Королевский двор и политическая борьба во Франции в XVI-XVIII веках [Владимир Владимирович Шишкин] (fb2) читать онлайн

Книга 179540 устарела и заменена на исправленную

- Королевский двор и политическая борьба во Франции в XVI-XVIII веках (а.с. clio) 1.19 Мб скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Владимир Владимирович Шишкин

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

В.В. ШИШКИН



КОРОЛЕВСКИЙ ДВОР

И ПОЛИТИЧЕСКАЯ

БОРЬБА

ВО ФРАНЦИИ

В XVI-XVII ВЕКАХ












ЕВРАЗИЯ

Санкт-Петербург

2004[3]

ББК 63.3(0)5

УДК 94

Ш65

За помощь в осуществлении издания данной книги

издательство «Евразия» благодарит

Кипрушкина Вадима Альбертовича

В оформлении данной книги были использованы следующие иллюстрации:

«Генрих Анжуйский», будущий Генрих III, школа Клуэ (глава 1); «Маргарита де Валуа», неизвестный художник, ок. 1580 г. (глава 2); «Генрих IV доверяет регенство Марии Медичи», Питер Пауль Рубенс (глава 3); «Анна Австрийская», Симон Вуэ (глава 4); «Кардинал де Ришелье», Филипп де Шампень 30-е гг. XVII в. (глава 5); «Людовик XIII», Питер Пауль Рубенс, 1622 г. (заключение)

Шишкин В. В.

Ш65 Королевский двор и политическая борьба во Франции в XVI-XVII веках. — СПб.: Евразия, 2004.— 288 с. ISBN 5-8071-0145-6

Настоящая книга посвящена истории королевского двора Франции. Хронологически данное исследование ограничивается периодом смены династий, открывающийся годами правления Генриха III, и завершающийся временем царствования Людовика XIII. Это «смутное время» в истории Франции, ознаменовавшееся бурей гражданских войн и крушением многовековых традиций и социальных порядков, сформировавшихся на протяжении правления дома Валуа. Эта эпоха парадоксальным образом завершилась воссозданием казалось навсегда утраченного миропорядка. Немалая заслуга в этом принадлежит Ришелье и Людовику XIII, чьи образы по мнению автора были незаслуженно демонизированы мировой литературой, но чье государственное мышление и политика подготовили блестящую эпоху короля-солнца.

ББК 63.3(0)5

УДК 94

© Шишкин В. В., 2003

© Лосев П. П., обложка, 2004

© Евразия, 2004

ISBN 5-8071-0145-6

[4]

Светлой памяти

любимых родителей моих —

Светланы Вениаминовны Шишкиной

и Евгения Павловича Малинина —

посвящаю

[5][6]


ПРЕДИСЛОВИЕ


Французский абсолютизм прошел долгий путь, прежде чем обрел свои завершенные и классические формы в правление Людовика XIV (1643-1715 гг.). XVI и XVII века — это один из самых интересных и своеобразных периодов французской истории, относящийся к тем переломным временам, когда феодальная Франция вступила в эпоху Нового времени и когда претерпели существенные изменения все стороны общественной жизни: административные, социально-политические и культурные институты подвергались существенной трансформации, что повлекло за собой преобразование всей системы традиционных сословных взглядов и представлений. Не ограниченное законами правление могло сложиться только потому, что королевская власть при благоприятных обстоятельствах осуществляла наступление на традиционные структуры сословного представительства — провинциальные штаты и дворянские ассамблеи — а также на высшие судебные инстанции государства, прежде всего Парижский парламент. Исполнительная власть безоговорочно принимала на себя в лице короля и его бюрократического аппарата законодательные и судебные функции, основываясь на тради-[7]ционном убеждении, что она является единственным источником справедливости в стране.

Экспансия абсолютизма порождала активное противодействие, и прежде всего среди самого привилегированного сословия страны — дворянского, которое отождествляло себя с Францией и болезненно относилось к ущемлению своих прав. Главным институтом, с помощью которого королевская власть в новых условиях пыталась подчинить дворянство, был королевский двор. Именно он стал ареной борьбы короны и благородного сословия за возможность определять политический курс страны. Пиком этого противостояния стало время правления последних представителей династии Валуа и первых Бурбонов (1559-1643 гг.).

Всякий раз, когда речь заходит о французском дворе позднего Средневековья и раннего Нового времени, его называют двором эпохи «Старого порядка» (Ancien regime). Как правило, при описании этого явления принято подчеркивать следующие внешние характеристики: пышность и великолепие церемоний и празднеств, безмерные траты придворных во имя поддержания престижного стиля жизни, галантные манеры, фаворитизм. Однако большинство из этих признаков присущи также двору «классического» времени второй половины XVII и XVIII вв. Облик двора предыдущей эпохи известен скорее поверхностно и, в общем, пребывает в тени.

Настоящая книга посвящена истории королевского двора Франции, который будет рассмотрен с точки зрения социально-политических и институциональных изменений — развитие церемониала, дворцовых учреждений, политических взаимоотношений короны и дворянства и др. Эволюция придворного общества и его институтов — одна из важнейших составляющих истории французской абсолютной монархии, так как усиление [8]королевской власти придавало придворному обществу особый политический статус; именно двор в значительной мере влиял на формирование государственного курса Франции.

Основными хронологическими рамками настоящей книги являются, с одной стороны, последние, малоизвестные для истории двора годы правления Генриха III (1574-1589 гг.), когда, казалось, происходило крушение двора и многовековых усилий династии Валуа по его организации, и, с другой стороны, время царствования Людовика XIII (1610-1643 гг.), когда воссозданный дворцовый институт приобрел свою устойчивость.

С другой стороны, мы хотели бы рассмотреть это явление как сосредоточение всех важнейших социально-политических коллизий, случившихся во Франции в XVI-XVII вв., когда в условиях гражданских войн и восстаний знати происходило формирование абсолютизма и одновременно государства нового типа, отличного от феодального. Двор сыграл в этом процессе решающую роль. Борьба между короной и мятежной знатью явилась фоном всего развития страны.

В качестве основного исторического источника по организации и эволюции французского двора мы привлекли рукопись, датируемую серединой XVIII века, — «Регламент дома короля и его главных служб» (Règlement de la maison du Roi et des principaux officiers servans en icelle), хранящуюся в отделе рукописей Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге. Она содержит уникальные и малоизвестные документы XVI-XVII вв., которые издавались монархами исключительно для внутреннего пользования и были посвящены организации и функционированию королевского двора. Известно, что в Национальной библиотеке Франции в Париже хранится аналогичная, но более[9]полная версия списка регламентов, которая датируется XVII в. На основе анализа этого документа проводятся преимущественно исследования внутреннего строения дома короля и его служб. В значительно меньшей степени он касается организации остальных домов, входящих в состав двора. Скорее всего, «Регламент» был составлен по приказу Людовика XIII, поскольку последним в хронологическом ряду находится регламент 1625 г., но вполне допустима и более поздняя редакция, так как в эпоху Людовика XIV происходило окончательное оформление придворных служб и складывался церемониал, основанный на устоявшихся правилах придворной жизни. Хотя петербургский список датируется XVIII в., сделан он был с оригинала предыдущего столетия, на что указывает сохранение переписчиком орфографии предыдущего времени. Регламенты последних Валуа и первых Бурбонов сохраняли свою актуальность на всем протяжении века Просвещения, так как представленный в них церемониал лишь частично совершенствовался со временем, не теряя своей первоначальной основы.

Главное место в нем занимают регламенты Генриха III 1578, 1582 и 1585 гг., особенно пространный и подробный регламент 1585 г., который состоит из двух частей. Первая часть представляет собой королевские инструкции исполняющим обязанности руководителей служб дома короля и всем, кто состоит под их началом. Вторая, изданная отдельной брошюрой для массы придворных вне официального штата двора и розданная им в январе 1585 г. под названием «Генеральный регламент» (Reglemens généraux), является собранием обязательных правил поведения для окружения короля в его апартаментах.

Становление церемониала и организации французского двора прослежены нами с привлечением произ[10]ведения придворного церемониймейстера герцога Бургундии Карла Смелого Оливье де Ла Марша «Положение дома герцога Карла Бургундского» (1474), а также большого послания Екатерины Медичи своему второму сыну Карлу IX с описанием придворных порядков при Франциске I и Генрихе II и, наконец, с помощью труда французского юриста середины XVI века Венсана де Ла Лупа «Первая и вторая книги достоинств, магистратур и должностей королевства Франции в 1564 г.», что позволит дополнить картину регламентов Генриха III и сравнить их с прежним придворным порядком.

К этой группе источников примыкает также совместный труд французских правоведов XVIII в. под редакцией Гюйо, в котором подробно изучены всевозможные прерогативы и права дворянства, в частности, придворного, и выясняются корни этих привилегий. Четко прослежено организационное и функциональное развитие многих придворных должностей.

Из теоретических сочинений мы привлекли «Политическое завещание» кардинала де Ришелье, наиболее ярко отразившее абсолютистскую идеологию и написанное в виде советов королю, в числе которых указаны способы организационного и социального преобразования двора.

Рассматривая персональный состав двора Людовика XIII, мы использовали документ не меньшей важности, чем «Регламент». Это — отпечатанный для узкого пользования в королевской типографии в Лувре и ныне хранящийся в фондах Российской национальной библиотеки список («Генеральное положение...») главных лиц, занятых в штате короля, королевы и их ближайших родственников в 1640-1644 г., с указанием причитающегося каждому придворному жалованья. Список также содержит перечень «неблагородного» персонала[11] двора. Трудность работы с этим документом заключается в том, что большинство главных персонажей двора перечислены без упоминания своих родовых имен, а только по титулам с указанием сеньорий, которыми они владели. Необходимо добавить, что названный документ никогда не упоминался даже в справочной литературе и представляет собой большую редкость.

Для определения родовых имен свиты Людовика XIII и Анны Австрийской, восстановления их жизненного пути и роли при дворе потребовалось использовать авторитетные генеалогические и геральдические словари, которые появились в XVII и XVIII вв. Речь идет о многотомных трудах королевского генеалогиста Андре д'Озье, «Генеалогической и хронологической истории», составленной под руководством отца Ансельма де Сент-Мари, «Исторических изысканиях об ордене Святого Духа» Ф. Дюшена, «Словаре дворянства» Ла Шене-Дебуа, отразивших историю и генеалогию крупнейших дворянских родов Франции.

Следующая группа документов касается социально-политического конфликта короны и дворянства в 1620-1630-е гг. Именно эти годы явились временем серьезной внутренней борьбы, прежде всего при дворе, которая наиболее полно отражена в многочисленных мемуарах той эпохи, главным образом дворянских. Французская мемуаристика XVI-XVII вв. — явление удивительное, прежде всего своей распространенностью. Политические и мемуарные произведения качественно и количественно превзошли все, что было издано в это время в Европе.

Политическое и культурное возрождение Франции заставляло оценить себя высоко. Дворянство и столичные буржуа стали основными носителями идеи национального ренессанса. Они начали осознавать свой вес[12] в делах государства и при дворе, стремясь максимально насытить жизнь интересными событиями, что отвечало тогдашним воззрениям на политику и мораль. Обычно в конце жизни аристократы писали свои мемуары, чтобы оценить свой собственный жизненный опыт и донести потомству «истинный» взгляд на людей и события своей эпохи.

Особое место среди литературы подобного рода занимают «Мемуары» самого кардинала де Ришелье, полностью опубликованные в XIX веке. Они были написаны секретарями кардинала под его диктовку. Большинство приводимых в них фактов сомнений не вызывает — Ришелье диктовал свой труд, напоминающий расширенные правительственные реляции, используя государственные бумаги, и рассчитывал обрести потенциальных читателей из числа современников, так как «Мемуары» были закончены им в 1638 г. Вместе с тем сочинение кардинала тенденциозно и весьма последовательно оправдывает осуществляемую им политику на протяжении всего периода его министерства.

Впрочем, каждые мемуары неповторимы и отражают отношение их авторов к политическим коллизиям двора. К примеру, если воспоминания мадам де Мотвиль, герцога де Ларошфуко и графа де Ла Шатра позволяют отнести их создателей к приверженцам партии Анны Австрийской, а мемуары кардинала де Реца, сира де Кампьона, графа де Монтрезора, написаны сторонниками брата короля Гастона Орлеанского, то граф де Бриенн и герцог де Сюлли представляют позицию короны — все это демонстрирует политическую поляризацию придворной знати при Людовике XIII. Вместе с тем мемуары кажутся особенно ценным источником, так как дополняют друг друга, представляя совершенно противоположные точки зрения, и позволяют наиболее[13] полно ощутить драматизм последних лет правления короля, понять причины хронической мятежности высшего сословия того времени.

Помимо воспоминаний также хотелось бы обратить внимание на корреспонденцию 1620-1630-х гг., которая в книге представлена письмами и бумагами кардинала де Ришелье, издание которых вновь возобновлено в последнее время. Современные видные историки Франции и Германии пошли по пути тотальной публикации всего рукописного наследия Ришелье и бумаг его архива, введя в оборот ранее неизвестные документы и черновики, освещающие все стороны деятельности кардинала, в том числе его политику в отношении придворной знати и, в частности, знатных дам, что очень важно для понимания реалий придворной борьбы.[14]

В последние годы в отечественной исторической науке на первый план выдвигается история людей и событий, приходя на смену истории идей, структур и формаций. С. Д. Сказкин в свое время, например, писал, что «факты о [придворных] заговорах не заслуживают внимания» только потому, что «ими полна вся история Франции XVI-XVII веков». Между тем придворная борьба при Людовике XIII и Ришелье явилась главным дестабилизирующим фактором на пути к абсолютной монархии, в отличие от непродолжительных и локальных крестьянских восстаний, значение которых преувеличивали в своих работах Б.Ф. Поршнев и А.Д. Люблинская, а также прочих факторов. О напряженности этой борьбы можно судить почти по ежегодным заговорам против Ришелье и короля. Подтверждением тому также могут служить многочисленные примеры ссылок в провинции политической эмиграции дворян, сотнями бежавших за рубеж, вооруженных мятежей, инспирированных придворными, и, наконец, случаи вмешательства в политическую борьбу во Франции иностранных держав. Только дворянство как самое привилегированное сословие страны считало себя вправе выдвигать политические претензии к короне, отличающиеся от аналогичных требований иных социальных классов особенной цельностью, последовательностью и полнотой.

В рамках нашей работы было бы невозможно осветить историю французского двора второй половины XVI—XVII вв. во всем его многообразии. Мы акцентировали внимание на наиболее важных аспектах эволюции французской придворной жизни. И остановили свой выбор на описании организации двора, персонального состава двора, а также предприняли попытку рассмотрения развития этих структур, как и в институциональном плане, при последних Валуа и первых Бурбонах. Нас также интересовало, какое влияние оказывал двор на политические процессы, как внутренние, так и внешние. Мы пытались представить эту историю в лицах, ибо только метод политической биографии позволил понять и прочувствовать французский двор, его своеобразие и ту специфическую роль, которую он играл в социально-политической жизни Франции той эпохи.

И, наконец, последнее. Эта небольшая книга написана на основе нашей почти одноименной диссертации, защищенной в Санкт-Петербургском университете весной 1996 г., и большая часть ее материалов уже опубликована в виде статей в различных научных изданиях. Вместе с тем представляемое издание носит скорее популярный характер, лишено громоздкого научного аппарата, литературного обзора и, в общем, нацелено на массового читателя. Наверное, книгу правильнее было бы назвать «Очерками социально-политической истории Франции XVI-XVII вв.» или как-то иначе, но в итоге мы решили ничего не менять. Для удобства чита-[15]телей мы также решили привести в скобках оригинальное написание имен действующих персонажей, в русской транскрипции которых существуют разночтения. В конце книги приведены все исторические источники и литература, которую мы использовали при написании и последующей редактуре.[16]

ЧАСТЬ 1

РЕНЕССАНСНЫЙ

ДВОР

И ЕГО

КРУШЕНИЕ


[17][18]

1.1. КОРОЛЕВСКИЙ ДВОР И ЕГО СТРУКТУРА ПРИ ГЕНРИХЕ III

Двор Генриха III представлял собой феномен, оказавший кардинальное влияние на весь ход дальнейшего развития дворцового института и французского абсолютизма.

Вообще, понятие «двор» в литературе определяется по-разному. Его рассматривают как королевское окружение и местопребывание короля, отмечая функциональные особенности как социально-политического и административного института, а также роль «цивилизатора» дворянства. Главной частью, ядром двора является дом короля (maison du roi), под которым понимают большие и малые службы, где заняты лица благородного и неблагородного происхождения, находящиеся при короле в месте его пребывания, и которые организованы для поддержания необходимой частной жизни суверена и церемониала вокруг его персоны (Э. Шалк, Д. Крузе).

Сам французский королевский двор эпохи раннего Нового времени описан как в обзорных работах (Ж.-Ф. Сольнон, М. Шатене), так и в трудах, посвященных отдельным аспектам его эволюции и его культурной роли (Ж. Буше), хотя исследователи[19]подчеркивают, что именно французская жизнь изучена пока неглубоко. Дошедшая до нас документация весьма неполная и пестрит лакунами, поскольку прообраз министерства двора был создан только при короле-солнце и традиция хранить все бумаги сложилась не сразу. Остаются также не до конца ясными реальные функции каждой из должностей в структуре дома короля и других составляющих его домов. Именно на этой проблеме мы и хотели бы заострить свое внимание, выяснив функции наиболее важных королевских служб.

С точки зрения организации французский двор — это совокупность служб дома короля, дома королевы, домов детей Франции и принцев (принцесс) крови, членов королевского дома. Он всегда располагался в месте пребывания монарха или регента королевства, обслуживался штатом церемониальных лиц, представлявших все три сословия страны, при строгой иерархии должностей, соответствовавшей социальному положению каждой персоны. Помимо штата двора, к нему имели постоянный доступ различные должностные лица короны (государственные секретари, губернаторы, генеральные наместники провинций, интенданты и проч.), а также иностранные послы, члены их семей и их штата, привилегированные купцы и торговцы — «поставщики двора» и прочие лица различного статуса, кормившиеся при нем всяческими способами.

Период правления последних королей из династии Валуа знаменовал собой расцвет и бурный рост придворной жизни, который по пышности церемониала, организации и многочисленности представленного в ней благородного сословия стал достойно соперни-[20]чать с современными ему испанским и английским дворами. Несомненно, французский королевский двор имел многовековую историю, восходящую к Меровингам. Во все времена царствующей персоне требовался постоянный обслуживающий ее штат из привилегированных лиц, достойных своей высокой роли. Традиция содержания большого придворного штата возникла и получила особенное развитие на Востоке. Так, франкские короли эталон придворной жизни видели в Византии, которая, в свою очередь, многое заимствовали от восточных деспотий. Французские юристы XVIII в., рассматривая, в частности, эволюцию придворных привилегий, показали, что почти каждая дворцовая должность восходит к римско-византийской или другой восточной традиции.

Конечно, воспроизведение помпезного византийского церемониала и организация бесчисленного множества дворцовых служб были столь необходимы средневековым королям Франции, но традиция почетного окружения монарха оставалась неизменной. В царствование Людовика IX Святого (1226-1270 гг.) двор уже обладал разветвленной структурой служб, организационно выделившись из Curia Régis Капетингов. Средневековый феодальный двор достиг своего расцвета и великолепия у бургундских герцогов XV в. из династии Валуа, церемониал которого был установлен на основе раннего французского. Придворный бургундский историограф Жан Шатлен писал, что «после воинской славы двор — первое, к чему следует относиться с особым вниманием; содержать его в образцовом порядке — важнейшее дело». Эстетическая привлекательность и рациональная организация бургундского церемониала оказались[21]настолько живучими, что он в XVI в. был принят при испанском, австрийском, английском и отчасти французском дворах.

По мере объединения французских земель в XV-XVI вв. и сосредоточения власти в руках короля и его окружения политическая роль двора неуклонно возрастала. Служба при дворе, начинающем определять всю внутреннюю и внешнюю политику страны, становилась заманчивой возможностью приобщения к власти, а значит, к богатству и социальному престижу. Начиная со времени правления Франциска I (1515-1547 гг.) число придворных быстро увеличивалось и достигло своего предела в XVI в. при Генрихе III, чему способствовали Гугенотские войны (1559-1598 гг.) и религиозно-политическое размежевание дворянства, потребность постоянного местопребывания при короле, источнике сакральной власти и гаранте социальной стабильности. Королевские замки были уже не в состоянии вмещать французский двор при его переездах, и во второй половине столетия он окончательно осел в Париже. Лувр стал постоянной и любимой королевской резиденцией.

Эпоха Возрождения произвела целую революцию при дворах европейских государей. Франция в этом отношении испытала огромное итальянское влияние: пышные итальянские дворы, особенно флорентийский, способствовали широкому развитию придворной жизни и являлись эталоном великосветского быта. Приезд во Францию Екатерины Медичи, племянницы Папы Климента VII, которая в 1533 г. стала женой будущего Генриха II, повлек за собой появление регулярных балов, маскарадов и прочих празднеств, проходивших с подчеркнутым великолепием и торжественностью.[22]Со второй половины XVI в. доминирующим культурным влиянием в Европе стала обладать Испания, королевский двор которой по численности, строгости этикета и церемониала считался образцовым вплоть до середины XVII в., когда инициативу окончательно перехватил его главный соперник — двор французский. Как уже упоминалось, при мадридском дворе был принят бургундский церемониал, выросший из раннего французского (1548 г.). В Испании он обрел свой неповторимый облик и, благодаря политическому могуществу Карла V и Филиппа II, оказал влияние на остальные европейские дворы. Франция последних Валуа не могла не попасть под влияние испанской культурной гегемонии, моды и церемониала. Помпезный регламент 1585 г. носил на себе явную печать испанского влияния. Последние Валуа регулярно занимались реформированием двора, который по своей организации стал напоминать двор испанских королей, но не явился его повторением. Поэтому пути французского и испанского церемониала разошлись: если французский подчеркивал роль монарха как центра всей социальной жизни при дворе, то испанский стремился изолировать короля, делая его недосягаемым для окружающих.

Царствование Генриха III (1574-1589 гг.), правившего в разгар религиозных войн и национального кризиса, вместе с тем было временем решительных действий короля по созданию четкой системы дворцовых служб и новых правил церемониала, определенных королевскими регламентами 1578, 1582 и 1585 гг. Генриху III удалось установить правила придворной жизни, которыми пользовались все последующие короли Франции. Внимание его к своему двору было не случайным.[23]Фигура Генриха III — одна из самых трагических и противоречивых во французской истории. Любимый сын Екатерины Медичи, он с детства был воспитан матерью как будущий король. Блестяще образованный и интеллектуально одаренный, Генрих III производил впечатление изящного и утонченного человека, с огромным чувством королевского достоинства. Прежде чем занять французский трон после смерти своего брата Карла IX, он прошел большую школу военной и придворной жизни, разбив гугенотов при Жарнаке и Монконтуре (1569 г.) и полгода царствовав в Польше (1573-1574 гг.). Генрих III был королем, который уже не считал себя лишь первым дворянином Франции и для которого идея королевского величества была превыше всего. Именно при нем утвердилось новое, пришедшее из Испании, обращение к царствующей персоне — Ваше Величество (Votre Majesté). Если понятие Величества до Генриха III было некой аморфной идеей, то он воплотил ее на практике, став реальным создателем придворного церемониала.

Быстрый рост штата поставил перед последними Валуа проблему организации придворной жизни — повседневного церемониала, который включал бы в себя не просто правила вежливого и обязательного поведения, но и четко определенные, подчас расписанные по часам обязанности придворных по отношению к царствующим персонам и членам их семей.

Обер-квартирмейстер (maitre de logis) руководил размещением придворных в Лувре, следя, чтобы в свиту не затесались случайные лица. Генрих III ввиду наплыва людей запретил представителям высшего сословия находиться при дворе без его разрешения и[24]велел лично представляться ему. Право состоять при дворе или на службе в доме короля можно было обрести лишь посредством родственников или покровителей, которые занимали бы уже определенное положение. Так появлялась возможность для складывания придворных клиентелл и партий. С 1579 г. дворянские должности могли занимать только родовитые дворяне (nobles de race), что автоматически придавало и без того престижным должностям еще большую привлекательность. Должности стали покупаться с согласия короля, и надо полагать, при Генрихе III начинается процесс превращения этих постов в наследственные, который завершится при Людовике XIII.

Борьба за главные и почетные должности в доме короля и при дворе, по сути, была борьбой знати, часто родственников короля, за право влияния на решения монарха. Владельцы ключевых постов в доме короля могли выполнять свои обязанности только четыре месяца в году (т. н. «квартал»), а остальную часть года имели право посвящать свободному времяпрепровождению при дворе. Они составляли каждый свой штат служащих из друзей и родственников, которые служили также по четыре месяца, уступая место следующей смене, но оставаясь при монархе и выполняя предусмотренный для них церемониал. То есть на две трети двор был сборищем праздных людей, которым вменялось лишь обязательное присутствие при утреннем и вечернем туалете короля, а также на церемониальных богослужениях.

Главным должностным лицом при французском дворе был его главный распорядитель (grand-maître de France). Согласно Венсану де Ла Лупу, юристу[25]середины XVI в., главный распорядитель ежегодно формировал штат дома короля и замещал вакансии с его согласия. В течение нескольких десятилетий XVI в. эта важнейшая должность принадлежала самой влиятельной католической дворянской семье Франции — герцогам Гизам, которые после кровавых событий Варфоломеевской ночи (24 августа 1572 г.), организаторами и активными участниками которой они являлись, вознамерились еще более увеличить свою власть при дворе. Герцог Генрих де Гиз, глава этого дома, в октябре 1572 г. представил «Статьи» — уточнения своих полномочий — Карлу IX. Согласно этим статьям главный распорядитель мог формировать генеральный штат дома короля, включая церковный двор (cour ecclesiastique) и даже мелких служащих (хирургов, цирюльников и др.). Помимо этого, он стремился получить право распоряжаться аналогичными полномочиями в отношении дома королевы и домов детей Франции. Ему должны были подчиняться капитаны гвардейцев, которые вручали бы ему ключи от апартаментов короля. Также он единственный имел возможность представлять иностранных послов королю. К этому присоединялось его право верховной юрисдикции при дворе и в месте пребывания короля, т. е. главным образом в Лувре. Столь широкие обязанности главного распорядителя вели к чрезвычайному усилению клиентеллы Гизов при дворе, что было чревато окончательной потерей власти и короны слабеющей правящей династией.

Генрих III, взойдя на престол в 1574 г., не мог открыто отрешить Генриха де Гиза от его должности, так как пост герцога принадлежал к числу коронных. Лица, занимающие этот пост, согласно ордонансу[26]Людовика XI от 1467 г. не могли быть смещены. Здесь вступил в силу механизм придворной игры. Король был уже не столь силен, чтобы удалить влиятельнейшего герцога из Парижа или вступить с ним в открытую борьбу, но он умело воспользовался своими правами короля, сведя до минимума реальные функции главного распорядителя.

В «Ответах» герцогу де Гизу король сообщил, что он изъял из подчинения главного распорядителя должности обер-камергера и его штат, обер-квартирмейстера и всех королевских гвардейцев во главе с их капитанами, наделив к тому же большим правом юрисдикции главного прево дома короля. Регламентом 1582 г. часть функций Гиза передавалась первому гофмейстеру, а возведение главного прево дома короля в 1578 г. в ранг главного прево Франции ограничило юрисдикцию главного распорядителя в Париже. Таким образом, при Генрихе III и его преемниках эта должность постепенно становилась малофункциональной, хотя и оставалась самой почетной.

Распоряжаясь функциональной составляющей придворных должностей, король мог влиять на расстановку социально-политических сил при дворе, а значит, и в королевстве. Через его руки проходили все придворные назначения. Помимо функциональных изменений, король активно использовал свое право упразднения и создания новых постов. Это диктовалось как политическими соображениями, так и проблемой постоянного увеличения двора и дома короля.

Генрих III придавал особое значение церемониалу, который возвеличивал монарха и подчеркивал значимость отправляемых им публичных обязанностей. Придворный церемониал постоянно совершенство-[27]вался и становился все более регламентированным и рациональным, что было также необходимо для поддержания должной дисциплины среди дворянства. Издание трех больших регламентов за семь лет, а также массы второстепенных свидетельствует о неустанном внимании короля к своему двору и его организации. Регламентом 1585 г. впервые учреждалась должность обер-церемониймейстера французского двора (grand-maître des cérémonies), который осуществлял проведение публичных церемоний с участием королевских особ.

Должность церемониймейстера не была до этого принята при французском дворе, в отличие, например, от двора последних бургундских герцогов из династии Валуа, церемониймейстер которых, Оливье де Лa Марш, оставил нам полное описание бургундского церемониала. Основные функции организатора публичной жизни при французском дворе ложились на плечи его главного распорядителя. Генрих III, умаляя власть Генриха де Гиза в своем доме, стремился как можно больше рассредоточить его полномочия, распределив их между преданными людьми. Должность обер-церемониймейстера, которая задумывалась как одна из ключевых при дворе, обеспечивала проведение королевской воли, что усиливало партию лояльных монарху придворных, и одновременно помогала бороться с неразберихой и частым беспорядком во время публичных церемоний.

Желание дворян находиться как можно ближе к королю и вообще принимать участие в придворных церемониях при отсутствии четких правил поведения приводило к дезорганизации торжеств. Наведение порядка при отсутствии службы, отвечающей за[28]соблюдение должного хода церемонии, отнимало много времени. Регламент 1585 г. определил обязанности обер-церемониймейстера — следить за поддержанием строгих правил церемониала. Утром и вечером во время мессы и вечерни короля обер-церемониймейстер лично распределял места в придворной церкви. Согласно церемониалу кардиналы и церковнослужители находились справа от алтаря, за ними располагались кавалеры ордена Святого Духа. Слева размещались, в строгой иерархии социального положения, принцы, герцоги, коронные должностные лица, за ними — капитаны гвардейцев и камер-юнкеры. Далее располагалась сотня дворян короля, а также иные дворяне, служащие в королевском доме. Наконец, после них шли остальные благородные лица, занятые на службе в домах членов королевской семьи и входящие в свиту двора.

Церемонии, большие и малые, с избытком заполняли жизнь двора: это были бракосочетания членов королевской семьи и фаворитов короля, праздновавшиеся в резиденции монарха, крещения, пиршества, торжественные приемы послов и т. д. Причем прием иностранных послов, особенно испанских, отличался особой помпезностью, и в обязанность церемониймейстера входило предупреждать иностранцев об этикете, принятом при французском дворе. Регламент подчеркивал также обязанность церемониймейстера соблюдать иерархию придворных должностей, чтобы место каждого лица подле короля на публичных церемониях соответствовало его положению при дворе. Обычно король приказывал обер-церемониймейстеру перед началом какой-либо церемонии предупреждать о ней знатных придворных и сообщать[29]им их место при королевском выходе. Остальных придворных оповещали его подручные. От Генриха III зависело число и состав приглашенных на какое- либо торжество, и неполучение королевского приглашения означало немилость. Посредством церемониала король обретал новый рычаг власти при дворе, все более подчиняя себе дворянство и создавая нужное себе почетное окружение, а также получал возможность разностороннего контроля за двором.

Как отмечалось, главной функциональной частью двора являлся дом короля, который подразделялся во второй половине XVI в. на службы, которые, в свою очередь, находились под началом главного раздатчика милостыни Франции (grand aumônier de France), возглавлявшего церковный двор, обер-камергера (grand chambellan), следящего за королевскими апартаментами, гардеробмейстера (maitre de garde-robe), хранящего королевское платье, первого гофмейстера (premier maitre d'hotel), который отвечал за внутреннее состояние королевского замка (дворца) и трапезу короля, обер-шталмейстера (grand ecuyer), попечителя королевских конюшен, главного прево отеля короля (grand prevot) — главы службы порядка во дворце, и капитанов разного рода гвардейских формирований. Причем полномочия обер-шталмейстера, главного прево и капитанов гвардейцев распространялись на весь двор.

Регламенты Генриха III не упоминают три главные охотничьи службы, возглавляемые главным сокольничим (grand fauconnier), распорядителем волчьей ловли (grand louvetier) и главным егермейстером (grand veneur). Активно они не действовали при нем потому, что Генрих III был исключением среди остальных королей — любителей охоты.[30]Церемониал двора, установленный Генрихом III в 1585 г., имел различные источники происхождения. Во-первых, несомненно, он являлся прямым продолжением французского церемониала прошлых времен и бургундского церемониала, о чем свидетельствует письмо-инструкция Екатерины Медичи Карлу IX от 1563 г., также присутствующее в Регламенте. Согласно этому посланию при Франциске I и Генрихе II уже действовал четкий этикет в отношении королевской персоны, устанавливались определенные часы для подъема короля, публичной церемонии его утреннего и вечернего туалета, решения государственных дел, мессы, обеда, аудиенций, торжеств и т. д. Королева упоминает и более раннюю эпоху, замечая, что Людовик XII (1498-1515 гг.), например, внимательно следил за своим штатом, всегда имея при себе список всех, кто исполнял обязанности при его персоне.

С другой стороны, однако, известно сообщение историка рассматриваемой эпохи, президента Парижского парламента Ж.-О. де Ту, согласно которому церемониал 1585 г. был введен Генрихом III после его беседы с женой лорда Эдварда Стаффорда, английского посла в Париже, леди Дуглас. Король «в деталях воспринял формальности и почтение, с которым относились к королям Англии; например, какое число комнат и передних нужно пройти, чтобы достичь королевских покоев». Лорд Стаффорд, постоянный посол Елизаветы I Тюдор во Франции с 1578 г., был заметной фигурой при французском дворе, а его жена действительно была часто принимаема членами королевской фамилии. Но все же известие президента де Ту очень сомнительно, поскольку английский придворный церемониал был заимствован в 1470 г.[31] Эдуардом IV из Бургундии, почти не меняясь, в отличие от французского, на протяжении XVI в. Уже в царствование Генриха VIII Тюдора (1509-1547 гг.) различия в организации придворного этикета и церемониала при английском и французском дворах были очевидны. Французский двор отличался более упорядоченной структурой, что показал курьезный случай с французским посольством из шести камер-юнкеров в Лондоне. «Проблема протокола» возникла из-за того, что приближенные Генриха VIII, обязанные принимать французов, не нашли соответствующей должности в доме своего короля.

Работа придворных служб начиналась задолго до пробуждения короля. В четыре часа утра слуги под руководством сменных гофмейстеров убирали все залы королевского замка (Лувра) от мусора и нечистот, которые оставались с предыдущего дня. Генрих III заложил традицию регулярной ночной уборки всех помещений, где жила семья короля. Между четырьмя и пятью часами камердинеры короля растапливали камин и зажигали факелы в королевских апартаментах. В пять утра, разбуженный одним из них, король отдавал приказ об открытии дверей своих апартаментов, равно как и дворцовых ворот. К этому времени придворные, в зависимости от значимости их функций в системе двора и знатности, собирались в трех помещениях — зале для аудиенций (chambre d'audience), палате для государственных заседаний (chambre d'Etat) и передней.

По замыслу короля в момент отворения дверей королевской спальни (chambre royale) первая группа, как наиболее привилегированная, из залы для аудиенций переходила в королевскую спальню, вторая группа — в залу для аудиенций, а третья — в палату для государственных заседаний. Один из камердинеров приносил воду, король умывался; начиналась церемония утреннего туалета короля, которой руководил гардеробмейстер. Ему ассистировали двое слуг, один из которых заведовал ключами от сундуков, где хранилась королевская одежда, другой помогал непосредственно при одевании короля. Из рук первого по знатности и положению при дворе (принца крови, первого барона Франции, главного распорядителя и т. д.) король брал свою сорочку. Здесь же присутствовали дежурный цирюльник и камер-юнкеры, двое из которых подносили королю легкий завтрак, носивший сакральное значение, — хлеб и вино, двое других по завершению туалета вручали шпагу и плащ (если предстоял публичный выход), остальные камер-юнкеры и пажи ожидали королевских приказаний.

После завершения утреннего туалета и приветствия придворных король удалялся в свой кабинет, где заканчивал завтрак и начинал работать с государственными секретарями и другими лицами королевского совета. В это время (или чуть позже) сменные камер-юнкеры убирали королевскую кровать.

Обер-камергеру, ответственному за функционирование королевских апартаментов, подчинялся гардеробмейстер со своим штатом портных, обувщиков, сапожников, галантерейщиков, меховщиков, бельевщиков, прочих служащих гардероба короля. Ближайшими помощниками обер-камергера являлись первые камер-юнкеры (premiers gentilhommes de la chambre), затем следовали сменные камер-юнкеры (gentilhommes de la chambre en quartier), ординарные дворяне (gentil-hommes ordinaires), носители благородных должно-[33]стей — камергеры и дворецкие, а также прочий обслуживающий покои монарха штат: лакеи, привратники, цирюльники, ковровщики, стекольщики, столяры и т. д. Обер-камергер контролировал, кроме того, весь многочисленный медицинский персонал дома короля: хирургов, разного рода докторов, аптекарей и др. В начале каждого квартала один из первых камер-юнкеров знакомился со всем «неблагородным» штатом, напоминая служащим об их обязанностях. Дворяне, находящиеся на службе при королевских апартаментах, считались наиболее привилегированными из-за своей близости к королю.

Желание попасть в число этих избранных лиц, ближайшее окружение короля, порождало конкуренцию, взаимную зависть и массу ссор среди придворных. Регламенты Генриха III, определяющие полномочия главному прево, хотя и вменяли ему в обязанность наказывать всех затевающих ссоры, вплоть до смертной казни с согласия короля, нисколько не исключали эти ссоры в будущем. Более того, Генрих III умышленно провоцировал взаимную неприязнь придворных на почве борьбы за королевское внимание, что позволяло ему лишний раз подчеркнуть дистанцию между собой и дворянством и лавировать между соперничающими клиентеллами, контролируя ситуацию при дворе. Так, особую ревность вызывали фавориты короля герцог д'Эпернон и герцог де Жуайез, которым, согласно регламенту 1585 г., было разрешено в любое время входить к королю, где бы он ни находился.

Около девяти часов утра короля предупреждали о том, что все готово для мессы, и в сопровождении камер-юнкеров, лиц высших достоинств и гвардей-[34]цев король следовал в дворцовую церковь. Служба, длящаяся временами до полудня, шла под руководством главного раздатчика милостыни Франции, который был главой церковного двора короля. В его ведении находились придворные церковные службы и их штат. По сути главный раздатчик милостыни Франции, как правило, кардинал, был главным духовным лицом всей страны, Примасом Галльским. Ему принадлежало правоставить свою подпись после королевской при распределении церковных бенефициев. Он же следил, чтобы ни один прелат Франции не мог присоединиться без его разрешения ко двору с целью службы. Последнее право было обусловлено тем, что главный раздатчик милостыни Франции имел достоинство епископа двора (eveque de la cour). Кардинал также контролировал парижские больницы, Наваррский коллеж, монастырь Святого Гервасия, приюты и т. д. Его обязанностью было произнесение предобеденной и послеобеденной молитвы в момент королевской трапезы. Далее в иерархии церковного двора следовал духовник короля (confesseur du roi), глава придворной церкви (maitre de la chapelle), руководитель капеллы (maitre d'Oratoir), священники на смене и др. Все они во главе с главным раздатчиком милостыни Франции служили четыре месяца в году.

В полдень первый гофмейстер сообщал королю, что обед готов. Как правило, пять дней в неделю на обеде присутствовали королева и члены королевской фамилии, в остальные дни король обедал один. Регламентом 1585 г. Генрих III приказал устанавливать барьеры во время трапезы, разделяющие стол короля со столами приглашенных придворных, желая тем самым подчеркнуть величие монаршей персоны, ее[35] недосягаемость, но в то же время доступность взору всех присутствующих и прочих любопытных. За королевским столом распоряжался первый гофмейстер, держащий в руках жезл: рассаживал приглашенных королем согласно их достоинству, по его команде менялись блюда специальным штатом дворян при королевском столе (gentilhommes servans). Он же руководил церемонией вручения салфетки королю, передавая ее для этой цели королеве или самым знатным дворянам, приглашенным на обед. Во время трапезы приглашались музыканты и звучала музыка.

Регламенты Генриха III не упоминают также старинные почетные службы: главного хлебодара (grand panetier), кравчего (ecuyer ou valet tranchant) и виночерпиев (echancons). Первому гофмейстеру полагалось особым образом контролировать королевскую кухню (bouche), не допуская туда посторонних лиц. Королевская кухня состояла из семи служб: две из них обслуживали короля и его семью — объединенная, хлебная и винная (gobelet), и собственно кухня; остальные пять работали на весь дом короля (хлебная, винная, фруктовая, дровяная и общая кухня). В подчинении первого гофмейстера находились также гофмейстеры на смене (maitres d'hotel en quartier), контролеры, глава финансовой службы (maitre de la chambre aux deniers). Король лично перед началом каждой четырехмесячной смены знакомился со всем штатом первого гофмейстера, поскольку речь шла о жизнеобеспечении всего двора.

Королевский обед обычно заканчивался после двух часов дня разносом фруктов, сладостей и вина. После этого, в зависимости от дня недели, король давал аудиенции (дважды или трижды в неделю), наносил[36] визит королеве-матери Екатерине Медичи и своей жене Луизе де Водемон-Лотарингской, прогуливался, работал в специализированных королевских советах (до четырех раз в неделю). В четыре часа дня он отправлялся к вечерне, которая, как и месса, могла проходить с участием королевы и придворных дам и без них, в зависимости от обстоятельств. Королева располагала собственной часовней и приписанным к ней капелланом. Вечерня продолжалась до шести часов, после чего следовал ужин, и дважды в неделю устраивались балы.

Время от времени двор выезжал на охоту и на прогулки, а также совершал переезды, для чего требовались экипажи и лошади, находившиеся в ведении обер-шталмейстера. Обер-шталмейстер руководил королевскими конюшнями, которых с 1582 г. стало две: малая, находившаяся под руководством первого шталмейстера, и большая. В первой содержались лошади для охоты, во второй — для торжеств и церемоний. При шталмейстерах на смене находились пажи из благородных фамилий, которых обучали верховой езде, фехтованию, боевым упражнениям и правилам дворцового этикета. Генрих III особенно беспокоился о воспитании пажей при дворе, поскольку видел в них следующее поколение придворных, лояльность которых по отношению к королю нужно было воспитывать изначально. В стремлении приручить молодое поколение Генрих III часто требовал, чтобы пажи, а также шталмейстеры на смене сопровождали его в поездках, на церемониях и служили только при его персоне. Обер-шталмейстер был обязан также выделять лошадей и экипажи для иностранных послов, к которым прикреплялся обычно один шталмейстер на[37] смене, непосредственно следивший за тем, что именно им необходимо в данный момент. Вообще, королевские конюшни обслуживала огромная армия конюхов и прочих служителей.

