Бандиты и бабы [Михаил Николаевич Задорнов] (fb2) читать онлайн

Михаил Задорнов Бандиты и бабы

САШКА

Эту необычную историю, которая с ним произошла в Израиле, рассказал мне один известный и любимый в прошлом нашим народом актёр. Несмотря на то что он не был эстрадником, его популярность в 80-90-е годы была почти как у Пугачёвой, Магомаева, Хазанова… Его называли звездой, лишь потому что слова «суперзвезда» в то время ещё не было. Он много снимался в кино, на него приходили в театр, где он играл. Добавили к нему интерес зрителей и несколько скандалов, связанных с его личной жизнью: то разводился, то женился. Народившаяся в последние годы советской власти жёлтая пресса чего только о нём не писала — и что он ловелас, и пьяница. и ещё много приписывала ему всяческих грехов: скупердяй, обжора, скандалист, картёжник, антисоветчик, русофоб. наконец, сионист и антисемит одновременно.

Всё это лишь подогревало интерес к нему и добавляло всенародной любви: бабник, пьяница — значит, наш человек!

Потом вдруг в конце 90-х годов он перестал сниматься в кино, покинул театр, и даже жёлтая пресса о нём больше не писала. Это означало — либо он умер, либо не справился с переходом от застойного социализма к темпераментному капитализму, когда главное для популярности — не иметь талант, а уметь вовремя замутить скандал и сделать его общенародным достоянием всей не зависимой от совести России.

В то время многие великие советские актёры и актрисы враз обеднели, потому что оказались слишком приличными, чтобы перестроиться и начать торговать лицом на сцене или турецким бельём на рынке. Народившаяся новая демократическая «элита» считала таких бездарными, отсталыми, не приспособленными к демократическому будущему, бывшими коммуняками и вычеркнула их из своих рейтингово-«светских» интересов. Кому они нужны, эти небренды!

Сколько же гениальных актёров и актрис из нашего доброго советского прошлого в то время вынуждены были попроситься в дома престарелых на «доживание».

Но того, о ком я хочу рассказать в этой повести, все эти беды не коснулись. Более того, глядя на него, невозможно было угадать его возраст. Я часто шутил, что у человека есть три возраста: первый — юность, второй — зрелость, третий — «как вы хорошо выглядите». Есть, правда, ещё и четвертый: «Как вы хорошо держитесь!» Казалось, он застрял в последнем навечно. Я всегда его спрашивал, в чём секрет этого волшебства? На что он мне, хитро улыбаясь, отвечал: «Ну так… Есть кое-что!»

Нашу сегодняшнюю дружбу я бы описал так: когда-то он был моим старшим другом, а теперь мы с ним в возрасте сравнялись. Он тоже может ходить на руках, делать шпагат, хотя на много лет старше меня. Я бы сравнил его с героем романа Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея», если б Дориан Грей был мне симпатичен. Мне порой казалось, что мой старший друг, если на него нападут отморозки в подворотне около его дома, ещё наваляет им как в молодости.

И зарабатывает он в нашем новом времени неплохо. Но об этом позже, хотя сразу предупрежу, он не стал работать ни в торговле, ни в банке, ни тем более в политике — остался приличным человеком!

Человек сам отказался от популярности!

Я не называю его фамилии, потому что он просил этого не делать. Историю, которую он мне рассказал, не все правильно поймут, начнут снова трепать его имя в Интернете, в прессе, опять включатся «желтушечники»… А он не хочет терять своего равновесия, которое поддерживает его «вечно-четвёртую» молодость под названием «Как вы хорошо держитесь!».

Вот такие перемены произошли с человеком.

Но чтобы вам, дорогие читатели, эта история стала понятна, надо прежде рассказать о том, как он начинал свою театральную карьеру. Конечно, такая известность к нему пришла не сразу.

Поначалу, после того как он окончил театральное училище, ему в театре давали играть только роли героев-любовников, поскольку внешность у него была эффектная. Все женщины считали его почти советским Аленом Делоном. Но вдруг благодаря кино и одному известному кинорежиссёру выяснилось, что он ещё и талантлив! Более того, и умён. Знаете, как иногда говорят про женщин? Красивая, но умная!

Простые люди почти всех актёров считают умными. Если встречаются с ними в жизни, поражаются тому, как много те знают, какие они остроумные, какие у них необычные мысли. Дело в том, что у большинства из актёров это всё слова из ролей, которые они сыграли. Актёры всего мира нафаршированы умными идеями и словами из произведений величайших драматургов. Они будут казаться умными в любой компании. Но есть и неформатные — со своими собственными мыслями. Как правило, таким тесно становится в рамках актёрской профессии, они начинают сочинять музыку, писать стихи, пьесы, рассказы, повести или перерастают в режиссёров.

Вот таким был и тот, о ком я хочу вам рассказать. В СССР и в первые годы после его распада зрители любили ходить на его концерты, вернее, на его творческие встречи. Причём сразу подчеркну, его любили в первую очередь зрители интеллигентные, те, которые больше читают, нежели смотрят телевизор. Им нравилось, что на таких вечерах он пел не попсовые песни, а разумные. Если можно так выразиться, пел стихи. Делал это весьма заразительно, а не ныл типа «у костра с отмороженными ногами». Ещё читал стихи, рассказывал весёлые истории, которые происходили на съёмках популярных фильмов, импровизировал. Короче, у его фанок была реальная причина пойти стенкой на фанок попсы. Что однажды и случилось! Высшего комплимента звезде, нежели драка между фанками, не бывает.

В начале 90-х его стали приглашать в разные страны, куда уехало множество эмигрантов из Советского Союза. И он действительно стал зарабатывать как настоящая звезда — валюту! Правда, как звезда российская! То есть его тогдашний заработок можно было приравнять к заработку крепкого профессионального уличного музыканта на центральной площади Неаполя, Мадрида и даже Барселоны. А для бывшего советского артиста это немало.

Я не знаю, каким он был в семейной жизни. Если верить журналистам, его личная жизнь так и не сложилась. Видимо, слишком нравился женщинам. Они капканами были расставлены на его жизненном пути.

Поскольку у него должно быть какое-то имя, я его назову Сашкой. Кстати, актёры с именем Александр вообще довольно удачливы на сцене. В них как бы проявляется энергия Александра Победителя. Мистики вообще считают, что Александры любят побеждать! А те из них, кто победителями не становятся, своё имя кастрируют и превращаются в модных Алексов. Согласитесь, нелепо было бы сегодня назвать Алексом Македонского или кого-то из русских царей: Алекс I, Алекс II. Даже к Маслякову и то не лепится — Алекс Масляков…

Простите за отступление.

Но, возвращаясь к начатому рассказу, добавлю: Сашка в основном в жизни был победителем. Он проигрывал только болезням и женщинам. Болезням — здоровье, женщинам — здоровье и деньги. Однако бодрости духа не терял, поэтому женщины и деньги к нему продолжали тянуться.

За столом он до сих пор любит рассказывать о своих былых похождениях. Причём делает это не хвастливо, а с иронией по отношению к себе, «любимому». К примеру, многие мужчины гордятся вслух тем, сколько они имели в жизни красавиц. Только от Сашки я недавно услышал о его связях с не-красавицами:

— Такого количества крокодилов, как у меня, не было в жизни ни у кого! Согласись, это признак высочайшей потенции. Ведь с красавицей может кто угодно, а для того, чтобы утешить не-красавицу, нужна потенция особая.

В другой раз он порадовал меня ещё одним выводом:

— Все считают, что у меня было много женщин. А знаешь, ведь это не так. Были, конечно. Но тех, которые мне не дали, было гораздо больше!

— Тех, кто не дал, у всех больше! — успокоил я его. — Только никто не хочет в этом признаваться.

— А у тебя?

— Ой, Сашуль, у меня их было столько! Причём, знаешь, такие красавицы мне не давали, ого-го-го! Уже есть чем гордиться!

Мы начали поочерёдно хвастаться красавицами, которые нам не дали. Среди них были известные актрисы, журналистки, модели.

И вдруг у Сашки на этом градусе высочайшего желания самовыражения, которое свойственно только людям одарённым, блеснули загадочные озорнинки в глазах:

— Знаешь. Я тебе сейчас расскажу одну историю. Может, когда-нибудь по ней снимешь фильм. Только не ссылайся на меня. Моей жене будет эта история неприятна. Она, кстати, у меня очень хорошая. Поэтому пресса о нас и не пишет, что у нас всё в порядке, — писать не о чем. И я ей — сейчас скажу правду, в которую хочешь верь, хочешь не верь. — но я ей не изменяю! Об этом тоже никому не говори. А то многие меня уважать перестанут. Так вот слушай.

Эта история произошла со мной во время гастролей в Израиле в начале 90-х. Ты же сам не раз в Израиле гастролировал, знаешь, что это такое. Каждый день концерты, причём в разных городах. Ни дня простоя! Жил я тогда в гостинице «Карлтон» в Тель-Авиве. Для нас, бывших советских, четырёхзвёздочный «Карлтон» казался восьмизвёздочным. Бассейн на крыше, в бассейне голубая вода, вид из окна на закатное солнце, которое, как раскалённый батискаф, каждый вечер медленно опускалось за горизонт Средиземного моря… С крыши виден Тель-Авив, море, пляжи со множеством кафе. Чувствуешь себя героем голливудского фильма!

В какие-то города приходилось ездить подальше — километров за 200, а какие-то находились рядом с Тель-Авивом. Платили тогда мне за каждый концерт, не сочти за хвастовство, 1500 долларов. После той павловской реформы, когда все бабки пропали, не мне тебе рассказывать — большие деньги! Концертов было запланировано 15. То есть заработать я должен был 22500 долларов. И вдруг, извини за это грубое слово, импресарио, который меня возил по Израилю, заявил, что его расходы значительно больше, чем он предполагал, и платить он будет только по 500 долларов. Импресарио был из наших эмигрантов, то есть ворюга отъявленный. Нет-нет, не всех эмигрантов я считаю ворюгами, но гастрольными импресарио становились именно ворюги. Им казалось, так легче всего заработать: пригласил из России какую-то звезду, собрал под неё бабки, и вроде как жизнь удалась. По глазам твоим вижу, что ты всё это тоже проходил.

— Причём не только в Израиле, но и в Америке. От меня мой импресарио в последний концерт сбежал со всем гонораром за все концерты.

— Суки редчайшие! Я тогда чуть в морду своему не дал. Эх, если б в России. А тут сам понимаешь: страна чужая, полиция меня не знает, а эти же бывшие наши негодяи наблатыкались, чуть что сразу в полицию сообщать. Правда, до полиции бы дело не дошло, поскольку налоги с билетов он не платил и заявить на меня означало погубить самого себя. Но и я не мог на него пожаловаться. Я сам гастролировал без разрешения на работу. Если б местные власти об этом узнали, мне путь в Израиль был бы закрыт на всю оставшуюся жизнь. Понимая ситуацию, я предупредил этого прыща, которого звали Паша, что если он завтра же не выдаст мне деньги за все концерты, будущие и прошедшие, то продолжать гастроли отказываюсь! За свой счёт возьму билет обратно в Россию, улечу и во всех газетах о его гнусной личности живописую в красках — журналисты на скандал падки! Сразу схватятся за тему «Обокрали звезду!». Сенсация! Никого из тех звездищ, на ком можно заработать бабло, он уже не заманит в его райский, как он считал, Израиль. И что этот подонок придумал, как ты думаешь?

— А что мне думать, у меня у самого подобная история была: решил тебя в ответ попугать местными бандитами?

— Точно! Я смотрю, наши биографии сходятся. Причём, как ты помнишь, местными бандитами в то время были бандиты наши, сбежавшие из Союза. Они пытались на своих «новых родинах» организовать собственную новую мафию. В те 90-е годы наши пацаны весь мир воспринимали как Россию и начали во многих закоулках земного шара беспредельничать. Тем более в Израиле, который благодаря миллионам русских эмигрантов на глазах превращался в союзную российскую республику с западным тюнингом. Правда, вскоре израильские власти объединились со своей родной мафией и быстро нашенских кого покромсали, кого в армию призвали, кого заставили играть по установленным правилам израильского беспредела, а не российского.

Я понимал, что Паша на моих концертах заработал достаточно денег, раз его начали крышевать наши беспредельщики, и категорически потребовал встречи с ними. Расчёт мой был следующий: крыша наверняка из нашенских, значит, меня знает. Ты же помнишь, пацаны всегда нас, звезд, обожали. Дружба с нами для них была пропуском в «высший» свет. Думал, поговорю с крышей, приглашу на концерт «крышину» жену, детей… Может, кто из родственников в России остался. На какие-то интересные съёмки свожу — у меня тогда новая телевизионная программа появилась — в общем, поставил Паше конкретное условие: в течение двух дней встреча «на высшем уровне». Иначе сорву гастроли, и крыша с ним самим расправится.

Разговор этот у нас состоялся уже почти ночью в лобби гостиницы. Паша обнаглел до того, что начал на меня кричать, материться. Порой весьма образно, мол, местные кореша меня подвесят за ноги в каком-то из пыльных чердаков Тель-Авива, и тогда я пойму, что Израиль — это одно, а Россия — другое. Что здесь я его раб, он меня купил, и я должен делать то, что он мне прикажет. Короче, я опять еле сдержался, но волосы от ярости у меня шевелились даже в подмышках. Я ведь его мог уложить с одного удара. В детстве я не был боксёром, я был драчуном. А в драке перед драчуном бессилен даже боксёр. Раз по пьянке на спор схлестнулись мы с одним каратистом. Он долго бегал вокруг меня, дрыгал ногами, пока я не дал ему стулом по башке, а потом не врезал ногой по яйцам. Но тут я действительно был не в России. В России Паша бы так со мной не разговаривал, прекрасно понимая, что там я его не стулом бы огрел, а диваном, на котором сидел в четырёхзвёздочном «лобби».

В общем, в довольно поганом настроении я поднимался в лифте на свой престижный четырнадцатый этаж, злой, недовольный тем, что согласился на эти гастроли, что меня заманили, как последнего лоха, а потом развели.

И вдруг. случилось то, что повлияло на меня, моё творчество, на всю оставшуюся жизнь. Если бы за историю, которую я тебе сейчас рассказываю, взялся какой-нибудь известный режиссёр, могло бы получиться неплохое фестивальное кино, эдакое кино «не для всех». Но без лишнего умничания, как это часто бывает в фестивальных якобы шедеврах.

— Ну, ты заинтриговал. Давай уж рассказывай. Только сначала выпьем для лучшего моего восприятия и твоего самовыражения.

Мы сидели с Сашкой в одном из самых дорогих ресторанов Москвы. Мы могли себе это позволить. Два пожёмканных юностью плейбоя вспоминали те счастливые годы, когда их пожёмкали. Однако несмотря на пожёмканность, мы ещё могли иногда позволить себе выпить. А то и напиться! Редко, конечно, но всё-таки. Разве это не счастье, когда в жизни уже многое понимаешь, а здоровье ещё не всё потеряно?

Русский человек, когда выпьет, становится ещё более остроумным. Более того, у него есть такая стадия опьянения, когда особенно хочется творить. И творчество это проявляется в застольных рассказах о собственной жизни. Застольные творения бывают гениальными! Да, они приукрашены, художественно привраны. Зато это — настоящие произведения искусства. В тот вечер Сашка мне рассказал историю, которую, как он сам признался, никому раньше рассказывал.

НАША МАША

Я попытаюсь по памяти изложить то, что рассказал мне Сашка, естественно, опуская некоторые из его ярких оборотов по причине того, что эту книжку могут читать и дети тоже. Хотя я попросил бы родителей своим детям её не давать. Жалко искажать истинную мужскую родную речь, особенно когда она передаёт чувства восторженные, сильные, незабываемые… Русский язык без крепкого словца, как арабская кухня без специй, как безалкогольная водка. Сашкин рассказ я запомнил достаточно хорошо, во-первых, потому что у меня профессиональная память, как у человека, которому приходилось запоминать много текстов для сцены. Во-вторых, — что греха таить? — я иногда, не называя Сашкиной фамилии, пересказывал эту историю в компаниях близких мне друзей.

Чтобы не затягивать повествование, буду порой опускать свои вопросы и вклинивания в его воспоминания. Итак, возвращаюсь к Сашкиному рассказу…

* * *

Было уже поздно, Миха… Я, повторяю, был здорово разозлён разговором с Пашей. (Первым меня стал называть Михой Лёня Филатов. Многие так и продолжали ко мне обращаться в память о нём и о нашей всеобщей с ним дружбе.) Особенно бесило собственное бессилие. Прости за тавтологию… Судя по всему, мне предстояла бессонная нервная ночь и нехватка сигарет под утро.

На прощание я сказал Паше, что он хоть и еврей, но дурак! И не импресарио, а мелкий стырщик. После чего направился к лифту, оставив его трижды обиженным: и за еврея, и за дурака, и за мелкого стырщика. По-моему, он даже задумался, за что ему больше следовало обидеться: за еврея или за дурака. Надо сказать, что с профессиональным импресарио шоу-бизнеса его роднило только одно — он обижался всегда и на всех, кого оскорблял!

Со мной ехали несколько мужчин-израильтян и. одна девушка. Она последней заскочила в лифт. Когда вошла, все мужчины заулыбались, переглянулись — разом догадались: девушка весьма нетяжёлого поведения. Одета не столь вызывающе, сколь призывающе. Но не вульгарно, как наши, стоящие вдоль дорог, заманивающие дальнобойщиков.

Роста она была среднего. Её можно было назвать весьма милой. Вообще в ней чувствовалось несоответствие её профессии необезображенному этой профессией лицу. С таким лицом ей ещё можно было играть принцесс в Театре юного зрителя, если, конечно, поменять макияж. Я смотрел на неё и думал: если всю эту боевую раскраску смыть, похоже, она будет ещё привлекательнее. Правда, не для тех, кто пользуется девушками по вызову.

Мужчины то и дело поглядывали на неё. Взгляд её оставался неприступен, мол, извините, я на работу.

Вдруг девушка словно почувствовала, что я на неё смотрю, подняла глаза и. заулыбалась! Сразу стало понятно: из бывших наших. Нас — извини за гнилое слово — российских звёзд, в лицо знают только наши путаны.

— Ой, это вы?! — она задала этот вопрос с такой наивностью, словно забыла о своей боевой раскраске. Будто прочуйкала, что я мысленно представил её принцессой в какой-нибудь пьесе Шварца. В её голосе и улыбке чувствовалось столько уважения ко мне и к моим ролям, что мужики в лифте дружно и с завистью посмотрели на меня: мол, кто это?

Несмотря на подавленность и обозлённость на весь окружающий мир, я не мог не улыбнуться.

— Нет, я его двойник. А вы на работу?

Я вовсе не хотел унижать её тем, что догадался, куда она и зачем. Этот весьма неджентльменский вопрос я задал бессознательно, словно давал ей возможность пройти тест на чувство юмора. И как ни странно, она его с честью выдержала:

— Какой вы догадливый! Но это не больше часа. У нас строгий лимит времени — вы же наверняка знаете.

Её ответ был достойным: уколом на укол! А главное — всё это она выпалила с такой непринуждённостью, словно час должна была отработать Снегурочкой с детишками:

— Мне так понравился ваш последний фильм! Какую же вы там играете симпатичную сволочь! Это так жизненно. Ой, простите, мне сейчас выходить. В каком вы номере? Можно я через час к вам зайду?

Я… Я… я замялся. Ты знаешь, Миха, я не ханжа, но и не бабофил. К тому же мне очень не хотелось в тот вечер быть ещё раз разведённым на дополнительные 300–400 долларов к уже потерянным 22 с половиной тысячам долларов. Но сказать ей, что мне жалко денег, было ниже моего достоинства. Кто угодно, но только не скряга. Я же сволочь симпатичная! Понимаю, что фраза, которую я ей выдал, была не самой изящной:

— Знаете, вы, конечно, очень милая девушка, но я уже давно не по этому делу.

И вдруг она так искренне смутилась:

— Ой, вы не так поняли. Я просто очень соскучилась по русской речи. Я же с русскими не работаю. С ними опасно. На таких козлов нарваться можно. А эти придурки, которые на нас с вами пялятся, они ж дисциплинированные: сказали час, значит, час.

«Придурки» действительно пялились на нас и пытались понять смысл нашего милого разговора, но, слава богу, не понимали, что они придурки. Я назвал номер своих апартаментов.

— Круто! Я, кажется, этот «сьют» знаю. Меня Маша звать. А вас я и так догадываюсь, товарищ двойник! Наверное, имя такое же, как у него?

Маша вышла из лифта и побежала по коридору, словно хотела, чтобы час работы Снегурочкой закончился скорее.

Придя в номер, я поймал себя на мысли, что думаю не о Паше, а о Маше. Мысленно я называл её «наша Маша». Ведь она так по-нашенски искренне призналась, что соскучилась по родной речи. В этом было нечто более чем трогательное — желание отвлечься от «козлов» на родную речь.

Видать, сильно достала меня вся эта бодяга с неудачными гастролями, если мозги оказались готовы вмиг с разборок и недоплаты в 22 с половиной тысячи долларов переключиться на обыкновенную девчонку по вызову. Хотя и милую. И судя по всему, далеко не дурёху. Назвала меня симпатичной сволочью!

Знаешь, Миха, признаюсь тебе как на духу — мне всегда больше нравились те люди, которым я нравлюсь, чем те, которым я не нравлюсь. В тех, которым я нравился, я всегда находил что-то симпатичное. И пусть меня ханжи и обыватели винят за примитив, но это правило не обмануло и на сей раз!

Только давай ещё по одной. Как всегда, да? За то, чтобы мы и впредь, несмотря ни на что, очень даже кое-где ещё и при этом не кое-как!

С каждым опрокинутым «дринком» Сашка заводился, словно в него вливали дозу горючего. Впрочем, было от чего:

— А теперь, Миха, я специально отвлекусь и дам, как говорят, боковуху, чтобы всё было по чесноку…

БОКОВУХА

В нашем эстрадном жанре есть такое слово-термин «боковуха». Нечто вроде репризы, которая вроде не в тему, но настолько сильная, что от неё трудно отказаться даже во имя чистоты жанра.

После того как мы ещё раз опрокинули, Сашка выдал мне в своём рассказе «боковуху», которую я не могу не пересказать. Хотя прекрасно понимаю, что ханжи обвинят и меня, и Сашку в беспредельной безнравственности.

* * *

Ты знаешь, Миха, я же этой Маше не соврал. Действительно, к тому времени я перестал быть любителем девушек по вызову. Вернее, я им никогда и не был. За исключением, пожалуй, конца 80-х, когда нас, популярных советских артистов, уехавшие ранее эмигранты начали приглашать в другие страны.

Ко мне с большой симпатией относился Горбачёв, поэтому у меня практически был свободный выезд в любую страну: Израиль, Австралия, Америка, Германия. Первое время не верилось, что всё это наяву. Гостиницы, которые видел только в фильмах, негрязные аэропорты, бассейны с голубой водой и повсюду магазины, магазины. товары, товары… Я тогда смотрел на этот рай мира потребления, на красивые, манящие упаковки и задавал себе вопрос: «Неужели кто-нибудь когда-нибудь всё это раскупит?» Столько колбасы я не видел никогда в жизни! Кто её съест? А эти йогурты? Ты ведь сам со сцены о них рассказывал. Стометровки на полках стоят!

А по вечерам в этих загнивающих капиталистических странах всё казалось каким-то вседоступным — словно пахло распущенностью. Как же мог советский мужик, изголодавшийся за железным занавесом, отказать себе в удовольствии сходить на стриптиз или на пип-шоу? Воплотить мечту каждого юнца! А юнцами тогда были мы все — выпускники железного занавеса.

А заглянуть в публичный дом, вопреки всему, чему учили комсомол и школа, не говоря о партии и правительстве? Все же хотят почувствовать себя хотя бы одноразовым героем голливудского блокбастера. И неважно, что всё окажется далеко не как в кино, главное — есть потом о чём рассказать, чем похвастать. Лувр — банально, для всех! С Моной Лизой теперь каждый может сфоткаться. А расскажешь, как азиаточка эротический массаж делала, — круто. У всех мужиков в округе слюни потекут, словно не за железным занавесом жили, а за колючей проволокой.

Слишком долго мы, советские, чувствовали себя отщепенцами, изгоями, отказниками мира западного секс-бизнеса. До сих пор наши в Амстердаме считают своим долгом увидеть улицу Красных фонарей. А чего там смотреть? Уродки в окнах сидят! Жирные, грязные. Потрёпанные, тупые, силиконом во всех местах передутые… Не с кем о Хемингуэе поговорить! Глаза вялые, волосы не свои. Только в красном свете на них смотреть и можно. Ты, кстати, знаешь, откуда мода на красные фонари? В красном свете на коже меньше морщины видны, прыщи не так проявляются после эпиляции. В красном свете сморщенная сорокалетняя кажется не очень сморщенной тридцативосьмилетней.

И я был выпускником нашего советского железнозанавесного прошлого, потому решил, что в каждой стране должен побывать в самой клоаке загнивающего капитализма и сравнить, чем эти клоаки друг от друга отличаются. Пытливый мозг! Мне как актёру нужно было познать жизнь во всех её проявлениях! А вдруг придётся сыграть что-то на эту тему? Как учил Станиславский, прежде всего надо вжиться в образ. А для того чтобы в образ вжиться, надо в деталях изучить то, во что предстоит вживаться.

* * *

А теперь, дорогие ханжи-тролли, — а такие всегда есть среди читателей — прошу вас, не читайте следующий абзац. Продолжайте быть пошляками лишь в собственных мыслях наедине с собой под одеялом. А я всё-таки позволю себе пересказать Сашкины наблюдашки, хотя предупреждаю, подобного не позволял себе раньше никогда, поскольку тоже являюсь выпускником того же нравственного прошлого, когда слово «трахнуть» означало «ударить»!

Более всего ему запомнился публичный дом в Японии: никаких красных фонарей, никакой излишней долбёжной музыки. Всё очень сдержанно, музыка восточная, полутоновая, чуть слышная. Обстановка стерильная, как в хирургическом отделении. Посреди комнаты «уединения» стол — точняк операционная! Сначала ОНА его помыла, потом сама надела медицинский фартук, стерильные перчатки, на лицо нацепила что-то типа антигрипповой маски, уложила на стол, накрыла простынёй… И далее произошло нечто вроде операции по удалению семени. Сашка сказал, что он еле сдерживался, чтобы не расхохотаться.

Мне больше всего понравилось, что обо всём ЭТОМ он рассказывал, иронизируя над собой и откровенно издеваясь над своим мальчишеством, а заодно и над той бодягой, которая издали кажется крутой, а на самом деле годится только для духовных инвалидов.

Разумный человек, воспитанный не попсой, не может к подобным жизненным завихрениям относиться всерьёз, без юмора.

Согласно Сашкиным наблюдениям, американские, немецкие, французские… Скажем так, все европейские мочалки — так он называл женщин с заниженной планкой социальной ответственности — одинаковы — профессионалки! Станки на конвейере! Технологии отработаны — даже орут одинаково! Как только ЭТО начинается, сразу в крик, будто фонограмма включилась.

С выражением, как и следует хорошему актёру, рассказал, как его выгнали из публичного дома в Гамбурге, потому что он не выдержал, и, когда ОНА начала безудержно орать, делая вид, что ей ой как «О, май гад!» — точняк наша попса под фонограмму, — тут же сработало Сашкино чувство юмора, и он тоже начал орать, мол, и ему тоже «О, как булшит!». Ну чтоб прикольнее было! Думал, рассмеётся и поймёт его шутку: мол, у тебя своя фонограмма, а у меня своя. Но не тут-то было. Вызвали охрану, решили, что пришёл российский бандит, садист и сейчас ЕЁ бить начнёт.

