Ему вежливо, с чинопочитанием объяснили, что осёл – доброволец, и что у него есть моральные принципы.

Тогда Пупкин наехал иначе:

– А почему так мало таскает? Добровольцы должны быть первыми в труде и в быту! И приказал, гад, увеличить нагрузку. Навьючить на Бутуза не два ящика выстрелов, а четыре. Я стоял, смотрел на все это и молчал. Потом смотрел в глаза Бутуза и видел, что он всё понял. Он почему-то задержал свой взгляд именно на мне. Не знаю почему. Мы все смотрели, как наш ослик, пошевелив ушами, понуро поплёлся вниз. Через некоторое время он вернулся с четырьмя ящиками. Ящики сняли. Бутуз, отворачивая от всех липкую от слёз морду, прилёг, как обычно, отдохнуть. Но через положенные десять минут не встал. Вся батарея и взвод охранения перестали смотреть на врага, а смотрели на Пупкина и нашего Бутуза. Дёрнулся, как обычно, я.

– Так он умер же… – сказал я, потрогав ишачка за упавшее жилистое ухо. Что-то случилось в воздухе. Что-то лопнуло. Назревал бунт. Пупкину оставалось жить меньше минуты. Я спас положение. Я рявкнул:

– Он умер как герой!

И плаксивые вояки, глотая свои нефальшивые слезы, рявкнули в ответ:

– Ура!!!

Чечня содрогнулась.

Рыдали все. Кроме Пупкина. Он стоял побелевший. Вся выпитая им за время проверки осетинская водка улетучилась куда-то. Короче, обосрался от нашего рыка и собственной мерзости.

Не знаю, что произошло тогда со всеми нами, но то, что результат был, знаю доподлинно. Года через два, когда нам привезли свежие газеты, я узнал об очередном указе из Москвы, из чего сделал вывод, что у Пупкина всё-таки есть совесть, но просто не очень развитая. Короче, в газете писали, что «для нужд Северо-Кавказского военного округа (СКВО) закупят 150 ослов. Распоряжение ГОМУ Генштаба. 130 животных закупят в Дагестане, остальных армейские вербовщики намерены набрать по другим горным республикам Юга России. Ослам присвоят звание войсковых животных (это положение запрещает пускать их на мясо) и определят в специальные вьючные подразделения. Согласно штатному расписанию на каждые 10 ослов положен один фельдшер, на каждую тройку – один вьюковожатый». Там же было опубликовано важное, принципиальное дополнение: «Вьючные отделения будут комплектоваться только самцами. Дабы не отвлекать оных от службы». К чему оно, я так и не понял.

Ну да ладно. Кто этих Пупкиных поймёт?

ТТХ ослов:

Вес – около 130 кг.

Грузоподъемность – до 80 кг.

Скорость – 3,5-4 км/час

Цена – от 0 до 0.

Третий и четвёртый

Место действия: Чад, район боевых действий Фронта национального освобождения Гукуни Уэддея и правительственных войск Нджамены Хиссена Хабрэ. 1985 год.

Послеполуденная июльская жара иссушает. Загустевшая кровь стучит в голову. Cохнут губы. Грубеет и шершавеет язык. Солнечные лучи, падающие под прямым углом на землю, жгут плечи даже через рубашку. Обычно к этому времени солдаты-джундики натягивают тент между машинами, и мы с Мухаммедом ложимся на одеяла и молча лежим по полчаса, не шевелясь.

Где-то в Нджамене сидит Савик Шустер и, попивая кока-колу со льдом, придумывает клеветнические небылицы о том, что к уничтожению французских «Миражей» в этом мареве причастны советские военные советники. Нехай клевещет, жиденыш. Но, Боже, как хочется пить.

Сегодня наш шестидесятидвухлетний проводник-тиббус сказал, что недалеко отсюда есть вода, и, оставив машины под охраной отделения солдат, мы уже два с половиной часа в самый солнцепёк продвигаемся в сторону грандиозного Эми-Куси.

Спуски с гор по тропинке, известной только проводнику, и изматывающие подъёмы чередуются один за другим. Уставать и ныть нельзя – державу представляю. Ещё подъем. Слева от тропинки, на вершине, нечто, но явно созданное человеческими руками. Кольцеобразная стенка менее полутора метров высотой, сложенная из камней – чьё-то жилище. Через вертикальный пролом, который, по-видимому, служил входом, виднелось какое-то тряпье и глиняная посуда.

Тропинка опять сорвалась в ущелье. Справа стена. Слева пропасть. Отряд осторожно спускается ниже и ниже. Обогнули ещё один скальный выступ: просматривается дно ущелья. Две зелёные полосы кустарника, финиковые пальмы и круглые, приземистые каменные постройки. Пейзаж бодрит.

Мысль о том, что нас ждёт вода, неотступна и, как патрон в патроннике, предназначенный для выстрела, незаменима. Вот, вроде, и прохладой потянуло. Тропинка как бы подвязана к отвесной скале и искусно цепляется за каждый выступ и мало-мальски видимый карниз. Снизу, навстречу экспедиции, по этой же тропинке карабкаются два осла.

– Принесла вас нелёгкая именно сейчас! Как разминемся? – подумал я.

Проводник же, ничуть не беспокоясь, вёл отряд на незапланированную встречу. Обе стороны, не торопясь, сближались. Первый ослик, который был уже в шагах двадцати от проводника, остановился, потоптался и спрятал переднюю часть туловища в скальную выемку, перекрыв задом тропинку.

Проводник подошёл к животному, взял осла за хвост, как за спасательную верёвку, сделал большой шаг левой ногой. Наклонившись над пропастью спиной, кругом перенёс правую ногу и зашагал дальше. Следующие проделали то же и пошли за проводником. Чувствовалось, что животное было напряжено и словно вжималось в скалу, помогая людям пройти. Но глаза и уши ишачка постоянно следили за всеми действиями людей. Всякое несерьёзное отношение к переправе исключалось с обеих сторон. Даже ослу не приходило в голову шутить на карнизе шириной не более шестидесяти сантиметров. Второй ослик удивил ещё больше. Он встал на дыбы в выбранной им расщелине так ровно, что люди шли по тропинке, не касаясь его.

Позднее, когда солдаты и офицеры утолили жажду, нагретой африканским солнцем и внутренним теплом вулкана водой, я спросил одного из тиббусов, живущих в этом ущелье: «Чьи это животные?»

– Наверху караванщик живёт, – и абориген показал рукой на вершину горы, с которой мы недавно спустились. Перед глазами предстало круглое каменное жилище без крыши.

– Он сдаёт ослов внаём всем желающим. Они возят поклажу от этого оазиса до караванной тропы. Часто возвращаются одни, без людей. Очень умные животные.

И я подумал тогда: «Ничего себе чувство самосохранения! Ай да ослики! Видимо, долго и часто их били, чтобы они так в стенки вжиматься стали».

Осёл [евр. хамор, ослица – атон; греч. онос]:

1) Осел (Equus asinus) с древних времён известен как вьючное животное. Из Ветхого Завета известно, что ослами владели Авраам (Быт. 12:16, 22:3) и Иаков (Быт. 30:43). На ослах ездили верхом (Исх. 4:20, Нав. 15:18, 1Цар. 25:20), их использовали как вьючных (Быт. 42:26, 1Цар. 25:18, ср. Быт. 49:14) и упряжных животных (Втор. 22:10, Ис. 30:6), причём запрещалось запрягать ослов вместе с волами. Как ездовых животных ослов использовали воины (1Цар. 16:20) и лица, занимавшие высокое положение в обществе (Суд. 5:10, 10:4, 12:14; ср. Быт. 49:11, Зах. 9:9). Если царь призывал молодых воинов с их ослами (1Цар. 8:16), это воспринималось как тяжёлая повинность;

2) Осёл – нечистое животное, поэтому его мясо можно было употреблять в пищу только в случае крайней нужды. Так, во время голода при осаде Самарии (4Цар. 6:25) ослиная голова продавалась за неслыханную сумму в 80 сиклей серебра. В то время как первенцев других нечистых животных можно было выкупить за деньги или продать (Лев. 27:27; Чис. 18:15 и след.), первенца осла разрешалось заменить только агнцем (т.е. обменять на другую жизнь), в противном случае первенцу надлежало «сломать шею» (Исх. 13:13, 34:20; см. также Втор. 21:4,6, Ис. 66:3);

3) Известно, что у аморреев существовал обычай, описанный в документах архива Мари, при заключении договора приносить в жертву осла;

4) Иисус вступил в Иерусалим, «сидя на ослице и молодом осле, сыне подъяремной» (Мф. 21:5). В этом исполнилось пророчество Захарии (Зах. 9:9) и отразилось значение Иисуса как царя, возвещающего народам мир, – образ, совершенно не соответствовавший земным представлениям и ожиданиям Его учеников и народа (Лк. 24:21, Деян. 1:6);

5) Наряду с домашними ослами в Библии упоминаются и два вида диких: а) Еврейское слово пэрэ, переданное в Синодальном переводе как «дикий осёл» (Иов. 24:5, Пс. 103:11, Ис. 32:14, Иер. 14:6), видимо, подразумевает онагра (Asinus onager), очень быстрого и пугливого дикого осла, отдельные особи которого встречаются в пустыне Сахаре и в Аравии;

б) Еврейское слово «арод» встречается лишь в Иов. 39:5 (Синодальный перевод – «онагр») и в Дан. 5:21; вероятно, им назван сирийский дикий осёл (Asinus hemippus), обитающий в горах Армении, в Месопотамии, Сирии и на севере Палестины.

Did mazaj     Самый

В дивизион приехала комиссия. Из штаба округа. А может, корпуса. А может, самого Министерства. Зачем – неизвестно. Нам – неизвестно. Человек пять.

Полковники-подполковники. Комбриг с ними приехал. Страх и ужас. До обеда все они толпой бродили по боевой позиции, махая руками. То вместе, то поврозь, а то попеременно. Правду Булат сказал, словно сам видел. Городок напрягся.

Бабы им на обед из дому натащили солений-варений… А они с позиции мимо столовой в казарму пошли. Офицеры-прапорщики из казармы – через окна, как зайцы… А куда? А я как раз в отпуске был, снял движок с машины, и в своей каптёрке в городке, не спеша, его починяю. Никого не трогаю. Внезапно ко мне без стука, более того, бесшумно, заскочила толпа. Человек пять офицеров, столько же прапорщиков, и даже старший солдат Наташа Д, бывшая девушка-курсант, неизвестно за что отчисленная из училища и присланная к нам на должность оператора РЛС… К технике её никто и не думал допускать, и она целыми днями гуляла по дивизиону. То там посидит, то здесь. Получка ж идёт…

Причина столь большого количества гостей у меня понятна – им негде спрятаться. Ну, рассадил всех по лавкам, слежу, чтоб чего не спёрли. Самый ловкий прапорёнок чуть приоткрыл дверь и в щёлочку наблюдал за комиссией. А она вместо того, чтобы идти на обед, повернула в сторону городка.

– Шухер, в городок повернули! – сообщил наблюдатель, бледнея лицом. Все мигом притихли. Один я, числясь в отпуске, чувствовал себя более-менее в безопасности. Увы… Повесить замок снаружи не решился никто. Добровольца-самоубийцы не нашлось. Да и поздно уже было…

Дверь резко распахнулась. На пороге стоял комбриг. Сзади с любопытством толпились и заглядывали полковники.

– Так, что здесь происходит, товарищи офицеры-прапорщики? Чем занимаемся? Чьё помещение?

– Моя каптёрка, – выдвинулся я вперёд, – я в очередном отпуске, движок вот ремонтирую… Продемонстрировал грязные руки и рожу.

– Ясно. А вот вы, товарищ майор, что здесь делаете? – строго посмотрел командир на престарелого стартовика, дотягивавшего последние месяцы до пенсии. Большой опыт службы тут же вложил майору в зубы правильный ответ.

– Я пришёл посоветоваться к старшему прапорщику по поводу замены масла в гидросистеме пятой пушки. У меня там подтекает…

– В голове у тебя подтекает! А вы, капитан? – Капитан Гена уже был готов.

– Я пришёл посоветоваться к старшему прапорщику по поводу работы подогревателя двигателя, что-то один у меня плохо запускается…

– Так… Понятно. А вы, товарищ прапорщик, – обратился командир к Саше М, совсем зелёному прапорёнку, дизелисту. – И вы здесь за консультацией?

– Так точно, товарищ полковник! Мне надо узнать нормы расхода масла на моточасы работы дизеля…

– А ты их до сих пор не знал?

Одиннадцать голов потупились, стараясь не встретиться глазами с комбригом. Одна голова оказалась блондинистой и с хвостиком.

– А вы, девушка, кто такая? Тоже на консультацию прибыли?

– Старший солдат Дорошенко. Так точно. Прибыла на консультацию к старшему прапорщику по поводу ремонта ячейки…

– А что, он тут у вас самый умный?

– Да-а… – не подумав, пропищала несостоявшаяся офицерша.

Глаза у командира полезли на лоб.

– Девушка! Хоть ваш старший прапорщик и на Доске почёта в бригаде постоянно висит, но запомните! Самый умный в дивизионе – командир дивизиона! А самый умный в бригаде – командир бригады!

Не наказали никого…

Технарь     Кулинарная трагедия

Был у меня знакомый. И был он этаким кулинарным гением-самородком. В армию в 18 лет ушёл с должности шеф-повара итальянского ресторана. В военкомате впали в ступор, когда здоровый (физически и, главное, психически) умный парень заявил, что хочет служить поваром. Попал он куда-то, ЕМНИП, к танкистам. После первого же приготовленного им завтрака л/с части оху… дивился, а через неделю его вызвал главповар части (прапорщик) и заявил:

– Ты это…, умник, переставай вы_бываться и готовь как все.

– А почему, если из тех же продуктов я могу приготовить что-то съедобное?

– Ты, дурак, срочную отслужишь, уйдёшь на дембель, а они…

Тут прапорщик кивнул в сторону столовой и с надрывом в голосе закончил:

– А они привыкнут!

Свободная тема

Бегемот     Автопилот

Шоферские истории

Пролог

А знаете ли вы, милая девушка, что такое гидроусилитель? Ну не надо хлопать глазками и морщить лобик. Ничего вам это слово не скажет. Если что-то осталось от школьного курса физики, то вы вспомните, что гидро– это что-то водяное. Быть может, даже на память придёт такое мудрёное слово как гидроэлектростанция. А слово «усилитель» вызовет в памяти дискотеку… Нет? Я ошибся? А!.. По-вашему, это какая-то часть пресловутой гидроэлектростанции… Опять нет!.. Стоп! Гидра– это гидра. Это уже биология… Ладно. Не будем пытаться вспомнить то, чего не знаем. Вот тот джип… Да-да, ваш. Такой большой и красивый. Вы никогда не задумывались, почему вы крутите руль одним пальчиком и машина послушно двигается именно в том направлении, куда вам заблагорассудилось повернуть.? Почему?.. Вот именно потому, что есть гидроусилитель. Который помогает вашим нежным ручкам повернуть большие и тяжёлые колёса.

А теперь слушайте интересную и правдивую историю про этот механизм.

1996 год. Краснодарский край

– Бля! Опять в сторону пошёл! Еле успел руль перехватить! Когда ты ремкомплект закажешь, наконец!?

Толян прикурил, раздражённо затянулся и выпустил дым в приоткрытую форточку.

– Ты как будто первый раз за рулём. Пора привыкнуть уже. И вообще курить вредно! – я выбрался из койки и устроился рядом. – Работает? Работает! Люфта нет? Нет! Так чего ж тебе надо, хороняка? Не выпускай руль. И всего делов!

Раздражение Толяна было объяснимо. Гидроусилитель – это такой механизм, посредством которого большие и тяжёлые колеса грузовика легко поворачиваются от незначительного усилия, приложенного к рулю. Короче, вращать руль можно одним пальцем. А вот если «гидрач» не работает, то вращать руль придётся обеими руками. При этом прилагая значительные усилия. На старом ЗИЛе, именуемым в просторечии «Захаром», гидроусилитель отсутствовал как опция. Каким образом водилы умудрялись ездить, непонятно. Но, думается, накачанные были – ого-го! И то, покрути-ка руля без «гидрача»!..

Что же до нашего случая, то гидроусилитель работал. И работал отлично – руль действительно можно было крутить одним пальцем. Но! Выпускать его из рук было опасно. В зависимости от того, в какую сторону последний раз он был повернут, механизм стремился продолжить движение до конца. То есть, повернул вправо – перехвати руль. А то послушный «гидрач» исполнительно повернёт до упора. То же самое и в другую сторону. Такая особенность объяснялась довольно просто. В перепускном клапане гироусилителя прохудились сальники, и масло свободно гуляло из одной камеры в другую. На управление это не влияло, хотя, конечно, не зная об особенностях данного агрегата, можно было и в аварию влететь. Ну, во всех исправных машинах после поворота руль отпускаешь – и он стремится поставить колеса прямо. В нашем же случае, отпустив руль, можно было наблюдать, как он неотвратимо стремится занять крайнее положение. Придержал руль – масло пошло в левую камеру, и руль поехал влево.

Короче, крепче за баранку держись шофёр! И всё будет в порядке.

Ездить нам это не мешало. В конце концов, пока работа есть, на ремонт вставать – терять рейсы. А «гидрач» – ну работает и работает. Хоть и не совсем так, как надо. А будет время – встанем и починим. Тем более что ремкомплект в то время нужно было заказывать из Финляндии. Тогда и на отечественные машины что-то найти было не так и просто, что уж про «Вольво» говорить!

***

– Тааак!… – необъятных размеров гаишник довольно улыбаясь, неторопливо подошёл к машине. – Права, техпаспорт, документы на груз!..

Толян, выскочив из кабины, протянул ему пачку накладных, техпаспорт и лицензию.

Гаец, мазнув взглядом по строчкам накладной, довольно улыбнулся.

– Ну, пошли на пост, будем разбираться

– А что разбираться то? – Толян уставился на гаишника. – Накладные в порядке, техосмотр пройдён, лицензия до конца года…

Гаец пристально посмотрел на Толяна.

– Номера нечитаемые, правый габарит не работает, топливный бак нестандартный… – продолжать? Или сам понял, что я тебя могу на штрафстоянку запереть? – скучающим и пустым взглядом он измерил Толяна с головы до ног.

– Так грязища какая! Тут номер через минуту опять весь засран будет! А габарит ещё утром работал, видать, перегорел. Щас поменяю – и всего делов!

– А меня ебёт? – гаец посмотрел на Толяна, как пресытившийся удав на кролика. То ли съесть… То ли погодить…– Есть правила, их надо соблюдать! Сейчас тебе дырку в талоне сделаю, чтобы в следующий раз не забывал… Или у тебя есть другие предложения? Тогда пошли на пост!

Толян понял, что пытаться взывать к человеческой природе данного индивидуума занятие напрочь бесперспективное. Сплюнул. И двинулся вслед за «оператором машинного доения» к будке поста.

***

Сколько за этот рейс было отдано рэкетирам в погонах, лучше не вспоминать! Достаточно того, что впоследствии южнее Московской области мы больше не ездили. Сравнение гаишников Северо-Запада и юга России было явно не в пользу последних. Иначе говоря, первые жили по понятиям. Вторые по беспределу.

***

Из стеклянной будки поста вышел Толян, за ним, довольно улыбаясь, вывалился давешний гаец, вслед за ним, хлопнув дверью, вышел ещё один.

– Короче, благодари, что дёшево отделался! Номера помой и лампочку на габарите замени!

Да готово уже всё! – Толян указал на протёртый номер и габаритный фонарь (пока он торговался на посту, я успел устранить замечания).

– То-то же! И радуйся, что я сегодня дежурю. А вот если б вчера шёл – тут тебе и писец! Вчерашняя смена тебя бы вообще без штанов оставила! Значит, отвезёшь сержанта до станицы! Только поэтому я тебя отпустил без дырки в талоне! Помни мою доброту! – он сдвинул шапку на затылок и довольно ухмыльнулся.

– Вовек не забуду! – сквозь зубы проворчал Толян и, забравшись в кабину, хлопнул дверцей. Гаец забрался с другой стороны. Я перелез на спальник, попутчик, распространяя вокруг себя ароматы чеснока и водки, уселся на пассажирском сидении. От своего коллеги, оставшегося на посту, он отличался разве что габаритами и возрастом. Было ему лет двадцать-двадцать два. Судя по всему, только недавно отслужил. Не знаю, то ли в армии уже был таким, то ли служба в ГАИ на него повлияла таким образом. Но было видно: через год-два станет похлеще напарника. От водки его потянуло на разговоры. Я сделал вид, что сплю, и бедному Толяну приходилось ещё и поддерживать беседу. Слушая хвастливые россказни «звезды автострады», половина из которых была бородатыми армейскими байками, знакомыми нам ещё со времён службы, кои он беззастенчиво примерял на себя, а вторая половина не менее героическими россказнями о тяжёлых буднях инспекторов ГАИ, где он лично задерживал бандитов и стрелял по колёсам а ля Глеб Жеглов…

***

Через час показались пятиэтажки пригорода. Толян сбавил скорость. Клевавший носом гаец проснулся.

– Вон там, за кольцом останови у магазина, – бросил он Толяну.

Толян, повернув на кольцо, отпустил руль и потянулся за сигаретой, второй рукой вынимая спички. Руль медленно вращался, тяжёлая машина без помощи рук Толяна заходила в поворот. У гайца приоткрылся рот и выпучились глаза.

– А … Это… Что оно? Само, что ли?.. – обалдело он наблюдал за вращением руля и чётко заходящему на поворот по своей полосе грузовику.

Толян вытащил из пачки сигарету, прикурил и выкинул спичку в форточку.

– Так это автопилот, – подал я голос со спальника – Ты, что, не знал что ли? Это же не «Камаз» пердячий! Это «Вольво F12»! На них автопилоты стоят штатные. Маршрут забиваешь, и он сам ведёт. Только светофоры фильтруй и обстановку отслеживай!

Гаец продолжал смотреть то на руль, то на дорогу. Толян пальцем, как бы невзначай, в нужный момент задел руль. Тот послушно завертелся в обратную сторону, машина так же ровно вышла скольца.

Гаец, раскрыв рот, переваривал информацию.

– Я вообще-то не люблю автопилот. Расслабляет. – Толян вдохновенно импровизировал, незаметно придерживая пальцем руль – Но иногда полезен, вот как сейчас, например. Или ночью, когда идёшь и трасса пустая, тоже помогает. Можно отвлечься. Чайку вскипятить, попить спокойно… Автоматика. Хотя не для наших дорог. Это там, на Западе можно все плечо на нём идти. А у нас расслабляться нельзя, сам знаешь!

***

Толян включил поворот и притормозил у магазина. – Ну, всё. Приехали. Этот магазин?

Гаец сидел, не двигаясь, и смотрел на руль. Потом, видимо, в голове его включились чисто специфические шестерёнки, и он заинтересованно вопросил:

– А где он расположен, этот автопилот?

– Да он отдельным блоком запломбированным стоит, – включился я в разговор. Блок под приборной панелью. А маршрут задаёшь на штатном радиоприёмнике. Там есть режим такой. Кнопка выбора диапазона совместно с кнопкой номер два. Ну, где фиксированная настройка. На табло вылезает список дорог. Выбираешь номер. Жмёшь крайнюю правую кнопку сверху. Вылезает список населённых пунктов на данной трассе. Выбираешь начальный и конечный, жмёшь кнопку – и всё. Маршрут задан. Потом вышел на трассу. Включил круиз контроль и автопилот автоматом подключается.

Гаец заинтересованно уставился на приёмник:

– А на него сертификат есть? Его, наверное, каждый год надо, как и техосмотр проверять, раз такое дело?

– Есть, конечно! – я вытащил из бардачка квитанцию из «Вольво-центра» в городе Куопио в Финляндии, где покупал месяц назад фильтры и ремни. – Всё сертифицировано, всё по уму. Месяц назад очередная проверка была.

Гаец важно уставился в бумагу, ведя пальцем по строчкам. Толян еле сдерживался, чтобы не заржать, я из последних сил старался сохранять серьёзное выражение лица.

– Всё нормально! – он протянул мне бумагу. Езжайте!

Хлопнула дверца, в кабине сразу стало легче дышать. Толян, включив поворот, отъехал от тротуара и, не выдержав, в голос захохотал. Я, с довольным уханьем, подпрыгивал на спальнике и по-Тарзаньи колотил себя по груди.

– Бля! Толян! Ну, это стоило того, чтобы час нюхать чеснок с перегаром и слушать это беззастенчивое враньё! Как он повёлся! Супер!..

– Писец! – Толян довольно хохотал. – И как ты его развёл! Уважаю!..

– Да меня уже достало бородатые байки слушать! Вот и решил приколоться. Спонтанно совершенно. Как-то само по себе родилось…

Толян вырулил на трассу и прибавил газу.

– Ну, ничего, осталось полтораста километров всего. Разгрузимся – и домой! Может ещё и попутный груз какой прихватим!..

Эпилог

Месяц спустя:

– Вышний Волочок. Давай встанем на полчасика. А то уже столбы дорогу перебегают, – я сбросил газ и подрулил к стоянке, где уже стояло несколько фур.

– И то дело! – Толян, кряхтя, выбрался со спальника. – Посидим, с народом поговорим. Узнаем что где почём и как…

***

– Ну, так вот! – здоровенный лысый дальнобой продолжил прерванный нашим появлением рассказ. – Я ему говорю : ты что, парень? С какого дуба рухнул?! Это не самолёт, это грузовик! А тот с меня на полном серьёзе требует сертификат на автопилот! Не, ну то ли обкуренный то ли обдолбаный, то ли дурак! А скорее всего, и то, и другое, и третье в одном флаконе! Каких только мудаков в ГАИ не набирают!

Бегемот     Пиротехник

– Пап, а это что? – сынуля вытащил из слежавшегося и уже тающего сугроба размокший картонный цилиндрик.

– Это от Нового года осталось. Ракеты запускали.

– А мы ведь во дворе запускали. Это, наверное, кто-то другой, да?

– Наверное…

– Я сейчас ещё найду! – детёныш с азартом принялся рыться в сугробе.

***

Хорошо нынешним детишкам! Сколько всякой пиротехники – только запускай! В нашем босоногом детстве всё это ограничивалось хлопушками и бенгальскими огнями. Наверное, в военных городках и прочих местах, где можно было достать эту пиротехнику, Новый год праздновался более громко. Все же и фальшфейеры и ракеты там присутствовали. А на гражданке такие вещи были в большом дефиците.

***

Я поддел ботинком останки ракеты. Картонный цилиндрик весело запрыгал по проталине. А память услужливо подтолкнула в далёкие восьмидесятые…

***

Новый год в Питере! Дружная наша тусовка была даже не чисто студенческая, а из лиц самого разного возраста.

Нет, естественно, разница в возрасте была не слишком существенна – самому старшему из нас было за тридцать. Были лица, ещё учившиеся, были абитуриенты, были аспиранты, был даже кандидат каких-то околофизических наук…

Но в душе все были студентами, даже те, кто уже давно покинул стены своих альма матер.

Празднование происходило в одной большой коммунальной квартире старого, дореволюционной постройки, дома… Квартира представляла собой бывшее присутственное заведение. Длинный и широкий сводчатый коридор и много комнат, бывших кабинетов. Кухня общая. Пять газовых плит. «На тридцать восемь комнаток всего одна уборная», прямо как из Владимира Семёновича. Уборных здесь, правда, было две. А комнаток… Ну, не тридцать восемь, но дюжина точно была. Причём коммунальных дрязг, казалось бы, неизбежных в таком случае, как-то не очень и наблюдалось. Что было довольно странно. Просто каким-то непонятным образом получилось, что жильцы этой «вороньей слободки» подобрались нормальные, относились друг к другу весьма толерантно, и как следствие, атмосфера взаимоуважения присутствовала. Ну, и Новый год, естественно, праздновался в широком коридоре всем сообществом. Каждый тащил, что мог, в общий котёл. Дамы дружно стряпали на кухне безо всяких склок. Первый раз, попав в эту так называемую коммуну, я был очень удивлён добрососедскими отношениями между жильцами.

***

Ах, да! Нужно ведь объяснить, почему мы там оказались. Дело в том, что одна из комнатушек была ведомственной жилплощадью. И проживал в ней Гена. Точнее, Генрих. Ещё точнее, Генрих Краузе. Студент третьего курса Ленинградского горного института.

Родом Генрих был из советских немцев, коих во времена Отца Народов выселили из Поволжья в казахские степи. Окончив школу с золотой медалью, он прибыл в Ленинград и с первого захода, сдав на «отлично» экзамен, поступил на геофизический факультет этого славного учебного заведения.

И хотя в роду Краузе, по уверениям Гены, были сплошь немцы, я все же подозреваю, что там не обошлось без кого-то ещё.

Опять же, вспоминая Высоцкого: «Только русские в родне: прадед мой Самарин! Если кто и влез ко мне, так и тот татарин».

В случае с Геной можно было смело заменить русского немцем, а татарина русским, ибо такие типично немецкие качества, как упорство, трудолюбие, пунктуальность и честность каким-то невероятным образом умудрялись сочетаться в нем с поистине русским разгильдяйством.

Учился Гена легко, хвостов не имел. Память у него была феноменальная! Прочитанное и услышанное застревало в голове надолго. То, что Гена в совершенстве владел немецким, подразумевалось само собой. На языке Шиллера и Гёте Гена говорил совершенно свободно, плюс к этому, ещё и на трёх его диалектах. Изображать бундесовского туриста Гене тоже приходилось. И консультанта, и переводчика тоже… Да много чего рассказать можно обо всех его приключениях!

Вызовы в деканат были обычным делом. Не вылететь из института помогала лишь отличная учёба. Чувствуя, что ещё пара залётов, и дело крепко запахнет жареным, Гена задумался о том, что пока из общаги не попёрли, надо срочно изыскивать какие-то варианты.

Обо всём, что их комната вытворяла в общаге, рассказывают, наверное, ещё до сих пор. Из серии легенд и преданий «Да, были люди в наше время!», кои кочуют в студенческой среде из поколения в поколение.

Чего стоил хотя бы «ресторан «Матроскин», когда Гена сотоварищи решил отметить успешную сдачу курсовой. Они напоили портвейном, сорокалитровую флягу, которого каким-то хитрым образом сумели вынести с территории торгового порта, половину жителей общаги, а попутно заманили в общагу через окно первого этажа валерьянкой дюжину котов с ближайшей помойки. Один из любителей валерьянки, налакавшись, уснул на подоконнике. Другой, большой и когда-то пушистый сибиряк, был кем-то из Генкиных «сокамерников» принесён в комнату, вновь напоен валерьянкой, и, как положено, забылся крепким алкогольным сном. В целях борьбы с колтунами и блохами спящего кота обрызгали каким-то средством от клопов, полагая, что блох эта химия тоже выведет, и побрили. Заботливые «любители животных» даже замазали ему зелёнкой неизбежные порезы. Проснувшийся кот долго с недоумением оглядывал себя – непривычно лысого и пестрящего изумрудно-зелёными пятнами и полосами. Из всей растительности на нем оставалась лишь грива и кончик хвоста. Этакий панкующий мини-лев.. Кот обвёл взглядом комнату, издал хриплый мяв и получил валерьянку в крышке от консервной банки. Вылакав, вновь свалился под батарею. «Наш человек!» – было принято единогласное решение.

Остальные кошаки разноголосо орали, подпевая магнитофону и пьяным студиозусам. На концерт пришёл комендант, увидел в коридоре нагло валяющегося на подоконнике кота, и, задохнувшись от возмущения, попытался сбросить того с подоконника. Разбуженный кот незамедлительно разодрал когтями руку коменданта и вывалился назад в окно, оглашая окрестности гнусным воем. Вахтер и пострадавший комендант с обещаниями страшных кар студентам вылавливали остальных кошаков и пинками отправляли на улицу. Коты орали и уходить не хотели. Им здесь, судя по всему, нравилось…

В общем, шухер потом был немалый… Был и деканат, и угрозы отчисления…

Но всё же и в этот раз обошлось….

Решив, что риск дальнейшего проживания в общаге не оправдан, Гена с блеском решил проблему, сумев, правда не без помощи одного из преподавателей, симпатизировавшего «действительно очень толковому и грамотному студенту», устроиться дворником в один из ближайших ЖЭКов.

А дворнику полагалась ведомственная жилплощадь. «Поколение дворников и сторожей» – помните? Ощутимая прибавка к стипендии, плюс своё жилье. Куда можно водить девиц, приглашать друзей и вообще плевать с высокой колокольни на студсовет, коменданта, вахтеров и всё остальное…

Дворничал Гена на Васильевском острове. До института ему было рукой подать. В общем и целом, устроился неплохо.

Правда, был в нашей компании ещё один дворник, которому я завидовал даже больше, чем Гене. Серёга подметал территорию вокруг Дома книги на Невском. У него тоже была ведомственная жилплощадь. Правда, не в такой густонаселённой коммуналке, как у Гены. Зато не с такими приличными, как у Гены, соседями… Но!.. У Серёги был ключ. Даже не так. Ключ! Ключ от чердака! От стеклянного купола на пресловутом Доме книги! И ещё у Серёги на этом чердаке был матрац! Думаю, дальше продолжать не стоит? Как мы ни просили, ключа он так и не давал никому, даже в очень пьяном состоянии. Серёга был не жлоб, но прецедентов создавать не хотел. Одному дашь, потом другие обидятся. И, в конце концов, кто-то на чём-то попухнет, а место дворника и жилплощадь, соответственно, тут же будут заняты другим соискателем. Народ это понимал и не обижался. Только однажды, уже в конце своей дворницкой карьеры, войдя в положение, а может, решив сделать подарок, он дал мне вожделенный ключ…

Ну, разве это можно описать? Словами не расскажешь. Красивая девушка… Белая ночь… Стеклянный купол… И нереальное чувство полёта над городом…

К-хм… О чем это я? Ну, было, было… Отвлёкся, простите!

Новогоднее празднование шло полным ходом. Жильцы плюс многочисленные гости, кои, к слову, тоже очень органично вписались в это сообщество. Благо, коридор позволял, и места хватало всем не только на застолье, но даже и на танцы. Ширина его была метров шесть, не меньше. Народу человек тридцать. Или даже больше. Сперва все дружно выпили за уходящий год. Потом под звон курантов за наступивший, потом… Потом, как обычно…

В компании встречавших Новый Год присутствовал ещё один персонаж. Звали его Вася. Вася Денисов. Старший брат одного из Генкиных соседей, он был полярником и служил на Диксоне начальником метеостанции. Вася прибыл сюда в отпуск, и прибыл не с пустыми руками. Помимо всяких деликатесов типа копчёной оленины и красной рыбы, он притащил кучу сигнальных ракет и фальшфейеров! Что это было за богатство в те времена, думаю, объяснять не надо. А в Новый Год особенно! Разжился Вася им, скорее всего, уже здесь, на каком-нибудь складе метеослужбы или не знаю, как это тогда называлось. Но это не важно. Важно то, что пиротехники было много.

Вытащив из комнаты необъятный баул, Вася начал, наподобие Деда Мороза, раздавать подарки. Желающих было много. Подарков тоже. Хватило всем, и даже ещё осталось. Остатки Вася сложил под вешалку, заявив, что, дескать, запустим их попозже, и толпа дружно вывалила на свежий воздух.

Устраивать салют было решено на набережной.

Под руководством Васи пиротехнические средства были извлечены из карманов и направлены в звёздное небо. По команде «Огонь!» разноцветные ракеты вразнобой взмыли над Невой. Залп получился не совсем залпом, но эффектным и красивым. Со вмёрзших в лёд судов за мостом Лейтенанта Шмидта яркими звёздочками присоединилась к салюту ещё пара-тройка ракет. С пьяных глаз кто-то из нас салютовал вместо ракет фальшфейером, что только оживило обстановку. Ярко-красный факел осветил гранитный парапет набережной, а также радостно орущую и в обнимку пляшущую то ли сиртаки, то ли джигу, компанию. Поорав и поплясав, были извлечены очередные ракеты, и опять разноцветный фонтан украсил ночное небо. Затем общество, немного проветрившись и несколько протрезвев, вновь завалилось в квартиру, где было продолжено застолье…

Утро. Раннее питерское, вернее, ленинградское утро первого января. Четверо хорошо выпивших молодых людей двигаются, как им кажется, по направлению к станции метро. Где метро, никто толком сказать не может.

– Гена, блин! Ты ведь абориген здешний! Давай выводи нас, а то в этих проходняках… Тьфу! Какая сволочь тут ящик поставила!? Чуть ногу не сломал!

– Скоро выйдем! – Гена, раскачиваясь, пытался определить направление. – Вроде как туда…

– Какого хрена ты дворами пошёл, нормально по линии, а потом по Среднему могли выйти!

– Щассс! Щас выйдем, не боись! – Гена потряс головой, пытаясь хоть чуть-чуть протрезветь и найти дорогу. – Туда! – и уверенно двинулся вперёд.

– Твоя фамилия не Краузе, твоя фамилия – Сусанин!.. Гена! Мы уже на… Бля! Биржевой переулок!!! Куда ты завёл нас, проклятый старик!?

– Идитттте вы нахер, я сам заблудился! – ответствовал Гена, с трудом фокусируя взгляд на табличке с номером дома и названием улицы. – Да! Похоже, не туда забрели. Ну, ничего, сейчас назад на линию выйдем, а по ней потом до Среднего и налево! И придём к метро!

Наш проводник полез в карман и вытащил мятую пачку «Примы». Из второго кармана были извлечены спички. Гена прикурил, положил спички назад, и, пошарив в кармане, выудил оттуда картонный цилиндр.

– О! Ракета осталась! А я про неё и забыл совсем!! – раскачиваясь, он вышел на пустынную улицу и поднял вверх руку с зажатой ракетой.

– Гена, ты осторожней! Ты смотри, стреляй вверх, а то ещё в форточку кому попадёшь!

– Не ссы, лягуха! Болото наше! – ответствовал Гена. – Три! Два! Один! Пууууск!!!!

Шипящая белая звезда взмыла в… Сказать в небо – было бы неточным.

Недрогнувшей рукой она была запущена именно в небо, но, встретив на своём пути путаницу трамвайных и троллейбусных проводов, изменила движение, и, оставляя дымный хвост, хаотично заметалась между ними.

– Ой, бляяяяя! – протянул кто-то, заворожено наблюдая полет этого НЛО. По непонятным причинам (видимо, Бог пьяных действительно любит), ракета, не задев никого из нас, наконец, выбрала направление движения.

Только направилась она не вверх, а вниз.

Точнее – вбок.

Ещё точнее – вдоль улицы.

И, рассыпая ослепительный сноп искр, воткнулась в морду выезжавшему из-за угла первому трамваю!

С лязгом и скрежетом трамвай встал. Что подумал его водитель, не знаю. Мгновенно протрезвевшие, мы уже скрылись назад в проходняк. Потом ещё час, не меньше, плутали по одинаковым колодцам дворов. Потому как с пьяных глаз решили, что подожгли трамвай (искр в самом деле было ну оооочень много), и уносили ноги с места преступления все равно куда, лишь бы подальше.

– Фууу! – переводя дух, выдохнул Серёга. – А где мы сейчас, кто скажет?

– Тут даже я, пожалуй, не разберусь, – Гена озадаченно оглядывался по сторонам. – Дворы все одинаковы, а куда мы бежали, я и сам в толк не возьму…

– Кровь – великое дело! – не обращаясь ни к кому, процитировал я Воланда.

– Это ты к чему? – Гена удивлённо воззрился на меня.

– К тому, Гена, что «это ж-ж-ж неспроста!» Это гены твои тевтонские взыграли! У тебя какой-нибудь родственник в войну фаустником не служил часом? Уж больно профессионально ты ракету в трамвай зафигачил! – под общий хохот изрёк я.

– А хрен его знает! – смеясь и ничуть не обижаясь на подколку, отвечал Гена. – Вполне возможно, что и служил. Иначе действительно, с чего бы я его подбил? Трамвай этот?..

***

Промелькнули, как один день, годы… Гена куда-то распределился, и больше я его не встречал. По обрывочным сведениям он ещё в начале девяностых перебрался в фатерлянд, обзавёлся семьёй и стал добропорядочным бюргером, герром Генрихом Краузе.

Но я уверен, что в душе-то он остался прежним Генкой. Генкой-Фаустником.

Впоследствии новое прозвище очень быстро сократили до Фауста.

А вскоре Генку иначе никто уже и не называл. Сам он философски отнёсся к изменениям. Был Генка, стал Фауст…

Но девушкам его новое имя почему-то очень нравилось. Они находили его красивым и загадочным.

Юрий Ветринский     Ватсон

(из цикла «Будни АГП»)

Во время службы в Заполярье многие обзаводились домашними питомцами.

Полчасти, например, разводило декоративных рыбок в аккумуляторных банках, списанных с узла связи. Банки были из сантиметровой толщины зелёного стекла, рыбок в них разглядеть можно было с трудом, а уж породу определить – совершенно невозможно, зато раздобыть такую банку можно было у связистов практически даром – не пропадать же добру!

Жившие на территории части неженатые двухгодилы держали леммингов. Лемминги двухгодилам тоже доставались даром – их приносили в общежитие дневальные по отделам (пушистые зверьки безбоязненно шмыгали по казармам). У дневальных был свой резон – они с удовольствие наблюдали, как глупые двухгодилы собираются по вечерам у распахнутого окна общаги, выпускают на подоконник своих леммингов и зачарованно смотрят на них в напрасном ожидании, что те начнут прыгать с четвёртого этажа, как и положено нормальным леммингам.

Начальник четвёртого отдела майор Герцен, по его словам, «разводил на продажу породистых доберманов». Доберман, правда, у него был всего один, и то какой-то больной – то уши у него вовремя не вставали, то ноги не вовремя подкашивались. Жена Герцена в морозы и метели самоотверженно выгуливала этого добермана на руках в надежде на скорое исцеление несчастного животного. Куда там! Хитрый цуцик быстро просек, что болеть выгодно – и, знай себе, пердел и кашлял, не собираясь слезать с рук до скончания жизни.

У нас на астрономо-геодезическом пункте жил кот Ватсон, официально числящийся «средством борьбы с биологическим вредителем», а попутно выполнявший другие полезные функции, как то – протягивание кабелей в потернах и создание на техническом здании неповторимой ауры домашнего уюта. По примеру большинства советских воинов, служебными обязанностями Ватсон себя не утруждал – с биологическим вредителем боролся без энтузиазма, предпочитая мышам столовские харчи, кабель через потерну протянул всего один раз, и то не добровольно, а с подачи начальника АГП майора Окорочкова. Что же касается неповторимой ауры домашнего уюта, то после случая с потерной мстительный кот периодически гадил под дверью окорочковского кабинета, и уж такая при этом аура была на здании – будь здоров! Неудивительно, что в моих глазах Ватсон был просто банальным кошаком, ничем особенным из рядов своих помойных соплеменников не выделявшийся. Но жизнь полна сюрпризов.

Как-то раз, на подходе к техническому зданию, моё внимание привлекла странная дыра в сугробе метрах в пяти от крыльца. Приглядевшись внимательнее, я рот раскрыл от удивления – в сугробе зияло средних размеров отверстие, из которого по направлению к зданию вилась змейка кошачьих следов. Именно от дыры к зданию – следов, ведущих от здания к загадочной дыре, не было! Это противоречило всему, что я до сих пор знал о котах, но было совершенно очевидным фактом – морозной полярной ночью кот спал в сугробе, а утром вылез из него и пошёл на здание завтракать! И этим котом мог быть только Ватсон, сидящий на обледенелых ступеньках и насмешливо косящий в мою сторону – что, мол, Дуст, не ожидал от меня такого?

Взбудораженный невиданным явлением, я бросился делиться своим открытием со старшими товарищами. Первым, кто мне попался, был старший лейтенант Вовка Агапов, смотревший в комнате отдыха телевизор и фальшиво подтягивающий певцу Добрынину, убеждая кого-то не сыпать ему соль на рану.

– Это кто ж его так достал на здании? – вяло отреагировал Агапит на новость о том, что Ватсон ночует в окрестных сугробах, и снова уткнулся в телевизор.

Несколько разочарованный Вовкиной реакцией на очевидное-невероятное я поспешил в аппаратную, где заполнял журнал приёма-сдачи дежурства капитан Королев. «Академик» был человеком здравым, и рассказ про необыкновенные способности Ватсона не должен был просто так проигнорировать. Правда, налетали на него в последнее время периодические приступы дебильного веселья – наверное, переслужил в Заполярье – но сегодня, похоже, он был в норме.

– Ну, надо статью писать в журнал, – задумчиво протянул «Академик», выслушав мой рассказ. Потом глаза у него загорелись адским огнём. – В «Советский воин», ха-ха-ха!

Я молча вышел из аппаратной и зашагал по коридору к учебному классу. Злости на «Академика» не было, я грустно размышлял о том, на какой стадии своей жизни умные, образованные люди перестают замечать удивительное, адекватно реагировать на неведомое? Неужели и меня со временем одолеет этот вирус равнодушия ко всему на свете?

Нет, не бывать этому! «Академик», сам того не подозревая, дал мне хороший совет – конечно же, надо написать про Ватсона в научный журнал! Правда, из научных журналов про животных мне был известен только «Юный натуралист» и ещё мистический журнал «Свиноводство», на который офицеры четвёртого отдела, якобы, каждый год подписывали Герцена. Масштабы моего открытия сразу отметали «Юный натуралист», что же касается «Свиноводства», то, во-первых, я не был до конца уверен в его существовании, а во-вторых, Ватсон, хотя и был временами порядочной свиньёй, все-таки формально относился к кошачьим.

Справедливо рассудив, что узнать про другие солидные журналы можно будет в библиотеке, я отправился к нашим бойцам за фотоаппаратом – снежная лёжка Ватсона, следы и сам виновник происшествия должны быть надёжно запротоколированы для истории! По пути мне внезапно пришло в голову название журнала «Нешнл Джиогрефик» и я поймал себя на том, что уже знаю, как будет называться моя статья на английском – «Рашен Сноу Кэт».

В учебном классе паковал материалы регистрации рядовой Аладушкин.

– Саша, у тебя есть фотоаппарат? Я сейчас такое обнаружил! – завопил я с порога.

– А в чем дело, товарищ лейтенант? – искренне заинтересовался Аладушкин, которому смертельно наскучило паковать материалы регистрации.

Увидев неподдельный интерес к своей истории, я возбуждённо поведал Аладушкину о таинственной норке, следах и очевидных необыкновенных способностях Ватсона. «Рашен Сноу Кэт» сидел тут же на подоконнике, с удовольствием слушая дифирамбы в свой адрес.

