Черный сок [Марго Ланаган] (fb2) читать постранично, страница - 2

вкусностях, в сверкании ледяной крошки, в душном зловонии, в шутках, сплетнях и воспоминаниях. Зрители уходили и возвращались; лишь Вождь восседал неотлучно на троне, и слуги шевелили перед ним опахалами и подносили еду. Кормили и родственников мужа Икки, которые сидели на почетных местах, у трона, одетые в малиновые накидки с блестящей каймой, очень гордые и довольные собой.

Икки погружалась очень, очень медленно.

— Тебе, что ли, не жарко? — спросил маленький Фелли.

— Нет, просто тепло. Будто кто за ноги обнял, — отвечала Икки. — Ну-ка, подойди, обними меня для сравнения. Вот так, липкие ручки! То же самое, только чуть пониже.

— Ты уже до моей вышины спускаешься, — радостно засмеялся Фелли.

— Ага, скоро смогу тебя за ножку укусить. Как ты меня кусал.

К полудню Икки уже не могла пошевелить руками. Ею овладела легкая паника. Тихонько, чтобы не услышали стоящие на берегу, она спросила:

— Ма, что со мной будет? Что со мной будет, когда эта дрянь дойдет до лица? Она же в нос полезет!

— Не думай об этом, милая. К тому времени уже ничего не будешь чувствовать.

Матушка окунула руки в ледяную крошку и принялась растирать Икки плечи и руки — до самых запястий, вокруг которых сомкнулась смола.

— Не вздумай подсунуть какой-нибудь настойки или травы, — скривилась Икки. — Сама попадешь в яму. Они специально спустятся, чтобы проверить.

Матушка прикрыла уши малышу Фелли и прошептала:

— Тристем дал мне пистолет.

Икки выпучила глаза.

— Ты что, обалдела?! Услышат же!

— Там эта штука на дуле. Заглушитель. Когда до носа дойдет, я его в смолу засуну и стрельну тебе в рот. Потом дырочку заглажу. А им скажу, у тебя сердце остановилось от давления.

Фелли тряхнул головой, освобождая уши. Икки притихла и смотрела на Матушку во все глаза. Молчание нарушали только хруст горбушки, которую грыз Дэш, да свист ветра в колючем прибрежном кустарнике. Я тоже смотрел во все глаза на Матушку и Икки. Не очень-то мне нравился этот план. Девушка, погрузившаяся в смолу по пояс, была совсем не похожа на нашу Икки. Ее лицо менялось неуловимо, как мозаика грозовых туч или кожа хамелеона — каждую секунду другое, а перехода незаметно.

— Нет, — сказала Икки, по-прежнему не сводя с Матушки глаз. — Ничего ты не сделаешь. Просто ни к чему.

Ее улыбка была как спичка, от которой занялась улыбка Матушки, и они молча улыбались, любуясь друг в друге чем-то таким, что мне было не видно.

А потом их глаза поплыли, и улыбки светились уже сквозь слезы, и Матушка, упав на колени, обнимала Икки, а та некрасиво рыдала у нее на плече тем плачем, который никто не имеет права прерывать.

И только тогда, услышав могучую глухую волну «у-у-ла-у-у-ла», прокатившуюся над ямой, я понял, какая огромная толпа собралась на берегу: зрители жутко выли и притоптывали ногами, приветствуя Матушкину скорбь.

— Видал, какая толпа! — сказал я Дэшу, чтобы согнать мурашки со спины. — Гораздо больше, чем в прошлый раз, когда топили Чеппова отца.

— М-м… Чеппов отец был старый и на голову больной, — ответил Дэш с набитым ртом. — И убивал таких же, как он: старых и придурочных.

— Кто это там? Рыбари, что ли? А эти, смотри, в желтых накидках… Надо же, от самых пещер пришли!

— Не забывай, День Лангаса на носу, — справедливо заметил Дэш. — Многие из них паломники. Заглянули, потому что по пути.

— Да, наверно… Как думаешь, честь или позор?

Дэш пожал плечами.

— А черт его знает. Дурацкий какой-то ритуал. Надо же додуматься: устроить семейную гулянку в вонючей яме, в то время как одного из родственников топят в смоле!

— Матушка сама так захотела.

— Да уж… Наверное, это лучше, чем вот так обниматься целый день.

Дэш запустил руку в корзину, выудил миндальное печенье и положил его в рот, как будто имел на это полное право.

Потом у меня в памяти все поплыло, остались несвязные обрывки. За нами наблюдали так пристально! Несмотря на почти полный штиль, с берега долетали запахи дыма, обрывки музыки, гул разговоров, и это мешало сосредоточиться, нарушало уединение. А тут еще Икки, ее залитое солнцем лицо, ее тело, по грудь ушедшее в смолу и навсегда простившееся с дневным светом. Время продергивалось мимо сознания здоровенными кусками: того и гляди улетит целый день. Я думал о том, что должно произойти, искал отличия этого дня от тысячи прошлых дней. Хотелось, чтобы время притормозило и дало мне шанс как следует подумать, прежде чем сестренка с головой скроется в вязкой черноте. Ум запыхался, пытаясь угнаться за летящим по небу солнцем.

Пришел вечер. От Икки остались только голова и плечи; она пела вместе с нами при свете лампы. Мы пели старое: «Цветок для тебя», «Бухта курицы и цыпленка», «По тропинке с Биджум Синг», «Доллар-ягодка», даже детские песенки из репертуара маленького Фелли, которых она обычно терпеть не могла. Икки попросила Дэша обучить ее новому хиту «Рассеянный бродяга» и старательно повторяла сложный припев. Она тормошила нас, заставляла