Вот за что мне всегда нравился Сашка — даже в западном публичном доме он оказался неформатом. Талант, он и в Африке талант, и в публичном доме. Казалось бы, какой стыд и позор для любого обывателя-ханжи — русскую звезду выгнали из немецкого публичного дома! Как звезда могла настолько опуститься? Ох, если бы об этом казусе Сашкиной жизни узнали журналисты! Какие бы статьи появились во всех газетах, начиная с «Комсомолки»! А картинки?! Повышенный тираж принёс бы сверхприбыль!

Да, Сашка от рождения был авантюристом. Не бабником! Это разница существенная. Энергия мужика-авантюриста, живущего не по стандартным инструкциям, чувствовалась в любой сыгранной им роли. Даже когда он играл бандитов, всё равно был зрителям симпатичен. Симпатичная сволочь! Такое даётся только одарённым.

Ну как, по его словам, будучи в Аргентине, он мог не попробовать — как выражались отвязные русские мужики-туристы, обпившиеся пива, — «обезьяны»? Правда, к тому времени свои похождения по публичным домам Сашка прекратил. К его чести это длилось недолго. Ему очень быстро стало понятно, что на Западе, выражаясь языком Хемингуэя, ЭТО дело поставили на конвейер, на поток, сделали примитивным, бесчувственным, похожим и впрямь на хирургическую операцию. Но тут не Запад, а Латинская Америка! У латиносов даже деревья милуются друг с другом, пальмы дышат желанием удовлетворить друг друга.

У своего переводчика-латиноса Сашка спросил, нет ли какой знакомой латиночки, только ни в коем случае не проститутки. Чтобы настоящая была латиноамериканская деваха: креолочка или мулаточка — всё равно. Главное, чтобы сочная, свеженькая, весёленькая, карнавалистая… Переводчик на следующий день отзвонил — нашёл! Подруга жены, очень приличная девушка. И очень красивая.

— Точно не проститутка?

— Точно. Но сказала, что без денег не согласится.

— Ну, слава богу, что не путана!

Сочная мулаточка не знала ни слова по-английски, а Сашка ни бе ни ме в испанском. Более всего в этой встрече с местной «непроституткой» Сашке запомнилось, как она потом всю ночь смотрела по телевизору местный телесериал типа «Рабыни Изауры» и даже пару раз всплакнула. Согласитесь, трогательная история. А он ей ничего не мог сказать, кроме «си-си» и «грацияс»…

Последний раз Сашке пришлось общнуться с двумя проститутками в Днепропетровске, и об этом тоже стоит рассказать в красках.

На его концерте организаторы заработали столько, что решили Сашку премировать. Но сами, будучи мышления примитивно-попсового, не придумали ничего лучшего, чем после концерта повести его в баню и в качестве бонуса оплатить двух расфуфыренных местных шалав в турецко-китайских секс-шоповских «брендах», которые и впрямь могут казаться заманухами только в свете дальних фар автомобиля.

Сашка после первого захода в сауну сидел в комнате отдыха и смотрел телевизор, по которому шла очень добрая передача о жизни Товстоногова. Как только шалав ввели, он расхохотался: одна была в жабо салатного цвета, другая — в розовом. Две этакие испанские инфанты для бедных духом дальнобойщиков. Сашка и тут сумел приколоться.

— Вы знаете, кто это? — спросил он, указывая на Товстоногова в телевизоре.

— Не, а чё?

— Да ничё! Как вам не стыдно, а? Где вы учились? Куда ваши родители смотрят? — Сашка сделал вид, что он страшно рассержен такой недообразованностью, и в конце тирады выгнал шалав со словами:

— Я не имею дела с теми, кто не знает Товстоногова!

Организаторы его творческого вечера и шеф этих двух инфант-пигалиц были потрясены. Сутенёр не сдержался и даже позвонил журналистам, чтобы отомстить звезде за то, что он продинамил их элитную эскорт-фирму.

Журналисты очень любят писать про проституток — подобное тянется к подобному.

Наутро в местной газете появилась статья с названием «Известный актёр не трахает проституток, которые не знают Товстоногова»!

Ну и как об этом можно было не рассказать? Ведь многие известные актёры, в то время открывшейся вседозволенности, в отличие от Сашки, подсели на этот примитивный секс-конвейер и в результате прозевали любовь! А Сашку спасло чувство юмора. Я всегда считал, что чувство юмора — лучший жизненный оберег.

После Сашкиной «боковухи» я ещё раз убедился, что мужчиной становятся не после того, как ЭТО случилось впервые, а после того как становится пофиг дым конвейерное ЭТО! И когда перестаёшь путать ЭТО с хирургической операцией.

Сашка очень верно сделал, поделившись со мной своими наблюдениями, — ведь без них дальнейшая история могла бы показаться нереальной.

ДЕВУШКА С ЗАНИЖЕННОЙ ПЛАНКОЙ СОЦИАЛЬНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ

В тот вечер мы с Сашкой так напились, что продолжать свой рассказ ему было уже бессмысленно. Да и я бы мало что запомнил. Поэтому мы приняли по последней и решили, что разговор этот непременно когда-нибудь продолжим.

— Я должен, должен тебе эту историю дорассказать, не пожалеешь!

Обычно все эти полупьяные откровения забываются уже на следующий день. Однако то, что Сашка мне поведал, запомнилось так отчётливо, словно в закромах мозга записалось на цифровой диктофон.

Конечно, мне хотелось узнать, что же такого запоминающегося произошло у Сашки с Машей, в общем-то, банальной девушкой по вызову, отчего до сих пор у него загорались огоньки в глазах при воспоминании о ней. А чем закончилась история с бандюганами? Наконец, почему он обмолвился, что те гастроли повлияли на всю его дальнейшую жизнь?

Боясь, что мы снова напьёмся, на следующую встречу я взял с собой диктофон и предложил Сашке немножко побыть диктатором.

Поначалу он удивился:

— В каком смысле?

— Ну, подиктовать!

«Диктаторство» его так увлекло, что мы даже не успели напиться.

Далее привожу продолжение Сашкиного рассказа почти дословно.

* * *

… Маша действительно вернулась через час. Постучала в дверь осторожно, как это, наверно, делали нанятые на работу в дворянский дом гувернантки в первый день:

— Я только на минуточку.

Эту фразу она произнесла сразу, давая понять, что пришла не подзаработать. Лицо её было уже без макияжа. Это означало — рабочий день закончился. Я верно представил себе в лифте, что без боевой раскраски оно должно быть гораздо привлекательнее. Глядя на неё в тот момент, я понял, почему в мире так ценятся славянские девушки, даже если они с заниженной планкой социальной ответственности. У них лица свежие от природы и в глазах. озорные изюминки! И неважно, чем они занимаются, всё равно глазёнки живёхонькие, а не бессмысленные, как у конвейерных баб на Западе. Наши ещё не привыкли жить по законам и по инструкциям. Они улыбаются, потому что им хочется, а не потому, что надо!

Знаешь, Миха, я много видел в жизни стриптизов в разных странах, но более всего меня впечатлил стриптиз в Норильске, в одном крутейшем по тамошним понятиям — а там всё по понятиям! — казино, построенном среди тундры. Две девахи, казалось бы, всё делали и на сцене, и на шесте как положено, как западный «доктор» прописал. Но чем они отличались? Они всё это делали с удовольствием! Они тащились, чувствовали себя актрисами и вытворяли такое, о чём не хочу вспоминать, дабы не отвлечься от повествования окончательно.

Маша выглядела чуть уставшей, а в глазах был восторг, оттого что перед ней живая знаменитость. Я пригласил её войти. Как и полагается в странах крутого капитализма, налил ей крутого виски из крутого мини-бара. Но она даже не обратила на этот мой крутой киношный жест внимания. Я и впрямь начинал верить, что я её любимый актёр или что она вообще в жизни не видела ни одного живого актёра. Глядела на меня во все свои глазища! И знаешь, Миха, мне это льстило. Я нравился девушке, которая не одного мужика повидала за свою жизнь. Нравился, между прочим, за талант, а не за бабки. Маша так волновалась, что сама не понимала, что говорит:

— У меня сегодня работы было много, а завтра выходной! Где у вас концерт? Я бы очень хотела. а то совсем от всего родного оторвалась.

— По-моему, завтра. В этом, как его. в Бер-Шеве.

— Да, неблизко. Ну, ничего, как-нибудь доберусь. Скажите, а в жизни вы такой же, как в кино?

— Я уже забыл, какой я в жизни, — почти не соврал я.

— Наверное, вы единственный актёр, с которым я всегда хотела познакомиться. И вот видите. В лифте!

Журналюги не понимают, что мы падки не на баб, а на их восторженные глаза:

— Приходите сюда завтра где-то часам к двум. За мной приедет крутой лимузин. Я тоже, кстати, на концерт поеду и вас заодно подвезу.

— Как, вы тоже поедете?

Мне нравилось, что с ней можно было говорить не всерьёз, а полушутя:

— Причём на лимузине! Таком длинном, что я его называю длимузин.

— Круто! Я смотрю, вас здесь принимают с уважением.

— Да уж! — я вспомнил нашу с Пашей разборку: — Это не я его заказывал. Мой местный импресарио уверен, что все бывшие советские мечтают ездить на лимузинах.

— А можно я сына с собой возьму? Ему уже девять. Он, кстати, тоже ваш фильм про волшебника видел.

У меня даже желания не возникло предложить ей задержаться в моём номере. Почему? Наверное, из-за её восторженных глаз. Они такими блюдцами-гляделками вытаращились на меня! Старинное русское слово — «гляделки». Ну как я мог такие глаза обидеть и спросить у Маши: «А сколько я должен тебе заплатить, если ты задержишься на час? А на два? А до утра?»

Кроме того, я же дал себе слово: в жизни никогда никаких девушек с заниженной планкой социальной ответственности, только с завышенной. Мне повезло. Благодаря тем «опытам», которые я провёл, пытаясь вжиться в роль, которую мне никто не предлагал, я понял, что мне противно чувствовать себя деталью на конвейере под названием «секс-бизнес».

— А сыну не скучно будет?

— Я уж и не знаю. Он по-русски и то не всё понимает. Надо, чтобы чаще нашу речь слышал.

Ничто, кроме Машиной излишне укороченной юбки, не напоминало о её профессии.

— Маш, вы не обижайтесь. Но если вы завтра поедете со мной. Я сейчас на ваш, извините, прикид смотрю.

— Конечно, конечно. Всё будет о’кей! Никто не догадается. — Она спохватилась. — Ой, извините, я побежала. Сын ждёт. Представляю, как сейчас расскажу ему, что завтра он с настоящим волшебником да ещё на лимузине.

УЧИТЕЛЬНИЦА

Они с сыном появились в фойе гостиницы как раз в то время, когда очередная разборка с Пашей зашла в очередной тупик. И хотя я грозился, что не поеду даже на сегодняшний концерт, если он немедленно не выдаст мне обещанный гонорар, сам прекрасно понимал, что поеду, поскольку обещал работать волшебником в длимузине. Правда, Паша этого не знал, и я его продолжал безуспешно пугать отказом, а он меня не менее безуспешно стращать своей крышей.

Маша сдержала слово, оделась так, что даже самый опытный мужской глаз не смог бы угадать в ней профессионалку. Учительница ботаники в советской школе! Нет, я не прав. Учительница ботаники в советской школе — это, к сожалению, бедно. На ней было сарафанистое платье, судя по всему недешёвое, но не очевидного бренда, что говорило о её вкусе. А то, знаешь, наше гламурное бабьё до сих пор любит одеться лейблом наружу. Странно, что ещё ценники отрывают. Им надо на тусовки ходить с неоторванными ценниками, чтобы круче выглядеть.

Чем дороже одета женщина, тем дешевле она достанется мужику!

Маша была девушкой не моей любимой профессии, но не дешёвкой. Для меня настоящий вкус, когда не видно, от кого ты приоделся. Вкус — это всегда немножко загадка. Всё, что разжёвано, — пошлость.

Юбка у Машиного платья была чуть ниже колен, ножки стройненькие, как две бутылочки из-под немецкого рислинга. Я не знаю, почему мне тогда пришло на ум такое сравнение. Наверное, потому что в советское время самым престижным вином у нас считался рислинг. Его расхватывали сразу. Бутылочки были необычные, удлинённые и стройные. Мы, будучи пацанами, ножки наших девчонок всегда сравнивали с бутылками. У одной они были похожи на пивные, у другой — на кефирные, а у третьей вообще — на банки из-под огурцов. Вчера я не обратил на Машины ноги внимания. Свежая сегодняшняя причёска тоже придавала ей солидной целомудренности. Да, эта причёска была явно сотворена недавно, но так элегантно и ненавязчиво, что в глаза не бросалась. А то опять-таки у наших дам, замечал? Пойдут в парикмахерскую или, как сейчас модно говорить, в салон красоты, выйдут из него, и сразу видно — была в салоне, сделала укладку: на голове то ли советская булка, то ли фольклорный крендель, то ли птичье гнездо. Главное — не трясти головой. Вот-вот развалится.

Сынишка, Димка, несмотря на отчаянный возраст сорванца, вёл себя сдержанно: чувствовалось, что растёт без папы, и потому уже начали проявляться комплексы.

Пока Маша с Димкой приближались к нашему столику, я успел Паше шепнуть на ухо, что Маша в прошлом была замечательной журналисткой и чтобы он был с ней поосторожнее.

— И кем вы теперь здесь работаете? — спросил он у Маши, после того как все заказали по чашечке кофе и по чизкейку. Эти пирожные почему-то особенно нравились бывшим советским людям, впервые попавшим за границу. Наверное, потому, что у нас в Советском Союзе был только один сорт пирожного, он так и назывался — «пирожное».

— Я в одном из кибуцев, где много русских, преподаю английский, — Маша взглянула на меня. Мол, ну как? Похожа я на учительницу? Я понимающе ей подмигнул всем лицом, что означало — нашу тайну будем хранить вместе. Ты, кстати, знаешь, Миха, что тайна всегда людей объединяет? Вот с этого, видимо, и началась наша дружба с Машей-«учительницей».

— Ай-яй-яй, Маша! Как же вы так? — фальшиво начал выказывать сожаление Паша. — В кибуцах же ничего не платят.

— Я иногда работу на дом беру, индивидуальные занятия провожу. Меня ценят за. как настоящего профессионала!

Я опять подмигнул ей всем лицом — ай да молодца, почти правда!

— А сын? — продолжал он со своими дурацкими вопросами строить из себя крутого.

— Он в израильской школе.

Эти ролевые игры мне уже начинали нравиться. Ты ведь знаешь, я азартный. В казино столько бабок за свою жизнь просадил!

Димка исподлобья то и дело поглядывал на меня, словно пытался понять, похож я на настоящего волшебника или нет.

— Ну что, Димка? Ты ведь хотел прокатиться на лимузине? Давай, забирай маму и поехали.

Как ни странно, Димка сразу послушался, охотно схватил маму за руку:

— Мам, поехали, поехали. Хватит тебе кофе пить — вредно! И так после работы долго заснуть не можешь.

«ВОЛШЕБНИК»

Самым счастливым в лимузине чувствовал себя Димка. Он то и дело пересаживался с одного сиденья на другое, ложился, растягивался, снова вскакивал, просил разрешения выглянуть из люка.

Конечно, он знал, что я знаменитость, но интерес к лимузину был сильнее, чем к «волшебнику».

Паша в течение всей дороги рассказывал Маше, какой он крутой. Этим комплексом страдают все импресарио во всех странах. В красках и с выражением участника школьной художественной самодеятельности гнал, как работал в самой Америке! Привозилтуда Магомаева, Высоцкого, Эдиту Пьеху… А Пугачёву везти отказался: она ему не нравится, последнее время слишком растолстела.

Я понимал, что даже Маша понимает, что он гонит, но подыгрывала. После каждой фамилии очередной звездищи восклицала: «Ой, да не может быть!», «Неужели вы и Магомаева знаете?!», «Пугачёвой отказали. Не надо было. Зачем же вы так с самой Пугачёвой?»

Она весьма талантливо справлялась с ролью учительницы. А главное — ей нравилось, что мне нравится, что ей якобы нравится всё это Пашино грузилово: «Неужели вы и Высоцкого знали?!» Такое удивление может выказывать только юная дева, впервые увидев пестик или тычинку… Я всегда их путаю.

Я не вклинивался в беседу. Сидел молча, не имея права «испортить такую песню», медитировал на Пашину рожу, представляя, как бы ему врезал, если бы мы были сейчас в России! Он отказал Пугачёвой?! Да Пугачёва знать не знает этого прыща!!!

Несмотря на то что мы приехали на концерт заранее, у служебного входа уже стояли поклонники. Когда меня спрашивают: «У вас много фанов?» — я всегда отвечаю: «Ни одного!» — «Как так?» — «У меня не фаны, а поклонники!» — «Какая разница?» — «Поклонники — из зрителей сознательных, а фаны — наоборот!»

Пока я раздавал автографы, многие разглядывали мою спутницу и, представляешь. одобряли мой вкус! Сие мне льстило. Даже позволил нескольким поклонницам нас с Машей сфотографировать. Я имел на это полное право, ведь недавно я расстался со своей второй женой, поэтому не боялся, что какие-то фотографии могут просочиться в прессу. Главное, чтобы не в израильскую! А то не Маша меня скомпрометирует, а я её. Её хозяева решат, что она подрабатывает ещё и на стороне.

На концерте я очень старался. Ты знаешь, как я ненавижу халтуру. А когда в зале знакомые, появляется дополнительный азарт. К тому же в тот вечер я просто обязан был работать волшебником! Хотя бы ради Димки.

В большинстве своём наши эмигранты, несмотря на весьма заразное капиталистическое скупердяйство в тех странах, куда они эмигрировали, всё равно надолго остаются по-нашенски щедрыми. Цветов мне тогда надарили и впрямь, как настоящему волшебнику. Обычно после концерта я их отдавал дежурным в гостинице. Выражаясь сегодняшним русским языком, ресепционисткам на ресепшене. А что с ними ещё делать? Не в номер же забирать? Во сне угореть можно!

Когда я увидел после концерта счастливое лицо Маши, первым желанием было все эти цветы подарить ей. Но вовремя сдержался — понял, что это могло выглядеть весьма пошловато: этак с барского плеча передарить то, что не нужно самому. Дешёвое пижонство! Выбрал наиболее элегантный букет из каких-то неизвестных мне местных цветов, похожих на наши полевые… Видимо, какая-то из поклонниц насобирала в местном кибуце или, как это было принято в советское время, нарвала на газоне. Этот «рукотворный» букет свежести я вручил Маше. Знаешь, я никогда не забуду этот момент. Она взяла цветы, и смотрю — сдерживается, чтобы не зареветь:

— Я уж и не помню, когда мне цветы дарили. А можно я вас сегодня, Саша, приглашу в. своё любимое кафе?

— Вы меня? А почему не я вас?

— Ну, всё-таки вы у нас гость, а я вчера хорошо заработала. ну, учительницей! — эти слова она произнесла шёпотом. Мы не должны были выдавать её тайну.

— Ну уж нет, я тоже, между прочим, хорошо заработал сегодня,

— соврал я, выдав желаемое за действительное.

За два года до этих гастролей мой друг юности, уехавший в Америку и там разбогатевший, сделал мне корпоративную кредитную карточку, записав её на свою компанию. Несмотря на Пашины недоплаты, мне было на что продолжать играть роль волшебника:

— Ну уж нет! Это я вас приглашаю в ваше любимое кафе. Димка с нами?

— Если вы не против.

Её любимое кафе оказалось в Тель-Авиве неподалёку от моей гостиницы на берегу моря. Слава богу, по дороге Димке захотелось спать. Даже лимузин перестал его интересовать, он попросился домой, мы его завезли, и «волшебник» с «учительницей» отправились наслаждаться молодым израильским вином и средиземноморским бризом.

БЕРЕГ, БРИЗ, БЛОК…

Это был чудесный вечер! Знаешь, чем? У него не могло быть обычного продолжения! Как у детей, которые нравятся друг другу и им вместе хорошо, а о продолжении они ничего не знают. Маша была профессионалкой! А я дал себе слово никогда не становиться конвейерным лохом.

Однако, несмотря на свою конвейерную профессию, Маша продолжала меня всё более удивлять. Представляешь, она любила стихи! Русскую поэзию! Бриз, вино и стихи. Я уже сам начинал верить, что она учительница.

Сначала я не хотел расспрашивать о её жизни, но после того как она прочитала мне свои любимые стихи Блока, не выдержал — слишком многое в моей башке не связывалось:

— Маша, вы кем работали в Союзе?

Боже мой! Она закончила биохимический в Петербурге. После института работала в лаборатории мужа. Он тоже был биохимиком, почти кандидатом наук. Но, как многие, бросил всё, открыл кооператив, связался с бандитами. Его убили на её глазах. Она рассказала, как это произошло. Ворвались в дом, Димка спал — не тронули, её связали, изнасиловали, а его. В общем, не хочу даже пересказывать. Главное — мне тогда по её глазам стало понятно, что это не легенда девочки по вызову. Рассказывая, она, видимо, всё вспомнила до мелочей и задрожала всем телом, словно прикоснулась к оголённому проводу. Но не заплакала. Сдержалась. Мне казалось, что я сам сейчас задрожу. Знаешь, я за словом никогда в карман не лезу, но тут. Я, правда, не знал, что сказать. Посочувствовать? Как? Какими словами? Начать утешать её, как в банальном американском фильме? Всё будет о’кей! Бывают моменты, когда что ни скажи, всё будет не туда. К сожалению, в последнее время в нашей жизни таких моментов всё больше. Порой хочется замолчать и надолго. Вообще миру не хватает тишины. Помнишь, как у Лёньки Филатова в стихах?

Эти строчки — единственное, что пришло мне тогда на ум, я налил Маше вина и процитировал их. Маша была благодарна мне за то, что я не стал её утешать, мол, всё будет о’кей. После того, что она пережила, никакого о’кея быть не могло. Это было бы с моей стороны лицемерием.

— А потом я вышла замуж за его друга еврея. Он был моим билетом из Союза в одну сторону. Муж-еврей — в то время экспресс-поезд из ужаса! Я должна была уехать, увезти сына, куда угодно, пускай даже в Израиль. Мой отец был антисемитом. Но даже он меня понял. Сказал: «Езжай, дочка, у евреев тебе будет спокойнее. Говорят, они там, в Израиле, с большим уважением относятся к нашему прошлому, чем в России. У них даже есть типа наших колхозов, называются кибуцы».

Вот так я, Димка и Давид уехали. Давида я не любила, но была ему благодарна. Поначалу. — она задумалась, рассказывать далее или нет, но потом решилась. — А потом я узнала, что это он предал моего мужа, ведь у них был бизнес на двоих. История долгая, запутанная… Кстати, в Израиле его посадили — он и тут кого-то кинул. Но то, что проходило в России, тут, в Израиле, не проходит. Вот так! Отец с мамой в Питере, я иногда у них бываю. Рассказываю, как работаю учительницей в кибуце. Они гордятся. Отец особенно доволен: кибуц для него это колхоз, но прибыльный. Мечта его поколения! Так что, как говорят в конце каждого триллера: «Всё о’кей!»

Казалось бы, история для обычного современного энтэвэшного сериала. Только, в отличие от сериала, всё это случилось в жизни, а не по сценарию, написанному для рейтинга.

Мы помолчали. Первой молчание нарушила Маша:

— Пыхнуть хочешь? У меня есть. Могу научить забивать косячок, ты ведь наверняка не умеешь.

Я даже не сразу понял, о чем она. А когда до меня дошло, растерялся, потому что неожиданно поймал себя на мысли, что, находясь уже в возрасте вторичного полового созревания, а то и третичного, я ни разу не пыхал. В советское время о наркотиках речи быть не могло. Честно говоря, после услышанного, я бы, ей-богу, согласился, если б знал, как надо грамотно пыхать? А вдруг закашляюсь? Или буду всю ночь потом хихикать? А ещё хуже — затошнит! И это после того, как мы читали друг другу Блока, Гумилёва и Бальмонта. Нет! Я с интонацией бывалого пыхальщика гордо ответил:

— Да нет, сегодня не хочу…

— Что, так и будешь грустнячить?

— Нет, напьюсь.

— Ну смотри.

Мы сами не заметили, как перешли на «ты». Людей сближает правда. Я наблюдал за ловкими действиями Маши — а вдруг придётся когда-нибудь и впрямь сыграть на сцене опытного самокрутчика. Маша заметила мой любопытный взгляд:

— А травка-то свежая! Чистая. К такой даже не привыкаешь. Если захочешь, то не стесняйся. Оставлю. «Пяточку» добьёшь.

Но я устоял. Зато напился как в студенческие годы.

Прибрежный бриз, молодое белое вино, стихи Блока, динамист-импресарио со своей израильской крышей, убитый муж девушки по вызову и её одинокий сын, считающий меня волшебником. Наконец, сидящая напротив меня «учительница» с косячком — всё это для психики творческого человека замного! Мой «градусник» зашкалило.

Последнее, что я помню, — мы гуляли по берегу, и я опять обратил внимание на её стройные ноги, напоминавшие бутылки из-под рислинга.

Маша разбудила меня довольно рано. Объяснила, где я, кто я! Заодно, почему сейчас нахожусь в Израиле. В красках описала, как донесла меня вчера до номера и уложила, не раздевая. Сама устроилась в кресле. Потом поглядела на часы и пожалела, что ей надо бежать, — сегодня много работы! Я ей в ответ чего-то промемекал, спросил, есть ли в мини-баре пиво, пытался извиниться за вчерашний перебор, но она ответила: ничего страшного, ей не привыкать таскать на себе пьяных мужиков, а потом, когда я мгновенно засосал банку пива, добавила, что никогда не видела опохмеляющегося волшебника. Я подумал, точнее было бы сказать: «Волшебное похмелье!»

А похмелье и впрямь бывает волшебным. Знаешь, я пару раз потом пробовал курить анашу. Не моё! Пиво наутро после перепоя вставляет реальнее! Торкает почище любой травки. Во всяком случае, мне. По-моему, многие мужики у нас пьют, чтобы наутро опохмелиться! Когда боль в голове сменяется радостью во всём теле, во всех мышцах… Вот это торчок! Я понимаю, что выражаюсь безграмотно: радость в мышцах быть не может. Но у русского человека от пива после перепоя может!

На прощание Маша сказала, что сегодня у неё снова много работы, а завтра выходной и она снова хочет поехать на мой творческий вечер. Я согласился с условием, что после концерта мы снова пойдём в её любимое кафе, и, если она мне почитает Блока, то я всё-таки соглашусь с ней по-дружески пыхнуть. Она ответила, что ради такого случая почитает мне даже Пастернака вперемешку с Мандельштамом. Я дотронулся пальцем до её носа, как в детстве до моего носа дотрагивалась мама:

— Беги, учительница!

— Да. Только один вопрос. Кто это тебя пасёт?

Пиво такой радостью разливалось по миллиардам моих капилляров, что я даже забыл о Пашиной угрозе приставить ко мне сторожа-секьюрити, чтобы в случае, если решу сорваться, немедленно доложил куда следует.

— Как это пасёт?

— Когда я тебя заносила, какой-то кекс лысый подошёл, пытался у меня узнать, кто я? Тебе что, угрожают?

— И что ты ему ответила?

— Правду, что я учительница в кибуце.

— А он?

— А он удивился, спросил, что такое «кибуц»?

— А ты?

— А я ему объяснила, что это мечта моего папы.

— А он?

— А он завис.

— Про папу не стал расспрашивать?

— У тебя что, Сашуль, проблемы?

— Да бред какой-то… На своей родине недоиграли, решили доиграть на родине исторической.