– Ну что ты об этом скажешь? – на пафосной ноте закончил я свой рассказ. – Можешь как-нибудь по-другому все это объяснить?!

Вопрос был риторический, но Аладушкин задумался, а потом спокойно сказал:

– Думаю, что могу, товарищ лейтенант.

Взяв за шкирку не особо возражавшего Ватсона, Аладушкин решительно направился к выходной двери. Я, опешив, последовал за ним. Выйдя на крыльцо, Аладушкин молча метнул кошака в знакомый мне сугроб. Ватсон пролетел метров пять по воздуху и, извернувшись, ловко приземлился в снег, образовав в сугробе аккуратное отверстие средних размеров, из которого сейчас же выскочил и поскакал обратно, оставляя цепочку следов, ведущую к зданию.

– Утром снова насрал у товарища майора и пытался свалить на Хунаева, – сурово пояснил Аладушкин и ушёл обратно в класс.

Я остался стоять на крыльце, чувствуя себя полным идиотом. Рядом вылизывался довольный Ватсон, периодически бросая лукавые взгляды в мою сторону.

– Ну ты, Дуст, и лошара! – сияли его бесстыжие зелёные глаза.

Механик     Магазину требуется…

«Магазину срочно требуется уборщица. Зарплата – по договорённости. Обращаться в администрацию».

– Скоро все в грязи утонем… – Вадик-«американец» по прозвищу «Гризли» аккуратно прилепил листок с объявлением на дверь и отступил на шаг, покручивая на пальце моток скотча – Сил уже никаких нету… Позорище… Четыре здоровых мужика порядок на работе навести не могут…

– Может, ээээ… всё– таки сами как-нибудь… – Толик, близоруко прищурившись, читает нехитрый текст. – Аренду, вон, платить скоро, поставщики душат, «крыша» наглеет, не до жиру…

– Жадный ты, Толик… – Гризли с трудом выуживает огромной ручищей сигарету из пачки…

– Не жадный, а расчётливый, – сварливо огрызается Толя Кац, но вспомнив, что по графику сегодня как раз его очередь мыть полы, сбавляет тон. – Ладно, может, никто ещё и не будет работать за эти копейки. Подождём…

***

…Колокольчик над дверью тихонько звякнул…

– Здравствуйте, мальчики! – Худенькая женщина в джинсовом костюме поправила короткую причёску, и как-то очень мило и по-домашнему улыбнулась… – Это вам уборщица нужна?..

– Уи, мадам! И ещё как! – Петька-«Француз» молнией рванулся из-за прилавка с запчастями. Сегодня как раз была его очередь «махать тряпкой». – Можете приступать немедленно.

– Видите ли, ээээ…, простите, как вас зовут?.. – Кац всегда был джентльменом…

–– Елена Петровна, но можно и просто – Лена. – Гостья с интересом оглядела новенькую витрину – красу и гордость нашего торгового зала, буквально вчера выкупленную предприимчивым Кацем за полцены у разорившегося соседа. Многократно отражаясь в зеркальных стенках, там стояла пустая бутылка из-под «Столичной».

– Я – Анатолий ( Кац изящно кивает ухоженной бородкой). Это – мой компаньон Кир (…руки заняты снятым плафоном, в зубах зажат «пробник», но я всё же изображаю улыбку, балансируя под потолком на самодельной стремянке ), вон тот, вечно голодный – Петро («Француз» осклабился и тряхнул рыжей шевелюрой), а это – Вадик (огромный Гризли вышел из подсобки, пригладил короткий ёжик на голове, внимательно посмотрел на Лену и будто невзначай качнул широченными плечами). Ой, извините, совсем забыл, это – наш Василий (толстый рыжий кот, услышав своё имя, на мгновение просыпается, оценивает ситуацию, издаёт неопределённый звук и снова закрывает глаза). Так вот, видите ли, Елена, та скромная сумма, которую мы можем вам предложить… (Кац затягивает привычную песню о тяжкой жизни «торгашей»…)

– Это не так важно… Живу я рядом, договоримся как-нибудь…

– В таком случае… Короче, чаю хотите?..– Толик – сама любезность…

…Через десять минут, мы уже знали, что КБ, где она работала до сих пор, закрылось, начисто смытое мутной волной «свободного рынка», помещения сданы в аренду под склады и офисы, что с мужем она давно рассталась, а сын, Володька, служит «срочную» где-то в Ставрополье в стройбате.

– Пишет, всё хорошо у него, оружия и в руках не держал, автомат только на Присяге и видел… Ничего, вернётся – заживём тогда. Он в институт поступать хочет, в школе отличником был… Спортсмен. Пишет – скоро переведут их на другой объект, а там и отпуск пообещали. Приедет – обязательно познакомлю…

…Мы сидим впятером в крохотной подсобке, прихлёбываем чай, заедаем его свежей выпечкой, так вовремя завезённой в соседний ларёк и болтаем о разном… И Лена украдкой посматривает на Гризли… А тот пьёт не спеша, и сам тихонько и с интересом косится на эту женщину, невесть каким жизненным ветром занесённую к нам сегодня…

…Чай горячий и сладкий, пирожки свежие и вкусные, беседа легка и приятна… И дождь за стеклом только добавляет уюта…

***

– Ты знаешь, Кир, она такая хорошая… И добрая… – предновогодняя вечеринка в разгаре, выпито уже немало… Гризли держит сигарету «в горсти», демонстрируя на ребре ладони изрядно поблёкшую наколку «За ВДВ!»…

– Хорошая…– киваю я. – Очень.

…С приходом Лены, наш быт как-то внезапно и успешно наладился… График уборки, до этого служащий источником лёгких перебранок между «вольными арендаторами», был снят со стены и сожжён в торжественной обстановке… Пронырливый Кац добыл где-то почти новую электроплитку, совместными усилиями соорудили вытяжку и вот она – крохотная кухонька, и как следствие – горячие обеды, «без отрыва от производства» … Готовила Лена отлично.

Кот Василий, теперь регулярно получавший свою пайку, раздобрел пуще прежнего и стал напоминать огромную мохнатую меховую подушку с глазами. Новую хозяйку он боготворил.

– Просто не повезло ей один раз… Как и мне, наверное…

Пароходство переживало не лучшие времена, плавсостав тихо спивался на берегу, жена, выходившая за моряка-«загранщика», к такому повороту судьбы была явно не готова и ушла к мужику побогаче. Детей у них с Гризли не было.

– Она хорошая… – повторяет Гризли, глубоко затягивается, улыбается счастливо и как-то по-детски. – Вот Володька со срочной придёт, познакомимся. Своего нет, так хоть чужого воспитаю…

Я гляжу на будто топором рубленое лицо, на шрам, глубокой бороздой проходящий через всю щёку, на изуродованное левое ухо, на обычно суровый, а сейчас подобревший от выпитого взгляд… Да, этот воспитает. Недаром все местные наркоманы магазин десятой дорогой обходят!

– Кстати, как он там?

– Да вроде нормально. Письма только редко приходят. Перевели на новый объект, стройплощадка в лесу, живут в палатках, казарму ещё не построили… Только…

– Что?..

– Что-то не так. Нюхом чую, не договаривает он что-то… Какие леса в Ставрополье? Я ведь сам почти из тех мест, знаю. Ленка хотела к нему приехать, так он адрес не даёт, секретно, мол, нельзя, да и сам, пишет, скоро приедет на побывку, чего деньги тратить? Упёрся рогом и всё. Что за секретность такая, в наше-то время? Тут полстраны в открытую продали и ничего… Хотя у вас в стройбате всё не как у людей.

– Это точно,– легко соглашаюсь я. – Ну, или почти всё.

– Ладно, пошли к столу, ребята заждались. Тяпнем за уходящий. Телевизор только выключить надо…

Из торгового зала, где накрыт импровизированный стол, потянуло чем-то очень вкусным… Гризли мимоходом щёлкает кнопкой на старенькой «Радуге», на полуслове обрывая седого человека с одутловатым лицом, невнятно вещающего что-то про очередную «загогулину» всероссийского масштаба…

***

– Что это с Васькой сегодня такое? – Кац удивлённо смотрит на нетронутую миску с едой и на Василия, беспокойно и без видимой причины бегающего по залу…

– С утра места себе не находит. Не ест, не пьёт… Он обычно в это в это время уже десятый сон видит…

Василий забивается под прилавок, внезапно смотрит на нас янтарными глазами, полными лютой тоски и начинает выть на одной пронзительной ноте…

– Да что это с ним? – «Француз» пытается взять Ваську на руки, но получает стремительный удар когтистой лапой, охает и отскакивает с матюгами в сторону.

Дверь в лавку едва не слетает с петель, под ударом мощного кулака…

– Ребята, беда. – Гризли стоит на пороге и дождевая вода стекает с насквозь мокрой куртки. Он смотрит куда-то вбок и тихо повторяет:

– Беда, мужики… Володька погиб. Ленка в больнице, совсем плохая. Сердце…

Обычно смуглое лицо сейчас неестественно-пепельного цвета, и только шрам перечёркивает его сейчас непривычной багровой полосой… Он говорит ровным голосом, как-то невыразительно, словно в трансе… Слова невнятны и отрывочны.

– Суки. Суки штабные. Пацанов кладут в землю. Наших пацанов. Гниды. На убой, как баранов. Суки. Из военкомата позвонили. Соболезнуют. Суки. Сууукиии!!!

…Гризли бъёт «с правой» прямо в стену, насквозь прошивая хрупкий гипрок. Один раз, второй, третий… Руки разбиты в кровь, лохмотья штукатурки в красных разводах валяются на полу, а он всё бъёт, уже по кирпичной стене и кровь всюду: на стенах, на прилавках и даже на потолке…

– Сууукиии!!! Сууукии!!! Сууукиии!!! – Мы не пытаемся его успокоить – бесполезно.

Гризли, наконец, берет себя в руки, медленно, на негнущихся ногах идёт в подсобку, наливает полный стакан… Кровь с разбитых рук смешивается с водкой, окрашивая жидкость в розовый цвет. Выпивает всё разом, хватает бутылку и делает прямо из горлышка два больших глотка. Лицо постепенно розовеет, мутная пелена безумия сходит с глаз…

– Вадик, как же так…– растерянно лепечу я. – А как же стройбат, Ставрополье, отпуск…

– Какой, в ж.. у, стройбат?! Ты что, матери когда-нибудь всю правду писал? Тем более, такую правду?..

– Ладно. – Кац выглядит спокойным, по пальцы с сигаретой слегка подрагивают. – С Леной как?

– Худо. Совсем худо. – На Гризли жалко смотреть. Он чуть не плачет. – В реанимации. У неё и так сердце не очень, а теперь…

Толик подходит к Вадику, кладёт руку на плечо, внимательно смотрит в глаза и тихо спрашивает:

– Деньги?..

– Да, мужики. Деньги. Там у них в больничке нихрена нет… Говорил с завотделением, руками разводит, список вот дал. – Достаёт измятый листок со множеством пунктов… – Говорит, надо срочно. Или всё. Состояние крайне тяжёлое.

Щека у Толика дёргается, как от зубной боли. Смотрит на меня, потом кивает и, не говоря ни слова, достаёт старый пластиковый пакет, подходит к кассе и выгребает всю наличность…

Быстро проходит через зал, из подсобки слышится звук отодвигаемой мебели…

Все Толиковы нычки мне известны, поэтому без труда определяю: «Это «арендные», это «крышевые», это «товарные»…

Толик выходит в зал, держа в руке изрядно потяжелевший пакет.

– Дай сюда! – «Француз» исчезает под прилавком. Слышен шорох купюр… – Лови!..

Гризли ловко, на лету, одной рукой ловит свёрток, не глядя запихивает за пазуху, идёт к выходу, на короткое мгновение останавливается на пороге и обводит взглядом разгромленное помещение…

– Всё нормально. – Кац снимает очки, близоруко щурясь подходит вплотную к Вадику…– Деньги отдашь, когда сможешь, а за нас не беспокойся. Я что-нибудь придумаю. Я – Кац, мне положено много думать… за всех. И ещё… Подожди минутку… (Роется в записной книжке, потом пишет цифры на клочке бумаги.) Позвонишь, скажешь – от меня. От Толи Каца. Сеня лекарствами барыжит, всё сделает. За деньги, конечно. Всё, удачи…

Дверь хлопнула, Гризли будто растворился в питерском дожде. Мы стараемся не глядеть друг другу в глаза… Молчание прерывает Толик:

– Вот кабан здоровенный, смотри, что натворил! – Поднимает кусок гипрока и подносит к самым глазам. Цокает языком и сварливо:

– Ну что, будем стоять или будем уборку делать?..

***

Гризли закидывает очередную коробку с товаром в свою «Сьерру» и морщится от боли… Бинты с рук уже сняты, но разбитые кисти периодически дают о себе знать. Он уезжает из Питера навсегда. Лена уже там, где-то на его южной Родине, под заботливым присмотром мамы. «Слаба, но вне опасности», как говорят врачи… Вот только климат надо сменить.

Магазин отремонтировали, долги раздали. Кац, как всегда, придумал несколько парадоксальных до гениальности комбинаций…

В общем, мы выкрутились. В очередной раз. Пятеро «бывших». Бывший военный, бывшие инженеры, бывший врач и бывший моряк. Крохотные обломки некогда великой и единой державы.

Четыре «торгаша» и уборщица…

***

…Холодный ветер с залива, вволю наигрался с бумажным комочком и легко перебросил его через перила Обводного канала. Бумага быстро намокла, распрямилась и медленно поплыла к Неве, оставляя на мутной воде тёмный след от дешёвых чернил для принтера…

«Магазину срочно требуется уборщица. Зарплата – по договорённости. Обращаться в администрацию»

Кэп     О пользе неожиданностей

Вообще-то я неожиданности не люблю.

И люблю в то же время…

Странное у меня к ним отношение… Двояйковое…

Неожиданности ведь для того и придуманы всякими злодеями, чтобы нарушить хрупкую целостность вашего шаткого бытия, в котором вы тщетно пытаетесь придерживаться каких-то своих глупых планов…

Ещё дедушка флот нас этому учил…

А злодеев это ни разу и никак… И они привносят в вашу кисельную жизнь мощную струю хаоса и радостного бардака… Всё как я люблю…

В этот раз злодеем оказался Иваныч.

Он нагло позвонил за неделю до времени Ч. и ударил под дых: «Полетели на базу, на Волгу, нас приглашают, все оплачено, грех отказываться, а?»

Вообще-то, для Иваныча – всё Волга.

Что южнее Москвы.

Без глупых условностей и уточнений. Тем более, оплачено все… Тут ведь уже какая разница… Правда?

Вот.

Но для начала я, конечно, заупрямился – работа, планы… И вообще, не хрен так внезапно вторгаться в налаженное и устоявшееся… Но в душе-то уже понял, что не поехать нельзя. Потому быстро разрулил всякие рабочие моменты, скомкал и забил по щелям незавершённые дела… Ну и был готов.

Всё это время я пытался выяснить у Иваныча, что это за база? Хотя бы как её название? Но Иваныча такие мелочи не занимали… Он у нас глобально мыслит и по суете не размазывается… Короче, я успокоился тем, что в аэропорту Астрахани нас встречают и везут на место, где все уже пребывают в радостном нетерпении от нашего приезда.

Ну и полетели…

А… нет… не полетели…

Сначала мы поехали покупать знатному рыбаку Иванычу новый спин, так как за день до вылета он вдруг вспомнил, что предыдущий опять поломал на последней рыбалке – в стеснённых условиях лодки загнал его кому-то в узкость… Иваныч это дело любит… ломать в смысле… поэтому поехали покупать. Уже в магазине Иваныч «вспомнил», что ещё двое людей, которые с нами едут, ни спиннингов, ни прочих фетишей заядлого рыболова не имеют вовсе…

Я загрустил… Значит, опять нянчиться – учить азам… А ведь я и сам только второй раз на Нижнюю Волгу еду… до этого все больше Карелия, Селигер…

Короче, купили всем по спину, несколько новых воблерков, этого барахла у меня и так навалом – мог поделиться, потому на этом не заострялись, по спину-катушке-плетёнке взяли и на старт!

…Астрахань встретила жарким, душным вечером. Казалось, весь город лежит в котле невидимого горячего бульона. Непривычно нагретый воздух, неся какие-то новые запахи, парной массой туго просачивался в лёгкие, вытесняя московский смог… Любезно предоставленная встречающей стороной «Газель» отвезла нас сначала в гипермаркет, а потом понесла в сторону, о которой я даже и не мечтал – в сторону Каспия…

Быстро стемнело, мы попивали пиво, развалясь на сиденьях, и лениво наблюдали, как драйвер уже третий час пытается разобраться в хитросплетении дорог и как хреново ему это удаётся.. (К слову сказать, обратный путь занял всего полтора часа, но уже с другим водителем).

На базе нас ждал поздний ужин, который мы быстро заточили, и договорившись о выезде в 4 утра на первую рыбалку, пошли баиньки..

***

…Ночью мне приснился Иваныч, который настаивал срочно вылетать к Обской губе ловить бабочек, в руках он держал подсачек и вид имел не оставляющий надежд…

***

Утром разбились по двое.

Старенькая «Казанка» с 30-ти сильным «Судзуки» несла нас по живописным протокам… Невозмутимые цапли с безразличием античных статуй взирали на наше мельтешение, и казалось, кривили губы в усмешке и говорили: «Мильоны вас… Нас тьмы, и тьмы, и тьмы…»

И мы им верили…

Ну, приехали. С приплыздом, стало быть.

Вопрос: «на что ловить?» очень удивил егеря. – «На всё!»

Это оказалось не шуткой. Единственное, тяжёлые блёсны быстро цепляли водоросли, и у рыбы не было тех мгновений, чтобы ударить. В результате Иваныч остановился на лёгкой вращалке, а я решил повесить поппер, так как никогда на него толком не ловил…

Это был кошмар. Щука реально делала сальто и хватала его в воздухе.

***

Я рыдал от счастья и Иваныч рыдал со мной в такт, колыхаясь своим мощным телом и страшно пугая худенького егеря…

До этого Иваныч своими смелыми перемещениями так раскачал лодку, что егерю сигарета попала не в то горло, и он опрометчиво закашлялся, ну и душа-человек Иваныч приложил его ладошкой поперёк спины. Бедолага чуть не сломал рулевое колесо. Теперь он внимательно следил за телодвижениями человека-горы.

Окунь, казалось, просто озверел, и если крупная щука не успевала перехватить инициативу, вешался на первом же метре проводки…

Потом егерь попросил у меня вращалку и нагло вытащил 3-х килограммового жереха у Иваныча за спиной.

Он был просто красавец.

Не Иваныч, конечно. Жерех. Иваныч в этот момент олицетворял собой искреннее пролетарское недоверие. «Как?» – спросил он. – «Как такое могло произойти, что я тут уже час эту вертушку бросаю, а у тебя с первого раза и жерех? А?»

Егерь как-то сразу стушевался, найти логическое оправдание своему проступку не смог, и благоразумно пошёл ловить на нос. А Иваныч перестал вздыхать только после того, как тоже вытащил жереха. Правда, небольшого, грамм на 500. Он немножко порадовался, а потом увидел наши с егерем осуждающие взгляды и отпустил малыша.

Даааа… В это утро нам дали отвести душу. Щука не была особенно крупной: от кило до двух, окунь до полкило… да и отпускали мы… а куда столько?

В общем, на базу вернулись радостные, но довольные. Перекусили и расползлись под кондиционеры. Только так там можно выжить, пекло началось неимоверное. Днём температура поднималась, наверно, градусов до 50.

Потом мы обедали, дрыхли до 4-х вечера и снова в бой…

В первый же вечер нас пообещали свозить на сома.

Егерь любезно наловиллягух, и в начале шестого мы уже якорились на яме. И у меня, и, тем более, у Иваныча это была первая встреча с усатым.

Наконец тяжёлые грузики потащили наживку в глубину. Пошло самое сладкое время – ожидание.

…На крайней правой закидухе кончик спиннинга вдруг плавно начал клониться вниз, постепенно ускоряясь, я рванул… еееесть!!!

Вязкая тяжесть с тугими, редкими толчками, сменяющимися мощными потяжками…

Пошли минуты выкачивания. Когда он вывернулся на поверхности, моей радости не было предела: первый сом, ребята, это навсегда останется с тобой.

Затащили в лодку. Наверно, по местным меркам он был не очень большой. Но ведь он же первый!

Я практически хотел его расцеловать, но сом брезгливо отворачивался и шлёпал Иваныча своим мокрым хвостом по ляжкам, упреждая не подходить с торца, и Иваныч радостно гыкал, как бы совместно переживая острую грань момента.

Потом начали доставать тройник из пасти, на радостях забыв все меры предосторожности. Я схватил сома за губы, пытаясь развести в стороны и дать дорогу экстрактору.

Сом завращал глазами: «Совсем охренели?!! Куда грязными руками?!!»

И пасть, конечно, захлопнул.

Вашумаму! У него оказалась такая колючая щетина во рту…

Я, вероятно, так душевно посмотрел на Иваныча, что он тут же кинулся усугублять ситуацию, начав сдёргивать сома с меня.

Я не снимался…

125-ти килограммовый Иваныч, тяжело дыша и выкрикивая что-то ободряющее, бегал вокруг меня в этой маленькой лодке и дёргал за сома в разные стороны…

Егерь раскорячился на ходящей ходуном корме и с ужасом смотрел на наш хоровод.

Нет, Иванычу просто времени не хватило… Он бы её точно перевернул, но сом, устав от всей этой суеты, выплюнул меня.

Потом настал черед Иваныча вытаскивать свою добычу.

Полчаса он представлял нешуточную угрозу для нашего утлого судёнышка.

Иваныч тащил своего первого в жизни сома!

Он кричал на мате.

Он вскакивал. Мы с егерем с разных сторон повисали на нём, пытаясь заставить одуматься и сесть.

Ха! Он нас не замечал.

Он шёл вперёд, к сому, накреняя всю конструкцию на борт. Мы упирались, просили вернуться. Он шёл назад, пытаясь мощным телом выкачать упрямого сома.

…Сомы внизу оживились и захрюкали в ожидании сытного ужина…

Через полчаса наш немолодой, но задорный Иваныч выдохся.

Он стоял, обливаясь потом, и просил помочь. Но сом был уже близко, и я, признаюсь, пошёл на крайние меры: я ему сказал: нет, заверши сам.

Иваныч должен был это доделать. Он должен был вытащить своего первого сома. И он сделал это.

Господи, сколько было счастья на его лице. И он бы обязательно исполнил какой-нибудь свой иванычевский танец и утопил нас, наконец, к едрёне фене, но он очень устал…

Нам их потом зажарили, этих сомов… Такая вкуснотища…

Повар на базе вообще оказался кулинарным гением. Из-под его рук выходили настоящие шедевры.

Например, пришли мы как-то на обед, а на тарелках пышущие жарким пряным ароматом круглые, высокие караваи хлеба. Нам хитро подмигнули и предложили снять верхнюю корочку.

Матьмояродная! Там был борщ… дуууушиииистый и со сметаной!

***

Один день был посвящён поездке на Каспий, на раскаты. По дороге мы любовались зарослями лотоса и своеобразной, завораживающей красотой проток, пролетающих мимо…

Раскаты встретили нас тушами сазанов – весёлыми розовыми швайнами, разбегающимися от лодки, и ленивыми, некрупными сомами, которых лишь постукивание блесной по голове могло заставить проснуться и поздороваться.

В общем, началась подводная охота. Масок, трубок и ласт было по два комплекта, а ружьё одно. Ещё был гидрокостюм, как раз на Иваныча, и он стал его натягивать. Я решил не ждать и нырнул.

Глубина была небольшая, метра полтора, тина то стелилась по дну, то вставала стеной, окружая неприятными на ощупь лабиринтами.

Почему-то сверху, из лодки, мы наблюдали кучи сазанов, а тут стоило только спуститься, их след простыл… Или это просто я, запутавшись своим мощным телом в водорослях, издавал слишком много посторонних звуков? Не знаю. Короче, видимость была ноль целых хрен десятых, и тина была везде. Ещё и змеи эти всякие водоплавающие…

Вернулся я к лодке, побросал в неё все причиндалы, передал ружье егерю и напутствовал пойти и чего-нибудь уже застрелить.

Иваныча я приметил метрах в пятидесяти, он весело плескался в тине.

Ну и я полез в лодку.

Нет, забрался я нормально. Но! Я понял, что Иваныч… никогда… ни под каким соусом…

А Иваныч в это время уже подгрёб, явно желая прекратить водные процедуры.

Я с сочувствием посмотрел на него. Мой взгляд Иванычу явно не понравился.

Тут он дотянулся до края борта и всё понял.

«Я смогу подпрыгнуть… сантиметров на 20» – явно переоценил он свои спортивные возможности.

«Ты поднимешь такую волну, что прибрежные деревни посмывает».

Иваныч старательно засопел и мелко запрыгал по топкому дну. Прыгать двумя ногами у него не получалось, потому что одна в это время числилась опорной и увязала в иле. В конце концов, он дотолкал нас вместе с якорем до какой-то ямы, и на поверхности осталось только его большое грустное лицо.

«Засасывает» – печально сказало лицо.

«Там раки»… – почему-то вспомнил я.

Лицо оживилось. Оно скашивало глаза влево-вправо и пыталось заглянуть вниз.

Затем Иваныч вновь начал совершать под водой колебательные движения, как бы стараясь не подавить поголовье раков и не получить за палец клешней.

«Егеря надо позвать» – внёс рацпредложение Иваныч.

Я представил себе 50-ти килограммового егеря и согласился: «Точно, у него ружьё, мы не дадим тебе мучиться, даже если после этого в районе начнётся экологическая катастрофа». Идея Иванычу не понравилась, и он снова стал подпрыгивать.

Дело осложнялось тем, что в моменты его прыжков мне нужно было отклоняться на противоположный борт, дабы он не затопил наш эсминец.

Тут я заметил вдалеке егеря. Тот, видно, понял все с первого взгляда, бесславно погибать втоптанным в ил задом Иваныча не захотел, и продолжил нарезать круги вдали у камыша, поглощённый охотой.

Ну, моему терпению пришёл конец, я схватил Иваныча подмышки, крякнул до помутнения в глазах, хрустнул чем-то и потащил… Мы долго балансировали животом Иваныча на остром краю борта… Зад уже сроднился с тиной, и в горячую лодку идти отказывался… Иваныч то соскальзывал назад, то каким-то волнообразными движениями пропихивал себя вперёд. Я уже остро желал, чтобы егерь подкрался сзади и уколол его таки в мякоть гарпуном, но тут Иваныч что-то переместил у себя в организме и вслед за центром тяжести рухнул на дно.

Невидимый оркестр сыграл туш, а я повалился рядом.

Да, а егерь подстрелил таки пару сазанов. Нам потом приготовили из них знатную уху.

В общем, все завершилось хорошо.

Мы, правда, здорово обгорели в тот день. И я сейчас пишу эти строки и облезаю мордой лица. Но это все мелочи… главное – было!

***

Москва под крылом Ту-154 напомнила нам, что всё проходящее, и всё когда-то заканчивается… Потрясла нас перед посадкой за фюзеляж, чтобы постирать эти глупые выражения с малиновых лиц, ну и приняла, куда ж ей деваться… Мы хоть и странники в душе, но всегда возвращаемся, да ведь?

Серёга

Этот Новый год было решено отметить на природе. Ну, в самом деле, почему бы и не съездить всей семье и куче родственников в загородный пансионат? А раз решение принято, то его надо воплощать в жизнь, и вся наша орда отправилась на разграбление небольшого санатория, администрация которого алкала наживы и был нашпигована меркантильными побуждениями, ибо цены в этом санатории были взвинчены до предела. Проводы старого и встреча нового года, праздничная ночь прошли с традиционным размахом. Но история совсем не о том.

Инициатором и организатором всего мероприятия был мой дядюшка. Весьма колоритная личность. Рост он имеет 190 сантиметров, вес большой, но в меру, густые волосы и окладистую бороду (не почтите за занудство, факт наличия бороды имеет огромное значение). Кроме всего он главный инженер одного из градообразующих предприятий и имеет весьма нестандартный способ мышления. Отличает его и неуёмная тяга ко всяческим спортивным состязаниям. Сам он имеет звания мастера спорта по лыжным гонкам и себя без лыж не представляет. Самое страшное, что без лыж он и не представляет других. В связи с этим, утреннее похмелье было предложено им лечить не банальной выпивкой, а лёгкой лыжной прогулкой на свежем воздухе. Всех спящих, больных, хромых и прочих он выгнал на улицу. А на улице стояла такая красота! Сосны были припорошены, вчерашним снегом. Солнце светило с силой только, что установленного прожектора, небо было пронзительно синего цвета, снег был ослепительно белым, приятно хрустел под ногами и переливался немыслимым количеством солнечных осколков. Глядя на все это, хотелось крикнуть на весь лес «Жить прекрасно, друзья!». Но мешала головная боль, и звуки не хотели ползти из глотки. Огромный электронный термометр, установленный в начале лыжной трассы, показывал минус 34. С криками, что только труд исправляет алкоголиков, дядька выстроил нас в колонну по одному, сам встал замыкающим и погнал всю толпу в лес. Где-то на середине пятикилометрового круга, народ начал оживать, любовался сказочными соснами и сугробами. Ощущение праздника, было полнейшим. По окончанию круга, дядька всех милостиво отпустил греться, сам пошёл на второй круг, а я со своей супругой ещё решил прокатиться на коньках на катке, вокруг которого и была проложена трасса. Взяли коньки, присели на лавочку и к нам подошли две молодые дамы с детьми, мальчиком лет 10 и девочкой лет 6. Девочка начала надевать новенькие белые «фигурки». Мама мальчика умильно смотрела на белые коньки, и, сюсюкая, допытывалась у девочки: «А кто же это Леночке такие коньки подарил, мама?» На что Леночка, с гордостью отвечала: «Нет, тётя Наташа, это мне сегодня ночью дед Мороз под ёлку положил!» Повторюсь, на улице –34. Слышимость и видимость великолепная. Процесс одевания коньков, был прерван криками мамаш: «Дети, смотрите, Дед Мороз!». Из леса показалась фигура нашего неумного дядюшки. Был он в красном лыжном костюме, от разгорячённого бегом тела шёл пар, борода и брови были покрыты инеем, большого роста, он действительно был похож на сказочного деда Мороза. Дети, открыв рот, следили за приближающимся лыжником, мы тоже залюбовались картиной. А он великолепным коньковым ходом подкатил к нам и очень лихо развернулся. Посмотрел на детей, вынул из карманов куртки шоколадку, протянул детям со словами «Зайчик просил вам передать». Бесенята плясали в его глазах. Дети были поражены всем его великолепием. А он вдруг тихо и вкрадчиво спросил: «А что, Леночка, коньки подошли по размеру? Или ещё не мерила? Ладно, дети, катайтесь, а мне в лес надо, владения проверять!» Леночкин ротик был открыт до критической отметки. Мама Леночки стояла в ступоре. Сюсюкающая тётка, восторженно мотала головой. А по лыжне удалялась огромная фигура лыжника. Совершенно обалдевшие дети провожали её взглядом. И скажите, кто теперь убедит детей, что деда Мороза не существует?

Ugo

Торговля – это, несомненно, борьба двух психологий – продавца и покупателя.

Году где-то в 95-м занесла меня судьба в Сирию – рай для тех, кто хочет поторговаться. Там таких людей действительно уважают, и иногда готовы продать товар ниже закупочной стоимости.

СРЗК^[87] «Приазовье» Черноморского флота, где я имел честь быть «туристом», то есть прикомандированным, зашёл в порт Тартус на побережье Средиземного моря. У нас была почти неделя. Городишко небольшой, но рынков и магазинчиков самого разного ранга в нем хватало. Вообще у меня создалось впечатление, что не менее половины мужского населения города – это торговцы, вторая половина – покупатели. Женщины не работают, они сидят дома – это мусульманский Восток, самое большее – ходят на рынок, любую более-менее серьёзную вещь покупает мужчина. Совсем непонятно, откуда берутся материальные ценности и деньги, на которые их покупают. Кроме порта, каких-либо промышленных объектов замечено не было. Обычная ближневосточная торговая улица – это ряд чаще двухэтажных домиков, прилепленных друг к другу, на первом этаже – магазин, на втором живёт сам продавец с семьёй. Соответственно, размер и магазина и дома зависит от достатка продавца. Чаще всего это помещение примерно пять на пять метров, иногда меньше (совсем клетушка), иногда больше, с выходом в задний двор и лестницей на второй этаж. Товар висит в помещении и часть на улице. В некоторых, более приличных, могут быть стеклянные витрины, приличные двери и прилавок, даже кондиционер, в большинстве же – просто большой проем, закрываемый роллетой. Продавец, он же хозяин, он же глава семьи, конечно, мужчина. Он сидит на стульчике перед магазином в тенёчке, курит, пьёт чай, а чаще матэ, очень редко кофе, и зорко оглядывает окрестности в поиске жертвы. Как паук.

Нас мало, а продавцов много.

Неосторожно брошенный взгляд на витрину или просто на висящий над проёмом товар вызывает у продавца бурю эмоций. Здесь вам не отвертеться. Вас хватают под руку и ведут в помещение, в тенёк. При этом мимика, жесты и речь продавца однозначно говорят о том, что счастье привалило именно вам, а не ему. В вольном переводе с арабского, это примерно так: «Аллах столь велик и справедлив, что не дал тебе заблудиться в дебрях этого огромного города и привёл именно ко мне, где ты найдёшь именно то, что искал всю жизнь, и за совершенно смешные деньги!»

При незнании арабского языка вся торговля происходит жестами и на калькуляторе. Товар, на который неосторожно упал ваш взгляд, моментально снимается, преподносится вам как самый-самый, а на глупый вопрос «Сколько?» продавец рвёт на себе волосы, практически плачет, раскаивается до бесконечности, что-то тычет в калькуляторе и, глядя в сторону, осторожно показывает его вам, кося взгляд на вас же.

Вы изображаете на лице дичайшее непонимание происходящего и на типа английском (русский тоже пойдёт) скромно интересуетесь: «Сирийские фунты?» Продавец заглядывает в калькулятор, потом вам в глаза, понимая, что первый раунд за вами, опять рвёт на себе волосы, проклинает все, что дозволено проклинать аллахом, ссылается на все неблагоприятные обстоятельства, заставившие его совершенно случайно нажать лишний нолик, набивает новую цену и, отдав вам калькулятор, умиротворённо садится на стул, произнося сакраментальное: «О, Аллах! Ты спас меня от случайного обмана честного человека, пусть он и не мусульманин. Как ты велик! Хвала тебе! Все во имя тебя!» В конце фразы слышится боевой клич моджахедов: «Аллах Акбар!», но произносится он в зависимости от обстоятельств и настроения, а в данном случае – как спасибо.

Новая цена тоже велика, и вы с сомнением начинаете рассматривать швы или другие мелочи, которые ясно говорят, что они того не стоят. Здесь очень важно ничего не говорить и не указывать продавцу на недостатки – он и сам о них знает. Через некоторое время он вырвет у вас товар из рук и вручит калькулятор с новой ценой – в два раза ниже, при этом возможно очередное вырывание волос и причитания на тему «чем я буду кормить детишек…» (жаль, что мы не знаем арабского). После этого вам следует показать некоторую заинтересованность, можно даже достать кошелёк, потом, правда, засунуть его обратно, покачать головой и твёрдо, но с обязательно очевидным сомнением сказать: «Нет, спасибо, это мне не подходит». Главное – интонация, язык может быть любым, ваш отказ и малейшее сомнение понятны продавцу на любом языке!

Наиболее вероятный вариант развития дальнейших событий: продавец условно падает на колени, условно рвёт на себе рубашку (проявления могут быть разными) и, тыча тебе в лицо калькулятором, со слезами на глазах молча орёт (поскольку ты все равно не понимаешь арабского): «Ну, хорошо, урод, сколько ты можешь заплатить за эту потрясающую вещь?»

То, что вы написали на калькуляторе, вызывает у продавца сначала ступор, потом истерический хохот. Затем он бежит через улицу к соседу, и они вместе смеются, глядя на тот же калькулятор. Потом он возвращается к вам, калькулятор летит через всю комнату в угол, но «совершенно случайно» аккуратно падает на диван (чтобы, не дай Аллах, не разбился), сам продавец садится и, скрестив на груди руки и поджав губы, говорит: «Хорошо, забирай».

Здесь возможны два варианта развития событий:

1. Вы согласны, и на этом история заканчивается. Вас не начинают уважать – вы просто обычный покупатель.

2. Торговля ещё продолжается, и вы, находя все новые и новые недостатки товара, начинаете поглядывать на окрестные лавочки (коих там мириады), продавец начинает нервничать, понимая, что вы от него уходите к соседу, и этого позора ему никогда не смыть. И вот когда он готов почти на все, вы скромно набираете на калькуляторе полцены от последней цены и с грустью в глазах (это важно) даёте посмотреть продавцу…

Лучше вам не знать арабского, и что имеет ввиду продавец по этому поводу, «шайтан» там повторяется через слово, и будьте уверены, что это именно о вас. Потом вас легонько подталкивают к выходу, всем видом давая понять, что правоверный мусульманин такого оскорбления не сможет вынести, и вы уходите…

Вам удаётся пройти 10, 25 или даже 50 метров – в зависимости от стойкости нервной системы продавца, когда он нагоняет вас с тем самым товаром, и, крича что-то невообразимое, типа «Да чтоб ты провалился, да не нужно мне твоих денег вообще! Да подавись ты этой рубашкой (условно)», внимательно смотрит на твой кошелёк…

Так, вот, если в этой ситуации ты сможешь выторговать ещё что-нибудь, то превзойдёшь себя. Тебя не просто будут уважать, предлагая посидеть, отдохнуть, выпить кофе или матэ. Тебя будут уважать с восхищением как «такого шайтана!» (произносится с любовью, интонации на Востоке решают многое) – то есть человека умного, находчивого, весёлого, пускай даже и не правоверного (он просто пока ещё не нашёл свою веру)…

До последней стадии я, к сожалению, не дошёл, а покупал дорожную сумку.

P.S.

Однажды мы набрели на магазинчик мужской одежды с весьма неплохим выбором. Одна рубашка мне очень понравилась.

– Сколько? – спросил я на английском продавщицу, рыжеволосую высокую женщину средних лет со строгими и правильными чертами лица, совершенно европейской наружности, скорее всего, гречанку.

– Десять долларов, – произнесено было на безупречном английском.

– А дешевле?

– Мы не торгуемся, – просто, но строго сказала она. – У нас приличный магазин.

Это – Сирия, страна Ближнего Востока, где спокойно уживаются рядом и не мешают друг другу три религии. Где половина магазинов закрыта по пятницам, а вторая – по воскресеньям. Где, выбежав из ресторанчика посмотреть на мусульманский обряд отправки усопшего в последний путь, можешь узреть попа с кадилом и православные кресты. И где по-прежнему сильны традиции восточной торговли: тебя могут «обуть», заломив невероятную цену, но ни за что не украдут твоих денег: «Друг, у тебя кошелёк торчит из кармана. Спрячь поглубже: ведь ты можешь его потерять, а подумаешь, что украли».

Huirsa     Награда

Опять дождь, и колено ноет, спасу нет.

Логвин оперся руками о подоконник, провёл пальцем, пыльный след. Зачем-то провёл ещё раз. Вытер ладонь о ладонь и вышел на кухню. Зажёг конфорку, поставил чайник.

– Катя, – позвал – тебе ча…

И, как ледяной водой плеснули по груди, тяжело на табурет опустился. Восемь дней, восемь дней уже после похорон.

Восемь дней нет Кати.

Встал, прошёл в комнату, из ящика фланелевый свёрток достал, присел за стол, развернул. Тускло блеснула латунь медалей.

Никакой он не герой, самый обычный набор. Вот только «Красная Звезда». Он получил её тогда, после ранения. Ранение-то не сказать, чтоб тяжёлое было. Посекло мелкими осколками и кусками камня. Да в лицо что-то тяжёлое прилетело, щеку всю и скулу распахало. Но вид, говорили, страшный был. Лицо разорвано, гимнастёрка в клочьях, кожа как стручки гороховые, позаворачивалась. Его тогда в госпиталь повезли, а Кате в Союз кто-то заботливый из штаба позвонил. Дескать, погиб ваш.

Катя тогда скинула. Долго зачать не могла, когда получилось у них, радовалась очень. А как скинула, так больше уже и не беременела.

Когда заболела Катя, сестра к ним приходить начала. Сначала по утрам приходила, укол делала, потом и по вечерам стала приходить. А больше, сказала, нельзя. Не положено, сказала.

Как-то утром, уснула Катя после укола, увидел Логвин медвежонка с кровати упавшего, любимая игрушка Катина. Она его ведмедиком называла. Поднял, хотел на кровать положить, присмотрелся, а у ведмедика лапы искусаны. Катя, значит, чтоб не кричать зубами сжимала. Взял он тогда этот самый свёрток и в сквер поехал, где деньги старые и медали продают-меняют.

Сел на лавочку, развернул рядом, разложил. Рано ещё было, долго никто не подходил. А потом чья-то рука медаль взяла. Большая рука, толстая, волосатая. Перстень с черным камнем на пальце, а на другом перстень выколот. Поднял Логвин голову и бритого увидел. Странные глаза у бритого. Блеклые какие-то, и взгляд тоже странный, размытый взгляд.

Таким взглядом человека не рассмотришь, только контур рассмотришь, как на ростовой мишени. Бросил медаль бритый на фланельку, «Звезду» поднял, покрутил в пальцах, тоже бросил. Упала «Звезда», перевернулась. Логвин её поправил.

Потом большая рука за клапан на кармане Логвиновой зелёной рубашки взялась. Дёрнула кверху. Нитки выдержали, пуговица пополам переломилась. Вторая рука толстую пачку серо-зелёных денег в карман засунула. А потом сгребла медали вместе с фланелькой и тоже в карман. И голос, опять странный, севший что ли, сказал:

– Чапа, старого домой отвезёшь.

В машине Чапа вопросы задавал, да ловко так, не хотел Логвин говорить, а всё и выложил. Остановились у дома.

Чапа ручку из кармана между седушками достал, бумагу взглядом поискал, не нашёл. Оторвал верхушку у пачки сигаретной, телефон написал. Логвину дал.

– Позвони, скажи что от Чапы, пусть перезвонят, проверят. Они нормально берут, и привозить сами будут.

Почти месяц после того прожила Катя. Спокойно прожила. Только глаза изменились, блестеть стали и зрачки большие.

О ребёнке нерождённом часто заговаривала, спрашивала у Логвина, как он думает, мальчик был или девочка. И то-то незнакомое в голосе звенело.

Денег много было, и на похороны осталось. Да ещё Дмитрич, зампотех бывший, с племянницей приехал. Огонь девка, все приготовила, накрыла. Хорошие поминки получились. Дмитрич тоже денег привёз. Не хотел Логвин брать, да Дмитрич в руку сунул.

– Мне зачем, – сказал глухо, – я свою уже схоронил.

Сестра-хожалка с бумагами помогла, Логвину бегать особо не пришлось. И денег не взяла, только ампулки использованные зачем-то попросила.

Логвин на столе медали разложил, как их носить положено. «Красную Звезду» отложил, на другую сторону груди, стало быть.

Перевернул, гайку пальцем крутанул. Задумался.

А ведь получил он свою самую главную награду. Раньше не думалось о таком, а сейчас дороже ничего нет. И быть уже не может. Получил он лёгкую Катину смерть.

Гайка соскочила со штифта, звякнула по столу. Логвин поднялся, стараясь на больную ногу не опираться сильно, и пошёл на кухню. Там заливался свистком вскипевший чайник.

Филиппыч     Топографическая подготовка

В этот день всё начиналось, как и всегда. Звонок будильника, подъём, кружка кофе, подъезд, метель, платформа, электричка. Еду в Подмосковье, прижавшись к таким же, как и я, соседям в серых шинелях, пригревшись и добирая остатки сна. Дорога до части занимала часа два, после электрички нужно было ещё ехать на автобусе.

Что стряслось с погодой в этот день, одному богу известно. Вернее, ему неизвестно тоже, потому что в этот день он явно взял отпуск за свой счёт, от управления погодой самоустранился и пустил все на самотёк. На самотёк в прямом смысле этого слова – всю ночь валила метель, а утром вышло замечательное мартовское солнышко, подул тёплый ветер, и этот самый самотёк мигом образовался на дороге.

Приехав на платформу, мы обнаружили, что автобус из части за нами не приехал. Дорога была завалена полуметровым слоем снега, который кое-где проседал под яркими лучами солнышка и в виде ручьев сбегал в придорожную канаву. По такой дороге можно было проехать разве что на танке.

Оказавшийся в такой ситуации, студент совершенно справедливо поблагодарит судьбу за подаренный выходной и пойдёт с друзьями пить пиво, но советский офицер так поступить не может. У советского офицера мысль в этот момент только одна: как попасть на службу? Попутных машин не было и не предвиделось, попутных танков и вертолётов тоже. Мы критически осмотрели свои ботиночки и пошли пешком. Хлюп-хлюп. Хлюп-хлюп. Хлюп-хлюп. Противно только первые 10 минут, а потом уже всё равно. Семь километров по лесной дороге мы шли часа два.

Придя на службу, мы вылили из ботинок воду, водрузили их на батареи отопления, выжали штанины и принялись сушиться. Амбре, которое распространилось при этом в воздухе от мокрых ботинок, стоящих на батарее, шибануло в голову моему начальнику, полковнику. Причём шибануло ему, видимо, достаточно крепко, потому что впервые за последние три года полковнику вдруг непременно и немедленно захотелось провести с нами какое-нибудь занятие.

Полковник принял деревянный вид, посмотрел на нас остекленелыми глазами и сказал: «Товарищи офицеры, готовьтесь, сейчас я буду проводить занятие по топографической подготовке». Ну да. Четыре босых офицера с мокрыми штанами – чем бы их занять, кроме как не занятиями по топографии? Меня, кстати, все время восхищало желание военных всегда нанести всё на карту. Особенно желание начальников в Военно-Космических Силах нанести на карту спутники, летящие со скоростью 8 километров в секунду. Ну да ладно. Главное на таких занятиях – сразу выключить мозги и включить программу дауна, чтобы из всех мыслей и фраз в голове осталось только четыре: «Так точно, товарищ полковник», «Никак нет, товарищ полковник», «Есть, товарищ полковник» и «Виноват, товарищ полковник».