Активная жизнь при дворе затихала к вечеру, когда гофмейстеры на смене зажигали факелы в коридорах и залах дворца и в четырех углах внутреннего двора Лувра. В десять часов вечера, когда король ложился спать, дежурный капитан королевских гвардейцев (capitaine de la garde) после троекратного предупреждения криком приказывал закрыть ворота. Ночью королевские покои охраняли гвардейцы под началом капитана королевских дверей (capitaine de la porte), a днем они следили за соблюдением церемониала при въезде во двор Лувра. Регламент 1578 г. определил также обязанности отряда сотни швейцарцев во главе с французским капитаном, которые следили за порядком во дворе и на нижнем этаже дворца. Четыре капитана королевских гвардейцев возглавляли четыреста стрелков (archers), причем один отряд из ста человек со времен Карла VII оставался шотландским. Капитан гвардейцев на смене был обязан присутствовать при открытии и закрытии ворот замка, обладал, наряду с главным распорядителем и главным прево, правом юрисдикции в доме короля, следил за порядком во время публичных выходов монарха, а также организовывал почетный эскорт короля. Однако стрелков на смене было не более двухсот человек, и большинство из них были рассредоточены по дворцу, поэтому короля могли сопровождать два-три десятка человек. Наконец, регламент 1585 г. упоминает постоянный почетный отряд вооруженных топориками дворян в количестве ста человек, кото-[38]рых в смене было не более десяти. Они были обязаны всюду сопровождать короля по его желанию. Летуаль, знаменитый парижский мемуарист, сообщает нам также, что военный дом короля в 1585 г. был усилен «определенным числом вооруженных дворян, окружающих (монарха) денно и нощно» — 45 гасконских дворян, нанятых на постоянную службу. Это стало необходимо ввиду растущей опасности для жизни короля, исходящей от Гизов и возглавляемой ими Католической Лиги, что и побудило Генриха III увеличить охрану своей персоны за счет надежных гасконцев, не связанных с придворными партиями. В это же время была усилена охрана королевы.

Регламенты Генриха III были направлены не только и не столько на возвеличивание персоны короля, но и на поддержку беднеющего и разорявшегося в период гражданских смут дворянства, которое получало постоянное жалованье за службу. В борьбе с Гизами Генрих III пытался избавляться от враждебных ему клиентелл двора. Регламентом 1585 г. запрещалось служить королю и какому-либо иному лицу одновременно. В противном случае монарх был вправе объявлять о замещении вакантного места. Генрих III, как никто иной из монархов, энергично экспериментировал со своим двором, перекраивая его структуру, добиваясь эффективности действия придворного механизма, привлекая к себе друзей и отторгая недругов. Регламенты Генриха III опередили его время, однако созданный им придворный церемониал и рациональная структура двора позволили добиться эффективного управления столь сложным социальным механизмом, особенно в мирный период 1577-1585 гг., и соответственно значительно укрепить[39]позиции короиы и стабилизировать политическое состояние Франции. Двор французского короля стал функционировать как социально-политический институт, от которого непосредственно зависел внутри- и внешнеполитический курс страны. Он превращался также в культурный центр Франции. Во многом это была заслуга Генриха III, чьими регламентами руководствовались все последующие французские монархи. Однако не в силах этого короля было предотвратить собственную гибель и последующий распад ренессансного двора.[40]

1.2. ФРАНЦУЗСКИЙ ДВОР В КОНЦЕ ГУГЕНОТСКИХ ВОЙН: ПОТЕРЯ ЕДИНСТВА

В истории французского двора XVI века существует большая лакуна, которая охватывает период 1588-1597 гг. — время, когда мы можем констатировать почти полное отсутствие королевских регламентов относительно внутреннего устройства двора и регулирования придворной жизни. Что стало с французским двором после гибели Генриха III Валуа в 1589 г. и наступлением политической анархии в период фактического междуцарствия в начале 1590-х гг., малоизвестно. В литературе этот вопрос почти не освещался. Распространено мнение, что после роспуска придворного штата последнего Валуа часть дворян уехала в свои замки и поместья, часть влилась в армию Генриха Наваррского, которому только предстояло стать королем Франции. Гражданский двор как бы исчез. Однако это не совсем так.

Судя по всему, королевский двор Франции стал терять свое единство в 1585 г., когда началась война трех Генрихов — короля Генриха III, герцога Генриха де Гиза и короля Генриха Наваррского, спровоцированная кончиной наследника трона Валуа герцога Франсуа Анжуйского, младшего брата трех последних[41] королей рода Валуа. Политические лагеря максимально поляризовались, поскольку ставка в борьбе была необычайно высока — корона Франции. Католические дворяне покидали короля и присоединялись к их вождю герцогу де Гизу, который возглавлял так называемую Католическую Лигу — военизированный общественно-политический союз, сплотивший различные слои французских католиков, щедро финансируемый испанским королем Филиппом II.

Среди враждующих сторон самые слабые позиции были у короля Франции. Вместе с тем те придворные, кто остался с ним после 1585 г., продемонстрировали ему необыкновенную верность. Точную численность служащих при короле дворян подсчитать невозможно, поскольку помимо лиц, занятых на четырехмесячном дежурстве, при дворе находились две иные смены благородного персонала двора, а также их праздные родственники, не входящие в дворцовый штат и кормившиеся за счет бесплатного столования при дворе или иными способами, и т. д. Приблизительная цифра — около 2 тыс. человек. Учитывая тот факт, что жалованье придворным выдавалось крайне нерегулярно и не в полной мере, двор короля трудно заподозрить только в материальной заинтересованности. Для большинства служащих при дворе Генриха III дом короля оставался последним остовом стабильности, олицетворением и хранителем вековых традиций церемониала, хороших манер и привычного уклада жизни. Несмотря на то что власть короля повсеместно оспаривалась, а реальные возможности осуществления управления неуклонно сужались, придворные видели в Генрихе III и членах семьи Валуа своих харизматических руководителей, пома-[42]занников Божьих, естественных гарантов справедливости, символизирующих собой благополучие всего дворянского класса.

Несмотря на то что претенденты на корону Франции и руководители Католической Лиги герцоги Гизы развязали в марте 1585 г. очередную гражданскую смуту, Генрих III продолжал царствовать над своим двором, создавая мираж власти. Казалось, двор не замечал войны. Чем ожесточенней проходили сражения, тем пышнее праздновались победы. Великолепие двора, его подчеркнутая изысканность и рафинированность стали естественной реакцией на мрачные события современности. Там были приняты подчеркнутая вежливость, артистичность поведения и показное стремление к роскоши. Последний ренессансный двор Франции последнего монарха из династии Валуа отчаянно сопротивлялся распаду, стремился к самодостаточности, к замыканию в самом себе. Регулярный и строго установленный церемониал соблюдался несмотря ни на какие волнения в Париже. Генрих III мог неограниченно царствовать только при своем дворе и быть настоящим королем только со своим двором. Это была своего рода игра, правила которой безукоризненно соблюдал каждый придворный. Для короля его двор был театром, где церемониал являлся спектаклем, в котором Генрих III играл главную роль. Один из биографов монарха (П. Шевалье) очень точно назвал его шекспировским королем. Только церемониал как бесконечно повторяемый ежедневный спектакль позволял чувствовать собственную значимость как монарху, так и тем, кто ему служил. Это был пир во время чумы. Все знали, что рано или поздно он закончится.[43] Весь этот порядок начал рушиться в мае 1588 г., когда король бежал из восставшей столицы, а некоторое время спустя к нему выехали обе королевы — королева-мать Екатерина Медичи и жена Луиза Лотарингская. Генрих III всеми силами продолжал поддерживать видимость соблюдения придворных регламентов почти в невыносимых условиях, понимая, что благодаря этому он остается королем Франции в глазах своих друзей и врагов. В 1589 г. его ближайшее окружение составляли восемь преданных ему дворян, в обязанность которых входило «извещать Его Величество обо всем важном, что они узнают и выяснят о его жизни, персоне, авторитете, положении и чести». Они обязаны были всюду сопровождать короля, пробовать его пищу, хранить сундуки с оружием, распоряжаться каретами и лошадьми.

Дальнейшие пути дезинтеграции двора таковы: Генрих III, согласно Ж.-О. де Ту, приказал двору во главе с королевой Луизой, а также парижским парламентариям и прочим высшим чинам обосноваться в городе Туре, который решено было сделать временной столицей, с тем чтобы позже триумфально вступить в побежденный Париж. Большая часть двора действительно сумела добраться до Тура, в то время как сам Генрих III в последний год своей жизни не имел постоянного местопребывания. Его ближайшее окружение — это вооруженная свита. В январе 1589 г. умерла королева-мать. Ее штат (около 600 чел.) был распущен. Большинство придворных разъехалось по своим владениям, и лишь незначительное их число попало на службу в дом короля и царствующей королевы. Корона, вопреки традиции, в условиях крайнего финансового дефицита и государственной дезор-[44]ганизации не могла позволить себе содержание такого большого числа ставших бесполезными служащих.

В этой связи необходимо упомянуть об одном обстоятельстве. Несмотря на задержки (иногда многолетние) жалованья придворным королевского штата, деньги все же выплачивать стремились. Выплаты осуществлялись даже наследниками покойной монаршей персоны, и иногда спустя годы. Так. Екатерина Медичи, умирая, знала, что своей смертью обрекает многих придворных и слуг на весьма скромное существование, что особенно было ощутимо в разгар войны, запустения и разрухи. Поэтому она завещала им значительную сумму из личных доходов, кратную жалованью за несколько лет. Вообще, возвращение долгов считалось священным делом, поскольку все верили, что врата рая откроются только для тех, кто не обременен земными обязательствами. В своем последнем письме, адресованном Генриху III, вдовствующая французская (жена его старшего брата Франциска II) и свергнутая шотландская королева Мария Стюарт просит его выплатить все причитающееся жалованье служащим ее дома после ее смерти за счет продажи имущества, которым она владела во Франции.

Серьезно заболевшая в конце 1586 г. и оставшаяся без средств Маргарита де Валуа, сестра Генриха III и младшая дочь королевы-матери, в одном из писем едва ли не умоляет Екатерину Медичи «проявить сочувствие к моему окружению, которому давно не платили за службу», добавляя характерную фразу: «Я знаю, что нет ничего более угодного Богу, чем выплата жалованья слугам». Позднее, во второй половине 1590-х гг., в конце религиозных войн, Генрих IV[45] Бурбон уже как полноправный король Франции поможет погасить все долги, накопленные королевами Луизой и Маргаритой в критическое время тотальной нехватки средств и развала всей финансовой системы государства, связанной с политическим и социально-экономическим хаосом рубежа 1580-1590-х гг. Таким образом, безвозмездный характер придворной королевской службы вместе с тем сочетался с непререкаемыми обязательствами денежного содержания короной своих служащих. Оба элемента представляли собой неписаные принципы организации службы королю, службы, существовавшей, пока есть король.

Окончательное разделение двора произошло после трагической смерти Генриха III в августе 1589 г. Королю суждено было погибнуть от кинжала монаха-доминиканца Жака Клемана, совершившего убийство по наущению Гизов, мстящих за смерть Генриха де Гиза (убитого, в свою очередь, по приказанию короля в Блуаском замке в декабре 1588 г.). Члены дома короля не сдерживали слез — рушился их мир и их будущее. Королевский штат был официально распущен после традиционной фразы церемониймейстера во время похорон монарха в аббатстве Св. Корнелии: «Господа, наш господин умер, поэтому каждый свободен от обязательств. Ибо двор распускается». С этого времени двор последних Валуа распадается на четыре основных центра. Причем это разделение и децентрализация двора осуществились по политическому признаку.

Во-первых, собственно военное окружение гугенотского лидера Генриха де Бурбона, короля Наваррского, как гугеноты, так и католики — бывшие слу-[46]жащие дома Генриха III, примкнувшие к нему из личных и политических соображений. Почти исключительно мужское общество, своего рода военный двор. Только с окончанием активных военных действий, отречением от протестантизма и коронации в Шартре, после своего вступления в Париж в марте 1594 г. Генрих IV публично объявляет о восстановлении полноценного двора.

Во-вторых, та часть двора, которая не последовала за Луизой Лотарингской в Тур и осталась в Париже, контролируемом в 1588-1594 гг. лигерами. Судя по всему, некоторые придворные ослушались приказа короля сугубо из соображений защиты своего имущества, которое могло быть разграблено или конфисковано в пользу Лиги, лидеры которой не стеснялись заниматься реквизициями имущества и ценностей, принадлежащих сторонникам короля. К этому двору присоединились благородные семьи из числа сторонников Лиги. Несмотря на отсутствие коронованных особ в столице, руководители Лиги — герцоги Гизы — могли считать себя таковыми. Господствовали при этом дворе герцог Майеннский, брат покойного главы Лиги Генриха де Гиза, объявивший себя «главным наместником государства и короны Франции», а также три дамы этого семейства: Анна д'Эсте, герцогиня Немурская, внучка Людовика XII, его мать, признанная глава клана Гиз-Лотарингских, которую парижане именовали не иначе как «королева-мать», ее дочь герцогиня де Монпансье, вдохновительница убийства Генриха III, которую парижский хронист Летуаль назвал «губернаторшей Парижа», и, наконец, вдова Генриха де Гиза Екатерина Клевская. Летуаль, не зная, как теперь титуловать этих дам, именует их в своих[47] мемуарах «принцессами» (princesses), что можно перевести также как «государыни». Позже к ним присоединился бежавший из-под ареста молодой герцог Шарль де Гиз, сын Генриха и Екатерины Клевской, которого «в Париже почитали уже за короля». Этот двор не осмелился занять опустевший Лувр и предпочитал пребывать в Отеле Гизов. В Париже также оставалось несколько десятков парламентариев, приверженцев Лиги, не подчинившихся приказу Генриха III переехать в Тур, и, конечно, муниципальное руководство — «Совет Шестнадцати», как они себя называли. С этим советом у двора Гизов возникали бесконечные споры и конфликты по поводу разделения властных полномочий, что усугублялось голодом из-за осады столицы Генрихом Наваррским в 1590 г. и распрями между самими лидерами Лиги. Последние никак не могли согласовать единую кандидатуру на французский трон. Летуаль перечисляет в числе претендентов герцогов Гиза, Майеннского, Немурского, Меркера, Савойского и Лотарингского. Все эти обстоятельства разобщали жизнь этого двора, который распался накануне вступления Генриха IV в Париж.

Двор Луизы Лотарингской — третий по счету двор Франции после 1589 г. После гибели мужа королева Луиза уехала из Тура в замок Шенонсо, завещанный ей Екатериной Медичи, которая в свое время отобрала его у фаворитки своего мужа Дианы де Пуатье. Видимо, Луиза сохранила значительную часть своих служащих (в 1589 г. около 300 чел.), к которому добавились некоторые члены дома ее мужа и ее свекрови. Так, в штате двора этой «белой королевы» числились «свитские дамы, фрейлины, камери-[48]стки, дворяне ее дома и обслуживающий персонал».

О жизни этого двора мало что известно. О. Мале, канцлер ее брата герцога де Меркера, сообщает нам, например, что двор королевы Луизы функционировал согласно регламентам Генриха III и представлял собой живой отзвук двора последних Валуа. При нем нашли убежище все, кому была дорога память о прежних временах, кому некуда было ехать, кто стремился там переждать гражданские войны. Единственная деталь отличала его от двора Валуа: королева отказалась от организации публичных праздников и балов. Отчасти в знак вечной скорби по мужу, отчасти ввиду стесненности в средствах. О. Мале так описывает ее будни: «Поднявшись (утром) со своего ложа, первым делом она возносила молитвы Святой Троице, стоя на коленях по четверти часа, затем около часа продолжалось ее одевание, и во время этой церемонии она беседовала с некоторыми из своих дам, чаще всего о чем-нибудь благочестивом». Фактически до 1594 г. Луиза содержала двор за собственный счет, ее вдовье довольствие почти не выплачивалось. Только после восстановления французского двора и централизации финансовой системы Генрих IV подтвердил ее привилегии вдовствующей королевы. В течение нескольких лет, вплоть до своей смерти в 1601 г., Луиза с удивительной настойчивостью требовала от Генриха IV наказать настоящих убийц ее супруга — членов семьи Гизов.

С началом функционирования полноценного двора в Париже Шенонсо опустел. За год до смерти королева Луиза переехала в Мулен, где и скончалась, «сохранив репутацию прекрасной и достойной дамы» (Брантом).[49] Наконец, последний двор — двор Маргариты де Валуа, сестры покойного Генриха III, жемчужины двора последних Валуа, последней легитимной представительницы этой семьи. О ее дворе, сыгравшем особенную роль в истории Франции, равно как о самой Маргарите, нужно сказать отдельно.[50]

ЧАСТЬ 2

«КОРОЛЕВА

РЕЛИГИОЗНЫХ ВОЙН» -

МАРГАРИТА ДЕ ВАЛУА,

СУПРУГА

ГЕНРИХА НАВАРРСКОГО

[51][52]

2.1. ПУТЬ К «ПАРИЖСКОЙ КРОВАВОЙ СВАДЬБЕ»

Обыкновенно Маргариту де Валуа (1553-1615 гг.), дочь Генриха II и Екатерины Медичи, путают с двумя другими Маргаритами из дома Валуа — Маргаритой Наваррской (1492-1549 гг.), сестрой Франциска I и автором знаменитого «Гептамерона», и Маргаритой Французской (1523-1574 гг.), сестрой Генриха II, герцогиней Савойской. Все три дамы были высокообразованны и прославились как в политике, так и в литературе. Судьба Маргариты де Валуа, младшей и самой любимой дочери Генриха II, сложилась сложно и в общем трагично. Ей пришлось не только стать свидетельницей разрушительных Религиозных войн во Франции и гибели своей семьи, но и пережить страшную кульминацию гражданского противостояния — Варфоломеевскую ночь.

Исторический фильм П. Шеро 1994 г. «Королева Марго», запечатлевший это событие, вызвал огромный интерес к фигуре Маргариты: в 1990-е годы о ней появилось сразу несколько биографических книг и множество статей — Ж. Кастареда, А. Кастело, Ж. Гаррисон, Э. Вьенно и др. Эти авторы, основываясь главным образом на мемуарах самой королевы[53] Наваррcкой, показали события той ночи ее глазами: молодая женщина с риском для жизни пыталась спасти своих подданных-гугенотов от резни и сумела сохранить жизни трем дворянам, а также своему мужу — королю Наваррскому. Тогда Маргарита не могла не понимать, что ее бракосочетание, позже названное «парижской кровавой свадьбой» и явившееся в итоге предлогом для убийства сотен дворян-протестантов, навсегда останется в памяти людей как акт чудовищной трагедии, разыгравшейся в стенах Лувра и на улицах Парижа. События 24 августа 1572 г. сделали очевидным всю бессмысленность заключенного накануне политического брака католички и гугенота, который не смог разрешить противоречий конфликтующих сторон, закрепить мир во Франции и привнести спокойствие в королевскую семью. Однако, кажется, само Провидение привело Маргариту де Валуа к брачному союзу с Генрихом Наваррским: после 13 лет долгих и безуспешных попыток Екатерины Медичи выдать замуж свою дочь принцесса обвенчалась с тем, с кем была обручена в возрасте 4 лет.

Генрих де Бурбон, сын первого принца крови Антуана де Бурбона, герцога Вандомского, потомка Людовика IX Святого, и королевы Наварры Жанны д'Альбре, единственной дочери Маргариты Наваррской-писательницы, родился в один год с Маргаритой — в 1553 г. А в марте 1557 г. дети были обручены по предложению Генриха II. В письме к своей сестре герцогине Неверской Антуан де Бурбон писал: «Я хотел бы... рассказать Вам о чести и милости, оказанной мне королем и заключающейся в соглашении между нами о браке Мадам Маргариты,[54] его дочери, с моим старшим сыном». Французский король продолжал политику своих предшественников по установлению тесных семейных уз между французским и наваррским королевскими домами, дабы обеспечить максимальную лояльность последнего и превратить королей Наварры в вассальных князей. Появление Генриха де Бурбона не могло не вызвать беспокойства у дома Валуа, поскольку принц соединял в своем лице старшие ветви фамилии Бурбонов и дома королей Наварры д'Альбре, к тому же в его жилах также текла кровь Валуа, поэтому Генрих II рассчитывал посредством брака принца Наваррского с Маргаритой превратить его в покорного слугу короны. Предполагался переезд принца на постоянное жительство в Париж и воспитание его при дворе.

Однако последующие события, связанные с трагической смертью Генриха II на турнире, безуспешным для Франции окончанием Итальянских войн (1559 г.), смещением акцентов внешней политики страны в сторону сближения с Испанией и быстрым распространением кальвинизма, надолго отодвинули идею «наваррского брака». Две непримиримые политические соперницы — регентша при малолетнем Карле IX Екатерина Медичи и королева Наваррская Жанна д'Альбре — предпочли вообще не вспоминать об обручении, тем более что страна была фактически накануне внутреннего религиозного конфликта и разделения на католический и протестантский лагеря.

Выдав свою старшую дочь Елизавету замуж за Филиппа II Испанского, Екатерина Медичи решила закрепить этот альянс браком младшей дочери Маргариты и ее сверстника короля Португалии Себастьяна,[55] за которого правили его происпански настроенные родственники — бабка Екатерина Австрийская, тетка Филиппа II, и дядя — кардинал Энрике. Считается, что переговоры начались не ранее ноября 1559 г.; однако в действительности, как показывают неопубликованные письма французского посла в Португалии Жана Нико Екатерине Медичи, это произошло уже в августе, сразу же после кончины Генриха II (10 июля). Нико информировал королеву-мать, что «Себастьян хорош собой» и что «в Португалии все желают этого брака».

Судя по всему, Екатерину Медичи интересовал не столько Себастьян, сколько желание максимально обезопасить себя и ослабевшую королевскую власть от внешних посягательств со стороны могущественного Австрийского дома. Только этим можно объяснить то, что французский посол в Мадриде епископ Лиможский весной 1560 г. зондировал почву на предмет возможности обручения Маргариты и сына Филиппа II от первого брака дона Карлоса. Испанский король, со своей стороны, не нуждался в более тесном союзе с Францией, продолжая считать ее своим главным противником и желая ее всяческого ослабления, поэтому, видимо, представил в Париж уклончивый ответ, который расценили как отказ. Поэтому если сюжет о браке с доном Карлосом исчезает из переписки Екатерины Медичи, то португальский вариант усиленно разрабатывается. Нико докладывает, что при местном дворе только и говорят о возможном бракосочетании Себастьяна и Маргариты, «портрет которой всем весьма понравился». Вместе с тем Нико не скрывает существовавшего противодействия французской дипломатии со стороны[56] Филиппа II и его сестры Хуаны Австрийской, матери Себастьяна.

Молчание португальского двора в 1562-1563 гг. в Париже было воспринято как провал переговоров; Нико был отозван, и Екатерина Медичи начинает разрабатывать новый брачный проект для Маргариты, уже с Рудольфом Габсбургом, сыном императора Максимилиана II. Она по-прежнему питала надежды, что сможет обезопасить Францию браками с Австрийским домом, — это диктовалось все усложнявшейся внутриполитической обстановкой и началом гражданских войн в 60-е годы. В 1563-1565 гг. проходили новые переговоры между Парижем, Веной и Мадридом, которые в итоге опять были сорваны из-за вмешательства Филиппа II, предпочитавшего иметь как можно меньше обязательств перед Францией. Очередная, уже третья, неудача просватать Маргариту де Валуа вызвала нескрываемое раздражение французов. Однако анализ корреспонденции королевы-матери показывает, что она воздерживалась от обвинений в адрес испанского короля в срыве столь важных для Франции соглашений: в условиях растущей внутренней нестабильности Екатерина Медичи не могла рисковать, бросая вызов Филиппу II, с которым все-таки предполагала найти общий язык.

Между тем неожиданно начался второй этап франко-португальских переговоров, спровоцированный захватом французами под командованием Фабиена де Монлюка португальского острова Мадейры в Атлантике в 1566 г. Моряки, зная, что Франция не признавала договор о разделе Нового Света между Испанией и Португалией, грабили остров в течение[57] нескольких месяцев. В Париж в этой связи срочно был отправлен многоопытный дипломат Жуан Перейра Дантас, уже бывший послом во Франции в 1559-1560 гг., которому Екатерина Медичи цинично заявила, что Франция готова рассмотреть вопрос о некотором возмещении ущерба, если Маргарита де Валуа станет португальской королевой. 16 и 17 февраля 1567 г. датированы ответы на это условие короля Себастьяна, Екатерины Австрийской и кардинала Энрике, адресованные Екатерине Медичи и Карлу IX. Французский двор попытался, правда, не очень благовидным способом, заставить португальскую королевскую семью действительно приступить к переговорам о женитьбе. Во всех трех письмах сообщалось, что посол Перейра Дантас известит о решении в отношении брака, который «будет служить укреплению дружбы между двумя странами». Несмотря на заверения португальцев в симпатиях к Франции, навязывание брака их королю в очередной раз и уже едва ли не силой вызвало негативную общественную реакцию. Немедленное вмешательство в дело Филиппа II, совпавшее с началом второй гугенотской войны во Франции, обеспечило спешный отзыв посла из Парижа, что завершило очередную фазу брачных переговоров.

В октябре 1568 г. умерла старшая сестра Маргариты королева Испании Елизавета де Валуа, и Екатерина Медичи спешно отправляет в Мадрид кардинала де Гиза с предложением Филиппу II руки своей младшей дочери. Трудно сказать, на что в действительности рассчитывала королева-мать, ведь в последние годы испанский король вел себя в отношении Франции и ее королевского дома все более бесцере-[58]монно. Но, видимо, браком с Маргаритой она пыталась обеспечить, хотя бы на время, продолжение политики военного невмешательства Испании в дела Франции, так как ослабление последней в результате внутренних потрясений было очевидно. Филипп II ответил, что намерен жениться на своей австрийской родственнице, однако не будет против брака Маргариты и Себастьяна. Давая такой ответ, испанский король в очередной раз вселял во французов надежды, которые невозможно было осуществить, о чем он наверняка хорошо знал. Король Себастьян, достигший к тому моменту совершеннолетия, продолжал находиться под огромным влиянием своих испанских родственников — бабки и матери, а также иезуитского окружения, которые уже были наслышаны о Маргарите и не желали терять своего влияния на короля. Португальский монарх сообщил Филиппу II, что пока он не намерен жениться.

Планам Екатерины Медичи не суждено было осуществиться еще и в связи с поведением самой Маргариты: весной 1570 г. французский двор заговорил о ее близости с герцогом Генрихом де Гизом, блестящим кавалером, будущим главой Католической Лиги и претендентом на трон. Хотя Маргарита в своих мемуарах отрицает всякую связь с герцогом и Гизами вообще, ее тщательно продуманное объяснение, похожее на оправдание, можно подвергнуть сомнению: «Я никогда не говорила о замужестве, и меня никогда не посвящали в этот замысел, иначе я сразу бы известила о нем королеву-мать». Мемуаристы того времени запечатлели эти события в ином свете. Семья Гизов, видимо, делала неофициальную попытку посватать принцессу из королевского дома, так[59] как при благоприятном исходе родство с Валуа изменило бы социальный статус этой фамилии, усилило бы ее амбиции и стало бы важным аргументом в борьбе за трон. К тому моменту Гизы стали самой могущественной и влиятельной фамилией Франции, связанной родством с шотландским королевским домом (Мария де Гиз, тетка Генриха де Гиза, была замужем за Иаковом V Шотландским и являлась матерью Марии Стюарт) и иными владетельными иностранными домами, и поэтому полагали, что наступило время осуществить долгожданные планы и породниться с правящей французской династией, тем более что Генрих де Гиз и Маргарита де Валуа любили друг друга. Кардинал Лотарингский Шарль де Гиз, главный инициатор их союза, уже по-свойски называл Маргариту в своей переписке «наша малышка».

Растущие претензии этой семьи, которая была уже достаточно облагодетельствована двором, вызвали беспокойство у Екатерины Медичи и Карла IX. Дом Валуа, стараясь не обидеть столь сплоченный и влиятельный клан, все же ясно дал ему понять, что брак принцессы из королевского дома Франции не может быть заключен с одним из подданных короля, не имеющим суверенных прав. Впервые со времен Франциска I Гизам четко указали их место в иерархии. Такое решение королевской семьи было во многом продиктовано чувством фамильного самосохранения. Маргарите, в свою очередь, было запрещено думать о браке с герцогом де Гизом, которого вскоре заставили жениться на Екатерине Клевской. Вместе с тем, судя по мемуарам Маргариты и последующим событиям, она была готова принести себя в жертву политической необходимости ради благополучия своего[60] дома и набраться терпения в ожидании династического альянса.

В том же 1570 г. Екатерина Медичи делает последнюю попытку завязать отношения с Португалией. Она использует посредничество Папы Пия V, который летом этого года отправляет своего посланца Луиса де Торреса для ведения переговоров в Португалию. Папа в то время собирал Священную Лигу для борьбы с экспансией турок, поэтому для него было важно присоединение к Лиге и Франции, которая дружила с Константинополем в противовес Испании и не желала расставаться с таким выгодным союзником. Цели Екатерины в отношении «португальского брака» отличались от целей Папы и к тому же изменились. В случае успеха королева-мать хотела вовлечь Португалию в русло французской политики и, питая несбыточные надежды, пыталась организовать равный баланс сил в Европе для противостояния Австрийскому дому. Главной темой ее переписки летом и осенью были переговоры с Себастьяном. В Рим для давления на Папу был отправлен кардинал де Рамбуйе, а в Мадриде посол Франции барон де Фуркево делал все возможное, чтобы выяснить настроения и замыслы испанцев. Его содержательные депеши ко двору позволяют понять, что португальцы хотели главным образом заручиться согласием Филиппа II на брак, который, в свою очередь, предпочитал замалчивать этот вопрос. Такая позиция, конечно же, означала «нет». Испанскому королю важно было сохранить статус-кво и не допустить, чтобы Португалия сблизилась с Францией. В ноябре 1570 г. Фуркево информировал, что переговоры Луиса де Торреса зашли в тупик.[61] Терпение Карла IX и его матери истощилось. Они уже не стеснялись обвинять во всем Филиппа II, происки которого представляли собой неприкрытое оскорбление Франции. В январе 1571 г. французский двор резко обрывает тему португальского альянса. В секретной инструкции барону Фуркево Карл IX приказывает хранить молчание о будущем Маргариты де Валуа и прекратить все разговоры об отношениях Франции и Португалии. Именно в это время вновь всплывает идея брака с Генрихом Наваррским, тем более что 8 августа 1570 г. был подписан Сен-Жерменский мирный договор между католиками и гугенотами, который можно было бы закрепить брачным союзом. Одновременно это был бы великолепный акт мести Филиппу II за причиненные унижения и разжигание гражданской войны. Весь свой дипломатический талант Екатерина Медичи бросила на подготовку «наваррского брака», который обещал стать беспрецедентным событием — союзом католической принцессы и протестантского принца. В июле 1571 г. Карл IX представил официальные предложения о браке своей сестры и принца Наваррского Жанне д'Альбре.

Такой поворот событий встревожил Пия V и Филиппа II. Первый опасался излишней самостоятельности Франции в религиозной политике и победы веротерпимых сил. Межконфессиональный брак означал крушение вековых религиозных канонов, открывая дорогу другим подобным союзам, и позволял не особо прислушиваться к мнению Святого престола. Филипп II со своей стороны всеми силами стремился не допустить согласия в стране своего потенциального соперника. Однако, казалось, во Франции[62] вновь возрождается политическое единство, ради которого французы были готовы поступиться религиозной враждой и примириться символическим актом — бракосочетанием принца Наваррского и принцессы Валуа, сплотившись из-за внешней опасности — агрессивных претензий Австрийского дома на мировое господство. Единая и сплоченная Франция могла и должна была бросить вызов Габсбургам, взяв реванш за унижения последних лет и неудачу в Итальянских войнах. Папа и испанский король попытались спасти положение, добившись от Себастьяна нового посольства во Францию — Гомеса да Сильвы.

Посла в Париже встретили весьма холодно, и он сумел попасть на аудиенцию только к королеве-матери (8 октября 1571 г.). Гомес да Сильва попытался разыграть спектакль удивления в связи с решением о предполагаемом браке и напомнить об обязательствах Франции перед Португалией, на что ему было жестко отвечено, что брак сорвался только по вине Себастьяна и его родственников. В это же время пришло сообщение о победе испанского флота над непобедимыми до того турками в битве при Лепанто, что означало еще большее усиление Филиппа II. Последние колебания и сомнения французов развеялись. До сведения португальского, а заодно и испанского монархов было доведено, что Франция никогда прежде не была связана семейными узами с португальским домом и никогда их не искала, а также что португальцы оскорбительно затягивали переговоры о браке в течение 12 лет. Такой срок ожидания был немыслим даже для королевских семей в XVI веке.

Трудности, с которыми столкнулась Екатерина Медичи при обустройстве нового союза, можно разде-[63]лить на внешние и внутренние. Внешние состояли из изнурительных прошений Папе Пию V, а затем сменившему его Григорию XIII разрешить бракосочетание. Она им обещала, что Франция не будет воевать с Филиппом II, убеждала в преданности французской короны устоям католической религии, объясняя в то же время, что намечаемый альянс вполне равноценен, поскольку в будущем Маргарите достанется корона Наварры, а также оправдан, так как он принесет «мир и спокойствие» во Францию. Одновременно королева-мать сумела организовать мощную группировку давления на Святой престол. Помимо энергичного посла Франции в Риме Фераля, при папском дворе действовали в пользу брака три влиятельных кардинала — Гиз-Лотарингский (этот, правда, скорее делал вид, что хлопочет, на деле всячески пытался противодействовать), Феррарский и д'Эсте. Перед Папой хлопотали итальянские родственники Екатерины, в частности, герцог Тосканский. Несмотря на то что Григорий XIII был более склонен к компромиссу с Парижем, чем его предшественник, собственные интересы Папы и негативная позиция Филиппа II давали основание для колебаний и проволочек. Молчание Рима, которое Карл IX воспринимал как косвенное проявление интриг Испании, заставило короля в июле 1572 г. довести до сведения Григория XIII, что намечаемая свадьба состоится в любом случае.

Церемонию бракосочетания должен был осуществить кардинал де Бурбон, родной дядя Генриха Наваррского и единственный католик в этой семье. Однако он также откладывал свою миссию, ожидая разрешения из Рима. В августе, когда все приготовления к свадьбе были закончены, Париж был переполнен[64] приехавшими гостями, а общая ситуация во Франции вновь становилась нестабильной, стало ясно, что откладывать дальше церемонию невозможно. Екатерина Медичи решилась на крайние меры — по ее приказу было сфабриковано подложное разрешение Григория XIII, позволявшее католичке выйти замуж за гугенота. Настоящее пришло много позже. Брачная жизнь Маргариты де Валуа началась с обмана — этот факт вспомнят неоднократно, когда впоследствии пойдет речь о ее разводе с королем.


Что касается внутренних проблем с заключением брака, то в действительности таковая была одна: Екатерине Медичи нужно было убедить в необходимости свадьбы лидеров гугенотов, прежде всего Жанну д'Альбре. Письма королевы Наваррской за 1571-1572 гг. представляют собой самое яркое свидетельство хода переговоров между Валуа и Бурбон-д'Альбре. У Жанны д'Альбре, с одной стороны, не было причин доверять французской королевской семье, особенно королеве-матери, своей давней противнице, с другой стороны, союз ее сына с принцессой царствующей фамилии сулил не только закрепление религиозного мира, но также усиление суверенных прав и привилегий Бурбонов и Наваррского дома. В письме к Комону от 1571 г. она пишет: «Я... отправляюсь ко двору, где Господь поможет руководить моими действиями, да послужит это к Его славе. Дело, которое меня туда влечет, имеет столь большое значение, что о нем стоит позаботиться». Речь идет о завершающей стадии переговоров, которые проходили с февраля 1572 г. в тогдашней резиденции двора в Блуа.

Подозрительной и полной предубеждений суровой протестантке Жанне д'Альбре французский двор[65]казался олицетворением порока и всеобщего лицемерия. Она жалуется в письмах к сыну, что ее силой принуждают подписывать брачный контракт, а Екатерина Медичи, с которой она «неможет общаться», всячески над ней издевается, наконец, ее устраняют от встреч с королем и Маргаритой: «Что касается Мадам [Маргариты], то я вижу ее только у королевы — месте не слишком достойном, откуда она не выходит. Она отправляется в свои апартаменты только в те часы, которые неудобны для беседы». Вместе с тем королева Наваррская не скрывает своей радости от первых впечатлений о будущей невестке: «Я Вам скажу, что Мадам [Маргарита] оказала мне столько почестей и доброжелательства, сколько было возможно, и говорила мне чистосердечно, как она Вами довольна»; «Я сказала ей о Вашем письме, и она была очень деликатна, отвечая, как обычно, в выражениях великодушной покорности к Вам и ко мне, как будто она уже Ваша жена». Судя по всему, на Жанну большое впечатление произвели безупречные манеры и такт принцессы, ее ум и рассудительность. Вместе с тем королева Наваррская почувствовала в ней реальную соперницу за влияние на Генриха Наваррского, которого предупреждала позднее, что твердая преданность Маргариты католической религии и своему дому может подорвать все гугенотское движение, добавляя: «Принцесса красива, но прошла школу разложения». Наконец, в письме к воспитателю Генриха Бовуару уже слышатся интонации раздраженной свекрови: «Говоря о красоте Мадам, я признаю, что она прекрасно сложена, однако сильно затягивается; что касается ее лица, то оно излишне накрашено, что меня выводит из себя, поскольку это[66]портит ее облик. Но при здешнем дворе красятся почти все, как в Испании».

Долгожданный брачный договор Жанна д'Альбре подписала 11 апреля 1572 г. после долгих колебаний и сомнений. Адмирал Колиньи сыграл в этом деле большую роль, так как Екатерина Медичи, по словам венецианского посла, обещала в случае успеха не препятствовать его сближению с Карлом IX. Неожиданная кончина в Париже королевы Наваррской (от туберкулеза) 9 июня была воспринята двором с облегчением. Отныне внутренних препятствий для совершения бракосочетания почти не было, если не считать непримиримую позицию ультракатоликов герцогов Гизов, находившихся в то время в немилости.

Гизы были особенно оскорблены тем, что их главу в свое время отвергли в качестве достойной партии Маргариты де Валуа. И, быть может, стремление Генриха де Гиза расправиться с королем Наваррским и прочими гугенотскими принцами во время Варфоломеевской ночи (возможно, и организация самой резни) во многом носило следы личной мести и многолетней вражды Гизов и Бурбонов.

Пышная свадьба была отпразднована 18 августа 1572 г. по невиданному до того церемониалу, когда невеста-католичка венчалась одна в Соборе Парижской Богоматери, а гугенот Генрих Наваррский, к тому моменту уже король, ожидал снаружи. Судьба продолжала испытывать Маргариту де Валуа: после стольких лет ожидания замужества бракосочетание состоялось, но без должного разрешения Папы и без соблюдения обычных церемониальных норм.

Необыкновенно трудный и в итоге бессмысленный путь к «кровавой свадьбе» был пройден. Судьба[67] Маргариты де Валуа стала самым ярким отражением всех бед, которые обрушились на Францию в XVI в., — гражданских войн, потери внешнеполитического авторитета, раздоров в королевской семье. И тем не менее именно королева Наваррская стала главным связующим звеном между ренессансным и барочным дворами Франции. Несмотря на сложные политические обстоятельства, в которых она пребывала всю свою жизнь, как настоящая Валуа Маргарита неустанно заботилась о своем почетном окружении и стремилась сохранить его любой ценой.[68]

2.2. СЕДЬМАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ВОЙНА 1580 ГОДА

Кровавую эпоху религиозных войн Маргарита де Валуа отразила в своих сочинениях, прежде всего «Мемуарах», а также в корреспонденции. Всего сохранилось около 470 ее писем, и часть из них хранится в России (!), в Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге. Речь идет о 42 ее посланиях, адресованных преимущественно матери и брату — Екатерине Медичи и королю Генриху III, написанных во время ее пребывания в Нераке в 1579-1584 гг., главной резиденции ее мужа — Генриха де Бурбона, короля Наваррского. Большая часть этих писем была опубликована историком рубежа XIX-XX вв. Ф. Лозеном, но три из них, касающиеся времени седьмой религиозной войны 1580 г., до недавних пор оставались неизвестными и неизданными. Между тем их содержание в определенной степени позволяет детализировать развитие очередного военного конфликта гугенотов и католиков, вдохновительницей которого большинство историков считают именно Маргариту. Нам кажется возможным представить свой взгляд на существо этого вопроса.[69] Маргарита де Валуа, которую ее старший брат Карл IX (и только он!) называл Марго, была выдана замуж 18 августа 1572 г., за шесть дней до Варфоломеевской ночи. И хотя брак Маргариты и Генриха Наваррского не сложился по разным причинам, супруги на протяжении всей жизни питали друг к другу искреннее уважение и, несмотря на разлады, временами демонстрировали весьма трогательную дружбу, даже после развода в конце 1599 г. В течение своего пребывания в Гаскони Маргарита была верным и очень важным союзником короля Наваррского.

Вообще, после Варфоломеевской ночи и воцарения Генриха III (1574 г.) позиция двора по отношению к гугенотской конфедерации стала более толерантной, что было связано с прогрессирующим процессом падения королевского авторитета и нарастанием внутренних беспорядков. Генрих III предпринимал многочисленные попытки мирного урегулирования религиозно-политических споров, заключал мирные договоры и соглашения, устраивал межконфессиональные конференции, наконец, пытался королевским присутствием в наиболее сепаратистски настроенных регионах восстанавливать свои утраченные прерогативы. Ради плохого мира король готов был жертвовать всем и всеми, включая своих близких родственников, — он отчаянно сопротивлялся унижению королевского Величества и развалу государства.

В 1576 г., после бегства Генриха Наваррского из луврского плена, где он находился фактически с момента свадьбы, возникла потребность нового компромисса с протестантским югом. Генрих III посылает свою мать Екатерину Медичи вести деликатные и сложные переговоры о выполнении условий очеред-[70]ного религиозного мира, заключенного в Бержераке 17 сентября 1577 г. В огромной свите королевы-матери в Гасконь также была отправлена и Маргарита, которой отводилась особенно важная роль стать естественным гарантом мирных соглашений. Король Франции просил сестру всячески использовать для этой цели все свое влияние на мужа.

28 февраля 1579 г. Екатерина Медичи от имени Генриха III подписала соглашение в Нераке, по которому гугенотам передавалось 14 новых «городов безопасности» (villes de surete), где фактически не действовала королевская администрация и свободно отправлялся протестантский культ. Однако это компромиссное решение королевы вызвало противодействие среди католических лидеров, которые пытались заставить Генриха III помешать осуществлению этого плана. В их числе был и маршал де Бирон, генеральный наместник Гиени, находившийся в постоянной вражде с губернатором этой провинции — королем Наваррским. Уже в июне 1579 г. на своей конференции в Монтобане гугеноты, обеспокоенные непримиримой позицией Бирона и колебаниями короля Франции, призвали к оружию в случае, если «города безопасности» будут у них отняты. Генрих III и Екатерина Медичи с целью разрядить обстановку и найти очередной религиозно-политический компромисс решили созвать новую конференцию в Мазере (нынешний департамент Арьеж), которой и посвящено одно из названных писем Маргариты де Валуа. Речь идет о конференции, которая проходила в резиденции архиепископов Окских (Auch) с 10 по 20 декабря 1579 г. В своем письме Генриху III (декабрь 1579) королева Наваррская перечисляет ее главных участников.[71]Протестантов возглавлял король Наваррский, католиков — губернатор Лангедока герцог Генрих I де Монморанси-Дамвиль. Короля Франции представлял один из его лучших дипломатов — Никола д'Анженн-Рамбуйе, а Екатерину Медичи — аббат де Гадань, талантливый дипломатический агент и доверенное лицо королевы-матери. Известно, что Монморанси трижды встречался с Генрихом Наваррским 14, 18 и 19 декабря и вместе с Гаданем и Рамбуйе пытался убедить гугенотского лидера отказаться от некоторых «городов безопасности», дабы удовлетворить непримиримых католиков и сохранить мир. Однако Генрих и его окружение отказались что- либо решать «без предварительного согласия депутатов от гугенотских церквей», что означало крах всех миротворческих усилий короны. Согласно анонимной «Истории гражданской войны в Лангедоке» «на этой конференции не было принято никакого полезного решения».