— Смотри, Сашуль, осторожно! Тут у нас нынче наших российских отморозков как семечек в арбузе. Что-то я за тебя начинаю волноваться. вечером позвоню.

«Надо же! — подумал я. — Я первый, кто за много лет подарил ей цветы, а она первая, кто за много лет будет обо мне волноваться!» Эта мысль добавила радости к выпитой банке пива, и мне ненадолго показалось, что жизнь начала налаживаться. Поэтому я начал собираться в сауну, в бассейн — нужно было срочно приводить себя в порядок. Ведь мне предстояла встреча с Пашиной крышей.

ПАШИНА КРЫША

За час до отъезда на концерт Паша всё-таки привёл крышу. Двое наших мелкотравчатых русских бандюганов, которые в России даже в бандитских кругах могли бы сгодиться лишь для сбора дани с нищих инвалидов. Один набыченно-накачанный, с глазами, в которых смысла и тепла к человечеству было не больше, чем в Балтийском море осенью. Второй маленький, я бы даже сказал, плюгавенький.

Похожий своей скрюченной фигурой на окурок в общежитейской пепельнице, скреативленной из консервной банки. Даже не улыбнулись при знакомстве со мной, то бишь со звездой, с любимцем публики! Не распознали волшебника. Одним словом, реальные отморозки.

Я не помню, чтобы у меня в жизни был когда-нибудь более неприятный разговор. Разве что иногда с нашими врачами. Отморозки отказались от предложенного мною кофе. Мол, на храпок нас не бери, мы тебе не кореша! Тем не менее я начал разговор, насколько мог, доброжелательно:

— Не знаю, как вас. вы не представились. но дело не в этом. Я вообще хорошо вижу. Видите, хожу без очков? Да-да, я вижу, сколько зрителей на моих концертах. И считать умею. Паша с билетов налоги не платит. Мы все это знаем.

Паша сидел рядом, и я был рад тому, что этот зарвавшийся тюха слышит наш разговор.

— Это он может в России представляться как импресарио, а для здешних властей просто жулик. Если я прерву гастроли и улечу, зрители устроят скандал. Дойдёт до налоговой. И всё, что он накосячил, тут же проявится. Всем не поздоровится! Зачем вам проблемы? Вы, как и я, здесь не свои. Разве не разумнее со мною завтра расплатиться, как договаривались, — и разбежаться по-хорошему? При таких сборах на всех хватит. Кроме налоговой. Вместо налоговой вы и будете!

Я уверен был, что в конце этого монолога весьма достойно пошутил. Но «крыша» так не думала. Сморчок заговорил первый:

— Это всё халоймес! — живя в Израиле, он, конечно, должен был похвастать знанием хоть каких-то еврейских слов. — Значит, так, шмаровоз совдеповский, слушай сюда! Ты не в Союзе, — он сразу начал мне тыкать. — Как кубатурил, так и будешь. И не вздумай соскочить! А за то, что сейчас настрекотал и Пашуню нашего опустил, не получишь ни шекеля, ни косаря, ни хруста! Пашуха, сегодня же приставь к этой тявкуше ещё одного вертухая! На случай. Вдруг у овцы купол снесёт — решит нас кинуть. — Сморчок снова обратился ко мне. — У тебя, слыхал, герлуха местная завелась?

Я не большой знаток зэковской фени, тем не менее понимал, что он косит под бывалого, тянувшего срок на зоне. Феня очень неуклюже вплеталась в его полуграмотную речь. Скорее, это была не феня, а жаргон мелких блатных, сборщиков подати на оптовом рынке в дальнем районе Москвы или в Подмосковье:

— Наш топтун доложил: вы вчера с этой шкирлой напоросятились по полной! А у неё пацанёнок. Ты же хоть и тявкуша, а овца добрая, не хочешь, чтобы мы этого пенька ужалили.

Сморчок хитро прищурился. Таким взглядом, наверное, смотрел Ленин на детей, которых ненавидел.

Набыченный тоже невнятно заулыбался. Вот бы такого снять в современном энтэвэшном сериале! Какой-то маскарадный бандит. Может, я потому и сумел сдержаться, что вся эта наша стрелка с разборкой выглядела, скорее, водевильной. А сдержаться надо было.

Я вспомнил, как хладнокровно в любых самых жёстких ситуациях умел вести себя Иосиф Кобзон. Говорил медленно и каждое слово произносил весьма увесисто, отчего речь его всегда была убедительна и не подлежала обсуждению. Я же актёр. Я решил сыграть Кобзона:

— Если я сейчас позову вон тех отельных охранников, да, меня больше в Израиль не пустят, зато вас из Израиля уже никогда не выпустят! И ещё. Забыли, что у вас в России тоже остались и бабы, и пеньки, и шкирлы… А мои дворовые дружбаны нынче не в шестёрках ходят! Так что сам ширинку захлопни, а что я накубатурю, то моё.

Я сам не знаю, как из меня вырвалось это зэковское красноречие. Скорее всего, провокация памяти. Слишком много ролей сыграл.

Но, главное, я впервые себе позволил такую шалость, как шантаж. Должен сказать: довольно приятная штучка. Настроение даже слегка улучшилось. Скорее всего, оттого что оба крышевика сбледнули от моих слов. Рыжий бычара заиграл желваками. Так в голливудских боевиках очень отрицательные герои пугают очень положительных. Насмотрелся кровавой голливудщины реально. Сморчку пугать меня было нечем. Разве что скорчить рожу, чтобы она мне потом приснилась. Но любая скорченная рожа могла в тот момент только облагородить его лицо:

— Ну всё, базар окончен! Пашуха, если эта овца ещё заблеет, пусть сторожа привезут её к нам. Знаешь, где гнездимся? Только зенки залепите тявкуше. И заткните. ширинку! — Сморчок посмотрел на меня взглядом, которым явно в былые времена охлаждал пыл не желавших платить дань мелких лавочников или скорее лавочниц. — Если же ускользнёт. мы евонной местной герлухе челюсть оторвём, не сможет мастурбировать у зеркала!

Этот образ меня восхитил. Я в тот момент подумал, что обязательно расскажу о такой жёсткой угрозе Маше. Впрочем, мне было тогда не до шуток. А вдруг и впрямь чего сотворят? Ведь собирать дань с таких, как Паша, ставят последних долбаков: чтобы могли за ноги подвесить, к ушам гантельки прицепить, палец отрезать. словом, чтобы всё было, как в кино. Только в кино играют, а у этих кровь льётся настоящая.

Я помню, как я про себя повторял тогда только одно слово: «Сдержаться! Сдержаться! Сдержаться!» Когда они направились к выходу, охранники внимательно на них посмотрели. Видимо, наш разговор на повышенных тонах привлёк их внимание. Мне ничего не стоило тогда с их помощью задержать эту шушеру. Но тогда бы и меня могли арестовать, ведь я тоже нарушил закон — работал без разрешения, втёмную. Расчёт отморозков оказался правильным, они, не рискуя, могли превратить меня в своего раба, пользуясь тем, что я, бывший советский лох, вовремя не подписал по всем правилам западного мира юридический договор.

ВАХТАНГ И ФРИДА

Я поднялся в свой номер и позвонил Вахтангу: одному из двадцати восьми крестных отцов бывшего Союза. Вахтанг и его жена Фрида всегда ходили на спектакли, в которых я играл. Ни одного не пропустили! Они были одними из самых рьяных моих поклонников, покупали и копили фильмы с моим участием. Вахтанг не раз спрашивал меня, не надо ли чем помочь. И однажды помог, как не помогла бы ни одна милиция.

В конце восьмидесятых мелкая рэкетная шушера разузнала о моих гонорарах. И решила меня крышевать за десять процентов. Так и сказали: мол, со всех стригут пятнадцать, а мне исключительно из уважения к моему таланту сделают дискаунт до десяти. Мне это, конечно, польстило! Короче, классический наезд. Они одного не учли. В то время я уже был заслуженным артистом. Вот-вот должны были дать народного. Такое признание моего труда государством позволяло мне официально оформить к себе на работу секретаря, повара и садовника! У Вахтанга как раз в это время жена Фрида сдала, как он выразился, «вторую сессию». На языке сериальных уголовников — отмотала второй срок. Её нигде не принимали на работу. Союз ещё не распался. При советской власти уголовников сторонились. Они, как теперь, не становились депутатами. Вахтанг попросил меня как заслуженного артиста оформить его жену к себе на работу секретарём. Я тогда шутливо переспросил Вахтанга:

— Может, поваром?

— Чтобы она тебе баланду готовила?

Естественно, Фриде не нужна была никакая работа — ей нужна была трудовая книжка. Они хотели с Вахтангом поехать к своим бывшим, как он выразился, «коллегам» на Брайтон. Сегодня все считают, что наши эмигранты уехали в Штаты, потому что были не согласны с советским политическим режимом. Но я уже тогда понимал, что большинство из них не уехали, а сбежали, и не от КГБ, а от ОБХСС!

Короче, я оформил Фриду к себе на работу, и она несколько лет официально считалась моей секретаршей. Вахтанг каждый месяц присылал на моё хозрасчётное предприятие двести рублей. Бухгалтер вычитал с них налоги и остаток выплачивал Фриде за якобы реальную работу.

Так вот. Когда этот наезд случился, я сразу сказал «послам», которые представились юристами солидной фирмы, чтобы позвонили моей секретарше, потому что эти дела ведёт она, а сам я мало что в финансах понимаю. «Послы» могли юристами не представляться — и по рожам видно было, что это за юристы. До сих пор, когда кто-то представляется юристом, я невольно вспоминаю эти бандитские хари и ухмыляюсь.

Буквально на следующий день мне перезвонил Вахтанг и сказал следующее:

— Не беспокойся! — Вахтанг никогда не ботал по фене. Всегда выражался интеллигентно. Лёгкую языковую шалость он позволил себе в разговоре со мной впервые. — Фрида открыла свой едальник, и тебя больше никто никогда по этому делу тревожить не будет!

После нашей стрелки в фойе «Карлтона» у меня сразу появилась мысль позвонить Вахтангу. Но, видимо, зря я принял Фриду на работу и помог оформить ей трудовую книжку: их выпустили за границу, и они надолго улетели в Америку. Домработница спросила, кто звонит. Я представился и попросил, если хозяева позвонят, непременно связаться со мной по телефону гостиницы «Карлтон» в Тель-Авиве. Однако надежд оставалось мало. Тогда мобилы только появлялись. Развёрнутого, как теперь, роуминга с другими странами, тем более с Америкой, не было. Отъезжавшие в США звонили достаточно редко. И, как правило, по старинке с домашних телефонов.

Я ехал на концерт и думал, наверное, от безнадёги: так чувствовали себя рабы в Древнем мире. Душа моя бунтовала, а тело обязано было смириться! Пренеприятнейшее, я скажу, ощущение.

ТУРГЕНЕВСКАЯ БАРЫШНЯ

Ты замечал, Миха, когда-нибудь, как гнев переходит в творчество? Даже ярость может смениться любовью. Концерт прошёл ещё лучше, чем предыдущие. Яростней! Видимо, ярой силы во мне накопилось с переизбытком. О похмелье я начисто забыл. Так что мой совет тем, кто хочет быстро избавиться от похмелья: надо сначала выпить пивка, сходить в баню, окунуться в бассейн, а потом поучаствовать в разборках с бандитами. Адреналин обновит организм.

После того концерта я был настолько бодр, что мог без перерыва, в ночи, отработать ещё парочку. Может, и впрямь у долбаков от разборок адреналин выделяется, и они подсаживаются на это дело, как на иглу. А без разборок им вяло и кисло.

В такой момент адреналинового протуберанца хочется подвига. И мне захотелось. Я даже пожалел, что Маша на работе допоздна. А то пошли бы с ней в кафе, и я бы непременно согласился с ней пыхнуть. Пора в конце концов прекратить быть советским лохом: надо учиться жизни у цивилов — подписывать вовремя правильные договоры и забивать косячок.

Впрочем, мечтать о красивой жизни мне было некогда: за кулисами стояла очередь за автографами. Очередь к телу «звезды». Я должен был идти работать, как ты, Миха, сам не раз говорил, «фотоателье».

Сейчас я этого терпеть не могу, а тогда раздача автографов мне льстила. Молодой был! Конечно, больше всего со мной любили фотографироваться девушки. Возьмут под ручку, склонят головку на плечо и тащатся, оттого что фотографирует её жених или бойфренд.

И вдруг. Смотрю, в очереди стоит ну просто красавица! Чуть выше среднего роста остальной очереди. Ещё не модель, но уже не простушка. Одета супер. Молоденькая-премолоденькая. На лице свежесть и чистота. Такую надо снимать в роли какой-нибудь славянской княжны. Заметила, что я её заметил, заулыбалась. Мой организм ещё больше потянуло на подвиги. Более чем десятерым автографы подписал со скоростью света. Подошла её очередь, она банально попросила с ней сфоткаться и. взяв меня под руку, слегка прикоснулась к моему плечу правой грудью. Я сделал вид, что этой нечайности не заметил. В конце концов, вполне возможно, она от волнения сама не контролировала себя. Девушки часто прикасаются в такие моменты к знаменитостям своими чувственными местами. Всё это меня развеселило и поддержало уровень адреналина:

— Вот теперь я понимаю, зачем приехал в ваш забытый богом город. Чтобы с вами сфоткаться! Как звать-то?

— Вика.

— Подожди в сторонке, я сейчас…

Она терпеливо ждала, пока я «расправился» с очередью. Конечно, Маша мне нравилась, и с ней было даже интересно, непредсказуемо, и она не грузила. Но она, повторяю, была профессионалкой! А жаль! Поэтому никакого продолжения в наших отношениях быть не могло. А Вика. На ней хотелось немедленно жениться! Такой женой можно хвастаться в любой тусне. Какими же мы, мужики, бываем наивными под действием адреналина.

Мы зашли в мою гримёрную. У меня был с собой набор открыток с моими портретами из разных кинофильмов. Подарил и, глядя, как она неподдельно и искренне восхищается, стал думать: пригласить эту тургеневскую барышню поехать со мной Тель-Авив или нет. Всё-таки достаточно поздно. Если ехать, то на ночь. Адреналин ответил за меня:

— У меня сегодня был потрясающий день! — стопроцентно соврал я. — Есть повод выпить. Хочешь, поедем в Тель-Авив и где-нибудь посидим на берегу моря?

Я думал, она засмущается, но не тут-то было.

— Ой, я с удовольствием! Я всегда мечтала с вами познакомиться. Даже не верится. Моя мама из того же города, что и вы — из Самары. Она там маникюршей работала. Сегодня не смогла прийти на концерт и так мне завидовала. А если ещё узнает, что мы в кафе вместе были! Ой, тогда вообще.

— А она волноваться не будет? До Тель-Авива не близко.

— Нет, я часто после дискотек задерживалась.

Всё складывалось, как нельзя лучше. Малость, конечно, настораживало, что эта тургеневская барышня сразу согласилась поехать на всю ночь чёрт-те куда чёрт-те с кем. Правда, я для неё не был чёрт-те кем, это она оказалась чёрт-те кем для меня. Но тогда я этого ещё не знал.

По дороге Вика меня спросила, в какой я остановился гостинице. Когда узнала, что в «Карлтоне», начались восторженные охи и ахи: мол, никогда не была в пятизвёздочной гостинице, видела их только в кино. Я пытался понять: это она по глупости болтает или намекает на то, чтобы я пригласил её к себе в номер.

За нами ехала машина со следаками. Почему-то про себя я окрестил их именно так. Нечто среднее между следователем и сопляком. Вот и хорошо, пусть видят, что «учительница» мне уже безразлична. В газетах же писали, что я бабник и что два раза был женат. Зато Машу оставят в покое. Ведь если они начнут ей угрожать, она второго наезда от отмороженных не перенесёт.

Когда вошли в гостиницу, которая на самом деле была четырёхзвёздочной, а то, что она пятизвёздочная, я приврал, как и подобает мужчине, находящемуся при повышенной температуре адреналина, Викины охи и ахи продолжились.

Двое приставленных топтыгиных уже справно несли дежурство в фойе. «Ну, я вас сегодня помотаю!» — подумал я о них почти с жалостью и предложил Вике спуститься в ночной бар. И снова охи с ахами: «Никогда не была в ночном баре, видела только в кино!»

Бедные дети всего мира! Как же их заморочил Голливуд. Они красивую обёртку принимают за красивую жизнь. Даже заказ сделала, как в кино: какой-то банальный коктейль, название которого часто произносится в фильмах силиконовыми героинями.

— Как тут всё круто! Я никогда не была в таком шикарном месте. Мама, кстати, мне говорила, что вы добрый.

— А она откуда знает?

— Она у меня ясновидящая! Целительницей работает. По фотографиям людей лечит.

— Ты же говорила, что она была маникюршей?

— В Самаре! Но здесь маникюрш так много, что пришлось поменять профессию.

Вика всё более умиляла меня. С Машей можно было говорить обо всём: быть циником и романтиком одновременно, волшебником и пьяницей… С барышней, как мне тогда казалось, следовало обращаться осторожно — её нельзя было кантовать грубыми словами, она напоминала безделушку из мурановского стекла. Я впервые подробно рассмотрел её наряд, или, как теперь говорят, прикид. Опыт, как ты понимаешь, к тому времени у меня уже кое-какой был. Её одежда явно была завлекушечной. И что более всего меня потрясло — как я не разглядел этого раньше — она была без лифчика! Выпив первый бокал вина, я даже стал сомневаться: это я её сюда заманил или она меня? Барышня Вика словно прочитала мои мысли, видать, обладала наследственными экстрасенсорными способностями самарских маникюрш:

— А у вас номер люкс?

— Полу.

— Но всё равно крутой? Да?

А это что? Снова глупость? Или уже неприкрытый намёк?

— Хочешь поглядеть?

— Ой, а можно? Завтра подругам расскажу — не поверят. А уж как мама за меня порадуется!

В лифте я вспомнил, как позавчера мы поднимались в нём с Машей. Сегодня снова несколько мужиков, которые в нём ехали, завидовали мне. Не говоря уже об охранниках гостиницы и следаках-топтыгиных. Вот кому я не завидовал! Вид у этих юнцов и без того был уставший, голодный — видать, боялись отлучиться даже на минуту, чтоб поесть, так их хозяева застращали. А тут ещё должно было всю ночь бдеть и точно установить время, когда Вика выйдет из моего номера. Причём одна или со мной. Если со мной, сообщить крыше немедленно. Значит, я под прикрытием бабы решил сорваться.

Впрочем, может, я был не прав — вполне вероятно, что Вика, эта тургеневская барышня, и впрямь ненадолго задержится, лишь поглядит мой полулюкс, поохает, поахает, как Димка в лимузине, и заторопится домой, чтобы поскорее похвастаться маме-экстрасенсше и позвонить подругам. Мол, такое видела, с таким познакомилась. Отчего подруги её, естественно, возненавидят, если ещё не возненавидели за яркую внешность. Почему женщинам так хочется хвастаться перед другими женщинами? Почему они бывают счастливы, когда им завидуют? Неужели им нравится, когда их ненавидят? Или большинство из них такие дуры, что им и в голову не приходит, что когда они хвастаются, их ненавидят?

Был такой фильм «Чего хотят женщины». Мне не понравился! Всё неправда. Каждой женщине хочется того, чего нет у другой женщины!

МЕЧТА ТУРГЕНЕВСКОЙ БАРЫШНИ!

— Как ты думаешь, Миха, девушка поехала за шестьдесят километров в другой город поздним вечером, она понимала, зачем я её пригласил?

— Ещё как понимала!

— Вот это ты верно заметил! Ещё как! И ты даже не представляешь, как… Давай-ка выпьем, чтобы воспоминания ярче проявились.

Выпив, Сашка снова зажёгся своим рассказом.

* * *

Поначалу всё складывалось как положено: охи с ахами, вздохи со вздахами… вид из окна на море, расписанные золотом занавеси, мини-бар с напитками, которых не было даже в доме у самарской маникюрши-экстрасенсши… Королевская кровать, заправленная в тон занавескам золотистым покрывалом. Лицо Вики превратилось в счастливый лик:

— Как я всё это мечтала увидеть вживую!

Я чувствовал себя почти профессором Хиггинсом. Только не столь, как он, благородным. Вика так тащилась от всей этой якобы пятизвёздочной пошлятины, что я сам чуть не начал гордиться тем, что живу в таких крутых апартаментах. Как и Маше, я налил ей виски с содовой.

А дальше произошло вот что. Я чуть своё виски не выронил.

В номере было так называемое lazy chair — ленивое кресло. В таких креслах можно не только сидеть, но и лежать. Причём когда в lazy chair ложишься, оно принимает не только форму расслабленного тела, а даже подстраивается под твой личный остеохондроз. И вот это сарафанисто-заоблачное существо, упав в кресло, оглядело, как ей казалось, мой шикарный полулюкс и вдруг выдало:

— Охереть можно, как классно!

Наверное, уже в те годы я начал стареть, но от этой максимальной оценки я завис, как процессор, не справляющийся с требуемой от него скоростью мышления. Я думаю, от той простоты, с которой Вика выдала эти словеса, завис бы и сам Тургенев.

Даже она увидела мою растерянность:

— Ой, простите, Александр! Мы в Израиле так скучаем по родным русским словам.

Она улыбнулась улыбкой, которую оценил бы не только Тургенев, но и самый нравственный русский поэт Некрасов. А может, даже и Пришвин! А далее произошло то, что я совсем не ожидал: она встала с кресла, подошла ко мне, положила мне руки на грудь, взглянула на меня не глазами, нет, очами. И перейдя неожиданно на серьёзный тон, интимным полушёпотом, будто нас кто-то подслушивает, произнесла:

— Сашенька, я кое-что должна тебе сказать. Кое в чём признаться. Только сразу не вини меня, ладно? Обещай, что не будешь обо мне плохо думать?

— У тебя что, критические дни?

— Да нет. Хуже.

— Не понял? Что же может быть хуже?

Вика загадочно улыбалась, словно собиралась огорошить меня неким сюрпризом, который меня осчастливит.

— Ну уж говори, давай.

— Дело в том. Но ты обещаешь не смеяться надо мной?

— Обещаю, честное пионерское.

— Я девственница!

Как и обещал, я не рассмеялся! Я расхохотался. К набору «девушка по вызову, читающая Блока, морской бриз, следаки-топтуны, разборка с местной крышей, бандиты, неоплачиваемый рабский труд, угрозы». ещё и девственница добавилась! Причём не простая, а которая охерела от lazy chair и считает, что я над её девственностью буду смеяться, потому что это значительно хуже критических дней.

— Ну вот, ты смеёшься, а обещал не смеяться. Разве это смешно?

— А разве нет? Ты ехала со мной за шестьдесят с лишним километров, чтобы сообщить мне об этом?

— Нет, я ехала, чтобы ты помог мне расстаться с этой обузой.

— Ты откуда такие слова знаешь? Обуза! Их и в России-то уже забыли.

— Знаешь, Алекс.

— Я не Алекс.

— Хорошо, не Алекс. У меня всегда была мечта — расстаться с девственностью не как все мои подруги. А с каким-нибудь очень известным актёром, в пятизвёздочном отеле, чтоб из отеля был красивый вид на море, чтобы была шикарная ванная, джакузи, чтобы кровать была большая-большая, понимаешь? А не просто с каким-нибудь неуклюжим одноклассником на чердаке или в школьной раздевалке.

— И ты для исполнения своей мечты выбрала меня? — я начинал заводиться. Второй раз за день меня разводили как последнего лоха и пытались заставить выполнять рабский труд. — Ты что, не могла выбрать ещё кого-нибудь?

— Ты мне очень нравишься, Алекс.

— Я не Алекс.

— Ну хорошо, ладно, извини. Но пойми, моя мама в тебя и то была влюблена.

— А бабушка твоя не была в меня влюблена?

— Нет, но ты ей тоже очень нравился.

— Надеюсь, не с детства!

— Да нет, она вроде старше тебя.

Это полное отсутствие чувства юмора меня доконало.

— Я, наверное, Вика, тебя разочарую, но тебе для исполнения твоей мечты придётся поискать кого-нибудь другого.

— Как это? Ты что, собираешься меня обмануть?

— Я тебя обмануть?

— Да, ты. Я так долго мечтала об этом моменте. — Она чуть не плакала. — И именно с тобой. Смотри, как классно вокруг! Ты что, меня не хочешь?

— У меня в ванной нет джакузи!

— Это не главное. Главное — что ты суперзвезда, по тебе все сохнут. Неужели ты не понимаешь, что этот вечер мне запомнится на всю жизнь.

— И мне тоже! — Я скинул её руки, обнимавшие мою шею, и отошёл в самый дальний угол комнаты, как кролик, испугавшийся удава.

— Ты куда? — Вика догнала меня и снова обняла за шею. — Ты что, хочешь разрушить мою будущую жизнь?

В какой-то момент она показалась мне сумасшедшей, как её мама, поменявшая профессию маникюрши на целительницу-экстрасенсшу. Я всё более распалялся:

— Нет, нет и ещё раз нет, даже не проси! Не буду я этого делать!

— Как это «нет»? Ты же меня сам сюда привёз, напоил в баре, привёл на ночь в свой номер, а теперь динамишь?

Представляешь, Миха, она ещё пыталась меня пристыдить! Второй наезд за один день.

— Откуда я знал, что ты девственница? Ты. ты. ты практически ребёнок!

— Я не ребёнок!

— Тебе сколько лет?

— Семнадцать!

— Ёкарный бабай! Мне ещё этого не хватало для полного набора — чтобы по израильским законам обвинили в педофилии.

— Я никогда никому не расскажу. клянусь, честное слово. Тем более полиции!

— Ты ещё скажи «честное пионерское».

— Если ты так хочешь, пожалуйста, честное пионерское!

Я аж заикаться начал. Эта семнадцатилетняя малявка позорила моё пионерское прошлое:

— Ты. ты. ты хоть понимаешь, о чём просишь? Что ты знаешь об отношениях мужчины и женщины? Ты, семнадцатилетняя малявка!

— Я не малявка. Я уже занималась петтингом с одноклассниками! И. и. ещё кое-чем!

Она думала, что победно улыбнулась. Вот, мол, какая я героиня.

Ещё чуть-чуть и я бы разочаровался в человечестве. Вернее, в подрастающем поколении этого человечества. Девственница, которая занималась несколько раз петтингом, — мир перевернулся! Моя первая жена, когда после замужества в компании впервые услышала слово «петтинг», думала, что это связано или с моим другом Петей, или с пением. А эта козявка без лифчика не стесняется петтингом хвастаться. Вот это и есть деградация! Западный мир с его тяжёлым роком, дискотеками, ночной жизнью, порнографией, пирсингом, петтингом, татуировками, жестью в кино, садизмом, насилием в массмедиа и то, что всё это общедоступно, превращает детей в душевных выродков.

— Послушай, Вика. Ты не просто симпатичная, а очень красивая девушка, и судя по всему, от природы не очень глупа, но твоя мечта — это мечта попсовой дуры периода первого полового созревания.

— Ты что, хочешь разрушить мою мечту, испоганить моё будущее? Я же ехала сюда, надеялась, что вот-вот, с моим любимым актёром, в пятизвёздочном отеле.

Она зажала меня в углу, как последнего пацанёнка:

— Неужели ты не можешь войти в моё положение?

— Ой, не смеши. Точняк по Жванецкому: он вошёл в её положение и оставил её в её положении.

— Не смешно! Мне уже семнадцать! А я всё ещё не при делах. Я берегла себя для тебя!

Тургеневская барышня на глазах превращалась в героиню романа Пелевина.