Полковник быстро написал и раздал билеты, и занятие началось. Читаю первый вопрос: «Тактические свойства равнинной местности». Из-за витающего в воздухе амбре программа дауна в моем мозгу работала кривовато, и мне почему-то всё время лезла в голову фраза из какой-то детской книжки: «Корова – это очень большое животное с четырьмя ногами по углам. Из коровы делают котлеты, а картофель растёт отдельно». Вздохнув, я написал ответ на первый вопрос: «Равнинная местность – это местность без холмов. По ней хорошо ездить на танке».

Второй вопрос был практический. Нужно было составить маршрут для того, чтобы попасть из одного пункта, отмеченного на карте, в другой, и записать на листке этот маршрутный план. Я посмотрел на пыхтящих соседей, которые измеряли циркулями и курвиметрами расстояния на картах и писали на листочках какие-то азимуты, потом, вздохнув, посмотрел на карту, которую выдал полковник мне. Начало и конец маршрута по случайности были на одном меридиане, одна точка от другой находилась строго в двадцати километрах на север.

К чёрту планы и схемы, для настоящего индейца преград нет. Пишу на листке единственную фразу: «Азимут ноль, расстояние 20 километров» и иду с босыми ногами отвечать. Увидев мой листок с равнинной местностью и азимутом, полковник позеленел и затрясся.

– А-а-а-а, там же болото!!!

– На карте отмечено, что оно проходимое, товарищ полковник.

– Там же лес!!!

– Ну, так у нас компас, товарищ полковник.

– "Там же гора!!!

– Поднимемся, товарищ полковник.

– Но почему не по дороге???

– Там могут быть вражеские патрули, товарищ полковник.

Я так до сих пор и не понял, за что мне тогда объявили выговор. По-моему, он решил, что я над ним издеваюсь. А я совсем не издевался, я хотел, как лучше. Я всегда хочу, как лучше. Подумаешь, болото. Перейдём. И не такое преодолевали.

Тигра     Курвиметр, лампасы и презерватив

Вот с утреца да в пятницу – самый уместный разговор про лампасы на юбках и колготках. Самая что ни на есть «леснянская» тема. Ну, и воспоминание одно, практически свежее, в тему пришло.

С лампасами получилась у меня однажды такая шняга. Зачастили к нам с «ознакомительными проверками» (не вру, ей-богу! именно такая формулировка в командировочных прописывалась!) «товарисчи» из регионального центра. Ваэнные товарисчи, выкидыши армейские. Грустно им, видите ли, в гнилом питерском климате яйца до струпьев расчёсывать от безделья – вот они и «командируются ознакомительно проверять». А что ваэнный полкан может в пожарке проверить? Ну, крУжки чтоб ручками в одну сторону на полочке стояли, ну, наличие (отсутствие) хабчиков на выезде (они его почему-то называют «плац»), ну, пыль на выключателях – есть или нету. «Подход-отход» порепетировать с дневальным на фасаде. И, разумеется, основное: подъём по сигналу «Сбор». Вот это они очень любят – собрать всех до свету не срамши, и, дыша перегаром, упоённо проверять содержимое тревожных чемоданов. А поскольку в странной конторе по имени МЧС собрались все твари да не по единой паре, то налицо имеет место быть полная несогласованность в комплектации ТЧ. По разным, понимаешь, спискам комплектуемся. Моряки астролябию, к примеру, у сапёров в чемоданах ищут, лётчики – какие-то особые ориентиры на карте области, а у нас, рыдая, требуют предъявить курвиметр и цветные карандаши, уложенные по цветам радуги и заточенные в одну сторону. Это, разумеется, невероятно влияет на боеготовность пожарных подразделений – чтоб, значит, карандаши.. да.. И непременно курвиметр – как я без курвиметра-то маршрут по реке для пожарных машин проложу? Так что первейшая вещь для пожарного – курвиметр.

Ну, заипали, короче. Три «Сбора» за месяц. Да не люблю я, когда посторонние перегарные чмошники в моих личных вещах роются! Курвиметр, офицерская линейка, компас и прочие мелочи у меня ещё от прошлой армейской жизни остались – но карандаши не так заточены, и бирка на противогазе не теми нитками и не с той стороны, как у них положено, пришита. И бельё, понимаешь, не уставное. Каждый раз замечания получаю, тряся перед всем старшеофицерским сборищем, аки торговка на рынке, своим кружевным великолепием. И каждый раз поражаюсь – когда успели наши доблестные Вооружённые Силы наплодить такое количество столь тонких знатоков уставного женского белья? Дивны дела твои, о Минобороны…

Выбесило меня однажды это беспредело до фиолетовых искр. Взяла старые камуфляжные футболки и соорудила из них два комплекта исподнего. На лифчики фальшпогоны с вышитыми звёздами присобачила, а на шортики настрочила крутейшие такие краповые лампасы. Бельишко расфасовала по пакетам, чтобы звёзды и лампасы на виду были, накрыла этими пакетами содержимое чемодана, а поверх положила две пачки «крылатых» прокладок и живописно раскидала десяток импортных гандонов: и гладких, и рифлёных, и в точечку – полный набор на все случаи жизни.

Ну, построили нас, очередной похмельный хер скомандовал предъявить чемоданы к осмотру. Доходит очередь до меня. Предъявляю. Он как прокладки увидел – глаза на затылок убежали. Возмущается – что, мол, такое, подполковник?! Что вы себе позволяете?!!! Я ему – список в рыло: вот, номер 3 – «средства личной гигиены». Заодно, удобные стельки в сапоги, если на полевые выехать придётся: ногам сухо, тепло и не сбивается, потому как крылышками за основную стельку очень надёжно крепится. (У нас, кстати, мужики на рыбалке и на охоте оченно активно этими прокладками пользуются).

Ну, «гигиену» ознакомительный проверяльщик проглотил – куды ж деваться. А вот на гандонах завис – наверно, первый раз такое разнообразие узрил. И снова: «Что вы себе позволяете, подполковник?!!» А я его, так, на минуточку – «товарищем подполковником» именовала, хотя похмельная скотина мне ни разу не товарищ, однако, вежливость рулит. Ну, вопрос прозвучал, начинаю объяснять, что гандон – это не то, о чем товарищ подумал, а наипервейшее спасательное средство в полевых условиях. Жгут, к примеру, наложить – супер, а не жгут! Можно и 4 часа не снимать, потому как держит крепко, но не пережимает, ибо пользуемся тока качественным импортным латексом. Опять же, оружие там, документы, провиант – как через водную преграду переправить? Или раненого, а? Берёшь гандоны XXXL, полунадуваешь, закручиваешь и плетёшь из них плотик. Тут рифлёные и в точечку – самое надёжное дело, не соскальзывают в местах переплетения. Вяжешь такой жилетик на пострадавшего, и он не потонет ни разу. Очень удобно. А уж спички и лучинки для растопки в сухости содержать, как и питьевой запас в безводной местности – лучше гандона нету подручного полевого приспособления.

В общем, излагаю товарищу во всех подробностях, обстоятельно, он такой охудивленный весь, на моего полковника косится, а тот стоит с деревянной рожей – типа, всё абсолютно верно, обычное, мол, дело. До чего докопаться осталось? Пральна! До трусов с лампасами! Отчего, молвит сурово и непреклонно, неуставняк на белье? Ну, говорю, извините – так я выражаю свою мечту о маршальском жезле. Тихо так мечтаю, потаённо – не будете ж вы мне на маршруте в штаны лезть с проверками уставности трусов?..

Опосля того ездить стали значительно реже. А по чемоданам шарить и вовсе позабыли – видать, широко поделился проверяющий впечатлениями.

Вероятный противник

Hiursa     Рассказка-пересказка

В этой байке не стоит искать географических или политических аналогий. Это просто байка.

Рассказана она много лет тому, в военном госпитале одной восточной страны.

***

Ночь принесла прохладу. В ординаторской за столом сидела главврач и ведущий хирург госпиталя Новикова Татьяна Николаевна. Напротив выздоравливающий после ранения капитан. Собственно, уже готовящийся к выписке. Родина-мать не забывала своих, выполняющих военно-советнический долг сыновей, и к празднику капитан получил поздравительный проднабор. В наборе были бутылка «Московской», полкило сала, палка копчёной колбасы, банка нежинских огурчиков, шоколад «Гвардейский» и поздравительная открытка. Все это было нарезано, расставлено, разложено на столе. Бутылка практически опустела. Правда, в уголке была заботливо приготовлена темно-жёлтая с притёртой пробкой бутыль и банка с холодной кипячёной водой. Рюмками служили небольшие мерные мензурки.

Аббас не был сыном шаха. В стране, из которой он приехал, шаха не было вообще. Уже.

Голова последнего шаха, надетая на кол, некоторое время украшала вход в местный Президиум Верховного Революционного Совета. Позже, в угоду зарубежным слюнтяям-журналистам голову пришлось убрать и выкинуть собакам. А всё население страны увлечённо отлавливало многочисленную шахскую родню и изничтожало способами, весьма порой экзотическими.

Папа Аббаса был начальником местного КГБ. Чтобы занимать такую должность на Востоке, необходимо иметь хитрость змеи, коварство крокодила, жестокость барса и ум всех основоположников сразу. Перечисленными качествами папа Аббаса обладал в полной мере. Дело своё знал, чёрной низовой работой не брезговал, для чего частенько спускался в подвалы. Подчинённые его искренне уважали, также искренне ненавидели и боялись до расслабления сфинктера.

Аббас с детства учил русский язык. Ирония в том, что покойный ныне шах также был в прекрасных отношениях с СССР. Но, как известно, «Восток – дело тонкое», а восточная политика и подавно.

Советский Союз поставлял в эту страну что-то железное, и Аббаса отправили на Урал это железное принимать.

Поселили Аббаса в гостинице при заводе, обеспечив всеми благами, вплоть до холодильника прямо в номере. В первый же вечер Аббас решил прогуляться к протекающей рядом реке.

Неспешной походкой он шёл по небольшой улочке к берегу. Одновременно с Аббасом решили прогуляться трое молодых крепких людей в костюмах. Такой же неторопливой походкой они следовали невдалеке, держа под мышкой газеты. Газеты были одинаковыми, костюмы и галстуки тоже. На берегу стайка местных сорванцов готовилась к забросу резинки. Дело это совсем не такое простое. Нужно закинуть снасть на течение, но не на стрежень. И чтобы не в траву. И не перехлестнуть за корягу. Главный специалист-метатель раскручивал над головой толстую лесу с тяжёлым свинцовым грузилом. Глаза его выбирали точку заброса. Наконец, решив задачу, специалист резко ускорил вращение и распрямил руку, увеличив радиус. Сзади послышался глухой удар и странный всхрюк. Обернувшись, дети увидели валящегося в кусты Аббаса, которому грузило заехало точно в нос.

Обычно в таких случаях пишут фразу: «Дети в растерянности замерли» или «Дети в испуге разбежались». Ничего подобного не произошло. Увидев «бабая» с расквашенной мордой, дети залились весёлым счастливым смехом, а специалист оценил ситуацию несколькими звонкими фразами. Печатными в этих фразах были только предлоги.

Через несколько секунд прямо сквозь кусты проломились трое молодых людей, которые схватив Аббаса под руки, повели-понесли к травмпункту, благо, находившемуся рукой подать.

Дежурный хирург определил, что нос не сломан, а просто сильно разбит, и Аббас был отправлен в перевязочную в распоряжение медсестры Танюхи. Медсестра училась на пятом курсе мединститута и скоро сама должна была стать хирургом.

Так Аббас впервые увидел Танюху. Увидел и пропал. Погиб.

Для того чтобы между их массо-габаритными характеристиками поставить знак равенства, Аббасу пришлось бы добавить коэффициент «2». Танюха была девушкой крупной даже по уральским меркам. Но какое это имеет значение для настоящей любви?

На следующий день к вечеру, Аббас с распухшим носом и огромным букетом стоял у дверей травмпункта. Трое молодых людей стояли по другую сторону входа и внимательнейшим образом изучали позапрошлогодние информационные листки Горздравотдела.

Поначалу Танюха отнеслась к Аббасовым чувствам с юмором. Но Аббас появился и на второй день и на третий. На четвёртый день Танюха решила не устоять и пригласила Аббаса на чашечку чая. Занимала Танюха комнату в огромной коммуналке. Кроме неё в комнате проживали её отец и брат. Но сейчас они временно отсутствовали по уважительной причине, подробно изложенной в приговоре райнарсуда. Так что комната была в полном Танюхином распоряжении.

Татьяна Николаевна ловко вбросила в рот содержимое мензурки. Похрустела огурчиком.

– Представляешь, Сашко, он мне полчаса рассказывал про мои глаза, которым завидуют звезды, весенней полночью светящие над оазисом. Или как-то так. Ладно, думаю, чего уж там, еби что ль.

А он про руки завёл, которые всевышний из волшебного небесного алебастра вылепил.

Татьяна Николаевна прыснула смехом.

– Из небесного алебастра! А у меня рука больше его жопы. Так у нас в тот раз ничего и не было.

Тем временем, там, где надо, старательно проверяли медсестру Новикову. Проверка, надо сказать, много времени не заняла. Родилась и выросла Танюха в этом же городе. Учится здесь же. Мать давно померла, замёрзнув по пьянке. Сама Танюха спиртным не злоупотребляла, образ жизни вела не монашеский, но скромный. Что, как ехидно отметил оперативник, было связано не так с моралью, как с размерами. Вся Танюхина родословная легко просматривалась по материалам ГОВД и спискам местного ЛТП. В общем, наш человек, надёжный.

Поэтому там, где надо, решили роману не препятствовать.

Получив своё что-то железное, Аббас отбыл домой. В первый же день он имел с папой долгий и тяжёлый разговор. Папа кричал и сверкал глазами. Но Аббас в ответ неожиданно тоже стал кричать. И тоже сверкать. Сын был единственный и любимый, поэтому папа пригасил блеск в глазах. А когда Аббас ушёл, папа поднял телефонную трубку.

Через час папа Аббаса сидел в прохладном полумраке местной корчмы. Напротив с портфелем на коленях сидел Первый Заместитель Советского Посла по Шпионажу и Диверсиям. Впрочем, официально его должность называлась как-то по-другому.

После долгих рассуждений о погоде и политике, папа в цветистых выражениях изложил свою проблему. Не сможет ли уважаемый советский друг навести некоторые справки. О, это совсем не к спеху. И если это хоть сколько-нибудь затруднительно, то вопрос этого совершенно не стоит.

Ни в коем случае.

Первый Заместитель сдержано улыбнулся и достал из портфеля толстенькую папку с Танюхиным полным описанием, фотографиями и ТТХ. Этим он продемонстрировал папе Аббаса, что в ихних играх, несмотря на высокую должность, папе вполне впору в подмышечной кобуре носить запасной набор пелёнок и слюнявчиков.

Папа удивлённо цокнул языком, что с ним случалось крайне редко, и открыл папку. Взглянув на большое Танюхино фото, папа цокнул языком вторично. А дойдя до размеров, даже издал некий возглас на туземном наречии. В дословном переводе на русский звучавший как «Бляяяаааа».

Через неделю, после нескольких, уже более сдержанных бесед папы с Аббасом, состоялась вторая встреча с Первым Заместителем. А ещё спустя какое-то время Новикову вызвали куда надо.

Там Танюхе объяснили, что об их любви с Аббасом им все известно, и они ни в коей мере не хотели бы мешать искренним чувствам молодых людей. Более того, Родина оказывает ей высокое доверие и направляет по распределению именно в ту страну, где живёт Аббас.

И совет им да любовь. Родина надеется, что Татьяна Николаевна будет изредка вспоминать родную землю и посылать весточки. Те аспекты, на которые в письмах надо будет обратить особое внимание, Новиковой доведут позже. Удачи вам и счастья в личной и семейной жизни.

В аэропорту молодого хирурга Новикову Татьяну Николаевну встречал Аббас на папином лимузине. В госпитальном городке была выделена двухкомнатная квартира.

– Знаешь, Сашко, – Татьяна Николаевна убрала под стол пустую бутылку и пододвинула поближе темно-жёлтую посудину. – Я ведь в первый же вечер нарвалась, почти как Абик у нас. Погулять вышла.

Вечером, надев любимую светлую блузку, Новикова вышла из ворот госпиталя и пошла по тихой улице между каких-то глиняных, что ли, домишек. От группы стоящих аборигенов послышался окрик. Татьяна улыбнулась мужичкам и пошла дальше.Неожиданно её схватили за плечо. Сзади стоял бородатый дядька. Что-то сказав, отчего в группе рассмеялись, он начал по-хозяйски расстёгивать на Татьяне блузку.

– А как-то сложилось всё. И нервы, и перелёт. Да и страшновато было, страна-то чужая. Ну, короче, врезала я ему. Из всех слабых женских сил. А я ведь хирург, мне руки беречь надо, так я ему ладошкой.

Татьяна Николаевна постучала пальцем по основанию ладони. Действительно, здоровенной, как фуражка.

– Гляжу, свалился он, и лицо какое-то не такое. Форма, вроде, другая стала. Тут я совсем перепугалась. Ору на остальных, чтоб подняли того. А они, видать, то ли русский немного знали, то ли так поняли. Подхватили его, и тащить куда-то в сторону.

Я опять ору, чтоб к госпиталю несли. Поняли, понесли. На следующий день я сама Василь Петровичу, хирург здесь раньше служил, в отставке уже, ассистировала. Собрали мы ухажёру челюсть. Боялась ужасно, что домой отправят, что судить будут. А потом Абик приехал.

Успокаивал долго. Утром в палату захожу, а терпелец тот уже наручниками к койке пристёгнутый. Еле отпросила у Абика.

Татьяна Николаевна разлила по мензуркам.

– Через месяц поженились мы с Абиком. Сколько лет уже прошло. Начальник, вишь, полковник.

Детей четверо. Ну, давай, Сашко, давай, капитан, за нас, за нашу армию. Разводить будешь? Нет?

Ну, с праздником нас. Потащили.

Через день, выписавшись, капитан у госпитальных ворот ждал машину. Возле служебного входа стоял большой чёрный ЗиЛ-111. Рядом с ЗиЛом бродили два огромных гориллоподобных охранника. На крыльце служебного входа Татьяна Николаевна с папиросой в зубах что-то диктовала, загибая пальцы, невзрачному мужичку в дорогом костюме. Мужичок кивал головой, запоминая. Татьяна Николаевна закончила, вынула изо рта папиросу и чмокнула мужичка в лоб.

Потом погладила по голове и ласково шлёпнула по заду. Мужичок просиял и пошёл к ЗИЛу.

Выскочивший водитель открыл дверь, а охранники отдали честь.

Технарь     Мисдар, как много в этом слове…

Вы не знаете, что такое «мисдар»? О-о-о, если услышав это слово, вы не вздрагиваете и не начинаете лихорадочно озираться в поисках ведра и тряпки – вы никогда не были в учебке.

Мисдары бывают разные: бывает утренний мисдар, когда командир курса приходит в казарму на осмотр комнат. Тогда достаточно подмести, заправить кровати и рассовать барахло по шкафчикам. А бывает… Бывает «мисдар ха-мефакед» (кто прочитал «мазефакер» – почти прав), когда комнаты проверяет сам офицер, ответственный_за_жилые_помещения_курсантов. Как правило, это какой-нибудь майор, которому в дополнение к основным обязанностям навешивают такую «общественную нагрузку».

В «Техни», учебке техперсонала ВВС, была два вида курсантских казарм – «хилтоны» и «ювалим». «Хилтонами» именовали мрачные бетонные квадратные здания в три этажа, где по периметру шли комнаты на шесть человек, а посредине был плац. Эти казармы прозвали «хилтонами» за достаточно комфортные комнаты, которые были двухэтажными(!) – на первом этаже комната для самоподготовки со столами и книжными полками, а сверху спальное помещение с двухэтажными койками и шкафчиками для одежды. До распределения по специальностям все курсанты жили в «хилтонах», потом те, кто шёл на режимные курсы (где нельзя выносить учебники и конспекты из класса и самоподготовка в казарме всё равно невозможна), переводили в «ювалим» – небольшие домики на несколько спальных комнат (от 5 до 8 человек на комнату).

Так вот, офицер отвечавший за «хилтоны», был знаменит тем, что ни разу ни одна комната ни под каким видом не проходила его мисдар с первого раза. Почему? Дык, как говорит русская народная мудрость, свинья везде грязь найдёт. И находил, сволочь! Находил там, куда нормальный человек и не подумает палец совать. А после сношал курсантов вербально и дисциплинарно и «отправлял на переэкзаменовку» (причём проводил он это мероприятие в пятницу утром, а повтор назначал на утро в воскресенье, лишив тем самым курсантов увольнительной на субботу домой).

Когда тень мисдара замаячила над нашей комнатой (вечером к нам зашёл наш сержант-инструктор и предупредил, чтобы завтра всё в комнате блестело как в операционной, а иначе…), мы решили войти в историю как первые, кто таки пройдёт этот долбаный мисдар с первого раза. Как мы мыли эту комнату! Полы, двери, окна снаружи и изнутри, подоконники, оконные рамы, плинтусы, все углы, ступеньки на второй этаж, койки (включая панцирную сетку и ножки изнутри)… К утру комната стала не просто чистой, а идеально чистой.

И вот час Ху настал! Майор в сопровождении нашего сержанта и дневального по этажу заявился в нашу комнату. С брезгливым выражением морды лица он достал белый платочек и провёл по верху входной двери. Посмотрел на платочек, удивился (ха!) и, кряхтя, полез под лестницу, провёл по железным ступеням изнутри, удивился ещё больше (три раза ха!), поднялся наверх… Он проверил пазы оконной рамы, потребовал отодвинуть койки и проверил панцирные сетки (десять раз ха!)… Озадаченно остановился посреди комнаты и нахмурился. Тут его взгляд просветлел и он сказал:

– Дневальный, снять плафон со светильника.

Дневальный вытащил из кармана отвёртку, и, забравшись на стул, снял плафон с лампы дневного света под потолком.

Плафон, разумеется, был вымыт, но майора он не интересовал. С довольной ухмылкой он ткнул пальцем в лампу:

– Почему не вытерта пыль в патроне?

Откуда я набрался наглости, не знаю, но..:

– Удаление пыли из патрона не представляется возможным, ибо может привести к травме вследствие поражения электрическим током, а отключить электричество на распредщите мы не имеем право по Уставу, ибо не являемся дипломированными электриками, командир!

– Кто тебя, курсант, на электронщика взял? Ты что, не знаешь, что если свет выключить, то электричества на патроне не будет?

– Всякое бывает, командир.

– Ага, всякое… Бывает, что особо умные курсанты по месяцу за ворота базы не выходят. Дневальный! Влажную тряпку!

Дневальный кубарем скатился вниз и через полминуты вернулся с куском влажной ветоши в руках. Майор демонстративно выключил свет, взял тряпку, взгромоздился на стул и… я не знаю, кто и как делал электропроводку в этой комнате, но… что-то щёлкнуло, проскочила искра, майор как-то совсем по-детски взвизгнул, и нелепо дёрнув конечностями, полетел со стула.

С пола его поднимали полумёртвый от страха дневальный и лопающийся от еле сдерживаемого смеха сержант. Майор пробормотал что-то невнятное и не совсем твёрдой походкой направился в санчасть.

Остальные комнаты прошли мисдар заочно, а мы вошли в историю!

Технарь

2006-й год, граница с Ливаном.

– Питание?

– Есть питание!

– Картинка?

– Есть!

– ЖэПэЭс?

– Поймал!

На рельсе катапульты стоит готовый к запуску беспилотник. Расчёт готовит его к вылету, один крутится у катапульты, один сидит за ноутом пульта управления…

– Серво?

– В порядке!

– Пито?

– Щас… есть пито!

…

– К полёту готов…

– Три…, два…, один…

Из вагончика-укрытия выскакивает потный программист, который писал программу для автопилота, и, размахивая ноутбуком бежит к расчёту:

– Стойте, стойте…

– Пуск!

С глухим хлопком катапульта выстреливает, и самолёт, включив мотор, взмывает в небо, даёт полный газ… и, опустив нос, на полной скорости уходит в землю!

– … я знак по тангажу перепутал… – тихим голосом обречённо заканчивает программист.

Технарь

Нет, что бы там ни говорили, а бабам в армии не место. Это только в эротических фантазиях всяких дэвушки в форме все как на подбор сексапильные красавицы и умницы, а на практике… как повезёт. Нам не повезло!

Когда какой-то умник в погонах решил, что обитать нашей группе в таком большом помещении очень нескромно, очень быстро часть мастерской оттяпали гипсокартонной перегородкой, навесили дверь, поставили столы с паяльниками и заселили эту конуру великолепной четвёркой местных аналогов чертановских пэтэушниц во главе с такой же, но на 20 лет старше и с погонами прапорщика на плечах.

Почему-то считалось, что техникам незачем тратить своё драгоценное время на пайку, и с этой задачей быстрее и лучше справится бригада прошедших специальный курс паяльщиц. То, что по прихоти кадровиков в паяльщицы попадали дэвушки с руками из, пардон, жопы (не путать с ногами от ушей, увы…) и интеллектом эмбриона мухи-дрозофилы – этого, как водится, не учли.

А ещё у них был магнитофон… Я не знаю, кто из них и, главное, где его купил. Я такие только в фильмах видел, с ними негры по Гарлему гуляют. Он работал с утра и до окончания рабочего дня, работал громко и беспощадно, «восточная» музыка перемежалась абсолютно дебильными «женскими» радиопередачами (типа таких, где к тётке ведущей звонят всякие малахольные слушательницы и жалуются на подлеца мужа/любовника, который ушёл к другой, которая лучше минет делает).

Просьбы сделать потише просто игнорировались, угрозы расхерачить этот агрегат молотком и выдёргивание штепселя из розетки кончились слезами, соплями и грандиозным скандалом, который закатила ихняя прапорщиха нашему начальству…

Одно из достоинств дежурства по отделу – у тебя есть доступ во все помещения в здании. Ночь, дежурный открывает обиталище магнитофона-монстра, аккуратно раскручивает агрегат и… впаивает по резистору последовательно с динамиками. После чего магнитофон скручивается обратно и ставится на место.

На следующий день монстр был тих и смирен, даже на полной громкости он только едва слышно хрипел и шепелявил. Когда прапорщиха принесла мне его «глянуть, чего он того…» я отвинтил крышку, глубокомысленно померял тут и там выключенным вольтметром и заявил:

– Дык чего вы хотели, целыми днями работать в таком режиме? Устал выходной каскад надрываться, коллектор эмиттера в упор не замечает, а индуктивность вообще на ладан дышит.

– А починить можно?

– Да тут и чинить нечего, постоит недельку выключенным, отдохнёт, индуктивность в норму придёт, ёмкости пару фарад поднакопят, и будет как новенький. А пока поставь на полку и не трогай, в розетку не включай, а то совсем помрёт, на помойку выбросишь.

Неделю паяльщицы страдали без аккомпанемента, а потом очередной дежурный опять аккуратно вскрыл прибор и выпаял резисторы. На следующий день я торжественно включил магнитофон и, о чудо, он таки заработал!

– Только не включайте его больше на такую громкость, а то опять испортится, навсегда…

Aries0104

Дискуссия о том, как воевали наши предки, плохо или хорошо в ВОВ – бесконечна.

Однозначно, что если у тебя есть толковый командир, твои шансы выжить неплохи, а с дураком пц всем. Давно уже собутыльник моего дядьки рассказывал как его роту, усиленную «чужими» (человек около 200), бросили затыкать какую-то дыру в нашей обороне в район Кривого Рога. Задача была держать «до последней капли крови» единственную дорогу, которой могли воспользоваться немецкие танки. Танки остановить и умереть – благодать!

Роту пригнали на место, отгрузили чуть не целую «полуторку» противотанковых гранат, сказали, что танков завтра, наверное, придёт много и уехали. Жить им оставалось меньше суток, никаких других противотанковых средств не обеспечили.

Командир осмотрел местность и приказал: «Стыдно, люди к нам в гости из Германии едут, а у нас дорога такая разбитая». «Свихнулся, наверное, от страха» – подумали многие. Командир продолжил: «Всем вытряхнуть всё из вещмешков и за мной.» Рота пошла к ближайшему от дороги холму шлака, с какой-то металлургической фабрики неподалёку. Командир заставил набирать в мешки шлак и нести к насыпи. На саму дорогу шлак сыпался неравномерно, побольше там, где дорога в горочку идёт. «Чтоб им не скользко было», – бубнил командир. Шлакозасып продолжался очень долго, все мешки были изорваны в лохмотья, лопатки сточились до черенков. Засыпали чуть не два километра дороги. Народ злой и усталый, теперь ведь ещё и окапываться полночи. Утром с шлакогор подали сигнал: «Вижу танки».

Сжимая свои почти бесполезные гранаты, солдаты знали, что жизнь закончилась. Наконец танки начали заходить на «благоустроенную» дорогу.

Третий танк колонны потерял гусеницу первым, а через минуту эта эпидемия охватила остальные машины, числом восемь. Стоячий танк, если его не злить, штука не опасная. Не совсем поняв, вас ист дас, немцы угробили и танк-эвакуатор. Пехота у немцев не дурная, вперёд без танков не пойдёт – затор. Нашим на них «за Сталина» нарываться тоже нет резона.

Командир, формально выполнивший боевое задание – остановить танки, посылает гонца найти хоть какое начальство и передать: «Задача выполнена. Потерь нет». Гонец принёс хорошую новость: «Ночью можете уходить, сзади есть оборона. Будет возможность, накроем потом артиллерией».

Секрет командира в его образовании техника по холодной обработке металлов. Никельшлаки – отходы металлургии, страшный абразив, лишь немного уступающий корунду и оксиду алюминия. Никакие пальцы гусениц не выдержат издевательства такой дрянью, и что приятно – гусеница приходит в негодность целиком, забирая с собой большую часть всего привода.

Нюра

Солнце печёт уже довольно прилично, хотя ещё совсем раннее утро.

42 по Цельсию в пустыне – дело обычное. Пора привал на день делать. Днём, по жаре не шибко-то находишься, да и в задании чётко сказано: «двигаться к объекту скрытно»…

Подаю короткую команду, подкрепляю движением руки. Семеро усталых путников располагаются в тени под прикрытием скалы. Из них двое – в боевое охранение, остальные отдыхают.

С нами есть ещё один путник, восьмой, но он не очень усталый. Это наблюдатель из управления Округа, которого волокут мои архаровцы на импровизированных носилках под видом «раненого». Так по заданию требуется. Нам оно сразу не понравилось, задание это. Нам – это мне и детишкам. Детишки мои, как на подбор, все «деды» третьего года службы. За плечами много чего пройдённого, пережитого. А я, их командир-инструктор, она же и воспитатель, стало быть, мамаша и папаша в одном лице.

Но приказы-то не обсуждаются. Вот и движемся «скрытно к объекту условного противника», оставив в тылу одного своего товарища, сменив его на «тяжело раненого» инспектора. Его несут, сменяясь каждые 20 минут, чтобы темп не потерять. А он, знай себе, полёживает и в записную книжечку записывает все наши действия. Иной раз вопросики каверзные задаёт, что бы вы, мол, делали в таком или таком случае, а если бы так, дело было или эдак?

Детки отвечают вежливо, по существу.

Проверяющий, вроде, доволен результатами, но, вижу, что злость на умника уже копится. Шутка сказать, 12 часов в пути. Полная выкладка – оружие, подсумки с боезапасом и гранатами, кое-что из спецоборудования и снаряжения, запас провизии и воды. Ещё нахлебника тащим.

Рации у нас нет. Идём в режиме полного радиомолчания. Собственно, у «раненого» есть, опечатанная в рюкзачке, но для нас всё равно что нет.

Тень, конечно, невелика, как и скала, да и пустыня наша не совсем обычная. Когда говорят о пустыне, всегда представляют себе бескрайние пески и барханы, а наша – каменистая. Голые скалы, русла пересохших рек и ручьев. Сколько глаз хватает – щебень размером от горошины до головы человеческой, горы щебня…

Чахлые кустики колючек довершают картину. Днём жара под 45, а ночью холодает до 10. Воды нет. Вода тут только зимой бывает в период дождей, и то в виде потоков камней и грязи. В грунт не впитывается. Эти потоки и проложили кривые свои русла в виде коридоров с обрывистыми и осыпающимися стенами. Безводная наша пустыня.

Фауна у нас тут бедная, но в тени мы не одни. Несколько ящериц, большая змея и семейство скальных зайцев.

Ящерицы ничем не примечательны. Желтовато-серые, в цвет камней и пыли. Змея не ядовитая, вполне съедобная при необходимости, а зайцы и на зайцев-то не похожи, скорее – на хомяков-переростков худощавых. Нас они не боятся. Мы их – тоже. Главное, на скорпионов не напороться. Но и на них управа есть. Имеются у нас накидочки, репеллентом специальным пропитанные. Их сейчас в виде подстилки на землю положили, а если вертолёты появятся, накрыться можно. С пяти метров от кучи камней не отличишь.

Кушать не хочется. Пить тоже, т.к. «водяной режим» соблюдаем строго. Есть график бережливого потребления, научно разработанный. Чётко известно, сколько и когда нужно пить при определённой температуре окружающего воздуха. Для человека непривычного это очень было бы тяжело, но мы-то – дело другое. Потихоньку пожёвываем сухой паёк, размачивая его глотком-другим воды. Так нам до темноты отсиживаться.

Охранение подаёт сигнал – вертолёты «противника».

Набрасываем накидку на «раненого», накрываемся сами. Маскировочный чехол в виде безразмерного берета на моей каске похож на большой каменный блин – выглядываю из-за скалы. Три вертолёта на малой высоте, чтобы только пыль не поднять, идут чуть в стороне, а четвёртый прямо на нас чешет. Не заметит, гарантию даю. У моей группы по маскировке 10 баллов из 10 в условиях и посложнее этих.

Бу-бу-бу-бу…

Точно, пролетает над нами так низко, что от гула винтов в животе бубукает.

Вылезаем из-под накидок, сдвигаем накидку и с «раненого», ещё чего доброго тепловой удар его хватит!

Нужно и его покормить-попоить, «лекарства» соответствующие дать, «перевязку» сделать. Всё это проделывается по полному профилю и подробно протоколируется в блокнотик заветный. Он потом на «разборках полётов» главным документом будет.

Сменяется охранение. Сверяюсь по своей планшетке электронной, ориентируюсь на местности через GPS, а «раненый», тут как тут: а вдруг планшетка потерялась или разбилась. Показываем ему, как бы мы по бумажной карте определялись. Записывает…

Осматривали оружие, кое-какие моменты предстоящей операции обсуждали.

Словом, время идёт, вертолёты ещё дважды пролетали, все уже и подремать успели. Только на жаре такой не ощущаешь отдых этот, вроде сплошное мучение и даже кажется, что силы отнимает, но это «от нервов». На самом деле, если нет обезвоживания и питание в норме, это самый настоящий полноценный отдых…

***

С наступлением темноты трогаемся в путь. До намеченной цели километров 8.

Ночью, да со всеми предосторожностями, часа 4 может занять. Вертолётов прибавилось. Им ещё труднее стало. Светят прожекторами, т.к. прибор ночного видения ничего не даёт – камни так за день прогрелись, что сейчас на экране всё огнём горит. Вот часа через два-три, когда вокруг всё остынет, это да, проблемка прибавится. У какой-то горки остановились дух перевести и носильщиков переменить. Двоих выслала оглядеться. Через минут пять один вернулся. Говорит, что метрах в 50 кто-то есть.

Кому тут быть? «Противник» дозор выставил? А может, засада? Кто же их знает. Может, у них своё задание, «охранить объект от посягательств условного противника», вот и гоношатся.

Вчетвером пробираемся в указанном направлении. Камни под ногами – штука шумная, если не уметь по ним ходить. В лесу ведь тоже сучки и ветки могут трещать, но специалисты и там ходят тихо. «Раненый» за нами было увязался, но я запретила: или на носилках лежать, или по камням шастать. Так и сказала, выбирай, мол. Вернулся назад.

На наше счастье – новолуние. Света тонкий месяц даёт чуть. Только и хватает его, чтобы глазами, привыкшими к темноте, вполне сносно ориентироваться.

Подходим ко второму бойцу из охранения. Знаками сообщает, что «противник» всё ещё там, и с места не двигался. До скального выроста, за которым кто-то есть, остаётся метров 25. Останавливаемся, вслушиваемся в тишину ночи…

Вдруг из-за той самой скалы раздаётся тяжёлый глубокий вздох:

«А-а-У-у-х-х-х….»

Прижимаемся к камням.

Хотя понимаю, что это не человек.

А кто?

Кто-то большой.

Это точно.

Крупных хищников тут нет. Львы кончились лет 150 назад. Леопарды, правда, встречаются, но все они наперечёт, каждый зарегистрирован и имя своё имеет, плюс маячок на ошейнике. Вроде далековато до них.

А тут ветерком прохладным в нашу сторону повеяло, а с ним такую жуткую вонь понесло! Я в полный рост встала.

Знаю, чья это вонища.

Верблюд это.

Подходим. Точно. Верблюд.

Даже, можно сказать, верблюдище.

Здоровенный, да тюками гружённый.

Стоит себе, отдыхает от дневного перехода, сил набирается, да пудит себе под ноги. Злющий. К себе только хозяина подпустит. Плеваться начал, да копытами взбрыкивать. Ну и чёрт с ним. Чего с него возьмёшь? Скотина безответная.

Дело известное.

Это наркоту так через границу к нам переправляют.

Сначала человек проходит и мочой верблюдицы дорогу метит, а затем такого вот «корабля пустыни» пускают. Он как по ниточке килограмм 300 груза на себе притарабанить может по нужному адресу.

Ну, это дело не наше, но тавро фотографирую и координаты в планшетку заношу.

***

Возвращаемся к своим. Рассказываем, что да как.

У проверялы «раненого» аж уши зашевелились. Обрадовался, как дитё малое. Смотрю, в рюкзачок свой лезет и устройство для связи вынимает. Тут я на него и шикнула. «Ты что, говорю, на нас вертушки навести хочешь?! Да тут через 10 минут на голову 200 лбов вывалят! Повяжут как баранов тупых!»

Надулся, как сыч.

Видать, очень ему отличиться охота.

Вынул блокнотик, корябает что-то. Пришлось его и тут обломать. «По правилам, говорю, тебе разрешено в протокол вносить только то, что видел своими глазами. А мало ли, что тут могли тебе рассказать. Может, мы прикалываемся так?»

Надулся ещё больше…

***

Приближаемся к «объекту». Мы шли к нему с севера, почти точно на юг. Противник нас с севера и ожидал. Но подходим мы туда по большой дуге с востока, потеряв на этом ещё 40 минут.

***

В «объект» превратили старую рембазу. На ней раньше тяжёлую инженерную технику ремонтировали. Там и теперь ржавые остовы здоровенных «Катерпиллеров» стоят во дворе.

К встрече с нами подготовились неплохо. Заделали провалы в старом бетонном ограждении, колючки свеженькой подвезли. Охраны там-сям понатыкивали. Вертушки время от времени патрулируют…

***

Расположились мы в небольшой ложбинке метрах в двухстах.

Ещё раз освежаю в памяти бойцов задание. Суть его проста: объект уничтожить. Но наша задача – ещё и уйти без потерь.

Группа, разобрав необходимое снаряжение, разделяется и тает в ночи.

С «раненым» оставляю одного бойца. Проверяла порывается идти на объект.

Я запрещаю.

Не тащить же туда носилки.

Ему ничего не остаётся, как любоваться в бинокль…

Через 20 минут возвращаются двое. Своё дело они сделали. Инспектор удивлённо на них смотрит и начинает расспрашивать. Те, вежливо отнекиваются. Инспектор злится и грозится накатать на нас телегу. Я пожимаю плечами, мол, твоё право, но советую подождать до конца «операции». А пока прошу зафиксировать возвращение первой группы.

Смотрю на часы. Подаю знак и один из бойцов, откинув защитную крышку плоского пульта, нажимает одновременно две кнопки.

Метрах в 150 от нас вспыхивает яркий свет и луч небольшого, но мощного прожектора освещает часть бетонного забора и колючку как раз с северной стороны. Раздаются хлопки выстрелов, взрывы гранат, видны вспышки от огня автоматического оружия. Явно понятно, что подразделение численностью до роты ведёт беглый огонь по «объекту». «Противник» немедленно отвечает плотным огнём. У них два пулемёта.

Конечно, ведут они огонь холостыми, но на территории базы есть и свои инспектора-проверяющие, они фиксируют правильность действий защищающихся. Со стороны нападающих огонь стихает, прожектор гаснет. Но через минуты три после нажатия второй пары кнопок всё начинается с новой силой, но уже в метрах 30 от ограждения.

Защитники базы немедленно переносят свой огонь туда. Прибавились ещё два пулемёта. Треск стоит неимоверный. Видны взрывы «гранат».

А на базу несётся довольно плотное облако дыма. Стрельба нападающих снова стихает.

Откуда-то сзади почти одновременно возвращаются остальные бойцы. Старшие групп складывают пальцы в знак «ОК».

Дело сделано.

Прошу инспектора зафиксировать это событие и подаю команду на возвращение.

Проверяющий требует завершения задания. Он в недоумении. Приказываю ему лечь на носилки. Мы отходим. Через 5 минут тут будут вертолёты, а защитники «объекта», видя, что атака нападавших захлебнулась, могут пойти в контратаку в надежде взять пленных. Бегом отходим. Появляются вертолёты, но прочёсывают они северное направление, а мы уже довольно далеко.

Один из бойцов подносит ко мне пульт. Это мне подарок – право нажать на последнюю пару. Под крики и свист моих детишек жму.

Над хорошо ещё видным «объектом» взлетают разноцветные ракеты праздничного фейерверка, крутятся в воздухе шутихи, расцветают волшебные цветы. Там, будто настоящий праздник, а на самом деле, «взорвана» дизельная электростанция, «уничтожен» склад боеприпасов, «разрушены» мастерские и жилые помещения. Это мой «фирменный» стиль – подменять учебные взрывные устройства на праздничные фейерверки.

Теперь время отвечать проверяющему на его вопросы.

Рассказываю, как первая группа раскатала перед ограждением с северной стороны две «сетки». Это цепочки из петард и пироустройств, применяемых при съёмках кинофильмов. Приводятся в действие дистанционно. Штука эффективная, надёжная и выглядит очень правдоподобно. Факт налицо.

К слову, купила за свои кровные. Люблю всякие эксперименты и мелкие гаджеты уважаю.

Пока «противник» отвлекался на эти хлопушки, остальные, зайдя с юга, проникли на территорию базы и «минировали» объекты. Их отход прикрывала вторая «сетка».

Проверяющий долго ищет, к чему придраться.

Спрашивает, почему вместо учебных подрывных устройств устроили клоунаду. Отвечаю, что при последней проверке прямо перед выходом на «объект» обнаружилась неисправность запалов.

Проверяла не верит.

Требует предъявить материалы.

Он, мол, сам из подрывников и разбирается, что к чему.

Приказываю принести взрывное устройство. Выдаю ему фонарик, и по моему короткому сигналу вся команда бросается врассыпную. Не проходит и трёх минут, как из ложбинки, где сидит наш инспектор, раздаётся громкая «соловьиная трель» и поднимается жёлтое облачко вонючего дыма. Бедняга «подорвался» на учебном заряде…

***

«Разбор полётов» прошёл вполне нормально, хотя этот гад телегу всё-таки накатал. Мол, применяю неуставные действия и нестандартное оборудование. Мне, конечно, её читать не дали, но к личному делу, безусловно, подшили. Ну и что? Командирам моим и так известно, что я стандартных решений не приемлю. Тем и скромно горжусь…

LT. Scheisekoppff

Над болотами Южной Джорджии лежал утренний туман. Ранние солнечные лучи отражались в каплях ледяной росы, застывшей на пожухшей от летней жары траве.

– Мужики, закурить не найдётся?

– Свои надо иметь.

– Так я ведь все свои вчера на полосе препятствий скурил.

– Ладно, держи, угощаю.

– Чёёёёёрт, что ж так холодно так, а? Джорджия, сентябрь, а у меня уже причиндалы отваливаются от холода. Хорошо хоть кофе спасает.

– Подожди, у тебя где BOLC II? Здесь или в Оклахоме?

– В Оклахоме.

– Не, ты попал, вот там-то ты точно взвоешь.

– Почему?

– Представь, голая степь и пронизывающий ледяной ветер. И нет ни деревца, ни куста где укрыться.

– Зараза! А ты там что, был уже?

– Угу. Только что оттуда.

– Да? Артиллерист, значит. В какой части служил?

– (Называет часть)

– (Пристраивается третий) Эй, это правда, что у вас сержант – осёл?

– Нет. Сержант у нас лошадь, а осёл у нас капрал.

– Это вы о чём? В смысле… реальная лошадь?

– Объясняю для тупых. В начале 20-го века вся артиллерия была на конной тяге. Сейчас всё перевели на механизированную, конечно, но в некоторых частях лошади и ослы остаются как дань традиции и как талисманы. У них и звания есть. У лошади – сержант, у осла – капрал.

– Зарплату они тоже получают?

– Конечно, всё честь по чести. Деньги им на прокорм идут. Осла пару месяцев назад, правда, лишили месячной получки.

– За что?

– Во время генеральской проверки лёг в строю. Вот ему и 15-ю статью и дали.

– Блин, с жиру беситесь.

– Ладно, народ, туши сигареты, наши уже строятся.

Стас

Товарищ рассказал, у него отец полковник в отставке вот такое наблюдал:

Заполярье. Поздняя осень 1976 или 77-го года. Полуостров Рыбачий. Полигон.

Приехал генерал, проверяющий из Мурманска. Обходит с командирами позиции, подготавливаемые в этот самый момент личным составом полка.

Солдат-первогодок, узбек, весь синий от холода, копает окоп для гранатомётчика. РПГ лежит рядом с окопом…

Проверяющий:

– Солдат, ты кто?

Узбек, дрожащий от холода, трясущимися синими губами:

– Щиттто, плять, не вввыдыш? ЫстрЫбитЫл танкаф…

Samal     Особенности национальной прочистки клозетов

Пролистывая случайные истории, наткнулся на байку про прожиг котла ракетным топливом. http://www.bigler.ru/story.php?issue=347

Байка, конечно, однако навеяла воспоминание про выполнение задачи неподходящими методами. Итак, государство Израиль, год 1998.