Вернемся к письму Маргариты. Она пишет, что миссия аббата де Гаданя предполагала также осуществление примирения маршала де Бирона и короля Наваррского, но к ее «огромному сожалению Гадань ничего не смог сделать» в этой связи. Здесь же королева сообщает о внезапном отъезде Генриха из Мазера в Нерак, чему не находит объяснения, поскольку это срывало конференцию и оставляло в недоумении ее участников. Однако в «Журнале» Летуаля есть упоминание о попытке Бирона, раздраженного несговорчивостью короля Наваррского, захватить его в плен во время переговоров. Спешный отъезд Генриха смешал карты посланцам двора, которые не могли возвратиться в Париж без какого-либо поло-[72]жительного результата. Рамбуйе сумел вновь убедить короля Наваррского встретиться с ним в том же Мазере и уговаривал его не поддаваться на провокации Бирона. Одновременно он передал Маргарите от имени короля Франции просьбу всеми силами способствовать поддержанию мира в регионе. В конце своего письма Генриху III королева Наваррская заверяет его, в свою очередь, что сделает все возможное, добавляя: «Всю свою жизнь я буду исполнять все то, что касается Вашей службы и Ваших приказаний, как самая нижайшая и покорнейшая из всех Ваших подданных».

Возлагая большие надежды на свою сестру, Генрих III, находясь под прессом католических грандов, в то же время продолжал попытки нарушить соглашение в Нераке и отнять некоторые города у протестантов. Политика двора была непоследовательна. В помощь Маргарите в феврале 1580 г. король послал в Гиень Филиппа Строцци, в то время командующего сухопутными войсками. Целью его визита была очередная попытка примирить губернатора Гиени и генерального наместника. Этой теме посвящено следующее послание королевы Наваррской Екатерине Медичи. Оно датировано апрелем, когда уже стало ясно, что мирные переговоры зашли в никуда, поскольку конфликтующие стороны не желали уступать и мириться. Это означало новую, уже седьмую по счету, религиозную войну католиков и гугенотов. Предотвратить ее было не в силах Маргариты, поэтому тон ее письма весьма оправдательный: «Мне остается только нижайше просить Вас не лишать меня... Ваших милостей, благодаря которым я надеюсь пережить все свои несчастья». Королева Наварр-[73]ская не смогла выполнить предписание своей матери и брата и не предотвратила новый вооруженный конфликт, а по распространенному мнению, даже явилась вдохновительницей войны, так называемой войны влюбленных, поскольку была влюблена в гугенота виконта де Тюренна. Версия эта довольно убедительна, так как она объясняет последующее резкое охлаждение отношений Маргариты с Генрихом III и Екатериной Медичи, которые считали, что королева Наваррская была обязана заниматься в Нераке исключительно вопросами политики в пользу дома Валуа, а не многочисленными любовными похождениями.

«Войной влюбленных» этот непродолжительный конфликт середины 1580 г. окрестил соратник Генриха Наваррского, будущий писатель и поэт Агриппа д'Обинье, заверяя, что все его инициаторы при наваррском дворе в Нераке были влюблены и желали прославиться, а Маргарита де Валуа, увлеченная Тюренном и раздраженная на Генриха III за вмешательство в свою личную жизнь, стала его главной вдохновительницей. Однако эту версию не поддерживает Элиан Вьенно, автор последней добротной биографии королевы Наваррской, и для этого есть основания.

Новый всплеск противостояния на юге Франции зрел давно и был связан с общими, не разрешенными ни одним предыдущим миром, противоречиями католиков и гугенотов. Провал конференции в Мазере открыл путь для новой войны, которую желали лидеры обеих партий. Только Генрих III и его мать отчаянно пытались спасти положение, но у них не было достаточной власти и возможностей. Они весьма рассчитывали на помощь Маргариты, которую не без[74]успеха уже использовали для осуществления мирных инициатив. Вся многочисленная корреспонденция королевы Наваррской за 1579-1580 гг. доказывает, насколько серьезно относилась она к своей миссии, подробно информируя их обо всех важных событиях в Гаскони и своем посредничестве. В своих мемуарах Маргарита не скрывает свою неприязнь к войне, так как созданный ею двор в Нераке приобретал черты стабильности, наполненный привлеченными на службу дамами и кавалерами разных вероисповеданий. Она гордилась своим двором и не хотела подвергать его опасностям: «Наш двор был такой красивый и приятный, что мы совершенно не завидовали двору Франции в Париже. В моей свите было много дам и фрейлин. Окружение короля, моего мужа, состояло из сеньоров и дворян, самых благородных и галантных, каких я только видела [...]. Несмотря на то что мой муж [...] доверял мне более, чем кому бы то ни было, я не смогла убедить ни его, ни его советников [не вступать в войну], ничто не могло удержать эту рвущуюся в бой силу [...]. Видя, что все идет к войне, я часто предупреждала об этом короля Франции и королеву, свою мать, и просила, чтобы они хоть как-то помешали возникновению конфликта, посредством уступок моему мужу. Но они не обращали внимания на мои просьбы».

Вместе с тем королева Наваррская отстаивала перед своими родственниками право на свободу личной жизни, поскольку она была уже принесена ими в жертву политике. Генрих III отказывался понимать сестру, которая, по его мнению, недостаточно активно выполняла свой долг по отношению к королевской семье и своими действиями только усугубляла поло[75]жение. В период прогрессирующего политического беспорядка в стране король Франции не мог простить даже малейшего своеволия и неповиновения среди членов фамилии Валуа.

Седьмая религиозная война закончилась миром во Флеи, подписанном в ноябре 1580 г., который стал очередным промежуточным миром в продолжающейся гражданской войне во Франции.[76]

2.3. ДВОР МАРГАРИТЫ И ДВОР ФРАНЦИИ

В 1584 г., в канун «войны трех Генрихов» (короля Франции, короля Наваррского и герцога де Гиза), спровоцированной кончиной наследника французского трона герцога Франсуа Анжуйского, Маргарита окончательно покидает Наварру ввиду двусмысленной позиции мужа, которому она в тот момент стала не нужна ни как жена, ни как политическая союзница. В Париже ее также никто не ждал — Екатерина Медичи и Генрих III готовы были постричь ее в монастырь и предложить Генриху Наваррскому другую супругу. В таких условиях Маргарита объявляет о присоединении к Лиге и обустраивается со своим Двором в своем личном владении — Аженском графстве на юго-западе Франции, открывая активную переписку с руководителями Лиги (в частности, с герцогом де Гизом), а также с главным внешним союзником лигеров — Филиппом II Испанским.

Такой поворот событий испугал как короля Франции, так и короля Наварры. Усиление Католической Лиги фигурой Маргариты, представительницы королевской семьи, смешивало все планы обоих королей, тем более что король Наваррский после кончины[77]герцога Анжуйского становился законным наследником престола. При дворе упорно муссировались слухи о том, что Генрих де Гиз в борьбе за корону Франции готов развестись со своей супругой с целью женитьбы на Маргарите де Валуа. Папа наверняка бы одобрил этот союз, с радостью признав незаконным предыдущий брак королевы. Однако Генриху III в 1587 г. удалось опередить Гиза, захватить королеву Наваррскую и насильно поселить в королевский замок Юссон в центре глухой провинции Овернь, где она и жила сначала как политическая узница, а затем, уже после убийства брата, как хозяйка Юссонской сеньории. В этом небольшом провинциальном замке ей суждено было пробыть около 20 лет, но именно здесь была сохранена культура и традиции двора Валуа.

С двором Луизы Лотарингской двор Маргариты в 1590-х гг. никакой связи не поддерживал, поскольку обе королевы испытывали друг к другу редкую неприязнь. Связано это было опять-таки с Генрихом III, которого бесконечно любила Луиза и который находился в постоянной ссоре с сестрой. Нужно отметить, что в 1589 г. Маргарита прекратила все контакты с лигерами (напомним, Гиз погиб в декабре 1588 г.). С этого времени она — уже королева Франции. Новый статус, впрочем, отнюдь не избавил ее от самой главной проблемы — хронического безденежья. Королева добывала средства разными способами: из ее писем становится ясно, что уже с начала 1591 г. она налаживает контакты с Генрихом IV с целью обретения финансовой помощи, которая, судя по всему, ей оказывалась время от времени. Маргарита просила о поддержке также вдову своего второго брата Карла IX[78]Елизавету Австрийскую (ум. 1592 г.), живущую в Вене. Знаменитый мемуарист и друг Маргариты аббат де Брантом представил нам эту историю в следующих выражениях: «Проведав, что та [Маргарита] находится в крайнем стеснении средств, безвыходно обретается в своем оверньском замке — почти заброшенная родными и близкими, а также теми, кто был ей обязан, — она [Елизавета] послала ей людей и предложила помощь деньгами, выделив половину доходов от мужниного наследства, оставленного во Франции, и все поделила с ней поровну, словно то была ее родная сестра; а потому поговаривают, что будущая великая королева Франции влачила бы жалкое и незавидное существование без столь щедрой подмоги».

Правда, деятельную Маргариту трудно представить «влачащей существование», что доказывают ее остальные шаги: в поисках средств в начале 1590-х гг. она заложила и продала часть своих драгоценностей, что мы узнаем из ее писем герцогу Тосканскому, Фердинанду I Медичи, которого она просит помочь проследить за их продажей в Венеции, где они оказались в руках посредников-подданных герцога — Манелли и Рикальди. Расходы королевы были довольно существенны: во-первых, ее охраняла «моя швейцарская гвардия и солдаты» (именно так она выразилась в письме к мужу, с которым возобновила активную переписку в 1593 г.), т. е. военная часть ее дома, которой нужно было платить в первую очередь. Во-вторых, гражданская часть ее двора. Любопытно взглянуть на состав последней.[79]Дом королевы возглавляла гофмейстерина мадам де Ноай, Жанна де Гонто, которая служила Маргарите[79]еще в Наварре. Из наваррского окружения королевы встречаются также имя фрейлины мадам де Фредвиль, в пользу которой она хлопочет в одном из писем, а также имя небезызвестной мадам де Вермон, одной из самых первых, еще парижских дам Маргариты. Вермон стала выполнять деликатные поручения королевы, в частности, роль курьера к Генриху IV, пытаясь способствовать примирению двух супругов. Ее муж — Оливье Диобахо (испанец) также пребывал на службе в Юссоне в качестве гофмейстера, за что уже в 1591 г. получил от королевы весьма существенную награду за оказанные услуги — аббатство Сильванес в Руэрге. В письмах Маргариты мы встречаем также иную фигуру из ее наваррского двора (впрочем, тоже бывшего парижанина) — Мишеля Эрара, который занимал должность ее советника и которому королева в 1593 г. поручила вести переговоры с представителями Генриха IV о разводе. В остальном двор Маргариты — это, судя по именам, местные оверньские дворяне: Ларошфуко-Рандан, Шабанн-Кюртон, Ластик, Монморен и другие менее известные. Среди них встречаются и придворные прежних королей. Так, в числе придворных дам значится Мадлен де Сеннетер, фрейлина Екатерины Медичи, которая вернулась в свое оверньское поместье после смерти королевы-матери и была приглашена на службу к Маргарите.

Если при дворе королевы Луизы все было проникнуто набожностью и памятью Генриха III, то двор Маргариты, как настоящий двор Валуа, сохранял все ренессансные традиции. Это был центр не только церемониальной, но также культурной и интеллектуальной жизни Франции. Изысканные вкусы Марга-[80]риты накладывали отпечаток на характер поведения ее придворных. Неоднократно приглашаемый королевой Брантом неустанно восхищался на страницах своих сочинений организацией повседневной жизни ее двора, который напомнил ему двор парижский, «наш двор». Торжественные и ординарные мессы, публичные обеды, балы, театральные представления, нарочито изысканный язык и манеры, постоянное присутствие при дворе ученых, писателей и поэтов (братьев д'Юрфе, например) — этого не знал ни один из существующих тогда во Франции дворов. Юссон стали называть «новым Парнасом». И все это — во времена, когда, казалось, политическая и социальная разруха во Франции достигли своего апогея. Двор Маргариты привлекал, конечно, не только дворян Оверни, но и жителей соседних провинций, и даже парижан, привлекал не только как память об ушедшем «золотом веке», но также выраженной аполитичностью. «Подобно Вам, я выбрала спокойную жизнь», — написала Маргарита Брантому в 1591 г., который позже, в свою очередь, в «Хвалебном слове Маргарите де Валуа» опишет эту жизнь в следующих выражениях: «Королева Маргарита, которой должно было бы играть роль пульса земли французского королевства, со всем благородством отказалась от этой роли, хотя королевство это принадлежало ей по полному праву — божественному и человеческому... и удалилась в замок Юссон средь пустынь, скал и гор Оверни, населенных людьми, столь непохожими на жителей великого города Парижа, в котором она должна была бы теперь обладать своим троном и творить справедливость... Ее мы видели только как прекрасный светоч, как яркое солнце, озаряющее всех[81]нас, и даже когда оно спряталось за вершины скал и гор Оверни, то также превратилось в некий чудный порт, морскую гавань, огни которой для моряков и путников были сигнальным фонарем, спасающим от крушения, а ее пристанище стало самым красивым, самым нужным и самым почетным для всех и для нее самой».

Важным фактором относительной стабильности положения двора Маргариты явилось то, что Овернь и соседний Лангедок быстро признали Генриха IV, и на их территории не было масштабных боевых действий, хотя зимой 1590/91 г. королеве и ее окружению пришлось пережить бунт гарнизона Юссона, задобренного обещаниями скорой выплаты денег. В 1593 г. король восстанавливает регулярное финансирование двора своей жены, которая, в свою очередь, организует его в полном объеме. Именно в это время уже появляется постоянный совет Маргариты во главе с канцлером Жаном Бертье, будущим епископом Рье, представляющим ее юридические интересы.

Таким образом, пока мужчины воевали, придворная жизнь сохранялась при «дамских дворах», и именно двору Маргариты де Валуа удалось оказать влияние на французский двор XVII века и осуществить настоящую преемственность в деле его организации и функционирования. Однако случилось это уже в 1600-х гг., а к моменту коронации Генриха Наваррского в 1594 г. в Шартре, который отныне мог полноправно называться Генрихом IV, всем было понятно, что старого двора более не существует. Итогом гражданских войн стала глубокая ностальгия дворянства по утраченному навсегда двору Валуа, всеобщая [82]социальная апатия и депрессия. Ренессансная Франция канула в Лету.

В числе многочисленных проблем, стоящих перед Генрихом IV, о чем пойдет речь в 3-й части настоящей книги, оказалась весьма злободневная проблема организации «дамского двора». Герой одноименного произведения уже упоминавшегося Агриппы д'Обинье барон де Фенест произнес слова, которые разделила бы вся мужская часть двора Генриха IV: «Удалите от двора дам, упраздните дуэли и балеты, и там будет незачем находиться». Дамы появились при новом дворе вслед за своими мужьями в 1594 г., когда нового короля признал Париж и он в очередной и последний раз сменил вероисповедание. Однако дома королевы — главного социального символа «дамского двора» — в данный момент времени не существовало, поскольку законная жена короля — Маргарита де Валуа — пребывала в Юссоне, пережидая гражданские войны и рассчитывая на возвращение в Париж вслед за королем. Генрих IV в тот момент меньше всего желал видеть Маргариту в столице, поскольку мечтал о разводе и женитьбе на своей фаворитке Габриэль д'Эстре, герцогине де Бофор.

По правде говоря, существовала своего рода имитация «дамского двора», поскольку Габриэль д'Эстре поселилась в Лувре, в апартаментах французских королев. Эта официальная любовница Генриха IV, мать его троих детей, питавшая надежды однажды стать французской королевой, являлась главной противницей возвращения королевы Маргариты в Париж и соответственно настраивала короля. Дамы были вынуждены ей служить, но служба эта, как и сама фаворитка, особым почетом не пользовалась. Вдобавок ко[83]всему служение это было безвозмездным, поскольку король не решился создать официальный оплачиваемый штат из знатных дам для своей пассии. Первый большой бал, состоявшийся в Лувре по случаю заключения Вервенского мира с Испанией 1598 г., показал, что при дворе нет не только настоящей королевы, но также и главной фигуры придворной жизни — церемониального короля. Именно после этого бала придворная дама двора Генриха III мадам де Симье язвительно, но верно заметила: «Я видела короля, но не увидела Его Величества». Фраза стала крылатой.

Дом царствующей королевы Франции был восстановлен только в 1600 г. благодаря трем событиям: неожиданной смерти от родовой горячки Габриэли д'Эстре, разводу короля с Маргаритой де Валуа (1599 г.) и его женитьбе на Марии Медичи. Новая французская королева появилась во Франции как результат долгого дипломатического торга короля, Римского Папы и герцога Тосканского. Взамен аннулирования брачного союза с Маргаритой де Валуа и списания части внешних долгов Франции Генрих IV обязался взять в жены именно эту принцессу, которая приходилась двоюродной племянницей Екатерине Медичи.

Маргарита, будучи уже королевой Франции, согласилась на развод с Генрихом IV, с условием сохранения за собой титула королевы без королевства. Отныне она именовалась — королева Маргарита, герцогиня де Валуа. Развод для нее стал главным (хотя и далеко не единственным) условием возвращения в Париж. Однако король не спешил давать разрешение и выжидал удобный для себя и двора момент. Триумфальное возвращение королевы Маргариты в[84]столицу в 1605 г. под крики восторженных парижан стало важным и действительно своевременным политическим решением короля, ведь Маргарита как последняя представительница рода Валуа символизировала двор прежней династии, связь с которым Генрих IV всегда демонстрировал. Король стал сознательно привлекать свою первую жену ко всем официальным церемониям, подчеркивая тем самым единство и величие королевской семьи и власти. Таким образом, в начале XVII в. во главе женского двора Франции оказались две королевы, Мария Медичи и Маргарита де Валуа; по иронии судьбы первая была настоящей, а вторая бывшей женой короля!

Мария Медичи сначала ревниво отнеслась к появлению Маргариты, проявляя знаки откровенного невнимания и недружелюбия, чем даже вызвала гнев и раздражение короля. Так, со слов Таллемана де Рео, «Генрих IV... навещал королеву Маргариту и всякий раз ворчал, что королева-мать [Мария Медичи] де недостаточно далеко вышла ей навстречу при первом посещении». Однако очень скоро положение изменилось, ибо мудрая Маргарита оказалась незаменимым советником по части организации и регламентации придворной жизни. В качестве образца, модели «дамского двора» королевы Франции была взята внутренняя структура и церемониал двора Маргариты, по сути — «дамского двора» Валуа. Живым воплощением последнего являлось также окружение прежней жены Генриха IV, прибывшее в Париж вслед за своей госпожой и расположившееся в ее новой резиденции — дворце Санских архиепископов на берегу Сены. С 1605 г. Маргарита регулярно консультировала царствующую королеву по различным[85]вопросам внутренней жизни «дамского двора» и французского двора в целом. Несомненно, приезд королевы Маргариты повлек за собой оживление придворного церемониала. Так, в 1609 г. она лично руководила постановкой пышного королевского балета в парижском Арсенале, состоявшегося по случаю визита испанского посла, первого балета такого масштаба со времен покойного Генриха III.

Маргарита де Валуа умерла от воспаления легких в разгар новой гражданской смуты зимой 1615 г. Отстаивая всю свою жизнь божественное право королевской семьи творить мир и правосудие в стране, сама она так и осталась королевой религиозных войн.

Таким образом, преемственность двора Валуа и Бурбонов кажется очевидной. Дух придворной жизни сквозь смуту гугенотских войн смогли во многом сохранить французские королевы и их окружение. Восстановить двор образца последних Валуа, конечно же, было невозможно. По разным причинам. Однако следование традиции наилучшим образом отразилось на последующем развитии французского двора, подготовив его бесподобный расцвет в царствование короля-солнца. Вместе с тем становление двора Бурбонов происходило медленно и болезненно.[86]


ЧАСТЬ 3

СТАНОВЛЕНИЕ ДВОРА БУРБОНОВ

[87][88]


3.1. ЭВОЛЮЦИЯ ДВОРА В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII ВЕКА

Период правления последних королей из династии Валуа знаменовал собой расцвет и бурный рост королевского двора, который по пышности церемониала, организации и многочисленности представленного в нем дворянства стал достойно соперничать с современными ему испанским и английским дворами. Однако многолетние гражданские войны, в ходе которых произошло воцарение Бурбонов и изменился социальный облик дворянства, породили новый, разительно контрастирующий с прежним королевский двор. Он отличался от двора Валуа внешней простотой и был менее театрален. Только Людовик XIV смог восстановить в полной мере придворный церемониал Генриха III и вернуть двору былой ренессансный блеск, придав ему барочное великолепие и окончательно превратив его в символ Франции.

Двор французского короля XVII в. в литературе называют элитарным социальным институтом, центром политической и культурной жизни страны, венцом централизации государства (Н. Элиас). Эволюция королевского двора представляется особо важной[89]составной частью эволюции французского абсолютизма, потому что процесс укрепления королевской власти неизбежно порождал рост социально-политической роли двора, от позиции которого зависела обстановка в стране и за ее пределами. Королевская власть, лишая благородное сословие прежних политических привилегий, активно привлекала его ко двору, предоставляя возможность дворцовой, военной и административной службы, что позволяло ей использовать двор как главное средство контроля за вторым сословием, главным источником социальной нестабильности во Франции. Как уже подчеркивалось, эта функция двора и усиление власти короля над дворянством подверглись серьезным испытаниям во второй половине XVI в., когда развернулись разрушительные гражданские войны, которые были в значительной степени реакцией дворянства на абсолютистские тенденции в политике короны и отзвуки которых волновали Францию вплоть до «Эдикта милости» 1629 г. Теперь нам предстоит определить главные черты социальной и институциональной эволюции двора в сложный период его существования конца XVI — первой трети XVII в.

В момент покушения на Генриха III двор, о чем говорилось выше, уже не представлял единого целого: часть его находилась в Сен-Клу, военной резиденции короля, другая вместе с королевой Луизой Лотарингской в Туре, остальная оставалась в Париже. За несколько часов до своей смерти Генрих III встретился с Генрихом Наваррским, которого, согласно мемуарам канцлера Шеверни, «объявил действительным и законным наследником короны, приказав всем принцам, главным коронным чинам, военным и слу-[90]жащим своего дома признать его и служить ему как своему преемнику». Придворные Генриха III, после его похорон в Компьене (королевская усыпальница Сен-Дени находилась под контролем Лиги), частично примкнули к Генриху IV, частично разъехались по своим замкам.

Двор Генриха IV в 1589-1594 гг. представлял собой боевых соратников нового короля и перемещался вместе с ним по Франции, участвуя в сражениях с Лигой и располагаясь в военных лагерях. Мало что известно об обслуживающем персонале монарха, но можно предположить его немногочисленность. Костяк армии Генриха IV составляли дворяне разных вероисповеданий. Новый французский король всячески привлекал к себе прежних придворных Генриха III в целях укрепления своего положения и организации власти. Географию перемещения «военного двора» Генриха IV можно проследить по сохранившимся решениям Королевского совета, который заседал, сопровождая короля по разным городам и весям, начиная от лагеря близ Руана в январе 1592 г. до Парижа, который открыл ворота победителю в марте 1594 г. Столица действительно «стоила мессы».

Воссоздание двора и дома короля началось сразу же после вступления Генриха IV в город: уже в июне этого года последовало распоряжение, регламентирующее выплату жалованья служащим королевского дома (впервые с 1589 г.!), а немного ранее вновь был организован отряд из сотни почетных дворян монарха. Приняв католичество, Генрих IV сумел восстановить в Лувре дворцовую церковь своего предшественника, разыскав принадлежавшую ей утварь, благодаря[91]чему была налажена служба главного раздатчика милостыни Франции, самого влиятельного прелата страны, исполнявшего роль епископа двора. А вообще, главная резиденция Валуа — Лувр — была основательно разграблена и распродана в свое время лигерами, причем большую часть мебели и прочих предметов материального быта разыскать не удалось.

Как мы видели, строгий регламент двора последних Валуа и его новая организация шли вразрез с устоявшимися представлениями дворян об их прежнем поведении при дворе, о том, что король — лишь первый среди них. Многие уезжали в свои замки, вступали в Католическую Лигу, бросая придворную королевскую службу, которая ограничивала их независимость и накладывала определенные обязательства. Многие дворяне, сохранявшие рыцарско-феодальный дух, отказывались принимать придворную жизнь, всецело подчиненную королю. Они чувствовали себя обиженными королевским церемониалом, который содержал только четкие, расписанные по часам обязанности членов двора и совершенно игнорировал какие-либо традиционные права придворных, возможность обращения к королю без многочисленных условностей. Для гордого французского дворянства дворцовые строгости при полном политическом бессилии Генриха III казались оскорбительной прихотью монарха, который к тому же совсем не напоминал традиционного короля Франции, скорее наоборот. Этим в том числе объясняется резкое, полярное разделение французского дворянства на друзей и врагов короля.

Однако длительные, почти сорокалетние гражданские потрясения расставили иные акценты. Значи-[92]тельно поредевшее (приблизительно на треть) дворянство было разорено и устало от постоянных войн. Второе сословие переживало очевидный моральный и психологический кризис. Бывшие придворные с сожалением вспоминали «золотой век» — утраченную роскошь, изысканность и высокую культуру прежней династии, придворные празднества и внешнее великолепие двора. Постепенно приходило осознание того, что, поступаясь своей независимостью при дворе, подчиняясь правилам его жизни, можно приобрести гораздо большие блага, нежели находясь вдалеке от него. Дворяне все более понимали суть придворной фортуны, дающей шанс каждому соучаствовать в управлении государством.

Утверждение в Париже сильного короля, который энергично взялся за организацию власти, восстановление двора и своего дома, повлекло за собой стремление дворянства не упустить возможности овладения выгодной придворной или военной должностью. В 1595—1596 гг. в Париж съехались все, кто когда-либо состоял в штате покойных королей, королев и членов их семей, с претензией на восстановление в прежних должностях (несколько тысяч человек). Генрих IV и сам приглашал дворянство ко двору, поскольку всеми путями пытался подчеркнуть преемственность двора своего предшественника со своим собственным. Смена династии во Франции, событие чрезвычайное, совершившееся при трагических обстоятельствах, неизменно поднимало вопрос о легитимности нового короля. Первый Бурбон, несмотря на свое бесспорное право на корону, мог чувствовать себя достаточно уверенным лишь при поддержке всего французского дворянства. Желание короля восста-[93]новить двор, сердце страны, совпало со стремлением дворянства находиться при монархе, источнике социальной стабильности и национального благополучия. Привлекательность двора заставляла дворянство мириться даже со скудным и нерегулярным жалованьем, которое выделялось придворным 1590-х годов ввиду финансовых затруднений короны.

Генрих IV хорошо понимал, что воссоздание королевского двора несомненно усилит позиции монарха и поможет урегулировать религиозно-политический конфликт в стране. Обустройство двора означало умиротворение дворянства, а лояльное короне дворянство являлось главной гарантией мира во Франции. Расчет короля оказался весьма и весьма точным: уже в 1598 г. был издан Нантский эдикт, завершивший гугенотские войны, подписан Вервенский мир с Испанией и состоялся первый большой бал в главной зале Лувра, где «самые красивые дамы и обходительные кавалеры поражали иностранцев французской любезностью". Возрожденный двор, однако, поставил перед монархом проблему, с которой в свое время столкнулись короли прежней династии: число желающих состоять при королевской персоне и членах его семьи превысило в несколько раз (!) количество возможных мест согласно традиционному дворцовому штату. Двор не помещался в Лувре; средств на обеспечение жалованьем придворного штата образца даже 1589 г. не было. Королю пришлось предпринимать шаги по сокращению служащих и реорганизации структуры двора.

Уменьшение числа занятого на придворной службе персонала было необходимо, поскольку, пользуясь моментом становления двора, в его штат затесалось[94]много дворян, которые только формально числились на службе, получая жалованье. К тому же с восшествием на престол первого Бурбона королевская семья пополнилась многочисленными родственниками этой фамилии, в одночасье ставшими принцами крови, окружение которых также стало частью двора. Придворные занимались активной спекуляцией должностями и их продажей благодаря своему контролю за нижестоящими службами и практике совмещения нескольких постов в одних руках. Королю предстояло, не обидев дворянство, суметь реформировать двор.

Общее направление регламентов Генриха IV (1597, 1599, 1610 гг.) заключалось в удалении от непосредственной дворцовой службы старых служащих, тех, кто фактически не исполнял свои обязанности по штату, занимая номинальную должность, а также злостных нарушителей запрета на куплю-продажу придворных вакансий, «ради прекращения беспорядка и неразберихи в доме короля». Вместе с тем король оставлял за большинством отстраненных от реальной службы дворян право приезда ко двору (или постоянного пребывания без всякого содержания) и даровал им ряд привилегий. Добровольно отказаться от должности обязаны были прослужившие в доме короля более двадцати лет. Правда, они имели право передать свою службу близкому родственнику (сыну или племяннику), что закрепляло складывающуюся традицию наследственности должностей. Вдовы тех, кто был занят в штате членов семьи Генриха III, могли получать пенсии за своих мужей в случае представления убедительных доказательств о притворной службе последних.[95]Тенденция 90-х годов XVI в. сохранения короной за служащими любого ранга их льгот, дарованных прежними королями, продолжалась и расширялась в начале XVII в. С одной стороны, это была уступка Генриха IV многочисленным требованиям и прошениям о милостях старых служащих двора, сокращенных по штату, с другой — налицо было желание короля еще более поднять авторитет двора, продемонстрировать его преемственность с двором Валуа. Эдиктом 1605 г. Генрих IV утвердил право бесплатно столоваться при дворе (droit de commensalite) служащим дома царствующей королевы, детей Франции, тем, кто был занят в штате Екатерины Медичи, его первой жены Маргариты де Валуа, герцога Франсуа Анжуйского, брата Маргариты и Генриха III, а также членам дома герцогини Екатерины де Бар, единственной сестры царствующего короля, принца Генриха де Конде, первого принца крови, и герцогини Дианы Ангулемской, незаконной дочери Генриха II.

Своими реформами двора Генрих IV вовсе не сокращал численность представленного в нем дворянства, это было не в интересах короля, а только устранял от несения придворной службы совершенно бесполезных служащих, которые отныне вместо жалованья получали либо меньшие по размеру пенсии, либо пользовались другими придворными привилегиями, включая право не покидать двор. Генриху IV было важно обновить состав двора, призвав в ряды придворных представителей молодого поколения и одновременно удалив из своего личного окружения (но не от двора) тех, кто составлял почетный персонал прежних королей и в данный момент паразитировал при дворе, так как, благодаря взяткам и иным[96]махинациям, на одной службе оказывалось сразу несколько человек, которые манкировали своими обязанностями, торговали должностями и представляли собой большую праздную толпу, источник придворных волнений и монаршего беспокойства. Замысел королевских регламентов предполагал и постоянное изменение дворцового штата, который время от времени пополнялся новыми членами, тогда как уволенные служащие продолжали в той или иной степени оставаться на попечении короны. Их дети, как правило, наследовали фамильную должность или им предоставлялась возможность занять другую, с реальными функциями. Сохраняя старое социальное ядро двора, Генрих IV все же желал видеть в своей свите и непосредственном окружении дворян, помогавших ему взойти на престол, а также юных представителей благородных семей, не знакомых с прежней придворной жизнью.

Королевские меры заметно уменьшили волну придворных беспорядков в 1600-е годы, упорядочили церемониал и высвободили столь необходимые дворуфинансовые средства, хотя дворянская лояльность была куплена короной не только придворными привилегиями, но и серьезной реорганизацией дворцовых структур, которая происходила одновременно с процессом сокращения персонала традиционных королевских служб. Двор Генриха IV был гораздо больше двора Генриха III и постоянно рос численно и организационно. Рост двора был обусловлен желанием короны привлечь большую часть дворянства на чридворную службу или просто на королевское содержание ради гарантии внутриполитической стабильности. В процессе организации двора Генрих IV[97] последовал примеру своего предшественника, восстановив структуру двора в соответствии с регламентом 1585 г. Стремление не оставить без внимания всех благородных лиц, которые продолжали искать королевских милостей, заставляло короля действовать двумя способами: с одной стороны, максимально использовать возможности дворцового механизма, позволяя дворянам занимать должности, ранее предназначенные для неблагородных, с другой — создавать дополнительные службы в своем доме и при дворе. Так. штат обер-камергера, который отвечал за апартаменты короля, пополнился дворянами, ставшими дворецкими, привратниками спальни и кабинета, камердинерами при апартаментах и гардеробе короля. Роль этих лиц. наиболее приближенных к особе монарха, росла вместе с авторитетом двора и силой королевской власти. По регламенту 1585 г. большинство дворян выполняли свои обязанности четыре месяца в году, после чего на их место заступала новая смена. Генрих IV стал практиковать трехмесячные смены-кварталы, чем также увеличивал число занятых на службе персон.

Однако далеко не все дворяне желали входить в «обслуживающий» персонал монарха, который к тому же не мог расширяться до бесконечности. Настоящим выходом для Генриха IV стала организация при дворе королевского военного дома, который начал оформляться уже в ходе гражданских войн и явился их прямым отзвуком. В его состав вошли главным образом дворяне, считавшие военную профессию своим основным занятием, что позволяло королю иметь при себе постоянных военный контингент, который мог принимать участие и в военных[98]действиях. Ранее в военный дом короля входили только почетный отряд дворян, четыре гвардейские роты и швейцарцы.

В 1609 г. Генрих IV решил сформировать для придворной и военной службы элитарный отряд тяжелой кавалерии (gens d'armes), состоявший из двухсот самых опытных и храбрых военных, проявивших себя в борьбе с Лигой и безусловно преданных королю. Генрих IV лично стал их капитаном. При Людовике XIII они были возведены в ранг королевских гвардейцев и сделались самым привилегированным отрядом дома короля. Вторым по значимости был отряд легкой кавалерии (chevaux legers) также в количестве двухсот человек, который выделился в 1592 г. во время борьбы Генриха IV за корону и состоял главным образом из дворян-гугенотов. В иерархии военного дома короля он следовал за отрядом тяжелой кавалерии. Наконец, в 1600 г. король создал новую дворянскую роту в своем доме, вооруженную сначала карабинами, а с 1622 г. мушкетами, которая вошла в историю как рота мушкетеров. Король также лично возглавлял мушкетеров, которых было сто человек; реально же короля представлял их командир в ранге капитана. В то же время Генрих IV не стал отказываться от услуг швейцарской гвардии, хорошо проявившей себя в критической ситуации 1580-1590-х годов XVI в., подтвердив в 1602 г. все ее привилегии, дарованные прежними королями. В 1617 г. на службе было занято 160 швейцарцев во главе с французским капитаном.

Посредством реформирования своего военного дома Генрих IV также принимал меры личной безопас-[99]ности и безопасности королевской семьи, что было немаловажно в условиях постоянных покушений на жизнь короля — бывшего гугенотского лидера. Усиление гвардии обеспечивало больший порядок и дисциплину при дворе, однако за его пределами распространились дуэли, которые были настоящим бедствием двора первых Бурбонов. Несомненно, массовые дуэли являлись порождением недавних гражданских потрясений и морально-психологического кризиса дворянства, которое еще не оправилось от его последствий. Только между 1590 и 1607 гг. на дуэлях погибло четыре тысячи дворян. Парижский двор, переполненный представителями благородных фамилий, родившихся и живших в эпоху гугенотских войн, как и во времена Валуа, оставался местом постоянных конфликтов, число которых не уменьшалось, несмотря на решительные действия короны. При Генрихе IV было издано два эдикта против дуэлей (1602, 1609 гг.), но даже суровый эдикт Людовика XIII 1626 г., грозивший смертью дуэлянтам, не исправил ситуацию. Волна дуэлей уменьшилась только с улучшением политического климата в стране и укреплением позиций двора, что обеспечило дальнейшее подчинение дворянства короне.

Быстрый рост двора Генриха IV и последующее складывание придворных группировок были неизбежными процессами еще и потому, что ключевые посты при дворе занимали близкие родственники короля и знатнейшие аристократы, под контролем которых оказалась ситуация с распределением остальных придворных назначений. Главными должностными лицами двора и дома короля (chefs de charges) продолжали оставаться главный распорядитель французского[100]двора, главный раздатчик милостыни Франции, обер- камергер, первый гофмейстер, гардеробмейстер, обершталмейстер и др. Они пользовались правом составления своего штата служащих, который, как правило, наполнялся их родственниками и друзьями, членами их клиентелл. Списки штатных членов каждой службы, рассчитанные на все четыре годовые смены-кварталы, заверенные государственными секретарями, представлялись королю. Сколачивая свои клиентеллы, руководители дворцовых служб часто брали взятки за занятие придворных вакансий, несмотря на королевские запреты. У короля тем не менее оставалась в руках одна важная властная прерогатива — он мог не утвердить представленный ему список служащих и вычеркнуть неугодных ему лиц, потребовав новых назначений. Тем самым Генрих IV пытался не допускать усиления какой-либо придворной партии, руководитель или члены которой проявляли излишнюю политическую активность.

Политика Генриха IV по отношению к высшей придворной аристократии была в определенной степени продолжением курса Генриха III, который, окружая знать наибольшим придворным почетом и наделяя ее высшими должностями в дворцовой иерархии, в то же время стремился рассредоточить властные полномочия особо влиятельных должностных лиц. прежде всего главного распорядителя французского Двора. Генрих IV нарочно не стал восстанавливать Урезанные Генрихом III обязанности главного распорядителя, который прежде мог утверждать весь дворцовый штат и обладал сильным политическим влиянием. Отдав этот самый почетный придворный пост своему кузену Шарлю де Бурбону, графу Суассон-[101]скому, король определил ему весьма скромные обязанности: главному распорядителю вменялось руководить церемонией королевской трапезы, возглавлять штат гофмейстеров и дворян при королевском столе; на остальных же церемониях он был обязан делить полномочия с обер-церемониймейстером. Высокий уровень конкуренции внутри придворных клиентелл, столкновения группировок и великосветская борьба за право состоять при особе короля помогали Генриху IV возвышаться над дворянством и одновременно руководить двором, используя все возможности придворной игры.

Вместе с тем король, верный своей примирительной политике, избегал открытых конфликтов со знатью и никогда серьезно не покушался на влияние высших аристократов при дворе, если оно не имело под собой открытых политических претензий, угрожающих его власти. В начале XVII в. самых знатных дворян по испанскому образцу все чаще стали называть грандами. В своих мемуарах за 1608 г. Летуаль пишет: «При дворе говорили только о дуэлях, распутстве и публичных домах; там были приняты игры и богохульства; содомия, являющаяся самым мерзким из пороков, процветала при дворе... Бог наградил нас государем, столь непохожим на Нерона — добрым, справедливым, добродетельным и почитающим Бога, и который естественно ненавидел эту мерзость. Но во всем его дворе не было ни одного человека, чтобы рассказать Его Величеству о страхе, который испытывали из боязни дурного расположения и враждебности некоторых грандов, которых называли богами двора; предпочитали всячески угождать этим прекрасным богам (которые на деле являлись только[102]дьяволами), забывая о Боге настоящем, гнев и кара которого обычно обрушиваются на королей и королевства, где люди совершают богохульства и живут безнаказанно».

Двор Генриха IV периода стабильности (1601-1610 гг.), где придворная жизнь во многом была подчинена грандам и их клиентеллам, явился естественным результатом политики короля. Восстановление придворного церемониала Генриха III поставило Генриха IV в затруднительное положение. В доме Бурбонов — королей маленькой горной Наварры, представителей младшей, Вандомской ветви этой фамилии — никогда не существовало традиции содержания большого двора и тем более механизма его управления, главной частью которого был церемониал. Укрепляя свою власть над благородным сословием посредством привлечения его ко двору, усиливая авторитет двора, Генрих IV тем самым утверждал королевское Величество, поднимая идею монархии на недосягаемую высоту. Официальные идеологи в это время развивали доктрину божественного права, идею королевского священства и христианской природы французской монархии. Двор для Генриха IV не являлся самоцелью, как для Генриха III, а был только средством замирения страны, гарантией внутриполитической стабилизации. Однако первый Бурбон разрывался между необходимостью поддерживать придворный церемониал и своей неспособностью его возглавлять. Он никогда не был и никогда не хотел быть церемониальным монархом, ему было чуждо придворное великолепие и роскошь. Режим экономии сюринтенданта финансов герцога де Сюлли сдерживал отчисления на содержание двора. Король[103]не настаивал на строгом соблюдении дворянством дворцовых регламентов, которыми тяготился сам. Добившись превращения двора в символ дворянского единства и национального суверенитета, Генрих IV к концу своего правления в какой-то мере допустил, чтобы его двор существовал независимо от своего короля, в результате чего центрами придворной жизни стали гранды, царствующая королева Мария Медичи и, конечно, Маргарита де Валуа.

Хотя французский двор уже давно не напоминал «двор-караван» эпохи Франциска I и после окончания Гугенотских войн вновь «осел» в Париже, время от времени случались переезды и путешествия. В случае остановки для семьи короля и большого двора требовалось много жилья, которое изымалось на время у его владельцев. Квартирмейстеры короля, королевы, детей Франции, принцев и принцесс, соперничая друг с другом, резервировали «квартиры» для своих господ, следствием чего был беспорядок, ссоры, теснота и нехватка мест. Регламентом 1606 г. Генрих IV определил порядок распределения жилья при переездах: обязанность размещения двора возлагалась только на квартирмейстеров короля и их помощников, которые отмечали белым крестом дома для короля и его свиты, а желтым — для всех остальных. Специальные служащие предварительно занимались поисками места для размещения лошадей и транспорта.

Убийство Генриха IV католиком-фанатиком Равальяком и воцарение юного (9 лет) Людовика ХIII (1610-1643) при регентстве Марии Медичи во многом дезорганизовало придворную жизнь. Пользуясь попустительством регентши, высшая аристократиях[104]пренебрегала придворным церемониалом и позволяла себе различные вольности. Уже в начале 1611 г. был составлен пространный список лиц, которые имели право въезжать во двор Лувра в карете или на лошади, что ранее было исключительной привилегией короля и его семьи. Торговля и спекуляции должностями, фаворитизм при дворе расцвели с новой силой, отнимая значительную часть бюджета страны. Если при Генрихе III расходы на содержание двора, включая личные расходы всей королевской семьи, представляли собой приблизительно четверть расходной части годового бюджета, то в правление Марии Медичи речь шла уже о трети. В своей ремонстрации королю в мае 1615 г. члены Парижского парламента просили его положить конец открытой торговле должностями, прежде всего в королевском доме, число служащих которого выросло почти на треть по сравнению с домом Генриха IV. Регентша Мария Медичи за короткий период растратила и раздарила все, что было с таким трудом собрано герцогом де Сюлли, отстраненным от финансового управления. Возвысившиеся итальянские фавориты королевы — муж и жена Кончини — безнаказанно пользовались своим положением, брали взятки и наживались на этом. Правда, воссозданный Генрихом IV двор как социально-политический центр Франции с отлаженным рабочим механизмом демонстрировал свою стабильность во время новых социальных беспорядков в стране в 1610-е гг. и помогал Марии Медичи чувствовать себя уверенно.