— Смотри, — она приподняла блузку. — Видишь, когда я узнала, что ты приедешь в наш город, неделю назад на пупке пирсинг сделала!

Я выскочил из её объятий и перебежал в другой угол. Ты чувствовал себя когда-нибудь, Миха, молоденькой девушкой, которая не даёт? Если б мне довелось такую роль сыграть в театре, после того вечера я бы с ней справился.

Несмотря на то что Вика гонялась за мной по номеру, я твёрдо решил ей не давать! У девочки, видите ли, беда — семнадцать лет, а она девственница! Катастрофа! Пирсинг сделала специально для меня. Мечта, казалось, вот-вот сбудется, а тут мужик упрямствует, корчит из себя недотрогу. Трагедия! Софокл и Еврипид нервно курят за дверью.

За дверью действительно топтались двое, и далеко не Софокл с Еврипидом. Когда я их вспомнил, меня охватила двойная ярость — они же всё слышат! Вика плакала, кричала на меня, обвиняла, грозилась вырвать волосы на голове. Я её попросил, чтобы только не у меня на голове. В конце концов я не вытерпел и заорал на неё, чтобы она немедленно заткнулась, потому что, не дай бог, нас услышат в соседних комнатах — стыд-то какой, мужик сопротивляется! Не говоря о топтыгиных. Что они донесут своей крыше? Что я занимался педофилией?

Вспомнилась кроткая, читавшая стихи Блока Маша.

Боже мой, всё перемешалось в моей башке. На фоне этой девственницы Маша-профессионалка казалась невинной Снегурочкой.

Надо было срочно, любым способом спровадить Вику или отвлечь каким-то неожиданным вопросом, сбить её с программы о «мечте»:

— Скажи, ты Блока знаешь?

— Чё? — она действительно перестала плакать. Мой вопрос оказался для неё сверхнеожиданным. А может, появилась надежда, что я её тестирую, и если она знает Блока, то не всё ещё потеряно:

— Не «чё», а поэт такой — Блок.

— А он к нам приезжал в Израиль?

Это переполнило чашу моего терпения. Вика своим унизительным «чё» в адрес Блока испортила даже память о вчерашнем вечере с Машей. Знаешь, Миха, я горжусь тем, какой нашёл выход из безвыходного положения:

— Скажи, Вика. Ты когда-нибудь на лимузине ездила? На длинном-длинном таком? Знаешь, как в кино показывают? Свадьбы, мафия, гангстеры, казино, звёзды Голливуда.

— А что? — мой расчёт оказался верным: она насторожилась и плакать перестала, всхлипывала уже по инерции.

Я не мог понять, в каких случаях она спрашивает меня «А что?», а в каких «А чё?». Почему о Блоке унизительное «А чё?», а о лимузине уважительное «А что?»? Какой же она была хорошенькой! До сих пор её лицо, нет, не лицо — тургеневский лик — стоит перед моими глазами, такой романтичный, мечтательный… В зрачках — надежда на крутое будущее, после того как звездища в пятизвёздочной гостинице с видом на море расправится с её обузой.

— Я сейчас вызову тебе, Викушенька, крутейший лимузин. Позвони маме, скажи, чтобы она тебя встречала примерно через час и чтобы соседям сказала выглянуть в окошко. Представляешь, ты приедешь на лимузине, выйдешь из него гордая, красивая! Только слёзы вытри, и все сразу догадаются, что ты приехала из пятизвёздочного отеля с видом на море, а в номере была ванна-джакузи и мини-бар, не говоря уже о королевской кровати с тончайшим батистовым бельём.

— С каким бельём?

— С батистовым. Запомни: ба-тис-то-во-е!

— Ну хорошо. А как же?

— Что «как же»?

— Ну, с моей проблемой?

— А кто ж догадается? Все решат, что сбылось! Будут завидовать — не всем так в жизни подфартило. От меня, кстати, маме привет передай и бабушке тоже, скажи. Жалко, что не я лишил их девственности.

Вика всё ещё всхлипывала, но уже невнятно:

— А ты меня ещё раз пригласишь к себе в отель? Знаешь, как мы с мамой живём? Если б ты видел, ты б меня понял!

— Обязательно приглашу. Клянусь! Вот только расстанься сама со своей обузой, то есть, прости, не сама, конечно. ну ведь у тебя кто-то из кавалеров есть? А я на будущий год непременно приеду, и мы с тобой устроим тебе ой какую красивую жизнь на батистовом — запомнила, батистовом? — белье. Ты ведь красавица, Вика! Дура, правда, но это же не навечно. Надеюсь, красота у тебя подольше задержится.

— Ты обещаешь, скажи «честное пионерское»?

— Честное пионерское и комсомольское! Как говорили мы, будучи пионерами: всегда готов! Но только не сейчас. А сейчас вот мой совет: подъезжая к дому, попроси водителя, вернее, нет, я прикажу ему, чтобы он гудел как можно чаще и громче, чтобы в соседской округе все обзавидовались.

— Ты добрый! Мама правду говорила. Можно я скажу, что у нас ЭТО случилось?

— Ну конечно! И про гостиницу расскажи, и про вид из окна, и что виски я тебе налил с содовой, и что кровать такая — охереть можно!А с батистовым бельём сама эпитет подберёшь из родных русских слов.

Вика вытерла слёзы. Я позвонил «прыщу» Паше, ради такого случая — мечты тургеневской девственницы — я должен был с ним хотя бы ненадолго замириться. Попросил прислать лимузин. Обещал, что никуда не сбегу. Он уже знал — топтыгины доложили, что у меня в номере девушка. «Прыщ» удивился, откуда я взял деньги на такую «красивую жизнь». Я не раскрыл тайну корпоративной карточки.

Топтыгиных я нашёл сразу за дверью, они, очевидно, подслушивали, а может, даже и подглядывали в замочную скважину. Когда я с ними заговорил, они так искренне заулыбались, что это меня не на шутку тронуло. В отличие от своей «крыши» они явно были моими поклонниками. Я им дал по пять шекелей, приказал спуститься на первый этаж и, как только подъедет лимузин, сообщить мне. Они расшаркались: мол, сделаем всё, как вы просите. Тогда я пообещал им ещё по пять шекелей на каждого, если доложат на свой верх, что с девушкой в номере у меня ничего не было, что она оказалась девственницей, а я — импотентом.

Они заулыбались! То ли моя шутка им понравилась, то ли обещанные ещё пять шекелей.

Когда лимузин подъехал, они с почётом проводили до него Вику.

Она уехала, толком не понимая, счастливая или нет. Да, одна мечта не сбылась, но нарисовалась другая — исполнением первой мечты можно было поделиться и похвастаться подругам лишь завтра, а вторая вот-вот сбудется: и соседи, и мама увидят, на каком роскошном лимузине она подъедет сейчас к дому, и все будут ей завидовать, и лимузин будет гудеть, и она будет чувствовать себя героиней блокбастера, а не старшеклассницей, занимающейся петтингом и ещё кое-чем в школьной раздевалке.

ЕВРЕЙ-ДУРАК

На следующий день я проснулся в отвратительном настроении. Предыдущее утро было похмельем моего туловища, а это — похмельем душевным. Осадок остался пренеприятнейший. Не помогла даже баня с бассейном. Чувствовал себя мусорником, в который накидали какой-то гадости. Точное выражение — «В душу плюнули!». Эта семнадцатилетняя козявка хотела сманипулировать мною, как опытнейшая куртизанка. А ещё очень жалко было ста долларов, отданных за лимузин. Я понимал, что эти гастроли долго буду вспоминать. Для возвращения веры в жизнь хотелось, как пишут в банальных романах, чего-то чистого, романтического. И я вспомнил о Маше! Подумал о том, как низко пал мир, если, желая чистого и романтического, я вспоминаю девушку по вызову.

Я лежал в кровати в четырёхзвёздочном отеле, совершенно не чувствуя себя звездой, и думал: как бы всё-таки сорваться с этих рабских гастролей, выйти каким-нибудь загогулистым ходом из гостиницы, поехать в аэропорт, купить на свою корпоративную карточку билет… Но тогда бы я обманул Машу! Бандиты — бог с ними. Вахтанг вернётся, Фрида в очередной раз откроет свой едальник-говорильник. Но Маше я обещал, что она сегодня поедет со мной на концерт, а вечером я, как и позавчера, приглашу её в кафе. И снова стихи под аккомпанемент полуночного морского бриза, и я опять напьюсь, и жизнь мне уже не будет казаться такой дурной. Или нет, может, не напьюсь, а Маша забьёт мне косячок, и мы с ней накосячим по полной.

Мои размышления прервал телефонный звонок. Звонила Маша:

— Что случилось? Твой телефон вчера не отвечал. Я же волнуюсь! Что-то серьёзное? У тебя проблемы?

— Если хочешь увидеть, кто виноват в твоих проблемах, надо подойти к зеркалу. Поэтому я до сих пор валяюсь в постели и не иду в ванную.

Надо же, в разборках с Викой я даже не услышал звонящего телефона, который, правда, как во всех гостиницах для пятизвёздочных клиентов, звонил политкорректно, чтобы, не дай бог, не напугать высокого гостя в летах и тот не отдал бы богу душу, за что отелю пришлось бы расплачиваться своим имиджем.

— Ты обещал сегодня пригласить меня на концерт. Приглашение ещё в силе?

— Ну да.

— А можно с подругой?

— Она тоже. как ты.

— Нет, она танцовщица, — и через паузу добавила. — Правда, в стриптиз-холле.

— А она стихи Блока знает?

— Она на десять лет раньше уехала из Союза, даже говорит теперь с акцентом.

— А танцует?

— Без акцента.

Перед концертом я заранее спустился в фойе. Паша уже занял столик, хотя я его об этом не просил. Первым моим желанием было сказать ему какую-нибудь гадость, но он меня опередил:

— Ты меня, Сашок, извини за вчерашнее. Я же всё понимаю. Если честно, я на твоей стороне. И я тебе обещаю, что в следующий раз, через полгодика, я тебя приглашу ещё раз! Без этих долбаков и всё-всё восполню. Мы сделаем с тобой тридцать, сорок концертов, заработаем на целый. вертолёт!

— С тобой, Паша, можно заработать только на игрушечный вертолёт, и то не на целый.

Конечно, он испугался, что я расскажу российской прессе о его связи с бандитами. Поэтому и начал скулить:

— Ты пойми, у меня здесь семья, дети. А эти, сам видел, реальные отморозки! Ну, наехали они на меня! Как мне быть?

— Постой-постой, какие дети? Ты же педераст.

— Фу, как грубо!

— Ты ещё меня в грубости обвинять будешь? И это после всего, что ты тут замутил?

— Если хочешь знать, я вовсе не такой педераст, как вы все думаете. У меня, между прочим, уже две жены было и двое детей осталось.

— Не понял? А почему же тебя все считают педерастом?

— Это легенда. Чтобы лучше дела шли. В шоу-бизнесе сегодня, сам знаешь. мафия. А так вроде свой. Только я тебя очень прошу, Сашуль, никому, да? Что я нормальный — ни слова! Не позорь меня. А я обещаю тебе, что в следующий раз мы точно заработаем кучу денег.

Куда катится мир, Миха? В какое время мы живём? Назвать человека нормальным означает его опозорить! Мир оборотней. Обокравший меня выпрашивает у меня же к нему сочувствие! Расхныкался и впрямь не как голубой, а как синий-пресиний:

— Я, Сашуль, за кухню новую и то расплатиться полгода не могу. Жена мне этого не простит. Это вы там, в России, бабки гребёте, а тут надо зарабатывать.

— Ты считаешь, кидать — это зарабатывать? Знаешь, Паша, все считают евреев умными. Но мало кто знает, что далеко не все евреи умные. И что если еврей дурак, то он совсем дурак. Русский дурак по сравнению с дураком евреем — Шопенгауэр!

— Это ты про кого?

— Про тебя, Паш, про тебя. Помяни моё слово: ты сам себе могилу роешь.

Паша совсем сник, и его лицо стало похоже на потрёпанную портянку:

— Я не еврей.

— Как это?! Ты меня что, весь день сегодня удивлять будешь?

— Не еврей, и всё! То, что еврей, — тоже легенда. Шоу-бизнес — сам должен понять.

— А кто же ты? И не голубой, и не еврей! Ты меня разочаровываешь.

— Мать украинка, а отец военный.

— Ты сам понял, что сказал?

— Ну да. Он у меня был офицером пехоты. Как, по-твоему, может еврей служить в пехоте?

— А как же тебя Израиль принял? У тебя гражданство какое?

— Я обрезание сделал. Только ты, Сашуль, об этом тоже никому ни слова! Я ж тебе по секрету, по-дружески… Мы ещё с тобой заработаем ого-го!

— Да ты себя в зеркало видел? Ты ж вылитый еврей! Посмотри: спортом не занимаешься, самая накачанная мышца у тебя — это твой картавый нос.

— Мне его гамаком в детстве перебили.

— А может, и правда, ты не еврей. Ведь дурак дураком.

И в это время появились они. две учительницы!

Одна, чуть постарше, больше была похожа на завуча школы. Другая — только что принятая на работу. Пашка тут же перестал ныть и шепнул мне на ухо:

— Та, что постарше, моя!

— Да, Паша, ты и вправду не еврей, ты мудак! Твой папа явно в окопе пересидел.

НАТА

Разговор по дороге с учительницами у меня не клеился. На душе было муторно. Скорее бы закончился концерт — и в кафе, на берег моря, навстречу полуночному бризу. Слава богу, Машина подруга оказалась сверхразговорчивой. Когда она говорила по-русски, некоторые фразы явно переводила с иврита.

Концерт был в городишке неподалёку от Тель-Авива. Ничего особенного, концерт как концерт. Успех, аплодисменты, цветы, очередь к телу за автографами, молоденькие, напоминающие чем-то Вику девушки, фоткающиеся в обнимку, в полуобнимку, и немой вопрос в глазах фанов: кто эти две прехорошенькие «учительницы», с которыми я приехал на концерт?

Все подаренные мне цветы я разделил между Машей и Натой. Её наверняка в Союзе звали Наташей, но русские имена слишком длинные для иностранцев. За границей их всегда пытаются сократить, как бы превратить наши имена в собачьи клички: Павла в Пола, Петра в Пита, Майкла в Мика, Наташу в Нату, Анжелику в Лику, а Викторию в Вику. Как я гениально нашёл способ вчера избавиться от Вики! А ведь хороша была малявка! От воспоминаний о том, что я не дал позабавиться собой молоденькой красавице, настроение моё слегка улучшилось. К моей коллекции красавиц, которые мне не давали, прибавилась ещё одна, которой я сам не дал.

После концерта обеих «учительниц» я пригласил в наше с Машей уже любимое кафе. Ната сказала, что пойдёт ненадолго — в двенадцать выход на сцену к шесту. В Союзе Ната окончила балетную школу. Танцевала в Сибирском танцевальном ансамбле. А когда всё великое искусство, тем более народное, покатилось в стране к чёртовой матери на рога, помыкавшись по разным танцевальным клубам, она решила, что лучше искать не работу, а еврея, который бы её увёз из страны. Еврей оказался не дураком и, приехав с Натой в Тель-Авив, попытался её продать в то же заведение, в котором работала Маша. Но на «кастинге» оказалось, что Ната гнётся лучше всех стриптизёрш Тель-Авива. Это её выручило. Она даже вспомнила слова известной балерины-педагога: «Старайтесь, девочки, старайтесь, тяните спинку, ножку. Вот увидите, когда-нибудь в жизни вам это непременно пригодится!» И пригодилось. Теперь Ната тянет спинку и ножку так, что удивляется даже шест.

Свой рассказ она закончила неожиданным вопросом ко мне:

— А вы, Саша, грустный. У вас, судя по всему, здесь проблемы?

— С чего вы взяли?

— Я слышала, как ваш этот. Как его? Ну, гей-импресарио за кулисами звонил с местного телефона. Кто эти подонки? Вы их знаете?

— Виделись один раз. Так, дурни какие-то.

— А вон те? Которые думают, что мы их не видим.

О топтыгиных я и забыл! Юнцы спрятались за углом и периодически из-за него выглядывали, думая, что достойно выполняют поставленную перед ними боевую задачу. Мне их даже жалко стало.

— Да выходите вы оттуда! Идите сюда. Я вам по бутылке пива возьму.

Топтыгины подошли к столику осторожно, как будто наша компания была заминирована. Я действительно выдал им по банке пива, предложил присесть за столик неподалёку и успокоил, чтобы они ничего не боялись, — мы будем за ними наблюдать, в случае чего выручим.

Лицо Наты вдруг стало очень жёстким, словно она действительно была завучем в школе и обращалась к набедокурившим в туалете подросткам:

— Кто ваши хозяева? А ну быстро? Я церемониться не буду.

Топтыгины на глазах превратились в салаг. Такого тона от «учительницы» они не ожидали. Акцент выдавал бывалую.

— Мы точно не знаем. Только ихние погоняла.

— Ну, слушаю?

— У маленького — Хлястик, а у того, что поздоровее, — Коржик.

Я не мог не расхохотаться. Надо же, меня поставили на счётчик Хлястик с Коржиком

Однако Нату эти погоняла насторожили:

— А над ними?

— Да не, они сами.

Ната повернулась ко мне:

— Поганое дело. Новенькие! Готовы на всё. Надо немедленно давить. Я сейчас побежала, мне в моё «ночное» пора. Вот моя визитка. Звоните завтра. А ты, Машуня, тоже попытайся через своего выяснить… Надо же. Хлястик и Коржик. Отморозки! Даже погонял человеческих придумать не могли.

ТОПТЫГИНЫ

Когда Ната ушла, я выдал пацанам ещё по банке пива. Один из них попросил бутерброд, признавшись, что они давно не ели. Я взял им два бутерброда. Я ж не Паша, экономить на бутербродах. Неужели эти салаги тоже мечтали стать бандитами? Сосунки. Ещё коленки не оформились. Родничок не окреп, а туда же! Я понимал, что ещё немного и они начнут служить мне, а не Хлястику с Коржиком. Причём за пиво с бутербродами.

В тот вечер я сделал наблюдение, которое, честно говоря, меня реально взбодрило. Маша заказала салат, сказав, что хочет есть, а когда принесли, едва к нему притронулась. Я знал эту примету: если женщина при мужчине стесняется много есть, значит, мужчина ей. нравится настолько, что она боится что-то сделать не так: неэлегантно взять вилку, нож или, не дай бог, скомпрометировать себя неаристократическим причмокиванием. Большинство женщин уверены, что если они будут некрасиво есть при мужчине, то потеряют свою привлекательность. Поэтому есть и другая примета: если баба ест, добавки просит и при этом ещё чавкает, нельзя верить ни единому её слову, сколько бы в любви ни признавалась. Разводит! С такой ни в коем случае нельзя связывать жизнь — не прокормишь! Одноразовая связь, не более.

Надо же! Я всерьёз нравился девушке, которая немало мужиков повидала за свою разнообразную жизнь. Такого приключения у меня ещё не было. Обычно всем девушкам нетяжелого поведения я нравился не более одного часа.

В этот вечер я прочитал ей, знаешь, чьи стихи? Лёньки Филатова! Помнишь, у него есть строчки, не помню сейчас точно. О том, как Бог раскладывает пасьянс на небесах.

(Я хорошо знал эти стихи, поскольку мой друг Володя Качан сочинил на них музыку.)

И мы опять счастливо напились! Маша настолько вжилась в роль учительницы, что чуть не разгневалась, когда я спросил её, а не забьёт ли она мне косячок:

— Ни за что! Не пробовал и не начинай. Я не хочу тебя портить. Ты же волшебник!

И мы пошли с ней в наше «ночное» на берег моря. Машино свободное лёгкое платье наполнялось бризом, как парус! Она то и дело удерживала руками юбку, готовую взлететь выше головы. Ещё один нежданчик — мало того что стеснялась есть, так ещё и боялась показаться полуобнажённой. Если б не её профессия, я бы подумал, что это любовь.

А топтыгиных я отослал домой. Чтоб не портили нам нашего уединения в ночи. На прощание эти недобандюганы пожаловались, что родители привезли их из Союза и поселили в очень бедном кибуце. Но ведь в Израиль уезжали не для такой унизительной жизни. Поначалу дети сами пытались заняться бизнесом — продавать зонтики, которые изготавливались в Советском Союзе. Самые дешёвые зонтики в мире. Вроде как бизнес пошёл — продали целую партию. Но все эти зонтики оказались бракованными. Когда покупатели их открывали, они выстреливали вверх, раскрывались и улетали. Первым оптовым покупателем был Хлястик. Его телохранитель-бычок Коржик гнался потом за ними по всему тель-авивскому базару-шугу, догнал и привёл к Хлястику на разборку. Тот предложил отработать — возместить ущерб, а точнее, пройти испытательный срок и, может быть, потом войти в настоящее дело. Со мной у них был испытательный срок.

От этого рассказа у Маши началась смеховая истерика. Наверное, представила себе, как у Хлястика улетают зонтики. Когда они ушли, я ей процитировал угрозу Хлястика, мол, если я сбегу, то они ей, Маше, оторвут челюсть, и она не сможет мастурбировать у зеркала. Реакция её как всегда была непредсказуемой:

— О! Так он поэт!

В тот вечер я всё-таки не напился до бессознанки. Мы дошли до гостиницы, и, честно говоря, мне не хотелось с ней расставаться. Но она была из другого мира: «Перепутал год, перепутал век, и тебе не тот выпал человек.» Лёнька — гений! Эти его строчки сами вертелись в моей башке.

— У тебя, Маша, завтра опять работа?

Она ответила не сразу:

— Я скоро её брошу: контракт кончается. А пока нельзя. Тут всё очень строго. Хотя. хотя. я тебе когда-нибудь расскажу то, что на самом деле. и ты поймёшь, что всё не так, как ты сейчас думаешь.

— Ну, ты загнула! Это что ещё за загадки?

— Не сейчас. Когда-нибудь. Ты ведь ещё несколько дней здесь?

— Если Коржик с Хлястиком не доведут до того, что свалю.

— Не советую. Дождись, что Ната скажет. Она не совсем та, за кого себя выдаёт. Когда её из ансамбля выгнали по сокращению, знаешь, кем она работала?

— Эскорт-сервис?

— Круче. В КГБ! Подсадной была. Честно говоря, я иногда думаю, что и здесь она не просто так. И мужа-еврея там, в Союзе, ей не случайного нашли. Только она об этом никогда не расскажет. Так что ты потерпи ещё пару деньков. Я тоже со своим посоветуюсь.

— Свой — это кто?

— Шеф. Он у меня местный. Всех знает. Авторитет! А русских отморозков терпеть не может. Из-за них не берёт в наш клуб даже клиентов из России. Только девушек, и то некоторых.

— Видимо, тех, кто знает наизусть Блока, Гумилёва и Бальмонта?

Маша улыбнулась:

— Когда-нибудь я тебе всё-всё расскажу, и вот увидишь, ты не будешь меня ни в чём винить.

— А я и так тебя не виню.

— И всё-таки в другой раз. Пока ты ещё не готов.

— Я не готов? Да я, как пионер, всегда готов!

Я уверен, что если бы и в тот вечер мы не расстались, то всё бы испортили. А ещё говорят: мужчина не может дружить с женщиной. Неправда! С Машей мы подружились. У меня никогда больше в жизни не было более прелестного и верного друга!

ХОЗЯЕВА 90-Х

С каждым днём на душе становилось всё поганее. Звонка от Вахтанга не было, я чувствовал себя Штирлицем без связи. Вынужден был ждать, ничего не предпринимая. Правда, концертов осталось всего два. Но и они могли оказаться бессмысленными с точки зрения гонорара. Конечно, я утешал себя тем, что своими выступлениями доставляю радость людям. Но чего греха таить — хотелось ещё и денег. Не настолько же я святой, чтобы выступать только за радость людям. Не на небесах живём, в реальном мире.

Зато утром следующего дня позвонила Маша, сказала, что, как всегда, беспокоится обо мне, поэтому немедленно приедет со своим шефом, и чтобы я рассказал ему о Коржике с Хлястиком.

Машин босс оказался грузным чёрным израильтянином, типичным сефардом — выходцем из Марокко или из Ливии. Он был угрюм, словно тяжёлым грузом на нём лежал грех его профессии хозяина элитного эротического клуба. Труднее всего для Маши оказалось перевести на иврит кликухи Хлястика и Коржика.

Шеф всё записал, потом долго разговаривал с кем-то по телефону из моего номера. Я ничего не понял, поскольку говорил он на иврите. Но Маша несколько раз одобрительно кивала головой. Я спросил Машу, должен ли я, в случае если решится проблема, что-то откатить её боссу? Она ответила, ни в коем случае — он это делает из любви к Отечеству, к своей прародине, которую позорят выродки и отщепенцы из России. Я оценил благородство авторитета-сутенёра-мафиози. Когда он закончил говорить, Маша мне объяснила следующее:

— Сашуль, завтра у тебя концерт, а послезавтра выходной. Мой говорит, надо послезавтра всё решить. У тебя будет свободный вечер. Хорошо бы Хлястика и Коржика — извини, не могу эти имена произносить без улыбки — заманить вот в это кафе. — Она протянула мне визитку. — Придумай что-нибудь. В кафе я пойду с тобой. Нам надо их как-то. не знаю как. разозлить, что ли. ну чтоб проявили себя, как отморозки. Как беспредельщики!

— Это как? Чтоб меня замочили?

— Тьфу тебе на язык! Прости, забыла, как по-русски это выражение звучит.

— «Тьфу тебе на язык» — это сильно, конечно. Ну и дальше что?

— А дальше не наше дело.

— То есть, если меня замочат, то это уже будет не моё дело, так что ли?

— Да не шути ты так — накличешь! И пойми, Ната права, проблему надо решать немедленно. Никаких данных об этих отморозках у израильской полиции нет. Новенькие, залётные. на всё способны!

— Ну, ты и успокоила!

Маша и её босс заторопились на работу и оставили меня наедине с моим мини-баром в супертворческом настроении: я должен был сочинить замануху для Коржика с Хлястиком — чем не творчество для народного артиста СССР?

Бывают же такие совпадения! Вскоре после того как они вышли, раздался звонок из Америки, и я услышал родной голос Вахтанга. Я и его порадовал сладкой парочкой Коржика с Хлястиком. В отличие от израильского босса Вахтанг эти имена сразу вспомнил. Они работали на тех российских авторитетов, которые продают российских и украинских девочек в Израиль и в другие восточные страны. Но как все отморозки, видимо, решили отбиться от рук и открыть на чужбине собственное дельце — подмять под себя успешный шоу-бизнес, связанный с Россией.

— Эх, Сашок, жалко, что я не в Москве… Быстро бы эту тему закрыли. Тебе, кстати, от Фриды привет. Помнишь, как она свой едальник открыла? Сейчас я ей и это дело поручу. Это её уровень, не мой. Так что потерпи чуток, мы их достанем.

Ну почему меня в жизни чаще выручали бандиты, чем наша родная милиция? Машину подсунули бракованную, братки вмешались — тут же заменили. В соседней квартире отморозок ремонт по ночам делал, пытались по-человечески вразумить — так он нам ещё угрожать начал. А как от Вахтанга с Фридой послы-урыльники приехали, перфоратором перед хохоталкой этого хряка поводили, впредь чуть ли не каждый гвоздь с нашего письменного разрешения вбивать стал.

ЗАМАНУХА

Перед концертом я сказал Паше, чтобы он передал своей крыше, согласись, звучит, как стихи: «Паше — своей крыше», — что у меня есть для них выгоднейшее дельце. В Самаре, откуда я родом, можно замутить конкурс красавиц. Товара в виде девочек набрать выше крыши. Даже выше Пашиной! Тема подъёмная, но нужны проводники. Если конкурс буду проводить я — звезда, то его можно будет повторить во многих городах. Под моё имя губернские власти тонны хрустов выделят.