Призывался я на срочную службу несколько в нестандартном порядке, что было вызвано моим неудачной датой рождения. Оно ещё с детства доставляло мне немало хлопот, но так подгадить как в случае с призывом – это надо было умудриться… День рождения у меня в сентябре, школу израильскую я закончил в июне месяце. Призыв мне определили на начало октября. Ну и кто согласится брать работника на три месяца, особенно в туристическом городке Тверия, летом, когда полно школьников, ищущих ту же временную работу, только за меньшие деньги? Финансовый вопрос встал во весь рост, особенно в связи со сменой места жительства с территории школы-интерната, где я обитал как у Христа за пазухой в течении последних 3 лет, на съёмную квартиру в той самой Тверии, недалеко от которой располагалась школа-интернат. Денег хватило заплатить только за два месяца, а армия платить солдату-одиночке за съёмное жилье начинает только после призыва. Ну и что делать? Работы нет, денег нет, без жилья оставаться совсем печально… Решил поступить проще – прийти в военкомат и попроситься на службу на месяцок раньше (благо, о прецедентах знал). В военкомате пожали плечами и назначили призыв через пару дней. Явившись в назначенный день на призывной пункт, был приятно удивлён тем, что призываюсь одновременно с будущими воинами боевой инженерии (андаса кравит). «Ну что же, конечно, не в пилоты, но тоже уважаемая часть! И русских немало…» Но мои надежды оказались тщетны… Автобус доставил меня вместе с кучей будущих сапёров и мостостроителей на распределительный пункт (БАКУМ) и… После получение небоевого комплекта снаряги и распоряжения – «подожди в сторонке» я крепко задумался – что же ждёт меня? Всё-таки толпой как-то легче, чем в гордом одиночестве наедине с целым сержантом! Мысли были разные. От секретных частей до ошибки писаря. И когда ко мне подошел сержант в кроссовках, и, не заставив меня переодеваться в форму (что было нонсенсом порядок действий на БАКУМе расписан во множестве источников), сказал: «Ну, пойдём, что ли», моя душа замерла в предвкушении…

***

Душа моя предвкушала не зря. Ждала меня самая уникальная часть израильской армии. Правда, уникальная не в самом лучшем смысле. Есть на распределительном пункте рота ожидания (плуга мамтина), с огромным списочным составом и некоторым наличным. Зачисляют в неё всех солдат, кто по каким-то причинам не может прибыть на положенное место службы или ещё не распределён после завершения какого-либо периода службы. Используют личный состав этой роты для различных работ, потребных руководству распределительного пункта. В том числе – наряды по приведению загаженных большим количеством несознательных (вот же сволочи – они гадят, а убираем мы!) призывников санузлов.

***

Достался нам в тот день исключительной загаженности санузел. Приведший нас к нему сержант не стал заходить внутрь. Просто вручил ключ и сказал: «Время у вас до завтра, но если хотите отдохнуть, заканчивайте сегодня». Средств, разумеется, не досталось, но русские (а в нашей небольшой группе было 100% преобладание русскоязычных израильтян), как известно, перед трудностями не пасуют! Небольшой рейд на окрестные офисы вооружил нас губками для мытья посуды, щётками для обуви и осколками тротуарной плитки. Моющее средство позаимствовали на кухне. И дело закипело… Туалет был вычищен довольно быстро, проблемы начались в устранении засоров. Конструкция здания была такова, что представлял этот санузел из себя отдельную ЖБ конструкцию, поставленную на подпорки, в которое были подведены трубы воды (пластиковые) и отведены трубы канализации (не менее пластиковые). Колено канализационной трубы было устроено непосредственно под сливным отверстием. Естественно, что забившись засохшими (жара) фекалиями, колено не желало пропускать сливную воду и источало ароматы. После непродолжительного и весьма продуктивного обсуждения проблем ассенизации прямо в столовой (почему-то к нашему столу присоединиться никто не решился), мы приняли гениальное решение. Прочистить колена БАЗНАТОМ.

***

Что такое БАЗНАТ? Перевод данного слова теряется в веках… Мне умудрённый сединами прапор переводил его как БАрЗель НАТуль (оставленная/посаженная железяка). Так называют любой металлический прут, колышек, подпорку для палатки… Мы спёрли одну из стоек стоявшей по соседству палатки – стоек в палатке на 20 человек американского образца было много, авось, не заметят, решили мы.

***

Прочистка засоров пошла просто замечательно! С утробным Ух! острый конец тяжёлой металлической железяки обрушивался на окаменелости, скопившиеся в глубинах клозета, выбивая из них порой самые настоящие искры. Стоял запах пота, раскалённого камня и фекалий. Справились практически со всеми сливными отверстиями, дело застопорилось намертво на одном единственном. Мы могли только догадываться, кто же из множества прошедших через данный клозет призывников на завтрак ел портланд цемент, но результат был налицо – бетонная пробка в очке, армированная обрывками тряпок и пипифакса. Мы мрачно взирали на очко, очко мрачно взирало на нас. «Не пробьёте», – злорадствовало оно. «Пробьём» – дружно думали мы.

***

После перекура начали долбить бетон. К сожалению, для лома БАЗНАТ оказался легковат, но тем не менее, дело продвигалось. Посменно меняясь, мы продолбили уже несколько сантиметров, когда особо мощный удар выбил бетонную пробку в пластиковую трубу. «Ура!!!» – сказали мы. «Хрусь…» – сказала пластиковая труба и забулькала. Переглянувшись, мы кинулись на улицу проверить визуальным осмотром пострадавшую. Труба зияла проломом, через который на грунт выливалась вода, поступавшая через соседние очки (мы заклинили слив для лучше промывки давно не использовавшихся труб. «Ой» – пронеслась мысль в голове почти солдат. Была махом перекрыта вода и начался консилиум тем более нервный, что времени до сдачи работ оставалось немного. На повестке дня стояло два вопроса: как скрыть повреждения, и что делать с пятном воды, расползавшимся под объектом? Второй вопрос решили довольно просто – влажную почву посыпали песком с дорожек. Было решено, что так даже лучше, чем было. Но что делать с трубой? Трубу починили при помощи подручных средств (о прочности речь не шла) и аппликации из жвачки и осколков трубы внешний вид был приведён к начальному.

***

Как ни странно, несмотря на тот факт, что при проверке самодельная починка не выдержала и залила свежепосыпанный песочек, работа была зачтена на «отлично»…

ilyad

У нас в офисе переезд с места на место.

Собрали у начальника стереосистему щас, что в свою очередь навеяло на собравшихся героические воспоминания.

***

Во время срочной службы рядовой Шварц жил в казарме на третьем этаже. Там размещались боевые солдаты. На втором этаже жил техперсонал, а на первом – водители.

Те немногие водители в израильской армии, которые не приехали вчера из СССР, обычно по происхождению «североафриканцы». То есть из мест, деликатно именуемых «дальним югом Франции», где, если судить по их пассионарному поведению, они буквально вчера успешно произошли от обезьяны и теперь отчаянно празднуют по этому поводу. Дикие чурбаны из Марокко, короче, не путать с культурными гражданами оттуда же.

А дикие чурбаны из Марокко очень любят слушать восточную музыку. Причём не попсу какую, ещё более-менее переносимую подготовленным слушателем, а настоящий хардкор – плаксивый голос Ави Битера, рыдающего о вчерашней любви под завывания туземных музыкальных инструментов.

Эту замечательную музыку водители громко включили ранним утром, чтобы поприветствовать свежеприехавших бойцов и как бы сразу дать им понять: здесь очаг ближневосточной культуры! И военные водители, друзья человека и офицера, зорко следят за тем, чтобы этот очаг не угас в отдельно взятой казарме.

Но вновь прибывшим бойцам было чем ответить распоясавшимся работникам руля и педалей. В их рядах был простой паренёк Эйтан, любитель десметала, слушавший «Каннибал Корпс» чисто чтобы успокоиться. Эйтану была дадена отмашка, личный состав заткнул уши спецнаушниками и затаился.

После пяти минут воспроизведения мёртвометаллической альтернативы плаксивым завываниям простой паренёк Эйтан выключил зажигательный музон и жестами показал товарищам, что водителям был преподан жестокий, но необходимый урок. И действительно – вместо того, чтобы вальяжно пить кофе на лавочках, водители скучковались в углу, испуганно переговариваясь между собой, мол, под такую музыку непременно придёт Сатан и заберёт нас к себе.

Банальная, казалось бы, история, но с неожиданным колоритным развитием.

Непривычные к десметалу водители, проходя мимо Эйтана, стали шарахаться и суеверно сплёвывать, а один в столовой даже соль через плечо бросил как-то. Чтобы Сатан не забрал, стало быть, и чтобы проклятый колдун не сглазил.

Вот как людей музыка иногда воодушевляет.

Щит Родины

Мэйджо     Старый Пейсах

НЗ сказал, что он похож на ортодоксального еврея.

ЗНЗ сказал, что это, скорее всего, «старый Пейсах».^[88]

Смешно, но они были оба правы… В Московском пограничном училище обращали большее внимание на семитов и антисемитов в то время, а в Голицинском политическом явно уделяли внимание произведению «Как закалялась сталь»…

***

…Это был ещё не старый мужик. Высокий и тощий. Если бы не большие брови и несколько массивный нос, то его иконописное удлинённое лицо вполне могло походить на рублёвского Христа.

Со старомодным саквояжем в руках он появился на заставе и представился: «Простите… я вашу «Скалу»^[89] приехал немного подправить… Можно?..»

НЗ засмеялся и вопросил у дежурного по заставе: «Эй, ты! Ты кого привёл ко мне в канцелярию, мать твою?» – и начал шутливо ощупывать свой правый бок, якобы ища пистолет.

– Товарищ капитан! Не наказывайте бойца! Вот мои документы. Я ремонтник…

– Вижу что не диверсант… Выпьешь?

– Я не пью, товарищ капитан… И вообще, давайте на «вы». Меня зовут дядя Саша.

Приезжий снял свой треух, и перед нами рассыпались длинные и мягкие черные с проседью волосы с завитушками на умопомрачительной длины баках.

Добрые, сливового цвета глаза лучезарно глядели на начальника заставы, который почти внимательно изучал документы и паспорт командированного на заставу «Мраморная» Мороза Александра Абрамовича, радиоинженера завода «Эра» города Владивостока, Приморского края и т.д., и т.п…

– Давайте, ремонтируйте… Дядя Саша… Уже две недели с участка не вылезаем из-за вашей техники долбаной. И опять на линейку сейчас… «Дед Мороз хренов», – правда, последние слова НЗ сказал в сторону…

Так к нему на заставе и прилепилось – Дед Мороз…

***

Это были стародавние времена.

Век повальной электроники в Советском Союзе только начинал свой бег.

Век собак, лошадей и других средств охраны Государственной границы уже начал изживать себя…

***

Новый год на китайской границе… О! Это удивительное действо!

Как правило, это действо начиналось в те времена ещё за неделю до 31 декабря, а заканчивалось иногда после 10 февраля, ибо сопредельщики празднуют его гораздо позже нас.

Те, кто знает, что такое усиленная охрана Государственной границы, поймут мои переживания и даже некоторую ностальгию, ибо только пограничник может встретить Новый год или в одиночку, или вдвоём, но чаще втроём. В каких-нибудь секретах, дозорах, РПГ… Пограничная романтика!..

А на участке тихо-тихо… Сопки покрыты лёгким снежком, а под твоими сапогами шуршит сухая листва… А рядом журчит полузамёрзшая речка с грозным названием Амба и месяц потихоньку уходит за нависшую над тобой горушку Чушкина Голова советско-китайского хребта Черные Горы… И тепло… Собак жмётся к тебе доверчиво, и кажется, что этот собак тоже проникся Новым годом и ждёт от тебя подарочной мандаринки, но мы его лучше угостим заботливо приготовленным на новогоднее угощение порядочным куском изюбрятины, а мандарины, конечно, сожрём сами, ибо нефиг собаку нюх портить.

***

Удивительно, но Дядя Саша неожиданно легко вписался в служебно-праздничный быт заставы.

Неисправность на ЭСК он удалил буквально за 20 минут, безудержно применяя выражения на какой-то тарабарщине (вероятно, это был идиш, или даже иврит, но добротные русские матерки проступали как на новоеврейском, так и на иврите) в адрес производителей этой «Скалы».

Вывозить из нашей Тмутаракани на новогодних праздниках его никто, конечно, не собирался. Машины были в поломках, а две единственные «шишиги» постоянно стояли под парами, готовые кинуться или на левый, или на правый фланги. Усиленная… А до ближайшего населённого пункта аж 14 километров. Через заледеневшую Амбу, которая разлилась сотнями ручьев «ортодоксальному еврею» пешком было бы сложно идти. Да он и не стремился. Ему интересно было у нас. Поэтому поставили дядю Сашу на «довольствие», и он себя прекрасно чувствовал на заставе.

А семьи у дяди Саши не было…

***

А у нас на заставах какие семьи?

В лучшем случае, 2-3. Да и то, если лейтенантик свою жену уговорит ехать за ним. А обычно всего одна. Старшины.

У нас в те времена было три. Старшины, замбоя и НЗ.

Так получилось, что жены замбоя и НЗ «служили» на заставе вместе с капитанами своими уже почти по пять лет и дети росли тут же.

***

Старый Пейсах уже на второй день своей «службы» на ПЗ не поленился подняться на близлежащую сопочку, на которой в своё время вырабатывали мрамор и на которой росли молоденькие кедры.

Срубив самый красивый кедрик, он установил его в столовой. Потом о чём-то долго шептался с поваром.

Кедр – конечно, не ёлка, но не было ёлок у нас на участке…

Дети (и бойцы, а они ведь тоже ещё дети) радовались. Не было только игрушек…

Не беда! Дядя Саша вынул из своего еврейского саквояжа много разноцветных лампочек, проводков и резервный шаговый искатель от «Скалы», потом стартер от лампы дневного света…

Через два часа «ёлка» ожила. Одной гирляндой она просто мерцала. Другой гирляндой огоньки бежали снизу вверх, и это было красиво. При этом кедр издавал стрекочущий звук, что тоже добавляло радости детям.

Нет кисточек для раскраски картонных, вырезанных детскими и солдатскими руками, игрушек? И это поправимо! Дед Мороз опять сходил за заставу, а потом попросил у повара банку из-под сгущёнки.

Через полчаса появились три грубые кисточки с древками от краснотала, которыми дети и бойцы с увлечением «акварелили» картонки…

***

Потом…

Потом в три захода справляли Новый год, стараясь, чтобы кто-то отдыхал, а кто-то и праздновал.

Не получилось.

Праздник был настолько весёлым, что даже отдыхающие прошли его ещё по два раза.

Начальник Заставы читал хоть и косноязычное, но зато сердечное обращение к пограничникам, вступающим в 197… год.

Бойцы экспромтом организовали мини-концерт с декламацией, пением под гитару и танцем маленьких лебедей в солдатских трусах и сапогах (тоже под гитару)… Все ржали…

Повар потчевал какими-то экзотическими блюдами, из которых распознали только папоротник. Про происхождение остального он умолчал, но было вкусно. Из напитков потчевали морсом из лимонника. (Замполит на следующий день брюзгливо пугал НЗ парткомиссией, так как заподозрил в морсе признаки лёгкого брожения).

Дядя Саша в вывернутом наизнанку армейском тулупе и с бородой из пакли, любезно предоставленной старшиной, работал дедом Морозом.

На голову он водрузил себе потрёпанную армейскую шапку с разлетевшимися ушами и солдатской звёздно-серпасто-молоткастой кокардой. При этом никто из нас не усомнился, что это настоящий Дед Мороз… На левое плечо Дяди Саши кто-то прилепил непонятно откуда взявшийся на заставе затёртый и замасленный полковничий погон. Снегурочкой у Пейсаха выступала чёрная овчарка Лада, которой на голову прилепили фривольный русский кокошник. Лада была спокойной девушкой, и только мило улыбалась на наш хохот.

Заставские дамы визгливо пели… Два кобеля в вольерах гнусаво выли (их не пригласили на праздник). Дети счастливо смеялись… Мужики украдкой прыскали себе в пуговицы на рукавах ПШ от шуток и прибауток нашего новоявленного Деда Мороза. Ёлка-кедр мерцала и стрекотала…

Начальник заставы пасмурно поглядывал на замполита. За два года тот ни разу не удосужился устроить такой праздник, если не считать традиционных мандаринов.

…Новый Год закончился неожиданно. Позвонили из отряда и сказали, что с соседней заставы к нам выдвигается машина с запмотехом отряда, который и заберёт нашего Старого Пейсаха во Владивосток…

…Мы наскоро фотографировались всей свободной от службы заставой фотиком «Смена-8М».

И женщины наши, и Лада и Дед Мороз… Солдаты и сержанты наши… Офицеры и прапор единственный… Даже кобелей выпустили проститься…

Начальник Заставы упрямо делал вид, что не замечает запрещённой на заставах фототехники…

Было уже синее утро. Над заставой выпячивалась своей громадиной Чушкина Голова, а на проталинах Амбы булькала и резвилась мальма. И уезжал от нас наш Дед Мороз…

***

Я больше никогда не видел его и не слышал о нём…

А совсем недавно, разбирая старый хлам, увидел три кисточки.

Кисточки самодельные, с бурыми, корявыми палочками краснотала и чёрноседыми пейсами, прикреплёнными к этим палочкам уже изрядно проржавевшими жестянками от сгущёнки…

Мэйджо     Искусство требует жертв

Сразу предупреждаю, что это конкретная байка ПВ. Причём очень старых лет, и ходила она по всем округам когда-то. Хотя, как не бывает дыма без огня, так не бывает и баек без… огня…

Уже 10 лет как хотел её тиснуть куда-нить, но тут Михалыч Покровский с «Расстрелять»… Подозреваю, конечно, что в разных родах войск нечто этакое тоже было, поэтому просто попытался привести к более-менее нормальному бою именно пограничную байку из нескольких предложений в рассказ, засим и выношу на ваш суд.

– Мужики, ну что? Сделаем? У нас застава именная и по всем показателям впереди планеты всей. На хрен мне отморозки эти, которых на восстановление системы^[90] присылают? Сами бы управились, так нет… Пролётчиков сейчас навезут…

– Тащ капитан! Да конечно, сделаем! Нам самим интересно. Главное, чтобы не очень больно было.

– Чайники… Что ж я совсем дурак? Своих лучших бойцов до смерти убивать? Давайте ещё раз отработаем. Чтобы сбоев не было…

Этот не совсем понятный нам разговор происходил в канцелярии заставы.

Перед подтянутым капитаном стояли двое: сержант и ефрейтор. У сержанта на грудине «крест», а у ефрейтора «щит».^[91] Отглаженные ПШ со стрелками и аккуратная подшива явно выдавали в них дембелей.

…– Ладно, мужики. Пойдёт. Похоронную группу я уже проинструктировал. Самую грязную подменку найдите, а то когда хоронить поволокут, придётся извазюкаться. ДОТ уже приведён в порядок. Барахло перенесите прямо сейчас. Баню я уже организовал. Удачи, Матросовы хреновы.

– Есть!

– Есть!

– Свободны, мужики…

– Есть!

***

Отпустив сержанта и ефрейтора, капитан занялся совсем уже непонятным делом.

Вынув из ящика стола два патрона от пистолета, он очень осторожно плоскогубцами вывернул пули. Аккуратно высыпал порох на тетрадный листок и отодвинул его в сторону.

Затем достал стирательную резинку и другим, уже отстрелянным патроном набил из неё два кругляша диаметром ровно 9 целых и 2 десятых миллиметра. Потом на свет появился стержень от ручки с красной пастой, из которого капитан и выдул эту пасту в маленький стаканчик с несколькими каплями одеколона.

– Кажись, консистенция нормальная, – констатировал капитан и принялся за главное.

Отсыпав в каждый патрон по нескольку крупиц пороха, он накрепко запыжил их резинками, затем сделал ещё бумажные пыжи и залил в патроны «консистенцию».

Освободив магазин, вставил в него оба патрона «уф…» сказал, дослал патрон и пошёл на ужин.

***

– Тащ капитан! Там этих привезли, дембелей из отряда, которые у нас на системе будут работать. Три человека.

– А-а-а… Появились, голубчики… Сюда их…

В канцелярию вошли трое рядовых. Разрешение на вход они не запросили. Просто вошли и всё.

– Я не понял? Товарищи пограничники, а вас что, не учили входить к старшему по званию?

– А нам пох… Капитан, мы уже давно домой готовимся, – нагло ответил широкоплечий детина с рыжими усами и огненной шевелюрой. – Где тут твой дембельский аккорд? За неделю управимся и чао-какао.

– Ах… Вот как… Ну, понятно тогда… Я тут это… Мужики… Вы около стеночки вон там постойте. Мне тут кое-какие дела надо завершить, а то завертелся я уже совсем. Двоих корифанов тоже надо на дембель собрать. Дежурный! Дежурный!! Давай сюда пациентов!

***

В канцелярию дежурный по заставе ввёл двух измождённых, с отвесившимися, как у бабуинов, и грязными руками бойчил. Лица у них были чумазыми, а волосы всклокоченными. Фуражки они как зэки держали в руках. Ну, типа шапки ломали перед барином.

– Ну чё, дембеля? Как служба? Домой сегодня? Хе-хе… – Капитан встал и подошёл к обормотам.

– Нет уж, ребятки… Нервов вы мне много попортили, а я и так нервенный. Тут вон ещё троих долболомов прислали, которые думают, что домой поедут скоро, «чао-какао». Никуда вы не поедете. Здесь и останетесь. Помещение для вас уже есть. Как раз на шестом участке, где «Скалу» нашу снесло. «Секрет»^[92] ямку выкопал дивную. Пилюгин, я тебя сколько раз предупреждал, что в канцелярию входят со словами: «Товарищ капитан, разрешите войти? Рядовой Пилюгин по вашему приказанию прибыл!»? А ты? Ну, как ты ко мне, так и я к тебе! А ты, Руденко? Ты у меня на заставе всего три недели, но уже умудрился украсть у повара дрожжи и сахар и нажраться с этим Пилюгиным! Хрена лысого вам.

С этими словами капитан вынул из кобуры пистолет и приставил его ко лбу Руденко.

Пах!

Выстрел в замкнутом помещении канцелярии прозвучал особо громко, и на лбу Руденко образовалось красное пятно. Руденко отлетел к сейфу НЗ и тяжело осел на пол. Полетели какие-то ошмётки. Обалдевшим новоприбывшим дембелям показалось, что это разлетелись мозги бедняги Руденко.

Пилюгин упал на колени и что-то пытался закричать, но НЗ хладнокровно произвёл выстрел. Выстрела не произошло. В актёрском запале НЗ забыл, что отдачи от столь малого количества пороха не произойдёт и ПМ повторно не взведётся.

Впрочем, начальник заставы доиграл свою роль до конца, так сказать, уже экспромтом:

– Хех.. Ну, что ж… Повезло тебе, Пилюгин. Два раза не расстреливают. Поможешь нашим бойцам закопать это дерьмо, и чтобы духа твоего не было на заставе. На! Вот твои документы на увольнение. До трассы дойдёшь сам, 25 километров для бешеной собаки не крюк. Буду я ещё машину гонять с тобой. Пошёл вон! Дежурный! Двух бойцов ко мне! Пусть вынесут это падло отсюда! А с этими господами я ещё поговорю! – НЗ нервно передёрнул затвор, и выскочившая при этом гильза доказала засранцам, что всё было «по-честному».

***

Пилюгин выполз из канцелярии на ватных ногах постоянно оглядываясь на лежащего без признаков жизни Руденко.

***

А Руденко действительно было плохо.

НЗ не рассчитал количество пороха, ибо делал это на глаз, но и тех крупиц хватило, чтобы вывести сержанта в нокаут простой ученической резинкой. Он даже не очнулся, когда «похоронная команда» не очень вежливо, за ноги, протащила его через порог канцелярии, а потом и через всю заставу.

***

– Ну что, товарищи бойцы… Эй, ты! Рыжий! Ко мне!

– Товарищ капитан! Рядовой Шульга по вашему приказанию прибыл!

– Другое дело. И смотри мне. – НЗ поводил перед веснушчатым носом Шульги пистолетным стволом. – Сейчас вас покормят и спать уложат. Завтра нас ждут великие дела по восстановлению шестого участка электосигнализационного комплекса С-100. Свободны!

Шульга смотрел побелевшими глазами, а два других пролётчика непроизвольно встали по стойке «смирно».

– Свободны, я сказал!.. То-то, салобоны… Дежурный! Ко мне!

***

– Ну, что там с Серёгой?

– Да нормально всё, тащ капитан, очухался уже. Они сейчас с Сашкой в бане отмываются. Шишига под парами. Вещи мы из дота уже вытащили и загрузили. Парадки в баню принесли. Эти козлы ничего не заметили вроде. Только очень Серёга с Пилом на вас матерятся, что обещали «не больно», да и лоб у Руда… э-э-э… того… красный совсем, хрен отмоешь… Нормально впечатали вы ему!

– Ладно, пойду попрощаюсь с мужиками. Иди уж, службу неси.

– Есть!

***

… Воровато оглянувшись на дверь, НЗ достал из сейфа кусок ваты и бутылку со спиртом, ткнул её за брючной ремень и пошёл в баню.

…– Ну, и чего надулись на меня? Ну не рассчитал, прости, Серёга… Дай я тебе лобик спиртиком помажу… Ну вот, все и отмазалось. А синяк пройдёт. До свадьбы заживёт. Серёга, на свадьбу-то позовёшь? Да не дуйся ты на меня, сержант! Искусство требует жертв, тем более что Станиславский был бы вами доволен. Уж больно видок у вас был хороший, да и роль Пилюгин исполнил, как положено, опосля твоего расстрела, Серый! Верю! А вот эту бутылочку уложи в дипломатик свой. Учтите, черти, что здесь чистый. Не дай-то бог, нажрётесь в поезде, тогда точно расстреляю. Хотя, чего я вас тут уговариваю, орденоносцев, блин… Всё, мужики, давайте… С Богом! Мне было приятно служить с вами, за что и спасибо вам огромное… Машина готова, «кардан»^[93] в кабине. Застава уже вышла, а отморозки спят праведным сном агнцев. Удачи, мужики!

Мэйджо

Был у нас НШ.^[94] Боевой такой. Прошедший огонь, воды и медные трубы.

Подполковник, повоевавший «за речкой»^[95] и послуживший на многих участках Государственной Границы Союза Советских Социалистических Республик.

Хороший мужик, кстати. Нормально вникал в нужды бойцов, прапорщиков и офицеров, за что его любили и уважали практически все те, кто носил зелёные фуражки.

Один только бзик был у товарища подполковника: не переносил он «пиджаков»,^[96] попавших в пограничные войска. Ну, вот не любил он их и всё!

***

А ещё у нас был лейтенант Петя (фамилию называть не буду, ибо Петя уже давно полковником стал, да и не Петя он, конечно, а это так… псевдоним…)

К сожалению, Пете выпала суровая участь быть именно «пиджаком»…

Драл Петю НШ нещадно.

Особенно не любил он, когда Петя в официальной обстановке не совсем по уставу обращался к нему, другим офицерам и своему личному составу.

– Товарищ лейтенант! Я уже сколько раз вам говорил, что нет в уставе слова «можно»! Уже который раз подходите ко мне и спрашиваете «можно?» Я для тупых ещё раз объясняю, что можно Машку через промокашку, да ещё и козу на возу!! А в уставе есть только слово «разрешите»! Чего вы ко мне заходите с гражданской просьбой «можно зайти»? Запомните, лейтенант, что в стародавние времена гусары даже к дамам в интимной обстановке обращались: «разрешите ввести», и только по желанию дамы и ответа «вводите» они могли произвести какие-то действия, а вы входите ко мне в кабинет как к себе домой, да ещё и спрашиваете можно ли, мать вашу растак!

Эта тирада была знакома каждому офицеру и прапорщику, которые подпадали под слово «можно».

Петя краснел, стеснялся, но привычки своей «пиджачной» не терял.

***

Мандатная комиссия. Молодых пограничников распихивают по учебным заставам. Всё как всегда. Курсанты Ивановы распределяются в подразделение НЗ Иванова, Бобровы и прочие бойцы с фамилиями грызунов идут на заставу, которой командует старший лейтенант Бобёр и прочая и прочая… Группы бойцов заводили, быстренько опрашивали, а потом распределяли.

В кабинете НШ сидели человек 8 офицеров разного ранга, начиная от капитана начмеда, начальников служб и заканчивая начальником тыла.

НШ был настроен благодушно, тем более что близился конец «мандатки» и завершался рабочий день, и… тут на сцену выступил Петя (он последним был со своими бойцами).

В этот день Петя был в ударе. Он решил, что уж сегодня-то точно не нарушит устава, тем более в присутствии своих бойцов.

Зайдя в кабинет начальника штаба Петя сразу же задал вопрос:

– Товарищ подполковник, можно? Э-э-э…. Разрешите вам ввести? (в кабинете НШ повисла тишина).

– Чего?..

– Ввести хочу, товарищ подполковник… Вам… – упавшим голосом проговорил Петя (буква «К» от волнения у него куда-то пропала, ибо в оригинале было «к вам»)…

Я уж не знаю, чего там подумал НШ, может быть, вспомнил про гусарскую байку, а может, просто одурел от такого обращения, но он отчётливо разрешил: Вводите!

Через полчаса весь отряд валялся по окраине родной Советской земли.

Валялся и НШ. Кажется, никто, как он, не ржал над будущим полковником…

Мэйджо     Старая пластинка

За глаза его называли просто психом.

Ну, скажите мне, кто ещё будет тащиться, как сейчас говорят, от «Самоцветов», Ободзинского, или «Синей птицы», когда у всех на слуху «Бони М», или «АББА»?.. А потом ещё и итальянцы появились со своей «Феличитой»…

Саша был старшиной военного оркестра.

Суровый мужик. Драл «джаз-банду» Саня, как положено. Полы в клубе всегда надраены, как на праздник, все партии выучены назубок, а если Саша выходил на плац по понедельникам… Да ещё и зимой…

Зимой в каждую «трубу» должны вливаться грамм по 5-10 спирта, дабы амбушюры не примерзали к губам, сопли в пистонах не замёрзли, а выдуваемый звук был наичистейшим.

Саня, честно сказать, иногда игнорировал эти правила и отправлял духовой спирт прямо в себя.

На «Встречном марше» Саня вёл себя смирно. Когда развод заканчивался, и следовала команда «…К торжественному маршу!» и играли «Прощание Славянки» Сашка начинал уже потихоньку распоясываться. Он первую трубу играл. А первая – она всегда первая.

Саня стоял перед своей бандой и нёс такую чушь… У музыкантов эта чушь называется вариациями.

***

В ту, декабрьскую ночь я пришёл из наряда.

Дежурный тихонько сказал: «Псих не в порядке. Уезжать ему, а он приклеился к радиоле как дурак…»

Из Ленинской комнаты неслась Лариса Мондрус: «…тихим шорохом прибоя, обручил меня с тобою синий лён… Вновь мне сердце растревожил, на глаза твои похожий синий лён…»

Эту песню на кругозоровском синем пластике Саша крутил очень редко. Да и не нужна была она никому, кроме него. Саша изредка ставил её и прятал потом…

– Алё, бля… Кто там? Пусть сюда идёт.

Как и любой музыкант, Саша нормально слышал диссонирующие звуки, поэтому и заорал, призывая к себе:

– А, это ты… А я тут это… уезжаю…

Сказанные совершенно бессвязно слова старшины меня нисколько не удивили. Я ведь знал, что он псих.

Саша сидел в парадке и шапке, а рядом с ним валялся чёрный кейс-дипломат. Фуражку Саня положил на стол и тупо смотрел на неё.

– Послушай, женатик, а тебя твоя баба ждёт?

Он спросил это неожиданно, как выстрелил.

– Пишет, что ждёт… Ты ведь знаешь, что у меня дочка…

– Дочка у него… А у меня, вон…

Старшина кинул на стол листок тетрадной бумаги в клеточку. Там что-то было написано, но я не стал читать, конечно.

Саша немного помолчал и грустно засмеялся:

– Вот так. И это надо было получить в последний день… А ты знаешь… Она ведь эту пластинку мне подарила, когда я уходил… И глаза у неё, как синий лён…

***

Старшину провожали хором. Хотели рявкнуть трубой, но он не разрешил: время – ночь.

Шишига с дембелями ушла к станции, а на нашей радиоле ещё долго шоркала закончившаяся старая пластинка с Ларисой Мондрус про синий лён…

Steel_major     Погранвойска – страна чудес…

Расскажу байку, слышанную мной из третьих уст. К тому же это было в 96 или 97 году, так что помножьте на склероз.

Примерно в те же годы на сочинском пляже в гордом одиночестве прело грузное тело. Несколько поодаль в темных костюмах и белоснежных рубашках загорали несколько крепких мужиков с цепким взглядом. Один из них, только без костюма и в плавках, возвышался недремлющим бастионом рядом с первым преющим телом.

– Ну что, Коль, что там на горизонте видать?» – обратилось тело № 1 к телу в плавках.

– Да сторожевик пограничный на горизонте, Борис Николаевич, болтается, а так ничего. И вот ведь служба у ребят, я тут пять лет на даче ошиваюсь, а эти и в дождь, и в зной и в буран и в шторм на горизонте. В кусты сунешься – оттуда пограничный пёс Алый с погранцом дышат, языки высунув. Молодцы, надо бы поощрить, Борис Николаевич!» – всё больше воодушевлялся Коля.

– Надо – поощрим, только не тарахти, понимаишь, больше, – благодушно отозвалось Самое Главное Тело.

Сказано – сделано. Через сутки на столе у Директора ФПС генерала армии (чтоб ему пусто было) Николаева уже лежала президентская телеграмма с требованием организовать в причерноморском бассейне антитеррористические учения силами погранвойск на предмет поощрения достойных.

Решили сделать так. Неподалёку от Сочи (а чего Самое Главное Тело далеко возить?) поставили старую баржу, изображавшую ВМС Ичкерии. На эту баржу последовательно должны были выходить: пара Ан-72П (патрульно-транспортный самолёт с пушками, НУРСами и боНьбами), пара Ми-8 с тем же, примерно, ассортиментом за исключением пушек (на вертушках 7,62 пулемёты стоят) и боНьбов, потом из-за горизонта выскакивал пограничный катер, добивающий цель из 12,7-мм пулемётов. Николаеву они никогда не нравились, ибо есть же пулемёты 14,5-мм, но уж что есть, то есть.

Высокие лица, выгнав офицеров и мичманов из кают и кают-компании в боевые посты, расположились с относительными удобствами в паре километров от баржи на борту «крупного» пограничного сторожевика, который на флоте именуется артиллерийским катером.

Надо сказать, что полёты строем никогда не были сильной стороной экипажей Ан-72 Камчатского полка (2 экипажа как раз сидели на усилении в Ставрополе). Точнее, они никогда плотным строем не летали, только на временнЫх интервалах. Но, Родина требовала подвига… В итоге ведомый, пристроясь к ведущему перед самым НБП (началом боевого пути), не загасил скорость и стал угрожающе наползать на ведущего. Тот, как мог, уворачивался. В этих душераздирающих манёврах совсем забыли о цели, дали залп в район баржи, промахнулись, гордой кучкой прошли над сторожевиком и растворились в синем небе.

– А почему, понимашь, не попали? – стало поворачиваться тело в сторону пограничных военачальников.

– Товарищ Верховный главнокомандующий, условная цель, отделившаяся от корабля лодка с террористами, условно уничтожена, – выкрутился Командующий Авиацией ФПС.

Следующий цирковой номер отколол сильно вооружённый катер, у которого сдох один из дизелей и его командир взмолился в эфир: «Мужики, подождите, не стреляйте без меня». «Ждём», – и показавшиеся уже на горизонте вертолёты встали в вираж.

– Чего это они, панимашь? – забеспокоилось тело.

– Оценивают обстановку, – нашлись пограничники из свиты.

– Маладцы, понимашь, – одобрило тело.

Тем временем катер нагнал упущенное время и вертушки вышли на НБП. Прицеливание, пуск, что за чёрт, у ведущего не сходят НУРСы и он с рёвом проносится над баржей. Ведомый, не готовый к такому обороту (должен был из пулемётов обстрелять остатки баржи), даёт залп, промахивается.

– Опять, понимашь, не попали, – начало сердиться тело.

– Если бы все попали, Борис Николаевич, морякам нечего было бы делать. А так сейчас моряки покажут класс.

В этот момент у катера, почти вышедшего на предельную дальность стрельбы, сдыхает второй дизель. Делать нечего, открыли огонь с места вечной (теперь) стоянки. Куча всплесков вокруг цели, пара-тройка пуль всё-таки продырявила надстройку баржи.

– Молодцы, – одобрило тело, – могут, когда захотят. А пачему, понимашь, враг не тонет?

– А это сюрприз, – пытается выкрутиться уже морской Главный пограничный командир, который за пару лет до этого ещё пытался командовать подводными лодками Северного флота.

– Не желаете ли сами, Борис Николаевич, цель добить?

Изрядно кривое к тому моменту тело в костюме без галстука, напялившее тропическую кепку с ручкой (пилотка с козырьком голубого цвета), ведут под белы ручки на боевой пост с визирной колонкой (ВК), управляющей стрельбой. А тело рвётся к носовой пушке, чтобы лично запихать в неё снаряд и дать залп по примеру легендарной «Авроры». Командир корабля изрядно потеет, ибо у автоматической носовой пушки 76-мм калибра есть известная болезнь – утыкание следующего снаряда в попку предыдущему при подаче на маятник системы заряжания. Это чревато отказом орудия с последующей его разборкой/сборкой, для чего в мирных условиях надо идти в базу. Впрочем, в самом пиковом варианте возможен и взрыв внутри орудия. К тому же 76 мм – достаточно мощная весчь, которая пробивает такую баржу насквозь, и если пьяное тело будет её наводить, можно покрошить своих с большой вероятностью. Командир шёпотом приказывает «бычку»-артиллеристу взять управление ВК с кормовой шестиствольной АК–630, которая проще и эффектнее в работе. Согнали с насеста комендора-матроса, поставили за спиной Верховного, чтоб объяснил, что куда нажимать.

Тр-р-р-рах!!! Очередь прошла над кормой баржи. Тр-р-р-рах!!! Резануло надстройку, полетели ошмётки.

– Вот так вот… А то вояки, бля, понимашь, – упивался Верховный, – ржавую баржу утопить не можете!

Матройзер тем временем тихонько поднял опущенный Верховным (чтоб не мешал) прицел ВК, и чуть качнул колонку вниз.

Тр-р-р-рах!!! Под ватерлинией баржи вскипело.

– Вот так, понимашь, надо, – поучал довольный, как слон, Верховный, вылезая с насеста. В кают-компании было уже накрыто… Через открытые иллюминаторы доносился довольный рык: «Таранить их надо было и эт-та… ик! На абр… абр… арбордаж…». Баржу добили без Верховного.

По итогам учений: командиру катера и ведущему Ан-72 – медаль «За отличие в охране госграницы», остальным лётчикам – знаки «Отличник погранвойск» самой высшей степени и благодарность от Директора ФПС, командиру сторожевика – именные часы, матросу-комендору отпуск чуть ли не 2 месяца длиной. Условный противник условно посрамлён. По самые помидоры…

Steel_major     Чукотские зарисуечки

Откуда дровишки?

Никогда не видел места более безлесного, чем Чукотка восточнее Анадыря. Нет, «Клуб путешественников» я смотрю, и про пустыню сбхара знаю. Гоби опять же… Но в Монголии я хоть и жил в степи, но в городке у нас тополей много было, кусты ивовые росли. Правда, за каждым деревом персонального солдата закрепляли для полива, но это мелочь. Да и вдоль речки Керулен заросли того же ивняка были выше человеческого роста. А вот на Чукотке – труба.

Погранцы у нас были ребята деятельные, и силами нарушителей воинской дисциплины, а также вечно незанятого учебного центра то отодвигали зиму, подметая в сентябре плац мётлами (чтобы бетон лопатами не портить) от первого снега, то приближали весну, ломами добираясь до того же самого бетона в апреле. И вот однажды им захотелось странного – зелёных насаждений, облагородить плац путём посадки пары кустиков. Так эти самые кустики пришлось везти из Анадыря на самолёте. Сам возил. В общем, когда встречаю фразу «кошку высечь нечем», сразу родная Чукотка вспоминается.

Это была предыстория, «преамбула», хм».

Когда я уже был опером в ССБ,^[97] заглянул однажды по малой служебной нужде к начальнику службы РАВ.^[98] Молодой лейтенант сидел за столом, тупо уставившись в текст «синей» телеграммы и слегка раскачивался из стороны в сторону. «Ты чего, похмелился неудачно?» – попытался я вывести собеседника из ступора. Тот молча протянул телеграмму. Ага. Циркуляр. По всем частям округа. Текст, хм, обычный, канцелярско-штабной «… не позднее 15 мая доложить об исполнении пунктов…. Приказа Директора ФПС №…». Ничего особенного. Поворачиваюсь к начальнику РАВ, открываю рот. Тот молча протягивает мне тот самый приказ. Толстый, основной по службе. О хранении, учёте, списании и пр. Листаю. Так, вот он, пункт тот самый: «… деревья, кусты должны быть вырублены на расстоянии не менее 5 метров от ограждения склада РАВ. Травяное покрытие должно регулярно выкашиваться…».

Эх-х-х, молодёжь, молодёжь, я на такие телеграммы, ещё будучи целый месяц врио начштаба эскадрильи, отвечал одной левой, не включая мозга. Пиши: «…на Ваш № такой-то докладываю, что положения Приказа Директора ФПС №… от … п.п. …. выполнены в полном объёме». У лейтенанта проясняется взор: «Так я ж ничего не вырубал и не окашивал? Да и склад вплотную к штабу построен» «А какая, нахрен, разница? – спрашиваю, – у тебя ближе 5 метров хоть одно дерево растёт? Нет? Ставим галку. На камнях и шлаке из кочегарки трава растёт? Нет? Ставим галку. А то, что у тебя угол склада в 7 метрах от угла штаба стоит, а колючка строго посередине натянута, так ведь штаб – не дерево, про него в приказе не сказано». «И правда… спасибо». «Няма за що… учись, лейтенант».

Но это цветочки, был ещё у нас на Чукотке в пгт. Провидения помимо погранцов мотострелецкий полк на гусеничном ходу (целое поле МТ-ЛБ^[99] уставлено). В МО в то время тоже цвёл махровый постперестроечный идиотизм, рождавший и успешно претворявший в жизнь самые странные инициативы. Одной из них была заготовка дров с целью сэкономить денег на закупке угля для кочегарок. (Вспоминается фраза Шарика из Простоквашино «… а моя жизнь – бесплатная».) Так вот, рассказывали, что в период летних отпусков, когда начтыла полка убыл на материк, за него остался сталей-пофигист. И на циркуляр, разосланный из штаба ДВО (г. Хабаровск) с текстом «…не позднее N-надцатого мартобря доложить о ходе заготовки дров» он, не выходя из запоя, дал ответ: «Дрова заготовлены, высылайте вагоны».

Так что пока шутка юмора до зампотылу округа в Хабаровске дошла, уже и настоящий начтыла полка из отпуска вернулся. Он и получил всех звездюлей за удачную шутку.

Ан-26 – тоже бомбардировщик

Угораздило нас на выходные дни застрять в солнечном городе Магадан. Выходные прошли продуктивно, поэтому проснувшийся, как положено, к 8.00 понедельника, штурман смог только перенести вылет на 11.00 и лёг досыпать.

Когда мы в начале одиннадцатого появились на стоянке погранэскадрильи, там вовсю кипела работа. Оказывается, с утра пораньше там объявили тревогу с подготовкой авиатехники к боевому вылету и теперь наш самолёт резко выделялся на стоянке своей зачехлённостью и безлюдностью. Мы быстренько устроили вокруг необходимую суету, чтобы не попасться на глаза возможным проверяющим, открыли все двери, люки и рампу (пандус в хвостовой части) и, утомлённые, попадали на скамейки в самолёте.

Но молодому и любопытному старлею (т.е. мне) не спалось, и он отправился посмотреть на суету. Не знаю, в чью гениальную погранично-авиационную голову пришла идея снарядить Ан-26 подвесками и бомбами, но когда я подошёл к соседнему борту, там с матом, взаимными обвинениями и тыканьем друг друга носом в разные места технических инструкций заканчивали подвеску последнего, четвёртого, балочного держателя (БД это такая конструкция, на которую вешаются бомбы и пр. виды сбрасываемого вооружения). И что-то меня сразу насторожило, но я ещё не понял, что, поскольку живьём видел это чудо – транспортник с бомбами первый (и последний) раз.

Тем временем, из группы подвешивающих (в составе экипажа самолёта, техников групп авиационного вооружения ИАС и ТЭЧ, т.е. полного состава наиболее компетентных специалистов части) были командированы для аналогичной установки БД две группы на помощь отстающим. Оставшиеся взялись за подвеску бомб. И вроде все правильно делают, но почему-то наши бомбы к нашим же БД не подходят. Минут 7 я смотрел на их мучения, а потом потихоньку посоветовал технику самолёта: «А вы её наоборот повесьте». Тот взял дело в свои руки, и через полминуты бомба с лёгким щелчком встала на замки. Все облегчённо вздохнули и поволокли следующую, но были остановлены рыком инженера части: «И какого *** вы тут наделали?!!» Бомба висела стабилизаторами вперёд!!!

Оказывается, эти деятели повесили БД задом наперёд. Перепутали БД правого и левого бортов в самом начале. А переходник-обтекатель к держателю имеет скос под круглый фюзеляж. Поэтому подвесить сборку для левого борта к правому можно только задом наперёд. Так вот что меня смутило!!! Каплевидной формы БД висели острым концом вперёд. Окончания работ, т.е. снятия держателей с трёх самолётов (отстающим успели помочь) и их подвески в правильном положении мы уже не увидели, покинув гостеприимный Магадан.

Как говорил освобождённый из плена героический офицер: «Мужики, учите матчасть, там так бьют!»

Капитан Хренов

В те благословенные времена, когда налёт в 250 часов в год считался средненьким в авиации ПВ, а в нашей небольшой части количество полётных заданий ещё значительно превышало количество имевшихся боеготовых экипажей и машин, в наряд попадали только худшие из лучших. Остальные непрерывно бороздили просторы Севера, изредка меняя трусы при посадках на базовом аэродроме. Те же, кого не жалко было изъять из состава экипажей, ходили в наряд как в комендантской роте «через день на ремень».

