Это был небогатый хутор в маленькой долине на востоке страны. Мне пришло в голову купить его. В летнюю пору я дважды проезжал мимо и каждый раз любовался его красотой. Хутор скромно прижимался к подножию холма. Я не мог забыть его. Я видел много других хуторов, но этот засел у меня в памяти, и мне казалось: я слышу вечные переливы ручья, скользящего по склону горы у самого дома. Я представлял себе, как уютно слушать его болтовню и засыпать под его журчание.
И вдруг я увидел в газете объявление: Продается хутор Маленькая Яма – хороший жилой дом, удобное расположение. Далее шел длинный перечень всех его достоинств. Многое было явно преувеличено, и я не стал читать до конца. Но воспоминание, таившееся в моей душе, не покидало меня, и мне во что бы то ни стало захотелось купить хутор.
В конце зимы я отправился на восток. Арнльоутура из Большой Ямы я едва знал, но у этого человека деловая хватка, и я решил обратиться к нему.
Как же, хутор еще не продан, это Арнльоутур знал точно, правда, зимой оттуда все вывезли, и теперь там, кроме пустого дома, смотреть не на что.
– Лучше меня этот хутор не знает никто, – сказал Арнльоутур. – Я пойду с тобой, они сами просили меня помочь с продажей.
Мы отправились на хутор. Идти было недалеко. Нас встретило журчание ручья, то спокойное, напоминающее шепот, то звонкое, будто серебряная струна. Все было так, как я себе представлял: тихими вечерами этот ручей болтал на разные голоса.
Арнльоутур прислушался к его песне. Перед нами раскинулся огороженный луг, маленький, но густо поросший травой. Изгородь едва держалась, придется немного повозиться, чтобы поправить ее.
Я остановился и посмотрел на холм. Мне казалось, что я вижу таволгу, растущую вдоль ручья. Летом ее запах вместе с шумом воды должен проникать в открытые окна. А если бы там росли березы, до хутора доносился бы и аромат берез. И туда прилетал бы приветливый дрозд.
Арнльоутур толкнул меня в бок. Ему не терпелось зайти в дом, чтобы показать мне, какой оттуда открывается вид. Этот ручей, из-за него, конечно, могут набавить цену: еще бы, прямо у дома можно и белье полоскать, и вымачивать соленую рыбу.
Двор мне понравился: мощенная камнем дорожка, у сарая – огромный валун с выдолбленным отверстием, чтобы привязывать лошадей, огород, обнесенный изгородью из дерева, которая уже слегка осела. Арнльоутур направился к двери. Ключи у него были с собой. Замок немного заело, но он справился с ним довольно быстро.
Дом выглядел не слишком богатым. Он был сложен из бревен, стоял на каменном фундаменте и был покрыт гофрированным железом. Сперва мы попали в сени, где по стенам прибиты крючки для одежды. Арнльоутур сказал, что в доме есть маленькая комнатушка и большая горница, а на чердаке – еще две спаленки и кладовая, кухня и чулан расположены в подвале.
– Построено добротно, из хорошего материала, – сказал он, – да видишь, с годами обветшало.
В подтверждение своих слов Арнльоутур подергал крючки, но они держались прочно. Потом открыл следующую дверь. Мы очутились в тесном коридоре, откуда на чердак вела узкая лестница; ступеньки стерлись, особенно посередине. Арнльоутур решительно полез на чердак, я последовал за ним.
– Берегись, а то голову расшибешь, – сказал он, стоя на верхней ступеньке.
В этих комнатах стены были некрашеные, на тесовых досках видны все сучки и прожилки. Я осмотрелся.
– Можешь оклеить стены или покрасить, если тебе не по душе голое дерево, – сказал Арнльоутур. – А по мне, так даже лучше.
– Пожалуй, я оставлю, как есть, – ответил я. – Пусть дети смотрят на дерево. Это развивает воображение.
– Как же без воображения, – сказал Арнльоутур, – без воображения никак нельзя.
Я распахнул окно и выглянул во двор. Арнльоутур постучал по стене костяшками пальцев, почесал подбородок и сказал, что дом простоит еще долго. Потом мы спустились вниз, он опять шел впереди.
Нижняя комнатушка была выкрашена в синий цвет – красивая комната, но уж больно маленькая. Арнльоутур ударил ногой по обшивке стены и рассмеялся:
– Блох в этих старых бревнах видимо-невидимо. Пазы конопатили паклей или мохом, чем не жилище для блох. Этим тварям хватает даже самой маленькой дырочки, черт бы их побрал.