«Я правила семь лет. Теперь корона меня ждет только на небе», — произнесла регентша, когда узнала от придворной дамы, что ее сын Людовик ХIII,[105] казавшийся безвольным и маленьким ребенком, совершил дворцовый переворот в апреле 1617 г. Отстранение от власти Марии Медичи и ее сторонников положило начало первым самостоятельным шагам молодого короля, равно как и новым реалиям придворной жизни. О дворе этого времени можно узнать из писем папского нунция во Франции кардинала Бентивольо: «Здешний двор превосходен, особенно сейчас, когда все принцы и почти все знатные сеньоры королевства находятся при короле. Но трудно себе представить, какая большая существует при дворе путаница, и никто не думает ее исправлять, потому что чем больше толпы и неразберихи, тем это приятней. Знатные сеньоры и лица высокого достоинства, равно как и уступающие им по знатности полагают, что появление в королевской спальне перед очами монарха и рядом с ним является свидетельством чрезвычайного великолепия и торжества Его Величества».

Людовик XIII пытался соблюдать традиционный церемониал и не обделять вниманием своих придворных, но в то же время он не был воспитан в духе этого церемониала ни во времена своего отца, ни в годы регентства своей матери, когда о короле-мальчике вовсе забыли. Брачный союз короля с испанской принцессой Анной Австрийской (1615), заключенный по инициативе Марии Медичи и Филиппа III, отца Анны, во многом повлиял на характер придворной жизни.

Пребывание Анны Австрийской во Франции (1615-1666) составило целую эпоху, которую даже называют золотым веком испанского влияния на Францию. Свита, сопровождавшая новую королеву, была во вкусе[106] испанского двора, самого пышного, огромного и церемонного в Европе. Непривычно большие для французов расходы на содержание испанских дам королевы, которые «одевались как монашенки», дали повод к их выдворению из Франции. Свободолюбивый и отвыкший от строгостей французский двор не выдержал вторжения чуждого ему испанского этикета. Тем не менее Анна Австрийская, привыкшая к внушительной свите, как никто иной способствовала наполнению двора и своего дома знатными дамами. Став со временем настоящей француженкой и активной участницей придворной политики, королева вместе с тем благодаря своему воспитанию при испанском дворе с большой тщательностью поддерживала придворный французский церемониал. Ее сын Людовик XIV, который рос под надзором Анны, был воспитан ею уже как сформировавшийся церемониальный монарх. Беспорядки Фронды во времена своего регентства Анне Австрийской удалось пресечь гораздо быстрее, потому что ее двор был лучше организован и управляем.

Мария Медичи и Анна Австрийская, несомненно, придали двору новый облик, где итальянское культурное влияние соперничало с испанским. Обе королевы способствовали украшению Лувра и других королевских замков, возвращая двору былой блеск и великолепие и наполняя дворец новыми произведениями искусства. Разраставшийся штат женского Двора влек за собой создание новых служб, аналогичных службам дома короля. Мария Медичи и Анна Австрийская, набожные католические принцессы, впервые организовали личный церковный двор, где мессы и вечерни проходили только для них и их персонала.[107]

Появление большого числа придворных дам, призванных на службу или в свиту к королевам, означало устойчивость самого дворцового института, постепенное образование общества двора. Двор королевы, самостоятельность которого в рамках французского двора все увеличивалась, со временем приобретал значительный политический вес и играл не последнюю роль в судьбах страны.

В отношении своего двора Людовик XIII в общем продолжал политику отца. Его первыми шагами стало устранение последствий дворцовых беспорядков эпохи регентства. Ордонансами 1617 и 1620 гг. он упразднил ряд бесполезных служб, практикуя личное знакомство со своим почетным окружением. Главным должностным лицам было предписано следить, чтобы придворные посты занимались только дворянами, зачисленными в королевский штат. Во время правления Марии Медичи и ослабления монаршего контроля ко двору сумело попасть значительное число неблагородных персон, которые благодаря отлаженной системе спекуляции придворными местами часто покупали бесполезные и дублирующие друг друга должности (часть из них даже не предполагала королевского жалованья), что позволяло им вольготно чувствовать себя при дворе. К тому же наиболее удачливые простолюдины приобретали также должности, предназначенные только для дворян и возводившие их в благородное достоинство. На период 1610-1619 гг. пришелся всплеск аноблирований.

В феврале 1625 г. Людовик XIII предпринял последнее, но самое успешное мероприятие по уменьшению числа своих служащих. Целью короля был двор, функционирующий эффективно и ограниченный[108]рациональным числом служб, где каждый придворный знал бы свое функциональное назначение и исполнял обязанности по правилам действующего церемониала. Причем регламент 1625 г. в большей мере касался неблагородных членов двора и упразднял массу эфемерных постов, которые они занимали. Королевская придворная политика исходила из того, что монарх должен быть прежде всего почетно окружен самыми благородными представителями Франции, поэтому король ужесточал требования по проверке происхождения служащих, которые занимали дворянские должности. Это была очевидная реакция короны на процесс массового аноблирования предыдущих лет. Доказательства о дворянском достоинстве придворных должны были представляться в Палату косвенных налогов Парижского парламента. Привлекая на свою службу родовитых дворян, Людовик XIII вслед за Генрихом III оберегал двор от излишнего наплыва людей и имел возможность быть более разборчивым в выборе придворных, чем его отец, поскольку власть короля над двором неуклонно возрастала, что превращало последний в элитарное социальное образование с тенденцией к самозамыканию.

Гражданские смуты, возобновившиеся (хотя и в несравнимо меньших масштабах по сравнению с войнами предыдущей эпохи) во время регентства Марии Медичи и в первые годы самостоятельного правления Людовика XIII, вновь усилили политические позиции высшей аристократии, которая, пользуясь временной слабостью короны, добилась от нее ряда политических уступок. Продолжая реформировать двор в духе своего отца. Людовик XIII еще активней, чем[109] Генрих IV, начал урезать полномочия высшей придворной знати. В том же 1625 г. король установил правило, по которому он мог вмешиваться в процесс непосредственного назначения главным распорядителем двора членов его штата — гофмейстеров и дворян при королевском столе. Это была определенная реакция короля на растущие политические амбиции наследственного держателя этой должности Луи де Бурбона, графа Суассонского, принца крови. Вмешиваясь лично в процесс образования своей почетной свиты, король получал возможность наполнения двора преданными себе дворянами, которые ограничивали действия грандов и их клиентелл. Эффективность и своевременность этого королевского шага вскоре стала очевидной, когда после заговора графа де Шале 1626 г., в котором был замешан граф Суассонский, король, пользуясь своим правом, сместил часть служащих-заговорщиков из клиентеллы главного распорядителя двора. Их место заняли безусловно верные монарху дворяне.

Первые Бурбоны, уменьшая политические привилегии и права грандов, в то же время очень ценили выказываемую лояльность некоторых представителей высшей аристократии. Примером тому может служить судьба семьи герцогов Бельгардов, возвысившихся еще при Генрихе III. Генрих IV возвел их наследственную должность обер-шталмейстера в ранг коронной, что позволяло заседать в Королевском совете. Коронные должностные лица были не смещаемы, что также прибавляло весу положению Бельгардов. Пользуясь монаршей милостью, они организовали при королевских конюшнях, которыми заведовали по должности, огромный штат служащих из[110] нескольких сот человек: здесь были свои казначеи, интенданты, шталмейстеры, герольды, горнисты, лакеи при каретах, конюхи и т. д. Юные дворяне-пажи также воспитывались под началом обер-шталмейстера. изучая правила придворной службы, этикет и боевое искусство. Конюшенное ведомство в первой половине XVII в. превратилось в маленький двор, обладавший заметным влиянием при остальном дворе.

Несмотря на успешные шаги Людовика XIII по наведению дворцового порядка, придворные посты продолжали продаваться, передаваться по наследству и даже предоставляться лицам неблагородного происхождения. Хотя акты купли-продажи не афишировались, король стремился отслеживать подобные случаи. Иерархическая структура двора со сложившимися социальными связями просто не предполагала иного способа обретения придворной службы, дающей возможность в короткий срок окупить все затраты. Королевский двор продолжал расти, потому что Людовик XIII проводил политику привлечения провинциального дворянства, хотя и более умеренную. чем Генрих IV. Вновь прибывающие в Париж дворяне обеспечивались службой главным образом в военном доме короля, а также в активно расширяющемся штате обер-шталмейстера и при охотничьих ведомствах, которые получили дальнейшую специализацию.

В 1624 г. Королевский совет возглавил кардинал Ришелье (1585- 1642), бывший советник Марии Медичи, ставший главным идеологом и проводником абсолютистской политики короны. В адресованном Людовику XIII своем основном сочинении — «Политическом завещании» — он писал:[111]«Во времена короля, Вашего отца, коронные чины и все гранды королевства обедали обычно за королевскими столами, а в Ваше время столы, кажется, были установлены только для слуг и простых военных Вашего дома. К тому же эти столы были столь плохо сервированы, что находили достаточно оснований пренебрегать ими, вместо того чтобы их жадно искать.

Что касается Вашей персоны, иностранцы часто находили повод сказать, видя, как Вам прислуживают простые повара и поварята, что другие короли пользуются только услугами дворян». Это точное замечание главного министра Франции дает представление о внешней скромности двора и явном несоблюдении придворного церемониала Людовиком XIII. Король видел, что многие дворяне разоряются посредством непомерных растрат на жизнь при дворе. Равнодушный, как и его отец, к блеску придворной жизни, тяготясь придворными празднествами и не понимая их смысла, он с 1626 г. специальными эдиктами ограничивал «чрезмерную роскошь и излишние расходы» дворян на одежду, мебель, экипажи, стол, игры, слуг и лошадей. Немногословный, скромный и замкнутый, король своим примером создавал придворный стиль жизни в своем вкусе, заставляя придворных быть умеренным во всем. Двор, особенно его женская половина, по возможности уклонялся от выполнения этих предписаний с молчаливого позволения обеих королев. Скромность и простота двора первых Бурбонов отразилась даже на придворной речи, когда интеллектуальный и изысканный язык ренессансного двора второй половины XVI в. уступил более простому, урбанизированному и обше-[112]распространенному языку двора первой половины XVII в.

Неспособность и нежелание Людовика XIII следовать церемониалу во многом объясняется как особенностью его личности, так и позицией дворянства, которое не принимало строгие дворцовые регламенты в духе Генриха III. Усиление авторитарного пресса короны порождало многочисленные придворные интриги и заговоры, направленные против короля и кардинала Ришелье. Война, сначала скрытая, а затем и явная, с габсбургским блоком, Империей и Испанией, а также подавление внутренних мятежей знати отняло у Людовика XIII большую часть его царствования. Дворцовая жизнь уже в 20-е годы XVII в. постепенно сосредотачивалась вокруг Анны Австрийской, которая ее успешно поддерживала. Король большим усилием воли заставлял себя присутствовать на придворных праздниках и официальных приемах в Париже, предпочитая пребывать с малой свитой в своих загородных замках Сен-Жермене и Фонтенбло. Способствуя численному росту и обновляя структуру двора, вмешиваясь в придворные назначения и Диктуя двору свои вкусы, он продолжал вместе с тем каждым своим шагом подчинять дворянство короне и утверждать королевское величество. Сознание собственного величества было едва ли не единственным, что объединяло таких разных по характеру и образу мыслей супругов, как Людовик XIII и Анна Австрийская. Несмотря на семейные разногласия, король доверил регентство перед смертью именно своей жене, зная, что властолюбивая и гордая Анна никогда не допустит унижения королевского достоинства. Велиичие монархии, символом чего был сплоченный[113]дворянский двор, являлось для последних Валуа и первых Бурбонов их собственным величием, которое получило свое классическое выражение только при Людовике XIV. Сын Людовика XIII, наследовав прекрасно организованный двор и получив соответствующее воспитание от своей матери, смог возглавить дворцовый церемониал и стать его центром.[114]

3.2. ДВОРЯНСКОЕ ОКРУЖЕНИЕ ЛЮДОВИКА XIII

Время правления Людовика XIII (1610-1643) в целом явилось важным моментом становления французского двора. Роль двора как культурного и социально-политического центра Франции усиливалась по мере его экспансии, постепенно охватывавшей все французское дворянство, «главнейший нерв государства» (Ришелье). В 30-40-е годы XVII в. придворное дворянство стало особенно выделять себя среди других групп второго, благородного, сословия и окончательно возглавило социальную иерархию Франции. В последние годы правления Людовика XIII дворцовый институт уже представлял собой сложившийся социальный организм, «общество двора», по выражению Н. Элиаса, доступ в который помимо наследственных придворных был весьма ограничен.

В целом «общество двора» эпохи Людовика XIII и кардинала Ришелье еще недостаточно изучено в литературе, хотя историки неоднократно обращались к характеристике социального положения и структуры различных слоев французской элиты, связанных с двором — корпусу герцогов и пэров, губернаторов, государственных советников, высшей бюрократии,[115]женскому окружению королевы Анны Австрийской. Представляется, что действенным способом реконструкции социального облика дворянской элиты франццузского общества и выяснения процесса складывания придворных партий и их борьбы является рассмотрение биографических данных главных персонажей двора, с акцентом на их происхождении, родственных связях и карьере, а также определение места этих лиц в придворной иерархии.

С XVI в. существующая иерархия элиты французского общества начала изменяться. Прежние феодальные связи и отношения приходили в упадок, подточенные растущей централизацией французского королевства, необыкновенным усилением власти короля. Многие знатные феодальные дома прекращали свое существование именно в конце XV — начале XVI в., как в силу естественных причин, так и в борьбе с короной (Анжуйский, Алансонский, Бретонский, Бургундский, старший Бурбонский, Арманьякский и др.). На первое место выдвинулась знать средней руки, которая долгое время служила оплотом династии Валуа в деле собирания королевского домена. Двор короля окончательно превратил эту знать из феодального рыцарства в придворное дворянство, став цементирующей основой второго сословия. Желая привязать к себе дворянство и образовать качественно иной, служилый элитарный слой, ренессансные монархи стали практиковать создание новых герцогств — сеньорий высшего достоинства. Причем возводимые в этот ранг фьефы часто были рассредоточены территориально и находились внутри королевского домена, земли которого по закону были неотчуждаемы. Все это не позволяло новой[116]знати думать о сепаратизме прежних времен. Так, во времена Франциска I одними из первых новоявленных герцогов стали представители боковых ветвей Лотарингского и Бурбонского домов — Гизы (в 1527 г.), прибывшие на службу во Францию в начале XVI в., и Монпансье (в 1538 г.), пожалованные высоким титулом в знак полного прощения этой семьи после государственной измены коннетабля Шарля де Бурбона.

Сеньоры французского происхождения, чьи земли возводились в ранг герцогств, вместе с титулом герцога получали, как правило, также титул пэра Франции. Это старинное достоинство, берущее начало еще в XII в., присваивалось прямым вассалам короля. Пэрам дозволялось присутствовать на заседаниях Парижского парламента и быть судимыми только равными по положению лицами, а также исполнять самые почетные обязанности при больших церемониях — королевских свадьбах, коронациях и т. д. Институт пэров был создан монархией ради упрочения своего авторитета, однако к середине XVI в. он начал превращаться в предмет беспокойства для короны, поскольку появление новых герцогов-пэров привело к их ожесточенной взаимной конкуренции при дворе (Гизы — Бурбоны — Монморанси), что сказалось на судьбах королевской власти в условиях начавшихся в 1559 г. Гугенотских войн во Франции.

Политическая нестабильность Франции XVI в. во многом была связана с тем, что благородное сословие, утратив свою феодальную иерархию, не успело конституироваться в новую социальную структуру и привыкнуть к иерархии двора, навязываемой королевской властью. Последняя пыталась создать систему[117]рангов и должностей при дворе и в армии — двух основных сферах дворянской службы. Как отмечалось, настоящим законодателем французского двора выступил Генрих III, который впервые упорядочил путаницу различных титулов, достоинств и должностей, существовавших прежде или возникавших на всем протяжении XVI в., во многом разрешив споры знатных фамилий об их месте в системе двора и социальной иерархии Франции в целом.

В 1576 г. Генрих III четко определил границы королевской семьи, предписав, что ранг (достоинство) принцев крови — родственников короля по мужской линии (сюда не включалась его ближайшая родня — дети, братья и дядья) должен находиться неизмеримо выше положения остальных принцев и пэров. Спустя несколько лет, в 1582 г., он издал знаменитый эдикт, который декларировал, что отныне в ранг герцогств-пэрств возводятся только те земли, величина дохода с которых составляет не менее восьми тысяч экю (24 тысячи турских ливров); в случае прекращения мужского колена владельцев герцогства последнее должно вновь перейти в собственность короля. Эти условия, сохранявшие свою силу и в последующие эпохи, помогли реально ограничить доступ в высший слой французского дворянства и в то же время предоставили короне возможность более уверенно контролировать процесс формирования высшей знати и вмешиваться во взаимоотношения внутри корпуса герцогов и пэров.

Вершиной деятельности Генриха III в деле социального конституирования знати явилось создание ордена Святого Духа, кавалеры которого, по монаршему замыслу, должны были составить собственную клиен-[118]теллу короля, охватывающую высшую знать двора и Франции. Критически настроенный к королю знаменитый историк того времени Ж.-О. де Ту писал: «Орден кавалеров Святого Михаила, основанный королями, его [Генриха III] предшественниками, становился малопочетным. Честь принадлежать к нему, которая, казалось, должна была бы находиться только у дворянства и офицеров, отличившихся на службе, была продана людям разного рода без заслуг и без имени. В этих условиях Государь, естественный враг старинных обычаев, находивший привлекательность в том, от чего веет новизной, решил основать другой военный орден под именем ордена Святого Духа. Он совершил первую церемонию нового посвящения в последний день декабря (1578 г.). Орден состоял из ста кавалеров, включая короля, главы ордена, четырех кардиналов, главного раздатчика милостыни Франции, канцлера, прево или церемониймейстера, главного казначея, секретаря, герольда и судебного исполнителя. ...[Папе] представили, что этот орден был основан с целью защиты римской, апостольской и католической религии и искоренения ереси».

Устав ордена подробно расписал иерархию его членов, которую можно рассматривать как придворную социальную лестницу, поскольку практически вся элита двора была посвящена в кавалеры ордена. В частности, статья 83 гласила: «Во избежание любых разногласий во время шествий или в присутственных местах по поводу рангов... король приказывает: после сыновей Франции следуют принцы крови, затем — принцы с титулами герцогов — потомки иностранных владетельных домов, затем — иностранные принцы без герцогских титулов, и после них —[119] герцоги-дворяне, в соответствии с порядком и рангом, определенным для них временем создания их герцогств».

Таким образом, к концу XVI в. новая система рангов охватила весь двор и вместе с ним все благородное сословие, включая королевскую семью. Дети, братья и дядья монарха именовались детьми Франции, потому что их родителями были лица королевского достоинства. Далее следовали принцы крови, являвшиеся родственниками короля в мужском колене, прямые потомки Людовика Святого. За этой группой находились так называемые иностранные принцы — герцоги, выходцы из соседних государств или обладатели княжеств, лежащих за пределами Франции (например, Ла Тур д'Овернь, владевшие Седаном). В числе известных «иностранных» домов, натурализовавшихся во Франции в XVI в., можно назвать Гиз-Лотарингских, Клевских, Люксембургских, Невер-Гонзаго и др. Самая знатная и известная бретонская фамилия — Роганы (Rohan) — также включалась в эту группу, поскольку Бретань на всем протяжении Средневековья являлась самостоятельным герцогством, вошедшим окончательно в состав королевского домена только к середине XVI в. Признавая за «иностранными герцогами», равно как и за их родственниками без названного титула, высокое положение в системе социальной иерархии, короли в то же время отказывались возводить их владения в ранг пэрств, дабы не раздражать собственных герцогов-пэров и справедливо опасаясь возможных посягательств «иностранцев» на властные прерогативы короны, ведь большинство этих принцев являлось представителями правящих династий Европы. Пример Гизов в разгар Гугенотских[120]войн весьма показателен в этой связи. Правда, со временем, в XVII в., потомки «иностранных» фамилий все же получили право на пэрский титул.

В XVI-XVII вв. свое место в придворной иерархии заняли бастарды Франции, не упомянутые в уставе ордена Святого Духа. Если сами побочные дети королей имели право следовать сразу же после принцев крови, хотя родственная дистанция между ними и законными королевскими отпрысками была неизмеримой, то уже их потомки рассматривались только наравне с остальными знатными дворянами-герцогами. Об этом свидетельствует, например, список членов ордена в 1633 г., где побочный внук Карла IX — будущий герцог Ангулемский Луи-Эмануэль де Валуа следует только за членами Лотарингского дома, хотя и предшествует остальным герцогам и кавалерам ордена.

Герцогами-пэрами Франции, о чем уже говорилось, являлись дворяне только французского происхождения, чьи земли возводились королями в ранг герцогств-пэрств. Обычно это высшее социальное достоинство жаловалось потомкам древних дворянских родов, отличившихся главным образом на военной королевской службе, и иногда — лицам из аноблированных семей королевских чиновников или парламентариев. Даже фавориты монархов, ставшие герцогами в XVI-XVII вв. благодаря особенной королевской милости, как правило, принадлежали к родовитым фамилиям, представленным при дворе (Монморанси, Жуайез, Сен-Симон). Заслуги на военном поприще и знатное происхождение были главными условиями для обретения высшего дворянского титула, хотя уже во второй половине XVII в. в связи[121]с умалением военной функции дворянства доминирующей при дворе стала тенденция принимать во внимание только происхождение.

Согласно уставу ордена Святого Духа в корпусе герцогов-пэров также устанавливалась определенная иерархия, зависящая прежде всего от давности создания герцогства, т. е. от времени подписания монархом жалованной грамоты. Королевское решение должно было быть зарегистрировано Парижским парламентом, после чего обретало силу. Новоиспеченный герцог приносил клятву верности королю, видоизмененную феодальную присягу, и только после этого акта становился полноправным носителем высшего достоинства. К началу XVII в. наиболее старыми «дворянскими» герцогствами считались Монморанси (Montmorency) (основано в 1551 г.; старший представитель этого рода обладал титулом первого барона Франции), затем — Юзес (Uzes) (с 1572 г.), Эпернон (Epernon) (с 1581 г.) и др. Вместе с тем существовали также герцогства более низкого порядка: к их числу относятся возведенные в этот ранг сеньории, не зарегистрированные Парламентом Парижа в силу разных причин, главным образом в пику решению короля (т. н. ducs a brevet). Такая ситуация была особенно характерна до Фронды (1648-1653 гг.), но после ее подавления Бурбоны лишили высшую судебную инстанцию государства прежней силы и авторитета. Тем не менее такие незарегистрированные герцоги-пэры не могли присутствовать на парламентских заседаниях и не имели права передавать свой титул детям, равно как и земли в этом ранге. После их смерти незарегистрированные герцогства вновь обретали свое первоначальное положение, становясь[122]маркизатами или графствами (например, Витри). За корпусом герцогов-пэров следовало родовитое дворянство, различавшееся по достоинству своих земель и соответствующей им титулатуре: маркизы, графы, виконты, бароны, дворяне без титулов. Здесь также существовала своя иерархия, где принималось во внимание время возведения сеньории в тот или иной ранг, подобно владениям высшей знати. Многие дворяне обладали правом приезда ко двору, при котором часто занимали высшие придворные должности, позволявшие им добиваться в обществе большого влияния, которое соперничало с влиянием высшей знати. Каким образом система титулов и рангов сочеталась с должностной иерархией двора и кого можно действительно называть дворянской элитой Франции, мы рассмотрим на примере ближайшего окружения Людовика XIII в последние годы его царствования.

Речь идет о 1640-1643 гг., что обусловлено хронологическими рамками имеющегося в распоряжении источника — перечня занятых на придворной службе лиц. Вообще, с целью расширения собственной клиентеллы при дворе короли, начиная с XVI в., отправляли в провинции специальные грамоты (brevet) для рекрутирования дворян на придворную службу. Генрих III в попытке замирить свое королевство в период временного прекращения Гугенотских войн стремился всячески привлечь к себе дворянство, издав массу регламентов по регулированию дворцовой жизни. Согласно этим постановлениям ко двору могли и даже обязаны были присоединяться дворяне всех рангов, не входившие непосредственно в придворный штат и занимавшие посты в армии или администрации. Таковыми являлись прежде всего[123] большинство герцогов и принцев — губернаторы и генеральные наместники областей, командующий артиллерией и командующий галерным флотом, также губернаторы малых провинций, городов и крепостей рангом ниже герцогов, и прочие лица, занятые на королевской службе, включая парижских парламентариев. Эта первая масштабная попытка перевезти цвет дворянства в Париж не удалась в конце XVI в., но была возобновлена Бурбонами в условиях гражданского мира.

Регламенты Генриха III были восстановлены и дополнены Генрихом IV и Людовиком XIII. Если для простых дворян двор становился все менее доступным, то высшая знать просто не могла по своему желанию покидать Париж или другое местопребывание двора. Большинство герцогов-пэров являлись губернаторами крупных провинций, но Людовик XIII и его главный министр кардинал Ришелье препятствовали их поездкам в свои губернаторства, в корне пресекая даже намек на возможные сепаратистские намерения. Согласно исследованию американского историка Р. Хардинга из 39 крупных губернаторов, назначенных между 1605 и 1650 гг., только шесть в течение ряда лет постоянно находились в своих губернаторствах, и лишь потому, что их присутствие там диктовалось необходимостью. Речь идет главным образом о южных провинциях, где до 1629 г. оставались гугенотские крепости и в течение первой половины века бушевали народные восстания — Гиень, Лангедок и Прованс. Однако и эти шесть губернаторов обязаны были часто приезжать в столицу. Герцог де Монморанси, губернатор Лангедока, например, бесконечно курсировал между Тулузой и Парижем.[124] Королевский двор в первой половине XVII в. постоянно находился в Париже, где главной резиденцией монархов был Луврский замок, который достался Бурбонам в наследство от Валуа. Короли вместе с тем часто выезжали со всем своим окружением, мебелью, гардеробом и кухней в загородные резиденции — замки Фонтенбло, Сен-Жермен, Шантийи и др. Центр придворной жизни перемещался вслед за королевской четой.

Главой всего королевского двора являлся его главный распорядитель, троюродный брат Людовика XIII, принц крови Луи де Бурбон, граф Суассонский (Louis de Bourbon, comte de Soissons) (1604-1641 гг.), наследственный держатель своей должности, губернатор Дофине и Шампани. Формально он ежегодно утверждал весь штат двора, принимая клятву верности от руководителей служб, которые подчинялись ему непосредственно, и представлял этот штат королю. Еще Генрих III сумел лишить главного распорядителя (герцога Генриха де Гиза) политической власти при дворе и превратить этот первый придворный пост в почетное, но декоративное образование. Более того, ряд высших придворных должностей был поставлен практически в равное положение с постом главного распорядителя путем возведения их в ранг главных коронных чинов (grands offices), что позволяло заседать в королевскомсовете. Таковыми являлись главный раздатчик милостыни Франции, обер-камергер и обер-шталмейстер.

Главным раздатчиком милостыни и главой церковного двора Франции с 1632 г. стал, после добровольного отказа кардинала Ларошфуко, Альфонс дю Плесси, кардинал Лионский (Alphonse du Plessis, cardinal de Lyon) (ум. 1653 г.), назначенный на этот пост по[125]протекции своего младшего брата кардинала Ришелье, главного министра Франции. Он сразу же был посвящен в кавалеры ордена Святого Духа.

Должность обер-камергера, ответственного за королевские апартаменты, была наследственной в доме Гиз-Лотарингских и в XVII в. передавалась наиболее лояльному к короне члену этой семьи. В частности, с 1621 г. ею обладал младший сын Генриха I де Гиза герцог Клод де Шеврез (Claude de Lorraine, duc de Chevreuse) (1578-1657), губернатор Марша, кавалер ордена с 1618 г., наследовавший свою должность от герцога Генриха Майеннского и д'Эгийона, своего бездетного племянника. Шеврез находился в особой милости у Людовика XIII, и во время переездов двора ему отводились апартаменты вслед за королевскими. Помимо должности обер-камергера он также занимал пост главного сокольничего двора, организатора соколиной охоты короля.

Обер-шталмейстером Людовика XIII, то есть попечителем Большой конюшни, являлся последний фаворит короля — маркиз де Сен-Map, занявший свой пост в 1639 г., после добровольного отказа опального герцога де Бельгарда. Анри де Рюзе, маркиз де Сен-Мар (Henri de Ruze, marquis de Sinq-Mars), организатор последнего заговора против Ришелье, казненный по его настоянию в 1642 г., был сыном преданной креатуры Ришелье, сюринтенданта финансов маркиза д'Эффиа (Effiat) (ум. 1632 г.). Кардинал лично способствовал тому, чтобы юный Сен-Мар попал в милость к Людовику XIII и занял столь высокий придворный пост, но ошибся в своих расчетах. Отказавшись войти в партию «кардиналистов» и стать клиентом Ришелье, маркиз вскоре оказался во главе самого разветвлен-[126]ного заговора против первого министра, за что поплатился своим положением и жизнью. В штате двора Сен-Мар являлся также одним из двух гардеробмейстеров короля и в этой связи формально подчинялся обер-камергеру герцогу де Шеврезу. Ввиду молодости фаворита его не успели посвятить в кавалеры ордена Святого Духа, каковыми становились не ранее 25-летнего возраста.

К числу иных главных дворцовых чинов относились обер-церемониймейстер, первый гофмейстер, первый шталмейстер, обер-квартирмейстер, а также почетные лица при королевском столе: первый хлебодар, первый виночерпий и первый кравчий. Перечисленные посты не были коронными, и их носители занимали вторую позицию в должностной иерархии двора, за исключением герцогов-пэров, которые обладали равным положением с коронными чинами, хотя и могли быть смещаемы по желанию короля.

Потомственным обер-церемониймейстером двора с 1617 г. был Клод По де Род (Claude Pot de Rhodes) (ум. 1642 г.), первый барон провинции Руэрг, потомок древнего рода, возвысившегося при Генрихе III. Несмотря на то что он обладал только баронским титулом, о его высоком положении свидетельствует особая важность его поста, соперничающая с полномочиями главного распорядителя, а также занимаемая им должность первого кравчего короля. Женами сира де Рода были знатные дамы из лучших домов Франции — Генриетта де Ла Шатр, вдова Франсуа де Валуа, незаконного внука Карла IX, и Луиза Лотарингская, незаконная дочь кардинала Луи де Гиза. Сын Клода де Рода, Анри де Род, наследовал отцу в должности обер-церемониймейстера.[127] Организатором церемоний королевских трапез и ответственным за состояние королевского замка был первый гофмейстер или гофмаршал двора, который находился в подчинении у главного распорядителя французского двора и состоял в его клиентелле. В 1636 г. первым гофмейстером был назначен маркиз де Вервен, Клод-Роже де Коменж (Claude-Roger de Cominges, marquis de Vervins) (1604 — после 1645), сын представителя старинной гасконской фамилии Роже де Собуля, придворного на службе у Генриха III и Генриха IV. История возвышения этой семьи началась при Генрихе III, когда родственник маркиза де Вервена, Бертран де Коменж, стал одним из 45 гасконцев — гвардейцев короля. В XVII в. уже вся фамилия Коменжей была представлена при дворе: сам маркиз де Вервен наследовал в должности первого гофмейстера своему кузену Шарлю де Коменжу и затем передал ее сыну Луи вместе с титулом маркиза, которым был удостоен за военные заслуги Людовиком XIII. Его другой кузен, Франсуа, сир де Гито (Guitaut), являлся наследственным капитаном гвардейцев королевы Анны Австрийской. В целом эта семья была настроена оппозиционно к кардиналу Ришелье.

Конюшенное ведомство двора с 1582 г. разделялось на большую и малую конюшни. Большую возглавлял обер-шталмейстер, малую — первый шталмейстер. Последний фактически не зависел от первого, в его ведении находились лошади, предназначенные для охоты короля. Первым шталмейстером был известный фаворит Людовика XIII, предшественник в этом качестве Сен-Мара, Клод де Сен-Симон (Claude de Saint-Simon) (1607-1693). Отец Клода, Луи де Сен-[128]Симон, сир дю Плесси-Шуазель, принадлежал к старинному, но обедневшему роду. Его преданность Генриху IV во время борьбы последнего за корону была должным образом оценена, поскольку его сыновей пригласили служить пажами при королевских конюшнях, что было весьма почетно. Благодаря вниманию Людовика XIII Клод уже в 1627 г. стал первым шталмейстером, в следующем году совместил свой пост с должностью распорядителя волчьей охоты короля, а также начал исполнять функции камер-юнкера при королевских апартаментах. В 1635 г. ему были дарованы титулы герцога и пэра, а годом раньше он был посвящен в кавалеры ордена Святого Духа вместе со старшим братом Шарлем, маркизом де Сен-Симоном. В 1636 г. герцога неожиданно подвергли опале, по- видимому, под влиянием Ришелье, однако ввиду многолетнего невмешательства в политические интриги Сен-Симону позволили остаться при дворе и продолжать исполнять свои почетные обязанности.

Важное положение при дворе занимал обер-квартирмейстер, который отвечал за размещение всех придворных и обслуживающего персонала в месте пребывания короля — замке или дворце. С 1638 г. этой должностью обладал второй маркиз де Фурий Рене де Шомежан, сын генерала Блеза де Шомежа- на, погибшего при осаде гугенотского Монтобана в 1621 г. О маркизе известно только, что он отказался от карьеры в армии, целиком посвятив себя придворной службе.

Трапеза короля в торжественных случаях проходила с участием приглашенных лиц, и руководил ею главный распорядитель французского двора либо первый гофмейстер. Помимо них, еще со средневековых[129] времен главными почетными лицами, обслуживающими стол короля, являлись первый хлебодар, первый виночерпий и первый кравчий, формально зависевшие от главного распорядителя. Должность первого хлебодара с XV в. принадлежала членам семьи Косее, в 1611 г. ставшим герцогами де Бриссак (Cosse-Brissac). Франсуа де Коссе наследовал ее своему отцу Шарлю в 1621 г. Благодаря лояльности Людовику XIII и Ришелье герцог де Бриссак в 1633 г. стал генеральным наместником Бретани и кавалером ордена Святого Духа. Его сын Тимолеон впоследствии также стал первым хлебодаром, а дочь вышла замуж за герцога де Ла Мейере (1637 г.). племянника кардинала Ришелье.

Первым виночерпием короля являлся Жан VIII де Бюэй, граф де Маран (Jean de Bueil, comte de Marans) (ум. 1665 г.), последний представитель этой семьи, чья должность в его роду наследовалась начиная с первой половины XVI в. Ее он получил от деда, Жана VII, кавалера ордена Святого Духа, верно служившего на войне и при дворе Генриху III и Генриху IV. Наконец, как отмечалось, первым кравчим был барон де Род, обер-церемониймейстер двора.

К рассматриваемой группе главных придворных постов в доме короля примыкали также четыре первых камер-юнкера, все — кавалеры ордена Святого Духа, и два гардеробмейстера, подчинявшиеся и приносившие клятву верности обер-камергеру — герцогу де Шеврезу. Выше уже упоминалось, что второй гардеробмейстер, маркиз де Сен-Мар, как обладатель коронной должности обер-шталмейстера, находился в особом положении и зависел от Шевреза только формально, хотя и не мог претендовать на почести, закре-[130]пленные за саном герцога-пэра. Первые камер-юнкеры представляли собой весьма привилегированную часть придворного дворянства, постоянно находящуюся подле короля и следящую за состоянием его спальни и рабочего кабинета. Они руководили ординарными камер-юнкерами — исполнителями частных королевских поручений.

Жан II де Сувре, маркиз де Куртанво (Jean de Souvre, marquis de Courtenvaux), губернатор Турени и капитан королевского замка Фонтенбло (ум. 1656 г.), был уже наследственным первым камер-юнкером, каковой пост он получил в 1626 г. после смерти отца - маршала Жиля де Сувре, первого маркиза де Куртанво. Семья Сувре давно служила короне и была лояльно настроена к Ришелье. Жиль де Сувре в свое время являлся воспитателем Людовика XIII, а его дочь и сестра Жана II Франсуаза де Лансак стала гувернанткой будущего Людовика XIV. Другая его дочь, Мадлена, в замужестве маркиза де Сабле, исполняла обязанности фрейлины матери короля Марии Медичи. Наконец, жена Жана II де Сувре, Катрин де Нефвиль, удостоилась чести быть хранительницей гардероба и драгоценностей Анны Австрийской в конце 40-х годов XVII в.

Первым камер-юнкером с 1624 г. был Роже дю Плесси-Лианкур, маркиз де Гершвиль, граф де Ла Рошгюйон (Roger du Plessis-Liancourt, marquis de Guercheville, comte de La Rocheguyon) (1599-1674), потомственный придворный. Его отец, Шарль дю Плесси, граф де Ларошгюйон (ум. 1628 г.), являлся первым шталмейстером дома короля и капитаном гвардейцев Марии Медичи. Роже наследовал ему также как первый шталмейстер, уступив затем эту[131] должность Сен-Симону. Его мать, Антуанетта де Пон, маркиза де Гершвиль, дама из весьма знатного рода и в юности — фрейлина Екатерины Медичи, занимала пост гофмейстерины Марии Медичи, то есть высший пост в доме королевы. В 1643 г. Роже дю Плесси-Лианкур получил от Анны Австрийской, которая уже стала регентшей Франции, титул герцога и пэра де Ларошгюйон в награду за немилость при Ришелье. Женой герцога была Жанна де Шомберг, сестра герцога д'Аллюэна, капитана отряда легкой кавалерии дома короля.

В списке первых камер-юнкеров значится также Габриэль де Рошешуар, маркиз де Мортемар (Gabriel de Rochechouart, marquis de Mortemart) (ум. 1675 г.), сын Гаспара, первого маркиза де Мортемара, получившего титул за верность Генриху III и Генриху IV. Габриэль де Рошешуар обрел свою должность в 1630 г., а в 1650 г. стал герцогом и пэром, видимо, за преданность королеве во время Фронды.

Наконец, первым камер-юнкером являлся граф де Со, Франсуа де Бон де Креки (François de Bonne de Crequi,comte de Sault) (1600-1677),сын Шарля де Креки, герцога де Ледигьера, и дочери коннетабля де Ледигьера Мадлены де Бон, впоследствии герцог-пэр де Ледигьер, губернатор Дофине. Свой придворный пост он завещал племяннику Шарлю, герцогу де Креки.

Ответственными за состояние королевского гардероба являлись граф де Нансей и маркиз де Сен- Мар. Эдм де Ла Шатр, граф де Нансей (Edme de La Châtre, comte de Nancey) (ум. 1645 г.), известный своими мемуарами, принадлежал к старинному роду и был сыном первого графа де Нансей Анри де Ла Шатра, камер-юнкера Генриха III, пожалованного ти-[132]тулом в 1609 г. за верность короне. В 1643 г. Эдм де Лa Шатр стал командующим швейцарскими наемниками и присоединился к французской армии, воюющей с Империей, однако был захвачен в плен, где и умер.

Особняком в доме короля стояло охотничье ведомство, состоявшее из четырех главных подразделений, которые, собственно, обслуживали весь двор: псарни, сокольничьей, службы для ловли волков и дополнительной. Лица, возглавлявшие каждое из этих ведомств, занимали разное положение в иерархии, но были независимы друг от друга. Герцог де Шеврез, обладатель коронной должности обер-камергера, числился главным сокольничим, а герцог де Сен-Симон, первый шталмейстер — распорядителем охоты на волков. Организатором обычной охоты короля был обер-егермейстер герцог де Монбазон, Эркюль де Роган (Hercules de Rohan, duc de Montbazon) (1568-1654), сын Луи VI де Рогана, принца де Гемене (Guemene). За безупречную преданность Генриху III и Генриху IV во время гражданских войн в 1594 г. он получил титулы герцога и пэра, в 1597 г. стал кавалером ордена Святого Духа, а с 1602 г. выполнял почетные обязанности обер-егермейстера, являясь также капитаном гвардейцев Марии Медичи. Позднее герцог возглавил губернаторство Парижа и Иль-де-Франса. Такой поток королевских милостей был связан с политической лояльностью Монбазона, чего нельзя сказать о его детях — Луи VII де Рогане, наследовавшем все отцовские должности и титулы, и Марии, жене герцога де Шевреза.

Дополнительную охотничью службу (Maître de service supplémentaire (chasse)) возглавлял Никола[133] де Лопиталь (Nicolas de L'Hospital) (ум. 1644 г.), маркиз, затем, при Анне Австрийской, с 1643 г., — герцог де Витри (Vitry), не зарегистрированный Парижским парламентом, кавалер ордена Святого Духа, капитан королевских гвардейцев, губернатор Прованса. Он был уже наследственным держателем своей придворной должности, т. к. его отец Луи де Лопиталь, маркиз де Витри, камер-юнкер герцога Анжуйского, брата Генриха III, являлся также капитаном королевских гвардейцев. Несмотря на немилость короля и последующее заключение Никола де Лопиталя в Бастилию ввиду его военных неудач, маркиз-герцог тем не менее смог сохранить придворный пост капитана гвардейцев за своей семьей, добившись передачи его своему младшему брату Франсуа, продолжая числиться начальником дополнительной охотничьей службы.

Таковы были главные персонажи гражданского дома короля, центральной части двора Людовика XIII в последние годы его царствования. Достоинство каждого придворного определялось титулом, соотнесенным с должностным положением. Получение придворной должности, сопровождаемое негласной уплатой ее предполагаемой стоимости бывшему владельцу и вышестоящему должностному лицу, обеспечивало ее новому держателю близость к королю, почет и социальное превосходство, за которыми стояло богатство и власть. Утверждая штат своего дома, Бурбоны обращали особое внимание на древность рода каждого дворянина, приказывая всем придворным представлять доказательства благородного происхождения минимум с 1550 г. Логика королевской политики, как в Средние века, так и в Новое время, исходила из того, что монархия зиждется на мощном фундаменте из[134] аристократических родов, чьи корни уходят в глубины времен. Однако в равной степени с происхождением в деле получения высших придворных должностей играли роль военные заслуги перед короной, ведь дворянство продолжало рассматриваться только как военное сословие, преемник рыцарства, а также — степень преданности и лояльности к монарху. В последнем случае принимались во внимание не только личные достоинства дворянина, титулы и должности на королевской службе его предков, но также характер его взаимоотношений с королем и кардиналом Ришелье. Первый министр пытался делать все возможное, чтобы добиться наполнения дома короля только лояльными себе аристократами.

