Швейцарский гористый ландшафт [Давид Гроссман] (fb2) читать постранично, страница - 4

тучному, неуклюжему мухтару себя увести. Ему так хотелось еще побыть на солнце, на свету, пропитаться насквозь чистым, прозрачным воздухом, но он знал, что нельзя отказать Хараби, а кроме того, он ведь снова на работе и, как ни крути, должен посидеть с мухтаром и услышать, что нового приключилось в деревне.

Дом был просторен и источал уют. Они сидели в освещенной гостиной, свободно откинувшись в зеленоватых плюшевых креслах, и курили сигареты «Тайм», которые мухтар берег специально для Гиди. Он всегда открывал для него новую пачку, и это почему-то льстило Гиди как маленький персональный знак внимания.

— Так где же был абу-Дани все эти дни?

Гиди смотрел на смуглое, крупное и открытое лицо, на пристальный взгляд, выражавший доверие и близость, немножко чрезмерные и оттого вызывающие неловкость. За шесть истекших лет он видел на этом лице разные выражения — читал во взгляде глубоко запрятавшийся, трогающий душу страх, и лишенное последней надежды отчаяние, и рыдание, и большое облегчение. Иногда ему казалось, что он видит в нем искреннюю приязнь, приязнь, не зависящую от формальных отношений. При первых встречах Гиди отметил благородство этого человека. Он напоминал ему героев из древних арабских преданий. Потом уже он проникся к нему симпатией — как к человеку, а не как к преданию: мухтар был чувствительным, эмоциональным и знал, чем купить сердце Гиди. И Гиди был ему благодарен, потому что мухтар, сказать по правде, дал ему ключи к разгадкам многих жителей деревни.

— Со здоровьем все в порядке? — спросил мухтар, озабоченный молчанием Гиди, — в семье все в порядке? У детей? Как поживает твой Дани, а?

Порой, особенно в последний месяц, когда большую часть времени Гиди проводил дома, с Били, он размышлял о своей прошлой жизни, о том, что было после демобилизации из армии и до назначения на новую работу. Он сказал Били, что был тогда гораздо наивнее: «Правда, я был так наивен», — он гладил ее длинные каштановые волосы, а она удивилась: «Ты? Наивный?» — и рассмеялась нервным, быстро пресекшимся смехом, который появился у нее в последние месяцы сохранения беременности, и добавила, что жаль, что тогда она не была с ним знакома. Уж конечно, тогда ты был более обходителен, заметила она и поджала губы, отчего лицо ее приняло враждебное выражение.

Гиди не хотелось заводить перебранку, он только улыбнулся и промолчал, но про себя подумал, что прежде люди казались ему гораздо лучше, чем на самом деле. Гораздо более гордыми, интересными, естественными. Я и вправду жил в киббуце, как в парнике, он смущенно вспоминал о своей тогдашней незрелости, о том, что писал своей прежней подружке, грошовые мысли о том, что в каждом человеке есть загадка, тайна, благодаря которой он навсегда остается одиноким и ни на кого не похожим… Я был словно дитя, размышлял он, ребенок, со стороны глядящий на мир взрослых.

— Дела, работа, — промолвил наконец Гиди, глядя на жаждущее ответа лицо мухтара.

— А, работа! О работе я не спрошу! Рабо-ота!

Мухтар откинулся в кресле, лицо его приняло заговорщическое, почти карикатурное выражение.

— Так абу-Дани останется здесь, с нами? Мы ведь только его, верно?

— Только мои. Теперь снова все будет, как было.

— А, хорошо. Это очень хорошо. Очень.

Подали кофе, и мухтар рассказал Гиди о виноградном меде, который он предполагает заготовить в этом году, о своих проблемах с кишечником, о Попо, деревенском сумасшедшем, у которого был приступ эпилепсии и которого забрали в больницу, где он чуть не умер. Да, думал Гиди, почувствовав вдруг, что с трудом заставляет себя сидеть тут и слушать непрекращающуюся болтовню хозяина, сегодня я вижу люде такими, какие они есть. Работа многому меня научила, что верно, то верно. Нет в них ни тайны, ни загадки. Кто, как не я, может с уверенностью это подтвердить. Ведь передо мной они обнажают все свои самые сокровенные тайны. Предстают в самых интимных ситуациях. Нет в них ничего загадочного. Они такие прогнозируемые и такие банальные. Всегда движимы лишь несколькими примитивными побуждениями: все те же страхи, те же страсти, они и вправду вроде роботов, что верно, то верно, автоматы, лишенные души и воли, которые так легко запустить и настроить в случае необходимости.

Мухтар пересказывал ему последние новости. Гиди слушал и регистрировал в памяти. Потом спросил, что с абу-Хатамом, и увидел, как лицо мухтара перекосило ненавистью. Ну его, абу-Хатама, сказал мухтар. Они молча отхлебнули кофе. Абу-Хатам был самым богатым жителем деревни. Он жил обособленно и жене и двум своим сыновьям тоже не позволял долго разговаривать с соседями. Было в нем что-то скрытое, но для Израиля не опасное. Гиди пару раз заходил к нему в дом и всегда чувствовал себя неуютно. Мухтар вздохнул и сказал, что у абу-Хатама ничего нового нет, никто к нему не ходит, и сам он не выходит из дому, и почему абу-Дани это так волнует.

Гиди резко, на грани приличия, поднялся с кресла, попрощался с мухтаром и вышел. Воздух был чист и