Согласись, Миха, классная замануха? Всё-таки я человек творческий, не зря народного СССР дали.

Паша на хрусты был падок, а тонны хрустов его реально заворожили, поэтому никакого подвоха он не почувствовал. Это означало, что роль будущего полумафиозного бизнесмена я сыграл безукоризненно. Эта игра даже начала вводить меня в азарт:

— Но базарить, Паша, буду не с тобой, а только с твоими чмырями. И передай им, что я в доле! В какой — порешаем на стрелке. Вот такой расклад.

— А я?

— А ты кто такой?

— Как кто? Я импресарио!

— Импресарио, Паша, тот, кто деньги артистам платит, а ты и не импресарио, и не гей, и не еврей! Так что ты вообще никто. У тебя даже мечты человеческой нет. Твоя главная мечта — расплатиться за кухню. Мечта жизни! Ты понимаешь, Паша, как ты мелок? Как тебя в дело брать, если ты даже мечтать толком не умеешь?

— Ты, Сашуля, по-моему, забываешься. Имей в виду, если я не в доле, то никому ничего передавать не буду.

— Паша, Пашуля, Пашуха, как тебя твои беспредельщики зовут. я уже устал тебе повторять, что ты дурак! Думаешь, я сам не найду Хлястика, не говоря уже о Коржике?

Паша был потрясён:

— Откуда ты знаешь эти имена?

— Не имена, а кликухи, Паша! Их настоящие имена даже ты не знаешь, а я знаю!

Я не стал выдавать двух неудачников из кибуца, залетевших на бракованных зонтиках, и перевёл стрелки на знакомого — бывшего кагэбиста в России:

— Пашуха, там, в России, про них всё известно! Это ты не знаешь, чем они на самом деле занимаются. Короче, выдашь гонорар, я тебя в долю возьму на своей стороне, поскольку им ты точняк не нужен. А вот эту визитку передай Хлястику и скажи, что говорить буду только с ним, даже не с Коржиком. Он все завязки знает. Завтра в этом кафе. Видишь адрес на визитке? Там тихо, спокойно… У меня там в прошлый мой приезд чудное свидание любовное было! — приврал я для убедительности, почему выбрал именно это кафе. — По секрету, Пашуня, скажу, поскольку ты не гей, что там даже на втором этаже комнаты для свиданий есть! Так что давай, не жмись, готовь гонорар!

СЮРПРИЗ ЗА СЮРПРИЗОМ!

Мой успех на концертах усиливался с каждым днём. Адреналин продолжал работать, как будто топливо подбрасывали в творческую печку. Тем не менее после концерта я твёрдо решил никуда не заезжать, ни в один бар, ни в один ресторан. Завтра тяжелейший день — мне предстояло сыграть свою лучшую роль. И не перед камерой, а в жизни. Довести отморозков до беспредела и при этом остаться в живых.

С твёрдым намерением раньше лечь спать я поехал в гостиницу.

Но проблемы цепляются друг за друга, как головы гидры, — одну отсечёшь, две вырастут. Такого сюрприза, как в фойе гостиницы, я точно не ожидал. Изящно закинув ножку на ножку, на самом виду, в «лобби» сидела. Вика! Она была ещё прелестней, чем позавчера. Её лицо, нет. как обычно, её лик светился счастьем! Увидев меня, она подбежала ко мне, уже привычным жестом обвила руками шею:

— Ты помнишь, что обещал? Если я стану женщиной, то ты мне не откажешь. Так вот. Поздравь меня — я стала женщиной!

— Боже мой! Ну ты даёшь!

Я даже не понял этой игры слов: «Ну ты даёшь!»:

— Как? Когда?

— Вчера вечером.

Она смотрела на меня такими счастливыми глазами, как будто случайно проезжавший мимо неё царевич на белом коне сделал ей предложение, причём в то время, когда она выносила из дому мусорное ведро.

— И кто же тебе так удружил?

— Один мой друг детства. Он очень верный друг. Всегда исполняет всё, что я прошу.

Миха, ты замечал, что у всех женщин в нужный момент появляется какой-нибудь загадочный друг детства?

Вика по-хозяйски взяла меня под руку:

— Ну что, пойдём к тебе, в твой люкс?

Меня мама в детстве учила терпению: завязывала шнурки на ботинках на множество узелков, а потом заставляла их развязывать. Как правило, предлагала это делать на ночь. Я потом очень крепко спал. Мало кто знает про такой хитрый метод успокоиться. Я представил себе, как я развязываю завязанные мамой шнурки, чтобы не взорваться:

— Погоди-погоди, Вика.

— Что значит — погоди? Ты же обещал!

— Во-первых, убери руку, на нас смотрят. Я женатый человек.

— Был!

— Ах, ты и это знаешь?

Конечно, я мог на час или на два завести её в свой номер, сделать то, что обещал, и таким образом избавиться от неё навсегда. Но меня что-то останавливало. Наверное, это называется интуицией, или, по-нашенски, — чуйкой. Да-да, я не раз уже замечал, чуйка — наш главный предохранитель. И горе тем, кто, как Паша, заглушил её погоней за бабками. Моя чуйка негодовала: «Не трогай её! Обожжёшься!» К тому же за мной действительно следили, я обязан был соблюдать осторожность во всём. Ещё неизвестно, чем закончится завтрашний день. Успеют меня порешить беспредельщики, позволит это сделать им Машин босс, чтобы избавиться заодно и от российской звезды, позорящей его отчизну работой без разрешения? Мне надо было снова сбить Вику с её «программы» каким-нибудь вопросом-нежданкой типа как сегодня в ЕГЭ, выиграть время:

— Скажи, Вик, честно, тебе с одноклассником понравилось?

— Если честно, не очень. Он, в отличие от тебя, неопытный.

— Откуда ты знаешь, что я опытный?

— Ты же был женат! И потом в газетах писали, что у тебя было больше ста женщин!

— Вика, ты вправду веришь, что кто-то из журналистов считал? Вот так ходил за мной много лет и считал?

Моя чуйка продолжала возмущаться: «Ей 17 лет! А что, если это вообще подстава?..»

— Вика, послушай меня внимательно и не тереби за рукав. Стой спокойно и слушай. За нами сейчас следят. Понимаешь, следят! У меня здесь проблемы. Серьёзные! Меня, если хочешь знать, вообще убить могут!

— Да ну?! — В её голосе послышалось дополнительное ко мне уважение. — А ты не врёшь?

— Эх, если бы! Но дело даже не в этом. Да, я тебе обещал, что если ты станешь женщиной. Но ты забываешь вторую часть моего условия: чтобы тебе исполнилось 18 лет! Я в чужой стране, и закон никакой нарушать не буду! А может, ты вообще подстава?

— Я не подстава.

Вика, как и в прошлый раз, собралась заплакать, чувствуя, что её мечта о пятизвёздочном отеле и интимной связи со звездой на королевской кровати в очередной раз не сбудется.

— Ну хорошо не подстава. Согласен. Но давай так. Сейчас спустимся в бар, я возьму тебе две бутылочки вина, одну подаришь маме, одну разопьёшь с подругами.

— Как? Ты даже не пригласишь меня в свой номер?

— Ни за что!

— Ну почему же, почему? Ты же обещал? В конце концов ты мужик или нет?

У меня оставалось только одно средство — напугать её!

Для убедительности следующую фразу я проговорил ей на ухо, с интонацией подпольного революционера:

— Вика, у меня сейчас в номере соберётся местная мафия. Они хотят втянуть меня в одно очень опасное дело. Я, конечно, буду сопротивляться! Ты же понимаешь, я умею сопротивляться. Даю тебе слово, я им не уступлю! А вот что потом будет, одному богу известно. Они не просто мафиози — монстры! Не дай бог, тебя увидят. Знаешь, чем они занимаются? Торгуют девчонками такого возраста, как ты. В гаремы продают! Немедленно вали отсюда. Я даю тебе сто долларов, вот — купи себе какое-нибудь платье, всё-таки у тебя праздник.

— Какой? — Сто долларов её резко отрезвили.

— Ты стала женщиной! Это ли не праздник?

— Ну, ты всё-таки добрый! Мама правду говорила!

— Вика, они соберутся через полчаса. Тебе надо быстро сваливать, не дай бог, тебя увидят. Я ведь не хочу тебя потерять. Ты замечательная! Приеду в следующий раз, и такой уик-энд закатим, не хуже чем в «Красотке».

Слава богу, Паша всё ещё стоял поодаль. Он пытался хоть что-то расслышать из нашего разговора. Я подозвал его, спросил, где лимузин? Паша начинал умнеть на глазах — лимузин на всякий случай не отпустил. Вокруг лимузина топтались мои родные голодные топтыгины. Они поняли меня с полувзгляда — не впервой было провожать Вику.

Я предупредил её, что, если она будет сопротивляться, эти ребята её выведут силой, или я скажу местной охране, что она проститутка. Тем более что девственности у неё уже нет, значит, доказать, что я не прав, будет нечем.

— Сашуль, а ты можешь мне ещё 50 долларов дать? Всё-таки у меня праздник!

— Так бы сразу и сказала!

Вика забрала деньги:

— Но ты обещаешь, что когда мне исполнится 18, ты будешь моим?

— Ещё как! Если жив, конечно, останусь! Так что старайся, чтоб скорей 18 исполнилось, можешь попросить одноклассника, чтобы он тебе помог.

Вика заулыбалась:

— А ещё хотя бы шекелей 50 можешь дать? Я своего друга детства в Макдоналдс свожу.

Как я мог ей в этом отказать?

Напоследок мы спустились с ней в бар, я купил ей две бутылки вина, одну мы быстренько — пока монстры не собрались в моём номере — распили за её вчерашнюю потерю «обузы».

— Ой, а можно я из ресепшена маме позвоню, чтобы она, как и в прошлый раз, посмотрела, как я на лимузине приеду?

Больше всего произошедшему был удивлён Паша:

— Ты за что ей заплатил? Мне, конечно, всё равно. но всё-таки, просто интересно?

— За то, что между нами ничего не было!

— Вот это да! Это круто! Первый раз такое слышу.

— То ли ещё услышишь завтра.

У моего организма есть удивительная способность: когда неприятностей накапливается больше критической массы, он хочет спать. В ту ночь я спал как убитый! Очень, кстати, точное выражение, ведь ещё неизвестно, чем закончится следующий день.

ЗА НАШУ МАШУ!

Сашка настолько увлёкся воспоминаниями и как даровитый актёр вжился в них, что следующую часть своего рассказа решил мне не диктовать, а написать сам. Ему захотелось в точности изложить не только события последних дней своих гастролей в Израиле, но и сегодняшние размышления по поводу случившегося.

Когда я его записи прочитал, то пожалел: почему не посоветовал ему это сделать с самого начала. Получился бы эдакий «Дневник имени памяти бандитских 90-х!».

Так что далее следует Сашкин текст без моих добавок и украшений.

* * *

Как у большинства русских, самыми напряжёнными днями у меня всегда были выходные. В эти дни нашим людям, как правило, хочется сделать всё, что недоделали за дни рабочие. А ещё то, что за последние несколько лет откладывали на потом. У русских «на потом» означает «на выходные».

Тот выходной перед последним концертом в Тель-Авиве я запомнил как самый адреналиновый в моей и без того не очень спокойной жизни.

Готовиться к выделению адреналина я начал с самого утра. Прошлым вечером настолько был потрясён визитом недевственницы Вики, что забыл даже на ночь выпить. Зато с самого утра на свежую голову спустился в спортзал и перед бассейном даже потренировался с грушей. Вечером надо было быть в форме — как-никак разборка с беспредельщиками.

Маша заехала, как всегда, заранее. Она была в том же полюбившемся мне образе учительницы. Паша передал моё деловое предложение Хлястику с Коржиком. Они на замануху заработать несметные богатства сразу клюнули. Вообще с негодяями не так сложно справиться, как кажется. Надо лишь найти самую негодяйскую мечту негодяя. Слабейшее звено подонков в том, что им всегда всего мало. Истинный богатырь тот, кому ничего не надо. Такого нечем заманить в ловушку.

Радость от возможного суперзаработка в Пашином голосе чувствовалась даже по телефону:

— Они согласны! Их твоё предложение реально цепануло. Сказали, тема есть, можно на неё выходить. Ты классно замутил. Не бабки нужны, а большие бабки. Тонны! Надоело быть щипачом. У меня жена молодая. Только помнишь? Никому о ней ни слова!

Паша уже давно пытался освоить бандитскую феню. Я его понимал: язык уголовников в то время нередко срабатывает как оберег.

Кафе оказалось на окраине Тель-Авива. Прямо напротив широкоформатной городской мусорной свалки. Окраины всех городов мира похожи: захолустье Петербурга и Москвы мало чем отличаются от пригородных аппендицитов Тель-Авива или Нью-Йорка. Мусор и грязь интернациональны. И везде среди мусора и грязи живут люди и им тоже хочется иметь свои кафе, в которых удобно встречаться, беседовать, спорить, ссориться, драться. а порой и пострелять! Тем более в таких кафе, где у нас была забита стрелка. Потом и закопать есть где — только через улицу перейти.

Именно такие мысли вертелись в моей голове, когда мы с Машей подошли к кафе по адресу, указанному в визитке. Мусорная свалка походила на декорацию к голливудскому боевику, в котором линчуют жертв после базара в ближайшей дыре-забегаловке.

Мы специально запоздали на стрелку с Хлястиком и Коржиком. Я даже успел подумать, что где-нибудь когда-нибудь в концерте непременно расскажу, что у меня в жизни была стрелка с Хлястиком и Коржиком — начинающими отморозками, готовыми стать законченными!

— Ты чё это, браток, ждать заставляешь? — первым выдал предъяву, естественно, Хлястик. — Да ещё чувырлу свою притащил?

Ситуация выглядела трагикомично. А когда смешно, тогда не страшно:

— Во-первых, не чувырла, а Маша! Во-вторых, тема — от неё. Она поднимала саратовские конкурсы «Мисс Нога», «Мисс Грудь», «Мисс Компромисс».

Маша по-деловому протянула руку Хлястику:

— Маша.

Хлястик впервые за время нашего знакомства смутился.

— Витёк.

— А чё такой конкурс реально «Мисс Грудь»? — неподдельно восхитился Коржик.

Мне надо было срочно воспользоваться их растерянностью.

— Так, значит, ты Витёк, а я думал Хлястик.

Хлястик нахмурился:

— Откуда знаешь?

Я не должен был подводить салаг-топтыгиных:

— Не всё ли равно. Мы тему обсуждать собрались или нет?

Я на своём корявом, но убедительном для официантов английском подозвал барменшу. Барменшей, естественно, была Ната, что означало: бояться нам с Машей нечего, поляна под контролем.

Заказали, как в фильмах во время разборки, виски с содовой. В одном из фильмов я играл бандита. Должен сказать, что в кино всё выглядит значительно изящней. В жизни — куда прозаичнее и пародийнее. Будто жизнь — пародия на кино. Я хотел начать разговор, но Хлястик меня оборвал:

— Повторяю вопрос: кто моё погоняло слил?

— А чего только про себя? Чего про Коржика не спрашиваешь?

Коржик выпучил глаза насколько мог. Ну, точно пародийный персонаж. Сколько же этих людей-пародий бродит нынче среди сошедшего с ума человечества?! И они особенно опасны! Они чувствуют, что пародийны, а потому пытаются доказать, что настоящие и убивают. по-настоящему.

Хлястику очень хотелось выглядеть настоящим бандитом. Я бы даже сказал гангстером. Но погоняло его выдавало. Скорее всего, оно к нему прилепилось, потому что он всегда у кого-то был хлястиком, за кем-то волочился. Он явно не был идейным вдохновителем на родине, зато попытался им стать на прародине.

Далее всё оказалось уже не так комично.

К кафе неожиданно подъехал джип, из него вышли три человека: два быка-телохранителя и, естественно, их хозяин. Зашли в кафе и сразу направились к нам. Такого поворота события я не ожидал. Внешне хозяин быков был похож на кавказца. Чёрные волосы, недобритый подбородок, типа только что с гор, где учат истинному беспределу, — даже некогда побриться. Глаза холодные, ничего не выражающие. Такие глаза бывают у человека перед обмороком. Видимо, он так жил, постоянно чувствуя себя перед очередным кошмаром или обмороком. Ему было не до человеческих чувств. Быки встали чуть поодаль от нашего столика. Кавказец подошёл, братанулся с Хлястиком — обнялись, на мгновение прикоснувшись друг к другу щеками, что означало «Мы кореша!». Хлястик не стал его представлять, сказал только:

— Он будет на нашей стороне. Чтоб никого не потянуло в дурку сыграть! Вон у него и «власть» на боку. Понял, да? — Хлястик указал на кобуру, висящую на ремне под рубашкой.

Слава богу, в кафе никого не было. Ни одного посетителя.

Барменша Ната подала кавказцу, как он просил, стакан крепкого чая. Вот это гангстер настоящий! И глаза бессмысленные, и подбородок недобритый, и «власть» на боку, пьёт только чай.

С кухни вышел повар — Машин босс, одетый во всё белое с колпаком на голове. В кафе, неподалёку от мусорной свалки, повар весь в белом и в колпаке смотрелся, как зуб мудрости в носу.

Поинтересовался, не хотим ли мы отведать его фирменного блюда рыбы святого Петра, приготовленной в винном соусе с добавкой осетровой икры и одной супертравки, которая никому не известна, но настроение улучшает. Повар говорил на иврите, Маша перевела.

— Скажи ему на своей ивритке, чтобы шёл на кухню и не высовывался! — тявкнул Хлястик.

Бедняга! Он жил в ощущении комплекса своей кликухи. Каждым движением, каждым словом, каждым взглядом пытался доказать, что он вовсе и не Хлястик. Маша что-то сказала повару, тот спокойно, словно другого ответа и не ожидал, удалился на кухню, к своей любимой рыбе святого Петра. Я понимал, зачем он вышел, и был ему благодарен. Таким образом Машин шеф подал нам знак, что, несмотря на неожиданно изменившуюся с приходом кавказца и его быков ситуацию, мы должны оставаться спокойными — контроль за поляной не только продолжается, но и ужесточается.

Как полезно бывает сыграть много ролей! Я вспомнил свою роль, в которой пытался обаятельно изобразить одесского авторитета. Ещё Станиславский учил артистов: «Играя злого, найди в нём что-нибудь доброе. Не ори, не кричи, и твой злодей будет наводить на зрителей истинный ужас». Мой одесский авторитет говорил почти полушёпотом и всегда ласково. Его феня была нежной, а потому особенно устрашающей. Именно поэтому голливудские страшилки зачастую выглядят скорее забавно, чем страшно. Все эти монстры, которые рычат, пугают, встают из могил с нечёсаными волосами, с кожей в струпьях и козявками в носу, страшат только тинейджеров в период первого полового созревания. В общем, я всей этой честной компании тихо и спокойно сказал следующее:

— Пацаны, завтра у меня заканчиваются гастроли. Если ваша шестёрка Паша — этот гнойный пидарас. — я поглядел на Пашу: мол, видишь, не выдаю твою тайну! Даже, наоборот, рекламирую тебя: — этот недообрезанный нехристь, не выплатит мне до двенадцати утра двадцать две с половиной тонны, если эти ваши два малолетних вертухая, которые меня больше смешат, чем сторожат, от меня не отлепятся, если вы сейчас же не извинитесь передо мной за всё, что замутили, вас всех в Союзе будут ожидать проблемы. Хлястик, Коржик, неужели не догоняете, что раз я узнал ваши погоняла, то заодно выяснил и адреса, и ваших хозяев, и чем вы там занимаетесь. Ну а тебе, Хлястик, я скажу, то, что тебе, по-моему, ещё никто не говорил: «Как ты был Хлястиком, так на всю жизнь им и останешься! Всегда будешь за кем-то волочиться. И в шестёрках у тебя будут только те, у кого мозг размером с коржик!» Вот такой, значит, расклад получается!

Наступила всеобъемлющая пауза.

Пашу хватил столбняк. Коржик выпучил глаза более чем мог. Это были не глаза, а два коржика. Хлястик побледнел: я задел самое сокровенное — его погоняло. Только кавказец остался невозмутимым. В его бессмысленных глазах не отразилось ничего. Такие глаза последний раз я видел много лет назад, когда моего друга призывали в армию. Он перед комиссией военкомата закапал их новокаином. Невропатолог водил перед глазами молоточком, совершал какие-то манипуляции пальцами перед ними, чуть ли не тыкал ими в зрачки, почти угрожая раздробить. Остекленевшие, замороженные новокаином белки ни на что не реагировали. Напоминали кругляшки, вырезанные из студня. В результате его не взяли в армию. Зато упекли в сумасшедший дом! Правда, ненадолго, потому что глаза вскоре разморозились, студёные кругляшки растаяли, но справка, что лежал в сумасшедшем доме, всегда была его оберегом от военкомата. В советскую армию сумасшедших со справками не брали! Не то что теперь, когда генеральскую форму носят те, кому больше подошла бы смирительная рубашка.

С кухни выглянул повар:

— У вас всё в порядке?

— Захлопнись, босяк! — в очередной раз тявкнул Хлястик. Ната что-то перевела на иврит. «Повар» очень удивился такому образу, по-моему, даже слегка обиделся: почему он, и вдруг босяк?

Я вспомнил, что увлёкся собственной ролью и не сказал главного:

— Да, чуть не забыл, сюда я вас заманил конкурсами «Мисс Грудь» и «Мисс Нога», чтобы предупредить: вы же неплохие пацаны. Во всяком случае, пока. Зачем вам неприятности? Короче, жалко мне вас. Хлястик, ты слышишь? Я о тебе забочусь! Ты же в душе пацан добрый. Да-да, не обижайся, может, даже и хороший.

Я понимал, что более обидных слов, чем «добрый» и «хороший», для Хлястика быть не может:

— Коржик, чего выпучился? Скажи, Хлястик добряк по натуре? Он хороший?

Хлястик не выдержал первым:

— Ну всё. Ты сам нарвался, сучара! Уболтарить нас решил, шмаровоз грёбаный? У тебя чего совсем разум на соплях держится? Свалку напротив видел?

Кавказец подал знак телохранителям. Один из них подошёл к двери,закрыл её и встал с явным намерением никого не пускать, хотя никто в это кафе и не ломился. В нём вообще, по-моему, никогда не было посетителей. Может, оно было узкоспециализированным, чтобы отсюда трупы таскать сразу на свалку.

После того как дверь заперли и бычара ещё подпёр её собственным копчиком, кавказец повернулся к Маше и стал смотреть на неё в упор своим, как ему казалось, беспощадным, леденящим душу взглядом. Но он не знал, на кого нарвался. Маша видела много мужских взглядов и достаточно небритых подбородков. Она сделала вид, что ничего не замечает. Коржик вскочил со стула, обошёл вокруг нас и встал у Маши за спиной. Поднялся и Хлястик:

— Я тебя предупреждал, звездун херов! Союз далеко, а мы здесь. Или мы тебя сейчас в фарш замесим и как мусор упакуем, или твою чувырлу забираем в своё гнездо. Ты говорил, она учительница? Вот и посмотрим, чему она может нас научить.

Хлястик по-киношному пошло прикоснулся тыльной стороной ладони к Машиной щеке, а другой рукой погладил её по бедру. Маша не шелохнулась. Только чуть-чуть побледнела — видимо, ей вспомнилось то, о чём она мечтала забыть всю жизнь.

— Вставай, учителка, поедешь с нами. Завтра у твоего звездуна концерт — подождёшь его у нас. Не боись, сам приедет со своими тоннами хрустов, типа с доставкой на дом. — Хлястик обернулся к Паше. — И ты тоже свои прихвати, пидарас гнойный! В какую муть нас втравил! Ещё подобное повторится, мы быстро из тебя сделаем Тарзана в пятнистых труселях.

Маша сдерживалась как могла:

— Да что вы, господа, никуда я с вами не поеду.

— Ещё раз назовёшь меня господином, я тебя накажу прямо здесь. — Хлястик взял Машу за руку. Она поднялась со стула и попыталась вырваться, но Коржик обхватил её сзади двумя руками и держал крепко. Хлястик вилкой спереди начал приподнимать её юбку. Маша побелела. Я точно почувствовал, как она вспомнила тот самый страшный день в своей жизни. Не знаю, чего ждали ещё наши наблюдатели, свидетелями какого беспредела они должны были оказаться, но я больше сдерживать себя не мог — мужик я в конце концов или как Паша? С разворота я врезал Коржику кулаком в самое уязвимое место на затылке под темечком. Недаром с утра тренировался на боксёрской груше. А благодаря Вике вчера не напился, и мой мозговой процессор работал со скоростью, которую даже сейчас ещё не изобрели. Повторяю: я был в своё время драчуном и знал, куда надо бить, будучи не на ринге, а в подворотне. Удар не был сверхсильным, но точным — мастерство так легко не пропьёшь. Коржик начал оседать, постепенно превращаясь в эдакую безобидную кучу накачанного мяса.

Ко мне быстрым шагом направился телохранитель от двери, расставив руки, как медведь лапы, чтобы сграбастать и, видимо, отнести на мусорную свалку. Когда я принял боксёрскую стойку, он даже заулыбался — видать, сам был когда-то профессиональным боксёром, и моя дилетантская непрофессиональная стойка его позабавила. Этого я и добивался! Он думал, что я буду с ним сейчас боксировать. Ещё бы судью позвал!

У настоящих драчунов всегда были приёмы, неведомые профессионалам. Этот приём я в юности использовал несколько раз. Он срабатывал всегда стопроцентно! Встать в стойку, после чего противник будет смотреть на руки, а ты ему, как говорят в футболе, пыром засандаль чуть ниже коленной чашечки. Именно там, где под коленкой начинается кость, одна из самых болевых точек в организме. Китайцы-иглотерапевты даже иголки в неё не втыкают. Пациент будет орать и долго не успокоится. Мало кто сегодня знает эти сакральные тайны драчунов. Ведь главным тренером всех быков, бычар и бычков стал Голливуд. А в России ещё энтэвэшные сериалы, которые без смеха смотреть невозможно. Особенно когда наши актёры-алкоголики строят из себя Шварценеггеров. Невооружённым глазом видно, что большинство из них дрались лишь с собственными жёнами или любовницами. Поэтому каждый удар у них напоминает скорее пощёчину. Единственное, что им удаётся, как и в американских фильмах, страшно выпучить глаза и завращать зрачками. Да и в голливудских фильмах, если честно, однотипное махалово ногами и руками. Нет, чтобы взять истинного драчуна для консультации. Как в советские фильмы брали консультантами военных генералов для съёмок фильмов о войне.

Впервые в жизни мой бычара-противник узнал, где у него самое болевое место. Он не просто взвыл, это был вой буффало, которому копыта отдавил Годзилла.

МАША И ГАНГСТЕРЫ

Поднялся кавказец — надо отдать ему должное — глаза его по-прежнему оставались спокойными. Видимо, подобная ситуация была для него обычной, рутинной. Вынул нож и направился к Маше, вот тут-то её босс и не выдержал. Отморозки могли попортить «драгоценный товар». Словно с призывом «За нашу Машу!» местная братва повылезала из всех щелей, как тараканы на советской кухне. Их было человек семь или десять. Сосчитать я не успел. По-моему, двое встали в углу с автоматами. На полу мгновенно оказались и телохранители, и кавказец, и Хлястик с Коржиком. На пол не повалили только Пашу, развернули его и поставили лицом в угол, приказав стоять смирно.