Вот такое чудо по фамилии …э-э-э-э, пусть будет ХренОв из категории «пятнадцатилетний капитан» (кто не в курсе, поясню: пятнадцать лет проходившее в капитанах) стояло дежурным по части третий раз за неделю. Природная бестолковость, помноженная на хронический недосып – готовая предпосылка (а лично зная героя события, предполагаю, что там и без стакана вряд ли обошлось. Но, в рамках приличия, распускаться нам не давали).

Приходит к невыспавшемуся чуду контролировать сдачу наряда не менее невыспавшийся начштаба.

Начштаба стоит, широко расставив ноги, в дверях комнаты отдыха дежурного по части (она же комната для хранения оружия), Хренов разряжает табельный ПМ. Внимательно следите за руками!!

Достаёт из кобуры ПМ и запасную обойму

Кладёт обойму на стол. Пистолет направляет в пол, снимает с предохранителя, передёргивает, выполняет контрольный спуск. Выстрел!!!!

Прямо между ног начштаба. Начинается суета, беготня, крики, истерика у начштаба.

Проснувшееся чудо дрожащими руками вытаскивает из пистолета забытую обойму, кладёт на стол. Не менее дрожащий начштаба выхватывает у него ПМ, направляет пистолет в пол, производит второй контрольный спуск. Выстрел!!! Теперь между ног дежурного. Квиты!

Видимо, поэтому обошлось без хренувых последствий.

Как погранцы Пашу-Мерседеса порадовали

Был у нас такой Министр обороны, любитель больших фуражек и больших дорогих машин (что там Фрейд по этому поводу подумал?), которому в войсках дали прозвище Паша-Мерседес. И решил он как-то раз посетить самые отдалённые гарнизоны на Чукотке, для чего и прилетел в Анадырь. То, что Родина здесь ещё не заканчивается, а заканчивается гораздо правее, лаптя два по карте, ему адъютанты говорить не стали, и что на мысе Чаплина и в бухте Лаврентия точки ПВО вверенной ему российской армии стоят, тоже умолчали, сцуки. А в Провидения аж целый мотострелковый полк, не считая всяких мелочей типа госпиталя, комендатуры портовой и хранилища ГСМ прятались. В общем, не полетел к нам Паша, ограничившись Анадырем, потому рассказываю с чужих слов.

Как и положено, в пограничном городе первыми любой самолёт или пароход встречают парни в зелёных фуражках. Для этого целое спецподразделение есть. ОКПП «Анадырь» называется. Помимо него есть и обычная погранкомендатура, подчинённая провиденскому погранотряду. Две заставы. Короче, приехала Министра обороны встречать целая орава «зелёного» народа. Орава – потому что, во-первых, хлопотно приучать свиту к дисциплине, пытаясь одновременно соблюсти технологию проверки. Они же все время вертятся, куда-то порываются бежать, свои документы найти не могут, суют чужие, машут руками поверх голов, какие-то руководящие указания выкрикивают. Чисто дети. Только пьяные и в полковничьих погонах. Во-вторых, всем же любопытно на самого Грачёва вблизи посмотреть. Ну и продемонстрировать мимоходом «кто здесь главный» тоже не мешает. Ненавязчиво.

Построились в шеренгу вдоль борта, Паша снизошёл на них сверху по трапу и давай знакомиться, пожимая руки и пристально вглядываясь в лица. Лица, как водится, прикладывают «ветку к черепу» и представляются.

– Комендант погранкомендатуры «Анадырь»…

– Заместитель коменданта погранкомендатуры «Анадырь»…

– Начальник погранзаставы «Аэропорт»…

– Начальник ОКПП «Анадырь»…

– Старший контролёр ОКПП «Анадырь»…

А министр идёт вдоль зелёного строя, медленно наливаясь изнутри бордовым. Для гармонии.

– Контролер ОКПП «Анадырь»…

– Командир отделения погранзаставы «Аэропорт», старший сержант…

Неожиданно Паша, не дожидаясь окончания доклада, хватает замурзанную ладонь старшего сержанта-контрактника двумя руками и долго, с чувством, трясёт.

– Наконец-то… слава те, хосподи… хоть один командир в этих долбаных погранвойсках нашёлся, и тот сержант, – гневно смотрит в начало пограничного строя и размашистым уверенным шагом идёт к построившимся поодаль подчинённым, по дороге бурча, – коменданты, начальники, контролёры…

Steel_major     Ляпа

Его звали Серега Ляпиченко (фамилия изменена). В очередной рейс камчатский «чебурашка» Ан-72 изверг из своего чрева худого нескладного пацана с огромной сумкой. Пацан закурил возле трапа и был немедленно послан в пешее эротическое путешествие на 30 метров от самолёта, а при подъезде заправщика и дальше – до ворот ангара ТЭЧ, где он и кантовался, какое-то время, выделяясь из толпы озабоченных текучкой чукотских авиаторов своим здоровым пофигизмом к окружающему.

Выяснилось, что это новый лётчик в самолётный отряд в звании аж целого мамлея, ибо окончил Серёга одно из средних лётных училищ гражданской авиации. Впрочем, сам Ляпа (прозвище как-то само собой образовалось и накрепко к Серёге прилипло) говорил про этот факт не «закончил», а «кончил». После чего попал «на эту конченную Чукотку». Папа его был не то сослуживцем, не то соседом по гаражу, не то однокашником командующего Авиацией ФПС (слухи разные ходили) и отправил непутёвого сынка на перевоспитание в самый дальний, самый медвежий угол, какой только смог отыскать на карте страны с учётом сыновней специальности.

Насколько я помню, в тот период самолётный отряд нашей славной эскадрильи остался без начальника, а в ожидании нового назначения самолётчиками руководил мой любимый командир, майор Пасеков Георгий Георгиевич. Он по старой привычке сходу взял молодого «лийтинанта» в оборот, чтобы тот не расслаблялся после училища. Но Серёга во-первых, был сачок опытный, а во-вторых, после окончания лётной бурсы уже успел всласть порасслабляться и войти во вкус этого, прежде чем папа напряг его трудоустройством в Авиацию погранвойск. Но на первый раз всё выглядело вполне прилично. Георгич рисовал на бумажке молодому пилоту план подготовки и сдачи зачётов на допуск к полётам, а молодой пилот с энтузиазмом кивал головой. После этого Ляпу отправили «на холостячку» (бессменный адрес д. 6 кв. 14), где у Серёги и случился первый запой, вызванный переоценкой своих сил при вливании в коллектив. Был выдран, высушен, выпорот перед строем, словом, «приведён в горизонт». Поскольку выпускался Серёга на Ан-2, времени на освоение новой техники – Ан-26 – ему выделили гораздо более чем нам в своё время. Не то месяц, не то полтора. Серёга с чувством и с толком использовал отведённый ему для учёбы период. В неслужебное время он продолжал вливаться в коллектив, быстро став «своим парнем» во всех подразделениях эскадрильи, а днём спал. И то и другое он делал со вкусом и тщательно. Поскольку не являться на службу больше не получалось, рабочее время он проводил в классе предварительной подготовки в штабе эскадрильи, облюбовав себе место у батареи. В этом классе частенько устраивались различные занятия, совещания, читки приказов, лётно-практические конференции и пр. военно-бюрократические мероприятия разной степени массовости. Там же обычно под наблюдением начштаба и зама по лётной молодые пилоты, не занятые в полётах, писали всякие штабные портянки типа планов занятий, плановых таблиц полётов, рисовали карты и т.п. Поэтому врываться в этот класс с разлёту могли себе позволить офицеры от капитана и выше. Прочие же сначала робко засовывали голову и, в случае отсутствия опасности, просачивались окончательно. Теперь же всех, входящих в класс встречало неизменное Серёгино язвительное замечание с третьей парты в дальнем ряду: «Что вы там под дверью мнётесь, у вас что, нет языка постучаться?» Вообще таких «военных» фраз Ляпа знал много и обильно уснащал ими свою речь. Любимым же сочетанием слов было «спирт-ректификат гидролизный». Попробуйте произнести его неторопливо, со вкусом, с паузами после каждого слова и сделать ироническое ударение на слове «гидролизный», приподняв брови в начале этого слова и растягивая гласные буквы. Получилось? Вы только что получили представление о Ляпиной речи. Вообще Серёга тонко издевался над всеми военными особенностями нашей работы и быта, благо язык был подвешен надёжно и имел 6 степеней свободы, как в кардановом подвесе гирокомпаса. Правда, ввиду хлипкости телосложения ко 2-му, 3-му стакану число степеней свободы языка уменьшалось вплоть до заклинивания, но мычал Ляпа при этом тоже выразительно.

К истечению поставленного срока выяснилось, что новый пилот приобрёл шикарный спектр обрывков знаний, не владея ни одним предметом в достаточной степени для сдачи зачёта. Хуже всех обстояли дела с «Инструкцией экипажу самолёта Ан-26», она же РЛЭ (Руководство по лётной эксплуатации), но и инструкцию полётов в районе аэродрома, район полётов, метеокод, инструкцию по выживанию, лётные документы Серёга не знал столь же качественно. Лучше всего дело было с радиообменом, но он погоды не делал… Пришлось назначать новые сроки. Попытка приневолить Ляпу на изучение документов путём постановки в наряд в режиме «через день на ремень», чтоб он взвыл и начал рваться в небо, закончилась ничем. Никакие виды нарядов, кроме помдежа по части Серёге не давались, да и помдежем он был весьма условным, научившись только обращаться с телефонным пультом, а выдача ему оружия была категорически запрещена начальником штаба. К службе в наряде Серёга относился с тем же здоровым пофигизмом, заражая им и без того борзых эскадрильских бойцов. Пугнуть его уменьшением денежного содержания тоже не получалось – никаких надбавок, коих его можно было лишить, Ляпа ещё не заработал. Как говорится, упс…

Установку же должностного «вилочного» оклада на минимум он пережил легко, ему как прошлого оклада, так и нового хватало только до середины месяца. А будет границей нищеты 15-е или 16-е число, уже не суть важно. После получения зряплаты и пайка Серёга щедро кейфовал, тратя деньги только на водку и пиво, а закусь брал из пайка. Первыми сжирались консервы и лук, потом приходила очередь мяса и овощей (небольшой трабл – их приходилось готовить), и к середине месяца оставались только крупы и мука. Путём недолгих тренировок Серёга установил такой режим потребления материальных средств, что деньги и закусь заканчивались практически одновременно. После этого он на жалкие крохиденежных средств покупал в военторге дешёвую «бич-пасту» (кабачковую икру) и всякие сухари/сушки/баранки. Тем и жил, а спиртным его худо-бедно снабжали многочисленные приятели.

Однажды (уже переселившись на другую «холостячку»), Серёга от скуки завёл кота. Тощего, рыжего, вечно шхерящегося от внимания хозяина и его гостей по углам и нычкам квартиры. И уже через пару месяцев Серегины гости взахлёб наслаждались аттракционом, когда кот, урча от наслаждения, уплетал за обе щеки баранки и бич-пасту.

К своему положению Ляпа относился с тем же юмором, иронией и пофигизмом, что и к остальной окружающей действительности, всегда готов был поддержать компанию (не только по части выпить, но и помочь в чём-то в пределах своей некомпетентности), рассказать анекдот и вытащить из загашников пару-тройку очередных «армейских фраз». Георгич рвал на себе волосы, стращал Серёгу, жаловался командованию, которое неизменно с сожалением пожимало плечами: «Ваш подчинённый – воспитывайте».

Но кривые постепенного повышения Ляпиных знаний и снижения уровня требований к нему при сдаче зачётов однажды все же сошлись, и Серёга получил допуск к полётам. На короткой правацкой вывозной программе он техникой пилотирования тоже не блеснул, но включение/выключение отбора и ПОС ему доверить можно было. («Отбор» – отбор воздуха от двигателей в систему кондиционирования самолёта. По старому – «наддув», ибо герметичность самолёта достигается за счёт того, что его непрерывно накачивают воздухом изнутри, поддерживая параметры давления и температуры воздуха, пригодные для пассажиров. ПОС – противообледенительная система самолёта, состоит из нескольких подсистем: электрической, воздушно-тепловой, спиртовой и пр.) По неписаной традиции правак получал право на свою долю списываемого в полете спирта только после сдачи зачётов и завершения вывозной программы с росписью о допуске «в качестве помощника командира экипажа по минимуму командира». Надо ли говорить, что Георгич сходу его этой привилегии решил. По совокупности заслуг, так сказать.

Так и служил Серега ни шатко не валко, периодически «подлётывая», а больше слоняясь по штабу с мелкими поручениями, частенько залетая в наряд. Получил лейтенанта, пришёл новый командир отряда, который не нажил себе нервного тика на вводе Ляпы в строй, и оттого относившегося к нему снисходительнее, чем Георгич.

Венцом же военной карьеры Ляпиченко стала поездка на курсы переподготовки. Как раз в ту пору генералу Николаеву, Директору ФПС, приспичило привести к единому знаменателю всех офицеров погранвойск. Неважно кто ты, но знания и навыки зам начальника заставы для общего развития иметь обязан. Ходили слухи, что значительную часть новоиспечённых пограничников собираются пропустить через Таджикистан, из-за чего эта нездоровая мысль, собственно, и зародилась. В тот же период на ускоренных «пулемётных» курсах за полгода из вчерашних срочников, контрактников и прапоров пекли за полгода мамлеев, которых тут же отправляли на те же южные рубежи. В нашем гарнизоне я знал только пару случаев, когда из этих заготовок получались реальные младшие офицеры. Остальные же быстро становились позорищем погранвойск и изгонялись почти с той же скоростью, с какой курсы выпускали в войска свежеиспечённых офицеров.

Телеграмма, как водится, пришла задним числом. «Настоящим предписывается не позднее вчерашнего числа направить на курсы усовершенствования офицерского состава при в/ч ХХХХ не менее 2 человек, отобрав из числа наиболее достойных и подготовленных с целью…» Нашли только одного – Ляпу. Все остальные при деле – полёты, командировки, обслуживание авиатехники, часть в отпуске… Рейсы на Камчатку были нерегулярны, и попал наш Серёга на двух– (или трёх-, не помню уже) месячные курсы спустя две с лишним недели после их начала.

А ещё через недельку пришлось лететь на Камчатку уже нам. Через 10 минут после поселения в окружную гостиницу (отдельный подъезд в обычной пятиэтажке) к нам в номер ввалился голодный и какой-то побитый молью Серёга.

– Ты чего не на учёбе? – сходу попытался построить его Георгич

– Да ну их, идиотов, – привычно отмахнулся Серёга, – мужики, пожрать есть чего?

– Заходи, заходи, – откликнулся я, игнорируя явное неудовольствие командира, – сейчас сообразим.

Правак (он же помощник командира корабля, он же старший лётчик корабля) в погранавиации имел неписанную обязанность «трёх Ж» – жильё, жратва, женщины – поэтому ответственным за стол был я, и право приглашать к нему кого угодно прилагалось к обязанности.

– Сп–пасибо, – откликнулся Ляпа, косясь на зелёную канистру-двадцатку со следами мастичной печати на горловине.

Я быстро метнулся по магазинам, набрал хлеба, колбасы, сыра, огурцов, бич-пакетов (корейская лапша, имевшая в то время очень хорошо её характеризующее название «Досерак»). Консервы и сало были с собой. Вернувшись в гостиницу, застал там экипаж уже в полном составе (технари оставались на аэродроме на зачехление/разгрузку/заправку). Вернулся из авиаотдела округа и Георгич, узнав планы на завтра и отметив командировочные. Накрыли стол, борттехник наполнил графинчик чистым свежим «шилом» (а кроме бортача, никто к этой канистре, кроме как для переноски, прикасаться не смел). Сели, налили, махнули по первой «за безопасность полётов», потом по второй «за содружество родов войск», потом, не чокаясь, по третьей. Вдумчиво закусили. Серёга, не дожидаясь, пока чайник вскипит, залил полугорячей водой бич–пакет, но дождаться его заварки тоже не смог и теперь хрустел мокрой тёплой лапшой. Ослабили ремни, откинулись на спинки стульев, закурили.

– Ну, Серёга, рассказывай, как ты тут, – выпустил дым в потолок радист Коля.

– А чего тут рассказывать, насобирали сброд по всему округу, – шепелявил сквозь лапшу Ляпа, – моряки, строители, лётчики, техники, замполиты, тыловики, связисты – никто ничего не понимает, но сидят… конспектируют. Через день – физо. «От меня до следующего дуба бегом марш». Я обычно болею на физо. А эти бегают, учатся, вечерами чего-то зубрят, выпить…, – Серёга покосился на Георгича и поправился, – …поговорить не с кем.

– А кроме физо чего? – поинтересовался я.

– Ну-у-у, в первый день, как я прилетел, они уже вождение сдавали. На УАЗике. Площадка. Ворота там разные, змейки, парковка, эстакада. Эстакада, сволочь, кривая у них, шатается. Я на УАЗике заехал, чего-то не рассчитал и с этой эстакады вместе с УАЗиком – набок…

В комнате воцарилась мёртвая тишина.

– И чо?

– Ничо… инструктор, сволочь, тяжёлый оказался, еле из-под него вылез. Поотожрались на тыловых харчах. – Тут Серёга запихнул в рот толстый бутерброд с колбасой и сыром. – УАЗик в ремонт куда-то уволокли, вождение отменили, инструктора этого я больше не видел.

Ляпа оживился.

– А вчера сказали, что на следующей неделе начнём БТР водить.

Экипаж содрогнулся. А на следующий день мы улетели, гадая насчёт дальнейшей судьбы этих курсов. И общее мнение оказалось верным – из нашей части туда больше никого не посылали, а через полгода и курсы прикрыли. Спасибо Ляпе?

На этом бы и закончить, но надо вкратце рассказать о Серёгиной судьбе. Вскоре командир отряда перевёлся, Георгич вновь остался ВРИО командира отряда, у Серёги началась полоса запоев. После непродолжительной борьбы по обоюдному согласию тело Ляпы было предано… увольнению в запас. Прощался он с эскадрильей долго. И улетел с той же сумкой, в той же потёртой ДСке и комбезе и дырявых ботинках, что и прилетел, не нажив на Севере ни денег, ни чинов, ни славы. Ибо пофигист. Хотя… со славой я погорячился. Георгич ещё долго икал при упоминании Ляпы, я вот до сих пор живо его помню. Серёга приглашал в гости, писал где-то московский адрес. Серёга, я помню! Как только адрес найду – обязательно загляну. Посидим, выпьем…

Замбой

Всё ниже описанное является чистым фольклором пограничных войск

Практически всем посетителям сайта известно, как было сложно в СССР уволиться офицеру из рядов ВС (ВМФ, войск КГБ, ВВ и т.д.)

В 19-дремучем году в одном из среднеазиатских отрядов начальником заставы, пусть будет «Кружок», служил капитан. Хорошо, надо сказать, служил. А иначе служить на границе и невозможно: чуть что, сразу можно на нары загреметь.

Так вот. Почему капитану расхотелось служить, история умалчивает, но очень захотелось, прям о-о-очень. Как вы понимаете, официальным путём увольнять его никто не собирался, и решил он ввести в действие несколько планов.

План первый «мериканьский»

В один прекрасный день на заставу приехал начальник отряда, далее Команч. И встречает его некто в шортах цвета хаки, в футболке с погонами, весь в портупеях, в панаме, заломленной на манер ковбойской шляпы, и как апофеоз (а может апофигизм) – сточенной до металла солдатской звездой на груди.

Лапу к уху: «Господин полковник. На участке признаков нарушения ГГ не обнаружено, шериф округа «Кружок» капитан П!»

Команч, надо сказать, был тёртый калач, все сразу понял, но виду не подал, пожал протянутую руку и… пошли, говорит, Шериф, комплексно проверять тебя будем. Памятуя о том, что плохо служить на границе как-то не принято, прошла застава проверку, мелкие недостатки под чутким руководством офицеров отряда устранены на месте, итоговая оценка «хорошо», начальнику выговор за нарушение формы одежды.

План второй «ночью придут шпиёны и всех шомполом в ухо…»

Задумался капитан. И придумал следующее: темной азиатской ночью взял пулемёт из оружейки и засел в кустах напротив входа. Наказав часовому не реагировать и дать команду «Застава, к бою!», открыл огонь холостыми патронами в сторону заставы.

Тут необходимо сделать маленькое пояснение про «дедовщину» на границе. Все её проявления сводились, как правило, к тому, что «дед» ПВ, как правило, самый подготовленный воин – всё знает, всё умеет, всему может научить (не заставить выучить, а именно научить личным примером, конечно, не без закидонов, но это к делу не относится).

Услышав стрельбу и истошный крик часового с улицы, личный состав резко подорвался, и кто в чём, но вооружённые и снаряжённые, стали выбегать на улицу с целью занятия опорного пункта. Как уже сказано, самые быстрые были «дедушки», за ними молодёжь.

Вроде, что такого – подумаешь, тренировка заставы по теме «Действия заставы по команде К Бою!». Но вот тут-то и сработал коварный замысел капитана. На крыльце на уровне головы была натянута верёвка. И все, кто в первой волне выскочил на улицу, очень реалистично падали под «огнём противника», можете представить чувства молодёжи, выбегающей за «дедами». От глобальной и кровавой бойни заставу спас Дежурный по заставе – видя такой расклад и сопоставив получение пулемёта с пустой лентой начальником и недавнее вскрытие склада боеприпасов (где хранится помимо боевых вся «имитация» и сигнализация, которой выходит в дежурку) успел крикнуть в темноту: «не стрелять. Это НЗ!»

Говорят, целый год всю заставу шерстили особисты и политотдел, но врагу не сдаётся наш гордый… Признаков измены Родине и Партии, как говорится, нет!!!

А капитан? Что капитан? Получил выговор за проведение тренировки без надлежащей подготовки (отсутствие конспекта) и опять задумался.

План третий «падишахский»

В те далёкие, не побоюсь этого слова, легендарные года в пограничных округах было по одному, максимум по два генерала. И, соответственно, визит генерала на линейную заставу был целым событием, (не то что сейчас, чуть не каждый месяц приезжают, уж в отряд – точно).

К приезду командующего капитан был готов, нет не в шерифской одежде и даже засаду на «вертолётке» не намерен был делать. Просто все было как положено – форма одежды и капитана и подчинённых, подробный доклад обстановки и документооборот, всё в норме, но при обходе территории заставы командующий возжелал посетить ДОСы. Желаете – пожалуйста, получите.

По белоснежным бетонным тротуарам ДОСа шла, нет, плыла в ярком японском кимоно (где она его взяла?) женщина.

– Кто это? – задал вопрос зачарованный командующий.

– Супруга капитана, – был ответ.

– Что это? – задал вопрос разгневанный командующий, увидев двух полуобнажённых мускулистых, лоснящихся от масла и блестящих на солнце негров с опахалами из павлиньих перьев, идущих за красавицей в кимоно.

– Негры! Тьфу… солдаты! – был ответ.

Вердикт командующего был краток: Уволить нахрен этого рабовладельца!

ПСБ     О применении энергии комендантов в мирных целях

Что и говорить, ментальная энергия у нашего коменданта была неимоверной силы. Если бы её каким хитрым девайсом в электрическую перевести, то ей запросто можно было какой-нибудь блок на Кольской атомной заменить. А если в тепловую, да в ещё Антарктиде, то какую-нибудь там Голландию над поверхностью мирового океана можно было бы найти только по мутным пузырям да запаху шмали над водой. Силен был мужчина, по любому поводу и без, подчинённых и не очень, в заковыристую позу ставить! Когда он, бдительно помахивая этой своей энергией и нещадно хрустя сапогами, чеканил шаг по коридору комендатуры, то всё живое впереди него разбегалось и пряталось во все нычки, а позади него всё, что не успело в щёлку заховаться, с трудом отскребало себя со стен, долго потом приходило в себя и вспоминало, что оно, где оно, и по какому поводу сопли на плинтусе.

Но ежели с умом и чисто армейской смекалкой, то этот динамит ходячий можно было и в мирных, я бы даже сказал, созидательных целях использовать.

Когда произошла эта история, то весна наша заполярная ещё только-только начиналась. Снега ещё было немеряно, но вот окружающая температура уже позволяла нашей доблестной Советской Армии проводить всяческие военно-патриотические игры на местности. Да так, чтобы не отморозить себе… ну это самое… то, что позволяет потом размножаться не вегетативным способом и не почкованием. Это у них учениями называлось. И проводили они эти учения всегда под одним девизом: бей своих, чтоб чужие боялись! Чужие – это блок НАТО, тот, что в Норвегии жил. Вот он вовсю их и боялся – бывало, где-нибудь в Киркенесе высунет нос на поверхность, глянет на нашу сторону, забдит учения дикие, скажет: «Ой, мля!!!» и опять поглубже зароется, чтоб и ему случайно не прилетело. Ну, а союзнички наши доблестные, окрылённые столь впечатляющим воздействием на наиболее вероятного соседа, ещё шустрей начинали по своим лупасить. Всем доставалось и от всех. Черным погонам от красных, красным от голубых и им всем вместе взятым от мореманов из Лиинахомари или от морпехов со Спутника. Ну и про нас, зелёных, они совсем не забывали – периодически какашек к нам в огород подкидывали…

Вот и тогда, спал я после смены, никого не трогал, ну разве что во сне пиво у Морфея из большой бочки тырил, и вот на тебе – ехидная рожа дежурного так и светилась гадской вестью о том, что где-то, что-то, почему-то и точно наглухо. То есть бросай пивко – вставай на лыжи!

Так оно и получилось – пропала связь с той тыловой точкой, что пропуска на въезде в погранзону проверяла. И делать эту связь надо было срочно, потому как тамошний начальник без команды и в сортир ходить не умел, а уж решить кого пустить, а кого нет, так тут вовсю его предынфарктным состоянием пахло. Очередь из машин-автобусов, матюги на «этих зелёных», обещания написать «куда следует» и т.д. и т.п.

А туда всего-то семьдесят вёрст воздушки! По сугробам… Как говорится, неделю на оленях, и то если погода лётная…

Но жил у нас на Узле связи хитрый приборчик. Р5-5 назывался. Ежели кто не в курсе, то это что-то вроде локатора. Только по проводам, а не по воздуху. Берёт, значит, этот приборчик специально обученный импульс, даёт тому волшебный пендель, и тот по проводам до повреждения так и летит, тюкается в него лбом и обиженно валит обратно с большой ябедой – мол, вот именно там и именно такая гадость приключилась! Внимательно изучив шишку на лбу импульса и утерев тому обиженные сопли, высокий консилиум из одного механика НЧ-ВЧ связи (меня!) и одного линейщика (Мыкола-с-Донецку, эсквайр!), пришёл к выводу, что имело место быть замыкание в девятнадцати вёрстах он нас в сторону Печенги.

Амбец! Самый что ни на есть рассадник Советской Армии. Ихняя тамошняя концентрация на один квадратный метр существенно превосходила концентрацию тараканов в любой сушилке. А если учесть, что они сейчас, после зимней спячки, все поголовно на учения вылезли, то всё… Готовьте венки и траурные речи… А также большой энтузиазм и надежду на скорое исправление линии…

Ещё один маленький мазок к сей картине. Наше обмундирование. Это сейчас в камуфляже лазают все, кому не лень, от дворников до генералов, а тогда только мы, зелёные, такое носили. Даже зимой. Что очень колоритно смотрелось – камуфляжные куртка-полярка вкупе с ватными штанами, да на фоне белоснежных сугробов! Посторонним сразу было видно, что серьёзные люди серьёзным делом занимаются, раз такое нацепили. Что, кстати, сильно помогало. Например, попутку поймать, чтоб мешки с инструментом пёхом два десятка вёрст не тащить…

Ну, поймали-приехали. Высадились на повороте, что к нашему «Успеху» вёл – там дорога как раз была бульдозерами расчищена и проходила под нашей болезной линией связи почти в том месте, что умный Р5-5 подсказал. Идём-идём-идём… И подсознательно ждём гадостей от жизни… Но пока так, в глубине души…

Первый звоночек звякнул, когда почти под самой линией, через двухметровые отвалы снега, обнаружился ещё один новенький, свеженький поворот, которого раньше никто не видел.

А второй звоночек принял вид довольно потёртого жизнью часового монголоидной расы в сапогах на тонкой подошве, рваной бамовке и сорок седьмым АКСом на пузе. Судя по тому, как он ногами тарантеллу выплясывал, торчал он тут довольно долго, что само по себе могло служить третьим звоночком. На появление двух камуфлированных силуэтов он немедленно отреагировал отвисанием нижней челюсти и мгновенно застывшей фигурой. Почти как в анекдоте про Штирлица. «Шуруп» – подумали мы. «Вай! Шайтан!» – подумал шуруп. Но надо отдать этому колуну должное, мозги у него ещё не совсем замёрзли, и он рефлекторно кое-чего вспомнил: «Ситой! Кито идет? Ситой! Ситирилять буду!»

Не-е-е-е-ет… Ну, можно было, конечно, тут же вспомнить ему другой анекдот, про чукчу-часового, благо этим чижикам патроны обычно не выдавали, но вдруг у них за зиму обычаи поменялись? А, между прочим, получить пулю в задницу в тот момент пределом мечтаний для нас совсем не являлось. Поэтому пришлось пойти на лингвистический контакт с собратом по разуму: «Слышь, джигит, а у тебя патроны-то есть?». Джигит похлопал глазами и с чисто азиатским фатализмом родил сакраментальное: «А зачем?»

Совсем плохо, однако… Если дальше в сугробах бродит ещё пачка таких же, то ба-а-а-а-а-альшой кирдык нашей линии… А также пиндык, звиздец и амба…

Врождённый оптимизм не подвёл – сразу за поворотом нас ждала величественная, батальная картина «Кирдыковый Пиндык с Амбецовым Звиздецом на заслуженном отдыхе».

Посреди замёрзшего болота взбесившимися от весенней свободы бульдозерами была расчищена площадка размером с футбольное поле. Причём её расположение полностью совпадало с дислокацией нашей многострадальной ПВЛС. А чтобы эти противные столбы не мешались, их попросту снесли – две опоры как автогеном срезало, а сами провода огромными клубками валялись по краям площадки. Зато на самом футбольном поле гордо стояли четыре «Урагана» со взявшими на прицел Большую Медведицу ракетами. Вокруг установок сновали какие-то суетливые фигуры в черных бамовках, которые чего-то волокли, тащили и перекатывали. Ещё часть фигур грелась у костров в бочках из-под солярки, в которых что-то горело с густым, жирным чёрным дымом. Может, они там старые покрышки жгли, может, нового, но уже проворовавшегося каптёра, но мне почему-то показалось, что там наша столбы догорали… Тоска, одним словом…

И как при таком раскладе связь восстановить? Ну, кусок полёвки таких размеров в мешке имелся, но вот как его около ракет натянуть? И сколько он там провисит? Ровно столько, сколько нам надо, чтобы за поворотом скрыться? Или срочно нагнать народ с ближайшей заставы с идеей проковырять пару ям в вечной мерзлоте и поставить там новые опоры? То-то друганы спасибо скажут…

Оставалось одно – лупить тяжёлой артиллерией, т.е. направить энергию нашего коменданта на воспитание непочтительных ракетчиков. Авось, и сами от звиздюлей отмажемся, да и дело сделаем. Лишь бы отец наш родной был в настроении кого-нить повоспитывать в извращённой форме, а то бывали у него сентиментальные минуты любви к ближнему…

Сделав морды кирпичом и принципиально не замечая круглые глаза встречных, мы прошли к крайнему, чудом уцелевшему в деле запугивания чужих столбу, и принялись за дело – обрубили клубок проводов, подцепили ТАпик на тот самый длиннющий кусок полёвки и пошли искать мозговой центр всего этого раздолбайства, благо, комендант наш разлюбезный пребывал как раз в том изумительном состоянии, когда позарез хочется научить кого-нибудь Родину любить или правильно морковку чистить.

Идейные вдохновители отыскались довольно быстро. Товарищи офицеры, числом ровно шестеро, уютно расположились вокруг стола в просторном кунге с печкой, а их лица просто лучились добродушием людей от пуза напившихся чаю. И не только с сахаром. Появление камуфлированной фигуры на пороге этого маленького рая слегка озадачило их, а вопрос, кто тут за главного, так просто заставил пятерых из них молча скрестить взгляды на шестом с погонами майора. Майор этот, как и всякий человек до краёв налившийся чаем, и не только с сахаром, просто рад был пообщаться с другим военным, пусть и в звании подполковника. Наивный…

Надо сказать, что комендант наш родный, когда хотел кого-нибудь поиметь особо качественно, завсегда переходил на «вы» и начинал разнос мягким, проникновенным голосом. Вот и сейчас, судя по благостной улыбке майора, начиналась именно такая увертюра. Постепенно голос коменданта крепчал и, вместе с этой крепостью, майорская улыбка блекла и уменьшалась в размерах. Сам майор, все ещё не понимая с кем имеет дело, поначалу думал, что разговор с нашим комендантом предполагал существование и его реплик. Ещё раз наивный… Голос из трубки все усиливался, воспитательное воздействие росло, излучаемая мембраной энергия уже начала принимать вид цепной реакции. Майор, к тому времени успевший поменять цвет лица на бледно-серый, уже не пытался вставить в разговор целое слово, а пыжился воткнуть хотя бы междометие между многотонными плитами комендантовских словесных построений. Но все тщетно – даже щёлки для майорского мычания не находилось.

Через некоторое время фонтан красноречия нашего непосредственного энергоносителя стал иссякать, и только напоследок выдал особо яркую струю, такую, что даже ТАпик подпрыгнул на месте: «Вам всё понятно, товарищ майор???» Ставший заметно ниже ростом товарищ майор оглядел своё притихшее воинство и что-то утвердительно пискнул в трубку.

Все!!! Оставалось только поглядеть, в какую именно физическую форму выльются затраченные калории…

Ждать пришлось недолго. С полчасика. Как раз хватило времени на то, чтобы подкатить к ближайшему костру и произвести с аборигенами срочной службы ритуальные обнюхивание и повиливание хвостом, выражавшиеся в вопросах, когда домой и откуда родом. После чего моментально нашлось по кружке чая-только-с-сахаром и по бутерброду с тушёнкой. Пожевали-попили, попутно выяснив, что сие расположение батареи целиком идея комбата-алкаша, с превеликого перепою ткнувшего наугад пальцем в карту, и зампотеха-пофигиста, которому было всё равно, что сносить и где стартовую площадку строить.

И вот тут-то появилось материальное воплощение комендантовской энергии. Натруженно рыча мотором, из-за поворота появилась ГТСка, из кабины которой вылез старший прапорщик. Со связными петлицами, но зато в крайне помятом состоянии – судя по кругам под глазами, подушку он последний раз обнимал денька эдак три назад. В кильватер к нему сразу пристроилось несколько бойцов с такими же петлицами и в примерно столь же понюханном состоянии. Прапор оглядел остатки линии, косо посмотрел на майора со свитой и тихо выматерился. После чего скупыми жестами принялся объяснять бойцам задачу. И понеслась!

Как человек, облазавший столько опор, что можно было далеко не один раз на Эйфелеву башню слазать, я просто не мог не оценить их работу. Двое без суеты, но шустро залезли на крайние столбы и поставили на них хомуты из нержавейки. А тем временем остальные размотали бухту стального троса и моментально прицепили к нему десятипарный кабель. Трос к хомутам, кабель к тросу и к проводам, лишние пары аккуратными бухточками про запас рядышком и ни одного лишнего движения! Сорок минут и все! Russian army – connecting people!!!

Пока бойцы сматывали и собирали своё барахлишко, прапор ещё раз осмотрел майоросвиту и, глядя куда-то в неведомые дали, произнёс яркий многоэтажный монолог, целиком набранный из четырёх чисто русских слов. Очень впечатлительно было – бойцы аж на время свои сборы остановили, вовсю наслаждаясь столь высоким ораторским искусством.

Приводить цитаты из этого монолога здесь не совсем уместно – вдруг дети читают? Но общий смысл примерно такой: если опустить все маты, то прапор свою речь очень красноречиво… промолчал. Сначала он помолчал про тупость некоторых из присутствующих, потом немного помолчал про рапорт, в котором он обязательно отметит все израсходованные материалы и очень обстоятельно промолчал о том, как его достали такими аварийными выездами. После чего опять-таки молча полез в кабину. ГТСка злобно рявкнула, развернувшись на месте, нагло обдала присутствующих снежными брызгами, и отчаянно чадя выхлопом, укатила за горизонт…

Спустя пару часов, проглотив оставленный обед и закусив уже готовым ужином, я снова готовился обнять подушку. И уже засыпая, где-то на той призрачной границе, что отделяет сон от яви, ещё раз пришла мысль о том что все явления имеют ещё и оборотную сторону. Вот и комендант со своими словесными буграми пригодился, а то мы бы там до морковкиного заговения полёвку крутили… Не всё ж ему народ под плинтус загонять…

И снилась мне тогда бескрайняя тундра, вся в ледяном панцире вечной мерзлоты, а по ней, нещадно хрустя сапогами, чеканил шаг наш комендант. И из глаз его могучими прожекторами лучилась его энергия, мгновенно растапливая вековые льды. И позади него была уже не тундра, а настоящий рай. Из земли лезли ананасы, с веток пальм свисали гроздья бананов и фиников, вовсю светило солнышко и птички пели. Майор со своей свитой обступил Морфея, который щедро наливал им из большой бочки чай-не-только-с-сахаром. Под соседним кустом жасмина часовой-монголоид вовсю пытался вскрыть кокос, нещадно лупя по нему прикладом автомата. Да и уставший старший прапорщик с букетом фиалок в петличке и кубком амброзии в руке молчал собравшимся в кружок бойцам лекцию о правилах хорошего тона…

Ляпота…

Дядя Ваня     Шутка

90-е годы, Южно-Таджикистанская археологическая экспедиция. Октябрь. Копали мы тогда городище Тахт-и-Сангин, которое находится буквально в точке слияния Вахша и Пянджа, образующих Амударью. Правый берег Аму – наш, левый – афганский. Причём с нашей стороны всё как положено: колючка, КСП,^[100] дорога, по которой патрульные «шишиги» ездят. А у них – так, берег и берег, вдалеке кошары какие-то. И там, и там – горы. Это всё для рекогносцировки.

Сам я копал в тот момент шурф 2х2 метрах в пятистах ниже по Амударье от места основных работ. От шурфа до пограничной колючки – два десятка шагов. В подчинении у меня – двое рабочих, студентов из Питера. Отличные ребята, работящие, непьющие. И увлекались оба немножечко буддизмом. Головы брили, ходили в широких светлых штанах и босиком. Кто знает, в тех краях в октябре нормальная температура днём +35, да ещё и горы. Ну, а я – простой русский человек, носил кеды, «колониальные» шорты, нож на поясе (после лопаты – главное орудие археолога). Панама на голове, бородка. Экспозиция закончена.

Вы заметили, что в буржуйских боевиках вертолёт всегда появляется откуда-то снизу? Из-за горы, из-за домов, в общем, как бы выныривает. Так эффектнее, потому что неожиданно.

Копаем мы свой шурф, как вдруг с северной стороны выскакивает родной до боли «крокодил» в жёлто-коричневом камуфляже и спокойно летит вдоль Аму, немного забирая к горам. То есть по отношению к его курсу мы заметно ближе к афганской территории.

И тут в моих буддистов вселяется неожиданный кураж. То есть один начинает исполнять какой-то шаманский танец. Второй падает за отвал, хватает лопату и из её черенка начинает выцеливать вертолёт. А я стою и наблюдаю это дуракаваляние.

«Крокодил» в ответ «дружески» кивает и начинает заходить прямо на нас.

И только тогда я вижу на его пятнистой бочине отнюдь не красную звезду, а чёрно-зелёно-красный треугольник.

Афганец.

Со стороны, наверное, это смотрелось неплохо. Со страшным криком «Воздух, блядь!» я начал сталкивать студентов в шурф. Впрочем, вертолёт надменно отвернул и ушёл дальше на юг.

«А грифу кажется, что это ползут по скалам муравьи».

Мне потом объяснили, что по взаимному согласию афганские вертолёты, патрулируя границу, немного залетали на наш берег.

Пуштунского я не знаю, но могу точно перевести на русский то, что подумал афганский пилот: «Ты пошутил? Ну, и я пошутил».

Дежурная часть

Xai     Маляры

– Господа офицеры! Вынужден сообщить вам пренеприятнейшее известие!.. Нет, ревизора вы не дождётесь, нечего тут бельём своим грязным хвастать! А новость следующая. Проанализировав оперативную ситуацию в колонии (последнее место по Башкирии), главное управление пришло к выводу о необходимости проведения комплексных мероприятий воспитательного характера, направленных на… – зычный голос хозяина^[101] привычно выдернул мозг из объятий Морфея, напомнив о том, что спать на оперативных совещаниях не гут и моветон.

Ага, революция, о необходимости которой так долго говорили большевики, наконец-то того… Если по-русски и без лишних соплей, весь личный состав ИК-NN на ближайшие два-три месяца становился малярами – нужно было перекрасить зону. Из «чёрной» в «красную». Столь короткий срок обусловлен простым фактором: или мы сломаем и перекрасим зону за три месяца, или же не сломаем, и тогда сами хапнем обратку в виде милых представителей общественных организаций «Демократы за зону» и добрых прокуроров по надзору за законом в местах ЛС.^[102]

Чтоб было понятнее, поясню. Разница между чёрной и красной зоной заключается только в одном: степенью её управляемости. То, что так ярко и реалистично описывали Солженицин, Шаламов и другие, и то, что долгое время служило источником вдохновения для современных творцов шансона и блатного фэнтези, все это, конечно, было, но все это относилось ко временам ГУЛАГа, и к нынешней реальности не имеет никакого отношения. Кровавые войны воров и сук, массовый отказ от выхода на работы, сходняки и правило, зоновские короли – всё это, действительно, было, но было давно, обросло слухами и легендами, и на рубеже двадцатого века больше казалось байками, чем действительностью.

Сейчас же все проще. В зоне может быть только один хозяин. А вот от того, кто он, и зависит цвет зоны. Если хозяин в погонах – зона красная, если в лепне^[103] – зона чёрная. Хозяин нашей зоны – мужик суровый, из варягов, «отмотал» червонец где-то в Заполярье, переводом пришёл к нам, но самостоятельно навести порядок в зоне так и не смог.

Начав непримиримую войну с пьянством зэков в зоне, проносом спиртных напитков, самогоноварением, администрация зоны за короткий срок успела внушить зэкам тезис о вреде зелёного змия, но потом наступила на те же грабли, что и США в тридцатые годы. Помните? Там «сухой закон», во-первых, обогатил и укрепил местные национальные формирования, после чего их обозвали мафией, а, во-вторых, познакомил американцев с иным способом развлекухи – наркотиками. Вот и у нас победа над зелёным змием в масштабе одной зоны привела к резкому увеличению количества наркоманов среди спецконтингента, ухудшению оперативной обстановки и управляемости зоной.

Некоторое время вынужденный нейтралитет соблюдался, но, судя по речи хозяина, мы получили карт-бланш от управления, и теперь должны были его отработать…

Задача № 1. Режиму быть!

В армии есть Устав. В зоне есть ПВР ИУ (Правила внутреннего распорядка исправительных учреждений). Есть и распорядок дня. Вот на отдел безопасности и на наш отдел воспитательной работы (банда урядников) был возложен контроль за соблюдением пункта один: «07.00 – Подъём».

Время шесть сорок пять.

Мы с Сашкой стоим на балконе дежурной части и разглядываем ещё спящую зону. Я не выспавшийся и потому злой, слушаю Сашкино бормотание о том, что в гробу он видел такие подъёмы, что вставать в такую рань не дело, да и жена сильно недовольна тому, что осталась без привычного утреннего «Подъёма флага».

В дежурку подходит ответственный, и мы собираемся всей толпой внутри.

– Товарищи офицеры! В семь ноль-ноль проходим по отрядам, контролируем подъем осуждённых. Контрольное время – десять минут. В семь десять всех зэков, оставшихся в отряде на шконках, отправляем в дежурку на профилактическую беседу. Вопросы есть? Действуйте!

Разбегаемся по отрядам. У меня три отряда, один – лично мой, в двух я и.о., отряды нерабочие, встают зэки только к девяти на утреннюю проверку, и поднять пятьсот зэков за десять минут, конечно, нереально, но как писалось на бумаге, которую я когда-то подписал – обязан стойко и бодро переносить все, что упадёт на плечи… Хорошо хоть стажёр есть – Сашка, с ним управимся быстрее.

– Так, Саш! Сейчас заходим в пятый отряд, быстро делаем подъём и потом разбегаемся, я в седьмой, ты в шестой. Потом встречаемся и делаем контрольный обход. Ясно?

– Понятно, старший!

– Ну, начали.

Забегаем в отряд, лампочек в коридоре нет, темно как попе у афроамериканца, так, где-то здесь пожарный щит с ящиком для песка был. Ба-бах!! Судя по Сашкиному мату, щит слева, значит, выключатель справа. Начинаем…

– Граждане осуждённые! Подъем! Встали – выходим в локальный участок! Время пошло! Последние трое отправятся в ШИЗО! Старшина! А ну-ка, мухой по отряду! Почему свет не горит?

Проходим по отряду, доходим до «блатной» секции, внутри темно, зэки спят. Пытаюсь найти выключатель на стене, сослепу попадаю в заботливо расконтаченный и оголённый провод. Бдрень! Запах палёной кожи! Ух ты! Да я ж Бэтмен! В темноте вижу! Со злости пинаю шконарь, и споткнувшись об табурет, с матом кидаю его в сторону. Майкл Джордан отдыхает! В полной темноте с двадцати метров попасть табуретом в аквариум надо уметь!

– Маратыч! Чё за дела? Там же рыбки были!

– Так, Рашпиль! Я не понял! «Подъем» три минуты назад был! Какого хлора по шконкам валяемся? А ну-ка, вылетели все в локалку!

Выходя из секции, цепляю косяк, отвешиваю очередного пинка и под грохот сбитой с петель двери продолжаю орать.

– Отряд! Если через пять минут не наблюдаю в локалке строя, продолжать разбор буду в ШИЗО! Саш, давай по другим отрядам!

– Старший! Ну ты, блин, даёшь! Как рука-то?

– Рука? Да нормально… Ожог небольшой, жить будем.

Расходимся по отрядам, захожу в кабинет, закуриваю. В дверь забегает старшина:

– Маратыч! А чё за шум в пятом? Ты чё в такую рань на работе?

– Тайсон!!! Команда «Подъём» одна на всех! А ну быстро отряд в локалку вывел!

– А чё случилось-то, Маратыч?

– Режим случился! Время семь ноль пять! Давай, буди отряд!

Тайсон, успев увернуться от брошенного дырокола, скрывается в коридоре, и с криком «Мужики, выходим в локалку строиться! Начальник злой пришёл, гестапо делает!!!»