В доме Людовика XIII (точнее говоря, в гражданском доме короля, ибо мы не рассматриваем здесь персональный состав военного дома короля, социальные характеристики которого в общем аналогичны характеристикам гражданского дома) господствовали представители старинных французских и иностранных фамилий, которых, однако, можно назвать новой аристократией, поскольку их титулы, как правило, превосходили титулы их предков. Характерно, что последние практически все обеспечили своим детям карьеры при дворе, выдвинувшись на военной службе благодаря верности Генриху III или Генриху IV во времена гражданских войн и затем в мирное время получив награды и должности. Появление новых титулованных фамилий из среднего и мелкого дворянства было связано не только с потребностью короны отличать верных ей представителей второго сословия, но и со значительным оскудением и численным уменьшением знати после сорокалетних рели-[135]гиозных смут. Генрих IV и Людовик XIII нуждались в достойном и почетном окружении. О том, что двор Людовика XIII наполняла именно новая знать, свидетельствуют брачные союзы названных персонажей: за редким и вышеоговоренным исключением, их женами были представительницы незначительных дворянских семей. Замечательно, что среди перечисленных руководителей дома короля не оказалось (за исключением Шевреза) потомков сторонников Лиги, оспаривавших власть и корону у Генриха III. «Кадровая» преемственность придворных, служивших последним Валуа и первым Бурбонам, кажется очевидной.

Обладатели главных придворных постов гражданского дома короля, как отмечалось, разбивались как бы на две группы. В первую входили носители высших коронных чинов — один герцог, один маркиз и один граф — принц королевской крови (кардинал Лионский в данном случае упускается нами из виду), во вторую — все остальные, т. е. три герцога, шесть маркизов, три графа и один барон. Очевидно, что при Генрихе IV и Людовике XIII не было четкого соответствия должности определенному титулу, что имело место уже при Людовике XIV. Так благодаря фавору короля маркиз де Сен-Мар стал обер-шталмейстером, хотя до него этот коронный пост принадлежал семье герцогов де Бельгардов; граф де Маран и герцог де Бриссак занимали равные почетные должности в ведомстве королевского стола. Более или менее устойчивой подгруппой оказались первые камер-юнкеры: из четырех человек трое были потомственными маркизами, один — графом, но сыном герцога. Подобная ситуация в доме короля была связана с[136] обоснованным опасением монархов приближать высшую знать к влиятельным придворным постам — лишь четыре герцога-пэра занимали реальные функциональные должности при Людовике XIII, причем трое из них удостоились своих титулов в его царствование. Корона была уверена в их лояльности. Только герцоги могли претендовать в обмен на политическое бессилие и лояльность на исключительные почести и награды. Все четверо названных герцогов являлись также губернаторами больших областей и обладателями значительных состояний. Из маркизов только один Сувре-Куртанво какое-то время занимал пост губернатора крупной провинции, и это стало возможным лишь благодаря благоволению короля.

Самые важные губернаторства в XVI-XVII вв. были почти исключительной прерогативой герцогов. Герцоги — губернаторы, не входящие в штат двора, составляли придворную аристократию, привязанную к нему и обязанную участвовать во всех дворцовых церемониях, но обладающую гораздо меньшими правами при доступе к персоне монарха, чем герцоги с придворными обязанностями, главным образом ввиду своих потенциальных политических претензий на власть. Все царствование Людовика XIII прошло в борьбе с высшей аристократией как при дворе, так и в провинции. Корона пыталась приручить ко двору верхушку второго сословия, что было бы гарантией внутриполитической стабильности, но не рисковала наделять ее придворными постами с реальными полномочиями, т. е. возможностями влиять на королевские решения и соучаствовать в управлении государством. Поэтому многие знатнейшие фамилии Франции, когда-либо активно участвовавшие в политической[137]жизни, были со времен Генриха III и Гугенотских войн отстранены от дворцовых должностей: Гиз-Лотарингские, Вандомские, Валуа-Ангулемские, Лонгвиль-Орлеанские и др. Свою политическую активность они реализовывали в придворных интригах, заговорах и реже — в вооруженных мятежах.

Основной профессией дворянства считалась война, и в период военных действий мужская часть двора какое-то время проводила на фронте, хотя с 1635 г. Людовик XIII освободил придворных от обязательной мобилизации. Дворцовая служба тем не менее у большинства аристократов сочеталась с военной. Хотя практически все рассматриваемое окружение короля побывало на войне с Испанией и с Империей, но многие находили повод дезертировать и вновь оказаться при дворе. Военная служба, впрочем, оставалась престижной, и придворные часто обзаводились военными должностями, благодаря чему добивались высоких придворных (гражданских) постов.

Большинство обладателей этих постов являлись уже потомственными придворными и рассматривали свои почетные обязанности в доме короля как семейную собственность. На примере названных персонажей прослеживается очевидная наследственность должностей минимум в двух-трех поколениях. Причем ради укрепления личной привязанности и лояльности, а также с целью упрочения материального положения своих придворных, монархи позволяли представителям высшей знати занимать по два, а то и более придворных поста, не считая остальных должностей вне двора.

Невозможность непосредственного исполнения сразу нескольких обязанностей в доме короля, провин-[138]ции и армии порождала синекуры, то есть почетные должности с формальными функциями. Запрещение короля на самовольный отъезд знати в провинцию и все возрастающая привлекательность двора способствовали этому процессу, который при Людовике XIII получил дальнейшее развитие. Как правило, при дворе находились целые родственные дома, так или иначе кормившиеся за счет наиболее высокопоставленного родственника и с его помощью добивавшиеся постов и бенефициев. Это касалось практически каждого члена непосредственного окружения короля. Здесь особенно процветал семейный протекционизм. Хотя корона официально запрещала совмещение постов, но на деле зачастую поощряла укрепление придворных позиций тех дворян, которых нужно было отметить за безупречную службу. Последние Валуа и первые Бурбоны упорно и целенаправленно превращали двор в дворянский центр, который должен был функционировать в таком качестве из поколения в поколение, служа незыблемой опорой монархии и порождая новые благородные генерации. Отсюда и неизменное стремление короны идти навстречу дворянским родам, желающим передавать принадлежащую им должность как главную часть фамильного наследства. Вообще, наследование однажды полученного от монарха придворного места, предмета вожделений всех дворян Франции XVII в., считалось естественным и неотъемлемым правом аристократических семей, для которых важность и престиж официального положения при особе короля затмевали все остальные блага. Наследственность должностей, сложившаяся окончательно при Людовике XIII и являвшаяся элементом правовой психологии дворянского[139]сословия, послужила одной из причин образования достаточно замкнутого придворного общества.

Это общество, однако, никогда не было закрыто в абсолютном смысле: двор постоянно обновлялся за счет аноблированных выходцев из третьего сословия и провинциальных дворян. Можно только говорить о тенденции элиты двора к самозамыканию. Большинство рассмотренных персонажей были парижанами, причем потомственными, которые явно противопоставляли себя дворянству из провинций, как живущему вне Парижа, так и подвизавшемуся на придворной службе. Главные дворцовые должности принадлежали только столичным вельможам, которые получали их в основном по наследству. Как правило, провинциальная знать могла претендовать лишь на второстепенные посты при дворе. Таким образом, образование потомственной элиты двора, опоры Бурбонов, обеспечивших условия максимального благоприятствования этому процессу, явилось важным этапом социального развития дворцового института и свидетельством расслоения благородного сословия страны.

Благородный персонал двора, находившийся в ведении главных должностных лиц, продолжал расти при Людовике XIII, несмотря на государственную экономию расходов на содержание этих служб, ставшую особенно жесткой в момент вступления Франции в Тридцатилетнюю войну в 1635 г. Так, главный распорядитель контролировал штат гофмейстеров и многочисленных дворян при королевском столе, причем первые в иерархии двора считались более привилегированными и стоящими на ступень выше вторых. Равное положение с дворянами, обслуживаю-[140]щими стол короля, занимали шталмейстеры обеих конюшен, дворяне при охотничьих ведомствах и ординарные квартирмейстеры. Камер-юнкеры короля, подчиненные обер-камергеру и первым камер-юнкерам, а также сопроводители иностранных послов из ведомства обер-церемониймейстера приравнивались по рангу к гофмейстерам. В списке гофмейстеров, шталмейстеров и дворян при королевском столе нет ни одной персоны с титулом выше барона. Таким образом, все перечисленные должности были зарезервированы короной для мелкого и среднего родовитого дворянства. Дворянскую иерархию замыкали камердинеры короля, пажи и члены свиты принцев и герцогов.

Практически все придворные благородного происхождения были разбиты на клиентеллы или партии, во главе со своими патронами-покровителями, каковыми являлись члены королевской семьи и высшие аристократы. Иногда случалось, что клиентеллы формировались внутри дворцовых служб, возглавляемых их патронами, и поэтому находились под неусыпным наблюдением короны. Начиная с Генриха III, короли создавали свою собственную клиентеллу, главным образом в рамках ордена Святого Духа, не ограниченную каким-либо дворцовым ведомством, и которая позволила бы противодействовать акциям высшей знати и ее сторонников. Королевское покровительство было наиболее почетным для любого представителя второго сословия, служащего при дворе. А о надежности подобного покровительства в деле продвижения по службе особо говорить не приходится.

В 1620-1640-е гг. двор фактически состоял из двух больших клиентелл — партий, одна из которых[141]поддерживала первого министра Франции кардинала- герцога де Ришелье, и вторая, открыто враждебная первой, которую возглавляли мать Людовика XIII Мария Медичи, жена короля Анна Австрийская, его брат Гастон Орлеанский и примыкавшие к ним самые знатные вельможи, не входящие в почетный персонал монарха. Став главой Королевского совета (1624 г.), Ришелье принялся энергично наполнять дом короля и дома членов его семьи своими родственниками и клиентами, в чем очень преуспел. К концу жизни и правления кардинала не осталось ни одной дворцовой службы, где не было бы его сторонников. Сложился, по выражению французского историка Ю. Метивье, целый «клан Ришелье». Главный министр Франции уделял особое внимание лицам, занятым в почетном дворцовом штате и представленным постоянно при дворе, так как от персонального состава двора во многом зависело собственное положение кардинала и успех его начинаний. Исключение не составлял также церковный дом короля. Кардинал, как духовное лицо, обладал в нем особым влиянием.

В XVII в. в высшей иерархии церковного дома короля, по сравнению с аналогичным домом Генриха III, произошли изменения: в результате борьбы за королевское внимание духовник монарха стал занимать четвертую позицию вместо прежней второй, уступив место первому раздатчику милостыни и главе королевской капеллы. Возглавлял церковный двор, как отмечалось, старший брат Ришелье, главный прелат Франции — Примас Галльский, епископ двора и главный раздатчик милостыни кардинал Лионский Альфонс дю Плесси (с 1632 г.). Первым раздатчиком милостыни[142]и его заместителем был другой клиент Ришелье — Доминик Сегье (Dominique Seguier) (ум. 1657 г.), брат канцлера Франции Пьера Сегье, одного из ближайших сотрудников первого министра. Наконец, с 1637 по 1643 г. должность духовника короля занимает отец Жак Сирмон (1559—1651), иезуит, как и все королевские духовники, философ и эрудит, лояльный к Ришелье, по настоянию кардинала, сменивший интригана- отца Коссена.

Самую важную часть клана Ришелье составляла его родня по женской линии, так как мужское колено рода дю Плесси-Ришелье пресекалось вместе с братьями — кардиналами. Дядя первого министра по матери Амадор де Лa Порт (Amador de La Porte) являлся генеральным интендантом по морским делам. Позднее этот пост перешел к племяннику Ришелье Арману де Майе-Брезе, герцогу де Фронзаку (с 1642 г.) (Armand de Maille-Breze, duc de Fronsac). Последний, в свою очередь, являлся сыном младшей сестры кардинала Николь дю Плесси и Юрбена де Майе, маркиза де Брезе, губернатора Анжу, маршала с 1632 г., кавалера ордена Святого Духа, капитана гвардейцев Марии Медичи и затем, соответственно, гвардейцев короля. Сестра Армана Клер-Клеманс в 1641 г. стала женой герцога Энгиеннского, Луи де Бурбона, принца крови, будущего «Великого Конде», что породнило семью Плесси-Ришелье с королевской династией.

Другой родственник Ришелье его двоюродный племянник по матери — Шарль де Ла Порт, маркиз, а при Анне Австрийской — герцог де Ла Мейере (La Meilleraye), всецело был обязан своей карьерой дяде- кардиналу. В 1634 г. он занял коронный пост коман-[143]дующего артиллерией, в 1639 г. стал маршалом, а после смерти первого министра наследовал его должность губернатора Бретани, продолжая занимать ряд других должностей. Его жены также являлись дочерьми сторонников Ришелье — Мария Рюзе д'Эффиа и Мария де Коссе-Бриссак. После смерти кардинала-министра в 1642 г. титул герцога де Ришелье перешел к его внучатому племяннику Арману де Виньеро дю Плесси и его потомкам. Он являлся внуком старшей сестры кардинала Франсуазы и Рене де Виньеро, сира дю Понкурле, и сыном Франсуа де Виньеро, маркиза дю Понкурле (François de Vignerot, marquis de Pont-Courlay) (1609-1646), командующего галерным флотом Франции. Сестра Франсуа Мари-Мадлен де Виньеро, любимая племянница Ришелье, вдова маркиза де Комбале (Marie-Madeleine de Vignerot, marquise de Combalet, duchesse d'Aiguillon) (1604-1675), часто сопровождавшая министра в поездках и выполнявшая его поручения, с 1625 г. занимала второй по важности пост в доме Марии Медичи, являясь хранительницей ее гардероба и драгоценностей. В 1638 г. благодаря ходатайству Ришелье перед королем она стала герцогиней д'Эгийон.

Все родственники кардинала подчинялись его интересам, послушно исполняя волю могущественного министра, особенно его племянницы, которых он выдавал замуж за нужных ему людей из числа высшей знати, чью лояльность он пытался обеспечить. Так, его двоюродная племянница Мария дю Канбу, внучка Франсуа дю Канбу и тетки министра Луизы дю Плесси-Ришелье, дочь барона де Поншато, Шарля дю Канбу (Charles du Cambout de Coislin, baron de Pontchasteau), была выдана замуж за герцога Бернара[144]де Ла Валетта, командующего сухопутными войсками, а ее сестра Маргарита сначала стала женой герцога де Пюилорена, фаворита Гастона Орлеанского, а затем — графа д'Аркура из Лотарингского дома, обер- шталмейстера двора после Сен-Мара. Практически вся семья Ришелье благодаря его деятельности вошла в высший эшелон французской элиты, породнилась с Бурбонами и во многом обеспечила стабильность и безопасность положения главного министра при дворе.

Таким образом, в царствование Людовика XIII складывалось придворное общество, достаточно замкнутый аристократический мир, состоящий из потомственной придворной знати лучших домов Франции и вторгающейся в ее окружение аноблированной парламентской и бюрократической верхушки. Придворная знать особенно дорожила своими наследственными придворными постами, которые рассматривала как семейную собственность и которые позволяли ей соучаствовать в управлении страной. При всей очевидной социальной элитарности двора ближайшая свита короля — члены его дома — состояла главным образом из представителей среднего дворянства — надежной опоры монархии. Только в царствование Людовика XIV (1643-1715) многие представители этих фамилий займут место в корпусе герцогов-пэров и образуют единую социальную группу с высшей аристократией, что будет вершиной их внутрисословного продвижения в рамках эволюции toopa и его церемониала.

Эволюция королевского двора Франции конца XVI— первой трети XVII в. происходила вместе с креплением королевской власти. За внешней про-[145]стотой двора этой эпохи скрывалась его важная, все возрастающая роль главного социально-политического института Франции. Контроль за ним корона могла осуществить, только подчинив себе дворянство. Двор Бурбонов — Генриха IV и Людовика XIII, воссозданный организационно по образцу двора Генриха III Валуа, привлекший в свои ряды цвет французской аристократии и ставший средством ее управления, мог эффективно функционировать во многом благодаря дворцовому механизму — церемониалу, главной фигурой которого выпало стать уже королю-солнцу.[146]

ЧАСТЬ 4

АННА АВСТРИЙСКАЯ

И СУДЬБЫ АБСОЛЮТИСТСКОЙ ФРАНЦИИ

[147][148]
4.1. КАРДИНАЛ И КОРОЛЕВА: БОРЬБА ЗА ВЛАСТЬ ПРИ ДВОРЕ ФРАНЦИИ В 30-Е ГОДЫ XVII ВЕКА
«Когда болит сердце, страдает и все остальное; когда волнуется двор, это отражается на всем государстве», — писал кардинал Ришелье, главный министр Людовика XIII, сравнивая парижский двор с сердцем Франции, подчинить который он пытался все восемнадцать лет своего министерства. Спокойствие и благополучие страны, ее ведущая роль в Европе, по его мнению, напрямую зависели от поведения двора и собственного положения главного министра. Любая удачная попытка придворных интриганов отстранить кардинала от власти могла привести к повороту всего политического курса Франции. Поэтому Ришелье считал, что должен жестко пресекать даже малейшие проявления придворного недовольства, пользуясь неограниченным доверием короля и опираясь на своих помощников в королевском совете и сторонников при дворе — «кардиналистов», «креатур кардинала», как их называли современники.

Тридцатые годы XVII в. явились пиком противостояния Ришелье и дворянской оппозиции, когда едва ли не ежегодно министру приходилось сталкиваться c серьезными заговорами при дворе, подавлять дво-[149]рянские волнения на фронте и в провинциях, cледить за эмигрантскими лагерями Марии Медичи и Гастона Орлеанского, матери и брата короля. Резидент австрийского императора во Франции докладывал в Вену, описывая двор после бегства мятежных королевы-матери и герцога Орлеанского из страны (1631 г.): «Двор страдает от отсутствия первых сеньоров государства, которые находятся за границей, а принц де Конде и граф Суассонский пребывают в тайном неудовольствии, испытывая ненависть к креатурам кардинала. Двор переполнен шпионами, которые находятся повсюду, исполненные лжи, обмана, фальши и лицемерия».

Французский двор был инициатором и вдохновителем всех видов борьбы знати с короной, и поэтому главный удар Ришелье наносил именно по нему как центру оппозиции, пытаясь лишить силы этот очаг дворянского неповиновения, подчинить его королю. Мы попытаемся бросить взгляд на придворные партии и группировки, определив состав их участников, а также мотивы и цели оппозиции, способы борьбы и причины поражения мятежников.

К моменту прихода кардинала Ришелье к власти (1624 г.) французское общество оставалось политически поляризованным и религиозно разобщенным, что было наследием длительных гражданских потрясений предыдущей эпохи. В литературе того времени выделялись два главных противоположных политических лагеря, называемых «партиями», — «благочестивые» (dévots) и «добрые французы» (le bons français). Конечно, это были не партии в современном нам смысле политических организаций с четкими целями, задачами, программами, оргструктурой и партийным[150]членством, а скорее — рыхлые общественные объединения, объединявшие лиц высокого социального положения на основе определенных доктрин. Так, «благочестивые» являлись духовными и политическими преемниками Католической Лиги XVI в. и ее идеалов, получив свое название от сочинения св. Франсуа де Саля «Введение в благочестивую жизнь» (1607 г.), которое стало к тому же настоящей идеологической основой движения. Исполненные религиозного нетерпения, они требовали от короны отмены Нантского эдикта 1598 г., предоставляющего гугенотам политические свободы, захвата всех протестантских крепостей во Франции, союза с Папой и католическими державами, Испанией прежде всего, а также восстановления политических привилегий дворянства. Идеи «благочестивых» получили особенное распространение в дворянской среде, раздраженной растущим авторитаризмом королевской власти, которую представлял главный министр. Второе сословие использовало всякую возможность предъявлять короне свои претензии на участие в делах королевства, тем более что существовало оформленное идеологическое обоснование протеста.

Уже во второй половине 1620-х гг. партию «благочестивых» возглавили обе королевы Франции — мать и жена Людовика XIII Мария Медичи и Анна Австрийская, недовольные своим полным отстранением от всяких государственных дел и усилением влияния Ришелье, который не допускал их до власти и не считался с их мнением. Особенно была обижена королева-мать, так как своим возвышением кардинал был обязан только ее покровительству. Однако с первых же шагов Ришелье в качества главы королев-[151]ского совета ей стало ясно, что его политика, как внешняя, так и внутренняя, прямо противоположна ожидаемой. Испания была также заинтересована в победе при французском дворе партии «благочестивых», поскольку это бы отодвинуло вступление Франции в Тридцатилетнюю войну, где решалась судьба испанской гегемонии и единства католического мира. Анна Австрийская рассматривалась главной опорой испанцев во Франции. Огромную роль в распространении идей «благочестивых» играли иезуиты, под влиянием их находились обе королевы. Последние искали всевозможные пути давления на Людовика XIII, чтобы он сместил Ришелье и, изменив политический курс, разорвал бы связи с протестантскими государствами, вступил в вечный союз с Испанией и искоренил гугенотскую религию. Конечно, не все сторонники Марии Медичи и Анны Австрийской безоговорочно разделяли эту программу, многие относились к ней скептически в силу откровенной реакционности духовных идеологов «благочестивых», однако мирились с ними, рассчитывая на восстановление влияния на короля членов его семьи и последующие за этим личные выгоды.

Партия «добрых французов» сформировалась как преемница общественного направления конца XVI в. — движения «политиков», противопоставлявших себя Католической Лиге и поддерживавших короля Генриха III. «Политики», среди которых было много представителей высшей бюрократии и нового дворянства, безоговорочно поддерживали сильную королевскую власть, которая подняла их на высоту социального положения, и провозглашали терпимость ко всем религиозным конфессиям. Именно они помогли Генри-[152]ху Наваррскому взойти на трон Франции в 1589 г. и обеспечить проведение новой политики веротерпимости. После смерти Генриха IV (1610 г.) «политики» все чаще стали называть себя «добрыми французами», объясняя это желанием добиваться того, чтобы королевская политика проводилась во имя общенациональных интересов Франции и доминировала над устремлениями влиятельных клиентелл и группировок. «Политики» были, несомненно, преданы католической религии, но придерживались точки зрения о необходимости самостоятельности галликанской церкви по отношению к Риму, являясь как бы посредниками между гугенотским индивидуализмом и римско-католическим универсализмом. «Добрые французы» выступали против притязаний «благочестивых» на восстановление господства католичества во Франции и в Европе, призывая проводить политику, продиктованную исключительно «государственным интересом». Среди сторонников этого движения также было много новых дворян, столичных чиновников, юристов-парламентариев, членов королевской клиентеллы.

Став у руля власти как креатура Марии Медичи, кардинал Ришелье первоначально воспринимался как один из главных лидеров «благочестивых», но уже к концу 1620-х гг. большинство «добрых французов» признали его главным проводником и продолжателем курса Генриха IV. Если в 1620-е гг. Ришелье еще не имел четкой программы действий, что показала А. Д. Люблинская, то к 1630 г. приоритеты внешней и внутренней политики были сформированы. Исходя из «государственного интереса» Франции, определять который вызывался он сам, главный министр соблюдал условия Нантского эдикта, хотя и довел до[153]логического конца упразднение политической организации гугенотов — конфедерации протестантских городов (1629 г., «Эдикт милости»), заключал нужные союзы с некатолическими странами и демонстрировал неприязнь к Испании, давая ей понять, что война неизбежна. Он приблизил к себе всех, кто выражал ему свою поддержку, наполняя Королевский совет и штат двора верными себе дворянами и не допуская к властным рычагам высшую аристократию и оппозиционно настроенных дворян. «Благочестивые» не желали мириться с таким положением дел и предпринимали отчаянные попытки изменить ситуацию, свергнув кардинала любым путем.

Наиболее распространенными методами борьбы при дворе были интриги и заговоры, а их инициаторы объединялись, согласно мемуарной литературе, в партии, фракции и группировки. Интриги всегда подготавливали заговор, и хотя, как правило, интриганов-организаторов было немного, по мере перерастания интриги в заговор число участников предприятия увеличивалось до возможности создания политического объединения. Самыми организованными и устойчивыми из них были партии. Словом «партия» в XVII в. назывались не только два противоположных общественных направления — «благочестивые» и «добрые французы», но и самые крупные дворянские клиентеллы знатнейших вельмож и членов королевской семьи.

Клиентелла являлась порождением эпохи Нового времени, придя на смену канувшему в Лету феодальному вассалитету. Самые знатные и влиятельные в королевстве аристократы — гранды — стремились обзаводиться собственной свитой из родовитых дво-[154]рян, создавая себе опору для усиления влияния при дворе и в провинции. Так, губернаторы провинций вербовали в свое окружение провинциальных дворян, представляя их интересы в Париже, а столичная знать группировалась главным образом вокруг оппозиционных членов семьи короля. Изъявляя преданность своим патронам вплоть до участия в антиправительственных делах, члены клиентеллл в благодарность за службу требовали от них материальных благ и прочих милостей, в частности, выгодных назначений в армии, администрации или в штате двора. Одной из главных причин дворянского недовольства, по мнению французской исследовательницы А. Жуана, было как раз то, что клиенты одного из патронов, отстраненные вслед за ним от королевской милости, обладали потенциальной потребностью к мятежу с целью возвращения королевского внимания. Готовые бороться с несправедливостью политики короны, вернее с теми, кто ее представляет, дворяне оказывали давление на своих патронов, чтобы заставить их возглавить оппозиционное движение. Боясь потерять свой авторитет среди клиентеллы, последние часто были просто вынуждены вступать в конфронтацию с короной, пытаясь различными способами принудить монарха пойти на уступки. Однако по мере усиления абсолютистских позиций королевскойвласти в 30-е гг. XVII в. на такой шаг решались только члены королевской семьи. Многие гранды не хотели повторять неудачный опыт восстаний эпохи регентства Марии Медичи (1610-1617 гг.) и рисковать своим положением. Лишенные всякой политической власти, они мирились с существующим режимом в обмен на поток привилегий и милостей —[155]губернаторств, почетных синекур при дворе и командных постов в армии.

Дворянские партии — клиентеллы — не были организациями с четкой дисциплиной, уставом и правилами функционирования. Обязательства клиентов своим патронам были весьма расплывчаты и каждая из. придворных партий часто формировалась спонтанно. Окружение грандов без конца менялось как вследствие королевских репрессий, так и по волеизъявлению отдельных лиц, искавших более выгодную службу. Огромную роль в формировании партий — политизированных клиентелл — играли семейно-родовые связи и протекционизм. Целые семейные кланы служили своему патрону и помогали развивать сеть клиентов за счет своих друзей и родственников. Дворянские фамилии только в редких случаях расходились по враждующим лагерям. Термины «фракция» и «группировка», как правило, отражали количественные характеристики партии. Иногда родственные по духу партии образовывали целый союз, как, например, случилось в 1630 г., когда для свержения Ришелье клиентеллы Марии Медичи и Анны Австрийской объединили свои усилия под знаменем идей «благочестивых».

Заговор осени 1630 г., как казалось, закончившийся полной победой обеих королев и отстранением Ришелье от власти, на деле обернулся трагедией для двора. День 10 ноября, когда Людовик XIII неожиданно восстановил кардинала в его полномочиях, получил название, с подачи графа де Ботрю, «Дня одураченных». многие дворяне-сторонники Марии Медичи и Анны Австрийской были арестованы, высланы в провинцию или бежали за рубеж.[156]Движению «благочестивых» был нанесен колоссальный удар, от которого оно уже не смогло оправиться и набрать прежнюю силу. С этого времени влияние «кардиналистов» становится преобладающим при дворе. Клиентелла Марии Медичи пострадала более всего, и после бегства королевы-матери за границу в испанские Нидерланды прекратила существование во Франции.

В последний год пребывания Марии Медичи во Франции в ее окружении доминировали две фамилии: герцоги де Гиз-Лотарингские и принцы де Бурбон-Конде. Дом Гизов возглавлял герцог Шарль де Гиз, сын претендента на корону в эпоху религиозных войн Генриха де Гиза, губернатор Прованса. Он считал, что Ришелье нарочно отстраняет его семью от важных придворных и прочих назначений и удаляет от двора. Это действительно имело место, так как при дворе еще были живы воспоминания о прежней силе Гизов и печальной судьбе последних Валуа. Герцог присоединился к заговору Марии Медичи и после его крушения бежал во Флоренцию, где и умер. Его женой была Генриетта де Жуайез, близкая подруга королевы-матери еще со времен Генриха IV, в первом браке герцогиня де Монпансье, мать первой жены Гастона Орлеанского Марии де Монпансье, т. е. родственница королевской семьи. Она удержалась при дворе, но безуспешно хлопотала о разрешении вернуться своему мужу во Францию.

В феврале 1631 г. Ришелье продолжал чистку двора. В послании маршалу д'Эстре он писал: «Сегодня король решил удалить от двора и из Парижа четырех знатных дам, замешанных в недавних интригах: принцессу де Конти, урожденную Луизу-Маргариту Лота-[157]рингскую; герцогиню д'Орнано, урожденную Рене Лотарингскую, кузину первой; герцогиню д'Эльбеф, дочь Генриха IV; вдову коннетабля де Ледигьера, урожденную Марию Виньон». Все перечисленные дамы принадлежали к клану Гизов и сторонников королевы- матери. Принцесса де Конти, сестра Шарля де Гиза, была выслана и умерла в ссылке. Герцогиня д'Орнано, будучи вдовой Жана-Батиста д'Орнано, маршала Франции, посаженного в Бастилию по воле Ришелье и там скончавшегося, сочла своим долгом поддержать Лотарингский дом и отомстить за смерть мужа. Герцогиня д'Эльбеф, Екатерина-Генриетта, незаконная дочь Генриха IV и жена герцога Шарля II д'Эльбеф-Лотарингского, также вместе с мужем боролась против влияния кардинала. Герцог д'Эльбеф в 1631 г. в составе свиты Гастона Орлеанского бежал за границу, где присоединился к Марии Медичи и вернулся во Францию только после смерти Людовика XIII. Судя по составу участников заговора 1630 г., первую роль в нем играли принцы Гиз- Лотарингского дома, объединившие усилия своего фамильного клана и клиентов с тем, чтобы с помощью Марии Медичи добиться восстановления былого могущества при дворе. Они принимали во внимание и непростую династическую ситуацию в доме Бурбонов, продолжая надеяться если не на обретение, то на максимальную родственную близость к короне Франции.

Предотвратить свое падение Ришелье удалось, согласно мемуарам герцога де Ларошфуко, во многом благодаря давнему соперничеству кланов Гизов и герцогов де Монморанси. Генрих II де Монморанси предупредил о грозящей министру опасности, желая[158]фиаско конкурирующей клиентелле. В благоприятном случае он надеялся на благодарность кардинала.

Провал заговора Марии Медичи и Анны Австрийской повлек за собой важные изменения при дворе и прежде всего перегруппировку оппозиционных сил, пересмотр взглядов на формы борьбы. Очевиден был распад мощного клана Гиз-Лотарингских, который с этого момента начал сходить с политической сцены, а вместе с ним происходило крушение движения «благочестивых» и всего наследия Лиги XVI в. Боязнь возмездия короны, которая еще более укрепила свои позиции, заставила многих аристократов — участников заговора бежать вслед за королевой-матерью и братом короля за рубеж, во враждебные Франции страны — испанские Нидерланды и герцогство Лотарингское. Оставшиеся при дворе, разочарованные неудачей, вынашивали планы свержения министра более радикальным путем — путем открытого мятежа. Неудача мирной формы борьбы провоцировала на более решительные действия. Третьим следствием заговора 1630 г. было то, что оппозицию при дворе возглавила царствующая королева Анна Австрийская, в 1632-1637 гг. практически в одиночку противостоявшая Ришелье. Принц де Марсийак, будущий герцог де Ларошфуко, писал: «Владычество кардинала Ришелье показалось мне вопиющей несправедливостью, и я решил для себя, что партия королевы — единственная, к которой по долгу чести мне подобает примкнуть».

Поражение «благочестивых» вовсе не было предрешено, более того, они были почти на грани, успеха. Однако «кардиналисты» в последний момент смогли уговорить короля вернуть Ришелье. Клиентеллу[159]Марии Медичи разлагали внутренние взаимные ссоры грандов, их самонадеянность, открытая конкуренция с другими клиентеллами и невозможность вследстие этого прочного политического союза. «Кардиналисты выгодно отличались от них единством действий, xорошей организацией и, главное, покровительством короля. Личные претензии к Ришелье смыкались с политическими требованиями к короне, и потеря всякой власти Марией Медичи означала крах ожидания ее клиентов. В 1630-е гг. многие гранды отказались от всяких форм борьбы с короной, пассивно наблюдая за событиями. Правда, часть из них находилась в эмиграции, другая присоединилась к мятежу герцога де Монморанси в 1632 г., но большинство предпочитало искать мирные пути влияния на дела королевства, используя для этого институт двора и тайное кредитование короны. В активную борьбу вступило молодое поколение придворных, главным образом из среднего дворянства, взяв на себя почетную обязанность устранения Ришелье. Знаменем «благочестивых» стала Анна Австрийская.

Анна Австрийская была первой царствующей королевой Франции, рискнувшей открыто вмешаться в большую политику. Несомненно, здесь сказалось то, что королева была испанкой, где женщины допускались к наследованию трона и становились правительницами страны в случае временного отсутствия монарха. Анна Австрийская, в течение нескольких лет являвшаяся наследницей испанского трона до рождения своего брата Филиппа, в одиннадцатилетнем возрасте стала невестой Людовика XIII. Исполненная собственного величества, как никакая другая французская королева, Анна прибыла во Францию[160] (1615 г.) уже с определенными политическими взглядами. Перед отъездом ее отец Филипп III дал дочери такие наставления: «Помните, что Вы — испанка, и нужно не допустить, чтобы Ваш муж разрушил связи между нашими государствами». Этим инструкциями королева следовала вплоть до 1637 г. — времени прекращения своей открытой борьбы с кардиналом.

Чувство долга испанской принцессы заставляло ее поддерживать тесные отношения с испанским посольством в Париже и информировать Мадрид обо всех важных моментах французской политики. Также королева пыталась оказывать влияние на своего мужа, особенно до 1624 г., что было довольно заметно. Однако после начала министерства Ришелье отношения супругов испортились благодаря вмешательству кардинала, а также ревности королевы-матери. В частности, Ришелье сумел представить Людовику XIII, что Анна занимается делами, не соответствующими ее предназначению. Лишенная прежних отношений с супругом, королева втягивается в политические интриги и объявляет кардинала своим личным и политическим врагом. С помощью своей подруги Марии де Шеврез, жены обер-камергера двора герцога Клода де Шевреза, Анна Австрийская завязала отношения с высшей аристократией и явилась организатором и участницей практически всех крупных заговоров против Ришелье, желая путем его устранения повернуть внешнеполитический руль Франции на происпанский курс и добиться мира между королевствами ее мужа и ее брата. На это ее толкал не только долг и происхождение, но также желание отомстить кардиналу в угоду своим амбициям. Она не скрывала,[161]что считает Ришелье временщиком в Королевском совете и намерена следовать опыту своей матери Маргариты Австрийской, которая после долгих лет борьбы с первым министром Испании герцогом Лермой добилась его падения.

После бегства Марии Медичи и Гастона Орлеанского оппозиционные придворные объединились вокруг фигуры Анны Австрийской во многом благодаря тому, что она оставалась единственным членом королевской семьи, кто еще противостоял кардиналу. Очевидно также, что никто из них не видел в Анне лидера, но она сама и ее дом были удобной ширмой для осуществления враждебных Ришелье планов. Придворным заговорщикам из среднего дворянства и грандам требовалось покровительство королевы, которое само по себе обладало «сакральным смыслом». Помощь и совет королеве считались почетным долгом, и каждый дворянин полагал за честь стать на сторону притесняемой государыни, выдержав экзамен на звание придворного через участие в заговоре. Преданность Анне Австрийской рассматривалась как форма протеста против «тирании» Ришелье. Королева скорее была символом борьбы, боготворимым идеалом, ради которого можно было выражать неудовольствие проводимой политикой и чувствовать себя обязанным поддерживать все оппозиционные настроения. Так думал Ларошфуко, описывая двор 1630-х гг.

Однако были и иные мотивы для присоединения к партии Анны Австрийской, более циничные, прозорливые и меркантильные. Так, Эдм де Ла Шатр писал в своих мемуарах: «Видя, что нет повода надеяться на внимание к себе, пока кардинал Ришелье всемогущ, и так как я не мог безропотно ему подчиняться,[162]тем более что я поддерживал такие дружеские связи и контакты, которые могли бы ему показаться подозрительными, я посчитал, что должен подумать и принять сторону какой-нибудь другой партии, к которой однажды могла повернуться фортуна. Размышляя об этом, я не нашел ничего ни более справедливого, ни более обнадеживающего, чем партия королевы, пото- му что король был очень болен и не мог дожить до того, как его сын достигнет совершеннолетия, а регентство неминуемо должно, спустя немного лет, попасть в руки этой государыни <...>, которая неспособна забыть тех, кто был близок к ней во времена ее немилости». Речь идет о 1638 г., когда Анна Австрийская произвела на свет долгожданного дофина Людовика, хотя и не улучшила этим существенно свое положение при дворе. Однако Людовик XIII был уже серьезно болен и действительно вставал вопрос о регентстве после его смерти. Интересно отметить, что Ришелье был уверен, что удержится у власти, найдя общий язык с королевой.

Своеобразие двора Анны Австрийской заключалось в том, что составляющие его придворные менялись едва ли не ежегодно, как правило, после неудачи очередной интриги. Граф де Бриенн, государственный секретарь, клиент Ришелье, симпатизирующий королеве, писал: «Его Высокопреосвященство хотел видеть в окружении королевы только выбранных по его желанию лиц». Главную роль в этом окружении в 1630-е гг. играли знатные дамы, которые, предчувствуя неминуемую ссылку, пытались за короткий срок сделать как можно больше для партии королевы. Ришелье уделил им особое внимание в своем «Политическом завещании»: «...Фракции и волнения могут[163]проистекать скорее от вмешательства женщин; женщины наиболее опасны, нежели мужчины, так как в их природе заложены разные виды обольщения, способные передвигать, колебать и опрокидывать кабинеты, дворы и государства, что является таким тонким и изворотливым злом, какое только может существовать». Политическая активность дома королевы между тем недостаточно оценена в литературе. Так, Ж.-М. Констан, автор книги о заговорщиках времен Ришелье, вообще не увидел его самостоятельной силы, сделав вывод, что от мятежа Монморанси 1632 г. до заговора Гастона Орлеанского 1637 г. не было серьезных попыток устранить Ришелье.

Нельзя недооценивать возможности окружения Анны Австрийской, которое только на первый взгляд кажется слабым, неорганизованным и пассивным по сравнению с другими партиями. События 1632 и 1637 гг., когда были предприняты серьезные попытки королевы и герцогини де Шеврез влиять на политику Франции, свидетельствуют о решительности клиентеллы королевы Анны.

В первом случае заговорщики действовали по старой схеме, стремясь заменить Ришелье своей креатурой — лицом, которое пользовалось также доверием короля и было бы влиятельно в стране. В 1630 г. такой вариант не удался, и ставленник Марии Медичи, видный правовед и хранитель печати Франции Мишель де Марийак, уже было взявший в свои руки бразды правления, был отправлен в тюрьму. Но идея предложения королю более молодого и энергичного министра оставалась популярной. Таковым мог стать, по мнению герцогини де Шеврез, новый хранитель печати Шатонеф, считавшийся клиентом кардинала.[164]Осенью 1632 г., после подавления вооруженного мятежа на юге Франции и казни организатора — герцога де Монморанси, равно как и части его сторонников, многие дворяне были возмущены суровостью наказания. Настроениями двора попыталась воспользоваться Анна Австрийская и ее окружение, предполагая, что настало время использовать всеобщую ненависть к Ришелье и предложить иную кандидатуру на пост главного министра. Шатонеф переметнулся на сторону королевы, предав Ришелье, но ошибся, ожидая, что другие советники и его подчиненные последуют его примеру. Окружение кардинала в совете вновь отстояло своего патрона, блокировав все действия хранителя печати, равно как и королевы. Анна недооценила степень корпоративной преданности Ришелье со стороны его административной клиентеллы и лояльность штатных придворных. С этого момента главной целью всех мятежников и заговорщиков становится физическое устранение Ришелье как единственно возможный путь спасения от диктаторского режима. Все участники заговора осени 1632 г. подверглись разного рода репрессиям — главным образом тюремному заключению и ссылкам.

Пострадали прежде всего дамы из семейства Роганов — герцогиня Мария де Шеврез и ее кузина принцесса де Гемене, Анна де Роган. Последняя, одна нз самых образованных аристократок Франции, была преданна Анне Австрийской и без конца интриговала против Ришелье. Ей было предписано покинуть Париж, так же как и герцогине де Шеврез, ближайшей наперснице королевы. Вообще, Шеврез играла такую же роль в жизни Анны, какую играл Ришелье в жизни Людовика XIII. Именно она уже из ссылки[165]толкнула королеву на очередной заговор в 1637 г. После 1632 г. Анна Австрийская оказалась еще в большей изоляции, чем прежде. Недооценивая прочность альянса «кардинал—король» и всю силу кардиналистов при дворе, царствующая королева пыталась просто представить Людовику XIII нового главу Королевского совета, своего ставленника, добиваясь отставки одиозного министра и смены политических ориентиров. В этом ей помогали главным образом клиенты из семьи Роганов и старый герцог д'Эпернон, единственный из грандов, кто отважился после казни первого барона страны Монморанси сразу же поддержать королеву. Решившись стать во главе заговора, Анна становилась основной оппозиционной кардиналу, а значит и королю, фигурой в стране. Маски были сорваны и война была объявлена. Для Анны Австрийской 1630-е годы стали черными временами.

Необходимо сказать, с другой стороны, что традиционное представление о кровавом режиме Ришелье не соответствует истине. На самом деле в эпоху его министерства дворян на плахе пострадало не больше, чем в иные правления. Иное дело, что многие заговорщики оказывались в тюрьмах и ссылках, причем последним кардинал отдавал явное предпочтение. Свои мысли в этой связи он выразил в «Политическом завещании»: «Не существует большей беды, настолько способной погубить государство, как льстецы, злые языки и определенные умы, желающие только устраивать заговоры и плести интриги при дворе Нужно изгонять носителей этой общественной заразы и никогда не приближать их, пока их злоба полностью не исчезнет...»[166]Чтобы обеспечить стабильное царствование монарху и продолжить курс на усиление его власти, Ришелье полагал навсегда избавляться от тех, кто хотя бы однажды в чем-то проявил свое неповиновение короне. Наилучшим способом наказаний он видел ссылку в провинцию, что было особенно тяжело после насыщенной событиями жизни при дворе, для многих дворян — единственного источника обогащения или даже существования. Поэтому неудивительно, что некоторые придворные в 1630-е гг. предпочитали открыто не выступать против существующего политического режима, может, только втайне сочувствуя оппозиционным партиям. Но все же значительная часть благородного сословия при дворе считала себя обязанной «быть мятежной». Так, Ларошфуко в событиях 1637 г. предпочел выступить на стороне королевы и поплатился за это шестью годами, проведенными вдали от двора: «Мой отец и г-н де Шавиньи (один из клиентов Ришелье. — В. Ш.) решительно заявили, что мне никогда больше не видать двора, если я позволю себе отправиться в Тур по просьбе королевы, где пребывала (в ссылке. — В. ДО.) г-жа де Шеврез».