– Что? Значит, здесь было грязно? – спросил я.
– Грязно? Я бы не сказал. Однажды здесь заночевал пастор Сигурд, как они на него налетели! Он неловкий, только схватит блоху, а она у него промеж пальцев прыг, сам знаешь небось. Теперь-то что, теперь избавиться от блох ничего не стоит. Купил порошок в аптеке – и готово дело. Вон, видишь, следы от них до сих пор видать.
– Да, это верно, – сказал я.
Мы прошли в горницу, она тоже была синяя, но кое-где краска уже облупилась, особенно в тех местах, где чаще всего прислонялись к стене. В горнице стояло несколько кроватей, дно в них было выложено досками. Пол скрипел под нашими ногами.
– Чем не роскошь, – сказал Арнльоутур и, вытащив из кармана нож, поковырял подоконник там, где обычно подгнивает. – Похоже, гнили нет, – заметил он. – Не зал, конечно, но все-таки неплохо. Много ребятишек у них в этой комнате поумирало. Целая орава была у хозяев, только все как один хворые.
Я потерял дар речи. Но Арнльоутур уже забыл об умерших ребятишках и показывал на угол:
– Там, за дверью, у них лежала старуха, она была на попечении прихода. Ее разбил паралич – тридцать лет с постели не вставала. Вся скрюченная, беспомощная, и душа у нее была такая же кривая. Приход платил Йоусефу за ее содержание хорошие деньги, они его здорово выручали. Сколько он говорил, столько ему и платили, ведь, кроме него, никто не соглашался взять к себе эту старуху.
– И давно она умерла? – спросил я, сам не знаю зачем.
– Она умерла, когда у нас был тиф. Мы тогда еще радовались, ну те, кто платит коммунальный налог. Тиф, конечно, гость нежеланный. Он тем плох, что через много лет может вспыхнуть снова. Говорят, и в этом доме зараза сидит.
– А разве здесь не делали дезинфекции во время эпидемии?
– Как же, как же, была дезинфекция.
– Кто ее делал?
– Да этот, доктор. Оулавюр покойный. Бывало, всю душу своими церемониями вынет. Однако помогало.
– Ну, а потом? Болел тут еще кто-нибудь?
– Еще кто-нибудь? Разве чем другим, только не тифом. Туберкулез тут был, к слову сказать. Но это дело обычное, в те времена где его только не было. Заглянем в подвал?
Я согласился.
Подвал был низкий: под толстыми бревнами, на которых лежал пол горницы, едва можно было распрямиться. Середину подвала занимала каменная печь для копчения рыбы, рядом стояла плита для готовки, конфорки были тронуты ржавчиной. Чулан и кухня находились в одном помещении.
– Я тебе говорил, тут все в порядке. – Арнльоутур провел рукой по коптильной печи. – Сажи вроде пока немного, но каменные трубы старые, того и гляди дадут где-нибудь трещину. Здесь всегда мрачновато. Говорят, в этом месте водится нечистая сила.
Он передернул плечами и хрипло засмеялся.
– Нечистая сила? – удивился я.
– Ну да, нечистая сила, привидение. Говорят, от старухи и после ее смерти отделаться не удалось. Но я-то… я плюю на такие вещи.
– Ей что, в земле не лежится?
– Люди кое-что замечали. Кому и быть, как не ей? Шарит небось в чулане да на кухне, и правильно делает, ведь с ней при жизни как обходились.
– Да, наверно, – сказал я.
– Я понимаю, это все предрассудки, но у нас тут верят в такие вещи. Вот я и хотел, чтобы ты знал все как есть.
Еще раз осмотрев стены и потолок, мы стали подниматься по лестнице. Теперь впереди шел я. Арнльоутур предложил получше осмотреть дом, но я отказался.
Приятно выйти на свежий воздух – светило солнце, дул легкий ветерок. Пока Арнльоутур возился с замком, я подошел к камню для лошадей. Камень был мне по пояс сдвинуть его могли только двое или даже трое, хотя он и не казался чересчур тяжелым. Видно, нелегко было подтащить его к самому дому, выдолбить отверстие и установить на этом месте.
Подошел Арнльоутур:
– Совсем забыл, надо еще в сарай заглянуть.
Он откинул крюк, распахнул ворота, подтолкнул меня внутрь, а сам остановился на пороге, глядя на крышу.
– Вот тут он и повесился. – Арнльоутур указал на одну из балок. – На этой самой балке.
– Повесился? – Я вздрогнул. – Кто повесился?