Машин босс появился с кухни уже без колпака, без белого халата. С ним вышел ещё какой-то неизвестный человек, судя по костюму, из России. Аккуратная причёска выдавала бывшего кагэбиста. Лет ему было около пятидесяти. По кагэбистам, как по женщинам с пластической операцией, невозможно понять, сколько им лет. Незнакомец представился работником российского посольства. Показал удостоверение. Барменша Ната ему кивнула головой — явно уже встречались. А вот о Маше «консул» — как я его мысленно назвал — очевидно, ничего не знал. Поэтому Машин босс своё знакомство с Машей от него утаил.

Кто из наших спасителей был полицейским, а кто местным бандитом, угадывалось с трудом. Все в масках, в камуфляже. Самой малоинтересной личностью для всех оказался Паша — просто мелкое фуфло, очередной пидарас из шоу-бизнеса. Он так и продолжал осиновым листом дрожать в углу.

У Коржика нашли наркоту. Даже не пришлось подкидывать. Кавказец оказался не такой мелюзгой, как Хлястик с Коржиком. Его давно искали в России. Согнув пополам, его увели первым, посадили в джип местных ментов. А Коржика с Хлястиком сдали Машиному боссу и его пацанам.

Ай да вечер выдался! Полиция, местные бандиты, босс-сутенёр, представитель российского посольства, проститутка, стриптизёрша, русские бандиты, импресарио из шоу-бизнеса, притворяющийся евреем и пидарасом одновременно, и, наконец, звезда российского кино, почти влюбившийся в местную девушку с заниженной планкой социальной ответственности. Вот это замес! В тот момент наступившего хеппи-энда мне захотелось попросить всех встать вместе и сфотографироваться, чтобы потом показывать внукам: «Видите? Вот он, результат развала великого государства СССР! Вот так мы жили в девяностые годы!»

Порой мне хочется со сцены сказать молодому поколению: «Простите нас, милые дети, что мы не уберегли для вас великую страну и что вы не знаете, как можно спокойно жить с гордостью за государство, в котором родились. Простите нас за то, что вы живётё теперь без той радости, которую наше поколение не раз испытывало от чтения книг, от великих театральных постановок, от побед в космосе! Вы не знаете, какое это счастье — иметь любимую работу! Вы не умеете рано утром вставать и посвящать день творчеству, вы познаёте жизнь на дискотеках, по триллерам и пошлым комедиям. О вкусе еды судите по красоте обёрток и упаковок. Вы путаете жизнь и упаковку. Но вы в этом не виноваты! Виноваты мы, ваши отцы и матери, которые тоже когда-то поверили в красивые упаковки и разрушили своё доброе прошлое».

Всех увели. Топтыгиных не забирали, им просто надавали поджопников, и они убежали. Видимо, Маша заранее предупредила шефа, что те не при делах, салаги, и просто запутались. Правда, перед тем, как их отпустить, «консул» предупредил, чтобы больше ему на глаза не попадались, возвращались в кибуц к родителям.

Когда всё утихомирилось, загадочный работник российского посольства сказал мне, что завтра в Тель-Авиве они всем составом будут присутствовать на моём концерте. А после концерта приглашают в один из крутейших русских ресторанов на приём, который будет устроен в мою честь. Правда, посла не будет, он в отъезде, но все остальные соберутся. Пригласил также и Машу. Она всё ещё была бледной и неразговорчивой — воспоминания не отпускали.

Пашу на такой приём не пригласили. Но предложили впредь почаще к ним заглядывать и оповещать, если кто-то будет разводить вокруг приглашённых из России артистов подобную самодеятельность. Паша тут же с радостью согласился:

— Сашок, ты гений! Ты всё так классно устроил.

Паша был из тех людей, которые готовы до бесконечности менять хозяев. Профессиональный предатель! Это вторая черта, которая роднила его с другими импресарио шоу-бизнеса:

— Ты пойми, я теперь им ничего не должен! Этим отморозкам. Ты завтра же все свои двадцать две тонны получишь. с половиной!

А я ладно уж. Кухню в другой раз оплачу. Ко мне тут бард один приедет, на нём подзаработаю.

— Вместо меня ему не заплатишь?

— Ну ты при этом-то, — Паша кивнул в сторону «консула», — не надо так меня опускать.

Работник посольства и Машин босс обнялись, как будто давно знали друг друга. Вот они — девяностые! И впрямь осталось только всем вместе сфоткаться.

Простите, простите нас, милые дети, за то, что вы родились в таком кавардаке!

ВСЁ БУДЕТ О’КЕЙ!

Казалось бы, день должен на этом закончиться. Однако не тут-то было! После всего, что произошло, нелепее всего было разойтись по домам и попытаться заснуть. Адреналин рвался наружу, как лава из вулкана. Я предложил Маше для начала поехать в гостиницу, спуститься в ночной бар и отпраздновать этот незабываемый день. Ведь причина была на то достаточно веская — мы остались живы! Голливудский хеппи-энд «Всё будет о’кей!».

— Теперь ты понял, Саша, почему босс в наш клуб русских не берёт?

— У тебя завтра. извини. работа?

— Босс мне дал выходные на три дня. Ты не думай — он добрый. Узнал, что ты ещё три дня будешь здесь.

— Чего это он так расщедрился?

— Благодаря нам с тобой он среди своих ещё большим авторитетом стал! Всем хлястикам и коржикам урок преподал. С российским посольством отношения наладились, тоже немаловажно. Не говоря о том, что кавказец попался.

— Значит, жизнь налаживается? Есть повод расслабиться и напиться, поехали?

— А потом?

— А потом я провожу тебя домой

Она улыбнулась и вдруг прижалась к моей груди всем своим «учительским» телом. В тот момент я почувствовал, что ей нужен не муж, не любовник и даже не мужчина, которого она любит, — ей нужна просто мужская защита! Пока не вырастет сын. К сожалению, единственной защитой для неё в этом мире был её босс-сефард, хозяин клуба, в котором она работала. А на следующие три дня её защитой я назначил себя.

Однако голливудский хеппи-энд был преждевременным!

В «Карлтоне», в фойе — это уже был совсем перебор, даже не двадцать два, а тридцать восемь, шестьдесят девять — меня караулила. Вика!

Увидев её, я растерялся не меньше, чем Хлястик, когда я его назвал Хлястиком. Вика, не стесняясь Маши, подошла ко мне и радостно сообщила, что у неё сегодня день рождения, ей наконец-то исполнилось восемнадцать лет, и я должен выполнить данное мною обещание.

В глазах у Маши мелькнула чуть заметная ревность. Не скажу, что мне это было неприятно. Ревность такой девушки — дорогого стоит. Какие интересные перевёртыши бывают в жизни. Девушка с внешностью тургеневской барышни позорила меня перед девушкой по вызову.

— Вика, ты всё врёшь! Этого не может быть! Немедленно пошла вон отсюда! — в этот вечер у меня не оставалось сил даже на галантное обращение с девушкой.

Маша не ожидала от меня такой грубости:

— Саша, почему ты девушке грубишь?

— Да, Саш, почему? Ты же обещал! Вот посмотри. Мой паспорт видишь? У меня сегодня день рождения — 18 лет! Конечно, если ты занят, я могу прийти и завтра. Ты же должен, должен выполнить своё обещание!

— Что же ты такое ей обещал? — Маша явно была заинтригована.

— Понимаешь, Маша, эта девушка мечтала потерять девственность с каким-нибудь известным актёром типа меня, типа звездой, в типа пятизвёздочной гостинице, типа в апартаментах с видом на море и, чтобы. Короче, я ей не дал! Но успокоил и как бы намекнул, мол, избавься от «обузы», тогда и приходи. Так что ты думаешь? Она на следующий день с этой «обузой» рассталась и снова ко мне заявилась. Мол, обещал — выполняй. Меня спасло то, что она несовершеннолетняя. И я ей снова не дал! Но опять оставил надежду. Станешь совершеннолетней, тогда. И вот сегодня. — ты видишь этот паспорт — она стала совершеннолетней! И требует исполнения своей мечты — отдаться звезде в полулюксе, в котором есть мини-бар, джакузи и голливудский вид из окна. Ну? Как тебе эта тургеневская барышня? Да, я вас не познакомил. Вика, это учительница. Её зовут Маша. Давай спросим у неё как у учительницы, что мне теперь с тобой делать?

— Ой, а вы, правда, учительница?

— Да, конечно! И вот что я тебе скажу, девочка! — Маша заговорила с моей интонацией, когда я воплотился в роль одесского авторитета:

— Как учительница хочу тебя предупредить. Если сейчас же отсюда не свалишь, мои пацаны тебе оторвут челюсть — не сможешь мастурбировать у зеркала!

Я думаю, Вика не сразу вникла в смысл этой угрозы:

— А вы точно учительница?

— Учительница, учительница. — подтвердил я. — Поэтому она за свои слова отвечает, так что извини, езжай-ка лучше домой. Ведь если она сделает то, что обещала, у тебя уже не будет никакого будущего! Хотя нет, погоди. Чуть не забыл — у тебя же день рождения. Нехорошо так тебя отпускать, совсем ни с чем.

Обеих своих девушек я пригласил бар, заказал три бутылки хорошего красного вина, одну распили сразу за совершеннолетие и потерю «обузы», а две я попросил запаковать и по традиции подарил Вике:

— Одну бутылку, как всегда, отдашь маме, другую распей с соседями. И не забудь сказать, что это именно я тебе их подарил — русская звездища! А теперь тебе, Вика, пора. Да, и можешь, как всегда, сказать, что твоя мечта исполнилась во второй раз!

Вика попросила бармена нас втроём сфотографировать. А перед тем как сесть в лимузин, спросила у Маши номер её телефона.

— Зачем тебе?

— Ну так, на всякий случай. Может, когда совета какого спросить. у учительницы, — что-то эта догадливая малявка всё-таки смекнула.

А потом я проводил Машу. Не на лимузине, а на простом такси. Мы подъехали к её дому, вышли из машины, подошли к подъезду и остановились.

— Ты знаешь, Саш, меня никто не провожал с тех пор, как я вышла замуж!

— А поцеловаться на прощание?

— Нет-нет. Да я уж и разучилась.

Осторожно обняв, словно это была китайская вазочка из тончайшего фарфора, я поцеловал её в щеку. Так целуются дети, которые ещё не знают, как надо целоваться.

— Это был самый сексуальный вечер в моей жизни! — Маша обняла меня и поцеловала тоже в щёку.

— В каком смысле?

— Когда-нибудь, если у нас ещё будет возможность. а у нас ведь три дня впереди, я тебе расскажу по секрету кое о чём. Оценишь, я уверена!

— Ты меня уже во второй раз интригуешь.

— Восток — дело тонкое!

В тот вечер для моего мозга информации было предостаточно. Я не стал её ни о чём подробнее расспрашивать. Единственное, что себе позволил, — признаться в очень-очень сокровенном:

— Я тоже давно никого не провожал до дома.

ДЕЛОВОЙ КОНСУЛ

Утром последнего заключительного дня этих адреналиновых гастролей сначала позвонил «консул», напомнил о вечере, который посольство России в Израиле устраивает в мою честь в одном из крутейших русских ресторанов Тель-Авива, поблагодарил за содействие в поимке отморозков, благодаря чему улучшились отношения с местными властями. А то они всё время запрашивают российское Министерство внутренних дел насчёт бесконечных нарушителей израильского правопорядка — выходцев из демократической распоясавшейся России, а МВД каждый раз отвечает, что это всё уважаемые люди и сведений ни о ком не выдаёт. И насчёт Хлястика с Коржиком наверняка бы ответили, что они тоже добропорядочные начинающие бизнесмены. Вчера же всё произошло как никогда удачно — всем российским отморозкам дали понять, что и впредь будут их давить, несмотря на их «уважаемость» в российском МВД.

В конце нашей беседы, вернее, его комплиментарного монолога в мой адрес, «консул» попросил меня о небольшой услуге — чтобы я разрешил заснять концерт местному русскому телеканалу. Объяснил, почему хлопочет, — посольство помогало здешней компании этот телеканал открыть. Для нелоха, коим я считал и себя, это означало, что в прибыль телеканала заложена и собственная доля «консула».

После развала СССР все бывшие советские граждане поголовно решили стать бизнесменами! И учёные, и инженеры, и писатели, и актёры, и дипломаты, и резиденты.

Отказать я, естественно, не мог. Святое дело! Однако сильно расстроился. Все концерты, во время которых проводятся телевизионные съёмки, проходят значительно хуже. У телевидения особая бесовская энергия, она давит зрителей во время съёмок. Они, когда видят телекамеры, тут же зажимаются: аплодируют сдержанно, не смеются, а хихикают, стараются изо всех сил выглядеть солидными — им кажется, что их непрерывно показывают в данный момент по телевизору.

Так не хотелось портить вчерашний хеппи-энд недостойным заключительным аккордом.

Я в то утро ещё не знал, что и на этот раз меня выручит моя спасительница-учительница Маша.

НАГРАДА ОТ МАШИНОГО ШЕФА

Уже за час перед концертом моя гримёрная превратилась в нечто похожее на чиновничью приёмную, к которой выстроилась очередь из желающих общнуться: поклонники, гости, усиленная охрана у дверей!

Паша был как никогда счастлив! Он чувствовал себя хозяином всего закулисного пространства: кого допустить к «телу», кого провести без очереди, а кому и отказать. Такие типы, как Паша, становятся уверены, что чего-то серьёзного добились в жизни только, когда у них появляется возможность кому-то отказать. Как и мелкие чиновники, в такие моменты он чувствовал себя большим начальником.

Машу он, естественно, пропустил первой. Расшаркался перед ней, как холоп при встрече дорогих княжеских гостей. Его можно было понять: во-первых, после вчерашнего она казалась ему просто героиней, этакой Зоей Космодемьянской, а во-вторых, она была не одна. Со своим шефом! То бишь с местным паханом в законе.

Я впервые увидел, как её шеф-авторитет улыбается. Мы с ним обнялись: к этому моменту у нас было не меньше общего, чем у Хлястика с Коржиком.

Аншлаг на моё выступление в одном из самых престижных залов Тель-Авива, в котором выступают только известные мировые звёзды, сильно добавил ему уважения ко мне. За короткое время нашего знакомства его расположили ко мне три момента: удар

Коржику в темечко, вой быка-секьюрити от боли под коленкой и аншлаг в Тель-Авиве, в зале, где последней до меня выступала Лайза Миннелли. У неё тоже был аншлаг! Но, в отличие от концерта Миннелли, публика собралась на встречу с каким-то российским артистом, которого из настоящих, не бывших советских евреев никто в Израиле не знает. По-моему, самым большим в тот вечер потрясением для авторитета стало открытие, что в Израиле вообще столько русских!

Так забавно, в Израиле наших евреев называли русскими. Они уезжали со своей родины на прародину для того, чтобы стать истинными евреями — а во как обернулось! В Советском Союзе они были евреями, а в Израиле их стали называть русскими. Мечта не сбылась. Однако никакого комплекса по этому поводу никто из них не испытывал. Наоборот — все вдруг начали гордиться тем, что они. русские. Нигде в мире я не видел более гордых своим происхождением русских, нежели наших советских евреев в Израиле и в Америке!

Вскоре после смены родины почти все из них поняли, что они, бывшие советские, гораздо лучше, чем местные восточные аборигены, образованы: их дети поголовно оказались гениями в местных школах, соображали во сто крат быстрее детей евреев-аборигенов. И, в отличие от последних, гораздо лучше знали литературу, географию, физику, умели считать в уме.

Вот тут-то и случилось то, чего не ожидал никто из уехавших! На этой исторической прародине, о которой они так мечтали, в большинстве своём они начали безумно скучать. по родине. По СССР! Забавно, да? Скучать по родине, находясь на прародине.

Да, здесь в Израиле всё было гораздо правильнее, здесь соблюдались законы, проявляли уважение к конституции. Действующая конституция! Для России это выражение — оксюморон, как «живой труп», «горячий снег» и «еврей-оленевод». Большинство населения в России проявляло интерес к своей родной конституции не больший, чем к плану эвакуации во время пожара.

Многого, оказалось, не хватает на прародине из того, что было на родине: бесед с соседями о Маркесе, Достоевском, диссидентских анекдотов на кухне под включённую музыку Вивальди, чтобы, не дай бог, не услышали с улицы.

А ещё не хватало «Голубых огоньков» и утренних первомайских демонстраций и многого-многого другого. песен у костров с отмороженными ногами, походов в ночное на шашлыки, сумасшедших застолий с множеством блюд в официально полуголодной стране. Единственное, чего задушевного мог позволить себе каждый уехавший, — это наш родной мат. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так матерился даже в российских деревнях, как матерятся наши эмигранты в тех странах, куда они уехали. Вот это настоящая ностальгия!

И они начали приглашать нас, известных бывших советских артистов, к себе, чтобы через нас прикоснуться вновь душою к своему былому, пылкому, юному прошлому!

Всё это я попытался объяснить Машиному шефу и тем самым поменять его мнение о том, что все русские сплошные коржики с хлястиками. Пару раз он согласно кивнул головой. Оказалось, английские слова мы с ним знаем примерно одни и те же. Только у него больше опыта их складывать в нужном порядке.

Он с интересом выслушал меня, сказал, что это для него информация новая и он будет над ней думать. Но теперь он понимает, почему русские девочки, которые работают в его элитном клубе, порой в перерыве между клиентами читают книжки! Это его не раз удивляло. А ещё он доставил мне истинное удовольствие, отметив, что среди моих зрительниц в зале много молоденьких и хорошеньких.

Я ненароком подумал, что он решил взять меня в долю по вербовке и отбору «товара» для его клуба среди моих поклонниц.

Слава богу, ошибся.

Оказалось, он попросил Машу о встрече со мной, чтобы сделать мне подарок. Ведь за поимку «кавказца» его стали уважать не только в кругах авторитетных, но и в государственных. Он считал неблагородным остаться неблагодарным по отношению к тому, кто так яро пытался защитить от порчи его драгоценнейший товар — Машу!

Много я получал подарков за свою некороткую жизнь, но этот хранится у меня по сей день среди других ценнейших. — нет, не подарков, наград! Рядом с орденом Славы 3-й степени, медалью «Ударный стройотрядовец» и школьным значком ГТО. Конверт, который мне вручил Машин босс, я приравнял к наградам и медалям. Учитывая традиционное всенародное израильское скупердяйство, это был очень щедрый подарок: в конверте лежал сертификат на бесплатное пожизненное посещение его клуба! Причём VIP-зоны, куда допускаются далеко не все… VIP-зона в элитном клубе — это круто! А ещё к сертификату была приложена визитка с адресом компании с суперудлинёнными лимузинами, которая в случае, если я прилечу специально для посещения клуба, обязана была по звонку и паролю, указанному в карточке, прислать за мной в аэропорт лимузин и отвезти в клуб за полцены!

Я чуть не спросил: за полцены лимузина?

На концерт Машин шеф, естественно, не остался. На прощание мы с ним снова обнялись, не менее тепло, чем представители двух братских народов бывших советских социалистических республик.

Без очереди пропустил Паша и «консула» со всей его свитой. Вернее, он даже спрашивать не стал Пашу — отодвинул его и прошёл сам. Среди сопровождавших более всех выделялся своим развязным поведением бывший наш еврей с внешностью начальника лаборатории научно-исследовательского института. Но он был. со значком израильского кнессета! «Консул» его представил первым:

— Наш депутат — Владлен. Очень уважаемый человек в здешних политических кругах. Если Владлен станет премьером, то мы кнессет будем называть «израильской Владой»!

«Начальник лаборатории» по-советски, как товарищ товарищу протянул мне руку:

— Вам, Александр, просили передать привет Вахтанг и Фрида. Они мне сегодня звонили. они уже знают, что вчера произошло.

— Как?! Вы знакомы с Вахтангом и Фридой?!

— Мы с ними в Союзе открывали первое в Москве казино. Я в то время был заместителем одного из министров.

Вот они, 90-е! Ещё один штрих к портрету того времени. Сообщник советского пахана в законе и обладатель доли в бандитском казино нынче дослужился до депутата израильского кнессета! Это вам не Коржик с Хлястиком и даже не «кавказец». И он ничуть не беспокоится, что российское МВД выдаст Израилю о нём информацию. И правильно делает — евреи всегда были скупыми, а наши выдают информацию только за большие деньги! Так что от разоблачения он был надёжно застрахован продажностью одной стороны и скупердяйством другой. А если учесть, что он пришёл как друган нашего «консула», то неудивительно, почему снова захотелось сфотографироваться в этой честной компании. Так, на память для внуков — видите, как прикольно жили ваши дедушки!

Появилась и Ната. И тоже не одна, с тремя подругами. Все русские девочки, все стриптизёрши, все выпускницы советских балетных школ — всем пригодилось умение гнуться и тянуть ножку, которое они освоили в одной из лучших балетных школ мира. Их я тоже попросил присоединиться для памятного фото.

В отличие от Маши, Ната не стеснялась неполиткорректных вопросов:

— Сколько ты, Сашка, заработал за эти гастроли? Только честно?

— Почти двадцать три тысячи.

— Шекелей? — с надеждой спросила Ната.

— Долларов!

Мне показалось, что даже глаза Наты наполнились в этот миг необычайно искренним ко мне чувством:

— Как это сексуально! — произнесла она полушёпотом с интонацией абитуриентки театрального вуза, которая на вступительных экзаменах читает: «Как хороши, как свежи были розы!». — Но, к сожалению, ты уже Машкин!

В общем, на концерт собрались все, кто стал мне родным за время этих гастролей. Даже топтыгины приволоклись и с виноватым видом стояли у служебного входа. Я приказал Паше пропустить их, пристроить на любые приставные.

Минут за пятнадцать до третьего звонка я выглянул в зал из-за кулис и увидел сбоку от первого ряда возле топтыгиных. Вику! Они обхаживали её, а она красовалась перед залом в очередном безлифчиковом прикиде и выискивала глазами более серьёзных кандидатов для выполнения очередной мечты своего детства.

ЧТО ЭТО БЫЛО?

Перед выходом на сцену я так разозлился на телевизионную группу, которая готовила съёмку моего концерта, что даже от Маши не смог скрыть своего нервного состояния. Казалось бы, что может быть лучше? И гонорар Паша выплатил, и посольство устраивает в мою честь торжественный вечер, и беспредельщики повязаны, и Вика отстала со своей мечтой — видать, вспомнила, что есть мечты и покруче.

Главнокомандующий съёмками оказался из тех обычных теленегодяев, которые называют себя телепродюсерами. Не виртуальный, как Паша, гей, а реальный, воинствующий! В рыжих шароварах, с рыжим гребнем на голове, в похожей на женский корсет жилетке на голое тело, с подведёнными глазами, выщипанными бровями, на левом ухе — кольцо, точь-в-точь как у гранаты-лимонки. Так и хотелось за это кольцо дёрнуть, чтобы всё это кошмарище взорвалось.

С первых же секунд нашего знакомства кошмарище начало снимать с моих брюк пушинки, ниточки своими отманикюренными пальчиками, стряхивать только ему видную пыль, потому что всё это якобы может испортить картинку на экране — ведь аппаратура суперсовременная, цифровая. Потом попросило выйти на сцену, репетнуть со светом и звуком. И всё ему было не так: то встаньте сюда, то отойдите назад, возьмите чуть левее. Потом обнаглело до того, что начало меня учить, как стоять у микрофона, куда смотреть, каким голосом говорить:

— Какие ж вы в Союзе до сих пор отстойные. Уже давно новые мировые стандарты! А вы так и застряли в «совке». Вы народный артист! Так и стойте у микрофона как народный! Преподнесите себя! А рубашки поярче у вас нет? На фоне этой косоворотки лицо цвета советского постельного белья.

Когда телегей во второй раз полез ко мне снимать какую-то только ему заметную ниточку с джинсов, я не выдержал и пнул его коленкой. Он стал кричать, что в мировом шоу-бизнесе так не принято обращаться с телепродюсерами. На это я ему ответил, что, когда ко мне притрагиваются такие «голубцы», как он, у меня на коленке начинается тик. Кошмарище заулыбалось — я разгадал его тайну принадлежности к продвинутому секс-меньшинству! С таким же успехом могла Останкинская башня обрадоваться тому, что кто-то заметил, что она телевизионная!

На очередное «чуть-чуть левее, чуть-чуть правее, а потом назад» я ему напомнил, что мы не в постели. В Советском Союзе кошмарище звалось Петей. Здесь оно представлялось как Питер. Так и хотелось сказать: «Ну полный Питер!» С ним вместе приехали операторы: Том, Вэн, Фред и Анджей. Все русские! Видимо, раньше они были Тимошкой, Ванькой, Федькой и Андрюшкой. Вся эта компания больше годилась для телевизионных съёмок на Лысой горе в Вальпургиеву ночь.

Я был взбешён тем, что Коржику засадить в темечко у меня духу хватило, а этому рыжему человеку-обмороку — нет! Сынтеллигентничал. У меня всегда в жизни портилось настроение, когда я чувствовал, что спасовал.

Если б не просьба «консула» и не его доля в телебизнесе, я бы весь этот телешабаш, безусловно, разогнал пинками под их продвинутые задницы. Но бизнес «консула» — дело святое! Всё-таки он вчера принимал участие в операции по спасению «волшебника» и «учительницы» от Хлястика с Коржиком.

Лучший способ избавиться от нервности — это перевести всё в шутку. Как объект для насмешек я выбрал Машиного шефа и сказал Маше, что более ценного подарка, нежели от него полчаса назад — халявно-пожизненного сертификата на посещение публичного дома, — не получал никогда в жизни. С этим бонусом может сравниться только подаренное мне в прошлом году замминистра МВД России удостоверение ветерана милиции, позволявшее бесплатно заходить в будку к любому гаишнику в любое время суток.

Я думал, что Маша хотя бы улыбнётся моему образному ёрничанью, но она, наоборот, вдруг почти обиделась за своего шефа:

— Ты не прав. У нас не публичный дом! Не говори, чего не знаешь.

— То есть как? А твоя работа?

— Видишь ли, я не знаю, как тебе сказать. Но у нас там, в нашем клубе, всё не так, как ты думаешь.

— А как? Я, конечно, понимаю, это элитный клуб! Наверное, суперэлитное бельё у девушек.

— Не опошляй!

— Я опошляю?! И что же у вас такого в клубе происходит, что может быть опошлено элитным бельём?

Маша задумалась, продолжать разговор или нет. Посмотрела на часы, до третьего звонка оставалось восемь минут:

— Шеф просил, чтобы я до завтра тебе ничего о нашем клубе не рассказывала. Он хочет тебе сделать сюрприз! Но, видимо, придётся. Ты ж меня не выдашь?

— Да ладно, колись. Буду нем, как белорусский партизан среди Браславских болот.

— Хорошо. Тогда слушай. И не перебивай! Я вижу, как ты волнуешься, не можешь сейчас с собой справиться. Я помогу тебе! Но то, что ты сейчас узнаешь и почувствуешь, — строго между нами! Это знание не для всех! Но ты ведь не совсем такой, как все. Правильно?

— В каком смысле?

— Ну, например, к женщинам относишься с уважением.

— С чего ты решила?

— Ты не носишь летом под мокасины носки.

— Сильная примета! И что она означает?

— Что ты не козёл!

— Такого комплимента мне ещё никто не говорил! Может, у меня денег на носки не хватает?

— Ты можешь шутить сколько угодно, но те мужики, которые летом ходят в носках, не чувствуют, как для нас, женщин, это несексуально. А то, что несексуально, то противно. Согласись, мужик в носках всегда смешон, а без носков. эротичен! Вот почему ты не козёл — тонко всё чувствуешь. Не то что некоторые. Даже сандалии на носки надевают. Никакого уважения к женскому полу. А как ты с Викой себя повёл? Как истинный рыцарь! Мало того, что не тронул её, но ещё и выгнал. И как красиво выгнал, на лимузине.