Герцогиня де Шеврез была единственной дамой из числа высшей знати, допущенной в постоянную свиту королевы. После 1630 г. Ришелье простил ей интриги 1620-х гг. в обмен на слежение за королевой, в чем просчитался. Остальные знатные аристократки вслед за своими мужьями либо были удалены в провинцию, либо не проявляли оппозиционных настроений. Тем не менее ни одна герцогиня или принцесса не входила в штат дома королевы, только изредка сопровождая ее при больших церемониях. Ришелье и[167]Людовик XIII не могли допустить создания сильных дворянских клиентелл при дворе и внимательно следили за столичными грандами. Не меньшую опасность кардинал видел и в родовитом дворянстве, ставшем особенно активным после «Дня одураченных». Ришелье писал, что «недостаточно просто удалять грандов по причине их могущества; необходимо делать то же самое и с остальными по причине их озлобленности. Все они являются равно опасными». Активность среднего дворянства свиты королевы особенно возросла после начала военных действий против Испании и блока Габсбургов в 1635 г., когда Франция вступила в Тридцатилетнюю войну. Ларошфуко свидетельствует, что неудачи на фронтах в первые два года «оживили различные группировки и породили среди врагов кардинала умыслы на его власть и даже на самое жизнь».

Испанке Анне Австрийской было тяжело воспринимать войну с ее родиной — то, чему она обязалась воспрепятствовать перед своим домом, и это обстоятельство привело ее к организации очередного заговора, последнего в ее жизни. Необходимо заметить, что ее новое окружение, сформировавшееся в 1632- 1633 гг., за четыре года консолидировало свои ряды и подтолкнуло королеву на новый заговор. Дамы сыграли в нем решающую роль. Будучи отрезанной от ссыльных друзей, Анна Австрийская сумела обеспечить с ними постоянные контакты, в частности, со ссыльной герцогиней де Шеврез и членами семей Гизов и Роганов. В ее придворном штате и свите также находились преданные ей представители фамилий Ларошфуко (принц де Марсийак, будущий герцог-мемуарист Франсуа VI, его кузина — гофмейсте-[168]рина маркиза де Сенесе, ее дочери и др.), Мотье де Ла Файетт (духовник королевы Франсуа, епископ Ли- можский, наставница фрейлин Эстер, ее дочь Изабелла и племянница Луиза-Анжелика), Отфор (фрейлина Мария и ее бабка мадам де Ла Флот, хранительница гардероба и драгоценностей королевы) и Комменж (Франсуа, сир де Гито, капитан гвардии королевы и др.), не считая иных, менее знатных семей. Все они были связаны друг с другом родственными и дружескими узами и составляли клиентеллу королевы.

Анна Австрийская, однако, не была готова к заговору и опасалась за свою судьбу после падения Шатонефа. Окруженной шпионами опальной королеве было чрезвычайно сложно осуществлять функцию посредницы между эмиграцией и внутренней оппозицией при дворе и в провинции — этим, очевидно, объясняется ее относительное политическое молчание после 1632 г. Только начавшаяся война предопределила решение королевы хоть каким-нибудь способом подорвать положение Ришелье. Анна выбрала дипломатический вариант, поскольку прежние формы и методы борьбы ни к чему не привели. В 1636-1637 гг. с помощью своих клиентов она создала хорошо отлаженную сеть обмена корреспонденцией с Лотарингией, Англией и испанскими Нидерландами, пытаясь добиться дипломатического давления со стороны европейских стран на Людовика XIII, раздраженного неудачной войной, которую поддерживал Ришелье. Однако кардинал вновь успел перехватить инициативу, представив дело королевы как предательство интересов Франции, что до сих пор поддерживается в литературе. Правда, если посмотреть на содержание переписки непредвзято, то, по мнению[169] американского историка А. Л. Мута. «в письмах, адресованных Ание. сообщалось больше о вражеских планах, чем она говорила о французских». Представляется. что для королевы важен был сам факт переписки. дабы поддерживать свои силы и в этом находить выход из политической изоляции.

Фиаско заговора Анны Австрийской в августе 1637 г. означало крушение ее клиентелы и окружение королевы только лицами, назначенными кардиналом. Герцогиня де Шеврез успела бежать в Испанию; гофмейстерина королевы маркиза де Сеиесе, фрейлина Мария де Отфор и принц де Марсийак были высланы. Подверглись наказаниям, вплоть до заключения в Бастилию, и иные придворные королевы. Сама Анна, не без помощи Ришелье, с трудом получив прощение Людовика XIII, отказалась от борьбы, вскоре оказавшись обремененной двумя детьми — будущим Людовиком XIV (1638) и герцогом Филиппом Анжуйским (1640; королеве в этом году исполнилось 39 лет...).

Целью интриг царствующей королевы было смещение главного министра кардинала Ришелье, который сумел в течение многих лет поддерживать положение хронической ссоры королевской четы, а также разделил всю королевскую семью, заставив ближайших родственников короля скитаться в эмиграции или пребывать в ссылке. Личные претензии Анны Австрийской смешивались с политическими. Королева-испанка находила унижение в том, что Ришелье диктовал ей свои условия, тем самым оскорбляя ее королевское величество младшего венценосца. Пытаясь сначала удалить Ришелье посредством дворцового переворота с выдвижением своей креатуры на его[170] пост, королева затем выбрала дипломатический путь устранения кардинала, который также оказался неудачным. Анна Австрийская своими действиями стремилась не столько угодить Испании, сколько Франции, желая возвращения из эмиграции королевы-матери Марии Медичи, брата короля Гастона Орлеанского и их свиты, а также своих ссыльных придворных ив провинции. Это возвращение, по ее замыслу, принесло бы мир в королевство и помогло бы убедить короля прекратить войну против Испании. Идеалом королевы был мир между родственными домами Бурбонов и Габсбургов, что противоречило интересам Франции. Путем возвращения влияния при дворе Анна хотела также облагодетельствовать своих клиентов, которые пострадали за свою верность.

Дворянство продолжало считать, что его благополучию при дворе и его союзу с королем мешает только фигура первого министра, который заставлял короля приносить бесконечные жертвы ради укрепления своего положения. Непосредственная служба королю зачастую противопоставлялась службе кардиналу и, наоборот, отождествлялась службе у обеих королев и Гастона Орлеанского. Ларошфуко выразил мнение всех своих соратников, говоря о «природной ненависти» к правлению кардинала.

Двор так и не смог поверить в двуглавую монархию — государство короля и кардинала, поэтому после очередных неудач со смещением Ришелье королевское наказание воспринималось очень болезненно, хотя законодательство Людовика XIII рассматривало мятежи и заговоры как преступления, угрожающие персоне короля, а его участников признавало виновными в оскорблении королевского величества (Leze-Majeste).[171]Корона провоцировала создание придворных оппозиционных фракций также тем, что усиливала абсолютистский диктат, но, ограничивая прерогативы дворянства, связанные с материальными и прочими интересами, не смогла в то же время обеспечить всех желающих службой при дворе, в армии или королевской администрации. Свои чаяния мятежники пытались реализовать через своих патронов и часто подталкивали их к конспирации.

Несмотря на постоянные победы политического курса Людовика XIII и кардинала Ришелье, совершенствование абсолютистской практики, придворный сепаратизм еще не смог себя исчерпать, что показали последующие события Фронды. По иронии судьбы подавить Фронду выпало Анне Австрийской, неизменной противнице Ришелье, ставшей регентшей Франции в малолетство своего сына и успешно воспользовавшейся политическими уроками выдающегося министра.[172]

4.2. ЗНАТНЫЕ ДАМЫ ПРИ ДВОРЕ АННЫ АВСТРИЙСКОЙ

В апреле 1643 г. умирающий Людовик XIII неожиданно назначил регентшей страны свою жену Анну Австрийскую, сложные и противоречивые отношения с которой, казалось, не оставляли королеве ни малейших шансов на участие в управлении Францией после его смерти. Это решение короля явилось во многом результатом долгих лет борьбы королевы и ее окружения за влияние при дворе: только в конце своей жизни Людовик XIII в какой-то степени оценил властные возможности и амбиции своей супруги, которая была в состоянии вести государственный корабль прежним курсом, завещанным кардиналом Ришелье. Скорее всего, именно Ришелье обратил внимание короля на то, что гордая, решительная и волевая Анна никогда не допустит унижения королевского достоинства и сможет сохранить трон за четырехлетним дофином Людовиком. Подчеркнем вновь, что кардинал был уверен, что в случае скоропостижной кончины Людовика XIII он сумеет найти общий язык с королевой и остаться на посту главного министра. Есть свидетельства, что и королева весьма ценила Ришелье как выдающегося администратора.[173] Кардинал первый увидел в Анне Австрийской не только свою политическую соперницу, каковой она была все время его министерства, но также возможного союзника в борьбе за усиление королевской власти.

Свой первый политический триумф королева отпраздновала после смерти Ришелье и Людовика ХIII. Кардинал умер в декабре 1642 г., король — в мае 1643 г. Многие находили это символичным. 18 мая 1643 г. Парижский парламент провозгласил Анну Австрийскую регентшей Франции при ее малолетнем сыне Людовике XIV и под давлением королевы и ее сторонников признал недействительным завещание Людовика XIII, согласно которому ее регентские полномочия ограничивались учреждаемым при ней советом. Власть целиком оказалась в руках Анны Австрийской, второй, после Бланки Кастильской, испанки-регентши Франции (обеих королев часто сравнивали, предрекая, что регентство Анны Австрийской будет таким же счастливым для Франции, как и правление Бланки Кастильской, матери Людовика IX Святого). Акт кассирования королевского завещания вовсе не означал перемену политического курса страны, но был продиктован желанием королевы и нового главного министра Франции кардинала Джулио Мазарини, не ослабляя королевский авторитет, найти компромисс между «кардиналистами» и бывшей дворянской оппозицией, которая, собственно, и помогла во многом Анне достичь власти. Не последнюю роль в этой придворной оппозиции сыграли знатные дамы, составлявшие двор королевы. Именно об их политической роли пойдет речь в этом разделе.

Анне Австрийской принадлежит заслуга воссоздания «дамского двора», который придал королевскому[174] двору роль стабильного и, что более важно, влиятельного социально-политического института Франции, где мужчины уже не господствовали над женщинами. Это позволило двору, как наиболее привилегированной социальной организации, стать главным источником политической и социальной активности женщин, все возрастающей вместе с его эволюцией.

Знатные дамы из века барокко, оглядываясь на опыт своих предшественниц эпохи Возрождения, уже знали, что их позиции в окружении королевы будут не только почетны и престижны, но и дадут возможность приобщиться к власти, а значит, к социальному превосходству и богатству. Придворные дамы королевы не только освобождались от тальи, самого разорительного поземельного налога, но также пользовались исключительным правом носить драгоценности и украшения (по Эдикту Генриха III от 1583 г.), чего не могли публично позволить себе провинциальные дворянки; они декорировали свои экипажи, путешествовали в королевских каретах, обедали в компании с королевой и, в зависимости от придворных функций, даже ночевали в спальне своей госпожи. Наконец, что не менее важно, часто от положения дам при дворе и их влияния зависели карьера их мужей и судьба их детей и внуков.

Появление большого числа придворных дам, особенно в начале XVII в., было связано с окончанием многолетних Гугенотских войн во Франции, когда разорившееся по большей части и заметно оскудевшее благородное сословие стремилось к стабилизации своего положения, которое оно могло поправить только при дворе своего короля, источника и гаранта дворянского благополучия. Зачисление дворянина на[175] королевскую службу, особенно придворную, сразу же позволяло его супруге присоединиться ко двору, а в случае особой удачи даже быть принятой в штат дома королевы. Последний открывал широкие и весьма заманчивые возможности влияния на королевские решения.

Мужчины очень ревниво относились к попыткам женщин участвовать в политической жизни. Хотя, по мере складывания в XVI—XVII вв. новой социальной системы клиентелл, рыцарский этос приходил в упадок, но он все же не изжил себя, проявляясь, в частности, в форме противодействия активности знатных дам при дворе. Однако в конечном счете к середине XVII в. придворная борьба сформировала новый тип придворной дамы, достаточно свободной и социально независимой в семье и обществе, способной вмешиваться в дела государства и использующей для этого все возможности, имеющиеся при дворе.

Приезд во Францию инфанты Анны Австрийской, дочери испанского короля Филиппа III, которая в 1615 г. стала супругой Людовика XIII, многое изменил в положении женского двора. Воспитанная в духе помпезного и чопорного испанского придворном го церемониала, Анна начала энергично наполнять свой двор женами занятых на королевской службе дворян. Благородные дамы, впрочем, и сами стремились обрести свое место подле королевы. Не последнюю роль в этом играли редкая красота и обаяние Анны Австрийской. Уже в конце 1620-х гг. она сумела объединить вокруг себя значительное число придворных, свою «партию», во главе которой вступила в борьбу за влияние при дворе с «кардиналистами».[176] Дамы при Анне Австрийской, как говорилось выше, могли состоять непосредственно на службе в ее доме, а могли просто с позволения королевы присоединяться к ее свите. Несмотря на то что последние не получали официального жалованья, они пользовались правом столования при дворе. В состав этой группы входили, как правило, знатнейшие француженки — герцогини и принцессы, которых по сложившейся при дворе традиции намеренно отстраняли от высших должностей в доме королевы, наделяя только почетным правом быть представленными при монаршей особе. Поэтому большинство служащих при Анне Австрийской дам принадлежало к среднему и мелком дворянству, среди которого существовала жесткая конкуренция за посты в доме королевы.

Непосредственное зачисление какой-либо дамы в штат осуществляла сама королева, часто при формальном одобрении главного распорядителя французского двора Луи де Бурбона, графа Суассонского, кузена короля и сторонника Анны Австрийской. Однако представляемый королевой список ее служащих (его корректировали ежегодно) мог исправляться лично королем или по совету кардинала, что чаще всего и происходило. Подчеркнем, что характерной чертой окружения королевы в 30-е гг. XVII в. было его непостоянство ввиду бесконечных вмешательств Людовика XIII и Ришелье в формирование «дамского Двора». Королю и кардиналу были хорошо известны многочисленные попытки Анны Австрийской участвовать в делах государства — прямо или косвенно королева была вовлечена практически во все крупные заговоры против главного министра в 1620-1640-е гг., — поэтому оба правителя Франции пытались держать[177] ее, равно как и ее окружение, на известном расстоянии от кормила власти.

Однако сама романтика борьбы, «долг быть мятежным», заставляли аристократов принимать сторону гонимой государыни и вдохновляли Анну Австрийскую на организацию новых интриг. Несмотря на трудности, Анна Австрийская и ее дамы пытались играть роль политического центра двора. Ришелье чувствовал исходящую от них угрозу, но всегда успевал предупреждать свое падение, понимая, что женщины являются для него детектором интриги, вестником готовящейся конспирации. Заговоры, вынашиваемые мужчинами, носили более конфиденциальный характер, но ни один из них не обходился без придворных дам, благодаря которым все секреты рано или поздно становились достоянием двора. Пиком политической активности Анны Австрийской в царствование Людовика XIII стали 1630-е гг. Именно в это время королева вела непримиримую борьбу с кардиналом, сплетая интриги и заговоры, отстаивая интересы своего окружения, которое старалась сохранить во что бы то ни стало.

С 1626 г. дом королевы возглавляла ее гофмейстерина (dame d'honneur) Мари-Катрин де Ларошфуко-Рандан (Marie-Catherine de La Rochefoucauld-Randan, marquise de Senecey), вдова маркиза де Сенесе и кузина герцога де Ларошфуко (писателя), умная, энергичная дама, убежденная сторонница королевы и враг Ришелье. Пост гофмейстерины был особенно важен в доме королевы, потому что маркиза де Сенесе контролировала всех дам на службе Анны Австрийской, принимая клятву верности от ее имени от камеристок, горничных и служанок, и следила также за текущими[178] расходами. Она обладала большим влиянием при «дамском дворе». Безупречная преданность маркизы Анне Австрийской (она осталась верной королеве даже во время Фронды, когда многие друзья покинули регентшу) и ее огромный авторитет при дворе послужили, видимо, поводом к ее отставке в 1638 г., инспирированной Ришелье. На ее место была назначена Катрин де Сент-Мор, жена графа де Брассака, протеже и шпионка кардинала. Ее муж являлся главой личного совета Анны Австрийской. Однако после смерти графини де Брассак (1645 г.) маркиза де Сенесе вновь была призвана на службу королевой, заняв свою прежнюю должность и став к тому же воспитательницей юного Людовика XIV. Впоследствии благодарный король даровал ей титул герцогини де Рандан.

Второй по значимости в доме королевы была хранительница ее гардероба и драгоценностей (dame d'atour). Этот пост по протекции Ришелье в 1626- 1630 гг. занимала Мадлена де Силли, жена французского посла в Испании маркиза дю Фаржи (Madeleine de Silly, comtesse du Fargis). Она не принадлежала к высшей знати, являлась близкой подругой мадам де Комбале, любимой племянницы Ришелье, и была рекомендована ему влиятельным кардиналом де Берюлем. Два года, проведенные в Испании вместе с мужем, сформировали ее негативное отношение к политическому курсу Людовика XIII, направленному на конфронтацию с Габсбургами. Вопреки ожиданиям Ришелье маркиза дю Фаржи стала сторонницей Анны Австрийской, а после «Дня одураченных» 10 ноября 1630 г. — неудачного заговора против Ришелье — была вынуждена бежать в испанские Нидерланды вместе с королевой-матерью Марией[179] Медичи. Там она превратилась в одного из лидеров эмиграции и завязала секретную переписку с Анной Австрийской, пытаясь убедить ее в необходимости брака с Гастоном Орлеанским, братом Людовика XIII в случае смерти короля, который много и сильно болел. Королева, необходимо заметить, отказалась обсуждать с ней эту тему. Заочно приговоренная к смерти Парижским парламентом, маркиза дю Фаржи умерла в Брюсселе в 1639 г.

Ее освободившееся место было немедленно занято дамой, которая благодаря своей позиции невмешательства в интриги устраивала и Ришелье, и Анну Австрийскую. Речь идет о мадам де Ла Флот-Отрив, Катрин Ле Вуайе (Catherine Le Voyer, Mme de La Flotte-Haute- rive), бывшей гувернантке дочерей Марии Медичи. Однако она, в свою очередь, добилась зачисления в штат фрейлин королевы своей внучки Марии де Отфор (Marie de Hautefort), а та вскоре прославилась как интриганка и конфидентка Анны Австрийской. На должности фрейлин королевы могли претендовать только незамужние девушки, которых обычно было 12, но с 1631 г. стало всего 6 ввиду сокращения штата по причине экономии: военные затраты Франции на участие в Тридцатилетней войне отражались и на дворе. Фрейлины (filles d'honneur) занимали третье по значимости положение в доме королевы.

Уменьшение штата дома Анны Австрийской вовсе не означало, что при «дамском дворе» стало меньше аристократок. Просто большинство из них не получало королевского жалованья, продолжая пользоваться остальными привилегиями, включая столование. Более того, все занятые в штате и состоящие в свите королевы дамы стремились пристроить своих родствен-[180]ниц при дворе и одновременно за счет этого утвердить свое положение. Так, например, фрейлинами Анны Австрийской являлись две внучки мадам де Лa Флот — уже упоминавшаяся Мария, и затем — Шарлотта де Отфор, а также племянница мадам де Сенесе — Луиза-Анжелика де Ла Файет (Louise-Angelique de La Fayette). Кроме того, дочь маркизы де Сенесе Мари-Клер де Бофремон (Marie-Claire de Bauffremont) наследовала ей в должности гофмейстерины Анны Австрийской. Марии де Отфор и Луизе-Анжелике де Ла Файет выпала честь стать не только верными наперсницами королевы, но и быть фаворитками Людовика XIII, единственными за всю его жизнь.

В 1635 г., когда Франция открыто вступила в Тридцатилетнюю войну, по сути — в войну с Габсбургами, правившими в Испании и Священной Римской империи, мужская часть двора отправилась на фронт. Это был естественный повод для женской активности при опустевшем дворе. Однако свита преданных королеве женщин начала распадаться вскоре после событий 1636-1637 гг. — очередного заговора Анны Австрийской, показавшегося Ришелье наиболее опасным для жизни и судьбы государства. Кардинал поставил себе целью полностью изолировать королеву, лишив ее всяких контактов с не лояльными к его политике дамами: в ссылку были отправлены мадам де Сенесе и м-ль де Отфор, постриглась в монастырь м-ль де Ла Файет и т. д. С другой стороны, принимая во внимание большую политическую энергичность королевы, главный министр решил заключить с ней хотя бы плохой мир, сумев помирить ее с королем.

Результатом семейного союза стало неожиданное Рождение в сентябре 1638 г. наследника престола,[180] будущего Людовика XIV, которое, казалось, должно было укрепить положение Анны Австрийской. Однако в 1640 г. вместо предложенной королевой на пост воспитательницы дофина ее другой сторонницы — фрейлины — м-ль де Сен-Жорж (Saint-George) по рекомендации Ришелье эту должность заняла мадам де Лансак (Françoise de Souvre, comtesse de Lansac), очередная шпионка министра, враждебно настроенная к королеве. В 1640-1643 гг. изоляция Анны Австрийской стала очевидной. Ее «дамский двор» теперь во многом состоял как из ее врагов, так и из дам, предпочитавших не вмешиваться в интриги.

Тем не менее двор Анны Австрийской в 1630-е гг. сумел значительно измотать силы «кардиналистов» и самого Ришелье. Он был бесспорным фактором политической жизни двора в целом. Во многом борьба носила оттенок столкновения женщин и мужчин, потому что последние сопротивлялись появлению при дворе новой реальной социальной силы. У «дамского двора» было еще слишком мало путей влияния на большую политику: мужчины продолжали господствовать во всех властных сферах. Но сам опыт борьбы и проба своих возможностей были полезны для аристократок, которых воодушевлял пример активной политической позиции их королевы. Постоянный численный рост «дамского двора», увеличение служб дома королевы и вместе с тем усложнение придворного этикета и церемониала, расцвет фаворитизма открывали знатным дамам новые способы вхождения во власть, которые они реализуют уже в последующие эпохи.[182]

4.3. МУЖЧИНЫ В ДОМЕ ФРАНЦУЗСКОЙ КОРОЛЕВЫ

Дом королевы не всегда правильно отождествлять только с «дамским двором», поскольку в его штат входили также мужчины.

Итак, дом королевы Франции, или же двор королевы (maison de la reine), как составная часть большого королевского двора организационно существовал во все времена французской монархии, однако выделился в самостоятельное образование только в конце XV в. при Анне Бретонской (ум. 1514 г.), жене Людовика XII. Именно тогда был создан и официально утвержден список служащих при королеве знатных дам, которые получали жалованье за свою службу. Постепенно штат дома королевы стал состоять из больших и малых служб, где были заняты лица благородного и неблагородного происхождения (в зависимости от выполняемых функций), которые обеспечивали поддержание ее частной и публичной жизни.

Формирование дома королевы в начале XVI в. шло почти одновременнос ростом и реорганизацией французского двора в целом, когда к королевскому месту пребывания стекалось дворянство, жаждущее[183] обретения должностей, назначений и пенсионов. Несмотря на постоянное совершенствование структуры двора и едва ли не ежегодный пересмотр придворного штата в сторону его увеличения, удовлетворить всех желающих обрести место подле короля не представлялось возможным. Уже при Франциске I (1515- 1547 гг.) эту проблему стали решать за счет «дамского двора»: персонал королевы стал по преимуществу мужским. Более того, конкуренция мужчин при распределении придворных должностей и борьба за королевский фавор породили определенный антифеминизм, желание вытеснить дам из дома королевы путем сокращения женских должностей и перераспределения жалованья в свою пользу. Это часто происходило с позволения короля, который не мог допустить, чтобы главная социальная опора монархии — дворяне-мужчины были бы обделены королевским вниманием. Бесспорно, это вторжение мужчин в штат королевы также явилось реакцией на растущую эмансипацию «дамского двора» и вмешательство женщин в политические игры. Прежние традиции рыцарского двора исключали в принципе саму возможность открытого влияния знатных дам на государственные дела, поэтому мужчины относились к женской активности весьма ревниво и стремились подчеркнуть свое первостепенное место в жизни двора. Соотношение знатных мужчин и женщин в штате двора королевы без конца менялось, но всегда в пользу первых. Например, в доме Луизы Лотарингской, жены Генриха III, в 1589 г. числилось 162 дворянина и 123 благородные дамы.

Подобное положение в общем оставалось неизменным и в последующее время, но вместе с тем[184] нельзя не отметить тот факт, что короли почти не пытались регламентировать внутреннюю жизнь «дамского двора» — двора своих жен и матерей, поскольку королевы вслед за растущим авторитетом и властью короля уже в XVI столетии стали подчеркивать свое собственное королевское величество и соответственно формировать круг своих прерогатив. В частности, это касалось структуры и церемониала двора, которые усложнялись и совершенствовались в XVI—XVII вв. В борьбе против вторжения мужчин королевы добились права принимать самостоятельные решения о внутреннем распорядке и функциях своего дамского окружения, во многом исключив мужчин своего дома из повседневных церемоний. Дамская часть двора жила по своим собственным неписаным регламентам, утвержденным королевой. Король оставлял за собой только вопросы регулирования правил большого церемониала и общедворцового этикета, а также следил за тем, чтобы ни одно из штатных мест, закрепленных за мужчинами, не было бы сокращено в пользу создания должностей для женщин.

«Дамскому двору» не случайно почти не досталось места в историографии: ввиду малочисленности источников по истории французского двора в целом церемониал и структура двора королевы, его эволюция и роль в становлении политической системы французского общества также представляются еще довольно неясными.

Судя по всему, впервые повседневные церемониальные функции королевы и ее окружения фиксируют опять-таки регламенты Генриха III, короля-законодателя, действительного создателя правил дворцового[185] церемониала. Особенно подробным и пространным среди них является упоминавшийся Регламент 1585 г., в котором присутствует отдельная статья «Порядок, соблюдаемый и исполняемый дворянами свиты королевы (gentilhommes d'honneur)». Согласно этому «Порядку...» публичная жизнь дома королевы начиналась гораздо позже дома короля, когда дворяне свиты собирались в ее покоях: «Начиная с 8 часов утра, если ранее королевой не будет приказано им что-либо иное, нужно проследовать в зал или приемную комнату названной Дамы».

Надо полагать, вместе с ними в ожидании выхода королевы находились дамы, состоящие в ее свите, но не участвующие в церемонии ее утреннего подъема. Вообще любопытно отметить тот факт, что специального упоминания о службах двора королевы в Регламенте 1585 г. нет, и только «Порядок...» отражает обязанности одной из мужских служб ее окружения, а именно — той, которая была создана по инициативе короля, являлась наиболее престижной и единственная заняла место в общедворцовом церемониале ввиду своей функциональной значимости. В то же время в «Регламенте» не сказано ничего о существование остальных служб дома королевы, закрепленных за мужчинами, ввиду их малой значимости для дворцового церемониала и исключительных прерогатив королевы устанавливать для них внутренний распорядок функционирования. Но, как правило, этот порядок исключал их из церемониальной жизни «дамского двора» королевы почти полностью. Королева подчеркивала тем самым, что ее двор — это прежде всего дамское общество. Впрочем, «Регламент» также не замечал присутствия на придворных церемониях жен-[186]щин. С одной стороны, игнорирование дамской части двора являлось ярким свидетельством антифеминизма и демонстрацией того, что королевский двор Франции — прежде всего общество мужчин, но, с другой стороны, также очевиден факт самостоятельного функционирования «дамского двора» по внутренним правилам, продиктованным традициями и желаниями королевы. Реконструировать внешние детали церемониала двора королевы возможно, только рассматривая служебные обязанности дворян свиты, а также редкие упоминания в «Регламенте» церемониальных функций самой государыни.

«Порядок...», например, закрепил пришедшее из Испании правило, согласно которому королева, выходя из своих апартаментов, сразу окружалась почетной и вооруженной свитой: «Дворяне свиты королевы сопровождают ее на мессу или в иные места, когда она осуществляет публичные выходы, и оставляют названную Даму только тогда, когда она возвращается в свои апартаменты. Нужно сопровождать названную Даму всякий раз, когда она покидает дворец пешком или на лошади, в связи с чем каждому нужно иметь по две лошади, которых надобно держать наготове... также можно перевозить с собой багаж». Дворяне свиты королевы обязаны были ежедневно пребывать на своем почетном дежурстве, которое продолжалось 4 месяца подряд. Всего дежурная смена насчитывала 10 человек во главе со своим капитаном (chevalier d'honneur). Женам этих дворян также дозволялось сопровождать королеву, и хотя они не получали жалованье, в отличие от своих мужей, но близость к королеве, возможность видеть ее и общаться с ней каждый день, ожидание (как[187] правило, весьма оправданное) королевских милостей побуждали знатных дам разделять нелегкую придворную службу мужчин. При благоприятных обстоятельствах можно было попасть в штат к королеве, что открывало путь к богатству, стабильности и главное, власти.

«Свитские» дамы, впрочем как и дамы штата королевы, пользовались правом столования при дворе, что было довольно значительным и привлекательным фактором для среднего и мелкого дворянства, в массе своей разорившегося в XVI в. Особой честью было попасть за стол к королю. Регламенты вводили в этой связи ряд ограничений: «Король будет обедать по воскресеньям, понедельникам, вторникам, средам и четвергам вместе с королевами, по пятницам и субботам один, публично или в своем кабинете». На остальные трапезы королевы допускались еще реже. Соответственно только небольшой круг тщательно выбранных придворных мог похвастаться королевским вниманием. Обычно король приглашал разделить трапезу с королевской семьей мужчин, королева — женщин. То, что дамы присутствовали на церемонии обеда и ужина постоянно, свидетельствует одна из статей «Регламента»: «Всякий раз после обеда точно в два часа гофмейстер будет распоряжаться, чтобы приносили 12 блюд, среди которых 6 будут со сладостями, а другие 6 — с фруктами, в соответствии с сезоном, и чтобы к ним всегда подавалось вино. Названные блюда должны подаваться Их Величествам и затем дамам». Правда, из этой статьи совсем не ясно, подавались ли все эти блюда также приглашенным мужчинам или же последние довольствовались на десерт только вином.[188] «Порядок...» расписывает также место дворян свиты королевы при публичных выходах: «Они всегда будут сопровождать названную Даму (королеву), находясь впереди нее, но не приближаясь слишком близко, выполнять ее любое приказание, если она им его отдаст; когда названная Дама следует вместе с королем или с королевой-матерью Его Величества, дворяне свиты также находятся перед ними... уступая только тем, кто будет более знатен». Дамы штата и свиты королевы, если только не несли королевскую мантию, должны были замыкать публичное шествие, следуя позади мужчин и соблюдая порядок следования также согласно положению в доме королевы и знатности. Впрочем, из-за последнего обстоятельства женщины, подобно мужчинам, часто спорили и нередко ссорились.

При въезде в королевскую резиденцию дамы вне зависимости от знатности и положения в штате двора обязаны были сходить с лошади или выходить из кареты у ворот и затем уже пешком сопровождать королевский экипаж или королеву, въезжающую во двор замка верхом. Такое правило было установлено, видимо, еще при Франциске I, а позже подтверждено Карлом IX в октябре 1572 г. и Генрихом III в Регламенте 1585 г.

Как уже отмечалось, обладатели главных должностей дома королевы подчинялись главному распорядителю французского двора. Вообще, непосредственное зачисление какого-либо лица в штат осуществлялось самой королевой при формальном одобрении главного распорядителя и затем утверждалось королем. Удачливый соискатель (соискательница) короткой службы выкупал свою должность у преды-[189]дущего владельца и, как правило, делал особые отчисления как королеве, так и главному распорядителю. Однако представляемый королевой список ее служащих, который ежегодно корректировался, мог быть исправлен лично королем по его желанию. Каждый год королеве приходилось отстаивать не только cложившийся дамский штат, не допуская его уменьшения в пользу мужчин, но также следить, чтобы в его составе находились избранные по ее усмотрению дамы.

Особенная ситуация сложилась в XVII в. при Анне Австрийской, которой в итоге удалось остановить рост мужской части двора и увеличить свое дамское окружение (особенно в период ее регентских полномочий при малолетнем сыне Людовике XIV). Будучи испанкой, выросшей в атмосфере огромного, пышного и помпезного испанского двора, Анна не могла уронить своего национального королевского достоинства и позволить себе быть окруженной малой дамской свитой. Несмотря на сопротивление короля, Анна сумела на какой-то момент (до вступления Франции в Тридцатилетнюю войну) увеличить количество штатных мест для женщин своего дома, не посягая при этом на мужские службы. Однако одно важное обстоятельство мешало утверждению такого положения — окружение Анны Австрийской было крайне непостоянным. В штате ее двора было много ее противников, которые во многом дестабилизировали его функционирование. В итоге организационная структура двора королевы устоялась только к концу регенства Анны Австрийской в конце 50-х гг. XVII в. Вместе с тем любопытно посмотреть, что собой представляла внутренняя организация мужской части ее[190]двора, какими именно должностями владели дворяне дома королевы.

Мы располагаем документом о структуре двора Анны Австрийской, который содержит перечень основных должностей с указанием имен их владельцев в 30-40-х гг. XVII в. Речь идет о «Генеральном реестре служащих королевы-регентши», опубликованном в 1644 г. Он не содержит никаких данных об обязанностях придворного персонала, но значительно дополняет картину эволюции двора королевы в целом. Надо полагать, главные службы дома королевы сложились еще в эпоху ренессанского двора при последних Валуа, а при Анне Австрийской приобрели более законченный вид. Мы опускаем уже рассмотренную выше дамскую часть двора.

Церковный двор королевы возглавлялся главным раздатчиком милостыни (grand aumônier de la reine), за которым следовали первый раздатчик милостыни, ординарные, сменные раздатчики, духовники, капелланы, церковные служки, звонари и т. д. Всего около 30 человек согласно реестру. Главной обязанностью церковного двора была ежедневная организация всей религиозно-духовной жизни окружения королевы.

Охрану королевы и ее покоев осуществлял уже упоминавшийся постоянный почетный отряд дворян ее свиты, учрежденный Регламентом Генриха III в 1585 г.

Финансами королевы заведовал интендант, или финансовый распорядитель ее дома. Свои полномочия он делил с главой дома королевы — гофмейстериной (dame d'honneur). В его штат входили ординарные финансовые контролеры.

Главой службы по организации внутренней жизни двора королевы являлся первый гофмейстер, который[191] имел в подчинении ординарного, сменных гофмейстеров, дворян, прислуживающих во время трапезы королевы, т. е. четырех хлебодаров, четырех виночерпиев, четырех кравчих. Служащие кухни, приписанные ко двору королевы, также подчинялись первому гофмейстеру.

Лошадьми королевы и всем конюшенным ведомством распоряжался первый шталмейстер, которому ассистировали ординарный, дежурные шталмейстеры, пажи и конюхи.

У Анны Австрийской мы видим также наличие собственного постоянного совета, сам факт существования которого говорит о признании роли дома королевы, а также о его определенной самостоятельности по отношению к остальному двору. Личный совет королевы представлял ее юридические интересы и поэтому состоял из юристов — парижских парламентариев. В его состав входили глава совета, канцлер, генеральный прокурор и генеральный адвокат, докладчик, судебный исполнитель и хранитель личной библиотеки королевы.

Интересной отличительной особенностью дома королевы являлось наличие ряда служб, зарезервированных для мужчин, но которые контролировал не главный распорядитель французского двора, как обычно, а гофмейстерина королевы, которая сочетала в своем лице полномочия главы дома королевы, контролируя всех женщин на ее службе, главного распорядителя двора и обер-камергера, поскольку следила за секретарями королевы (секретарь приказов и финансов и секретарь-переводчик), дворецким, гардеробмейстерами, квартирмейстерами, медиками (врачами, аптекарями), привратниками, камердинерами, лакеями,[192] музыкантами и т. д. «Реестр...» демонстрирует в целом, что структура мужского дома королевы повторяет структуру дома короля, представляя собой ее уменьшенную копию.

Численность штата двора королевы Анны подсчитать весьма сложно, даже его дворянской части. Можно лишь с уверенностью сказать, что, несмотря на все сокращения, она была значительно больше численности персонала Екатерины Медичи (ок. 600 чел.) и Луизы Лотарингской (ок. 300 чел. только дворян).

Мы рассмотрели некоторые вопросы функционирования и структуры мужской части двора французской королевы; необходимо также обратиться к персональному составу этой группы придворных, выяснить, кто же владел главными должностями в доме Анны Австрийской, и главное, какое место эта группа занимала в иерархии большого королевского двора.

Церковный двор королевы возглавлял граф-епископ Бове Огюстен Потье (Augustin Potier, Comte- Eveque de Beauvais) (ум. 1650 г.), лояльный к кардиналу Ришелье. Фамилия Потье, происходившая из буржуазной среды и аноблированная в XVI в. благодаря покупке парламентской должности, далее возвысилась в лице дяди епископа Луи Потье, бароне se Жевре, государственном секретаре, оставшемся верным Генриху III и Генриху IV во время религиозных войн. Двоюродный брат Огюстена Потье Рене, граф де Трем (Tresme), был капитаном одного из четырех гвардейских отрядов Людовика XIII. Анна Австрийская также благосклонно относилась к этой семье добившись возведения графства Трем в герцогство для Рене Потье в 1648 г.[193]

Вообще мужская часть двора Анны Австрийской (имеются в виду его первые лица) состояла в большой степени из потомков аноблированных семей, не принадлежавших к родовитому дворянству. Так, пост первого гофмейстера занимал Ролан де Нефбур, сир де Серсель (Roland de Neufbourg, sieur de Serselle), дворянин в первом колене, а гардеробмейстером королевы числился один из представителей семьи парижских парламентариев д'Агессо (Aguesseau), сир де Лормезон, протеже Ришелье.

В личный совет Анны Австрийской входили также дворяне большей частью с буржуазными корнями. Например, канцлером королевы был бессменный президент Парижского парламента Никола де Байель, барон де Шатогонтье (Nicolas de Bailleul, baron de Chateau-Gonthier) (ум. 1652 г.). Исключение составлял лишь глава совета — граф де Брассак, Жан де Галлар де Беарн (Jean de Gallard de Bearn, Comte de Brassac) (ум. 1645 г.), сторонник Ришелье.

Покупка должностей в доме королевы неблагородными лицами и представителями дворянства мантии — выходцами из третьего сословия — позволяла в первом случае получать дворянский патент, во втором — приобретать значительный вес в глазах остального дворянства. Нет сомнений, что только благодаря Ришелье судейско-чиновничья верхушка смогла внедриться в штат королевы, минуя обязательную проверку наличия четырех благородных поколений, необходимых для всех соискателей придворной службы. Все названные персонажи штата двора королевы пользовались расположением главного министра и по мере возможности следили за политическими махинациями «дамского двора». Однако двор королевы[194] для них все же был второстепенным местом службы, поскольку Парижский парламент и государственные органы управления предоставляли более реальные властные возможности, к тому же семейная традиция этих фамилий была ориентирована на судейско-чиновничью, но отнюдь не на придворную карьеру. Эти лица стремились манкировать своими немногочисленными придворными обязанностями, поскольку были исключены из церемониала двора королевы и видели в этих обязанностях главным образом почетную и доходную синекуру. К тому же придворные аристократы с презрением смотрели на низкородных ставленников кардинала, для которых дом королевы стал возможностью войти в состав элиты дворянского общества. Высшие службы короля были для них недоступны, но дворянство мантии с благословения Ришелье и при условии безупречной верности министру проникало в Королевский совет, второстепенные службы королевского дома и в остальные дома членов королевской семьи, составляющие двор. Во второй половине XVII в., когда Анна Австрийская подавила Фронду и закончилось противостояние Парижского парламента и двора в пользу последнего, ситуация изменилась. Родовая знать постепенно слилась с верхушкой парламентских семей и семей высшей бюрократии, образовав замкнутое общество придворной знати. Двор стал единственным реальным источником власти и богатства, поглотив властные прерогативы парламента и всецело подчинив себе бюрократический аппарат.

Анну Австрийскую окружало, конечно, не только дворянство мантии. Первым раздатчиком милостыни ее дома являлся епископ дю Пюи Анри де Мопа-

Кошон (Henri de Maupas-Cauchon, eveque Du Puy) (ум. 1681 г.), представитель старинного рода: в числе его предков был печально знаменитый епископ Бове Пьер Кошон, осудивший на смерть Жанну д'Арк. Капитаном почетного отряда дворян свиты королевы с 1615 г. и до самой смерти являлся герцог д'Юзес, Эммануэль де Крюссоль (Emmanuel de Crussol, Duc d'Uzes) (1587-1657), после казни мятежного герцога де Монморанси (1632 г.) — первый барон и пэр Франции. Он постоянно жил при дворе и не участвовал в политической борьбе, за что был отмечен посвящением в кавалеры ордена Святого Духа и многочисленными почестями. Его сын Франсуа наследовал герцогу в его должности.

К знатной гугенотской фамилии принадлежал первый шталмейстер дома Анны Австрийской Франсуа де Бетюн, граф д'Орваль (François de Bethune, Comte d'Orval) (1598-1678), младший сын сюринтенданта финансов Генриха IV герцога Максимилиана де Сюлли. Военная карьера графа сочеталась с придворной, что было обычным явлением для родовитого дворянства: в 1624 г. он уже генерал-майор, в следующем году возглавил Пикардийский полк, что являлось весьма почетным назначением, а в 1633 г. стал кавалером ордена Святого Духа. За свою верность короне в 1652 г. он был возведен в герцоги и пэры, но не зарегистрирован (т. е. не утвержден в пику решению Анны Австрийской) Парижским парламентом. Женой графа д'Орваля была дочь герцога де Ла Форса Жаклин де Комон (Jacqueline de Caumont de La Force), также гугенотка, a его двоюродный брат, Луи де Бетюн, граф де Шаро (Charost), являлся одним из четырех гвардейских капитанов дома короля.[196]Мужская и женская половины дома королевы в должностном отношении были, за некоторым вышеоговоренным исключением, независимы друг от друга. При Людовике XIII сохранял силу регламент Генриха III от 1585 г., по которому церемония утреннего подъема и туалета короля (levee) проходила исключительно в мужском окружении, а аналогичная церемония королевы — в окружении дам. Это правило будет изменено при Людовике XIV.

Главным почетным мужским постом при Анне Австрийской считался пост капитана дворян ее дома, и его обладатель, герцог д'Юзес, допускался в спальню короля наравне с другими герцогами и главными должностными лицами дома монарха. Далее в иерархии должностей и титулов следовали первый шталмейстер граф д'Орваль и глава совета королевы граф де Брассак, а за ними — первые гофмейстер и гардеробмейстер Нефбур и д'Агессо и т. д. Они также обладали правом присутствия при пробуждении короля, но по регламенту допускались не в спальню, а в смежное помещение — палату для государственных заседаний (chambre d'Etat) вместе с ординарными гофмейстерами, шталмейстерами и дворянами при королевском столе. Это свидетельствует о том, что должности главных лиц мужской части дома королевы считались минимум на уровень ниже подобных постов в доме короля. Однако речь идет только о малознатных и нетитулованных особах, которые ими владели. Цель регламентов Генриха III заключалась в том, чтобы все дворяне из самых родовитых семей имели право присутствия на утренней церемонии в королевской спальне и на важных дворцовых церемониях, если даже по своей должности они не могли[197] в ней участвовать. Король посвящал их в кавалеры ордена Святого Духа, все члены которого обязаны были находиться при монаршем подъеме и прочих двор, цовых протокольных мероприятиях. Таким образом, все титулованные и благородные по крови лица двора оказывались охваченными монаршим вниманием.