– Как кто? Ясное дело, Йоусеф. Кто бы тебе, голубчик, продал этот дом, если б хозяин не удавился прошлым летом. Перекинул через эту балку веревку – и конец. Гвюдридур послала за мной, но, когда я пришел, его уже вынули из петли. Веревку перерезали, как только его обнаружили.
Я выбрался из сарая. Арнльоутур помедлил на пороге. Заметив, что мне больше не хочется осматривать сарай, он подошел ко мне.
Отодвинув рукав, я посмотрел на часы.
– Сарай сейчас смотреть незачем, – сказал я. – Мне бы успеть на машину, которая возит молоко.
Арнльоутур был разочарован. Он настаивал, чтобы я осмотрел еще двор и хлев – мол, постройка солидная. Но я не уступил, сославшись на то, что меня мало интересуют подсобные помещения.
Арнльоутур вдруг сообразил, что к чему.
– Ты ведь, наверно, не станешь заниматься хозяйством? Будешь приезжать сюда только летом?
– Да, скорей всего так. Если вообще из этой затеи что-нибудь получится.
– Для отдыха лучше места не сыщешь, – заговорил он. – Тут, под холмом, уютно, ветра нет, солнышко. Продукты всегда свежие. В рукаве ручья полно форели, птица всякая к концу лета прямо на телеграфные провода садится. Если хочешь, я могу присматривать за домом. Здесь хорошо, что и говорить.
Я поблагодарил его, извинился за доставленные хлопоты и хотел распрощаться. Но он сказал, что хочет еще со мной потолковать.
– До машины мне с тобой по пути.
Шагая бок о бок, мы миновали луг и пошли к насыпи, по которой проходила дорога. По другую сторону насыпи было болото, и я подумал, что летом там должен гнездиться веретенник. Один старый знаток природы рассказывал мне о повадках и мудрости этих птиц.
Арнльоутур был поглощен продажей хутора и говорил только о нем. Но я перебил его.
– В том болоте гнездится веретенник? – спросил я.
– Что? Веретенник? – Он удивился. – Да, залетает, проклятая птица, хуже травника. Видал, как у него на лету болтаются лапы? Чего о нем толковать. Главное – хутор, приятель, его надо покупать вместе с веретенником и всем прочим в придачу. А коли веретенники будут донимать, я их мигом перестреляю.
– Этого не требуется, – ответил я.
– Ну и ладно, – сказал он. – Дальше я не пойду. Советую тебе не откладывая потолковать с вдовой.
– Да я еще не решил, нужен ли мне этот хутор, – уклончиво ответил я.
– Как так не нужен! – Он фыркнул. – Смотри, пожалеешь. Я считаю, что ты покупаешь хутор на хороших условиях и думать нечего. Тебе его будто на блюдечке поднесли.
– Это уж само собой.
– А-а, понимаю, поторговаться хочешь, да? Я тут нарассказал тебе всякой всячины, которую не худо знать, вот и пользуйся этим. Скажи Гвюдридур, чтобы она цену не заламывала, товар-то с дурной славой. Только поосторожней там, как-нибудь полегче. Ей ведь некуда деваться с этим хутором, пусть радуется тому, что дают.
– А разве она не нуждается?
– Как не нуждается, нуждается, конечно. Потому и продает. Ведь вон как постарела через все эти дела, о которых я тебе говорил. Но цена на землю вроде растет, ты бы узнал получше.
На вершине холма показался молоковоз, он стремительно приближался с востока. Арнльоутур энергично замахал руками, чтобы шофер подъехал к нам. Потом снова обернулся ко мне. Больше ему нечего было мне посоветовать, и он, довольный, пожелал мне удачи.
– Я тут буду присматривать за твоей собственностью, – сказал он на прощанье. – Она будет под моим надзором, все, что там есть. А возьму я с тебя по-божески, сговоримся.
Я поблагодарил его за услугу. Мы распрощались.
Я поставил ногу на подножку и уже собирался сесть в кабину, как вдруг он положил руку мне на плечо.
– Думаю, мне лучше поехать с тобой, вдруг старуха упрется и начнет ловчить с купчей, – шепнул он мне на ухо, словно не хотел, чтобы шофер узнал о наших делах. – Ты не думай, я вовсе не собираюсь вами командовать. Ничего подобного. Просто мне хочется, чтобы эта сделка состоялась. Ты меня знаешь.
Последние комментарии
26 минут 44 секунд назад
34 минут 33 секунд назад
44 минут 12 секунд назад
49 минут 44 секунд назад
2 часов 18 минут назад
2 часов 21 минут назад