— Выгнать — это да. На это только рыцарь способен!

— Вот ты всё шутишь, а я считаю, что ты готов стать настоящим мужчиной.

— Считаешь, пора? А не рано ли?

Я ожидал чего угодно, но только не того, что произошло далее.

Маша отошла от меня метра на два, прижалась спиной к стене, развернувшись ко мне лицом, раскинула руки крестом ладонями к свету, расставила слегка ноги, скинула туфли, оставшись босиком:

— Закрой дверь, предупреди секьюрити, чтоб никого не пускали, и подойди ко мне!

— Маш, ты чего? Ты зачем меня так заводишь — пять минут осталось.

— Ещё минимум десять все будут рассаживаться. А пока делай, что я говорю, я же. учительница! — от неё шла такая энергия, что я не мог ослушаться, да, честно говоря, и не хотел. Казалось, ожили все загогулины моего организма. Плечи распрямились сами собой. Мне даже показалось, что её платье стало насквозь прозрачным. Я забыл о концерте, о третьем звонке, о Машиной профессии, о её шефе, о Хлястике с Коржиком. и даже о пожизненно-халявном сертификате на посещение элитного клуба. Строго-настрого я приказал охранникам никого не пускать. В особенности Пашу! Охранники мне подмигнули, мол, всё понимаем и уважаем.

Маша продолжила мною командовать, как классная руководительница первоклашкой:

— А теперь, Сашуля, ты тоже разуйся, подойди ко мне как можно ближе, чтоб я чувствовала твоё дыхание, а ты моё.

Все эти дни Маша безусловно мне нравилась, я восхищался её чувством юмора, меня волновали её ноги, изгиб от талии к бёдрам, который она всегда так умело подчёркивала лёгкими платьями. Она не носила брюк! Я ни разу не видел на ней джинсы. Видимо, понимала, что девушки в платьях мужчин волнуют не меньше, чем женщину мужчина без носков:

— Наступи на мои ноги.

Моё сердце забилось, как птица, только что пойманная и посаженная в тесную клетку.

— Раскинь руки, как я, прижми своими ладонями мои к стене. Сильно прижми! По-мужски! Теперь коснись грудью моей груди. И замри! Дыши в одном ритме со мной: короткий вдох, длинный выдох. И не шевелись.

Легко сказать «Замри!». Мне казалось, что Машины пальцы ног то и дело чувственно вздрагивают под моими босыми ступнями. Это заставляло думать совсем не о дыхании. Должен сознаться, в то время я ещё не знал восточной философии, но модное слово «чакра» мне было известно. Правда, все эти умничанья насчёт аур, чакр, нирван и карм я считал полной чушнёй. Новомодные слова, как и «гуру», и «сомати», и «панчакарма», — в то время находились у меня в том же разделе, что и летающие тарелки, которыми управляют по ночам чукотские оленеводы-алкоголики. Именно тогда я впервые почувствовал, что чакры у меня всё-таки есть. Особенно есть нижняя чакра! Именно она и мешала мне сосредоточиться, сбивала с размеренного дыхания, которого требовала Маша.

Но самое неожиданное для меня, человека, который в юности на спор мог пересидеть под водой любого сверстника, оказалось то, что я недотягивал до конца Машиного выдоха. Её вдох был очень короткий, неглубокий, бесшумный, а выдыхала она вечность:

— У тебя не получается, потому что думаешь не о том… Сосредоточься на ударах своего сердца: один удар — вдох, двадцать один — выдох! Как у меня. И не шевелись!

Самыми чувственными местами — ладонями, ступнями и грудью — я касался женщины, от которой шла неведомая мне ранее энергия. Есть такое русское слово «хотелка». Я превратился в одну большую хотелку.

Но я не мог, не имел права проиграть Маше в задержке дыхания. И я справился! Да, да и ещё раз да — я сделал это! По Машиному совету начал считать удары своего сердца. И вдруг, словно в благодарность, что я в кои веки к нему прислушался, оно стало биться значительно реже, и я почувствовал удары Машиного сердца! Оба сердца словно обнялись, как закадычные друзья, узнав друг друга откуда-то из далёких прошлых жизней. Мы дышали как одно целое, как те древние мифические андрогины, наконец-то нашедшие друг друга.

И тут я почувствовал, как из каких-то закромов моего тела начинает освобождаться энергия гораздо сильнее и острее обычной сексуальной. В какой-то момент почудилось, что тело потеряло вес, но возбуждение продолжало нарастать — хотя, казалось, более некуда. Дожив почти до 40, я не знал, что возбуждение может быть бесконечным.

Два наших тела, как два оголённых провода, несоединённых, но находящихся близко друг от друга, всё сильнее искрили. Я почувствовал, как напряглись Машины ступни ног, она задрожала всем телом, и «шаровая молния» ворвалась в мой организм, ещё немного и, наверное, случился бы взрыв. И тут Маша резко оттолкнула меня:

— А теперь быстро вдыхай, вдыхай! А выдыхай медленно, через плотно сжатые губы. Низ живота в себя, резко! Чтобы он аж прилип к крестцу. Держи, держи на выдохе, терпи, сколько можешь.

Вот когда мне пригодилось моё увлечение сидеть под водой на спор за деньги. Я никогда раньше не ощущал такого сладостного чувства. Я вообще не знал, что ТАКОЕ может быть. ЭТО было сильнее всего, что я испытывал в жизни с женщинами раньше. Сначала запертая выдохом «шаровая молния» металась, пытаясь найти выход по всем загогулинам организма, а потом медленно начала растворяться по всем его клеточкам, мышцы наполнились богатырской силой, а голова прояснилась, словно невидимый огонь выжег из неё накопившийся годами мусор.

Я почувствовал, как помолодел на все сто!

Маша продолжала вдыхать и выдыхать, пытаясь успокоиться. Видать, «учителку» тоже крепко цепануло.

— Что это было, Маша?!

— Завтра, обо всём завтра. Обувайся, у тебя, между прочим, концерт.

— Что у меня? Ах, да — концерт… Третий звонок был? Сколько времени прошло?

— Не знаю, спроси у охраны.

— Ты где этому научилась?

— Шеф тебе завтра обо всём расскажет.

— Так значит… ваш клуб…

— Я же тебе не раз намекала. Только ты меня не выдавай! Не говори ему о том, что сейчас было, да?

— Так всё-таки что это было?

Маша словно не слышала моего повторного вопроса:

— Ну ты способный! Тебе никто этого раньше не говорил?

— Ты первая… А ты что сейчас делаешь? Почему так странно дышишь? Ты что, буддистка?

— Тебе хорошо, у тебя концерт, а что мне делать? Придётся тут за кулисами пранаямить.

— Чего делать?!

— Потом объясню. Ты хоть слышишь, что Паша орёт за дверью?

Так быстро в последний раз я надевал ботинки в Советской армии.

С помощью охраны Паша вышиб дверь, ворвался, начал кричать, никого не стесняясь, чтоб мы прекратили прелюбодействовать, поскольку зрители уже аплодируют в третий раз. Забыв о том, что он женоподобный гей, Паша по-мужски властно потащил меня за руку на сцену.

Я не вышел и даже не выбежал на сцену, меня на неё катапультировала моя омолодившаяся энергия. Я готов был и петь, и танцевать, что угодно рассказывать, шутить, показывать трюки, стоять на голове, заворачиваться в морской узел. Ни одно телекошмарище не смогло бы испортить своей бесовщиной тот заключительный вечер. Я чувствовал себя сильнее любой бесовщины. Я был перезаряженной батарейкой. Да что там батарейкой — аккумулятором! Нет, трансформаторной подстанцией! Тоже мелко… Атомной электростанцией! Саяно-Шушенской ГЭС! Удачно выполненным планом ГОЭЛРО по электрификации всей страны. В тот момент у меня даже мелькнула мысль, что если бы все мужики на земле в какой-то момент вместо того, чтобы примитивно трахаться, подышали со своими любимыми женщинами, то выделившейся энергией можно было осветить весь земной шар, и Земля бы очень весело и привлекательно смотрелась из космоса.

МЕЧТЫ ПОДАЮЩЕГО НАДЕЖДЫ

Потрясённый тем, что произошло со мной в день последнего концерта, я решил задержаться в Израиле ещё на неделю. Мне, конечно же, хотелось испытать ещё раз «шаровую молнию». И убедиться, что всё это не приснилось. Да и что делать в Москве? Москва — город, в который я никогда не тороплюсь возвращаться.

Впрочем, обо всём по порядку.

После концерта первой выбежала на сцену с цветами Вика и, вручая мне их с поцелуями, шепнула на ухо: «Ты сегодня был такой сексуальный! В следующий раз я тебя ни за что так просто не отпущу. даже за лимузин!»

Первыми словами Маши за кулисами были:

— Ну, ты понял, как все в тебе сразу мужика почувствовали? Так что я была права. Ты молодой и очень даже подающий надежды!

В этот момент я и решил, что в Москве мне в ближайшее время делать нечего. Пора было обучаться восточным хитростям, раз уж чакры очнулись и я начал подавать надежды.

На том концерте я заметил, что мой голос стал звучать ниже по тембру, чем обычно. Это означало, что вместе с чакрами проснулись ещё какие-то пребывавшие в коме дополнительные мужские гормоны. Я должен был этим волшебством овладеть! Зря, что ли, сандалии на носки не надеваю?

Но до того как занырнуть в эту волшебную восточную сказку, мне предстояло пройти ещё одно испытание — приём в крутом русском ресторане.

Испытание

Что такое русский крутой ресторан в те годы в Тель-Авиве? Этакий замес советской танцплощадки с передовой заводской фабрикой-кухней.

Репертуар оркестра — ещё более крутой замес из блатняка и попсы. Под этот незамысловатый фьюжн все ностальгируют по родине, запивая свои сантименты местными израильским винами и заедая русскими блюдами, начиная от селёдки под шубой и заканчивая компотом с блинами.

Подобные гулянки в эмиграции называют красивым словом «пати», видимо, из тех же ностальгических чувств по слову «партия». Хотя гораздо больше подошло бы русское «гулянка». Или шабаш. Говорят, что слово «шабаш» произошло от израильского «шаббат». Не знаю. Но в русских эмигрантских ресторанах шабаш не только по субботам, но и каждый вечер!

Все приходят разнаряженными. Бабы, которых здесь стали называть дамами, в ювелирке, о которой тоже надо сказать несколько слов. Некоторые в ожерельях и кольцах, из-за которых в истории не только убивали, но и начинались небольшие войны. Все эти брюлики — результат гешефта, который они сделали ещё в Союзе. Вот почему они сюда такстремились! Скрытая причина бабской эмиграции из Советского Союза — некуда было в Союзе всё это надеть! Ни в одном светско-советском обществе не оценят. А если оценят, то посадят!

Поэтому бывшее советское жульё и ворьё до сих пор называет советскую власть бессовестной! Для ворюг всегда бессовестна та власть, которая не разрешает им открыто носить наворованное!

Вот они и свалили! И стали с голодухи надевать на себя сразу всё, что годами хранилось в тумбочке. Многие жалели, что так мало на руках пальцев. Приходилось на концерты одной и той же залётной российской звезды ходить по нескольку раз, чтобы выгулять всё, что нагешефтили. На берегу бассейна в «Карлтоне» я видел нашу бывшую одесситку, очень целлюлитную, в расшитом сусальным золотом купальнике, на руках — «алмазный фонд» и колечко с изумрудом. на большом пальце правой ноги! У одесситки даже большой палец ноги был в целлюлитных складках — колечко словно надели на пирожок из сдобного взошедшего теста.

Да, русский ресторан нашей эмиграции — это своеобразный музей: совок, разукрашенный самыми дорогими мировыми брендами, купленными на дешёвой распродаже. Комплексы в ювелирке! Так, наверное, вышедшие на волю после долгой отсидки и тюремной баланды зеки объедаются первые дни на свободе.

Вырвались!

Кого только не было в тот вечер в том русском ресторане! Наверное, в нём не было только людей, за которых можно было порадоваться, что они вернулись на свою историческую прародину.

Все веселились как дети, забыв даже о ювелирке! И лишь застрявшая на межклеточном уровне память о советском прошлом продолжала будоражить воспоминания под аккомпанемент постепенно блатнеющего репертуара живого оркестра.

На такой гулянке-пати если не напиться, будешь чувствовать себя изгоем. Первым из нашей компании напился член израильского кнессета Владлен. Он оказался коммунистом. Израильским коммунистом. Очень гордился тем, что со сменой родины не стал менять политические пристрастия. Как и подобает истинному коммунисту, признался, что меня он очень уважает, поэтому в следующий приезд мои гастроли будет проводить Коммунистическая партия Израиля. У неё денег ого-го! Золото партии! По секрету шепнул на ухо, что часть золота Коммунистической партии Советского Союза хранится здесь, у них, зарытой в Иудейской пустыне. Но чтоб я никому об этом не рассказывал. Евреи есть евреи! Они вовремя подсуетились и сумели чуть-чуть отщипнуть от казны КПСС. Но этого «чуть-чуть» оказалось достаточно, чтобы зарыть в пустыне. Перевезти то, что отщипнули, а точнее, отгрымзали, согласился израильский разведывательный центр Моссад. Естественно, за откат. Так что оплачивать мои гастроли в десятикратном размере в следующий раз будут коммунисты Израиля. Правда, за это я должен буду им немного откатить. Каждому еврею-коммунисту хотя бы по чуть-чуть.

А ещё в тот вечер он предложил мне сделать с ним супергешефт. Чтобы я, пользуясь своей рожей-брендом, поговорил кое с кем там, наверху, в России, и помог закупить радиоактивный стронций 98-й пробы. Переправить за границу для депутата не проблема. Местные коммунисты помогут. Кое-кого из кнессета, правда, придётся подключить. За это, естественно, каждому его члену нужно будет откатить, хотя бы по чуть-чуть. Но бабок от стронция на всех хватит. А продать его лучше всего в Иран. Враги, конечно! Но враги всегда платят лучше, чем друзья. За то, что они купят этот чудо-стронций, надо будет откатить каждому иранцу! Но совсем по чуть-чуть, иранцы, они ещё шняги неизбалованные.

Интересно, что уже в то время язык политиков, бизнесменов и тем более ментов стал напоминать язык блатных.

Все эти речи Владлена внимательно слушал наш консул и ухмылялся. Он явно был при делах и обо всём подробно докладывал туда, наверх, где тоже все были при делах. Какие, к чёрту, Хлястик с Коржиком! Они мелочёвка! Вот где настоящие бандиты! Настоящих не сажают. Настоящие сажают сами. И «кавказец», которого искал Интерпол, тоже по большому счёту шушера. Кстати, погоняло у него, оказалось, Чебурек. То есть в новой редакции фраза должна звучать так: «У меня в жизни были разборки с Коржиком, Хлястиком и Чебуреком!» Правда, это юмор чёрный. Чебуреком его назвали, потому что он ловчее других отрезал уши врагам и называл их «чебуреками».

В конце своей бессвязной речи бывший советский ворюга, ныне член израильского кнессета, предложил мне попутно со стронцием продать Русской православной церкви особый израильский белый камень, который добывается в местных карьерах, и втюрить его для строительства храма Христа Спасителя в Москве. Такой бизнес смог бы стать началом объединения двух конфессий — иудейской и православной. Тем более что их истоки едины. Если б я помог такую комбинацию наладить и организовать, он бы, будучи членом кнессета, добился, чтобы мне дали местный вид на жительство, как настоящему еврею. Но надо будет кому следует откатить. И не по чуть-чуть.

— Но я не еврей.

— Это поправимо.

— В смысле?

— Сделаем обрезание — и всё! Остальное — дело техники, в первый раз что ли?

— Ещё чего!

— Ну, хорошо, мы тебе сделаем фиктивное обрезание.

— Это как?! Загримируете что ли?

С каждой выпитой рюмкой Владлен всё больше превращался из депутата кнессета в обыкновенного российского полубизнесмена-полубандита:

— А если ты откажешься, то я тебя, конечно, уважаю, но в Израиль тебя мы больше не пустим.

Ну, вот опять наезд. Только уже не от мелких бандюганов, а от политиков, то есть бандюганов крупных.

— Да ты не боись, мы и Вахтанга твоего подключим, он тебе поможет, так что не смей отказываться. Иначе тебе всё, писец — и в России достанем! Расклад секёшь?

Тут уж не выдержал консул:

— Владлен, замолчь! Кончай моросить — рюмка не микрофон.

Иначе я сейчас сам Вахтангу позвоню! Напился, как свинья в шаббат!

Этот образ — свинья в шаббат — произвёл впечатление даже на меня. Для кошерных израильтян такое оскорбление должно было звучать очень страшно. Правда, назвать Владлена кошерным значило нанести обиду всему израильскому народу. Но угроза на него подействовала. Чувствовалось, что Вахтанга он боится больше, чем свиней в шаббат.

Вот они, 90-е годы! Работник посольства пугал депутата кнессета русским паханом в законе грузинского происхождения.

В тот день я также понял, что в этом воровском мире каждый ворует согласно своим способностям: шеф-повар на кухне еду, а депутат в Думе — рудники со стронцием. Отличие первых от вторых в том, что срок отбывают только первые.

СЕКРЕТЫ ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ МУЖЧИН

Оказалось, Машин шеф — вовсе не сефард, а наполовину еврей, а наполовину индус. Его отец был из касты брахманов. В сегодняшнем торгашеском мире даже брахманы начали изменять своим традициям и жениться на дочерях израильских банкиров. От отца ему достались спокойствие и множество ведических секретов, от рода матери — умение зарабатывать деньги на всём, вплоть до ведических секретов.

Маша, как и другие девушки из его клуба, многим сакральностям обучилась в Индии, куда он их посылал, как сказали бы в советское время, на стажировку. На севере Индии ещё немало затаилось мудрецов, умеющих использовать самую сильную человеческую энергию — сексуальную — в мирных целях, то есть для здоровья, творчества и просветления.

Вернувшись в Россию, я узнал, что и у нас с недавних пор появились индийские гуру, которые тоже занялись обучением богатеньких так называемому тантрическому сексу. Словосочетание, которое Машиного шефа бесило:

— Причём тут тантра? Тантра — это философия южных драведийцев. Они всегда были дикарями в отличие от наших северных предков. По сравнению с Ведами тантра — безнравственный разврат!

Он с таким отвращением произнёс «безнравственный разврат», словно считал, что где-то существует разврат нравственный.

Описывать клуб, на вывеске которого перед входом значилось всего лишь два слова «инь» и «ян», я не стану, поскольку таинственное должно таковым оставаться. Замечу только, что среди членов этого клуба были прежде всего очень богатые не только израильтяне, но даже арабские нефтяные магнаты, поскольку в их странах подобные клубы могли существовать лишь нелегально.

Конечно, каждый состоятельный человек задумывается в какой-то момент о своём здоровье. Причём чем больше наворовал, тем больше задумывается. Почему я употребляю такое грубое слово, как «наворовал»? Потому что честным трудом большое состояние заработать невозможно. Все английские лорды и члены их хвалёного парламента — потомки грабителей-викингов и беспощадных разбойников-колонизаторов. Конечно, с такими бабками хочется пожить как можно дольше. А как это сделать? Западная медицина за такие деньги вообще может залечить до смерти.

Знаете, за что можно похвалить в наше время учёных-американцев? За то, что они в отличие от других народов обожают ставить на первый взгляд всяческие дурацкие опыты, типа: «Влияние солнечных протуберанцев на размножение кроликов» или «Значение приставок и суффиксов в творчестве Шопенгауэра». Особенно непредсказуемо смелые эксперименты начали проводиться с переездом в Америку бывших советских учёных.

Машин шеф не без гордости поведал об одном подобном научном исследовании. В каком-то продвинутом американском институте поместили в одну ёмкость червей спаривающихся, то есть самок и самцов, в другую — червей однополых, чтобы не спаривались. Чистота эксперимента была обеспечена тем, что червей геев и лесбиянок не бывает. Результаты оказались ошеломляющими! Самцы червей, которые в спаривании не принимали участия, жили. в два раза дольше, чем те, которых «заперли» в банке с самками и которых то и дело к этим самкам тянуло! А что ещё им делать в банке?

Конечно, возникает вопрос: с чего америкосы вдруг вздумали проводить такой опыт, не сулящий на первый взгляд никакой прибыли? Дело в том, что очень серьёзные и богатейшие магнаты, банкиры, каббалисты, давно уже подсевшие на восточные технологии, согласились такие исследования поддержать финансово. Затраченные средства себя оправдали! Опыт на мышах дал тот же необъяснимый наукой результат! Мыши не спаривающиеся живут дольше! Западная медицина оказалась бессильна даже приблизиться к пониманию причин этого долгожительства. Зато медицине восточной они были известны уже несколько тысячелетий.

Всё лучшее, что есть в мужчинах, копится в его семени, потому что семя предназначается для продолжения рода. Род с каждым поколением должен улучшаться. Так, во всяком случае, хотелось Творцу, когда он нас сотворял. В результате и сотворил весьма хитро: когда мужчина расстаётся с семенем, он теряет всё лучшее, что в нём есть. Именно в семя упаковал Творец самую мощную мужскую энергию. Сегодня её называют потрёпанным словом «сексуальная». Он хоть и Творец, но не знал, чем всё закончится и, по-моему, до сих пор не знает. Как ему могло прийти в голову, что мужикам понравится терять самое дорогое, что он в них заложил, по нескольку раз в день? Да, по величине и по весу семя ничто, но энергия в нём заключена почти ядерная. Конечно, после того как мужик с этой ядерной ядрёной энергией расстаётся, она потом восполняется за счёт ускоренного во много раз обмена веществ. И этот закон природы не переломит ни одна конституция, ни одна медицинская страховая компания. Да, этот закон природы беспощаден: расстался с семенем — постарел!

Пока пацан молод, он этого не замечает. А если постарше, то неслучайно по окончании процесса тянет поспать или поглядеть телевизор. Сил-то не осталось даже на простые нежные слова. Особенно быстро стареют и уходят из жизни бабоголики и молодящиеся престарелые плейбои, которые считают, что чем больше в жизни будет молодых женщин, тем сильнее они омолодятся. Да, они следят за собой: фитнессы, массажи, курорты. Но потом ранний инфаркт, инсульт, казалось бы, беспричинный атеросклероз — организм износился! А не надо было нарушать закон природы и терять так часто лучшее, что в тебе есть!

Мне порой доводилось слышать даже от 70-летних стариков, как они хвастаются тем, что могут ещё каждый день по два-три раза. Врут, конечно. Дай бог разок! Но и этого достаточно, чтобы ускоренно приблизить «дедлайн». Никто из них ещё не стал долгожителем! Все короткожители. Теперь если мне кто-нибудь хвастается подобным, я на него смотрю с жалостью: «Не жилец!»

Вот, оказывается, почему бабы живут дольше! Они-то не расстаются с самым дорогим и сокровенным. Более того — ещё и мужское «богатство» себе забирают.

Казалось бы, всё просто и понятно. Но человечество в первую очередь забывает самое простое, видимо, потому что самое простое забывать проще. Более того, что просто, считается в нашем современном человечнике отстойным. Однако настоящие мудрости всегда просты. Вот так человечество многие мудрости, считая отстоем, и позабыло. И теперь мы говорим «тайна», «сакральное знание», а на самом деле просто забытые законы природы. И для того, чтоб их заново познать, надо открыть не третий глаз, а свои два.

КЛУБ «ИНЬ-ЯН»

То, что Маша и её шеф называли клубом, на самом деле было небольшим дворцом с прекрасным садом, который почему-то назывался арабским словом, похожим на русское «рай». В особняке — аюрведический ресторан, медицинский центр и множество медитационных покоев. Повсюду — чуть слышная музыка. Как объяснил шеф, гармонизирующая чакры и дыхание. Не знаю, насколько это правда, насколько разводилово, но музыка лилась из всех щелей, словно это был какой-то таинственный музыкальный газ, сочинённый ангелами на небесах.

Девушки-«учительницы», кто в восточных нарядах, кто в европейских. Но все в платьях, сарафанах и в юбках. Юбки любые от индийских «коконов» до минимально моднючих. Но только не в брюках и не в джинсах. Строго запрещено! Опять-таки, согласно объяснению шефа-брахмана, любые мужеподобные брюки, особенно с ширинкой, разрушают ту женскую энергию, которая заводит мужиков, раскручивает их чакры и кошельки. А под юбкой эта заманушная энергия копится, как под куполом. Вот почему женщина в юбке — зажигалка, а в брюках — гасилка. Особенно в современных, пошитых из портяночной ткани, сползающих с копчика, обвисших на бёдрах, пузырящихся под коленками. В таких штанах баба может стать привлекательной лишь для юнца, который уже пыхнул или «присел на дорожку».

Неслучайно в Европе, с тех пор как вошли в моду женские брюки и джинсы, увеличилось количество женских заболеваний, уменьшилась рождаемость, а мужики стали постепенно терять к евробабам интерес.

Мужчин-клиентов в члены клуба принимают по рекомендации. Каждому требуется не менее трёх рекомендаций от «ветеранов». Точно как в СССР при приёме в коммунистическую партию.

Не каждый считается готовым к познанию сакральных тайн и получению ядрёного удовольствия от обмена энергиями, а не от химического процесса.

Тех, кто вникает в суть с первых же теоретических занятий, Маша называла некозлами. Согласно восточным религиям, души некозлов прошли через много предыдущих жизней и созрели для соединения со своей половинкой, то бишь для нирваны, а если по-русски, для вечного кайфа!

«Козлов» надо приручать постепенно. Иначе опасно. Причём для самих «козлов». Машина подруга, тоже бывшая «учительница», когда её контракт закончился, вышла прямо из клуба замуж за богатейшего израильтянина, местного суперолигарха. Пыталась его резко поставить на путь просветления: три дня обучала дышать, а энергию возбуждения растворять по чакрам. Уже на третий день у него начался махровый простатит, и так заболело его мужское достоинство, словно ему заменили обрезание отдавливанием.

Один из тех, которые любят хвастаться, что, несмотря на годы, могут по два-три раза в день, решил со своей молодой женой освоить восточные техники убыстренным способом, начитавшись книг по тантре. Оба разделись, он, как обычно, на неё взгромоздился, приказал ей дышать как можно глубже: «Вот смотри, как надо!», вдохнул и помер! Отдал Богу душу. Сердечная недостаточность!

Понятное дело. Откуда ей взяться, достаточности, если всю жизнь жил не сердцем, а предстательной железой.

Впрочем, счастливая смерть! Позавидовать можно.

Пожалуй, на этом рассказ о клубе надо заканчивать. Если я продолжу описывать подробно все технологии и техники. секретики и тайны. многие отнесутся к этой повести как к самоучителю. А она не самоучитель! Я лишь хотел, чтобы люди хотя бы узнали о том, какие существуют волшебства. Но, живя в мире потребления, люди стали считать сакральными знаниями то, что заложено в них природой.

Любовь — это не химический процесс!

На этом и без того излишне подробный рассказ о клубе надо было точно закончить, если б не одна встреча, которая в нём произошла.

ПОКОЛЕНИЕ ИНДИГО

Когда я, пользуясь своим халявным пожизненным абонементом, в очередной раз пришёл в клуб, шеф радостно сообщил мне, что он принял на обучение очень красивую новенькую молодую русскую, пригласил меня в сад, чтобы я на неё взглянул и оценил. Лично он после собеседования, которое с ней провёл, понял, что она с очень большим потенциалом к познанию сакральных знаний и вообще способная. Когда я её увидел, я сразу с ним согласился. На скамейке, в тени, счастливая тем, что выдержала «приёмный экзамен» сидела. Вика! Увидев меня, она раскрыла объятия, побежала мне навстречу и буквально с разбегу обняла меня:

— Я такая счастливая! Скоро, очень скоро буду как твоя Маша!