Вообще дом королевы рассматривался как младший по отношению к дому короля и отчасти поэтому комплектовался менее знатными дворянами. Руководители его главных служб обладали по отношению друг к другу самостоятельностью в должностном плане, различаясь в то же время происхождением и титулами, что и предопределяло их положение при королеве и при дворе в целом. Клятву верности все они приносили по традиции главному распорядителю двора. Несмотря на то, что дом Анны Австрийской был организован с учетом независимого функционирования его дамской и мужской половин, он составлял все же единое целое. Весь его штат так или иначе был связан друг с другом семейными и дружескими узами или взаимной ненавистью и гармонично сливался с домом короля. Церемониал двора королевы был производным от большого дворцового церемониала, и родственные или политические кланы не разрывались от того, что их представители служили в разных домах членов королевской семьи.

Таким образом, мужчины господствовали в доме королевы в XVI-XVII вв. Именно их упоминают королевские регламенты, юридически закрепляя мужское господствующее положение в большом дворцовом церемониале, и именно в расчете на мужское общество создается малофункциональная структуре двора королевы. Более того, в этом обществе просле-[198]живается очевидная тенденция наследования должностей и превращения их в часть семейной собственности, аналогичная положению в доме короля.

Вместе с тем это мужское господство было относительным, поскольку королевы сумели добиться самостоятельности «дамского двора», который стал играть важную политическую роль, увеличиваться численно и совершенствоваться структурно. Очевидно, что «дамский двор» имел гораздо большее значение в доме королевы, чем мужской. Современники зачастую отождествляли его с двором королевы вообще.

Отчасти отстраненные от участия в церемониальной жизни дома королевы, отчасти избегающие ее сами, служащие при королеве мужчины тем не менее были вовлечены в большой дворцовый церемониал. Король не мог обидеть тех, кого сам взял на службу в дом своей жены и в ком он весьма нуждался, так как не мог допустить экспансии «дамского двора» свыше того, что уже было осуществлено. Впрочем, с укреплением абсолютизма и ростом двора борьба за посты только усилилась.

Конфликт внутри дома королевы стал в целом одной из характерных черт французского двора эпохи раннего Нового времени, разрешить который смогла только Французская революция.[199]

4.4 СЛЕДСТВИЕ ПО ДЕЛУ АННЫ АВСТРИЙСКОЙ 1637 ГОДА

«Дело» Анны Австрийской — это заговор королевы и ее сторонников, раскрытый Ришелье в 1637 г., подробным образом расследованный дознавателями министра и дошедший до нас во всех подробностях благодаря прекрасно сохранившейся документации. Этот заговор явился самым критическим моментом в жизни как самой королевы, так и ее двора.

1637 год вообще был тяжелым годом для Франции — продолжалась изнурительная война с коалицией Габсбургов — Империей и Испанией. Эта борьба являлась заключительной фазой Тридцатилетнего конфликта в Европе, где решались судьбы давнего противостояния Франции и Испании и от исхода которого зависела политическая гегемония на континенте. До конца 1630-х годов инициатива продолжала оставаться в руках противников Франции.

Многочисленные брачные союзы между французским и испанским королевскими домами в XVI- XVII вв. лишь на короткое время снимали напряжение и дух противоборства между двумя сторонами, поскольку испанцы связывали с этими альянсами надежды на последующее заключение мира и союза[200]c Францией и, соответственно, упрочение своего лидирующего положения в Европе, а французы рассматривали их только как передышку перед очередной и неизбежной военной кампанией, как целенаправленный тактический ход. Очередные «испанские браки» были осуществлены в 1615 г., когда Франция, охваченная внутренней смутой в период регентства Марии Медичи, пыталась тем самым обезопасить себя от возможного испанского вмешательства и выиграть время для подготовки новой войны. Таким образом, дочь Марии Медичи и покойного Генриха IV Елизавета Французская вышла замуж за дона Филиппа, будущего короля Испании Филиппа IV, а сын — Людовик XIII — вступил в брак с инфантой Анной Австрийской, сестрой Филиппа.

Как уже отмечалось, Анна Австрийская явилась первой царствующей королевой Франции, вообще осмеливавшейся открыто вмешиваться в государственные дела и пытаться повернуть руль внешней политики Франции в сторону сближения с Испанией. В этом ей активно противодействовал главный министр Людовика XIII кардинал Ришелье. Неравная борьба королевы и Ришелье особенно обострилась именно в 30-е годы XVII в., когда из Парижа был отозван испанский посол маркиз Мирабель и Франция взяла открытый курс на подготовку к войне, которая началась в 1635 г. К этому времени основные силы французской дворянской оппозиции, которая всегда поддерживала фрондирующую королеву, были разгромлены, и Анне оставалось рассчитывать только на самое себя и услуги своего поредевшего от репрессий окружения. Заговор королевы 1636-1637 гг., получивший наименование «Дело об испанских письмах»[201] или «Дело Валь-де-Граса», было попыткой организовать дипломатическое давление извне и заставить Францию отказаться от войны, что послужило бы причиной падения кардинала, сторонника конфронтации, вынудив короля начать мирные переговоры. Через женский монастырь Валь-де-Грас и английское посольство в Париже Анне Австрийской удалось наладить переписку с бывшим испанским послом Мирабелем, который жил в Брюсселе, столице испанских Нидерландов (Фландрии), со своими братьями — губернатором-наместником Нидерландов кардиналом- инфантом Фердинандом и королем Испании Филиппом IV, а также с английским и лотарингским дворами. Однако летом 1637 г. шпионам Ришелье удалось перехватить часть ее секретной корреспонденции, о чем был извещен Людовик XIII. По предложению своего министра он отдал приказ о начале расследования дела королевы. Этому следствию не было прецедента, ибо никогда прежде царствующая французская королева не выступала в роли подозреваемой в совершении государственного преступления.

Документы по делу Анны Австрийской, опубликованные в XIX в., позволяют выяснить, что именно ей инкриминировалось и каким образом было организовано следствие. Вообще, королю и его министру подозрительным казалось все, что связано с королевой, происходившей из враждебного Франции политического лагеря: ее придворное окружение, слуги и, конечно же, переписка. В особенности неофициальная переписка с заграницей во время военных действий.

Для расследования, которое было организовано в духе почтения к правовой традиции и которое воз-[202]главил сам Ришелье, были привлечены наиболее преданные кардиналу люди, квалифицированные юристы, работавшие в обстановке секретности. Эта чрезвычайная комиссия состояла из канцлера Франции Пьера Сегье, курирующего внутренние дела страны, государственного секретаря по военным делам Сюбле де Нуайе, государственного секретаря по иностранным делам графа де Шавиньи, а также трех их помощников — советников Парижского парламента Ла Потери, Винье и лейтенанта Парижского превотства (судебного округа) Лаффема, прозванного «кардинальским палачом». Только канцлер, глава французской юрисдикции, мог быть уполномочен королем вести допросы королевы. Несмотря на чрезвычайность ситуации, Людовик XIII не мог допустить, чтобы королевское величество его жены было унижено и допросы велись бы лицом более низкого ранга. Слуги же королевы оказались во власти Ла Потери и Лаффема. Впрочем, ни Анна Австрийская, ни кто-либо из ее окружения не признал какую-либо связь с иностранцами, пока кардинал не решился на личную встречу с королевой, во время которой сознательно нарушил все правила этикета, оправдывая впоследствии свои действия государственным интересом страны. Шантажируя Анну Австрийскую информацией, извлеченной из перехваченной и известной только ему корреспонденции, он вынудил ее признаться и пролить свет на содержание всей переписки. Признания королевы были запечатлены документально: «Мы, Анна, милостью Божьей королева Франции и Наварры, признаем открыто и без какого-либо принуждения, что писали много раз господину кардиналу- инфанту, нашему брату, маркизу Мирабелю, Жербье,[203] резиденту Англии во Фландрии, и часто получали от них письма;

Что мы писали названные письма в нашем кабинете и доверяли только Ла Порту, нашему ординарному дворецкому, которому мы отдавали наши письма и который отвозил их Ожье, секретарю английского посольства, а он, в свою очередь, переправлял их названному Жербье;

Что между изложением прочих дел мы несколько раз изъявляли неудовольствие в связи с положением, в котором мы пребываем, получали и отправляли письма маркизу Мирабелю, написанные в выражениях, которые могли быть неприятны королю;

Что мы предоставили известие о поездке одного монаха-минорита в Испанию, чтобы открыто следить за ним с целью взять под стражу и выяснить, с какой миссией он послан;

Что мы предоставили известие названному маркизу Мирабелю, что здесь говорили о соглашении г-на герцога Лотарингского с королем (Франции);

Что мы изъявляли огорчение от того, что Англия сближается с Францией, вместо того чтобы пребывать в союзе с Испанией».

Итак, в глазах Людовика XIII и Ришелье противоправные действия королевы были налицо; она переписывалась со своими испанскими родственниками, сообщала им о французской политике, выдала испанцам французского агента-монаха, была связана с английскими резидентами, наконец, жаловалась на свое положение. Хотя в материалах следствия и в бумагах самого Ришелье не говорится ни о каком преступлении, современники-мемуаристы донесли до нас мнение следствия, которое уже вскоре не стало тай-[204]ной для двора. Ларошфуко пишет: «...королеву стали винить в тайных сношениях с маркизом Мирабелем, испанским послом. На эти сношения посмотрели как на государственную измену». Вообще, выражение «государственная измена» (trahison d'Etat) или «государственное преступление» (crime d'Etat) в юридической практике XVII в. не употреблялось и было скорее продуктом мемуарной литературы. Оно пришлось по вкусу французским историкам XIX-XX вв., которые вплоть до сегодняшнего дня продолжают приписывать Анне предательство интересов Франции, не особенно вдаваясь в юридическую правомерность обвинений (П. Шевалье, Ж.-Ф. Сольнон).

Если бы секретную корреспонденцию с враждебной стороной осуществляло частное или должностное лицо, пусть даже наивысшего ранга и принадлежащее к главным коронным чинам, то его можно было бы обвинить, согласно терминологии действующего тогда законодательства, в оскорблении королевского величества (Leze-Majeste), что было равносильно преступлению против Франции. Однако речь шла об обвинениях в адрес королевской особы, младшего венценосца, чье положение, подобно королю, заключало в себе в том числе священную и неприкосновенную природу. Сложность и даже абсурд ситуации состояли в том, что своими действиями королева как бы оскорбляла величество своего мужа и свое собственное. На исходе расследования Ришелье был в замешательстве: каким образом сформулировать обвинение, хотя бы для себя и короля, и возможно ли это сделать в принципе, исходя из известных законов и правовых норм? Кардинал и его юристы не смогли решить эту задачу, ограни-[205]чившись в итоге простым перечнем того, что удалось выяснить.

Вообще, правовое положение королевы Франции даже в эпоху раннего Нового времени практически не изменилось со Средневековья. Изначально, по Салическому закону женщины были отстранены от власти и права наследования трона, хотя уже в XVI в; многие положения этого закона считались варварскими и архаичными. Тем не менее он продолжал определять положение жен королей, которое не позволяло им проявлять какую-либо самостоятельность. Известный правовед XVII в. Лебре писал в своем сочинении «О суверенитете короля»: «Согласно законам королевства королевы не должны принимать участие в управлении государством и обладать правом публичной власти. Не могут лилии прясть». С рецепцией римского права во Франции юристы в вопросе о статусе королевы стали упоминать положение из Дигест Юстиниана, гласившее: «Император издает законы, императрица им подчиняется». Королева Франции считалась первой подданной короля, хотя и обладающей наравне с ним исключительными привилегиями. Если во Франции король был всегда только один, то королев, как правило, было несколько. Причем этот титул до конца XIV в. могли носить, помимо жены и матери короля, его сестры и дочери. Кто же из них мог претендовать на право быть первой подданной? Как правило, таковой де-факто становилась мать короля, хотя юристы признавали старшинство ранга за царствующей королевой. Мать Людовика XIII Мария Медичи вела настоящую тяжбу с Анной Австрийской в этой связи и добилась от короля права старшинства, ссылаясь на примеры Екате-[206]рины Медичи и Луизы Савойской. Таким образом, только король мог определять положение и границы прерогатив своей жены, только он мог обвинять и судить королеву.

Если бы действие драмы Анны Австрийской разворачивалось в Средневековье, то обвинение и последующее судебное разбирательство осуществлялись бы в стенах высшей судебной инстанции страны — Парижском парламенте. Королева имела право участия в заседаниях парламента наряду с прелатами-пэрами и герцогами-пэрами и в этой связи могла быть в принципе судима особым судом пэров Франции под председательством короля. История страны, правда, знала только один случай подобного суда — Маргарита Бургундская, жена наследника трона Людовика, сына Филиппа IV Красивого, была осуждена за прелюбодеяние в начале XIV в. Однако в веке семнадцатом такой суд был уже невозможен в связи с усилением личной, абсолютной власти короля, который мог позволить себе уже не считаться с мнением герцогов-пэров. Последние, впрочем, с XVI в. почти не посещали заседания парламента, довольствуясь почестями и привилегиями, которые давал их титул. Наконец, речь шла об обвинениях не в адрес жены наследника трона, а царствующей королевы Франции.

Кардинал заставил Анну Австрийскую лично признаться во всем королю. Только король, присвоивший себе судебные функции палаты пэров и право высшей юрисдикции, мог решать, считать ли свою жену виновной и если так, налагать ли наказание. Придворные терялись в догадках: о чем может идти речь — заточении, монастыре или разводе? Однако[207] дело королевы завершилось так же неожиданно, как и началось. Людовик XIII объявил о снятии всех подозрений со своей супруги и предании забвению всего, что касалось следствия.

Король и кардинал не сочли возможным открыто назвать действия королевы преступлением, так как она не являлась частным или должностным лицом и поэтому не могла быть обвинена даже в приватном порядке в оскорблении величества подобно простым смертным. Людовик XIII, считавший себя единственным источником и гарантом законности и правосудия и заслуживший прозвище Справедливого, конечно же признавал свою жену виновной в заговоре против себя и своего главного министра. По его мнению, вместо того чтобы выполнять свой долг первой подданной, жены и матери, королева посредством закулисных переговоров с врагами Франции тем самым предавала его интересы и интересы его государства. Королю было непереносимо тяжело видеть вмешательство Анны в большую политику вопреки сложившейся традиции, а также терпеть ее вторжение в его властные прерогативы. Однако Людовик XIII не мог себе позволить бракоразводный процесс в условиях тяжелой войны и внутренней нестабильности, он не мог унизить все более растущий королевский авторитет публичным скандалом, связанным с королевой. Наконец, в отсутствие исторического прецедента он не решился дать ход делу своей жены, взяв с нее обязательство не заниматься ничем подобным в будущем и впредь информировать его о содержании всей ее текущей корреспонденции. Позже Ришелье писал в своем «Политическом завещании», что все члены королевской семьи без исключения[208]также обязаны отвечать перед королем за свои преступления и могут быть судимы королевским судом наравне со всеми, поскольку они «равно являются подданными Его Величества». В рамках компромисса с позиции силы монарх с абсолютной властью должен исключать всякую возможность неповиновения иди секретов в своей семье.

Итак, несовершенство законодательства, отсутствие прецедентов, высочайшее социальное положение королевы Франции, помноженные на трезвую оценку ситуации Людовиком XIII, позволили разрешить кризис в пользу Анны Австрийской. На этом можно было бы поставить точку, если бы не одно обстоятельство: следствие только зафиксировало признания королевы, но совершенно проигнорировало оправдательные моменты, которые несколько меняют взгляд на события 1637 г. Сама Анна произнесла в свое оправдание только одну фразу: «Бог и время когда-нибудь сделают понятным, что все представленное королю было ошибкой». Она не считала, что оскорбила Францию и Людовика XIII.

Для Анны тяжело было воспринимать войну между Францией и Испанией, виновником которой она считала только Ришелье и его амбиции. Окруженной шпионами кардинала, опальной королеве очень непросто было чувствовать ежедневное унижение своего ранга. Поэтому всякий способ избавления от Ришелье она считала правомерным, тем более что большинство ее писем было адресовано ее братьям, которые являлись единственной и естественной защитой ее положения. Посредством переписки Анна Австрийская пыталась реализовать свое право высказываться о политике, пусть даже конспиративным[209] путем. Секреты французской политики, которые она якобы передавала испанцам (этот сюжет бесконечно муссируется даже в современной французской литературе), в действительности были секретами Полишинеля. Отстраненная от участия в политических играх, она просто не могла знать стратегические замыслы Франции, вынашиваемые узким Королевским советом. Все это объясняет и, как нам кажется, морально оправдывает Анну Австрийскую, отстаивающую свое право быть действительной, а не декоративной французской королевой.

Впрочем, свой властный потенциал она смогла реализовать уже после смерти Ришелье и Людовика XIII, когда, будучи регентшей Франции, подавила Фронду и сохранила трон за своим сыном Людовиком XIV, продолжив политику тех, кто едва не осудил ее в 1637 г.[210]

ЧАСТЬ 5

ПОЛИТИЧЕСКАЯ

БОРЬБА

В 30-40-е годы

XVII ВЕКА

[211][212]

5.1 ДВОР И ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ ДВОРЯНСКИЕ МЯТЕЖИ

Данный раздел посвящен действиям дворянской оппозиции в провинциях Франции: на протяжении последних тринадцати лет царствования Людовика XIII трижды возникала опасность для короны, идущая из провинций и связанная с попытками вооруженных выступлений и мятежами в 1632, 1636 и 1641 гг.

Как правило, провинциальная почва предполагала только одну эффективную форму дворянского протеста — вооруженный мятеж, так как все обычные проявления недовольства редко выходили за рамки региональных парламентов, штатов и дворянских ассамблей. Мятеж в провинции вспыхивал всякий раз, когда придворные заговорщики лишались надежды устранить кардинала Ришелье путем дворцового заговора. Провинция предоставляла также широкое поле действий, потому что гранды могли получать большую поддержку среди своих провинциальных клиентов, пополнять финансовые ресурсы и обзаводиться вооруженными отрядами.

Далеко не все дворяне разорялись и спешили в Париж. Их неудовольствие королевской политикой часто связывалось с фиксальными притеснениями со[213] стороны правительства: налогами на крестьян, а также военными сборами. Правда, мятежность провинций обретала свой смысл с наличием на месте сильного лидера, вокруг которого могла группироваться клиентелла. Обычно таковым являлся губернатор области или принц королевской крови, имеющий собственный апанаж. Вместе с тем не стоит преувеличивать возможности провинциального сепаратизма. Общефранцузская тяга к объединению вокруг единого политического центра — Парижа, принятие фигуры короля как главного источника всякойвласти ставило под сомнение все начинания грандов в провинции, поскольку многие представители провинциального дворянства опасались новых гражданских потрясений, вспоминая разруху и опустошения времен Гугенотских войн и регентства Марии Медичи. Обычно мятеж столичных грандов вызывал интерес только на словах; региональная знать не проявляла желания вступать в конфронтацию с короной, усиление позиций которой несло стабильность положения массы дворянства. Правда, и грандов, и провинции в известном смысле объединяла фигура Ришелье — кардинал являлся объектом общей ненависти, хотя дворянство провинций часто было далеко от парижских событий и со времен войн не выдвигало существенных политических претензий к короне. Ненависть к Ришелье как бы подразумевалась, так как его имя связывалось обычно с прессом налогов и необоснованными репрессиями, однако интерес дворянства к мятежам был скорее свидетельством традиционной дворянской сословной корпоративности и редко сопровождался конкретными действиями. Лагеря мятежников были малочисленны и организационно[214] слабы. Лидеров оппозиции в большинстве окружали их парижские клиенты, а мятежных губернаторов — их ближайшая свита из числа друзей и родственников. В целом провинциальное дворянство было очень пассивно в политическом отношении и лояльно настроено к короне. Недостаток сил гранды пытались компенсировать иностранной поддержкой, главным образом испанской, которая выражалась в деньгах и наемниках.

Каждый их трех названных мятежей имел свои особенности, которые мы постараемся рассмотреть. Американский историк Р. Хардинг верно заметил процесс складывания ряда династий провинциальных губернаторов и постепенное превращение губернаторского поста в наследственный. Центральное правительство проявляло особую осторожность к мятежному духу этих провинций. Практически все одиннадцать крупнейших губернаторств Франции — Бретань, Бургундия, Шампань, Дофине, Гиень, Лангедок, Лионне, Нормандия, Пикардия и Прованс — в XVI—XVII вв. предоставлялись высшей знати, грандам. Губернаторы представляли в провинции короля и возглавляли дворянское ополчение.

Вообще, губернаторства стали появляться с постепенной централизацией Франции. Бывшие герцогства и графства волей короны превращались в генеральные наместничества и губернаторства. Королевская власть назначала губернаторов из числа преданных престолу персон, возводя их в сан герцогов и пэров. Это было необходимо, чтобы избежать неповиновения со стороны представителей царствующей фамилии мужского пола, поскольку родственники королей не прочь были рассматривать предоставленный им[215] апанаж как собственное владение. До Гугенотских войн подобный путь был очень эффективен, однако гражданские смуты и слабость последних Валуа способствовали тому, что губернаторы начали действовать самостоятельно. Вплоть до прихода к власти Ришелье королевскую юрисдикцию в ряде районов Франции можно было считать весьма условной. Апеллируя к традиции, губернаторы часто напоминали короне о своих привилегиях. Из двадцати губернаторов крупных провинций в мятежах и придворных интригах 1630-1642 гг. участвовало, по нашим подсчетам, семь человек. Имеются в виду герцог де Бельгард Роже II де Терм де Сен-Лари, губернатор Бургундии, граф Суассонский Луи де Бурбон, губернатор Шампани и Дофине, герцог д'Эпернон Жан де Ла Валетт, губернатор Гиени, герцог Генрих II де Монморанси, губернатор Лангедока, герцог д'Эльбеф, Шарль II JIoтарингский, губернатор Пикардии, герцог де Гиз, Шарль (Карл) Лотарингский, губернатор Прованса, и герцог де Руанне, Луи де Гуфье, губернатор Пуату. Список довольно впечатляющ, хотя в вооруженных мятежах были замешаны только граф Суассонский и герцог де Монморанси.

Историки в основном единодушны в оценке отношения губернаторств к центральной власти. Ю. Meтивье считает, что имела место тенденция к наследственности губернаторской должности и последняя не подлежала купле-продаже. Он называет губернаторов полукоролями, которые были опасны своими клиентеллами и поэтому находились под особым вниманием Ришелье. Кардинал сместил самых строптивых из них, однако не пытался умалить саму важность губернаторств, не посягал на наследственный характер губер-[216]наторского поста. Среди остальных десять губернаторов были безусловно лояльны к короне, включая самого Ришелье, губернатора Бретани. Они являлись представителями семей, преданных трону, — Ледигьеров, Шомбергов, Виллеруа, Альберов, Витри и Валуа-Ангулемских. Позиция остальных обладателей губернаторской должности, связанная с политической пассивностью в период последних лет правления Людовика XIII и Ришелье, объясняется их пониманием невозможности опереться на провинциальное дворянство.

Заботы этого дворянства были довольно отличны от требований грандов. Оно мечтало о расширении земельных Владений, бенефициях, должностях и синекурах и рассчитывало на понимание короны. Дворяне провинции редко добивались высоких постов при дворе, в армии или административном аппарате благодаря покровительству губернаторов, потому что влияние последних сильно ограничивал растущий авторитет короны, а сами губернаторские династии были фактически отстранены от занятия функциональных придворных должностей и реальных рычагов придворной игры. Многие губернаторы — мятежники эпохи регентства Марии Медичи — во время министерства кардинала Ришелье убедились в несостоятельности открытых попыток изменить внутреннюю ситуацию в стране. Их основная политическая роль уже была сыграна, а клиенты их фамилий пытались искать уже новых, придворных покровителей. В частности, речь идет о герцогах де Лонгвиле, Шоне, Монбазоне и некоторых других. Их поддержка мятежников в провинциях была пассивной, а взаимные ccоры и местничество не позволяли действовать сколько-нибудь слаженно.[217] Восстание провинциальной знати могли организовать, таким образом, молодые люди послевоенного поколения, не обремененные опытом и памятью полувековых гражданских войн и, без сомнения, участвующие в активной жизни двора. Только двор —постоянный источник раздоров и интриг — мог подтолкнуть их к вооруженному выступлению. Придворные неудачи — крушение всех предыдущих заговоров — прямо способствовали этому. Главным инициатором провинциальных мятежей можно назвать брата Людовика XIII герцога Гастона Орлеанского, который бежал в свой апанаж — герцогство Орлеанское — после провала заговора Марии Медичи и «Дня одураченных». Летом 1632 г. вместе с губернатором Лангедока герцогом де Монморанси, первым бароном Франции, он поднял открытый мятеж на юге Франции. Следующая попытка добиться устранения главного министра связана с событиями на северовосточном фронте, когда шли военные действия с Габсбургами. Ее также возглавил Гастон Орлеанский и граф Суассонский, принц крови, троюродный брат короля. Это предприятие не стало массовым. Наконец, в 1641 г. граф Суассонский организовал серьезный мятеж, едва не стоивший поста и жизни кардиналу Ришелье. Все попытки провинциального сопротивления финансировались Испанией и были тесно связаны с парижским двором.

Гастон Орлеанский вступил на территорию Франции со стороны герцогства Лотарингского, где он жил в эмиграции с 1631 г., с намерением соединиться с силами Монморанси на юге. Ришелье был извещен об их совместном выступлении заблаговременно. Герцог Генрих де Монморанси являлся крестником[218] Генриха IV, маршалом Франции, прославившимся в борьбе с гугенотским движением. Скорее всего, причиной его участия в восстании стал отказ Людовика XIII произвести его в коннетабли Франции, что было сделано по совету Ришелье, хотя эта должность была наследственной в его семье и рассматривалась как фамильная собственность. Герцог рассчитывал на милость еще потому, что в свое время помог Ришелье в 1630 г. сохранить его положение, поэтому отказ прозвучал как неприкрытое оскорбление. Возможно, одним из вдохновителей Монморанси стала его жена, Фелиция дез Юрсен, дочь знатного итальянского аристократа герцога Орсини-Браччиоли и близкая подруга опальной Марии Медичи. Не исключено, что благодаря ей Монморанси вступил в союз c Гастоном. Хотя губернатор Лангедока рассчитывал поднять на восстание всю свою провинцию, к нему присоединились только три города. Главной причиной поражения мятежа Монморанси американский историк У. Бейк считает уничтожение короной традиционных привилегий Лангедока, упразднение провинциальных штатов и «наполнение» провинции в 1629-1632 гг. людьми, преданными Ришелье, следящими за действиями губернатора и его сторонников. Монморанси не владели большими землями в Лангедоке и не обладали многочисленной клиентеллой, их влияние при дворе было также ограниченным.

После стычки (сражением это событие назвать трудно) с королевскими войсками при Кастельнодари в сентябре 1632 г. герцог де Монморанси был взят в плен и решением Тулузского парламента казнен. Процесс герцога курировали лично Людовик XIII и кардинал Ришелье, которые решили устроить пока-[219]зательный суд в назидание остальной знати. Смертный приговор первому барону Франции потряс все французское дворянство, которое считало открытое неповиновение несправедливому правлению своим долгом. Гастона Орлеанского, который укрылся в Монпелье, покидали его сторонники, так как король даровал всем сопровождавшим герцога Орлеанского мятежным дворянам свое прощение. Правда, королевская милость предусматривала также и ссылку. Так, Франсуа V де Ларошфуко, отец герцога де Ларошфуко-мемуариста, за поддержку герцога Орлеанского был сослан в свой замок в Пуату, обвиненный «в несоблюдении верности и симпатии, которые он обязан проявлять в отношении Его Величества». Публичная казнь Монморанси заставила Гастона Орлеанского вновь бежать из Франции. Губернаторами Лангедока стали члены семьи Шомбергов, клиентов Ришелье, которые роздали все ключевые посты в провинции своим друзьям.

Большую роль в поражении восстания сыграла нерешительность правления по отношению к герцогу Орлеанскому со стороны первого министра Испании Оливареса, что привело только к еще большей натянутости отношений между Францией и Испанией. Оливарес посчитал, что в тот момент открытая помощь Гастону могла привести к самым неприятным для Испании последствиям, потому что общая ситуация в Европе 1632 г. складывалась не в пользу Габсбургов.

В целом мятеж 1632 г. в Лангедоке продемонстрировал силу королевской власти и невозможность для столичных грандов поиска широкой социальной опоры в среде провинциального дворянства. Это во[220] многом определило характер последующих попыток устранения Ришелье, исходящих из провинции. Однако столичное дворянство все меньше находило общий язык с дворянством провинциальным. Последнее больше стремилось к стабильности и не было столь амбициозно и честолюбиво. Лидеров восстания объединяла общность личных и политических интересов, которую всегда омрачала непоследовательность, а временами и трусость герцога Орлеанского и его стремление к компромиссу. Гастон стремился добиться отставки Ришелье и возвращения эмигрантов, чьи интересы он представлял, с помощью одного из самых влиятельных губернаторов страны, а Монморанси рассчитывал в случае падения кардинала восстановить историческую справедливость и вернуть в свою семью должность коннетабля. Ни Гастон, ни Монморанси не готовились к долгой войне, полагая, что сам факт наличия мятежной провинции заставит Людовика XIII согласиться с отставкой главного министра. Мятежники не приняли во внимание то обстоятельство, что позиции короны и Ришелье укрепились после 1630 г., каждое поражение придворных заговоров означало ужесточение королевской юстиции.

Возвращение ко двору Гастона Орлеанского после долгих переговоров и обещаний, начало войны с Испанией в 1635 г. на короткий момент погасило действия оппозиции, тем более что вся свита брата короля, вопреки гарантиям Ришелье, была заключена в тюрьму. Однако по мере ухудшения положения на фронтах стало расти недовольство воюющих дворян, которые полагали борьбу Ришелье с Австрийским домом (Габсбургами) как «дерзкое и сомнительное» предприятие, «безумное и пагубное» (Ларошфуко). На[221] фоне Тридцатилетней войны в Европе, которая современникам виделась прежде всего как религиозная война, столкновение двух католических держав рассматривалось по обе стороны Пиренеев как противоестественное явление, покоящееся на зыбкой почве амбиций кардинала. Военные неудачи Франции, особенно в 1636-1637 гг., способствовали росту непопулярности войны в среде дворянства, многие представители которого стремились покинуть театр военных действий. Ларошфуко пишет: «Нас всех прогнали из армии под предлогом, что мы слишком вольно говорим о происходящем во время похода». Оставшиеся не у дел дворяне вновь были готовы к мятежу.

Заговор осени 1636 г. Гастона Орлеанского и Луи Суассонского мы также относим к провинциальным, поскольку после покушения на жизнь Ришелье Гастон диктовал королю условия своего возвращения из Блуа, своей резиденции, а граф Суассонский укрепился в Седане, у герцога Буйонского.

Луи де Бурбон, граф Суассонский, как отмечалось, представлял младшую ветвь царствующей династии. «Господин Граф, — пишет о нем кардинал де Рец, — вызывавший много зависти у министра своей храбростью, вежливостью и своими расходами, находился в близких отношениях с Месье (Гастоном). Он совершил страшное преступление, отказавшись от брака с мадам д'Эгийон, племянницей кардинала». Ришелье навязывал графу в жены свою овдовевшую и любимую племянницу мадам де Комбале, впоследствии герцогиню д'Эгийон, что навсегда испортило их отношения. Суассон участвовал в заговорах против кардинала в 1626 и 1630 гг., после чего вынужден был даже какое-то время скрываться в Савойе.[222] В октябре 1636 г., после того как король покинул театр военных действий в Пикардии и вернулся в Париж, оставив вместо себя Ришелье, Гастон Орлеанский и граф Суассонский решили физически устранить министра. Но в ответственный момент герцог Орлеанский пал духом, неожиданно отказался от разработанного плана и бежал в свое владение в Блуа, бросив и предав всех своих сподвижников. Графу Суассонскому оставалось единственно просить убежища и защиты у герцога Буйонского, французского вельможи, который владел княжеством Седан- ским за пределами Франции и в качестве князя был не подвластен французской юрисдикции. Нет сомнений, что кардинал сразу же узнал о заговоре и испугался не менее самих заговорщиков. Непосредственными исполнителями убийства Ришелье должны были стать придворные свиты Гастона и Суассона, Рец перечисляет их имена: «Л'Эпине, Монтрезор, Ла Рошпо сумели вселить в Месье храбрость и отделаться от кардинала. Сент-Ибар, Варикарвиль, Бардувиль и Борегар убедили в этом господина Графа, а отец Борегара — меня».

Клод де Бурдей, граф де Монтрезор, в это время был ближайшим сторонником Гастона Орлеанского, Ларошфуко видит его роль решающей в объединении усилий графа Суассонского и брата короля. Граф де Ла Рошпо, двоюродный брат будущего кардинала де Реца, по свидетельству последнего, «являлся придворным герцога Орлеанского и... его конфидентом. Он искренне ненавидел кардинала Ришелье, поскольку приходился сыном мадам дю Фаржи и еще потому, что г-н кардинал заключил его отца в Бастилию». Мадам дю Фаржи, о которой уже говорилось[223] в главе 4, с 1631 г. находилась в эмиграции в свите Марии Медичи, а отец, маркиз дю Фаржи, бывший посол в Испании, вернувшийся во Францию вместе с Гастоном, с 1635 г. пребывал в тюрьме. Лa Рошпо, таким образом, был уже «наследственным» интриганом и клиентом герцога Орлеанского и мечтал отомстить за гонения на своих родителей.

Сторонники графа Суассонского также являлись верными клиентами своего патрона, и главную роль среди них играл Анри де Сен-Бонне, сир де Сент- Ибар. Ларошфуко характеризует окружение графа: «Сент-Ибар, Варикарвиль и Бардувиль, люди неуживчивые, беспокойные и необщительные, притворявшиеся, будто они — сама добродетель, завладели волей этого принца». Столь нелестные оценки мемуариста связаны с его взглядами как придворного короля и столичного аристократа на провинциальную знать, трех названных друзей Суассона. Ларошфуко, подобно дворянам своего круга, презирал провинциальное окружение графа и всякий раз подчеркивал разницу в положении придворного и «деревенского» дворянства, отражая растущий корпоративный снобизм двора. Об этом повествует и Таллеман, посетитель парижских салонов знати, собиратель придворных сплетен и рассказов: «Сент-Ибар был причиной несчастья г-на Графа: он вбил в голову Графу, что тот должен держаться стойко и свалить кардинала». О Варикарвиле и Бардувиле известно только, что они являлись мелкими дворянами из Нормандии и рассчитывали с помощью графа Суассонского добиться хорошей должности при дворе. Наконец, упомянутый Рецом сир де Борегар являлся капитаном личной гвардии Суассона. Всеми заговорщиками двигало желание[224] личной выгоды и верность интересам своего патрона. В отличие от окружения Гастона, конфиденты графа в основном не являлись представителями столичной знати. Впрочем, в Париже в пользу сына интриговала графиня Суассонская, Анна де Монтафи, добившаяся полного союза с двором Анны Австрийской и ставшая своего рода посредницей между придворной оппозицией и лагерем графа.

Мятежа герцога Орлеанского, вопреки всеобщим ожиданиям, не последовало, потому что Людовик XIII, понимая опасность внутренних волнений в военное время, предпочел договориться с братом в очередной раз. Гастон к тому же продолжал оставаться наследником трона (до 1638 г.), и не считаться с ним было нельзя. Переговоры Парижа и Блуа, а также Парижа и Седана, похоронили идею открытого сопротивления. Король опять даровал прощение свитским людям своего брата, правда, без права возвращения в столицу. Гастон сумел выиграть в Блуа время и заставил короля пойти на уступки. Важным итогом переговоров, согласно мемуарам Ришелье, явилось то, что королю и его главному министру удалось расколоть союз графа Суассонского и герцога Орлеанского.

Хотя отношения короля и Суассона также возобновились, причем Людовик XIII обещал полную амнистию графу, влияние его советников, а также относительная безопасность Седана и испанское покровительство привело принца крови к альянсу с врагами Франции. Переговоры с Людовиком XIII не могли не закончиться неудачей, потому что граф требовал короля безоговорочного удаления министра. Отказ короля предоставил Суассону свободу действий, и хотя граф «заверял [Людовика XIII] в своей верности»[225] и обещал, в свою очередь, «ничего не предпринимать во время своего пребывания в Седане», согласно Ришелье, летом 1637 г. он подписал секретный протокол о координации действий с Марией Медичи, испанским правительством Фландрии и с герцогом Буйонским, чья резиденция — имперский город-крепость Седан на границе с Францией — стала новым центром вооруженной оппозиции.

Одна из статей протокола гласила: «Король Испании [Филипп IV) компенсирует господину де Буйону, в случае возникновения соответствующей ситуации, потерю всех благ, которые последний имел во Франции». Эта статья демонстрирует устойчивые надежды испанской короны на успех вооруженного мятежа французской знати и политический раскол страны, равно как и гарантию испанского покровительства в случае неудачи. Оливарес сознательно шел на открытую организацию помощи любому лидеру из числа дворянских оппозиционеров, потому что Испания на этот раз вовсе не была уверена в успехе своего оружии в войне с Францией.

Герцог де Буйон был сыном знаменитого Анри де Ла Тур д'Оверня, виконта де Тюренна, соратника Генриха Наваррского и возлюбленного Маргариты де Валуа. Посредством блестящих брачных союзов Тюренна (первый брак с Шарлоттой де Ла Марк, герцогиней де Буйон, второй — с принцессой Елизаветой Нассау-Оранской) его сын Фредерик-Морис наследовал несколько титулов, огромное состояние и территории вне Франции. До 1635 г. он жил в Нидерландах у своего дяди принца Оранского, а затем перешел на службу к Людовику XIII в звании маршала. Суассон не случайно бежал к своему другу[226] Буйону — в Седанском княжестве не действовала французская юрисдикция, хотя король мог обвинить герцога в предательстве и в оскорблении Величества как своего подданного, офицера на королевской службе. Таким образом, неудача 1636 г. повлияла на новые формы сопротивления: если Гастон договаривался с королем об условиях дальнейшего сосуществования с Ришелье путем шантажа в виде угрозы мятежа, то граф Суассонский выбрал союз с противниками Франции, поскольку посчитал, что не может рассчитывать на гарантии своей безопасности в случае возвращения, пока Ришелье остается у власти. Обязательства графа перед испанцами, двором Анны Австрийской и двором Марии Медичи, а также собственные амбиции обиженного принца крови привели к вооруженному восстанию 1641 г.

Восстание финансировалось Испанией и в то же время прямо было связано с парижским двором. Там в деталях знали все, что происходит в лагере Суассона. Кардинал де Рец свидетельствует: «Наконец господин де Буйон изменил свое решение. По требованию министра Испании дона Саламанки он обязал меня найти людей при парижском дворе, отдав приказ использовать деньги именно с этой целью, однако я возвратился в Седан, более обремененный письмами». Испанцы и мятежники преувеличивали возможности двора. Значительная часть придворных пребывала на войне, которая в 1638-1640 гг. становилась все более и более успешной для Франции. Многочисленные репрессии, обрушившиеся на двор в 30-е гг. — ссылки и тюрьмы, вынужденная эмиграция дворян, — вместе с тем разрядили напряженность. Достигнутый мир c Гастоном и прекращение интриг королевы Анны[227]после рождения сыновей Франции также явились факторами, способствующими снижению оппозиционного накала. Поэтому миссия ко двору Реца завершилась неудачей: придворные ограничились традиционными заверениями солидарности и благодарностями за доверие графа Суассонского.

Летом 1641 г. появился совместный манифест мятежников — графа Суассонского, герцога Буйонско- го и присоединившегося к ним нового герцога де Гиза, в котором были перечислены знакомые по прошлым событиям требования к короне. Они касались положения как провинциальных дворян, так и придворных короля, хотя в целом восставшие аристократы провозглашали свой манифест от лица всех французов, видя свою особенную роль освободителей страны от репрессивного правления кардинала.

Все их требования можно разбить на три составляющие. В первой защищались традиционные вольности «провинций, городов и частных лиц» — «иммунитеты, права и привилегии», связанные со стремлением ограничения административно-политического вмешательства короны. Последнее предоставило бы губернаторам прежнюю свободу действий и снизило бы пресс королевских налогов.

Второй раздел касался освобождения заключенных дворян из тюрем, возвращения эмигрантов, возврата конфискованного имущества у опальных дворян и «закрепление порядка в советах короля». Речь шла об амнистии всех наказанных Людовиком XIII и Ришелье интриганов и мятежников, а также о реорганизации королевского совета — возвращения в его состав грандов, «прирожденных советников» короля.[228] Наконец, третий, «международный» аспект. Речь идет о требовании союза с Габсбургами и прекращении непонятной для католического дворянства войны. Как видно, манифест представлял полную ревизию всего политического курса французской короны н отражал внешнее восприятие аристократами сути политических и прочих преобразований правительства. Мятежники видели главным препятствием справедливому правлению только влияние на короля кардинала Ришелье, поэтому восстание 1641 г. проходило под «антиришельистскими» лозунгами. Посланный против Суассона и его союзников отряд под командованием маршала де Шатийона был разбит в битве при Марфе, но в этом же сражении погиб граф Суассонский. Лишившись своего лидера, герцог де Гиз предпочел бежать за границу, а герцог де Буйон вступил в соглашение с королем.

Таким образом, опасность для политического курса Людовика XIII и Ришелье часто исходила из провинций. Активную оппозицию представляли гранды и придворные короля, покинувшие двор и объединившие усилия с недовольными губернаторами и их клиентеллами с целью любым путем привлечь к себе утерянное королевское внимание. Наиболее активными мятежниками было молодое поколение грандов, которым двигали как амбиции, так и желание восстановить историческую справедливость, законность и традиции, попранные абсолютной властью, олицетворяемой Ришелье. Их сторонниками стали представители придворной католической знати, которые демонстрировали преданность и личную привязанность своим патронам, что, с одной стороны, являлось продолжением феодальной традиции, а с другой —[229] желанием извлечь выгоду из успехов своих лидеров. Мятежи и заговоры особенно усугубляли опасность внутренней дестабилизации во время войны с Габсбургами, когда король не мог бросить на борьбу весь «силовой» потенциал короны. Неудачи отдельных командиров вместе с предательским поведением ряда представителей знати на фронтах заставляли короля применять строгие наказания, что толкало опальных дворян в лагерь открытой оппозиции. Все рассмотренные провинциальные выступления были непосредственно связаны с двором и направлены против кардинала Ришелье и его партии. Открытое неповиновение представляло собой как военный мятеж с финансовой и прочей поддержкой Испании, так и угрозу мятежа. Восстание против репрессивной власти, «тирании» (наиболее употребляемое слово в мемуаристике того времени), рассматривалось дворянами как сословный долг, потому что традиция наделяла их правом отвечать за всю Францию. Аристократия не рассматривала Испанию как противницу Франции, а видела ее лишь в качестве личного врага Ришелье. Предлагаемая помощь Габсбургов не считалась ими преступлением. Дворяне отказывались признавать власть Ришелье, не задумываясь и где-то не понимая, что она была предоставлена ему волей короля. Карающая королевская юстиция отождествлялась дворянством только с именем кардинала.