Ну, по поводу гестапо (это когда устраивают докапушки до любого косяка с неотвратимым далее наказанием) он, конечно, загнул, но, судя по шуму шагов, отряд в реальность угрозы поверил. Так, ну пойдём, посмотрим, что получилось, и Сашку заодно проверим.

Пятый отряд ещё тянется, мои уже стоят, а вот в шестом бардак – в локалке человек двадцать всего. Чё там у Сашки? Не успеваю дойти до локалки, как вдруг слышу страшный грохот из дверей шестого отряда. Мат, крики зэков, мощный рык Сашки, и понимаю, что в отряд зайти не смогу, так как оттуда живым потоком несутся полуодетые зэки. Принцип домино знаете? А вот Сашка, видимо, не знал, и поэтому после его хорошего пинка двухъярусный шконарь, начав свое падение в одном углу секции подобно костяшкам домино, остановился только в другом.

Время семь десять. Поднимаюсь в дежурку, докладываюсь. Операция «Доброе утро» удалась. После обеда получаем с Сашкой по мешку люлей. Ему мешок, мне как старшему – тележку. Актив – подъём сделали. Пассив – в ШИЗО отправлено двенадцать зэков (а нечего нецензурно с утра выражаться), в медсанчасть – тридцать восемь (Сашка постарался, не успели зэки со шконок вовремя спуститься). За них и получали.

– Вы их там что били, товарищи офицеры? Словами уже не можете? Почему все зэки в объяснениях пишут, что с койки утром упали? – Замполитр с наслаждением развращал нас с Сашкой на ковре.

– Никак нет! Спецсредства и физическую силу не применяли!

– А кто в шестом отряде разгром устроил?

– Не, ну товарищ капитан второго ра… – начинает Сашка, с его неистребимой привычкой к морской специфике офицерских званий.

– Товарищ капитан! Говорите нормальным языком! – Замполитр срывается (и за что он так Сашку не любит? Вы не во флоте!

– Товарищ полковник! – врубаюсь я, – травмы все бытовые, получены осуждёнными по собственной небрежности. Нужно было шконари скреплять!

– А с вами, старший лейтенант, я отдельно ещё поговорю! Что за дебош в пятом отряде? И почему половину секции в ШИЗО водворили?

– Невыполнение команды «отбой»! Нецензурная брань в адрес руководства колонии! Порча казённого имущества! – как всегда принцип Швейка срабатывает – врубай дурака по-умному и будешь прав!

После вечерней проверки проводим с Сашкой разъяснительную работу в отрядах, объясняя зэкам, что режим неотвратим, и что утренний беспредел будет продолжаться до конца срока каждого.

Уже на воле после работы сидим с Сашкой в кафешке, проводим работу над ошибками. Пить с Сашкой тяжело, вскормленный шилом из материнской груди возле ядерного реактора, он категорически не воспринимает пиво, а водку может пить не закусывая.

– Эх, старший! Ревун бы в отряд поставить!

– Это чё такое?

– Классная штука! У нас по авралу от шума даже крысы за борт прыгали!

– Ага, спасибо, Сашка! У тебя сегодня зэки уже попрыгали! Нам с тобой завтра по каждому отписываться придётся! (обязательное внутреннее служебное расследование по травмам зэков).

– А мы ещё годкам взрывпакеты в кубрик кидали!

– Саш! Ну откуда у нас взрывпакеты? Или ты их с подлодки вместе с торпедой прихватил? Нас же потом прокуратура без масла сожрёт!

Сашка, надувшись, ковыряется в салате, а я задумчиво разглядываю стоящего на барной стойке Санта-Клауса под искусственной ёлкой (скоро-скоро Новый год). Ужаленный алкоголем мозг вдруг просыпается и рождает идиотскую идею. А почему б и нет!

– Сашка, хорош кишкоманить! Слушай сюда!

Утро второе. Шесть сорок пять. Дежурка. Выдёргиваю дежурного на балкон, вполголоса объясняю ситуацию, и прошу, если чё, не поднимать тревогу раньше времени.

Семь утра! Наиболее сознательные зэки уже поднялись, оделись и вышли в локалку, но большая часть ещё дрыхнет по шконкам. Проходим с Сашкой по секциям, в зубах сигареты, в полной тишине нежными голосами объявляем:

– Граждане осуждённые! Подъем по отряду! – а в ответ тишина.

– Граждане осуждённые! Время пошло! Три, два, один!

Прикуриваем фитили от сигарет, и под шконари щедро разлетаются китайские хлопушки–петарды. Дёшево, сердито, действенно!

Уклоняясь от людского потока, выскакиваем в локалку, идём в шестой отряд. Умники! Дверь в отряд закрыта изнутри, и видимо, заклинена багром. Зэки не учли только того, что Сашка с его двухметровым ростом легко достаёт до форточек, и очередные петарды влетают в секции. Ну, пошумели, и хватит.

– Сашка, отбой! Пошли в отряд, чай попьём!

Сидим в кабинете, пьём купец. Сашка восторженно курит и фонтанирует предложениями в части того, что петарды – это, конечно, круто, но можно чё-нить ещё придумать!

– Не, Саш! В зоне прессовать долго нельзя! Дальше договариваться будем!

– А зачем?

– А ты что думаешь, нам зэки простят такие побудки?

– Кипешнут что ли?

– Не факт, конечно, но подлянок накидать могут. Думаешь, вчера в пятом отряде я случайно провод оголённый поймал? Или то, что сегодня в шестом двери заблокированы были тоже просто так?

– А чё могли сделать?

– Да всё что угодно….

В кабинет забегает старшина (Тайсон):

– Граждане начальники! Отряд в локалке! Подъём сделан!

– Добро, Тайсон! Что в остальных отрядах?

– Пятый стоит! Шестой почти весь вышел, строятся! Маратыч! А вы чё в натуре с калашами в зону зашли?

– Не, Тайсон! С калашами неудобно, нам по «УЗИ» выделили, удобно – и руки свободны и размеры небольшие. Чё вообще по зоне?

– Да подъем везде, только в девятый отряд чебурашки побежали.

– Понятно! Так, Тайсон, к двенадцати собрать в кабинете старшин и смотрящих пятого и шестого отрядов, разговоры говорить будем. Саш, пойдём до девятого прогуляемся, может, помощь какая нужна.

В девятом был прободной анус. Было видно, как работают в локалке «гробы» (произв. от ГБР – группы быстрого реагирования), по продолу в дежурку оттаскивали ушатанных зэков, издалека слышен громкий речитатив замполитра. Прикинув член к носу, мы с Сашкой благополучно смотались подальше и поднялись в дежурку.

– Иваныч! (ОД) чё стряслось?

– Да вон, ответственный пошёл подъем контролировать…

– Ну?

– Ведро с водой над косяком подвесили….

– Жесть! И кто ж там такой умный оказался?

– А вон, пол-отряда в кармане (задний дворик дежурки) торчат, половина в локалке забор толкает, у них и спроси. Щас ещё и Хозяин приедет…

Ближе к двенадцати на насквозь незаконной встрече администрации, актива и блаткомитета, учитывая моё и Сашкино нежелание приезжатьв зону к семи утра, было принято соломоново решение: зэки встают самостоятельно без десяти семь и выходят в локалку на перекур. После проверки помещений на предмет отсутствия спящих все заходят обратно. В случае нарушения договора мы с Сашкой продолжаем развлекаться дальше.

Через неделю на очередном оперативном совещании хозяин, подведя итоги операции «Подъём», указал на увеличение числа водворений в ШИЗО, применения спецсредств, бытовых травм среди осуждённых, отодрал чересчур ретивых, похвалил нас с Сашкой за нестандартный подход к делу. Окончив свою речь, он внимательно посмотрел на нас и в духе старых партийных вождей заявил:

– Товарищи! Несмотря на хорошие показатели в деле укрепления режима в зоне, нельзя останавливаться на достигнутом! Начальникам отделов! К семнадцати ноль-ноль разработать и доложить план мероприятий по выполнению пункта 2 распорядка дня «7.10-7.25 Зарядка осуждённых»!

Зарядка!!! Ой, блин……

З.Ы. Но это уже совсем другая история про Маугли…

Xai     Маляры-2

– Товарищи! Несмотря на хорошие показатели в деле укрепления режима в зоне, нельзя останавливаться на достигнутом! Начальникам отделов! К семнадцати ноль-ноль разработать и доложить план мероприятий по выполнению пункта 2 распорядка дня «7.10-7.25 Зарядка осуждённых»!

Зарядка!!! Ой, блин……

Всегда обожал начальство за конкретно-непонятные задачи. Нет, чего нужно было добиться, я уже понял, но вот как? Хорошо, поднимать зэков и выводить их в локальный участок мы уже научились. А вот дальше… Как говориться лошадь к реке и один человек отведёт, а вот заставить её пить и десятерых не хватит. К вечеру до нас довели ц/у руководства в части исполнения приказа хозяина. Тааак интересно…

Пункт 1. Из числа осуждённых, состоящих в секции дисциплины и порядка (СДиП – общественники, «красные зэки») назначить ответственного за проведение зарядки – физрука. (Ага, тоже мне инструктор по шейпингу, и кто ж его из зэков слушать будет?).

Пункт 2. Провести воспитательную работу среди спецконтингента, направленную на разъяснение и популяризацию ЗОЖ и утренней зарядки. (Щас! Шевчука им дать послушать что ли «Я завтра брошу пить, вот удивится свет!»)

Пункт 3. Осуществить выявление и изоляцию осуждённых пользующихся авторитетом среди спецконтингента, проводящих антирежимные мероприятия в том числе саботирование зарядки.(проще говоря, блатных закрыть в ШИЗО).

Пункт 4. Осуществить взаимодействие с отделом безопасности в целях повышения контроля за проведением зарядки (короче, бить будут).

Замечательный опус! Два первых пункта явно написано рукой замполитра, остальные два опера с безопасниками добавили.

Проще говоря, как обычно вся ответственность на нач. отряда, остальные службы типа на подхвате. Значить иметь и драть опять будут нашего брата. Весело нах!

Ещё один сюрприз! Сашку отправляют на две недели на первоначальные курсы повышения квалификации в учебный центр, и я опять один. Сашка пытался возмущаться и бузить, но против приказа не попрёшь. Устроив вечером прощание славянки, наутро похмельный и злой я приехал на работу в семь утра.

День первый

Подъём без проблем. Зэки стоят в локалке, ждут, пока их проверят и отпустят в отряд.

Семь десять.

По матюгальнику раздаётся шипение и громкий голос ОД объявляет на всю жилку:

– Граждане осуждённые, приступить к проведению зарядки!

Пауза, и …. Du hast!!! Mich gefragt und ich hab nichts gesagt!!! «Рамштайн» начал свой хит над утренней зоной. Хрена себя там подборочка треков в дежурке. Пока зэки замерли в недоумении, начинаю командовать.

– Отряд! Начать зарядку!

Несколько зэков, из числа лояльных начинают какие то судорожные движения, но, видя что остальная масса неподвижна, замирают. Я стою, курю, орать бесполезно, я своих зэков знаю, сговорились заранее. Ну что ж зоновский телеграф – он всегда высокоскоростной был. Отряд стоит, вижу, как особо вумные начинают закуривать. Так, это уже перебор, позволять себя так опускать нельзя!

– Куряги! Ганс! Мамон! Старый! Выйти из строя! Бегом в дежурку!

– Не, ну, начальник, а чё такого? Ты же куришь!

– Мамон! Ты грядки попутал? Я тут поставлен ваше здоровье беречь, а за своё здоровье сам отвечу! А ну, ушуршали!

Трое уходят, отряд напряжённо молчит. В соседней локалке идёт замес. Слышны глухие удары дубинок по мясу, всхлипы, мат, волочение тел по асфальту. Блин, это же пятый отряд! Я ж там врио!

– Отряд! Зарядка заканчивается в семь двадцать пять! Если кто уйдёт с локалки раньше, разбор будет короткий!

Ухожу в локалку пятого. Там полная ж… человек сорок «толкают» забор, часть лежит, остальные столпились в углу локалки.

– Лейтенант! Почему не контролируете зарядку? Ваша безалаберность повлекла массовое сопротивление осуждённых, что повлекло применение спецсредств! – это замполитр… Даже в такой ситуации говорит только канцелярским языком. У меня сносит башню:

– Во-первых, старший лейтенант! Во-вторых, мне чё, разорваться что ли? У меня три отряда! А вы сами Сашку на курсы отправили! Какого хера замес устроили? Могли меня вызвать, я рядом был!

– Да вы что себе позволяете! Чем это от вас пахнет? Вы что, пьяны? – учуял перегар всё-таки..

– Да пошли вы все! За отряд я отвечаю! А вы его подняли!!! Дубинками махать много ума не надо!!!

– Старший лейтенант! Немедленно пройти в санчасть на освидетельствование!

– Ага, щас!

– Чтооооо???

– Слушаюсь! Товарищ! Пполковник!

Разворачиваюсь, ухожу. Замполитр бежит за мной, следя, что б я вместо санчасти не завернул куда-нибудь ещё. Ну, это мне не страшно. Для таких случаев в нарукавном кармане всегда запас гвоздики и мускатный орешек валяется. Делаю вид, что закуриваю, и гвоздику в рот.

В санчасти майор с пьяной змеёй на петлицах, недовольно отрываясь от избитого тела зэка, выслушивает спич замполитра, делает замер давления, протягивает стакан для выхлопа, проверяет носом, ухмыляется, и бодро докладывает:

– Товарищ пполковник! Заключение в письменной форме подготовлю позже! Сейчас занят, много поступивших с травмами!

– Хорошо! Попрошу к девяти утра на оперативке у начальника колонии предоставить акт освидетельствования.

Поворачиваясь ко мне:

– А вам, лейтенант, немедленно покинуть зону, без десяти девять быть возле кабинета начальника колонии!

– Понял.

Через час замполитр на оперативке красочно рассказал, как своевременно, не щадя живота своего, установил и выявил подлеца и негодяя, который пьёт, курит, безобразия нарушает, старших посылает и тем самым зарядку срывает – короче, это всё про меня.

Хозяин, выслушав замполитра, недовольно рассматривает меня (этих проблем ему ещё не хватало), поворачивается к начальнику медсанчасти:

– Что там с освидетельствованием? – берёт протянутое ему заключение, вчитывается в текст, хмыкает и обращается к замполитру:

– Владимир Степанович! В заключении указано, что во время посещения медсанчасти двумя офицерами, запах перегара наличествовал, однако обследование старшего лейтенанта Х. показало, что он абсолютно трезв, спиртных напитков не употреблял, заместитель же начальника по воспитательной работе от обследования уклонился. Это как понимать?

Замполитр, охренев от такого оборота, зависает как Винда у Б. Гейтса (а надо лучше личные дела читать своих офицеров! Там же указано: отец – хирург высшей категории, к.м.н., ну а то, что батя в былые времена не один литр спирта на протирку медсестёр с нынешним начальником медсанчасти потратил, можно было догадаться.

Хозяин, повернувшись ко мне:

– Что, скажешь старлей?

– Товарищ полковник! У меня три отряда, во время зарядки был в седьмом, в пятый чисто физически не успел. Применение спец средств, считаю неоправданным, блатных в пятом не осталось, я их ещё за подъем в ШИЗО закрыл. Активистов там сорок человек, остальные мужики, если б напомнили о судьбе блатных, думаю, зарядку бы начали делать.

– А сейчас?

А сейчас отряд «подняли». Зэки злые. Скорее всего, пойдут к положенцу. А там…

– Ясно! Начальникам отделов! Назначить на каждый отряд по два персонально ответственных за подъём и зарядку офицеров, Список мне на стол! Начальникам оперотдела и безопасности остаться после оперативки. Старлей свободен! И больше с похмелья на старших матом не орать!

– Слушаюсь, товарищ полковник!

Весь день провёл в пятом отряде, разбираясь с материалами по травмам, оформляя документы на ШИЗО, до своих так и не дошёл, передав зэкам через старшину, что утром есть шанс повторить подвиг пятого.

День второй. Утро

До отряда даже не дошёл. Перехватили на продоле, в дежурке выдали бронник, резинку дубовую и в составе «гробов» сорвались в десятый отряд. Красавцы! Сто восемьдесят человек, у всех лепни болтаются на одном плече, левые руки оголены, в правых мойки! Понятно, зэки пошли на контрмеры – массовое вскрытие. Толку от этого немного, но в части огласки и поднятия шума ход беспроигрышный! Начнутся жалобы, письма родственников, визиты прокуратуры, депутатов и т.д.

Тишина… Зэки уставились на нас, мы замерли в ожидании приказа. Какой-то шакалёнок в задних рядах визгливым голосом накручивает зэков:

– Бедолаги! Менты беспредел творят! На положенное посягают! Лучше вором по жизни уйти, чем как сявки, на коленях жить!

Вперёд выходит зам по БОР (Безопасность и Оперативная Работа).

– Осуждённые! Немедленно прекратить противоправное поведение и приступить к зарядке!

– Начальник! Нас на зарядку не подпишешь! Убери ментов из локалки!!! Тогда и поговорим!

– Это кто тут такой говорливый решил, что я с вами говорить буду?

– Начальник! Зарядка – ментовской замут! Нам не по понятиям!

– Вот на мойку отряд сажать – не по понятиям! У вас блатных полтора человека! Остальные мужики! Смотрящий где?

Откуда-то из строя:

– Здесь я, гражданин начальник!

– Выводи блаткомитет из строя, коли по понятиям живёте, пожалуйста, вскрывайтесь!

– Начальник! Тут дураков нет! Хочешь чёрную масть гуртом повязать?

– А смысл? Вскроетесь сами, мне легче! Трупы сактируем, мне спокойнее будет!

– Убери ментов из локалки, начальник!

Зам по БОР подносит рацию к уху, что то уточняет и вдруг поворачивается к нам:

– Сводному отряду – покинуть локальный участок!

Мы в замешательстве начинаем выходить. Оказавшись на продоле, въезжаю в хитрость зама. Пока он им по ушам катал, к локалке подъехала наша пожарка и уже направила ствол водомёта над забором в локальный участок.

– Ну, так что, будете зарядку делать?

– Нет!

– Тогда переходим к водным процедурам!

Зам выбегает из локалки, дизель пожарки взревел, и струя воды ударяет по толпе зэков. На улице холодно, и через пять секунд зэки скрываются в помещении.

Уфф! Ну, вроде, отбой!

В дежурке сдаём снаряжение, слышу разговор хозяина с замом.

– То, что без жертв – хорошо! Но поставленной цели не добились!

– Главное, блатные сами себя скомпрометировали! Хотели устроить шум в зоне, подняли отряд, а ничего не вышло! Сегодня смотрящих с блатными закроем, остальные поломаются.

– Пока блатных не успокоим, у нас любое утро как в гостях у сказки будет! Чем дальше, тем страшней!

Уходя в отряд, обдумываю услышанное, и в голове начинает созревать какое-то подобие плана.

После обеда завожу отряд в клуб. Зэки рассаживаются, я встаю за трибуну. Выжидаю паузу (усе по Станиславскому) и негромким голосом обращаюсь к отряду:

– Ну что, мужики! Трахаться нравится?

Зэки в ахере замолкли.

– Да, да мужики! Трахаться! Сношаться! Под хвост баловаться! Я смотрю, вам в кайф, когда вас напрягают, то через зад, то в рот через голову!

– Начальник! Ты объясни нормально, чё надо?

– Мужики! Почему зарядку не делаем?

Шум, гвалт, отдельные выкрики! Терпеливо жду тишины.

– Ну что, уважаемые? Всё сказали? Вчера пятый отряд уработали, все в курсе? Сегодня десятый попытался попой ёжика родить, тоже обломались! А вы что, особенные? Думаете, вас это обойдёт? Думаете, завтра к вам на зарядку не зайдут? Обязательно зайдут! Так ведь?

– Ну…

– Гну! То есть весь отряд знает, что на днях всех жестоко поимеют, и никто, ни один не делает ничего, чтоб этого не произошло! Ведёте себя как шалавы! Знаете, что вечером трахнут, поэтому с утра лобок побрили, жопу подмыли, трусы поменяли, ракушкой кверху легли и ждём? Я всё правильно понимаю? Зашибательский мне отряд достался, как я посмотрю!

– Начальник! Ты за языком то следи! Зачем отряд форшмачишь?

– Я? Я вам правду о вас же говорю! Вы почему зарядку не делаете?

– Не по понятиям!

– Блин, кто б мне хоть раз показал эти понятия ваши! Что, там прямо так и написано? С утра зарядка – западло?

– По режиму ментовскому жить западло!

– А какого хлора вы в столовку по режиму ходите? Западло ведь!

– Начальник, ты не путай!

– Короче, мне ваши понятия глубоко фиолетовы! С меня хозяин спрашивает, а я с вас спрошу! Но учитывая мою доброту, я уговорил хозяина дать мне двое суток!

– Зачем?

– Официально объявляю! Завтра и послезавтра за зарядку вам ничего не будет! Можете даже в локалку не выходить! Но если всё-таки выйдете, просьба зарядку сделать.

Смех в зале. Зэки шушукаются.

– Если завтра я приеду и не увижу зарядки, я, как уже обещал, не буду ругаться и кого то закрывать, я закроюсь в кабинете и буду смотреть сразу шесть каналов по телевизору!

– Это как? Переключать что ли будете постоянно?

– Нет! Я просто все шесть отрядных телевизоров у себя в кабинете поставлю и смотреть буду!

– Начальник! Так ведь телики отрядные! Беспредел же!

– Уверены? Посмотрите внимательно, на каждом телевизоре сзади. Бирка, номер отряда, фамилия ответственного моя! Так что завтра я смотрю все телевизоры сразу! Далее! Послезавтра не будет зарядки – опять кипеш не поднимаю, но проведу общеотрядный шмон!

Зэки улыбаются. Смысл шмонать, если заранее предупредили.

– Все знают, у меня есть хорошая фомка. Так вот, послезавтра я возьму свою фомку и проведу в одиночку обыск отряда. Мне тут один хороший человек нашептал, что вы по аквариумам водку прячете, вот и проверю!

– Начальник, да ты чё в такой порожняк поверишь?

– Проверить обязан! Ну, а если случайно какое стёклышко повредю, так, мужики, без обид, это я не специально, а просто неуклюжий такой!

Тишина в зале.

– А вот через двое суток если зарядки не будет, то вы сильно не переживайте, я ещё что-нибудь придумаю!

День третий. Утро

Я опаздывал, и опаздывал неплохо… время было уже семь пятнадцать, когда я добежал до КПП. Инспектор на калитке, красавица Светка, увидев меня, округлила свои глаза и шёпотом забормотала:

– Ты чего? Сегодня ж начальник ответственный по зоне, беги быстрей!

Проматерившись про себя, забегаю в зону, и вижу, как на балконе дежурки хозяин распекает двоих отрядников, видимо, тоже опоздавших на подъем. Смысла оттягивать конец я не видел, и, махнув рукой, начал подниматься к хозяину на расправу.

– Товарищ полковник! Прибыл с опозданием на пятнадцать ми…

– Вот, товарищи офицеры! Полюбуйтесь! Раздолбай, на службу опаздывает, с замполитом только матом разговаривает! Но, бляха-муха, это единственный у кого отряд самостоятельно на подъем вышел и зарядку делает! Молодец, старлей! – энергично жмёт руку – Действуйте по распорядку!

Очумелый, я посмотрел в локалку, где двести зэков размахивают руками и ногами, и пошёл в отряд.

В кабинет забежал Тайсон со стаканом купца, и с улыбкой начал разглядывать меня.

– Тайсон! Блин! Доклад!

– Маратыч, после того как мужики узнали, что останутся без просмотра телевизоров (а чё им ещё делать в нерабочем отряде), а блатные без аквариумов (они стояли только у отрицал), вчера вечером собрали отрядный сходняк.

– И???

– Сходняк порешал, что порядочный арестант, должен за своим здоровьем следить, и поэтому зарядка утренняя не замут ментовской, а благо воровское.

– И???

– И будут теперь всегда зарядку по утрам делать!

Н-дя…. Мы зону из чёрной в красную перекрашиваем, а блатные под режим воровской закон меняют. И кто кого нае..ал??? А какая, в принципе, разница…

Важняк     Замена

(Имена и фамилии некоторых людей изменены. История реальная и без авторских прикрас)

– Саня, подъем! – заорал вбежавший на свою кухню, где я мирно спал, свернувшись калачиком на маленьком диванчике, мой друг и сокурсник Валера Трошин. – Опаздываем на распределение! Да вставай же ты, е@лан!!!

– Сколько время? – тихо пересохшими губами спросил я, не открывая налитых свинцом век. – Дай водички. Зря вчера по «Амаретто» прошлись!!!

– Половина девятого, в девять построение!!!

– Б#я!!! – скатился я с дивана, и стоя на коленях, посмотрел на друга.

У Трошина в одной руке был бритвенный станок, в другой помазок, морда в мыльной пене, во рту зубная щётка, на голове фуражка, а между ног зажато полотенце.

Заржав от вида друга, я, аки молодой жеребец, снося на своём пути предметы кухонной утвари, табуретки и кота Пчёла, влетел в ванную комнату. Всосав из-под крана достойную дозу раствора «вода+хлор», я нашёл ещё какой-то станок и приступил скрести свою двухдневную щетину, именно столько мы зависали у Валеры, отмечая такое важное событие, как выход молодых офицеров милиции «в свободное плавание» на просторы оперативной работы. Увлеклись. С пути истинного сбили две подруги.

Через двадцать минут мы с Трошиным бежали к метро. Ну, естественно, доехать за десять минут от Строгино до Юго-Западной было не в наших силах. Короче, опоздали. На подходе к «Вышке»^[104] нас встретил наш дорогой начальник курса подполковник Федяев, шедший в магазин за пирожками к чаю (любил, старый пас, мучное). Мы остановились, козырнули и приготовились к выслушиванию долгой и нудной воспитательной речи. Однако, посмотрев на нас, командир понял, что наши особо важные органы (мозг, печень, поджелудочная железа и желудок) в настоящий момент ведут тяжелейшие бои с медленно отступающим врагом, воюющим под флагом «Зелёного Змия».

– Ну и му#аки вы, товарищи младшие лейтенанты, что опоздали! – спокойно прокомментировал Федяев. – Теперь запихнут вас в какую-нибудь жопу. А ты, Селиверстов, между прочим, мог в МУР попасть.

– Разрешите бежать? – хором спросили мы.

– Да мне теперь до вас фиолетово. Только не вздумайте сейчас опохмелиться, засранцы! Трошин, пьянь, ты меня слышишь? – крикнул вдогонку подполковник и побрёл в магазин.

Мы взлетели на третий этаж. В рекреации около кабинета, где восседала тусовка покупателей, стоял лишь наш одногруппник Слава Гарбузенко, который каким-то блатным чудом с генеральскими погонами был переведён к нам из Харьковской высшей школы милиции ещё в начале второго курса.

– Ну чё, Арбуз, куда тебя? – спросил Валерка грустного Славу.

– Хлопцы, а вы не знаете, где находится аэропорт Домодедово? – вопросом на вопрос ответил наш украинский товарищ. – Меня туда определили, сказав, шо коль я знаю украинску мову, то мне там, молодому оперу, самое мистце.

– Х#й знает где, – ответил Трошин.

– Шо?

– Далеко, Слава, – перевёл я.

Гарбузенко приуныл и поплёлся к выходу. Его было жаль. Жил он в подмосковной Истре, и до Домодедова ему добираться столько же, сколько до Киева раком. Мы с Валерой оглядели друг друга, поправили форму, перекрестились и решили одновременно вдвоём зайти в комнату решений наших судеб.

За огромным столом, попивая уже не воду и чай, сидело человек 15 офицеров, где самым младшим по званию был какой-то слащавый майор.

– Разрешите? – гаркнули мы.

В «кают-компании» повисла тишина. Все старшие офицеры как по команде отставили стаканы в стороны и положили на тарелки бутерброды с икрой и балыком. Только один какой-то совершенно седой полковник с академическим ромбом на кителе поднёс рюмку ко рту, залпом выпил содержимое и тихо спросил, обращаясь к нам:

– Вы кто, рейнджеры? Откуда такие пришибленные?

– Младший лейтенант Селиверстов!

– Младший лейтенант Трошин! Виноваты, опоздали.

– А мы думали, что вы уже сами себе тёплые местечки нашли где-нибудь в министерстве.

– Никак нет.

Седой полковник взял наши личные дела, полистал и попросил выйти из кабинета, попросив явиться через 10 минут.

Стоя в курилке, мы с Валерой думали о своей судьбе.

– Саня, у меня такое чувство, – затягиваясь сигаретой, заговорил Трошин, – что через десять минут мы будем очень сильно завидовать Арбузу.

– А мне в принципе всё равно, главное, чтобы в область не упрятали.

Ровно через десять минут был оглашён «приговор» большой комиссии, решением которой я для прохождения дальнейшей службы направлялся в ЛОВД^[105] на К-й вокзал в должности оперуполномоченного уголовного розыска, а Валера в угро на «Три вокзала» (Казанский, Ярославский и Ленинградский).

В кафе «Минутка», что у метро Беляево, мы с другом взяли бутылку «Пшеничной» и попросили знакомую хозяйку сего заведения по имени Аза Алиевна выделить нам отдельные апартаменты в подсобке, т.к. пить в форме на людях не подобает офицерам милиции, приговорённых бороться с преступностью на железнодорожном транспорте. В процессе релаксации Валера сказал:

– Нет, Саня, это Арбузу не повезло.

– Во-во. Ещё мне рассказывали, что «транспортники»^[106] бесплатно на поездах ездят.

– Вот-вот.

Через два дня, выбритый до синевы, отутюженный, в белой рубашке и галстуке я прибыл к начальнику ЛОВД «К–я» подполковнику Синявину Сергею Сергеевичу. Протянув ему предписание, я отрапортовал:

– Младший лейтенант милиции Селиверстов прибыл для прохождения дальнейшей службы в должности оперуполномоченного отдела уголовного розыска.

– Это хорошо, – заулыбался подполковник. – Оперов у нас не хватает. Значит, пока молодой, закрепляешься за старым опером подполковником Соколовым Никитой Макаровичем. Опытный сотрудник, здесь уже 15 лет служит. Многому научит. Он в кабинете № 29а сидит. Иди, знакомься.

– Есть.

– Да, – остановил меня у двери Синявин. – Ты учись у него не всему и не слишком рьяно. Иди.

В поисках указанного кабинета я бродил по второму этажу, но кабинет под номером 28А обнаружен не был. Кабинет N 28 был, и за его дверью раздавались голоса. Но «моего» кабинета не было. У вышедшей из туалета уборщицы со шваброй я поинтересовался местонахождением необходимого мне помещения:

– Так это в подвале, – проворковала пожилая женщина, указывая орудием своего труда вниз. – За дежуркой направо вниз, первый кабинет налево. Там на двери табличка.

«Странно», – удивился я такому расположению кабинетов и последовал по курсу, указанному уборщицей. На обитой дерматином старой двери неровно висела табличка «Старший оперуполномоченный УР Соколов Н.М.». Ниже висел лист бумаги, на котором кривым почерком было написано: «Никишов, ростовщик, можешь не заходить – долг отдам только с зарплаты и без процентов. Учти: стреляю без предупреждения».

Я тихо постучался, и не дождавшись ответа, вошёл в дверь. Передо мной открылась картина из какогото патриотического фильма времён СССР о становлении Советской милиции в каком-то небольшом городишке, где днём закон в руках власти, ночью в лапах контры. Стены обшарпаны, под самым потолком небольшое зарешеченное окошко, два маленьких стола, сейф и старый, изъеденный каким-то насекомым диван. Глаз мог порадовать лишь пожелтевший от времени висевший на стене календарь олимпийского 1980 года с изображением символа того спортивного мероприятия, которому какой-то остряк подрисовал погоны старшего сержанта. За столом сидел небольшого роста пожилой (для оперативной работы) мужик в джинсах и лёгком сером свитере, с морщинистым лицом и усталыми глазами, желтизна белков которых мне, как родственнику медика, говорила о сложном положении его печени.

– Разрешите? Как я могу видеть Соколова? – спросил я, хотя уже понял, что это именно он.

– Это я, – не отрываясь от заточки карандаша, тихо проговорил опер.

– Младший лейтенант милиции Селиверстов прибыл для…, – начал я громко, чётко докладывать своему наставнику изъеденную фразу.

– Тише, тише! Ты чего раскричался, – поумерил мой пыл Соколов. – Тебя как зовут, парубок?

– Александр… Александр Селиверстов.

– Значит, Саша, – констатировал старый опер и достал из-под стола наполовину наполненный водкой стакан. – Пей.

– Я на службе не пью, – ответил я, подумав: «Не прокатит ваша проверочка, товарищ старший оперуполномоченный».

– Свободен, – спокойно сказал мне Соколов и указал на дверь. – Не получится у нас работать вместе. Я Синявину скажу, чтобы закрепил тебя за другим наставником. Иди отсюда!

В кабинете установилась гробовая тишина. Из небольшого окошка доносились звуки вокзала, голоса диспетчеров и гудки локомотивов. Наставник углубился в процесс заточки канцелярского предмета. Ошарашенный таким подходом к службе и встрече молодого пополнения, я несколько секунд поколебавшись, схватил стакан и в несколько глотков осушил до дна.

– Занюхай, – протянул мне засохший пряник опер. – Молодец. А теперь включи свои уши. Звать можешь меня просто Макарыч. Если хочешь стать классным опером, то слушай меня, делай только то, что я говорю, и не проявляй инициативу до тех пор, пока я не дам тебе на это добро. Уяснил, Шурик? И ещё: пить только со мной и когда я разрешу. На меня это правило не распространяется.

– Так точно!

– Да брось ты свой курсантский лексикон, – скривил недовольное лицо Макарыч. – Вот твой стол. Стул где-нибудь на вокзале спи@дишь, а всякую канцелярскую лабуду возьмёшь в секретариате. Ладно, я на территорию, а ты осваивайся.

Когда Соколов ушёл, я оглядел каморку и решил придать ей более приглядный вид. Вооружившись у уже знакомой уборщицы тряпками, щётками и порошком, я приступил к наведению порядка в теперь уже и в моем кабинете. После часовой уборки дышать стало легче, а по полу заиграл солнечный зайчик, который впервые за многие годы посетил сей неизведанный уголок.

Пришедший вскоре с территории Макарыч молча осмотрел кабинет и сел за свой стол. Из внутреннего кармана пиджака он достал чекушку и прямо из горла ополовинил её. Затем опять же из-под стола достал старую печатную машинку, и что=то бубня себе под нос, начал варганить какой-то документ. Из доносившихся обрывков фраз я сделал вывод, что наставник пишет рапорт о задержании. Закончив «литературное творчество», он расписался в документе, прикончил остатки водки и взял в руки трубку телефона:

– Алло, товарищ подполковник, – флегматично начал вещать доклад Макарыч, – Вчерашняя кража чемодана раскрыта, злодей в кутузке. Пусть присылают следака.

После этого, оглядев кабинет уже нетрезвым глазом и проведя пальцем по подоконнику, Соколов произнёс:

– Молодец, Шурик! Чистота – залог моего пошатнувшегося здоровья. На сегодня свободен, а завтра с девяти часов начнёшь познавать доселе неизвестный для тебя сумасшедший мир оперативной работы. Бывай, – протянул он мне свою клешню.

На следующий день понеслось и завертелось. Всё началось с ознакомления с территории, а это весь вокзал с перронами и прилегающие к нему территории с техническими и хозяйственными сооружениями. Затем Макарыч познакомил меня с, по его мнению, нужными людьми, без участия которых вокзал бы утонул в дерьме преступности: продавщицами магазинов и всевозможных ларьков, директорами вокзальных кафе и баров, кассирами (продажа билетов), грузчиками-носильщиками, таксистами и т.д и т.п. Через пару дней свою территорию я знал как «Отче наш». Параллельно наставник представлял меня своей агентуре, чем, честно говоря, вводил меня в недоумение. Из курса ОРД^[107] я знал, что агент (осведомитель) – это личное, как зубная щётка или курительная трубка. Некоторые «стукачи» Макарыча шли на контакт со мной охотно, другие с неохотой, а третьи категорически отказывались сотрудничать.

– А сегодня, Шурик, я начну потихоньку знакомить тебя ещё с одним контингентом людишек, которые могут быть тебе весьма полезны как по службе, так и по личным делам. Это проводницы, бригадиры поездов и ДВРы.^[108] Это Клондайк информации.

Целый день мы пропадали с наставником на перронах, знакомясь с людишками Макарыча. Особенно было приятно знакомиться с молоденькими проводницами и ДВРами, которые угощали «дорогих гостей» изысками дорожной кухни. При этом старый опер, представляя меня новым знакомым, пропускал по рюмочке коньячка, а мне просил подать томатный сок или кефир.

В пятницу Соколов, захватив в буфете пару бутылок водки и консервы, потащил меня за собой. На мой вопрос:

– Куда сегодня?

– Знакомится с бомондом, – сказал, как отрезал наставник.

Перелезая через какие-то постройки, свалки, железнодорожные сооружения мы вышли на тропу, «заминированную» местными собаками, которая вывела нас к какому-то спонтанному поселению.

– Вот, Шурик, смотри, – обвёл рукой Соколов ветхие сооружения, – вотчина Сифилитика и его команды. Местные БОМЖи. Твой основной контингент. Найдёшь с ними общий язык – проблем с раскрываемостью не будет.

– Макарыч, а такое прозвище у Сифилитика из-за того, что он болен этой болезнью?

– Нет. В прошлой жизни он был врач-венеролог. Я сам лет 7 назад, когда был ещё женат и по глупости от одной из проводниц подхватил «французский насморк», прошёл у него курс лечения. Он сторожил этого вокзала и здесь в большом авторитете среди клошар. Он у них и мэр, и судья, и родной отец.

Знакомство с «бомондом» прошло на высшем уровне. Макарыч позволил мне выпить с Сифилитиком за знакомство и дальнейшее сотрудничество. Мои дипломатические отношения с этим контингентом в дальнейшем складывались на взаимовыгодных условиях.

Несмотря на все эти ежедневные тренинги, консультации и знакомства, мы не забывали с Соколовым и про свои прямые обязанности: принимали заявителей, раскрывали преступления и проводили профилактику на вверенной нам территории. К слову сказать, раскрываемость у нас с Макарычем была более 80%. Порой преступления раскрывались, не выходя из кабинета. Иногда Макарыч говорил начальнику ЛОВД: «Я пошёл позвоню, а ты, Сергеич, поручи своим чистоплюям раскрытие в сводку дать». Боролись в основном с кражами, мошенничествами, хулиганкой. Но и без тяжких не обходилось. Куда же без них. Бывало, по пути в Москву в вагоне кого-то насильно жизни лишат, кого-то изнасилуют. Так что работы хватало.

Вот так интенсивно прошли два месяца. На улице наступил ноябрь. Я топтал территорию, всё больше набираясь опыта, бегал Макарычу за утренним «допингом» и раз в месяц, что меня радовало, на халяву на выходные мотался к бабушке на Украину, откуда я привозил Соколову домашнюю горилку и сало.

В один из промозглых ноябрьских дней, придя в 9 часов на службу, я не обнаружил в кабинете Соколова, хотя тот по сложившейся годами привычке приходил на работу в 8 часов. Подумав, что Макарыч борется с бодуном, я убежал на территорию. Кое с кем переговорив, я понёсся на платформу в сторону одного объекта, где находился интересующий меня субъект, нагло спи#здивший вчера ночью у женщины с ребёнком сумку с паспортом гражданки Украины, деньгами и билетами на обратную дорогу. В этот же момент ожила рация:

– Саня, ты где? – узнал я голос наставника.

– На третьей платформе.

– Когда будешь?

– Не знаю, а что?

– Да так, ничего. Я на месте.

– Загадочный ты сегодня, Макарыч.

Через пятнадцать минут я задержал вора, ещё через полчаса мы нашли сумку с документами и билетами. Денег не было. Но не беда. Допросив плакавшую от радости женщину и проведя вместе со следаком необходимые следственные действия, я сбегал в буфет, где знакомая официантка по моей просьбе собрала небольшой пакет с едой для потерпевшей. Посадив её с ребёнком на отходящий поезд и пожелав счастливого пути, двинулся в контору. На часах было 16 часов.

Зайдя в кабинет, я о#уел. За столом в новом тёмно-синем костюме, в голубой рубашке и в тон подобранном галстуке с уложенными в парикмахерской волосами сидел мой наставник и товарищ Макарыч. На столе лежал какой-то документ. Запаха перегара в кабинете не чувствовалось.

– Привет, Шура! – обрадовался мне Соколов. – Ну, где тебя носит?

– Кражу раскрывал, – пробубнил я, не отводя взгляда от пафосного вида наставника. – А у тебя чё, день рождения сегодня?

– Нет! Всё, Шурик, пи#дец, отслужил я своё, – улыбнулся Макарыч. – Вот сегодняшний приказ о выходе на пенсию. Квартиру сдам и уеду жить на дачу. Гусей, кур и козу заведу.

– Поздравляю, – растерявшимся голосом сказал я, не зная, что в таких случаях надо говорить. – Я и не знал, что тебя интересует сельское хозяйство.

– Спасибо! – рассмеялся Соколов. – Знаешь, Шурик, для всей нашей конторской халабалы я поляну завтра накрою, а сегодня я хочу напиться со своим лучшим учеником Александром Александровичем Селиверстовым. Ведь ты у меня четвёртый стажёр. Двух отшил сразу, третьего через неделю. Я ведь на пенсию должен был уйти ещё год назад, но Синявин, сучонок, условие поставил: подготовь замену. Вот я и подготовил и теперь со спокойной душой ухожу на заслуженный отдых. Устал я, Саша.

– Ну, я побежал?

– Куда? – удивился Макарыч.

– За водкой и закуской, отмечать же будем.

– Дурак, – заржал Соколов. – Мы с тобой в ресторан идём.

…И напились мы с Макарычем, и наелись, и наговорились. Не хотелось мне с ним расставаться. Привык. И ещё он был первым моим наставником в моей жизни. Настоящим наставником. 25 лет в уголовном розыске – это вам не баран чихнул.

PS: Я отработал ещё на вокзале полгода и перевёлся в криминальную милицию одного из округов Москвы. Опыт, набранный мною благодаря усилиям Соколова, мне оказывает посильные услуги до сих пор. С Макарычем мы частенько перезваниваемся. Он действительно занялся сельским хозяйством, а по ночам осуществляет функции сторожа дачного подмосковного посёлка, получая значительное материальное дополнение к своей пенсии. Летом мы ездим к нему с сыном в гости на пару дней. Старик радуется, как дитя. Ведь он одинок. Ему есть что вспомнить, но некому рассказать.

Важняк     Контрразведка на страже судомоделизма

(история реальная)

В детстве был у меня друг и одноклассник Димон Сомов. Любили мы с ним конструировать и создавать различные модели плавающих средств. Благо, жили в 30 метрах от отводного канала. Вот и в тот 1983 год, учась в 5 классе обыкновенной московской школы, мы за рубль приобрели у одного барыги из 7-го класса корпус от обыкновенного старого пластмассового игрушечного катера, который новый-то стоил 3 рубля с копейками. К процессу подошли творчески, приняли во внимание советы его отца – конструктора КБ «Энергия», плюс приложили наши необузданные фантазии собрать быстроходный катер. Если честно, то Димон от меня более отличался врождённой инженерной мыслью. Я в его проекте, учитывая, что он главный конструктор, являлся, наверное, начальником цеха сборки. Возможно, это так называется в промышленных кругах. Таким образом, мы решили создать суперкатер на подводных крыльях с высокооборотистым электродвигателем. Учитывая, что были летние каникулы, работы проводились у меня на балконе, который на тот момент являлся «верфью» изготовления нашего «особо секретного изделия» с определённым графиком работы. В 8-00, когда Димон приходил ко мне домой, научный совет КБ начинался с завтрака, который заботливо готовила и приносила к нам в «цех» моя бабушка. Затем работа и обед, ответственной за который была так же бабуля, и продолжение на благо отечественного судостроения. Через 3 дня кропотливого труда собранный и блестящий свежей нитрокраской катер «Волжанец»«, как мы его нарекли, стоял на стапелях нашей «верфи». Окончание сборки проекта было обмыто вишнёвым компотом. Правда, двухлитровую банку пойла мы об корпус катерка не разбивали. Ограничились тем, что моя набожная бабушка его перекрестила, а я натянул на мачту сшитый флаг СССР. Настало время испытаний и спуска на воду нашего детища. Церемония была назначена на 10 утра следующего дня. Ни я, ни, как я узнал позже, Димон, перед ответственным днём не спали. Спуск судна на воду – это вам не баран икнул. Тревожно…

В восемь часов утра «главный конструктор» стоял у меня в «цеху», внимательно оглядывая наше детище. Я подготавливал новую батарейку и с важным видом рапортовал о полной готовности судна к испытаниям.

– Леску взял?

– Вот…

– Запасную батарею?

– Конечно…

– Герметичность корпуса проверил? – серьёзно спросил «ГК».

– Да, конечно, проверил!!!

– Ну, пошли! – произнёс Димон, и мы двинулись к большой воде.

Выйдя на берег, мы начали приготовления к спуску нашего «Волжанца» на большую воду. Оказалось, что не было удачного причала, а посему пришлось срочно из подручных средств изготавливать то, о чем мы вовремя не позаботились. На ближайшей помойке были собраны бруски, доски и сооружена нехилая пристань.

Всё, день Х настал!!! Ура, товарищи!!! Я запустил двигатель, из-под кормы пошёл мощный бурун. Швартовые «ГК» «приказал» пока не отдавать, а проверить мощность судна на месте.

За всеми этими манипуляциями юных судостроителей наблюдала команда из 7 мудаков 16-18 лет от роду, которые на горке пили портвейн, горланили песни и загорали на летнем солнышке.

– Пацан, дай запущу катерок, – обратился ко мне тот, что был с гитарой и протянул лапы к нашему детищу.

– У нас первый запуск, – пытался я отогнать беду. – Сейчас испытаем, отправим в плавание и потом разрешим…

– Ты чего, салага!!! Ох@ел, старших не слушать!!! – в пьяном угаре сообщил гитарист и схватился за катер. Отдавать детище я не собирался.

– Э, хлопцы, чего до пацанят пристаёте, – послышался добродушный голос откуда-то справа.

Мы оглянулись, в трёх метрах от нас стоял небольшого роста старичок с поводком в руках, как две капли воды похожий на актёра Евгения Леонова. Рядом с ним, задорно виляя хвостом, носилась маленькая беспородная собачонка.