Тут пришла очередь удивиться боссу. Вопрос к Вике у меня вырвался сам:

— Ты как нашла этот клуб?

— По фотке.

— Какой фотке?

— Ну, мы же с тобой и с Машей фоткались, помнишь?

— Твоя мама-экстрасенс по фоткам научилась определять адреса?

— Да не. У мамы трахаль местный мент. Он ту фотку. взял к себе на работу, ну, как положено, прогнал через базу данных. а там про твою Машу, ой как интересно! Я тоже такой хочу быть.

— Скажи, Викуль, ты меня всю жизнь удивлять будешь?

— А ты что, против?

Мы разговаривали с ней так, как будто были знакомы уже лет семьдесят. Впервые я увидел за время нашего знакомства с шефом удивление и на его лице.

— Ты что, Алекс, её хорошо знаешь?

— Не то чтоб хорошо. мы с её мамой из одного города.

— Как ты думаешь, она справится с такой работой?

— Она с любой работой справится! Поверь, я знаю, о чём я говорю. Она очень-очень способная!

Вика недостаточно хорошо понимала по-английски, поэтому переспросила меня: о чём мы?

— Хвалю тебя, говорю, что ты девушка романтическая, и у тебя есть мечты.

— Но о том, что у нас с тобой было, ни-ни, ладно?

— Хочешь сказать, о том, что у нас не было?

— Вот-вот. Не позорь меня!

Забегая вперёд, скажу, что Вика действительно оказалась не просто способной — настоящей выпускницей поколения индиго! Она ещё много раз поражала меня в жизни поворотами своей судьбы. Кстати, восточная философия, о которой я много узнал за ту неделю, частые пересечения в жизни не очень близких людей объясняет тем, что в прошлых жизнях их души уже встречались и что-то недовыполнили из положенного кармической программой. Приходится дорабатывать! Мистика, конечно. Но у меня уже тогда появилось ощущение, что мы с Викой знакомы много тысячелетий. А что недоработали? Может, я от неё сбежал, может, она от меня, и теперь я должен ответить ей тем же? Или я безнадёжно болел, она обо мне заботилась, а я с ней недорасплатился. И вот теперь приходится дорасплачиваться! А может, вообще всё не так — я был женщиной, а она мужиком? К примеру, она главарём пиратов, а меня, невинную девушку, пленила и нехорошо со мной поступила. Вернее, раз она была он, то она меня пленил и нехорошо поступил. Во как разыгрывается фантазия, когда Восток завихряет твои чакры.

Я задал ей вопрос, который должен задавать заботливый отец, не безразличный к своей дочери:

— Вика, ты уверена в своём решении? Ты вообще понимаешь, чему здесь обучают? С твоей мечтой о пятизвёздочном отеле и звездищей в постели это никак не соприкасается.

— Ну почему, папочка? — эта способная девчонка даже мой отеческий тон угадала. — Кто не меняет свои мечты, тот не развивается, ты же сам мне об этом говорил. А тут всё так прикольно, круто, я ни в одном фильме такого не видела. Тем более что с одноклассником мне, если честно, совсем никак. По-моему, вы, взрослые, это удовольствие преувеличиваете. А этот дядечка обещал меня на учёбу в Индию свозить. В Гималаи!

— Вот где тебе надо было с «обузой» расстаться — на Эвересте!

После того как Вика ушла, я поинтересовался у шефа, как он определил, что эта барышня с большим потенциалом? Шеф хитро улыбнулся:

— Она очень необычно мыслит!

— То есть?

— У нас есть тест. Разные вопросы. Один такой: «Если клиент нарушает правила клуба, требует от девушки банального секса, скандалит, предлагает ей наличные, что она будет делать?»

— И что она ответила?

Шеф скорчил ещё более хитрую гримасу — так должен был смотреть Ленин на Крупскую после тайной встречи с Каплан:

— Она мне ответила: «Я ему скажу, что вызову секьюрити, они оторвут ему челюсть, и он не сможет мастурбировать у зеркала!» Так мне ещё никто не отвечал!

Я был горд за нашу простую русскую девушку Вику. Она удивила не только меня, но и гуру-полукровку, который, казалось бы, обязан знать всё обо всех женщинах! Но русские женщины не все! Я на мгновение вспомнил о Хлястике! Способный был придурок. Тоже, наверное, когда-то подавал надежды, и, когда родился, про него тоже говорили: «Смотрите, поколение индиго.»

ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ

Провожать меня в аэропорт перед отлётом в Москву пришли Маша и Паша.

Паша восторгался проведёнными гастролями: уверял меня, что подобных гастролей с точки зрения заработка у него в жизни никогда не было и что он их ни за что не забудет. Я ему ответил, что тоже буду эти гастроли помнить до конца своих дней. Я не лгал! Как пелось в старинной песне «Не забывается такое никогда!». Он уговаривал меня как можно скорее вернуться и повторить проведённый нами гастрольный тур. Я обещал. Хотя понимал, что больше с ним работать не буду. Но он был из тех людей, которым легче сказать «да», чем объяснить, почему нет. Мы обо всём условились, и он, счастливый, что может заработать ещё на одну кухню, оставил нас наедине с моей «учительницей».

Эти семь дней, проведённые с Машей, были чудесными!

На несколько дней мы уехали в отель на берегу Мёртвого моря. Обнявшись, ловили «шаровые молнии» в прибрежных горах, дышали в Иудейской пустыне, когда вокруг никого не было, кроме солнца и ветра.

И всё-таки что-то от козла во мне ещё оставалось. Во всяком случае, труднее всего мне было пережить последнюю ночь. Она же была прощальной! Бог знает, увидимся ещё когда-нибудь? А у нас так ничего и не случилось с точки зрения мужиков правильных, а не просветлённых. Стыдоба!

Я снял самый дорогой номер в самом дорогом отеле Тель-Авива. Заказал торжественный ужин в самом дорогом ресторане этого самого дорогого отеля. Маша пыталась пожурить меня за моё расточительство, но у неё ничего не вышло:

— Ты так тратишь заработанные своим трудом деньги, как будто их ненавидишь.

— Э-э, нет! Я их очень люблю. И они любят меня за то, что я их трачу! И они ко мне поэтому тянутся: чувствуют себя полезными.

После ужина мы вернулись в наш номер с видом на море, забрались под одеяло на кинг-сайз-кровати, небесный режиссёр дал нам в окно лунную подсветку. Мы лежали, взявшись за руки, и старались изо всех сил не броситься друг к другу в банальные объятия. Первым не выдержал я:

— Может?..

Маша ответила не сразу:

— Нет.

— Уверена?

— Почти.

— А если?

— Не надо, прошу.

— Что же делать? Ты понимаешь, что я сейчас.

— И я.

— А если взорвёмся?

— Превратимся в свет!

— Божественная шутка!

Не буду врать, я не настолько тогда стал просветлённым, чтобы верить в свет, в который я превращусь, отказавшись от женщины, в которую почти втюхался. То есть чувствовал себя и впрямь тюхой. Правда, тюхой просветлённой.

Но я не должен был показаться Маше слабаком! И ещё я понимал, что если выдержу это испытание, всю оставшуюся жизнь буду в себя верить! Но как, как выдержать, если весь организм превратился в кабель, через который пропустили высокое напряжение, а изоляцию с него сняли? Вспомнились слова из одной роли мудреца, который ученику сказал следующее: «Когда трудно — пошути! Проблема не уйдёт, но уже не будет казаться такой нерешаемой».

Я рассказал Маше анекдот. Вообще-то я не любитель рассказывать анекдоты. Я их плохо запоминаю. Ещё больше не люблю тех, кто при всяком удобном случае вспоминает какой-нибудь анекдот и, рассказав его, сам хохочет, заставляя тем самым смеяться окружающих. Не люблю, когда мне что-то навязывают. Но ещё больше мне несимпатичны люди, которые живут чужим остроумием. И всё-таки некоторые любимые анекдоты у меня были и есть. Особенно анекдоты, которые чем-то напоминают мне мою жизнь. Вот такой анекдот я тогда и вспомнил:

— Маш, я сейчас лежу и вспоминаю один анекдот — ну точно о нас с тобой.

— Ну?..

Кто бы мог подумать, что я буду рассказывать анекдоты девушке, лёжа с ней в постели под одеялом, а в это время к нам в наше балконистое окно размером от потолка до пола протянется по морю лунная дорожка.

— Умирает очень известный человек. Ну скажем так, писатель. Но знаменитый почти как я. Короче, почти моё будущее. К нему зашёл его лучший друг и спросил: «О чём ты сейчас думаешь, в последние минуты жизни?» — «Видишь вон тот огромный шкаф напротив? Это всё книги, написанные мною!» — «И что ты этим хочешь сказать?» — «А видишь шкаф у той стены, он ещё больше! Это всё книги и журналы, в которых написано обо мне!» — «Не понимаю.» — «Знаешь, дружище, смотрю я на всё это и вспоминаю, как давным-давно, я ещё учился в институте, мы с одной девахой, будучи в колхозе на картошке, завалились на ночь на сеновал. Но у нас ничего не произошло! Знаешь, почему? Она всё время в сено проваливалась! Я никак не мог её должным образом ухватить. Короче, дружище, вот смотрю я сейчас на все эти книги в обоих шкафах и думаю: эх, ей бы тогда их все под задницу подложить, чтоб не проваливалась!»

Маша расхохоталась так, что мой кабель сразу остыл и перестал чувствовать себя кобелём.

Потом Маша мне рассказала смешную историю из жизни своей подруги, а я ей о том, как забавно проходили последние съёмки. И о том, как на одном из спектаклей нашего театра пьяный актёр, игравший ходока к Ленину, спал за кулисами, а когда его разбудили и сказали: «Пора, твой выход!» — забыл, кого он играет. А поскольку утром он играл в детском спектакле собачонку, то выскочил на сцену и облаял Ленина!

Мы прошутили до утра!

Кто, мужики, может похвастать тем, что шутковал до утра, лёжа под одеялом с желанной женщиной и глядя на лунную дорожку, распластавшуюся по волнам Средиземного моря серебряными огоньками, словно это была новогодняя ёлка?

А наутро моя учительница голосом члена государственной комиссии при выдаче диплома успешно окончившему университет студенту вынесла мне приговор:

— После сегодняшней ночи я поняла, что ты стал настоящим мужиком! Поздравляю!

Ей осталось только вручить мне удостоверение, подтверждающее сказанное, чтобы я мог его предъявлять, если мне не поверят.

В аэропорту мы обнялись: вдохнули и выдохнули.

Она оттолкнула меня, как тогда перед выходом на сцену:

— Ну, я побежала! — улыбнулась, чтобы не зареветь.

— Беги! — и я улыбнулся с той же целью.

Она обняла меня, крепко и затяжно поцеловала в губы, а потом ласково прошептала:

— Благодаря тебе я снова людям верить начала! Спасибо!

Вот, собственно, и всё! Она побежала в свою жизнь, а я полетел в свою.

* * *

Сейчас я пишу эти строки, и мне жалко, что воспоминания о тех гастролях заканчиваются. Описывая их, я заново побывал в том времени и среди тех, кто изменил мою жизнь, включая и Пашу, и Хлястика, и Коржика, и Владлена с консулом. не говоря уже о Вике и Маше! И об их общем ведическом шефе.

А ещё я даже не догадывался, что скоро и сам стану другим человеком. Но всё это будет позже.

Казалось бы, на этом мой рассказ можно было закончить. И всё-таки, перечитав написанное, я почувствовал, что не хватает ещё какой-то одной фразы. Наверное, вот этой:

Многие молодые люди сегодня считают, что жизнь — это сплошная жесть. Лично мне очень хочется им объяснить, что это совсем не так!

Поэтому я и решил поделиться своими воспоминаниями.

ЗАДОРНОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ (От того автора, который эту историю решил опубликовать)

Не знаю, как и кому, а мне читать Сашкину автобиографическую повесть, конечно, было особенно интересно. Я ведь в те 90-е тоже не раз бывал с гастролями в Израиле. Конечно, подобных ситуаций с бандитами и бабами у меня, слава богу, не случилось. Но таких людей я видел в то время немало и в Израиле, и в России. Прочитав этот почти роман, я тут же позвонил Сашке:

— Ты стал не только настоящим мужиком, но ещё и настоящим писателем!

— Осталось только всё, что я написал, подложить под спину той бабе на сеновале!

Несмотря на неоднократные Сашкины предупреждения, я всё-таки решил в тайне от него показать эти воспоминания о бандитских 90-х некоторым нашим известным режиссёрам. К сожалению, Сашка оказался прав. Я только нарвался на те же банальные, как и сами продюсеры, слова: «Неформатно, нерейтингово. Литература, а не кино. Зрителям неинтересно! Денег не соберём!»

И только один из них, наиболее крутой, всё-таки повесть оценил, хотя сразу предупредил:

— Я могу снять по ней классный фильм. Точно знаю, как это сделать и что добавить. Пока это, конечно, литература. А чтоб стало кино, надо, чтоб он их обеих трахнул — нормальные сцены можно снять. Будут смотреть! Одной из героинь он должен безусловно помочь избавиться от девственности. Представляешь, какая сцена?

Особенно на крупняке. И с этой его Машей. в последнюю ночь, ну так же нельзя! Да они должны барахтаться в лунной дорожке! Ох, как я бы эту сцену снял — Феллини бы в гробу перевернулся. И ещё можно показать, как этот кавказец. — кстати, его маловато, его роль надо расширить — например, в собственных воспоминаниях он отрезает уши пленным. Хлястика с Коржиком лучше бы замочили местные бандюки, а потом всю ситуацию разрулил посол в Израиле. Разборку бандитскую лучше перенести на предпоследнюю ночь. Героя должны ранить. Политики хорошо бы добавить, например, всё это разворачивается на фоне выборов в Израиле или в Америке, на худой конец — в России. Вахтанга нельзя оставлять за кадром, пусть прилетит в Израиль, станет членом эротического клуба. Вместе с Фридой. Омолодят свои дряхлеющие целлюлитные чакры. А когда увидят, какое бабло на этом клубе можно заработать, пусть наедут на шефа и начнут его крышевать. Кстати, все эти закидоны с инь-янем никому не нужны! Надо в особняке устроить роскошный элитный публичный дом с красавицами девками: русскими, молдаванками, латышками и украинками, косящими под таек. Сам кастинг буду проводить! А музыка, знаешь, какая должна быть? Тантрическое кантри!

Наверное, этот крутой режиссёр, имя которого всем известно, поэтому я его не упоминаю, был по-своему прав. Более того, я ему ещё посоветовал добавить автомобильные гонки, показать, как девушка — наркодилер на каблуках в 12 сантиметров убегает от полицейского, сидящего на мотоцикле, и, конечно, ввести одним из главных персонажей монстра, у которого в TV с хай-дефинишн на экране будут видны козявки в носу, волосы в ушах и сопли, струящиеся из глаз. А отталкиваться от Сашкиной повести для того, чтобы снять подобную трехомудину, было бы так же подло, как нагадить в свет!

Почему лампочка даёт свет? Потому что в неё поставлено сопротивление! Это закон физики — без сопротивления нет света! Так и в жизни: когда ставишь сопротивление заманухам, соблазнам — рождается свет! Убери сопротивление, и света не будет. Мир без сопротивления тьме мгновенно погрузится во тьму! Вот о чём Сашкина повесть! А козявки с монстрами — из повести совсем другого автора.

И всё-таки я поехал к Сашке поговорить вот о чём. Раз мне захотелось, то и многим читателям захочется узнать: что же стало с его героями далее, ведь с тех пор прошло более 20 лет. И Сашка мне рассказал:

— Ну, раз тебе это так интересно, то я постараюсь выстроить свой последний рассказ о героях этой повести как творческий вечер с выходом всех персонажей поочерёдно на сцену. Начнём с части торжественной, классической: то есть с «консула». Всё, что ему было положено сделать в Израиле, он выполнил: нужные связи наладил, долями вошёл в различные структуры, с которых ему продолжало набегать и капать. Его перенаправили в следующую страну для налаживания отработанных схем. Послом! Повысили. Это означало, что с Израилем он справился удачно.

Его деловой друган Владлен всё-таки замутил с Россией парочку «бизнесов»: один с редкоземельными элементами, которые вывозил как дипломат чуть ли не в собственном чемоданчике, другой с РПЦ по доставке различных «святых» мощей в Россию со «святых» мест. Вскоре что-то связанное с его прошлым вскрылось, из кнессета его выгнали, а так как всех, кто был замешан в его мутном бизнесе, он кинул, ему пришлось сделать пластическую операцию и сбежать к чёртовой матери на рога, где ему и предстояло доживать, не высовываясь.

Вот и скажите после этого, кто умней? Он, сделавший многомиллионный бизнес, или я, отказавшийся от двадцаточки «лимонов»? И у кого лучше теперь настроение — у него с бабками и чужим лицом или у меня без бабок и без перелицовки? Так что сдерживаться оказалось выгодно, не только обнимаясь с любимой женщиной.

Кавказец исчез бесследно, а вот Хлястик с Коржиком лет через пять-шесть вынырнули в России. Их освободили, но въезд в Израиль закрыли навсегда. Они объявились у меня с просьбой помочь им куда-нибудь пристроиться. Скажем, в одну из компаний Вахтанга. Вахтанг к тому времени стал серьёзным бизнесменом. Фрида — бизнесвуменшей и помощником у одного из депутатов! В моей помощи они больше не нуждались, а я к ним за помощью иногда обращался и даже попросил за Хлястика с Коржиком. Зла я на них не держал, ведь если б не они, в моей жизни не произошло бы самых главных перемен. И я им помог! Более того, они меня в благодарность тоже однажды выручили. В одном из российских городов мне выдали неполный гонорар. Но Коржик с Хлястиком к тому времени у Вахтанга уже приобрели авторитет далеко не шестёрок и в знак уважения ко мне, а заодно — доказать, что они престали быть хлястиками и коржиками, слетали в этот город и через два дня привезли недоплаченную сумму и не взяли отката. Мол, не наши цифры — за мелочью не гоняемся! Я до сих пор задумываюсь, почему всю жизнь меня с бандитами связывали более тесные и благородные отношения, чем с чиновниками, продюсерами и другими кошмарищами.

Я спросил Хлястика, как им удалось так быстро выбить положенную сумму? Хлястик ответил, что Коржик им пригрозил: «Не вернёте бабки, всем челюсти оторвём — не сможете мастурбировать у зеркала!»

— И сделаете из них тарзанов в пятнистых труселях? — добавил я по памяти.

В жизни всё меняется, а истинная литература вечна!

Чей выход на сцену следующий? Ах да, Вика! Ну что тебе сказать? Когда Машин контракт в клубе закончился, Вика заняла её место. А Маша. Маша вышла замуж. не поверишь. за своего шефа! Он продал клуб, и они улетели в Индию, где открыли аюрведический центр со всеми сопутствующими панчакармами и нирванами. А для особо эксклюзивных VIP-клиентов — с секретными методиками омоложения.

Маша нашла меня в «Фейсбуке» и однажды прислала весточку о том, что продолжает верить людям.

Теперь Вика. Пока шеф ещё был шефом их элитного клуба, однажды к ним заглянул бывший советский разведчик, который отсидел свой срок в израильской тюрьме, вышел, стал крупным бизнесменом, пользуясь своими старыми связями. Но этого ему показалось мало. Душа бывшего разведчика требовала искупления грехов, то бишь просветления. Просветлением занялась Вика! И вполне удачно. Он её выкупил, женился на ней, увёз в Москву. С его масштабом мышления и объёмом неучтёнки находиться в любой другой стране, кроме России, было опасно. Благодаря ему Вика вошла в светское общество Москвы. Её мозги оказались не такими биологически чистыми, как я думал. Сначала появилась на телевидении как ведущая, потом стала сниматься в кино. У неё не было никогда таланта актрисы, в жизни она играла всегда лучше. Но у её мужа денег было больше, чем у неё неталанта. Сейчас она известная актриса и метит в депутаты! И я верю, что и этой своей мечты добьётся. И мемуары ещё напишет, в которых расскажет, как сбылась её первая мечта: в гостинице «Карлтон» с известной русской кинозвездой.

Кстати, она мне до сих пор звонит, и мы редко, но видимся. С тех пор как я её увидел впервые, она похорошела в моих глазах, как Татьяна в глазах Онегина, вернувшегося из-за границы. Стала уверенной женщиной без возраста, от которой её женские гормоны распространяются во все стороны, как молекулы при броуновском движении. Иногда она меня с весьма заманушной улыбкой спрашивает:

— А не хочешь в память о наших юных годах подышать в какой-нибудь крутой пятизвёздочной гостинице, скажем, на Мальдивах?

— Ты стала ещё очаровательней, чем тогда, а потому нет!

Ну вот, пожалуй, обо всех я тебе рассказал. Настоящую сегодняшнюю Викину фамилию не скажу. Не надо подставлять будущую депутатку! Ах да, маму она перевезла в Москву, и мама на деньги мужа своей дочери стала дорогостоящей ясновидящей. То есть по-прежнему может по фотографии угадать адрес и номер телефона. Ну что ещё хочешь знать?

— Но ты не рассказал о главном герое этой повести!

— О ком, о Паше?

— Кстати, а что с Пашей?

— История о том, как он хотел мне недоплатить, стала известна нашим гастролёрам. Русские звёзды наотрез отказались с ним работать. Русский шоу-бизнес у Паши прекратился. Однако пользуясь положительными моментами своей характеристики — гей и еврей, — он занялся бизнесом международным: стал возить на гастроли таиландский цирк. И до того допритворялся геем, что влюбился в циркового тайского трансвестита. Если можно так выразиться, до конца вошёл в образ по Станиславскому. С тех пор я не слышал о нём. Может, сам стал трансвеститом и тайцем одновременно.

— Ну а ты? О себе что скажешь? Читателям ведь интересно, кто ты на самом деле? Откроешь своё имя или нет?

— Я бы это сделал не задумываясь. Но зачем? Зачем разочаровывать сегодняшних читателей. Они уже не знают о той популярности, которая у меня когда-то была.

Я ведь вернулся из той поездки, и правда, другим человеком. Сначала, конечно, ничего не почувствовал. Лишь понял, что прибавилось силы, будто мышцам сделали тюнинг, мозг и память как бы апгрейдили. Интуиция ожила.

Роли мне стали даваться как никогда легко. И впрямь, будто волшебником стал. А вот антиквариат, дорогие вещи. К ним интерес потихоньку начал пропадать. Через некоторое время я понял, что меня и бабы не очень интересуют. Здорово тогда испугался, думал — постарел. Оказалось — просто поумнел.

Вот он Восток. И впрямь дело тонкое.

Всё больше в моей жизни появлялось того, от чего я отказывался. В конце концов перестал сниматься в кино. Знаешь, почему? Мне не нравятся те сценарии, которые присылают. А присылают, кстати, до сих пор. Не для того я так волшебно апгрейдился по восточным технологиям, чтобы стать сериальной дешёвкой.

Последняя моя роль — русский царь в многосерийной картине конца 90-х годов. Когда я прочитал сценарий, знаешь, что я сделал в первую очередь? Переписал собственную роль. У современных сценаристов даже наши русские цари говорят так, будто всю ночь торчали в «Одноклассниках». Например, мой персонаж мог подойти к декабристам перед повешением и спросить: «Ну что, ребята, у вас всё в порядке?» А они ему ответить: «Всё о’кей, ноу проблем! Мы в порядке!» Представляешь, у этого режиссёра царь мог сесть на рояль сверху или положить ноги в сапогах на стол, как миллионер-американец, которого рисовали в журнале «Крокодил» в советское время.

Да, я переписал свою роль, и даже сценарист меня похвалил, назвал способным, подающим надежды. Правда, остальные актёры свои роли, к сожалению, не переписали, и перед моими друзьями мне потом было очень стыдно за то, что я участвовал в этом фильме.

Театр наш тоже погнался за жестью, пытался из кожи вон вылезти, лишь бы заработать очки на монстрах и почти порнухе. В последнем спектакле, куда меня звали, на заднике была нарисована крупномасштабная вагина. На её фоне разворачивалось действие спектакля. Режиссёр считал это приколом, а я кощунством!

Я многое, Миха, пересмотрел в своей жизни: живу тихо, спокойно, без суеты. Меня никто не достаёт. Молодёжь почти ничего обо мне не знает. Те советские фильмы, в которых я снимался, сегодня считаются у них отстоем. Да что там говорить! Я думаю, большинство считает, что меня уже нет в живых. Но, как ты догадываешься, это не так, более того, я очень люблю свою работу — пишу музыку для документальных фильмов. Когда перестаёшь егозить и суетиться, открываются такие способности, о которых даже не подозревал. Сегодня документальное кино мне нравится гораздо больше, чем кино художественное. Оно зачастую и выше, и благороднее по своим мыслям, чувствам, открытиям. Когда во мне звучит музыка, я чувствую себя счастливым и вечно молодым. Смотри, какая у меня современная аппаратура! Да, чуть не забыл, как автор музыки я в титрах указан не под своей фамилией. Я понял, наверное, самое главное благодаря моим бандитам и бабам. надо научиться вовремя ставить сопротивление!

Вернувшись с тех гастролей в Москву, я сумел поставить сопротивление даже, знаешь, чему? Только меня не выдавай, да? Не позорь! А то жёлтая пресса узнает и опустит конкретно. Я перестал. таскаться по бабам! Порой так тянуло. Но. Я же помнил: сдержись, и всё наладится! И наладилось! В моей жизни появилась моя жена — моя родная «шаровая молния».

И вот уже несколько лет мы с ней «дышим» в одном направлении.

Вот так мою жизнь изменили не Кремль, комсомол и школа, а бандиты и бабы!

Никто о нас с женой в прессе не пишет, потому что писать нечего. У нас две дочери: не наркоманки, не гулящие. Да, звёзд с неба не хватают, но и не надо. Главное, чтоб не карьера удалась, а жизнь! Подрастут, я им непременно расскажу, как сопротивление рождает свет и, может быть, дам прочитать эту повесть.

В этот момент в комнату вошла жена Саши и подсела к нам за столик попить чаю.

Она откусила печенье и так осторожно, по-аристократически положила его обратно на блюдце, как будто до сих пор боялась разонравиться Сашке.

Оглавление

САШКА

НАША МАША

БОКОВУХА

ДЕВУШКА С ЗАНИЖЕННОЙ ПЛАНКОЙ СОЦИАЛЬНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ

УЧИТЕЛЬНИЦА

«ВОЛШЕБНИК»

БЕРЕГ, БРИЗ, БЛОК…

ПАШИНА КРЫША

ВАХТАНГ И ФРИДА

ТУРГЕНЕВСКАЯ БАРЫШНЯ

МЕЧТА ТУРГЕНЕВСКОЙ БАРЫШНИ!

ЕВРЕЙ-ДУРАК

НАТА

ТОПТЫГИНЫ

ХОЗЯЕВА 90-Х

ЗАМАНУХА

СЮРПРИЗ ЗА СЮРПРИЗОМ!

ЗА НАШУ МАШУ!

МАША И ГАНГСТЕРЫ

ВСЁ БУДЕТ О’КЕЙ!

ДЕЛОВОЙ КОНСУЛ

НАГРАДА ОТ МАШИНОГО ШЕФА

ЧТО ЭТО БЫЛО?

МЕЧТЫ ПОДАЮЩЕГО НАДЕЖДЫ

СЕКРЕТЫ ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ МУЖЧИН

КЛУБ «ИНЬ-ЯН»

ПОКОЛЕНИЕ ИНДИГО

ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ

ЗАДОРНОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ (От того автора, который эту историю решил опубликовать)