Хлеб и вера [Николай Васильевич Устрялов] (fb2) читать постранично, страница - 3

упору, советская идеократия представляется, несомненно, наиболее значительным и знаменательным явлением нашей эпохи. За материалистической видимостью ее ведущей идеи кроется сложная, вещная, духовно напряженная глубина жизненного порыва. Вспоминается Чаадаев: мы призваны дать миру какой-то важный урок.

Фашизм и родственный ему национал-социализм, подобно большевизму, возникли на почве массовых движений, обязаны своей победой стихии и ориентированы на молодое поколение по преимуществу. Нельзя смотреть на них, как на случайные эпизоды, на мимолетные недоразумения только. Они снабжены достаточно глубокими корнями, и если есть в них нечто болезненное, уродливое, то это уже "вина" эпохи их породившей и в них отражающейся. Слеп тот, кто не видит их пороков, но глух тот, кто не слышит исторического ветра, в них шумящего, "духа музыки", в них звучащей. Жизненный порыв брызжет и в них при всех изъянах их политического фасада, при всей дурманящей пестряди их внешней оболочки, их площадных поденных лозунгов. И за ними -- прибой нового жизнечувствия, глухой гул становящегося мира.

Так называемый "кризис демократии", обусловленный общим неблагополучием буржуазного общества и питаемый распадом либеральной и механистической мысли, имеет двустороннюю социальную природу. С одной стороны, в демократии разочаровывается правящий слой: в трудные минуты она оказывается не всегда и не везде удобной надежной опорой в борьбе против социально-революционных потрясений. С другой стороны, ее перестают ценить широкие массы: здесь и там они приходят к убеждению, что она не обеспечивает им ни хлеба, ни веры. Кельсен назвал современную демократию "системой политического релятивизма". Парето увидел в ней "демагогическую плутократию". Релятивизм не способен дать людям веры. Плутократия не даст им и хлеба. Есть основания утверждать, что если современные демократии пребудут и впредь такими же, каковы они сейчас, -- они погибнут от морально-политической малярии, треплющей их на наших глазах. Прочней всего они ныне в англо-саксонском мире с его исконным индивидуализмом и завидной пластичностью. Сохранит ли и на этот раз свой стиль пизанская колокольня великобританской государственности?

Двусторонняя природа фашизма в значительной мере определяет его политическое существо. Обе стороны начиняют его своими умыслами и питают им свои надежды. Противоречивый и межеумочный -- он становится документом недугов старого мира и воли к жизни нового. Образом, символом переходной поры.

По смыслу своей "чистой" идеологии фашизм стремится стать органическим и относительно "мирным" средством большого общественного преобразования. Он хочет постепенно, считаясь с упрямыми хозяйственными реальностями, переводить общество на новые рельсы -- от автоматического к плановому хозяйству, от свободной конкуренции к организованному сотрудничеству, -- "от капитализма к социализму". Он хочет выдержать как бы некую "среднюю линию", осуществить, говоря словами Прудона, "взаимный плагиат между капитализмом и коммунизмом". Отсюда он допускает сосуществование, комбинацию различных экономических тенденций, используя сильную и, как он считает, самостоятельную государственную власть для направления процесса к желательной цели. Вместе с тем, переключая энергии социальной борьбы в порыв национального единения, он пытается спасти таким образом общество от гражданской войны и катастрофы.

Совершенно очевидно, что старые правящие классы хотели и хотят использовать фашистские революции в своих интересах. До сей поры это им в основном удается: в их руках и средства производства, и система распределения. Но последнее слово здесь все-таки еще не сказано. Во-первых, сами эти "правящие классы" уже -- на нисходящей линии своего исторического развития. Во-вторых, фашизм -- лукавое, двусмысленное орудие, способное обратиться против тех, кто им пытается овладеть. Не исключена возможность, что он таит в себе еще любопытные неожиданности. Недаром с такой опасливой подозрительностью относятся к нему руководящие силы капитализма: в нем две души.

Для русского большевизма характерно стремление форсировать, подхлестнуть ход истории ("клячу историю загоним!"). Он упорно держится правила, что служить своему времени можно лишь опережая его. Проникнутый революционно-социалистическим своим волюнтаризмом, он не смущается относительной живучестью буржуазно-капиталистических элементов современного общества и твердо берет курс на немедленный переход этого общества к социализму. Отсюда советской политике приходится наталкиваться на мучительные препятствия, на упорнейшее сопротивление социальных материалов, не подготовленных к той задаче, которая на них возлагается. И множатся искупительные жертвы борьбы с косностью времени, старый мир прорывает фронт то тут, то там, и доктрина, на словах отрицающая веру во имя хлеба, на деле нередко жертвует хлебом во имя веры. "Можно идти либо вперед, либо назад", и большевизм