– Да пошёл ты…, – грубо ответил парубок и продолжил отбирать у меня катер. В это время к нам подошли остальные пьяные ублюдки, искавшие, куда бы выплеснуть пьяную энергию. Один из них сильно, носком кроссовки ударил псинке под ребра. Животина завизжала и опрокинулась на спину.

– Да что же вы за сволочи такие, – тихо произнёс дед.

В следующее мгновение произошло что-то невероятное. Какие-то движения, удары, вздохи, стоны, хрусты… Мы с Димоном стояли в ступоре. Мы такого раньше никогда не видели. Несколько секунд и всё… Все отморозки были в глубоком нокауте. Дедушка спокойно осмотрел собачонку, погладил по голове и как к человеку обратился:

– Ну ты как, подружка? Цела? В ответ псинка снова завиляла хвостом и лизнула морщинистую руку хозяина.

– Ребятишки, вы пока посидите вон там, а я с хулиганами поговорю, – улыбнулся старик и указал на лавочку. Дважды просить нас не надо.

Старик подошёл к «гитаристу», какими-то манипуляциями привёл его в чувство и минуты три что-то ему втолковывал. После этого в чувства были приведены остальные поверженные. Спустя некоторое время гоп-компания, хромая и держась за разные части тела, скрылись за домами. Дедок подошёл к нам:

– Ну что, морячки, катерок-то запускать будете? – простодушно спросил истребитель хулиганов, и, посмотрев на катер, грустно добавил: – Я почти на таком в 1944 за реку уходил. Красиво сделан, молодцы, дуже он у вас красивый!»

И мы запустили!!! Запустили так, что покорил он все рекорды, которые могли существовать на этом канале ранее.

Дед сидел и радовался, как дитя. Потом мы вместе сходили в магазин, где старик купил нам по большому пломбиру за 48 копеек. Мы были счастливы!!! Мы были счастливы тому, что посторонний человек оценил нашу работу. Нам было приятно, что мы в свои 12 лет смогли сделать то, что поразило и удивило взрослого. А вдвойне было приятно то, что он за нас защитился.

День удался. Испытания прошли удачно, работа оценена взрослым, злодеи наказаны, а пломбир в желудке.

Прощаясь с нами, старик произнёс:

– Ну что, морячки, пошли мы, а то старуха нас заждалась. И запомните, ребята, никогда не судите о человеке по его внешности.

– До свидания, дедушка! – помахали мы испачканными мороженым руками.

***

Прошли времена. Десяток лет. Я стал опером. В одно из дежурств начальник направил меня на адрес:

– Селиверстов, сходи на квартиру, тем более, твой район, заодно и пообедаешь.

– А что там?

– Да х#й его знает, – отмахнулся шеф. – Вроде бы сын отца мёртвым обнаружил с разбитой головой.

Пришёл на адрес. Следственно-оперативная ещё не приехала – ждала моего вердикта.

Дверь открыл приятный человек лет 50, и ознакомившись с моим удостоверением, вежливо пропустил в квартиру.

– Что произошло?

– Отец второй день на телефон не отвечает, вот я и решил заехать. Захожу, а он… – хриплым голосом проговорил мужчина и заплакал.

На полу на кухне в луже запёкшейся крови и растительного масла лежал… тот самый старик, так похожий на народно-любимого артиста, истребитель хулиганов, главный зритель испытаний «Волжанца», а главное, человек, преподавший нам с Димоном урок: «Не судите по внешности человека». В принципе, мне всё было ясно – пожилой человек разлил масло, поскользнулся и ударился головой о батарею. Только на душе было муторно. Как будто в детство вернулся, в то весёлое, интересное…, но каким-то извращённым способом, на какой-то неправильной машине времени.

Я накрыл лицо трупа полотенцем, вызвал судебного медика, и мы с сыном погибшего прошли в комнату. Я достал чистый лист бумаги.

– Как звали погибшего?

– Антон Николаевич Ващеев…

– Значит, дедушка Антон, – тихо себе под нос произнёс я.

– Что?

– Продолжайте, пожалуйста.

И рассказал мне его сын, детский хирург-травматолог, о своём отце. О добром, сильном, отзывчивом человеке. Достал с полки коробку из-под печенья и открыл её. Там были ордена и медали. Много. Я запомнил лишь два ордена «Красной Звезды» и орден «Боевого Красного Знамени».

– Кем ваш отец на фронте служил, в каких войсках?

– Сначала разведка армии, потом военная контрразведка «СМЕРШ», – вновь заплакал сын, – «Лесных братьев» гонял. Окончил войну капитаном.

– «СМЕРШ», – подумал я. – Значит, он пожалел тогда тех отморозков.

Не стал я мучить мужика. Не довоспоминаний ему. У него сейчас будут неприятные хлопоты и тягостные минуты.

Я вышел на лестничную площадку, закурил и дождался СОГ. Изложил своё мнение и ушёл. Не на работу, а на канал, где мы много лет назад запускали «Волжанца». Я пил, курил и вспоминал.

Через два дня я заехал в Бюро СМЭ.

– Моя версия по поводу причины смерти Ващеева подтвердилась?

– Почти, – ответил медик. – Обширный инфаркт, возможно, падая, зацепил масло, стоявшее на столе. Травма получена в результате падения с высоты собственного роста. Других повреждений нет.

PS: Каждое лето с Димоном мы ездим на могилу нашего старика. Пусть тот кораблик, пущенный нами по каналу, будет твоей душей, уважаемый Антон Николаевич. Удачи тебе там, капитан «СМЕРША».

Важняк     Сколько верёвочке ни виться…

(История реальная. Имена и фамилии изменены по этическим причинам. Для Прокуратуры, СБ и ФСБ – история вымышленная)

Преамбула

В один из декабрьских предновогодних дней красивая девушка решила посвятить законный выходной шопингу. На носу Новый год, но ещё не решён вопрос: каким нарядом удивить коллег на корпоративе. Нет, от недостатка нарядов куколка не страдала, но недавно ей на день рождения её дорогой и обеспеченный папа, владеющий небольшой сетью аптек, преподнёс подарок – золотой гарнитур, состоящий из колечка, серёжек и кулончика с цепочкой, инкрустированный сапфирами. Вот под него она и хотела подобрать что-то достойное. Измучив продавщиц и порадовав себя, через час довольная собой и покупками она выходила из бутика. У выхода на неё налетело что-то большое и довольно сильно толкнуло, сумки упали на пол.

– Ой, девушка, ради Бога извините, – раздался рядом с ней бархатный мужской бас, – Как же я так!!! Вот незадача, сейчас я вам помогу!

Собираясь отчитать нахала, девушка подняла глаза и застыла. Перед ней стоял красавец, этакий мачо с голубыми глазами. Его обворожительная улыбка, великолепная одежда (не Китай), атлетическая фигура и аромат дорогого парфюма дали команду её девичьему мозгу перезагрузиться, а мышцам лица изобразить соблазнительную улыбку. «Какой самец», – подумала девчушка, а вслух произнесла:

– Да, ничего страшного сама виновата.

– Вот возьмите, пожалуйста, – произнёс мачо, протягивая пакеты. Меня, кстати, Владимиром зовут. Извините ещё раз!

– Ангелина, – представилась девушка.

– Коль так получилось, разрешите помочь донести вам вещи?

– Но если только до машины…, – слегка улыбнулась красавица, передавая покупки новому знакомому.

– Указывайте путь, мадмуазель, – сделав поклон, произнёс Владимир, галантно пропуская спутницу вперёд.

Поставив сумки в багажник «Гольфа», галантный кавалер, смутившись, потупил глаза и спросил:

– Простите, Ангелина, Вы не могли бы меня обождать ровно 2 минуты? Только не уезжайте, пожалуйста, – сделал грустные глаза Владимир.

– Да, конечно…

– Тогда, один момент, я быстро.

Самец убежал, а Ангелина села в машину, запустила двигатель и стала фантазировать, мучаясь вопросом: «Что будет дальше?» Её мысли были прерваны открывающейся дверью со стороны пассажира. На сиденье лёг огромный букет алых роз.

– Ангелина, это вам, – произнёс Владимир, – Маленькое извинение за инцидент в магазине. А большое извинение я предлагаю преподнести сегодня вечером – приглашаю вас в ресторан. Вы согласны?

– Ну… Хорошо, а в какой?

– Это будет сюрприз. Как нам с вами состыковаться?

– Вот мой телефон, – сказала Ангелина и протянула красавчику визитку. – Позвоните в пять.

– До вечера, – ответила мечта сексуальных грёз Ангелины, смотря в след удаляющемуся авто.

«Столярова Ангелина Сергеевна… старший менеджер отдела…. телефон…» пробежал глазами по визитке Владимир и направился в сторону метро.

Амбула

– Гибкий прут для наказания. Пять букв? – спросил мой напарник и опер Олег Носов, оставшийся сегодня со мной на суточном дежурстве по причине приезда заботливой мамы к нему в гости и разгадывавший в настоящий момент кроссворд.

Покрутив карандашом в ухе, коллега по слогам изрёк:

– Пал–ка! Подходит.

– Розга, – разочаровал я друга и перевернулся на диване на другой бок.

Сутки сегодня шли неплохо. Заявителей практически не было. Совершено три преступления – два раскрыты по горячим следам. Это кража дорогого мобильного телефона в близлежащей школе у учительницы и бытовое убийство: сожитель радикально и навечно отучил свою вторую половину от пагубной привычки опохмеляться в одну глотку.

Я посмотрел на часы. Три ночи. В желудке заурчало.

– Олег, жрать хочется, – не открывая век, констатировал я. – Может, пиццу закажем?

– А мамка, наверное, пирожков напекла, – ответил мой друг.

– Ну, сгонял бы и привёз. Рядом ведь живёшь. Все равно старушка спит.

Нет, не подумайте ничего плохого. Олег очень любил свою маму. Просто раз в месяц она приезжала в его холостяцкую квартиру из подмосковного города Солнечногорска и начинала наводить генеральную уборку. Всё бы хорошо, но любые её телодвижения с тряпкой, шваброй, утюгом и тестом комментировались фразами такого рода, как: «когда же ты, кобель, женишься» и «я хочу внуков». Такого психологического прессинга тонкая натура Олега не выдерживала, и он под любым предлогом сваливал «по делам».

– А чё, можно, – посмотрев на часы, сказал Носов, и, взяв ключи от машины, пошёл к двери, – Заваривай чай, Саныч.

Через полчаса коллега ввалился в кабинет с огромным пакетом. Мой нос сразу учуял аромат капусты и картошки. Слюни сами собой заполнили рот. Эти ароматы учуял и эксперт-криминалист Шишкин, писавший в соседнем кабинете курсовую работу по философии для своей супруги, учащейся на первом курсе заочного факультета. Втроём мы браво уработали все пироги и закурили.

Неожиданно затренькал телефон внутренней связи. Это из дежурки.

– Селиверстов, слушаю, – ответил я.

– Квартирный разбой, адрес…, берите Шишкина и вперёд. Кинолог в машине, – голосом легендарного Левитана выдал информацию оперативный дежурный.

– Покушали, а теперь можно и погорбатиться, – вынес я вердикт и добавил: – поехали. Квартирный разбой. Все молча встали, потушили в пепельнице окурки и вышли из кабинета. На часах начало пятого.

На месте происшествия, то есть в квартире, кроме симпатичной потерпевшей и участкового Юры Прохорова, никого не было. Оставив девицу в комнате вместе с кинологом и Шишкиным, мы с околоточным вышли на кухню.

– Рассказывай, – обратился Носов к участковому.

– Значится, так, – начал рассказ Юра. – Сия молодая особа имела честь познакомиться сегодня, вернее, вчера, в магазине с кавалером. По её описанию, Клуни и Ди Каприо в одном флаконе. Вечером свидание, ресторан, целование ручек, секс, потом душ, а потом…

– Опять секс? – удивился Носов.

– Нет. Пока удовлетворённая девушка в неге томилась в постели, её ухажёр тихо открыл входную дверь и впустил в квартиру подельника. Карлика.

– Какого нах#й карлика? Ты чего, Гарри Поттер, пил сегодня? Ты ещё скажи, что в окно добрая фея с ПЗРК влетела? – ёрничал Носов.

– Подожди, Олег. Ну и…, – я попросил Прохорова продолжить занимательное повествование.

– Вот. Недавний любовник направил на неё ствол, а карлик…

– Изнасиловал девицу…, – подвёл итог напарник.

– Б@я, Олег, за#бал, – взбесился я, – Не успокоишься – пойдёшь поквартирный обход делать.

– Карлик… Ну, мужик ростом не больше 140 см., – флегматично продолжал участковый, – связал потерпевшую по рукам и ногам скотчем. В рот запихали кляп и приступили, собственно, к поиску и собиранию всего ценного. На всё про всё у них ушло 15 минут.

– Много взяли?

– Все драгоценные цацки и 14000 долларов США.

– А машину?

– Нет, ключи на полке возле ложа любви.

– Хитрые, суки, – прошипел Олег. – От тачки не так уж легко избавиться.

– А кто милицию вызвал, если она связанная была? – спросил я.

– Б#я, проще пареной репы, – засмеялся Прохоров, – Как только подонки ушли, девица скатилась с кровати, доползла до музыкального центра и носом врубила дискотеку на весь дом. А по вызову соседей пришёл я. Дверь оказалась открытой.

– Всё ясно, спасибо, Юрок. Можешь идти отдыхать. Мы здесь сами, – пожал я руку участковому и направился в комнату.

Потерпевшая с отрешённым взглядом сидела в кресле, укутавшись в махровый халат. Мне показалось, что она грустила не по похищенным ценностям – рухнула, разбилась, как хрустальная ваза, её мечта о принце на белом коне. Мне эту девчонку было по-человечески жалко. Кстати, она, действительно, была очень красива. Это отметил и мой циничный друг и ловелас Носов – он стоял, как истукан, не шелохнувшись. Её красота поразила его до самых пяток.

Я посмотрел на Шишкина. Тот жестом дал понять, что ни одного отпечатка пальцев нет, все затёрто. Вернувшийся кинолог с запыхавшимся псом сообщил, что след довёл лишь до трансформаторной будки, где, вероятнее всего, у злодеев стояла машина.

– Ангелина Сергеевна, – тихо обратился я к потерпевшей. – Разрешите представиться, старший оперуполномоченный уголовного розыска Селиверстов Александр Александрович. Вы в состоянии говорить? Может, «Скорую» вызвать?

– Не надо, – также тихо ответила она. – Я в норме… Почти.

– Вы сможете описать преступников и помочь нам составить их композиционный портрет. Фоторобот по-обывательски.

– Да, конечно.

– Тогда вам нужно проехать с нами. Тем более, что у нас с коллегой есть к вам несколько дополнительных вопросов.

Через час мы сидели в кабинете Шишкина, где со слов Ангелины Сергеевны составлялся фоторобот разбойников. Спустя некоторое время, на мой стол легли две композиции. Изображение лица на одной, действительно, напоминало физиономию голливудской кинозвезды, а вот харя на второй более походила на морду летучей мыши.

– Извините, Ангелина Сергеевна, а может вы ещё что-нибудь заметили? – аккуратно поинтересовался я, тактично намекая на тот факт, что она видела преступника обнажённым.

Слегка покраснев, потерпевшая сообщила:

– Во-первых, на шее у него был довольно большой шрам. А, во-вторых, у него на теле татуировки были. На левой груди тигр с раскрытой пастью, а на правой череп в колпаке Арлекина. И ещё… в районе лобка… написано «Бой нам только снится».

«Это уже что-то», – подумал я. Судя по тому, как Олег с серьёзным видом вылетел из кабинета, я понял, что Носов почуял добычу.

– Спасибо вам, Ангелина Сергеевна за помощь, – обратился я к уже немного успокоившейся девушке. – И пройдите на второй этаж в кабинет N 27. Там вас ждёт следователь, которому вы все расскажете, но уже под протокол.

– Скажите, Александр, а когда вы его поймаете, можно мне посмотреть ему в глаза?

– Не можно, а нужно. Вам ведь его опознавать. До встречи. Главное – живы и здоровы. Удачи.

Так, территория с Носовым наша – значит, об отдыхе можно забыть. Всё! Понеслась душа в рай. Усталости как и не бывало. Задания агентуре, справочные звонки и прочая оперская мутотень. Не прошло и часа, как в кабинет вбежал Олег:

– По Москве за этот месяц это четвёртый случай, – скороговоркой затрещал коллега. – Но есть одно «но».

– Не томи…

– Во всех трёх случаях терпилы были замужем, – азартно продолжал Олег. – И потому через пару часов заявления забирали, т.е. уголовных дел нет, и всё находится на уровне оперативной информации.

– Стоп, Олежек! Погоди! – остановил я его пламенную речь и набрал номер телефона следователя, допрашивавшего до сих пор бедную Ангелину Сергеевну.

– Караваев? Это Селиверстов, потерпевшая у тебя? Дай ей трубочку. Ангелина Сергеевна, скажите, а в момент знакомства с этим Владимиром у вас на правой руке кольцо было? А какое? Я так и знал. Нет, ничего, спасибо.

– Ну? – торопил меня с ответом Носов.

– Было!!! Похоже на обручальное, но с маленькими камешками.

– Ясно. Эти, суки, охотятся за женщинами, пожелавшими наставить рога мужьям.

– Ладно, поехали на Петровку. Нужен совет старых и мудрых товарищей.

Два месяца честно, практически без выходных мы отрабатывали это дело. Использовали всё, что можно. Искали там, где и не следовало искать. Наша агентура выла. Но всё безрезультатно. Серии прекратились. «Висяк» – он и в Арктике «висяк». Но нет худа без добра. Мой напарничек «для уточнения деталей преступления» сначала раз в неделю навещал Ангелину Сергеевну, через месяц под тем же предлогом раз в два дня, а в июне, в аккурат после вечерней оперативки, когда мы разлили чай по чашкам, он вытащил из сумки бутылку хорошего коньяка и вручил мне конвертик в виде сердечка. Мысля, написанная женским почерком, гласила: «Александр! С большой радостью приглашаем Вас на торжество нашего бракосочетания, которое состоится XX июля. С уважением, Ангелина и Олег». Кривым почерком напарника было дописано: «Меньше 100$ в конверт не класть».

– Ну что же, Олег, поздравляю, – порадовался я за коллегу и подумал о том, в каком экстазе находится его мать. – Дай Бог всего и главное – счастья!

– Знаешь, Саня, – после пары рюмок серьёзно сказал мой друг – А я ведь её с первого взгляда тогда полюбил. Хоть она сидела в махровом халате.

Мы оба рассмеялись и выпили ещё по одной.

Отгуляли свадьбу. Прошёл год. Олег с помощью связей тестя перевёлся в Главк. Я продолжал топтать землю. По каким-то служебным делам меня занесло в оперчасть СИЗО N 48/2, в народе более известного как «Бутырка». Решив все вопросы и пообедав, я направился к выходу. В коридоре следственного корпуса^[109] я встретил моего хорошего приятеля, старшего следователя по особо важным делам отдела по расследованию дорожно-транспортных преступлений Юзофа Фабрикуса.

– Юзя! Хитит твоего Одина! – обрадовался я, – Ты ли это, старый викинг! Какими судьбами ты, обедающий только в лучших ресторанах Москвы, оказался в этих екатерининских казематах?

– Саня!!! – обрадовался следак. – Сколько же мы с тобой не виделись? Года два? Больше?

– Да х#й его знает, – обнял я товарища, – Пошли по сотке шлёпнем.

– Я бы с удовольствием, но не могу, – сказал и погрустнел Юзоф.

– В чём дело?

– Понимаешь, Саня, у меня окончательное предъявление обвинения, а доказухи нет. Обвиняемый, ссылаясь на статью 51 Конституции РФ, молчит, а его адвокат вола за хвост тянет. Бабки отрабатывает. У меня срока осталась неделя. А ещё ознакомление со всеми материалами дела. Короче, жопа!

– А что за дело?

– Эта гнида два месяца назад в хлам пьяная на пешеходе в Строгине на «Митсубиси» сбила троих людей – мать и её двух дочек. Девочек в морг, а женщина – инвалид. И по позвоночнику, и на голову. Зараз детей потерять. Этот-то сразу с места происшествия скрылся, машину за МКАД бросил, обеспечил алиби и заявил об угоне. Короче, банально и просто. Ещё, сука, 5000 баксов пытался всунуть. Мразь!

– Извините, Юзоф Вильгельмович, – из приоткрытой двери высунулось лощёное лицо адвоката. – Мы с моим клиентом обговорили наши позиции и хотим сообщить, что отказываемся от данной редакции представленного вами обвинения.

В приоткрытую дверь кабинета я увидел вальяжно сидящего и курящего на стуле молодого человека приятной наружности в белых спортивных штанах и чёрной майке. Я ещё подумал, что если бы ему нацепить очки в позолоченной оправе, то точно банкир в пятом поколении.

– Ладно, Юзоф, – недипломатично прервал я речь «бандитского» адвоката. – Звони.

– Бывай, Саня, – похлопал меня по плечу честный следователь и скрылся за дверью кабинета.

Я пошёл по «взлётке» коридора. Что–то меня терзало. Что? Что?? Что??? Ёбтыть!!! Меня обожгло. Внешность! Большой шрам на шее! Фрагменты татуировок!!! На правой виден череп в колпаке шута!!! Совпадение? Возможно. Назад!!! Бегом!!!

Без стука, «простите» и «разрешите» я ворвался в кабинет, представился и обратился к следователю:

– Юзоф Вильгельмович, я бы как сотрудник уголовного розыска хотел задать несколько вопросов вашему обвиняемому тет-а-тет. Вы против?

– Да нет, – махнул рукой Юзоф.

– Я против!!! – заверещал адвокат. – Только при мне!

– А вы? Согласны? Вам же нечего бояться. Ведь бой нам только снится, – обратился я к молодому человеку, улыбнулся и указал пальцем в сторону его паха.

Преступник побледнел и попросил следователя и адвоката остаться со мной наедине.

Как только за нами закрылась дверь, я подошёл к этому подонку и силой оттянул майку. Так и есть. Тигр и череп в колпаке Арлекина. Плюс голубые глаза и внешность киногероя.

– У тебя пять минут на раздумье, – спокойно проговорил я, – Или идёшь в сознанку за ДТП и подписываешься под всем, что тебе предоставит следак, или за серию разбоев на баб с коротышкой в группе. А это больше, чем ты думаешь. Время пошло.

Я посмотрел на часы и вышел из кабинета. Юзов и адвокат, разглядывавшие План эвакуации персонала в случае пожара, недоумённо посмотрели на меня.

– Господа процессуалисты, не мешайте будущему ЗеКа решать свою судьбу.

Я зашёл в туалет и втихаря^[110] из запрятанного в носок мобильного телефона позвонил Носову. Объяснил что к чему. Минуту друг молчал.

– Саня, не будем ворошить старое. Ангелина на 5 месяце. Я доверяю тебе. Сделай красиво.

– Хорошо, Олег! Я всё понял. Привет жене.

Я вернулся в кабинет. И куда девалась только эта молодцеватая спесь доморощенного негодяя.

– Ну и? – строго спросил я бледного, как поганка, сучонка.

– Я согласен взять на себя ДТП со всеми вытекающими из него последствиями. Готов материально загладить причинённый вред. В тот день за рулём был я. Сбил я…, я готов…

– Вот это сейчас, – прервал я исповедь убийцы детей, – ты и сообщишь в присутствии трёх лиц, в том числе, и своего адвоката. И всё подпишешь. И не дай тебе Бог отказаться от своих слов в суде.

– Я знал, что татуировки меня погубят, – вслед мне шёпотом проговорил Владимир.

Я вышел из кабинета. Честно говоря, руки предательски тряслись.

– Прошу вас, – сделал я жест в направление двери. – Проходите. Гражданин обвиняемый хочет дать признательные показания. Товарищ следователь, я жду вас на улице.

Через час мы с Юзофом сидели в самой лучшей в Москве «Чебуречной» на Сухаревке (она до сих пор готовит лучшие чебуреки в Москве) и пили горькую.

– Саня, а как ты эту суку убедил?

– Юзик, а давай лучше помянём тех девочек, которые погибли под колёсами этого ублюдка.

Не чокаясь, мы подняли стаканы и выпили.

PS. По приговору суда эта гнида получила 7 лет. А разбой, возможно бы, развалился бы ещё на стадии предварительного следствия.

Важняк     Нет плохих детей, есть плохие люди…

(предупреждаю: я не националист и шовинист)

Сегодня суббота. Выходной. Пропищал будильник. Я открыл глаза и взглянул на солнце, лучи которого ласково играли в двух 150 литровых аквариумах, ярко подчёркивая красоту и грацию плавающих в них скалярий, вуалехвостов, гуппи, тетр, барбусов и неонов. Моя супруга, укутавшись в пуховое одеяло, продолжала видеть романтические сны – на её лице гуляла загадочная улыбка. «Что-то хорошее снится» – подумал я и вылез из под одеяла. Меня зазнобило.

– Ну что за безобразие! – возмутился я, щупая рукой еле тёплую батарею. – На улице январь, а этим коммунальщикам хоть кол на голове теши. Приду в понедельник на работу – обязательно позвоню в ЖЭК и всё выскажу по поводу их наплевательского отношения к жизни жильцов нашего района.

Приняв горячий душ, я, приготовив яичницу с помидорами и бутерброд с сыром, собрался сходить за покупками в «Пятёрочку», дабы порадовать вечером супругу каким-нибудь экзотическим блюдом. В то время, пока челюсти с двумя новыми керамическими коронками, вставленными два дня назад знакомым врачом, дробили хлеб и сыр, я обдумывал меню будущего стола, которое моя вторая половина должна была оценить по достоинству. Не так часто в последнее время я радовал её выходными, а про сюрпризы (приготовление ужина или кофе в постель) с кулинарными изысками и говорить не стоит. Прикинув в уме список продуктов и сделав на матрице мозга пометку «купить цветы», я оделся и вышел из дома. Хороший мороз сразу укусил за нос и уши. Хорошо, б@я!

Я закурил сигарету и направился в сторону магазина. Учитывая утро, в супермаркете народа практически не было. С серьёзным видом я затарил тележку, расплатился с кассиром, упаковал продукты в пакеты и двинулся в сторону цветочной лавки. Там, сделав пару достойных, но дежурных комплиментов флористу, заполучил прекрасный букет-ассорти из роз, лилий и хризантем. Обвешанный пакетами и с букетом цветов я двинулся домой. Буквально за десяток метров до подъезда один из пакетов оборвался. Меня это не озадачило, и я, присев на корточки, стал ликвидировать эту маленькую неприятность.

– Я тэба, ишак е@анный, научу харашо сэбя везти!!! – раздавался весьма недипломатический крик с детской площадки нашего двора. – Твая мать билять, отец твой билять, и ты крывой отросток х#я поганого пса.

Я взглянул в сторону инцидента и увидел, как взрослый здоровый кавказец по имени Зураб, живший в третьем подъезде и продававший кожаные куртки на рынке, избивал моего соседа – Гришу Морозова десяти лет от роду. Мать его работала на трёх работах, отец сидел за убийство собутыльника. Гришка каждый день был предоставлен сам себе и был немного не от мира сего. Я его про себя называл «Маркиз Сам себе на уме». Ко мне он всегда относился с уважением, здоровался, обращался по имени и отчеству. Порой шкодничал, но всё ограничивалось извинениями его самого или его мамы. Но в настоящий момент я видел беспредел!!! Нет. Это было не воспитание. Не порка ремнём, не таскание за уши. Конкретное, садистское, избиение ребёнка кулаками и ногами. Дитя не кричало, а лишь, тихо плача, пыталось закрыться от ударов в голову.

Я бросил сумки и цветы и кинулся на детскую площадку.

– Зураб! Ты о#ел!!! За что так ребёнка бьёшь? Что случилось?

– Что случилось, ментяра…? – зашипел кавказец, придавив Гришку ногой к холодной земле. – Сматри. Он мой «Пассат» краской под «графуту» разрисовал.

– «Граффити», – подправил я горца.

– Адин х#й! Кто отвечать будэт? Его мать потаскуха или ты, легавый???

– Отпусти пацана, я заплачу.

Зураб, почуяв материальный интерес, поднял Гришку, но продолжал удерживать того за шиворот старенького пальто. Я взял свои сумки и цветы и направился на площадку. Порывшись в пакетах, я достал бутылку хорошего марочного вина и протянул экзекутору:

– Возьми! Денег нет – в магазине потратился!

– А#уел, мусор, в конец, – засмеялся Зураб и ударил Гришку кулаком по затылку. Ребёнок застонал, ослаб и свалился на снег.

– Ну, как хочешь, – прорычал я и чётким ударом опустил полную бутылку вина на голову подонка. – Это тебе за Гришку, за его мать и за мусора. А завтра тебя свои же с рынка попрут. Поверь моему оперскому слову. И не жить тебе больше в нашем доме. Григорий, помоги!

Я взял в руки пару пакетов и цветы, а ребёнок разорвавшийся пакет. Ещё раз мы оба посмотрели на распластавшееся крестом на снегу тело.

– А вы его не убили, дядя Саша?

– Нет, пошли. Мамка дома?

– Не-а, – растирая слезы и кровь из носа по лицу, сказал сосед. – Вечером будет.

– Ты зачем этому муд… человеку машину раскрасил?

– Это не я!!! – глядя прямо в глаза, сказал Гришка, – У меня и денег на краску нет.

– Верю, Гриша! Тебе верю.

В квартире моя благоверная, увидев Гришку в крови и ссадинах, забегала по квартире. Через пару минут ребёнку была оказана первая медицинская помощь.

– Есть хочешь? – спросил я Гришку, с интересом разглядывавшего аквариумы.

– Ага…, – не отвлекаясь от подводного мира, прошептал сосед.

Через пару минут я принёс ему сосиски с горчицей и черным хлебом. Не отрываясь от грациозности плавающих рыб, мой юный друг проглотил пищу в два присеста.

– Нравится? – тихо поинтересовался я.

– Очень! – ответил Гриша. – У них свой мир: добрый и спокойный. Накоплю денег – обязательно куплю себе аквариум.

– А не надо копить, пошли.

Гриша заинтересованно посмотрел на меня и направился в моем фарватере. На балконе я достал из ящика старый, добротный 80-ти литровый аквариум и сказал:

– Сейчас, Григорий, мы пойдём к тебе и сделаем всё как нужно. Мамка придёт с работы, а перед ней подводный мир!

Если бы мне сейчас преподнесли в дар новый «Порш-Кайен», то не было бы в моих глазах столько света, радости, тепла и зачарованности, сколько было в глазах того мальчугана.

Занеся аквариум соседу домой, отмыв его и заполнив водой, мы с Гришей отправились за камнями на россыпи возле Химкинского водохранилища. Мой маленький друг в процессе ажиотажа не замечал боли саднящих ран. Он был там, где добро и спокойствие. Он был в мире подводного благополучия.

К 16 часам мы оборудовали аквариум, посадили в нём преподнесённые мною подводные растения, наладили фильтр и компрессор. В процессе этой кропотливой, но интересной работы моя супруга приносила нам бутерброды и сок.

– За рыбами поедем в следующую субботу, – сказал я. – Пусть вода в аквариуме отстоится и установится биологический баланс.

– Спасибо, дядя Саша! Я буду ухаживать за этим подводным миром!!! А можно мне с вами советоваться?

– Конечно, Гриша! Ладно, долго не сиди, дождись маму и ложись спать, – шёпотом проговорил я и оставил Гришу наедине с подводным, но пока пустым царством.

Я вернулся домой и принялся за приготовление ужина. Моя супруга сидела в комнате и время от времени бросала мне вслед знаки внимания.

Через час в комнате я зажёг свечи и внёс на подносе фаршированного миндальными орехами и маслинами судака, украшенного дольками лимона и авокадо. В связи с тем, что вино ушло на воспитание маргинала, то из бара я достал початую бутылку джина «Бифитер».

– Зай, тебе с тоником или чистым? – спросил я супругу.

– Мне сок.

– ??? Может, за вином или шампанским сбегать?

– Ты уже сходил! – засмеялась жена. – Мне нельзя спиртного, у нас ребёнок будет. Я беременна. Как бы там ни было, но я вышла замуж за опера. И пусть ты всегда будешь таким участливым в судьбе других людей. Только не перековывайся. Сегодня ты дал надежду и доброту одному человечку, а это уже много, что значит. Я люблю тебя!

PS: В понедельник я направился на N-ский рынок к директору Азиму. Популярно, возможно, грубо я рассказал ему о субботнем инциденте с его рабочим и земляком.

– Эх, нехорошо, очень нехорошо Зураб сделал, но и ты его, Сан Саныч…

– Азим!!! – я ударил чашкой чая по столу.

– Понял, понял я всё. Помню, что помог ты моему сыну и племяннику…

– Азим!!! Короче.

– Нет его больше на рынке. Отправил я его торговать в сельскую местность, в Тульскую область. Навсегда. Устраивает?

– За это спасибо. Слушай меня. Завтра я приду к тебе с тем пацаном, так дай команду своим торгашам обуть и одеть парня. Тебе же это не в падлу для меня сделать?

– Для тебя, дорогой, всё что хочешь.

– Бывай, Азим! Если что, звони.

– И тебе всего наилучшего, мой друг.

PSS: Прошло 10 лет. Григорий вырос. До сих пор занимается аквариумистикой и в своих кругах считается непревзойдённым специалистом. Открыл свой маленький зоомагазин на улице Тушинской, где его мать-старушка трудится продавцом в отделе кормов. Мне мотыль и коретру предоставляет еженедельно бесплатно. Попытки расплатиться расценивает как обиду. Каждый раз, встречая меня, Григорий говорит: «Спасибо вам, дядя Саша».

Важняк     Дело случая

(история вымышленная, совпадения случайны)

Экстренная послеобеденная оперативка. Начальник отдела уголовного розыска подполковник Виктор Андреевич Бабкин по прозвищу «Папа Дорсет», самолично расписавшийся вчера в приказе о впердоленном ему выговоре, разрывает на молекулы наши серые вещества, пытаясь зомбировать их идеей о необходимости повышения раскрываемости на вверенных нам территориях. Сей процесс происходит с применением ненормативной лексики и звуков, образующихся от соприкосновения его кулаков с казённой мебелью и оргтехникой. Следует отметить, что за последний месяц наш материальщик Тимур ибн Гейтс заменил Папе Дорсету третью клавиатуру. Мольбы завхоза о бережном отношении к материальным ценностям должного успеха не возымели, а привели к тому, что в кабинет шефа пришлось устанавливать новый факсимильный аппарат взамен другого, «случайно» уроненного на стену в ходе прочтения лекции оперу Диме Сычеву на тему «Пагубное влияние алкоголя на работоспособность сотрудника органов внутренних дел». Это единственный учебный материал, который навеки осел в голове старшего лейтенанта и был усвоен «студентом» до последней точки. То, что лекция проникла во все потаённые уголки организма Димы, было видно невооружённым глазом. При произнесении нами фамилии шефа старлей вжимал голову в плечи и машинально клал в рот таблетку «Антиполицая».

Сегодня лекция предназначалась всему личному составу отдела. Так как я со своим другом и напарником Костей Павловым слышали о вчерашнем турне начальника к руководству, то решили занять позиции у двери.

– Я вас в последний раз, дети мои, предупреждаю, – гласил Папа Дорсет. – Если я ещё раз буду подвергнут позорному групповому «изнасилованию», сопряжённому с лишением премии, то каждый из вас будет лично мною подавлен как морально, так и физически. Ты меня слышишь, Павлов?

– Так точно.

– Что так точно?

– Будет подавлен морально и физически, – повторил Костя и показал блокнот. – Я записываю.

– Нет, Павлов, тебя это не касается. Тебя я четвертую. Знаешь, о чем ты пожалеешь на смертном одре?

– О том, что отпуск не догулял?

– Нет! О своей доверенной бл@ди и выданной ей справке за моей, якобы, подписью о том, что она является внештатным сотрудником милиции.

– Вас не было на месте, я…, она…, ей…, надо было помочь, информацию хорошую сливает, – начал оправдываться друг.

– Согласен. А автограф мой зачем бездарно подделал на липовом документе, дитя Хиросимы!? – стучал по столу Бабкин. – Селиверстов, а ты чего ржёшь? Тебе весело? У вас с Павловым на территории 8 нераскрытых разбоев, а он лыбу тянет!

– Шесть, – осторожно поправил я.

– Что-о-о? – набрал в лёгкие воздуха шеф.

– Товарищ подполковник! – спасая меня от гнева шефа, обратился к Бабкину вошедший в кабинет помощник дежурного. – Изнасилование 9-летней девочки с грабежом. Второй случай по району, третий по округу.

– Что? – тихо переспросил Виктор Андреевич, усаживаясь в кресло.

– Серия педофила, говорю. Довёл, сука, ребёнка до квартиры и, как всегда, по той же схеме. В общем, решайте, кто поедет. Кстати, прошло по «02»,^[111] – шокировал помдеж и закрыл за собой дверь.

– Господи, за что мне такое наказание? – забасил Папа Дорсет, прикуривая сигарету. – Селиверстов, Павлов езжайте. Потом доложите.

– Есть.

***

Возле дома потерпевшей, выслушивая пожелания старушек, нас ждал участковый Вася Галопенко. Увидев нас, он аккуратно папкой отстранил от себя свою пенсионную агентуру и направился в нашу сторону.

– Бонжур, Базиль, – поздоровались мы с околоточным. – Давай, начинай исповедоваться, а мы решим, какую экзекуцию тебе назначить за твоё халатное отношение к службе. Ведь это уже второй случай на твоём участке?

– Переведусь. В УВО^[112] уйду, – заскулил грешник. – Но прежде найду эту мразь и своими руками яйца оторву. Значит, здесь так же, как и в первых двух случаях. Глаз положил у школы, довёл до дома, дождался, пока ребёнок вставит ключ в замочную скважину, зажал рот и втолкнул в квартиру. Только в данном случае ребёнку повезло.

– Это чем же? – удивился я.

– Во–первых, здесь 132.^[113] Изнасилования не было, а лишь орально попользовал.

– А во-вторых?

– А во-вторых, повезло с потерпевшей.

– Слушай, Залупенко, – тихо прошипел Костя, – ты чего сегодня ересь несёшь? Ты думаешь, что говоришь? У ребёнка горе, а ты…

– В том-то и дело, что горе, – остановил он гневную речь Павлова. – А ей хоть бы хны. Понимаете, в тех случаях девочки были психически здоровы и понимали, что с ними происходит. У нас ведь до сих пор не было ни фоторобота, ни биологии преступника.

– Ну?

– Ребёнок этот учится в спецшколе, – Вася покрутил пальцем у виска, – и сегодняшнее приключение восприняла, как игру. Мало того, что подробно описала педофила, указала на отсутствие большого пальца на правой руке, так ещё и сперму случайно умудрилась на пол сплюнуть и это притом, что подонок заставил её зубы почистить и рот прополоскать.

– Так она не в больнице?

– Нет. В комнате сидит, в куклы играет и мультики смотрит.

Мы переглянулись. В тех случаях мы с детишками смогли переговорить только в больнице на следующий день. Да и то безрезультатно.

– А «Скорая» для кого?

– Мать её откачивают. Ведь если бы эта гнида золотые цацки её матери не захватил, то мы бы об этом случае и не узнали. Оно ведь как получилось? Сделав своё грязное дело, он прихватил с собой лежащие на комоде цепочки и колечки. А девочка, зная, что мать подумает на неё, позвонила той на работу и…, В общем, сами идите и поговорите. А мне ещё территорию отработать у школы надо.

– Костя, вызывай следственно-оперативную и сделай поэтажный, – сказал я и направился в подъезд.

Девочка, действительно, чувствовала себя хорошо, чего нельзя сказать о её матери. Произошедшее с единственным ребёнком она приняла близко к сердцу. Благодаря врачам через полчаса родительница смогла внятно ответить на все наши вопросы и обрисовать похищенные ювелирные изделия, а через час они с дочерью направилась к нам в отдел для составления композиционного портрета. Таким образом, к концу дня мы располагали хоть каким-то полезным материалом, о чём можно было смело, без страха за своё здоровье докладывать Папе Дорсету. С большим трудом удалось развести шефа на выделение нам дополнительных сил для «выпаса» возле школ района. Привлекли курсантов из средней и высшей школ милиции, раскинули агентурные сети, отработали всех ранее привлекавшихся за аналогичные преступления извращенцев. Безрезультатно. Над головой шефа сгущались тучи. Над нами – все «прелести» гнева подполковника Бабкина. Масло в огонь подлил пятничный «выход» нашего педофила. В понедельник нас дёрнули на заслушивание в ГУВД. Имели жёстко, но справедливо. Орали, но называли по имени и отчеству. Давали указания и определяли сроки. Мы кивали и тупо смотрели на свои ботинки, всем своим видом показывая, что осознаем, понимаем, исправимся. Каких бы мы не корчили из себя героев-по#уистов, а всё равно предательски вспотели.

В конторе с докладом нас ждал Папа Дорсет, который в менее корректной форме поставил перед нами задачи и отправил топтать территорию. При этом забил последний гвоздь в крышку гроба, заявив, что без маньяка в наручниках наш дуэт ему не интересен.

– Если наш Папа и дальше будет так переживать за дело, то до новогодних праздников он вряд ли доживёт, – сказал Костя, прикрывая дверь кабинета шефа. – Саня, давай за моим Андрюшкой в школу заскочим, а то тёща сегодня его забрать не сможет.

Возле школы нас уже ждал Костин сынишка со своим корешем. Они бурно обсуждали какую-то тему, активно жестикулируя руками.

– Эй, цветы нашей жизни, – позвал Костя из машины детей. – Пулей в машину. Обед стынет.

Друзья, весело подхватив рюкзачки, запрыгнули в машину.

– Здрасьте, дядь Саш, – громко поприветствовал меня Павлов-младший.

– Здорово, разбойник! Как дела?

– Нормально.

В этот же момент от резкого торможения я впечатался головой в торпеду.

– Ты чего творишь? – заорал я на друга, – дорога пустая!

– Смотри, – указал мне пальцем в сторону школьного забора Костя, у которого в десятке метров от нас стояла точная копия с нашего фоторобота.

– Что?

– Рыжий, очки, зелёная кофта.

– Жаль руки в карманах, а так похож.

– Точно, он! – сделал преждевременный вывод Павлов.

– Сейчас проверим, – сказал я и вышел из машины.

Походкой не слишком трезвого человека с «нарисованным» на лице похмельем и с сигаретой в зубах я подошёл к субъекту.

– Братан, зажигалка есть?

– Пожалуйста, – протянул мужик мне зажигалку и с привычным выкрутасом чиркнул указательным пальцем по кремню.

– Где потерял? – спросил я, глазами показывая на правую руку.

– Отморозил.

– Значит, ты отморозок?

– Простите, не понял…

Удар и подсечка.

– Лежать, милиция, – закричал подбежавший Костя и закрепил на его запястьях наручники.

– Вы чего, мужики, – заорал задержанный, – Э-э-э, люди! Помогите!!!

– Что же вы творите! – закричала какая–то старуха сзади.

– Сейчас милицию вызовем, отпустите человека, бандиты, – верещала с какого-то балкона женщина противным голосом.

– Всем молчать. Мы из ФСБ. Это террорист и на нем взрывчатка! – гаркнул Павлов, и улица опустела.

– Ну что, сучонок, детей любишь? – заорал я на мелко трясущегося педофила.

В том, что это именно тот, кого мы ищем, ни я, ни Костя не сомневались. Пятой точкой и спинным мозгом чувствовали, что в цвет попали. Весь его облик (бегающие глаза, испарина на лбу, дрожь, учащённое дыхание, а главное, испуг) говорил о его звериной сущности, о его страхе перед ответом за содеянное.

– Вы чего, вы чего? – повторял слюнявыми губами упырь.

– Ну и куда его? – спросил Костя, незаметно подмигнув мне.

– На водохранилище, топить, – флегматично заметил я.

– А ты камеру взял?

– Зачем?

– Мы же обещали родственникам девочки снять процесс умерщвления?

– Нет, но сейчас заедем и возьмём.

– Мужики, ребята, товарищи…, – размазывал сопли по лицу подонок.

– Заткнись! – хором гаркнули мы.

– Слушай, – продолжал игру Павлов. – Давай лучше в лес, пулю в затылок и закопаем.

– Точно, давай, – поддержал я друга. – Только сначала для доказательства член отрежем.

– Не надо-о-о! – впал в истерику педофил, – Я хочу в милицию, я во всем признаюсь!

– А может, действительно, не будем брать грех на душу? – предложил Костя.

– Да-да, не надо, – ревел преступник.

– Рот закрой, – прошипел я и отвесил лёгкий подзатыльник. – А вдруг он не признается?

– Я признаюсь, – заёрзал на коленях ирод. – Прямо сейчас признаюсь.

– Короче, если этот пи@дюк сейчас не напишет чистуху, – обратился я к коллеге, – то за свои действия я не отвечаю. Иди, решай пока с нашими пацанами.

Костя построил у машины Андрюшку со своим другом, дал 100 рублей на проезд со «Сникерсом» в трамвае и прочёл инструктаж, где последними были такие слова: «Ни маме, ни бабушке ни слова, что папа отправил вас домой общественным транспортом».

Через полчаса в салоне нашей служебной «восьмёрки» педофил сотворил шедевр на пяти машинописных листах, признавшись в совершении девяти преступлений. После прочтения нам своего жуткого произведения мы удовлетворено кивнули и выдвинулись в Управление.

На сидящего в «обезьяннике» монстра приходили смотреть со всего Управления. Через некоторое время приехал следователь городской прокуратуры с пристёгнутой к нему прессой и телевидением. Пока в нашем офисе творился хаос, мы с Костей под шумок смылись. Затарившись в магазине спиртным и закуской, мы расположились в заброшенном парке на одиноко стоящей лавочке. Майское солнце слегка пригревало наши головы.

– Слушай, Саня, а ты смог бы этого педофила завалить?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю.

– Тогда наливай.

Мы сидели, выпивали и слушали тишину. А Папа Дорсет в это время, грозя кулаком в телевизионную камеру, вещал всему российскому народу об изобличении особо опасного преступника, нарушавшего на протяжении двух месяцев сон и покой честных граждан.

PS: По приговору суда за совершение 8 (доказанных) преступлений упырь получил 7,5 лет. Да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире!

Важняк     Дед Мороз

(история правдивая, а в душе держать не могу. Не судите строго)

Саня, восьмой дом по Волжской улице твой? – без вступления начал утреннюю речь следователь Гашин.

Нет, был бы мой, я бы здесь не служил, – попытался я сострить, а заодно избавиться от какого-нибудь мероприятия. Всё-таки 31 декабря, праздник на носу, пьянка через пару часов в отделе: женщины уже столы–салаты–нарезки накрывают, а здесь Гашин со своим срочным делом – других у него просто никогда не бывает.

– Да, ладно выё#ываться, – настаивал следак, – Давай на часок смотаемся на адресок, я обвиняемую допрошу и как раз к столу вернёмся.

– А сам чё, не можешь?

– Так притон там наркоманский. Мало ли что…

– Квартира 222, живёт Нутрия? Она твоя обвиняемая?

– Ага…

– Хрен с тобой, – согласился я, – Только туда и обратно. Кстати, вискаря вкатишь на ход ноги? Мне здесь один терпила из новых русских подогнал за то, что я злодея поймал, который по утрам с капота его «мерина» значки «трилистника» регулярно снимал.

– Чё за злодей? Чай, с авторынка? – выпив рюмку и занюхав куском сахара, из любопытства поинтересовался Гашин.

– Да нет, народный мститель 12 годков от рождения. Просто один нувориш поздней осенью его котёнка насмерть раздавил. Вот пацанёнок и затаил зло. Ребёнка понять можно, конечно. Но этот бизнесмен такую бучу развёл, что пришлось искать будущего представителя «Гринписа».

– Ну и …., – требовал Гашин продолжения истории, и наливая себе в стакан повторную рюмку буржуйского пойла.

– Да, нех@я, поймал я этого мстителя, прочёл лекцию и сдал на поруки родителям. А владельцу «мерса» популярно объяснил, что негоже лихачить во дворах жилых домов и лишать жизни братьев наших меньших, а то среди сотрудников ГИБДД слишком много почитателей животного мира. Мужик оказался с понятием: во двор на тачке стал въезжать со скоростью улитки, перед родителями и пацанёнком извинился и подарил тому котёнка, а мне за профилактическую беседу с ним преподнёс этот нектар. Ладно, хватит жрать ханку, поехали. Время не ждёт.

Я припарковался около восьмого дома, и мы со следаком вошли в подъезд. В нос ударил запах мочи, фекалий, кошачьих испражнений и продуктов варки наркотического зелья. Повсюду валялись пустые бутылки, кондомы и использованные одноразовые шприцы. Нужная нам квартира № 222 была не заперта. Я открыл дверь и машинально прикрыл нос ладонью. В коридоре было темно. Из туалета появилось какое-то телонеопределённого возраста, которое я толчком в груд не замедлил отправить назад для испражнения организма. В комнате на грязной кровати без постельного белья в полном наркотическом угаре лежал объект допроса следователя Гашина – в миру Инга Румбова, в тусовке – Нутрия. На просьбы и толчки проснуться наркоманка не реагировала. Вдруг за кроватью в груде грязного белья я почувствовал шевеление. Заглянул и ужаснулся. В промежутке между какой-то коробкой и батареей сидело совершенно синее от холода и голода маленькое существо 3 лет. Оно было в одних трусиках и огромными голубыми глазами смотрело на меня. Оно меня не боялось. Когда я протянул руки – оно с большим удовольствием вскарабкалось на них и обвило мою шею своими ледяными ручонками. Он был описан и обкакан, кожа была покрыта опрелостями.

– Как тебя зовут, малыш? – обратился я к находке.

– Миса, – тихо и шепелявя, содрогаясь от холода и голода, пролепетал ребёнок и крепче схватил меня за шею.

– Значит, ты у нас мальчик, – подвёл я итог и двинулся по комнате искать хоть какие-то тёплые вещи.

Следак пытался привести в чувство его мать, но это результатов не приносило. В соседней комнате я нашёл более менее чистое полотенце и мы отправились в ванную комнату. Как мог, в этих антисанитарных условиях, я сполоснул Мишку, завернул его в полотенце и в свою дублёнку. На кухне я закрыл форточку и зажёг конфорки. В холодильнике, кроме майонеза, ничего не было. Посадив завёрнутого и уже порозовевшего Мишку на стул, я двинулся в комнату, где Гашин пытался привести в чувство наркоманку.

Не долго церемонясь, я одним ударом за ухо вывел эту сволочь в женском обличии из угара:

– Где вещи ребёнка, сука?

– Нету, – промямлила наркоманка и отрубилась.

– Значит так, Гашин, ребёнка я забираю с собой и пристрою его сам, – начал я. – А ты вызывай экстренную наркологию и пакуй эту гниду. Я поехал. Доберёшься сам. С Новым годом, Гашин!

– А-а?

– Всё потом!!! В отделе скажи, что я поехал в Дом ребёнка.

– Но ведь…

– Гашин, б@я, я не по-русски изъяснился?!

– Ладно, все уладим, – успокоился следак, увидев в моих глазах огромную «Хиросиму».

Я очень хорошо прогрел машину и поверх полотенца натянул на малыша свой свитер. Сверху укутал дублёнкой. Пока Мишка отсиживался в машине, я вышел покурить. Меня терзало много сомнений, разочарований, порывов ненависти и главный вопрос: «Что делать?».

– Да начхать мне на всех и всё!!! – сказал я, потушил окурок и сел в салон. Согревшийся и успокоившийся ребёнок с каким-то восторгом смотрел на меня.

– Ну, что Миша, Новый год будешь со мной встречать? Меня дядя Саша зовут.

– Буду, – тихо потупив глаза, пролепетал малыш. – А шоколадка будет?

– Будет, дружок, будет!!! Ну, тогда на встречу к Деду Морозу, – весело прокричал я и направил машину домой.

Прискочив домой я набрал полванны воды, кинул туда модели самолётов, которые собирал ещё со школы, и, усадив Мишку, пообещал скоро вернуться.

Соседка, находящаяся вся в приготовлениях к Новому году, встретила меня с удивлением тепло.

– Саня, ты чего так рано, рюмку налить или деньги нужны?

– Тома, короче, у меня дома трёхлетний ребёнок. Он в ванной сидит, но у него нет вещей. У тебя же трое, может, есть что одеть? Я заплачу.

– Дурак ты, Саня, ты чего ребёнка одного в ванной оставил? – ответила мне Тамара и поспешила со мной в мою квартиру. Дальше я не участвовал. Моя добрая соседка, мать троих детей, отмыла ребёнка, причесала и одела во все чистое, что осталось от её детей. То есть через полчаса я не узнал того Маугли, подобранного в притоне наркоманов. А ещё спустя некоторое время он с большим удовольствием хлебал свежеприготовленный Тамарой куриный супчик.

Пока ребёнком занималась моя добрая соседка, я, заняв денег, смотался по магазинам: купил ёлку, игрушки, санки, куртку и подарок – большую машину на радиоуправлении. Когда вернулся, Михаил вовсю играл с детьми соседки. В его глазах я видел только радость. Новый год встречали с семьёй Тамары. Там, кстати, тесть Тамары выступил в качестве фольклорного старика: в красном тулупе и с бородой. Около часа ночи я отнёс Мишку к себе в квартиру и расположил на своей кровати, не забыв положить его подарок под ёлку. Маугли уснул моментально, нормальным детским сном. Я вышел на кухню, подумав о том, что завтра надо сходить купить молоко и фруктов, достал початую бутылку водки и залпом засадил граммов 200. В тот момент я был готов взять Нутрию за ноги и со всей силы уе@ать об угол стены. И никакого чувства от увиденных мозгов на стене я не испытал бы. Нечему таким женщинам жить на этом свете.

…Сам я уснул в кресле. Когда проснулся, то Мишка с детским восторгом рассматривал свой подарок, вытащенный им из под горящей ёлки, и не верил при этом в Деда Мороза. Мне на обывательском уровне пришлось объяснить малышу, что ночью случаются волшебства, и Дед Мороз приходит к хорошим ребятам.

– А я хороший? – спросил меня Мишаня.

– Конечно, хороший, а иначе бы подарка не было.

– А мама говорит, что я ей всю жизнь испоганил и папа мой последний барыга в Струпино…

– Н-да?… Знаешь, Миша, сейчас я схожу в магазин, мы покушаем и поедем в парк кататься на санках. Согласен?

– Да, папа, – закричал Маугли, – и бросился мне на шею. По его щёкам текли слезы. Мои глаза тоже были влажными.

Мы катались на санках, играли в снежки, пытались лепить снежную бабу, кушали мороженое, а меня терзала мысль как я послезавтра отвезу его в Дом ребёнка.

Но час Х настал. Я собрал его сумку. Мы сели в машину.

– Папа Саша, ты хочешь отвезти меня в чужой дом? – спокойно спросил ребёнок.

– Да, Миша, – стараясь говорить спокойнее, ответил я. – Твою маму, возможно, вылечат, и вы будете счастливы!

– Я хочу быть с тобой, а не с мамой, – закричал Мишка и разрыдался.

Потом всю дорогу ребёнок молчал, уставившись в окно и обнимая мой подарок.

На оформление малыша ушло не более 20 минут. Когда за ручку шёл с воспитательницей, таща за собой свои пожитки, он обернулся и произнёс: «Папка, я никому не дам играться машинкой, которую ты мне подарил…». Он скрылся за углом коридора, я выбежал на улицу и разрыдался. На капоте «шестёрки» рыдал опер, рыдал старший лейтенант, рыдал человек, предавший невинного малыша.

1998 г.

Важняк     «Я её посажу…»

(фамилии и имена изменены)

– Рыба, Саня! – констатировал наш водитель и мой напарник по «Козлу» дед Афанасий, шлёпнув фишкой по столу. – Продолжаем, товарищи рогатые?

– Сейчас мы отыграемся, – сказал эксперт Шишкин, размешивая домино по столу.

– Конечно, с твоим талантом догоним и перегоним! – ехидно проговорил коллега криминалиста по игре следователь Лёша Живцов. – Особенно при счёте 9:2, и заметь, не в нашу пользу!

Не успела заходная фишка нового кона упасть на стол, как в комнату отдыха СОГа^[114] зашёл оперативный дежурный по УВД:

– Ахтунг! Домино в стол, рога в руки и на выезд. Ножевое в грудь. Мать дома, сына в 67-ю увезли.

Посмотрели на часы. Стрелки показывали 22 часа.

– С бытовухой долго не задержимся, – сообщил я, надевая куртку. – Так что, Шишкин, пусть в тебе тлеет надежда на реванш.

Возле квартиры, где произошло неприятное событие, нас ждал участковый Гриша Разин, вид которого вызывал сочувствие. Держась одной рукой за левую щеку, другой он пытался прикурить сигарету.

– Чё, Гриня, зуб бастует? – посочувствовал я приятелю. – Подойди к Шишкину, у него в чемоданчике половину места занимает его личная аптечка. Вообще-то у этого наглядного «пособия» для студентов медицинских ВУЗов с его хроническими заболеваниями она должна быть размером со стиральную машинку, но анальгин или кетанов в ней точно имеет место быть. Только прежде чем идти к эксперту и слушать от него байки о методах народной медицины в борьбе с зубной болью, поведай-ка мне историю о том, как любящая мама порезала горячо любимого сына.

– В принципе ничего особенного, – корчась от боли, начал Разин. – Нормальная многодетная и интеллигентная семья московских врачей-гомеопатов. После того, как старший сынок отказался помыть за собой посуду и почистить зубки, мать случайно воткнула ему в грудь столовый нож.

– Ты чего несёшь? – с недоумением я посмотрел на участкового. – Какие на#уй зубки, какие интеллигенты?

– Нормальные здоровые детские зубы, – констатировал Гриша, двумя руками держась за щёку. – Ребёнку 8 лет!!! Короче, поднимайтесь в квартиру, а я пошёл в круглосуточную стоматологию. Понятые наверху. Пока.

– О, как… – удивился я, и мы двинулись на место происшествия.

Встретил нас хозяин квартиры. Врач одной из клиник столицы. Он был спокоен, лишь немного трясущиеся руки выдавали его психологическое состояние.

– Здравствуйте, оперуполномоченный Селиверстов, а это следователь нашего управления и эксперт-криминалист, – представился я, указывая на своих коллег. – Рассказывайте, что произошло.

– Здравствуйте, меня зовут Геннадий Васильевич Ващин, а это, – мужчина указал на молодую плачущую женщину, сидящую на кухне, – моя жена Светлана Валентиновна. Понимаете…

– Извините, – перебил Ващина следователь, – прошу вас пройти вместе с супругой и нашим сотрудником в другую комнату, а я начну осмотр места происшествия с кухни. Как я понимаю, именно там и произошёл инцидент?

– Да, конечно, – засуетился супруг подозреваемой, и мы втроём прошли в большую комнату. Пока следователь Живцов, эксперт Шишкин и водящие «жалом» понятые творили протокол осмотра места происшествия, я в ходе беседы установил всю картину произошедшего.

Обыкновенным осенним вечером после ужина супруги Ващины решили провести воспитательную беседу со своим старшим сыном Егором восьми лет от роду на предмет его плохого поведения дома. Дело в том, что у них из кошельков стали пропадать деньги. Так как остальные дети о предназначении дензнаков имеют такое же представление, как папуас о термоядерной реакции (мальчику 2 года, девочке 3 месяца), то, естественно, родителям стало ясно, что это их первенец тайно таскает их честно заработанные на поприще медицины деньги. Кроме того, постоянно врёт, выкручивается, пререкается с ними и полностью игнорирует все просьбы родивших его людей о помощи по хозяйству. Ремень и постановку в угол чада супруги считали методами непедагогичными. После сорокаминутной лекции на тему: «Что такое хорошо и что такое плохо» Егор в присвоении денег не сознался, но пообещал вести себя хорошо. Родители, посчитав урок законченным, занялись домашними делами. Новорождённая уже давно видела сны, папа укладывал среднего сына спать, а мама на кухне готовила на завтра обед, шинкуя на столе морковку. Там же Егор доедал кусок торта. Утолив жажду к сладкому, первенец кинул тарелку в раковину и собрался идти к себе в комнату. Однако мама настойчиво попросила чадо помыть тарелку и пойти почистить зубы перед сном. Просьба была проигнорирована словами: «Не хочу, завтра помою».

– Нет, ты помоешь сейчас и отправишься чистить зубы!!!

– Не буду!!!

– Будешь!!! – не отрываясь от резания корнеплода, повторила мать.

– Тебе надо – ты и мой. Дура!

– Что!? – возмутилась родительница и резко повернулась, не зная о том, что Егор стоит к ней вплотную.

Кухонный нож, который она держала в руке, вошёл ребёнку в грудь. Он посмотрел удивлёнными глазами на мать и заорал: «Ты меня убила!!!»

Этого Светлана Валентиновна не слышала – обморок повалил её на пол. На крики прибежал отец. Положил ребёнка на кровать, осмотрел и обработал рану, вызвал «Скорую помощь» и пошёл приводить в чувство жену. Потом все ясно. Приехали медики, и, вызвав милицию, отвезли ребёнка в больницу. За все то время, пока глава семейства рассказывал мне о происшедшем, его супруга молчала, уставившись в одну точку. «Уж не тронулась ли умом бедная женщина?» – подумал я, и, поблагодарив, отправился на кухню.

– Скажите, Александр Александрович, – остановил меня вопросом Ващин, – а какие жене вещи надо с собой взять? Я соберу…

– Да успокойтесь вы, – махнул я вяло рукой, – лучше за Светланой Валентиновной приглядывайте, а то мало ли что…

На кухне я, Живцов и Шишкин собрали курултай и принялись думать, как быть. Этих родителей было по-человечески жаль.

– Да, за причинение тяжкого вреда по неосторожности, – начал Шишкин, – как ни крути, но срок она получит реальный, хотя и небольшой.

– А с чего ты взял, что там тяжкие телесные? – спросил я.

– Действительно, – поддержал меня Живцов.

– Вот, – Шишкин предъявил на обозрение обыкновенный кухонный нож с тонким лезвием, упакованный, опечатанный и скреплённый подписями понятых. – Видите, где граница кровяного следа? Значит, клинок вошёл в тело сантиметров на 5.

– Не факт, – отмахнулся следак. – Надо ехать в больницу.

Мы вышли в коридор и пригласили главу семьи.

– Геннадий Васильевич, мы едем в больницу к вашему сыну, – сказал Живцов. – Поинтересуемся по поводу его состояния здоровья и поговорим с врачами. Вы с супругой оставайтесь дома. Вы врач и сами понимаете, что её в таком состоянии одну оставлять нельзя. А завтра с утра подходите в следственное управление. Детей есть с кем оставить?

– Да, сейчас тёща приедет…

– Всего доброго.

По дороге в больницу мы молчали. О чём каждый из нас думал, объяснять не надо. Дед Афанасий тихо крутил «баранку» и всматривался в ночную дорогу.

В клинике Шишкин остался стоять у закрытого аптечного ларька, рассматривая новинки фармакологии. Мы с Живцовым поднялись в хирургию. В ординаторской нас встретил читавший газету пожилой врач.

– Вы по ножевому у мальчика?

– Ага. Ну что там? Сильно его? Когда из наркоза выйдет?

– Никакого наркоза не было, – спокойно ответил хирург. – Под местной анестезией наложил ему два шва и вколол обезболивающее. Я хотел позвонить родителям, чтобы его забрали, а он слёзно просил оставить его здесь, так как дома его хотят убить, разрезать на куски и закопать в песочнице за домом. А сейчас он живёт только местью матери. Непростой мальчик. Поверьте, у самого уже внуки. В детях разбираюсь. Чувствую, Егор этот подонком растёт.

– А…? – мы тупо переглянулись.

– Бывает такое. Нож кухонный и с заточенным до гибкости тонким лезвием? – спросил медик.

– Да.

– Ну вот. Нож вошёл в кожу, встретился с ребром, изогнулся и прошёл параллельно ребру под кожей. Если хотите с ним поговорить, то он в рекреации на диване лежит и с медсёстрами о своей тяжкой судьбе беседует.

Пройдя в холл, мы увидели полулежащего Егора с личиком ангелочка. Голубые добрые глаза. Розовые щёчки. А главное, хорошо поставленная речь восьмилетнего ребёнка, душевно и по-детски флиртующего с девицами в белых халатах.

– Здравствуй, Егор, – начал я разговор. – Мы из милиции.

– Здравствуйте. Вы уже арестовали мою мать?

– За что?

– Как за что? – возмутился ангелочек. – Она же хотела меня убить?

– Понимаешь, Егор, – увидев, как кровью налились мои глаза, продолжил беседу Живцов, – никто тебя не хотел убивать. Твои родители тебя очень любят и переживают. Это произошло случайно. Хочешь, мы отвезём тебя домой?

– Нет, каждый должен отвечать за свои поступки. Я её посажу. Если мать (от авт. – не мама!) хотела убить ребёнка, это плохая мать, и её место в тюрьме! Мне нужен адвокат!

– Чего?! – не выдержал я.

– Саня, иди вниз, – сказал следователь. – Шишкин даст тебе валерьянку.

Через минут пятнадцать вернулся Живцов и лишь тихо прошипел:

– Сучонок, вундеркинд, х#й ему, а не матушку на нары. Жопой, Саня, чувствую, что там лёгкие телесные. Поехали.

Дело, конечно, возбудили по ст. 115 УК РФ^[115] и вёл его, естественно, Живцов. Вдаваться в тонкости предварительного следствия не буду, т.к. в нем участия не принимал, но лишь скажу, что Алексей, «грамотно» побеседовав с родителями малолетнего подонка (простите, но других слов я не нахожу), поставил Егора в такое положение, что ему пришлось пойти на примирение с мамой. Вы спросите, как? Элементарно. Во-первых, заключение судебно-медицинской экспертизы гласило, что у мальчика лёгкие телесные повреждения. Во-вторых, родители вместе с бабушками и дедушками написали заявление, что отказываются от него и просят милицию направить его в детский дом. Егор, поразмыслив своими хитрыми, но все же детскими мозгами и не найдя союзников ни в лице родственников, ни в лице милиции, «потух».

Когда мать Егора пришла к Живцову за копией постановления о прекращении уголовного преследования, я как раз в его кабинете писал рапорт о проведённых мною мероприятиях по его следственному поручению, но по другому делу.

– Знаете, Светлана Валентиновна, это, конечно же, не моё дело, – ласково, но серьёзно начал разговор Алексей. – Но мне, кажется, что вам пора менять методы воспитания детей. С этими словами коллега скосил взгляд на вешалку, на которой висела старая портупея.

– Спасибо вам, – поблагодарила женщина, и, проследив за взглядом Живцова, улыбнулась. – Уже изменили. Действует.

PS: Предвижу следующую реакцию, но в обсуждения вступать не буду.

Ну что, сказать, опять менты закон нарушили!

Как можно считать ребёнка подонком?

Почему спирта в больнице не выпили? Повод был – нервы на пределе.

Зачем нанесли психологическую травму мальчику, запугав его отправкой в детский дом?

А судмедэксперты свои, наверное? За пузырь сварганили нужное заключение.

Какое право милиция даёт советы по воспитанию ребёнка его матери?

Важняк     Засада на помощника депутата

(фамилии, имена и прозвища изменены)

«Пасли» мы как-то одного хитрого перца, который, видимо, глумясь над органами правопорядка, с упорным постоянством выставлял квартиры честных и не очень граждан в одном из районов-новостроек Москвы путём банального разбоя. При этом все потерпевшие являлись далеко не бедными людьми, среди них не было матерей-одиночек, нищих учителей, дворников и пенсионеров. Формула совершения его злодеяний проста, как дырка в потолке моего кабинета. Одевшись в костюм прекрасного покроя, повязав галстук и напялив очки для важности, злодей звонил в дверь, представляясь помощником депутата Мосгордумы. Разглядев в глазок корочку помощника избранника народа, будущие жертвы с улыбкой на лице впускали к себе в квартиру «представителя» законодательной власти, усаживали за стол и угощали «чем Бог послал». Пока материально обеспеченные жильцы с энтузиазмом рассказывали о своих социальных проблемах и проблемах малого и среднего бизнеса, «помощник», в свою очередь, уплетая угощенья, намётанным взглядом приёмщика ломбарда оценивал предметы и обстановку в жилплощади. После утоления голода, долго не думая, «помощник» доставал ствол и делал электорату такое «предложение», от которого те не могли отказаться. Через несколько минут довольное лицо, приближенное к депутату, с деньгами, ценностями, а иногда и с предметами искусства, уходило из квартиры, предварительно протерев белоснежным платочком следы своего пребывания, а связанные потерпевшие с кляпом во рту оставались лежать на полу, размышляя о расстановке политических сил в государстве.

Когда такой 20 или 21 выход в народ «помощника» депутата дошёл до начальника ГУВД, то не надо быть экстрасенсом, чтобы понять смысл слов, сказанных генералом своим подчинённым руководителям управлений и отделов: «Фас! Десять суток, б@я!» Эту фразу наш начальник точь в точь, лишь немного облагородив её угрозами в адрес нашей интимной жизни, передал нам на оперативке и нагло урезал срок поимки засранца ровно наполовину.

Учитывая, что все эти злодеяния «помощник» депутата проделывал в нашем округе, решили действовать жёстко и быстро, так как все хотели в отпуск только летом, и чтобы при прохождении ежегодной медкомиссии в санитарном листке не стояла графа «врач-проктолог». Собрав в ЭКО^[116] всех потерпевших, повторно сварганили единый фоторобот преступника, доведя до истерики терпил^[117] и эксперта-криминалиста Ползунова Гришу, которому после этого пришлось раньше закончить рабочий день и убыть в пивной бар для приведения себя в чувство. Через час из принтера выползло изображение злодея. С него на нас смотрело добродушное, пухленькое личико в очках с залысинами и с ямочками у рта. Этакий «А ля Гайдар» (от авт. – младший). Размножили композиционный портрет и приступили ко второму акту нашей увертюры. Подняли на уши весь агентурный аппарат, наркоманов, алкашей и, конечно же, сделали визиты к добрым и вечным скупщикам краденого. На всякий случай, прошлись по ломбардам, что, естественно, положительного результата не дало. Мы давно поняли: «помощник» не дурак, и у него свой канал сбыта. Наиболее наивные, по большому счету, молодые опера подняли на уши Мосгордуму, где им сначала помогли, предоставив фотографии всех помощников депутатов, а потом вежливо попросили не чернить в дальнейшем ангельский образ народных избранников, если они не хотят к следующим выборам стать избирателями без погон, готовящих избирательные участки с мётлами в руках.

На следующий день после работы я отправился за продуктами в магазин. Моя дорогая супруга, находясь на пятом месяце беременности, изъявила желание схомячить несколько ананасов. Стоя в очереди в кассу, меня окликнул до боли знакомый голос:

– Сан Саныч, а не дорога ли закусь? Нет, чтобы огурчиков маринованных взять?

Я обернулся. За мной стоял один из моих лучших осведомителей под псевдонимом «Волчок». В одной руке у него была бутылка водки, в другой пучок зелёного лука и пачка макарон. На удивление, он был трезв.

– Нынче, – хитро прищурившись, произнёс я, – крепкое спиртное нужно закусывать этими тропическими плодами. На утро похмельем не страдаешь.

– Иди ты…

– Испытано! Попробуй, не пожалеешь.

– Дорого…

– То-то.

– Слышь, Саныч, разговор есть.

– Жду на улице.

Через несколько минут, купив себе и «Волчку» в ларьке по бутылке «Клинского», мы удобно расположились на каком-то спиленном и заснеженном дереве.

– Ну и? – подтолкнул я осведомителя к беседе. – Рассказывай.

– Я слышал, вы депутата ищете с харей поросёнка и в очках? – риторически начал речь «Волчок», медленно отхлёбывая из бутылки пиво.

– Мы ищем разбойника в личине помощника депутата, – поправил я собеседника.

– Да мне по#уй, кто он. Знаю я, где этот человечек бывает часто. В том доме-новостройке у меня братан живёт, а в квартире под ним тёлка обитает. Ниной зовут. Красивая деваха. Вот к ней этот хорёк пару раз в неделю и приходит.

– Ты уверен?

– Точняк. Я как-то в лифте с ней ехал, ну и спрашиваю: «Где это ты, Нинок, такого хахаля себе нашла?», а она мне: «Ну, не в забегаловке же. В Думе. Депутат он».

– Мало ли депутатов в городе? – спросил я, но записывал на корку все говоримые мне слова.

– Саныч, дело говорю!!! – заобижался «Волчок». – Точно, он!!! Я же сегодня, когда мимо отделения милиции проходил, то на вашем стенде «Лица года» его физиономию видел. Копия, б@я!!!

– А по каким дням он к ней ходит?

– Да я откуда знаю!!! Как приспичит ему палку кинуть, так и приходит.

– Адрес…

«Волчок» назвал адрес, и я вручил ему один из ананасов.

Забежав домой и вручив супруге оставшуюся пару фруктов, я под предлогом «забыл закрыть сейф» поехал на указанный адрес. Так сказать, провести рекогносцировку осуществления засады на месте. Внимательно осмотрев интересующую меня одиноко стоящую новостройку, я пришёл к выводу, что будут проблемы.

На следующий день машина оперативного розыска закрутилась с неимоверной мощью. На оперативке начальник от перевозбуждения курил одну сигарету за другой. Засесть у любовницы злодея не катит. Во-первых, она может быть пособницей, а во-вторых, у них могут быть как у бывалых разведчиков пароли типа «горшок на окно» или «громко включённая музыка». Рядом с домом отпадает. Около подъезда все перекопано и завалено снегом, ни одной машины нет (заселившиеся жильцы оставляют своих стальных коней за домом), лавочки, а соответственно сидящие на них бабушки, отсутствуют. Через пятнадцать минут мыслительной деятельности шеф принял лишь одно грамотное решение:

– А хули думать! На улице холод собачий, в подъезде не будем светиться. Сидеть будете в прилегающем к дому детском садике. Другого выхода нет. Работаете вшестером. Больше людей нет. Трое днём, трое ночью. Дневная смена – женатики: Селиверстов, Чугунов, Шестак. В ночь холостяки: Кузьмин, Репин и Айвазян. Всё, понеслась.

Пока решался этот штабной вопрос, у того дома нёс своё дежурство «Волчок», которого я с семи утра поставил там контролировать ситуацию, подогрев бутылкой водки и бутербродами.

– Добрый день, – хором поздоровались мы втроём, входя в кабинет директора детского сада. – Мы из милиции, и у нас к вам просьба.

Вкратце Татьяне Петровне (так звали директора) мы обрисовали ситуацию и попросили её оказать помощь уголовному розыску в поимке опасного преступника.

Петровна оказалась женщиной ушлой и с радостью согласилась помочь нам, но с одним условием:

– Конечно, пожалуйста, сидите если надо, – мило замурлыкала директриса. – Только, если у вас вдруг окажется минутка свободного времени, а она у вас обязательно окажется, не соблаговолите ли вы починить в 3-й группе пару шкафчиков, а для 4-ой группы сделать настольное пособие для изучения правил дорожного движения. Это же такой пустяк.

1– Поможем, – вздохнули мы и приступили к несению службы.

Один сидел у окна и наблюдал за подъездом дома, другие чинили, клепали, прибивали, красили, разнимали потасовки, возникающие иногда между главными обитателями детского сада, и отвечали на совершено недетские вопросы малышей. Через три часа менялись. Тогда один отдыхал у окна, другие пахали как Папы Карло. Небольшой отдых наступал, когда дети уходили на прогулку и спали. Очень раздражали молоденькие воспитательницы и нянечки, которые, сидя за своими столами, гоняли чаи, и, глядя на нас, о чём-то шептались. Иногда до нас доносились обрывки фраз из их разговоров: «ничего самец…», «интересно, а он женат…», «ой, у него такие глазки сексуальные», «к его попе идут эти джинсы в обтяжку…».

В один прекрасный момент Чугунов Валентин, ремонтировавший до этого столик под аквариум, не выдержал, и подойдя к женскому контингенту, басом прорычал:

– Уважаемые барышни! Мы женаты. Своим супругам верны. Право обсуждать наши достоинства принадлежит только им. Если уж вам невтерпёж, то в ночную смену вместо нас заступают три молодых холостых коня, ежеминутно страдающих спермотоксикозом. Я уверен, что они будут рады не только обсудить с вами их прелести, но и продемонстрировать наглядно. Вам остаётся решить лишь один вопрос: «Оставаться вам на ночь или нет?»

Закончив речь, Валя достал из кармана отвёртку и пошёл продолжать свои столярные работы. Обескураженный педагогический персонал разбежался кто куда. Ясно, в ночь оставаться им не хотелось. Через пару часов нас сменила ночная группа. С хитрыми улыбками на лицах мы передали коллегам, приготовившимся по очереди спать, лист бумаги, на котором Петровной был написан план работ на ночь. Пожелав спокойной ночи, мы разъехались по домам.

Уже засыпая, жена задала вопрос:

– Как дела на работе, чем занимался?

– Проходил курс молодого отца.

На следующий день всё повторилось. Замученная ночная группа в пятнах краски и шпаклёвки покидала детсадовское учреждение. А мы начинали следить за новостройкой и поочерёдно выполнять обязанности сантехника, столяра, плотника и маляра. Только на этот раз работа проходила на улице, где, по словам Петровны, необходимо было привести в божеский вид беседки, качели и всякие игрушечные постройки. Только мы с Димой Шестаком докрасили последнюю доску на каком-то сказочном домике, как рация разразилась криком Чугунова: «Работаем!!!»

Дальше? А что дальше… Как говорил герой Папанова из кинофильма «Бриллиантовая рука», взяли «без шуму и пыли». Лжепомомощник депутата с левой ксивой чистосердечно признался во всех своих разбоях, был опознан потерпевшими и по суду получил свои законные 12 лет. Финита ля комедия.

PS: Спустя три месяца после описанных событий, мы втроём: я, Чугунов и Шестак двигались на день рождение нашего коллеги. В руках были подарки: микроволновка и пакет со спиртным. Вдруг в наши уши влетело громкое и отчётливое: «Здрав-ствуй-те!!!» Мы повернули головы и увидели, как за забором того самого детского сада стояла ребятня и махала нам ручонками.

– Смотри-ка запомнили, – заулыбался Шестак.

– Ты бы меня тоже запомнил, если бы я тебе в квартире ремонт сделал! – засмеялся Чудаков.

– На халяву! – добавил я.

Мы дружно помахали малышам и продолжили свой путь.

Примечания

1

 «Шишига» (жарг.) – грузовик ГАЗ-66.

(обратно)

2

 ГСН – группа специального назначения.

(обратно)

3

 ПКП – передвижной командный пункт.

(обратно)

4

 РПД – разведывательно-поисковые действия.

(обратно)

5

 Вал» – специальный автомат 6П30.

(обратно)

6

 БЗК – боевой защитный комплект. Включает противоосколочный комбинезон, бронежилет 5 уровня, защитный шлем.

(обратно)

7

 ВСС – винтовка снайперская специальная. Калибр 9 мм.

(обратно)

8

 ОЗМ – осколочная заградительная мина.

(обратно)

9

 КПВТ – крупнокалиберный пулемёт.

(обратно)

10

 ДШ – детонирующий шнур.

(обратно)

11

 «Крокодил» – боевой вертолёт Ми-24.

(обратно)

12

 Мабута – общее название, придуманное десантниками для подразделений, не относящихся к ВДВ. Интонация при использовании – от снисходительно-ироничной до презрительной.

(обратно)

13

 Блоки – блок-посты. Выставляются для контроля за проверенными участками дорог.

(обратно)

14

 ПАК – походная автомобильная кухня.

(обратно)

15

 РДВ – резервуар для воды на 5 т.

(обратно)

16

 МОН – осколочная мина направленного действия.

(обратно)

17

 СКС – самозарядный карабин Симонова, оружие почётного караула.

(обратно)

18

 ВСК – военно-спортивный комплекс.

(обратно)

19

 «Буханка» (жарг.) – автомобиль УАЗ-452.

(обратно)

20

 ОШМ – организационно-штатные мероприятия. Увольнение по ОШМ позволяло получать пенсию без выслуги установленного срока.

(обратно)

21

 «Замок» (жарг.) – зам. командира взвода.

(обратно)

22

 Р-102 – военная радиостанция.

(обратно)

23

 КВС – журнал «Коммунист Вооружённых Сил».

(обратно)

24

 «Высотка» (жарг) – высотный домик.

(обратно)

25

 ЗШ – защитный шлем.

(обратно)

26

 ВСУ – вспомогательная силовая установка.

(обратно)

27

 «Г» и «О» – ракетное горючее и окислитель.

(обратно)

28

 ЗКД – заместитель командира дивизиона.

(обратно)

29

 ГЭУ – главная энергетическая установка.

(обратно)

30

 То есть с адмиралом.

(обратно)

31

ГКП (здесь) - главный командный пункт подводной лодки.

(обратно)

32

 «Аз» (жарг.) – атомная подводная лодка пр. 667А.

(обратно)

33

 БДР – атомная подводная лодка пр. 667БДР «Кальмар».

(обратно)

34

 МПСС – Международные правила предупреждения столкновения судов.

(обратно)

35

 Чоккурдах – посёлок в Якутии, недалеко от устья Индигирки при впадении её в Восточно-Сибирское море. В нём имеется военный аэродром, пограничная застава и метеостанция. Прелестное местечко!

(обратно)

36

 Бабуин – такая обезьяна. В Якутии не водится.

(обратно)

37

 СПН – самоходное, палубное, наливное. Универсальное судно, с успехом эксплуатирующееся на Сибирских реках и в прибрежных морских районах. Обслуживается минимальным экипажем.

(обратно)

38

 Река Мома – около 1100 км вверх по Индигирке, недалеко от полюса холода. Дикие места при полном отсутствии Советской власти.

(обратно)

39

 Грейфер – грузозахватное приспособление для погрузки сыпучих грузов, и переправки людей на берег с нарушением Правил техники безопасности.

(обратно)

40

 Бар – мелководный морской участок в устье рек. Проход по нему осуществляется по фарватеру, в начале которого установлен приёмный буй.

(обратно)

41

 «Вечные сухари» – запаянные в жестяную банку сухари, вобла и тому подобные продукты длительного хранения. Радость жизни для подводников и полярников.

(обратно)

42

 Мастер – капитан судна.

(обратно)

43

 О ракетнице. Белых медведей убивать нельзя, можно отпугивать. Для этого применяется ракетница. Звери, обитающие вокруг полярных станций и посёлков, к ней привыкают и особо не боятся, но на молодых медведей это может произвести несколько раз впечатление, пока они не поймут, что их из этой штуковины убить невозможно. Что это скорее весело, чем опасно.

(обратно)

44

 Клюз – штатное место якоря, литая труба в носовой и кормовой части судна.

(обратно)

45

 ИАС – инженерно-авиационная служба.

(обратно)

46

 «Взлётка» (жарг.) – проход между кроватями в спальном помещении казармы.

(обратно)

47

 «За речкой» (жарг.) – в Афганистане.

(обратно)

48

 ШМАС – школа младших авиационных специалистов.

(обратно)

49

 ДСЧ – в ВВС дежурный по стоянке части.

(обратно)

50

 Имеется в виду срыв воздушного потока с крыла.

(обратно)

51

 Терминатор – линия границы на небе между днём и ночью.

(обратно)

52

 Термик – восходящий воздушный поток.

(обратно)

53

 ILS – instrumental landing system – курсо-глиссадная система автоматизированной посадки.

(обратно)

54

 ДПРМ – дальний приводной радиомаяк.

(обратно)

55

 НАЗ – носимый аварийный запас.

(обратно)

56

 НПСК – наземная поисково-спасательная команда.

(обратно)

57

 ГИМО – Главная инспекция Министерства обороны.

(обратно)

58

 Дюрит – резиновый шланг в металлической оплётке.

(обратно)

59

 ОВР – отдел воспитательной работы.

(обратно)

60

 ШИЗО – штрафной изолятор.

(обратно)

61

 Шконарь (жарг.) – койка.

(обратно)

62

 Бес (жарг.) – бесконвойный заключённый.

(обратно)

63

 То есть в Министерство юстиции.

(обратно)

64

 Мамка (жарг) – электроплитка, запрещённая в зоне.

(обратно)

65

 Броня (здесь) – бронетранспортёр.

(обратно)

66

 Цинк (жарг.) – сигнал, инфо, малява.

(обратно)

67

 ШРМ – школа рабочей молодёжи.

(обратно)

68

 Понятия «евроремонт» тогда не существовало.

(обратно)

69

 В типовых квартирах стены в кухне и ванной красились, а полы были из доски.

(обратно)

70

 ПХД – парко-хозяйственный день. В ВВС обычно бывает по субботам и используется для наведения порядка.

(обратно)

71

 «Воздушка» (жарг.) – аэродромный компрессор на автомобильном шасси.

(обратно)

72

 ОКИК – Отдельный командно-измерительный комплекс.

(обратно)

73

 ДВО – Дальневосточный военный округ.

(обратно)

74

 Кстати говоря, любимым развлечением политуры в преддверии визита сынов Ким Ир Сена было успеть своевременно закрасить плакаты, изображающие коварных китайских ревизионистов в синих мундирчиках. А после показухи – немедленно восстановить, чтобы не утерять ни полградуса накала политвоспитательной работы. Этот идиотизм имел под собой вполне надёжное идеологическое обоснование: считалось, что Северная Корея с Китаем дружит. В отличие от нас.

(обратно)

75

 Сковородино – абсолютно гиблое место на карте Амурской области. Посещать не рекомендуется даже записным экстремалам.

(обратно)

76

 ЗАС – засекречивающая аппаратура связи.

(обратно)

77

 ЗКП – защищённый командный пункт.

(обратно)

78

 КШМ – командно-штабная машина.

(обратно)

79

 ОпЭск – оперативная эскадра.

(обратно)

80

 «Муссон» — советский малый ракетный корабль проекта 1234, был поражён учебной ракетой-мишенью РМ-15М, запущенной с ракетного катера. В результате катастрофы погибло 39 чел., ещё 37 чел. удалось спасти.

(обратно)

81

 МЗА бпк – батарея малокалиберной зенитной артиллерии большого противолодочного корабля.

(обратно)

82

 ЗУР – зенитная управляемая ракета.

(обратно)

83

  «Дробь» (здесь) – «отставить».

(обратно)

84

 То есть дежурного по кораблю.

(обратно)

85

 ЛВВИСКУ – Ленинградское высшее военное инженерное строительное училище.

(обратно)

86

 Панкратион – борьба в античной Греции.

(обратно)

87

 СРЗК – средний разведывательный корабль.

(обратно)

88

 НЗ – начальник пограничной заставы; ЗНЗ – заместитель начальника заставы; Пейсах – иудейский праздник.

(обратно)

89

 «Скала» – электросигнализационный комплекс.

(обратно)

90

 «Система» – электросигналиционный комплекс на Государственной Границе.

(обратно)

91

  «Крест», «Щит» – расположение знаков на форме.

(обратно)

92

 «Секрет» – вид пограничного наряда.

(обратно)

93

 «Кардан» (жарг.) – водитель.

(обратно)

94

 НШ – начальник штаба.

(обратно)

95

 В Афганистане.

(обратно)

96

 «Пиджак» (жарг.) – офицер-двухгодичник.

(обратно)

97

 ССБ – служба собственной безопасности.

(обратно)

98

 РАВ – ракетно-артиллерийское вооружение.

(обратно) class='book'> 99  МТ-ЛБ – многоцелевой транспортёр гусеничный бронированный.

(обратно)

100

 КСП – контрольно-следовая полоса.

(обратно)

101

 Хозяин (жарг.) – начальник колонии.

(обратно)

102

 ЛС – лишение свободы.

(обратно)

103

 Лепень (жарг.) – костюм или пиджак, то же что клифт.

(обратно)

104

 «Вышка» – Московская высшая школа милиции.

(обратно)

105

 ЛОВД – Линейный отдел внутренних дел.

(обратно)

106

 Сотрудники УВДТ (Управление внутренних дел на транспорте).

(обратно)

107

 ОРД – оперативно-розыскная деятельность.

(обратно)

108

 ДВР – директор вагона-ресторана.

(обратно)

109

 В нём расположены кабинеты, где осуществляются встречи обвиняемых со следователями и адвокатами.

(обратно)

110

 Средства связи в СИЗО сдаются на хранение.

(обратно)

111

 ГУВД в курсе, автоматически на контроле.

(обратно)

112

 УВО – Управление вневедомственной охраны.

(обратно)

113

 То есть статья 132 УК РФ «Насильственные действия сексуального характера».

(обратно)

114

 СОГ – следственно-оперативная группа, находящаяся на суточном дежурстве.

(обратно)

115

 – «Умышленное причинение лёгкого вреда здоровью, вызвавшее кратковременное расстройство здоровья».

(обратно)

116

 ЭКО – экспертно-криминалистический отдел.

(обратно)

117

 Терпила (жарг.) – потерпевший.

(обратно)

Оглавление

Армия

  Александр Путилов     Нога

  Мореход     Пельмени по-походному

  Игорь Голубенцев     Энтомолог

  Капитан Тушин     Вопросы

  КЕБ     Олежка

  КЕБ     Ко Дню Победы

  Юрий Ветринский     Звёздное шило

  Юрий Ветринский     Зеркало души

  Piligrim     Большие гонки

  Piligrim Туман как объективная реальность, данная нам в ощущениях

  Hiursa     Дик и Дембель

Флот

  Павел Ефремов     Погиб при исполнении…

  Павел Ефремов     Простой советский пятак

  Павел Ефремов     Сын трудового народа…

  Павел Ефремов     Сдержать слово

  Павел Ефремов     Братство по оружию

  Павел Ефремов     Печать

  КИТ     Рекрут

  КИТ     Мишка на Севере.

  КДЖ     Были «паркетного» крейсера № 71 или «режимность»

  Тащторанга     Рыночные условия

Авиация

  Андрей Смолин     За находчивость

  BratPoRazumu     Раскачивает…

  Ленивый Пилот     Шаман

  Ленивый Пилот     За Победу (Шаман-2)

  Overland     Отношение к делу

  Overland     Нормальное распределение совпадений

  Overland     Высота положения

  Podoroges     История о том, как испытывали TCAS

  Zigzag     Песня В. Шаинского на слова М. Танича

  Кадет Биглер     Мститель

Учебка

  Boatsmann     Челобитная

  Xai     Самострел

  Xai     Огневая подготовка

  Xai     Чемпион!

  Филиппыч     Твой выход, курсант

Остальные

  Штурм     Чтобы помнили…

  Xai     Сашка

  Xai     Голодный бунт.

  Xai     Психоделии…

  Мэйджо     Два лентяя

  КЕБ     Записки из НИИ. Оскорбление

  КЕБ     Записки из НИИ. Радиолюбительство

  Сапёр     Конец «Императора тайги»

  Стройбат-2     Камушек

Военная мудрость

  Шурави     Строительные этюды

  Юрий Ветринский     Большие манёвры

  Юрий Ветринский     Заполярная орбита

  Andy G.     Цветовая гамма в генеральских тонах

  Ulf     «…должен быть тупым и решительным»

  Ulf

  Питон

  Redshon     Четыре осла. Триптих

  Did mazaj     Самый

  Технарь     Кулинарная трагедия

Свободная тема

  Бегемот     Автопилот

  Бегемот     Пиротехник

  Юрий Ветринский     Ватсон

  Механик     Магазину требуется…

  Кэп     О пользе неожиданностей

  Серёга

  Ugo

  Huirsa     Награда

  Филиппыч     Топографическая подготовка

  Тигра     Курвиметр, лампасы и презерватив

Вероятный противник

  Hiursa     Рассказка-пересказка

  Технарь     Мисдар, как много в этом слове…

  Технарь

  Технарь

  Aries0104

  Нюра

  LT. Scheisekoppff

  Стас

  Samal     Особенности национальной прочистки клозетов

  ilyad

Щит Родины

  Мэйджо     Старый Пейсах

  Мэйджо     Искусство требует жертв

  Мэйджо

  Мэйджо     Старая пластинка

  Steel_major     Погранвойска – страна чудес…

  Steel_major     Чукотские зарисуечки

  Steel_major     Ляпа

  Замбой

  ПСБ     О применении энергии комендантов в мирных целях

  Дядя Ваня     Шутка

Дежурная часть

  Xai     Маляры

  Xai     Маляры-2

  Важняк     Замена

  Важняк     Контрразведка на страже судомоделизма

  Важняк     Сколько верёвочке ни виться…

  Важняк     Нет плохих детей, есть плохие люди…

  Важняк     Дело случая

  Важняк     Дед Мороз

  Важняк     «Я её посажу…»

  Важняк     Засада на помощника депутата

*** Примечания ***