Все три выступления знати в провинциях в 1631-1641 гг. были взаимосвязаны. Заговор Марии Медичи привел к эмиграции Гастона Орлеанского и многих придворных, которым позже удалось объединиться с Монморанси. Неудача открытого мятежа и следующая волна эмиграции, возвращение и арест[230]сторонников герцога Орлеанского подтолкнули к заговору на фронте, который, в свою очередь, очертил два пути развития событий ввиду позиции двух лидеров — Гастона и графа Суассонского. Поражение в провинции фрондирующей знати связано с рядом моментов: недостаточной поддержкой оппозиционных сил двора, частой несогласованностью действий вождей оппозиции, характерными различиями позиций придворной и провинциальной знати, усугубляющимися со временем, растущими противоречиями между губернаторами и провинциальной знатью, усилением давления со стороны королевской власти и расширением партии «кардиналистов» в провинции. Все это способствовало установлению стабильного контроля короны в провинциях страны.[231]


5.2. ДВОР И ЭМИГРАЦИЯ ДВОРЯНСТВА

Под эмиграцией мы понимаем вынужденный отъезд за пределы государства лиц, чье пребывание во Франции было невозможно по причинам личного неприятия существующего режима или было вызвано необходимостью сохранения своей жизни. Франция XVII в. уже была знакома с политической эмиграцией, чему способствовали многолетние гражданские войны, когда страну покидали гугеноты. Пик борьбы аристократии и короны в первой половине XVII столетия пришелся на последнее десятилетие правления Людовика XIII, время тяжелых социальных потрясений, связанных с войной и экономическими трудностями. Бесконечные попытки свергнуть Ришелье и заставить короля изменить внешне- и внутриполитический курс следовали одна за другой, способствуя эмиграционному движению, которое прекратилось только со смертью главного министра в 1642 г.

Французская дворянская эмиграция совершенно ушла от внимания историков, хотя представляла собой довольно существенный политический фактор как для Франции, так и для ее противников. О размахе эмиграции можно судить только по перечню госу-[232]дарств, где жили эмигранты, — испанские Нидерланды (Фландрия=Бельгия), Голландия, Лотарингия, Англия, Савойя, Испания, Тоскана, германские княжества. Признанным центром эмиграции была франкоязычная столица Фландрии Брюссель, где находились лидеры эмигрантской оппозиции — Мария Медичи и Гастон Орлеанский.

Мы выделяем четыре основные эмиграционные волны, первая из которых может быть датирована 1631 г. Она явилась следствием заговора королевы-матери 1630 г. Брат короля Гастон Орлеанский сначала занял в этом заговоре нейтральную позицию, оговорив свое невмешательство требованием к Ришелье выхлопотать должность президента Парижского парламента и кардинальскую шляпу для своего канцлера Жака Ле Куанье, а также грамоту о возведении в герцогское достоинство своему фавориту Антуану де Пюилорену. Ришелье ограничился лишь удовлетворением одного из требований — Ле Куанье назначили президентом парламента. Невыполнение обещаний кардиналом и общая ситуация при дворе, когда начались многочисленные ссылки из Парижа участников заговора Марии Медичи, привели Гастона к решению выразить протест и покинуть Париж.

Герцог отправился в свое герцогство Орлеанское, и о его деятельности там можно судить по декларации короля от марта 1631 г.: «Мы были в большой степени удивлены, когда узнали, что некоторые из его (Гастона) сторонников вели переговоры от его имени с министрами и другими иностранными представителями без нашего разрешения. Он призывал других знатных дворян покинуть двор и присоединиться[233] к его мятежу». Речь идет о переговорах с испанской администрацией Франш-Конте (восточная французcкая область — часть комплекса владений бургундских герцогов, попавшая под власть испанской короны в XVI в.), а также с посланцами герцога Лотарингского. Вскоре, получив известия о приближении королевских отрядов, Гастон бежал во Франш-Конте, а затем и в Лотарингию. Напрасно Людовик XIII извещал губернатора Бургундии герцога де Бельгарда, чтобы он воспрепятствовал продвижению свиты брата короля, — губернатор предпочел присоединиться к мятежу.

В конце марта 1631 г. декларацией короля Гастон и его сторонники были объявлены мятежниками и признаны виновными в оскорблении королевского Величества: «Мы заявляем, что считаем виновными в оскорблении Величества графа де Море, герцогов д'Эльбефа, Бельгарда и Руанне, президента парламента Ле Куанье, господ де Пюилорена, Монсиго (советника Счетной палаты парламента) и отца Шантелуба». Антуан де Лаж де Пюилорен был сыном барона Рене де Лажа, шталмейстера первой жены Гастона Марии де Монпансье. Наследственный клиент дома герцога Орлеанского, он занимал должность пажа, затем став первым камергером. Пюилорен был предан своему покровителю и оказывал на него большое влияние, о чем кардинала Ришелье предупреждал воспитатель Гастона еще в 1628 г.: «Самым влиятельным человеком при Месье, брате короля, является Пюилорен, сторонник праздной и сладострастной жизни». Советник Монсиго также был в числе конфидентов герцога, занимая должность его личного секретаря.[234] Граф Антуан де Море являлся внебрачным сыном Генриха IV, но в отличие от остальных побочных детей короля не был узаконен, что не позволило ему воспитываться вместе с остальными детьми короля. Тем не менее он был весьма дружен с Гастоном и поддержал его из солидарности.

Бегство Луи де Гуфье, герцога де Руанне, и герцога Шарля д'Эльбефа объясняется их непосредственным участием в авантюре королевы-матери. Герцог д'Эльбеф-Лотарингский и его жена, внебрачная узаконенная дочь Генриха IV, поддержали Марию Медичи вместе со всем кланом Гиз-Лотарингских, к которому можно отнести и герцога де Руанне — он был женат на сестре д'Эльбефа Клод-Элеоноре Лотарингской.

Мария Медичи, заключенная под стражу в феврале 1631 г., пробыла под арестом до июля, когда с помощью своих сторонников бежала во Фландрию, сопровождаемая лишь супружеской четой маркизов де Сурдеак. Она больше никогда не возвращалась во Францию. Ги де Рье, маркиз де Сурдеак, представитель старинной бретонской фамилии, являлся шталмейстером королевы-матери. Его объявили преступником в отношении Его Величества и конфисковали все имущество.

1 августа 1631 г. Петер-Пауль Рубенс, представитель испанской администрации на переговорах с Марией Медичи, сообщал герцогу Оливаресу: «Перемены во Франции поистине велики. Королева-мать явилась сюда, чтобы броситься в объятия Ее Высочества (испанской наместницы Фландрии инфанты Клары- Евгении Австрийской, дочери короля Испании Филиппа II и Елизаветы де Валуа. — В. Ш ), ее толкнула на это жестокость кардинала Ришелье, который[235]забыл, что всем обязан ей: она вытащила его из грязи и поставила на ту вершину, откуда он осыпает ее стрелами своей неблагодарности».

Знаменитый фламандский живописец и дипломат Рубенс возглавил секретные переговоры с Марией Медичи и Гастоном Орлеанским, о чем он сообщил в одном из частных писем за 1634 г. Этот факт можно объяснить тем, что испанцы хорошо знали о близких личных контактах художника с королевой во время его парижского пребывания во Франции. По заказу Марии Медичи в 1622—1625 гг. он выполнял декоративные панно с различными эпизодами из жизни королевы и заслужил ее благосклонность. В том же письме Оливаресу Рубенс замечает: «Если бы они (Гастон и королева. — В. Ш.) открыто воспользовались испанскими войсками в борьбе против кардинала, которой прикрывается властью и покровительством короля Франции, они вызвали бы ненависть всех французов и погубили бы все дело». Мария Медичи и Гастон Орлеанский заявили Рубенсу, что считают Ришелье причиной всех своих бел однако «не стремятся вызвать разрыв между Францией и Испанией». Вместе с тем Гастон попросил денег на развязывание гражданской воины: «Стоит только герцогу Орлеанскому поднять знамя и начать войну, — подхватил эту идею Рубенс, — как его сторонники сбросят маску и поспешат к нему». Но Оливарес боялся самой возможности столкновения с Францией, представляя в Испании скорее партию мира, и поэтому рекомендовал ограничиться выделением средств на содержание членов французской королевской семьи и их свиты. Гастон и Мария Медичи поселились в Брюсселе, где у каждого был свой[236] небольшой двор, который в 1631-1633 гг. регулярно пополнялся.

Двор Марии Медичи был меньше, чем у Гастона. Здесь мы видим много духовных лиц, прежде всего отца Шантелуба и Матье де Морга, известных памфлетистов, подрывавших авторитет Ришелье своими едкими произведениями. Из известных лиц к Марии Медичи также присоединилась мадам дю Фаржи, которая много сделала для превращения двора королевы-матери в центр эмиграции. Хотя сторонники Гастона и Марии Медичи имели общие цели и не противопоставляли себя друг другу, оба двора действовали достаточно самостоятельно. Для парижского двора лагерь эмиграции рассматривался как единый, и часто интриги в Лувре были связаны с Брюсселем. Даже в изгнании члены семьи короля оставались престижным знаменем для придворных заговорщиков.

После «Дня одураченных» в Париже оставалась только Анна Австрийская, через которую маркиза дю Фаржи и королева-мать пытались осуществлять связь с внутренней французской оппозицией. Под видом испанской дипломатической корреспонденции между Парижем и Брюсселем осуществлялась переписка. Однако подручным Ришелье постоянно удавалось перехватывать посланцев из-за границы и перлюстрировать содержимое писем. Так, осенью 1631 г. после поездки во Фландрию был схвачен некто Рене Сеген и заключен в Бастилию. Сохранилась часть его допроса, из чего становится ясным, что Ришелье обладал документальным свидетельством связи герцогини де Шеврез и королевы Анны с Брюсселем. В захваченных бумагах поднимался вопрос о жизни короля и судьбе кардинала. В частности, говорилось, что больной[237] Людовик XIII может умереть в любой момент, а Анна Австрийская в таком случае сохранит корону, выйдя замуж за Гастона Орлеанского. На пост же главного министра маркиза дю Фаржи предполагала назначить маркиза де Ла Вьевиля, который бежал в Брюссель еще в 1620-е гг. Он возглавлял Королевский совет до Ришелье и был смещен кардиналом путем закулисных махинаций.

Можно заметить, что жизнь двора Марии Медичи в первое время была довольно активной. Королева- мать была в курсе последних событий во Франции, в том числе посредством переписки с Анной Австрийской и герцогиней де Шеврез, и надо полагать, вдохновляла царствующую королеву на борьбу.

Двор Гастона Орлеанского, главным образом мужской по составу, занимался больше подготовкой к вторжению во Францию, комплектованием наемного войска и поиском финансовых средств на организацию мятежа. Кроме названных сторонников брата короля, к лагерю эмигрантов присоединился барон Луи Деэ де Курменен, возвращавшийся из России. Курменен — полулегендарная личность, французский дипломатический агент, выполнявший секретные миссии в Восточной Европе и Московии, при дворе Михаила Федоровича. К сожалению, все дипломатические бумаги о его посольстве были уничтожены после разгрома мятежа 1632 г. и казни самого барона.

Из письма архиепископа Арльского Ришелье от 14 декабря 1631 г. можно узнать имена иных эмигрантов на службе герцога Орлеанского, посланных Гастоном для переговоров с герцогом де Монморанси о совместном мятеже. Встреча проходила на нейтральной территории — в папском Авиньоне. Назы-[238]ваются «господа де Вантадур» и «господа д'Орнано». Видимо, речь идет о трех братьях Леви-Вантадур, из которых самым верным последователем Гастона был младший — граф де Брион, кузен Монморанси, являвшийся посредником на их переговорах. Семья д'Орнано — выходцы с Корсики — была немногочисленна. После смерти в тюрьме маршала д'Орнано, участника заговора графа де Шале 1626 г. и воспитателя Гастона Орлеанского, остались два брата — сир де Мазарг и шевалье д'Орнано. Подобно старшему брату, они составляли окружение Гастона уже в 1620-е гг. Сир де Мазарг занимал должность первого шталмейстера брата короля, а шевалье д'Орнано заведовал гардеробом герцога. Незнатные и маловлиятельные, они были лично преданны своему покровителю подобно иным средним дворянам.

Гастон Орлеанский жил в Брюсселе и в Нанси, столице Лотарингского герцогства, где правил противник Франции и союзник Габсбургов Карл IV. Неожиданное бракосочетание Гастона и сестры Карла IV Маргариты Лотарингской смутило и Брюссель и Париж. Во-первых, в планы маркизы дю Фаржи и Марии Медичи входил брак Анны Австрийской и Гастона как основа будущего союза с Испанией. Во- вторых, королева-мать понимала, что такой брак носит морганатический характер и лишает герцога прав на французский престол. Согласно французским законам, королевскую корону не может наследовать принц, вступивший в брак против воли короля или без его благословения.

Мятеж Гастона и герцога де Монморанси не удался. В день сражения погиб граф де Море. Соглашение Людовика XIII с братом не состоялось из-за[239] решения короля казнить Монморанси, а также из-за известия, что король знает о секретном браке своего единственного брата. Судя по всему, Пюилорен склонил своего патрона вновь покинуть страну. Второе бегство Гастона за границу мы определяем как начало очередного этапа дворянской эмиграции.

Фиаско открытого сопротивления Гастона, равно как и неудачи интриг брюссельского двора и последовавшие за этим выводы о силе Ришелье, внесли определенную смуту в стан эмиграции и привели к переговорам с Парижем. К последним очень серьезно отнеслись представители испанской короны. Так, преемник инфанты Клары-Евгении дон Франсиско де Монкада, маркиз д'Айтона, получил инструкции из Мадрида удерживать брата короля во Фландрии как можно дольше. Такое желание мадридского кабинета можно объяснить, исходя из складывающихся взаимоотношений Франции и Испании, которые все более принимали конфронтационные формы в 1630-е гг.

С 1634 г. начались переговоры с лидерами эмиграции. Ришелье и Людовик XIII не желали оставлять испанцам перед возможной войной столь важный козырь, как членов королевской семьи и знатных дворян их свиты. В свою очередь, Гастон и королева-мать убедились в бесплодности своих попыток вернуться во Францию как путем вооруженного вторжения, так и посредством придворных интриг. Они все более становились заложниками у испанских властей. Разногласия с Марией Медичи, и дипломатия Ришелье, который сумел убедить ряд сторонников герцога вернуться, толкнули Гастона на соглашение с королем. Это произошло без учета интересов Марии Медичи. Лагерь эмиграции уже не был единым.[240] Королевская милость, правда, не распространялась на Ла Вьевиля, Ле Куанье. Монсиго и барона де Вьепона. В октябре 1634 г. Гастон Орлеанский с группой ближайших конфидентов неожиданно для испанцев и Марии Медичи бежал во Францию. «Этот принц, несмотря на антипатию, которую он питал к кардиналу де Ришелье, источнику его несчастий, по ряду причин проявлял интерес вернуться в королевство тем или иным путем». — писал в своих мемуарах Анри де Кампьон, член партии Гастона. Однако в Париже вся свита Гастона была заключена в Бастилию и другие тюрьмы, потому что Ришелье не мог допустить, чтобы мятежный брат короля был в состоянии еще когда-либо воспользоваться их услугами. В качестве компенсации и утешения Гастону объявили, что Парижский парламент аннулировал его брачный союз с принцессой Лотарингской и вернул ему титул дофина Франции.

Начало войны с Габсбургами ознаменовалось временным прекращением придворных интриг и активности двора Марии Медичи. Двор королевы-матери оказался в крайне неловком положении, находясь в стане врагов Франции. Маркиза дю Фаржи была единственной, кто не скрывал своих происпанских настроений. Она не прерывала переписку с Парижем, и все, что удавалось узнать, немедленно адресовалось в Мадрид Оливаресу. Анна Австрийская умудрялась субсидировать брюссельскую эмиграцию из скромных средств, выделяемых на содержание ее дома, хотя Ришелье очень скоро перекрыл этот канал, раздраженно выразившись в одной из своих инструкций: «На расходы королевы было выделено восемьсот тысяч экю, из которых немалая часть попала к мадам[241] дю Фаржи. Необходимо закрыть доступ подобным безобразиям».

В конце лета 1637 г. кардиналу удалось получитьнеоспоримые доказательства связи Анны Австрийской с эмиграцией. По мере раскрытия деталей этого дела становилась все более ясной решающая роль в нем подруги королевы — герцогини де Шеврез, которую Людовик XIII называл не иначе, как дьяволицей. Боязнь возможного ареста и рекомендации королевы заставили ее бежать в Испанию, тем более что испанские власти были предупреждены о возможном повороте событий письмом Анны Австрийской. В следующем году герцогиня отправилась в Англию, где через некоторое время соединилась с двором Марии Медичи.

Королева-мать не случайно переехала в Англию, где царствовала ее младшая дочь — Генриетта-Мария, жена Карла I Стюарта. Продвижение фронта к Брюсселю, возрастающая нервозность и беспокойство испанцев по поводу пребывания французов при дворе королевы-матери, чьи антииспанские сантименты проявлялись все чаще, заставили Марию Медичи просить покровительства английской королевской четы. Королева-мать переставала играть какую-либо роль для Испании без Гастона Орлеанского, особенно после его неудачной попытки устранить Ришелье осенью 1636 г., а также после того, как Анна Австрийская и двор порвали (или вынуждены были порвать) всякие связи с Брюсселем в следующем году. Военные неудачи Испании и постепенное превращение французской эмиграции в лишний и даже опасный в тылу груз способствовали прекращению всяких дотаций двору Марии Медичи. Таким образом, агония[242] двора Марии Медичи началась в 1638 г. и закончилась в немецком Кельне в 1642 г. Первая дата связана с декларацией, изданной новым наместником Фландрии, братом испанского короля Филиппа IV и Анны Австрийской, кардиналом-инфантом Фердинандом, которая содержала приказ депортировать всех французов «из провинций Фландрии», и «особенно тех, кто состоит при особе королевы-матери». Герцог д'Эльбеф, Шантелуб, Матье де Морг и Маргарита Лотарингская, незадачливая жена Гастона Орлеанского, явились исключением из этого проскрипционного списка, поскольку к тому времени уже (или еще) не являлись французскими подданными.

Однако через два года (в 1641 г.) английский король под нажимом Ришелье и ввиду углубляющейся внутренней нестабильности в самой Англии (где, по сути, уже началась революция) также принял решение отменить разрешение на дальнейшее пребывание Марии Медичи и ее свиты в Англии. Королеве-матери оставалось только отправиться на свою родину — во Флоренцию, куда ее по-прежнему сопровождала внушительная свита более чем из ста человек. По пути она остановилась и позже занемогла в немецком Кельне, где и умерла летом 1642 г., до последней минуты надеясь пережить Ришелье. Перед смертью она послала свое обручальное кольцо Анне Австрийской. Члены ее окружения, главным образом итальянцы и мелкие французские дворяне, так и не увидевшие свою госпожу снова у власти, растворились в небытие.

Третью волну эмиграции мы связываем с мятежом герцога де Буйона, герцога де Гиза и графа

Суассонского в 1641 г., когда после гибели Суассона[243] остальные лидеры не смогли организовать серьезного сопротивления короне. В 1641 г. в Брюсселе появились герцогиня де Шеврез и придворный графа Суассонского Александр де Кампьон. Также известно, что герцог Генрих II де Гиз, сын Шарля де Гиза и внук знаменитого лидера Католической лиги, бежал к испанцам, осужденный на смерть решением Парижского парламента. Все они вернулись на родину только после амнистии, объявленной регентшей Анной Австрийской в 1643 г.

Наконец, последний этап эмиграционного движения наступил летом 1642 г. после неудачи заговора маркиза де Сен-Мара. Ларошфуко пишет: «Я предоставил [графу де Монтрезору] барку с людьми, которые благополучно доставили его в Англию. Такую же помощь я готов был оказать и графу де Бетюну, не только замешанному, подобно графу де Монтрезору, в деле Главного (Сен-Мара. — В. Ш.), но имевшему к тому же несчастье быть обвиненным... в разглашении тайны договора с Испанией». Клод де Бурдей, граф де Монтрезор, внук знаменитого писателя-мемуариста Брантома, являлся главным, после смерти Пюилорена, конфидентом Гастона Орлеанского. Герцог, однако, не пожелал приложить усилия по его спасению, как он обычно поступал со всеми своими друзьями.

Позднее граф де Монтрезор отмечал в своих мемуарах, имея в виду главного министра: «Он обладал страшной завистью ко всем, кто имел влияние. Великие люди, кто бы они ни были, являлись его врагами и подвергались его неумолимой мести. Все, кого он не смог умертвить, проводили свою жизнь в изгнании». В этом отрывке выражена точка зрения всей[244] дворянской эмиграции, считавшей себя жертвой амбиций Ришелье. Вполне возможно, что кардинал действительно удалял аристократов от двора и провоцировал их бегство за границу, руководствуясь идеей мести — ведь заговорщики угрожали его жизни. Вместе с тем видел опасность заговоров и мятежей прежде всего для положения страны в целом, так как в любом случае они ослабляли Францию, ведущую войну. Кардинал государства, Ришелье в своей политике руководствовался прагматической «государственной необходимостью» (raison d'Etat), вытеснявшей идею «общественного блага» (bien public), которую традиционно отстаивала знать. Главный министр пытался добиться такого положения, при котором не Франция была бы на службе у дворянства, а дворянство на службе у Франции, являясь лучшей и главной частью социального механизма государства.

Четвертая волна дворянской эмиграции сосредоточилась в основном в Англии, которая в общем оставалась в стороне от Тридцатилетней войны и до поры до времени являлась удобным и безопасным укрытием. Анри де Кампьон, клиент герцога де Бофора, незаконного внука Генриха IV, косвенно причастный, как и его патрон, к заговору Сен-Мара, бежал вместе с герцогом в Лондон. В своих мемуарах он перечислил всех главных персонажей эмиграции: «Герцог Вандомский, ...герцог д'Эпернон, маркиз де Ла Вьевиль, граф де Монтрезор, граф д'Обижу, господа де Фонтрай, Варикарвиль уже бежали сюда, спасаясь от мести кардинала». Герцоги де Вандом и Бофор — собственно, побочные сын и внук Генриха IV — находись в ссоре с Ришелье еще с 1626 г. — времени первого крупного заговора против министра, причем[245]герцог Вандомский жил в Англии с 1629 г. Он не мог простить кардиналу также смерть в Венсеннской тюрьме своего родного брата — шевалье де Вандома, который не успел бежать из Франции. Оба герцога являлись руководителями лондонской эмиграции. Графу д'Обижу и сиру де Фонтраю во Франции грозила смертная казнь как ближайшим сообщникам Сен-Мара. То же можно сказать о Монтрезоре и Варикарвиле, которые к тому же были замешаны в мятежах 1636 и 1641 гг.

Определенное исключение в истории дворянской эмиграции представляет бегство в Англию в 1638 г. видного французского аристократа герцога Бернара де Ла Валетта, с 1642 г. носящего титул герцога д'Эпернона, после военного поражения французов, которыми он командовал, в битве с испанцами при Фонтараби. Известно, что король и кардинал очень I строго наказывали маршалов и генералов, ответственных за военные неудачи. В лучшем случае наказание ограничивалось ссылкой и обязательством продать свою должность. Однако поражение армии герцога стало одной из самых тяжелых катастроф за всю историю франко-испанского противостояния. В корреспонденции епископа Бордоского, Анри д'Эскубло, есть копия письма короля к Ла Валетту, написанного сразу же после этого события: «Мой кузен, неприятные слухи, связанные с тем, что случилось при Фонтараби, идут Вам во вред, равно как и Ваши заверения в том, что Вы невиновны. Все это заставляет меня просить Вас прибыть ко двору для объяснения Вашего поведения и отчета о Ваших действиях». Смысл королевского послания очевиден — Бернард де Ла Валетта по приезду в Париж ждал судебный[246] процесс. Ришелье пишет в мемуарах, что Лa Валетт бежал в Англию с ближайшей свитой своих офицеров-клиентов, которых затем посылал во Францию извиняться перед королем. Обвиненный Парижским парламентом в ответственности за поражение и измене своему долгу, в 1639 г. герцог заочно был осужден на смерть.

Как видно, случай с герцогом де Лa Валеттом и его свитой был исключением на фоне политической эмиграции, так как был связан лишь с боязнью наказания за конкретную военную неудачу, хотя сам факт пребывания в эмиграции герцога, женатого на побочной сестре короля, приобретал политическое звучание. В 1643 г., подобно другим эмигрантам, он вернулся в Париж. Таким образом, в Англии собрался социально и политически разнородный лагерь эмигрантов, который очень напоминал прежние лагеря своим составом и численностью и вместе с тем отличался от них тем, что практически не имел связей с двором.

Главной целью эмиграции была организация за границей борьбы с Ришелье и поддержка всех конспиративных устремлений внутри Франции, главным образом при дворе и меньше — в провинции. Дворяне не считали себя врагами короны, полагая своим долгом борьбу с режимом, олицетворяемым Ришелье, — «тиранией», перечеркнувшей все их политические свободы. Можно еще раз отметить, что активность Французской эмиграции часто зависела от испанского внешнеполитического курса. Испания всякий раз использовала эмигрантов, когда возникала благоприятная ситуация для подрыва внутренней стабильности Франции. Подготовка к мятежам и закулисные[247] интриги сопровождали первые две волны эмиграции непрерывно. Все они, однако, были обречены на неудачу в силу прочности альянса короля и кардинала и стабильного положения «кардиналистов» при дворе и в провинциях. Вслед за каждым поражением оппозиции королевская власть все более укрепляла свое положение. Поддержка эмиграции двором во многом была пассивной, что предопределило ее крах. Одерживая победы над придворными и провинциальными мятежниками, равно как выигрывая военные и дипломатические сражения, Ришелье тем самым усугублял положение эмиграционных лагерей.

В борьбе с короной дворянство потерпело поражение.[248]

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

КОРОНА И ДВОР

ВО ФРАНЦИИ ЭПОХИ РАННЕГО НОВОГО ВРЕМЕНИ

[249][250]

Исследование эволюции абсолютистского строя в эпоху позднего Средневековья и раннего Нового времени неизбежно порождает обращение к основным институтам абсолютной монархии и обществу того времени. В западной историографии политическое устройство Франции XVI—XVIII вв., называемое «Старым режимом», олицетворением которого считают полудеспотическую власть короля, который правил государством с помощью армии, разветвленного бюрократического аппарата и дворянского, паразитирующего на теле Франции, двора. Сделав себя почти неограниченным источником власти и упразднив большинство традиционных социально-политических привилегий, корона пыталась покончить с самим духом средневекового сословного представительства, традиционных судебных институтов и сеньориальных прерогатив, ограничивающих ее полномочия. С этой членам сословных провинциальных штатов и парламентов, представителям дворянских и церковных ассамблей предлагалась заманчивая возможность приобщения к власти и богатству при дворе короля, который со временем стал мощным институтом[251] давления на корону, от позиции которого зависела вся политика страны. Пребывая в уверенности, что, подчинив двор, тем самым можно дисциплинировать главную социальную силу государства — дворянство, французские монархи недооценили то обстоятельство, что они окружают себя свитой, которой можно не только приказывать, но с интересами которой нужно считаться. Знать Франции, отличавшаяся особенно высоким самосознанием и свободолюбием по сравнению с аналогичными элитами других стран, зачастую подчинялась короне только для того, чтобы извлекать выгоду из своего нового положения, и не упускала шанса любым путем добиваться от короля материальных благ. Король, несомненно, зависел от воли своего двора, борьбы дворянских клиентелл, общественного мнения, формировавшегося в стенах двора и распространявшегося затем по всей стране. Абсолютная монархия во Франции в своих взаимоотношениях с двором так и не стала абсолютной.

Вместе с тем двор и абсолютистский режим на протяжении XVI—XVII вв. претерпевал заметные изменения. Двор второй половины царствования Людовика XIV (1643-1715) и его преемников коренным образом отличался от двора XVI — первой половины XVII в., хотя и являлся его порождением. Справедливо заметить в этой связи, что термин «Старый режим» не отражает особенностей политического устройства Франции XVI-XVII вв., которые стоят особняком во французской истории. Двор в это время развивался под пристальным вниманием короны, желавшей превратить его в лучшую часть государственной машины. В царствование Людовика XIV, когда проблема открытых мятежей знати миновала, двор[252] в обмен на свою лояльность стал диктовать свои условия монархии и довлеть над всей Францией. Король и его бюрократия, равно как и остатки традиционных учреждений страны, оказались у него на службе. Именно наличие паразитирующего двора короля, во многом истощившего ресурсы и терпение страны, стало одной из причин Французской революции XVIII в.

Однако вся логика борьбы монархии за создание своего, подконтрольного и управляемого, двора показывает, что долговременные цели короны отличались от того результата, который она получила позднее. Каждый ее шаг в организации соответствующего времени двора являлся этапом развития абсолютизма, сыгравшего для Франции XVI-XVII вв., несомненно, более положительную, нежели отрицательную, роль. Корона вплоть до конца XVIII в. регулярно инициировала реформаторские нововведения, которые вызывали постоянное сопротивление консервативного двора. Впоследствии положение вещей кардинально изменилось, и двор перехватил инициативу реформирования системы государственной власти во Франции. Если в эпоху последних Валуа и первых Бурбонов большинство родовитого дворянства, составлявшего двор, продолжало рассматривать короля как своего сюзерена и главного военачальника и поддерживало традицию, принося оммаж за фьефы, то социальное смешение двора при Людовике XIV, когда произошла перегруппировка знати, а в состав элиты двора влилась парламентская и бюрократическая верхушка, равно как и провинциальная знать, тесно связало его с административно-судебным аппаратом и изменило саму природу аристократии. Она уже рассматривала себя не военным, а только придворным привилегированным сословием.[253] Между тем еще кардинал Ришелье писал, имея в виду дворянство, что «война — это его главная обязанность, ибо дворянство, которое не готово идти на войну по первому призыву государства, есть роскошь и бремя для страны и не заслуживает тех прав и преимуществ, которые отличают его от горожан». Представления о социальной роли благородного сословия в XVI-XVII вв. уходили корнями в прошлое, в эпоху «золотого века», и по сути оставались средневековыми. Все усилия короны по централизации Франции и подчинению непокорных феодалов в XVI в. постепенно переросли в борьбу за централизацию двора и направление воинственности дворянства на службу государству.

Гражданские войны (1559-1598 гг.), развернувшиеся в царствование последних Валуа, во многом явились реакцией дворянства на растущий авторитаризм короны. Желание Генриха III (1574-1589 гг.) замирить при дворе враждующие лагеря обернулось еще более ожесточенной вспышкой противостояния. Создав жесткую иерархию рангов и церемониал, расширив систему дворцовых учреждений, король сам спровоцировал конфликт с поддерживавшим его вначале католическим дворянством, исключая из штата двора целые клиентеллы. Королевская власть в XVI в. не смогла выиграть битву за двор, так как позволила усилиться высшей аристократии и вследствие этого была вынуждена лавировать между разными противоборствующими союзами. Все попытки Генриха III привлечь грандов ко двору вступали в противоречие с их политическими амбициями, что толкало короля на борьбу с их влиянием с целью переманить родовитое дворянство на свою сторону.[254]

Испытания, выпавшие на долю короны во время гражданских войн, способствовали, однако, ее желанию компенсировать потерю прежней силы, и монархи стали возносить на небывалую высоту идею божественной природы королевской власти, свое королевское величество, что выражалось прежде всего в той роли церемониальных королей, которую они начинали играть. Было очевидно, что в мирных условиях церемониал сможет дисциплинировать дворянство и стать средством управления им.

Первые Бурбоны пошли в общем по пути Генриха III, предпочитая держать грандов на вторых ролях и полностью удалив их от политической жизни. Действовать им было гораздо легче, нежели королям прежней династии, поскольку гражданские потрясения во многом обескровили дворянство, многие лидеры которого погибли в междоусобице. Однако далеко не все родовитое дворянство было готово поддержать корону и принять дворцовые строгости. Поляризация дворянства продолжала оставаться существенным фактором политической жизни двора и страны. Корона часто использовала борьбу фракций, укрепляя свое положение. Обделенные королевским вниманием дворяне толкали на интриги и мятежи своих патронов из числа высшей знати, вступая в борьбу с лояльной королю частью дворянства, в составе которой было много аноблированных лиц. Социальная политика абсолютизма еще была слишком несовершенна, чтобы обеспечить службой все дворянство, прежде всего при дворе. Короне вместе с тем удалось переломить тенденцию складывания политических клиентелл грандов путем окружения последних максимальными почестями и материальными благами.[255]равно как суровыми мерами по подавлению всякой оппозиции. Оставшееся в одиночестве, разоряющееся среднее и мелкое дворянство предпочло мир с короной, осуществленный во второй половине XVII в.

Институт двора обеспечил победу политического курса Генриха IV и Людовика XIII. Работа по совершенствованию его структуры, увеличению численности не прекращалась на всем протяжении царствования этих королей, хотя они и не обладали богатым опытом своих предшественников по обустройству двора. Тем не менее двор стал цементирующей основой в судьбах второго сословия, для многих членов которого придворные должности становились главной семейной собственностью, передаваемой по наследству. Круг двора, или «общество двора», при Людовике XIII стал обладать тенденцией к самозамыканию, превращаясь в главный социально-политический институт страны. Состав двора в 1620-1630-е гг. стал фиксироваться особыми учетными списками, содержащими перечень его благородного и неблагородного состава. Двор на службе короля был целью Людовика XIII и его главного министра Ришелье, в этом корона видела венец своего величия.

Двойственное положение двора заключалось в том, что, с одной стороны, он являлся фактором стабилизации для дворянства, поскольку давал возможность касаться власти и богатства, с другой, — являлся фактором нестабильности для короны, так как часть придворных считала недостаточным свое участие в государственных делах. Постоянные проявления дворянского недовольства в период правления Людовика XIII и министерства кардинала Ришелье (1624-1642) по своим причинам, целям, характеру,[256]способам борьбы и расстановке сил были близки как к средневековым примерам, когда феодалы вступали в противоборство с королевской властью ради «общественного блага», так и носили отпечаток Нового времени. С целью установления справедливого правления устраивались вооруженные мятежи в провинциях подобно средневековым, а виновником режима тирании считали только одного Ришелье. Шла невиданная по масштабам борьба при дворе, в основном борьба фракций дворянства за власть и право находиться подле короля — самого сильного источника этой власти. Неудачи этой борьбы создали еще одну удивительную для этого времени форму сопротивления — массовую дворянскую эмиграцию, что станет затем характерным моментом в истории Франции. Несмотря на очевидную победу абсолютизма, дворянский сепаратизм еще не исчерпал себя, что показали последующие потрясения Фронды. Борьба короны за двор продолжалась...[257]


CONCLUSION. LA ROYAUTÉ ET LA COUR DE FRANCE AU DÉBUT DES TEMPS MODERNES

Les recherches sur l'évolution de la construction de l'absolutisme à la fin du moyen âge et au début des temps modernes nécessitent que Ton consulte les fondements de la monarchie absolue et la société de l'époque.

D'après l'historiographie européenne, les institutions politiques de la France des XVI et XVIIIème siècles sont appelés par convention «Ancien régime». Cette dénomination sous-entend un pouvoir quasi despotique d'un roi qui gouvernait avec l'appui de l'armée, un système bureaucratique bien développé ainsi qu'une Cour et une noblesse qui parasitaient le pays.

S'étant établie comme source de pouvoir presque absolu et ayant aboli la majorité des privilèges sociaux et politiques traditionnels, la royauté tentait d'en finir avec l'esprit même du moyen âge à savoir, sa composition sociale en classes sociales bien déterminées, ses institutions juridiques traditionnelles et ses prérogatives seigneuriales qui entravaient les pleins pouvoirs de la Couronne.

C'est dans cette optique que cette dernière a fait une offre des plus séduisantes aux membres des assemblées des états de province et du parlement, aux représentants des assemblées de la noblesse et du clergé. Elle se proposait de[258] les rapprocher du pouvoir et donc des caisses de l'État. Cependant ceci devint avec le temps un moyen de pression efficace de cette Cour reconstituée, sur la Couronne dont dépendait toujours la politique de tout le pays. Croyant fermement qu'en soumettant la Cour on pouvait manœuvrer la principale force sociale de l'État, c'est à dire la noblesse, les monarques français ont bien mal évalué la situation dans laquelle ils se mettaient. En effet, en s'entourant d'une Cour à laquelle ils pouvaient certes commander, ils ont omis qu'il fallait aussi tenir compte des intérêts de celle-ci. La noblesse de France, si on la compare aux élites similaires des autres pays, se caractérisait surtout par la conscience qu'elle avait de sa classe mais aussi par le prix qu'elle attachait à sa liberté. Ainsi se soumettaient-elle à la Couronne afin d'obtenir de sa nouvelle position des privilèges; de sorte que jamais celle-ci ne laissait passer une chance d'obtenir du roi une quelconque faveur matérielle. Il ne fait aucun doute que le roi dépendait du bon vouloir de ses courtisans, des luttes des clientèles de gentilshommes, de l'opinion qui se formait dans l'enceinte de la Cour avant de se disperser à travers tout le pays. Du fait de ces relations avec la Cour, la monarchie en France ne devint jamais une monarchie absolue.

Cependant, au Cours des XVI et XVIIème siècles, la Cour ainsi que le régime absolutisme n'en a pas moins beaucoup évolué. Ainsi, la Cour durant la seconde partie du règne de Louis XIV (1643-1715) et de ces prédécesseurs se différencie-t-elle fondamentalement de la Cour du XVIème et de la première moitié du XVIIème siècle, bien qu'étant issue de cette dernière. On doit cependant remarquer dans ce lien que l'expression «Ancien régime» ne reflète pas les subtilités de la structure politique de la France des XVI et XVIIème siècles qui reste un exemple à part dans l'histoire de France.[259]La Cour à cette époque, se développait sous le regard attentif de la Couronne qui souhaitait faire de celle-ci le meilleur rouage de l'appareil d'état. Durant le règne de Louis XIV, lorsque se posa le problème de l'opposition ouverte de la Cour, celle-ci se mit à dicter ses conditions à la Couronne en échange de sa loyauté et dominer tout le pays. En réalité, le roi ainsi que la bureaucratie, de même que les résidus des institutions traditionnelles du pays se retrouvèrent au service à la Cour. Une des causes de la révolution française au XVÏÏIème siècle n'est autre que l'existence de cette Cour qui parasitait le pouvoir royal et épuisait les ressources et la patience du pays.

Cependant, toute la logique de la lutte de la monarchie pour construire, maîtriser et diriger sa Cour, montre bien que les desseins à long terme de la Couronne étaient loin de ce qu'elle atteignit en réalité. En effet, chaque pas effectué dans l'organisation de la Cour de l'époque correspondante s'avérait être une étape de développement de l'absolutisme ayant joué un rôle sans doute plus positif que négatif pour la France des XVI et XVIIème siècles. Jusqu'à la fin du XVIIème siècle, la royauté devançait la Cour par l'initiative de ses réformes, initiative qui disparut rapidement après que celle-ci s'imposa. La Cour conserva son développement propre et ne laissa pas le souverain intervenir dans les règles de son fonctionnement qui de fait, perdurèrent. Si à l'époque des derniers Valois et des premiers Bourbons la majorité de la noblesse de souche qui faisait l'essentiel de la Cour, continuait de voir dans le souverain un suzerain et le chef suprême de l'armée et, en somme se conformait à la tradition, rendant hommage pour un fief, sous Louis XIV, les mélanges sociaux rattachèrent la Cour à l'appareil juridique et administratif et changèrent la nature même de l'aristocratie tandis que s'effectuait le remaniement des élites, et qu'au sommet[260] se propulsèrent membres du parlement et bureaucrates, péjà la noblesse ne se considérait plus comme d'épée mais uniquement comme noblesse de Cour, donc classe privilégiée, pourtant le cardinal de Richelieu écrivait au sujet de la noblesse, que: «la guerre est son devoir premier, car la noblesse qui n'est pas prête à guerroyer au premier appel de son roi, est un luxe et un fardeau pour son pays et ne mérite pas les privilèges qui la distinguent des petites gens»

Néanmoins les considérations du rôle social de la noblesse aux XVI-XVIlème siècles prenaient racine dans un passé lointain, à l'époque de l'âge d'or, ce qui finalement restait moyenâgeux. En somme, tous les efforts du pouvoir royal pour centraliser la France et soumettre les féodaux rebelles au XVIème siècle se sont mués au fur et à mesure en une lutte pour centraliser la Cour et diriger la noblesse d'épée vers le service de l'état.

Les guerres civiles (1559-1598) qui se sont déroulées durant le règne des derniers des Valois éclatèrent en partie à cause de la réaction de la noblesse à l'autorité grandissante du pouvoir royal. De fait la volonté d'Henri III (1574-1589) de réconcilier deux camps rivaux de la Cour se soldèrent par une exacerbation de la tension. En créant une hiérarchie stricte dans les rangs et les protocoles, en élargissant le système des institutions de la Cour, le roi a de lui-même provoqué le conflit avec la noblesse catholique dont il avait le soutien au début, en excluant de la structure de la Cour un certain nombre de clientèles de gentilshommes. Le pouvoir royal au XVIème siècle n'a pas pu gagner la maîtrise de la Cour car il a laissé grandir la haute aristocratie ce qui par la suite, l'a obligé à louvoyer entre différentes alliances en lutte. Ainsi, toutes les tentatives de Henri III d'attirer les Grands à la Cour se heurtèrent-elles à leurs ambitions politiques ce qui entraîna le roi dans une lutte d'influence[261] ayant pour but d'attirer la noblesse de haut lignage de son côté.

Les épreuves subies par la Couronne durant les guerre» civiles ont cependant contribué à satisfaire un désir de compenser la perte d'un pouvoir plus ancien. Aussi les monarques placèrent-ils au-dessus de tout l'idée de la nature divine du pouvoir royal, la grandeur de sa majesté royale ce qui se traduisait notamment par un développement démesuré du Protocole (Règlement). Il était clair que dans des conditions de paix ce Règlement pouvait discipliner la noblesse et devenir un moyen de manipulation.

Les premiers Bourbons ont en somme suivi le chemin tracé par Henri III en continuant à cantonner les Grands aux seconds rôles et les plaçant au plus loin de la vie politique. Il leur fut de ce fait beaucoup plus facile d'agir qu'aux roi des dynasties précédentes puisque les désordres civils avait saigné à blanc la noblesse car nombre de chefs de file avaient péri dans des luttes intestines. Cependant, toute la noblesse n'était pas prête à soutenir la Couronne et à accepter la sévérité du protocole. La polarisation de la noblesse restait un facteur fondamental de la vie politique de la Cour et du pays. La Couronne utilisait fréquemment les luttes des fractions pour renforcer sa position. Les courtisans qui ne retenaient pas particulièrement l'attention royale poussaient les courtisans qui leur étaient supérieurs en rang et à qui ils étaient subordonnés à intriguer et comploter. De ce fait, ils entraient en guerre avec le reste des courtisans fidèles à la Couronne parmi lesquels on comptait beaucoup de noblesse récente. La politique sociale de l'absolutisme était encore trop imparfaite pour assurer une charge à tous les nobles surtout au sein de la Cour. Le pouvoir a cependant réussi à briser la tendance de formation des clientèles des Grands en les couvrant d'honneurs et de largesses matérielles tandis[262] que les mesures prises à rencontre de l'opposition étaient des plus draconiennes. La petite et moyenne noblesse isolée et ruinée préféra la paix avec le pouvoir royal qui voit remonter son origine â la seconde moitié du XVIIeme siècle.

L'institution de la Cour a assuré la victoire de la politique de Henri IV (1589-1610) ainsi que celle de Louis ХIII (1610-1643). Les travaux menés pour le perfectionnement de sa structure, l'augmentation du nombre de ses membres ne cessèrent jamais durant les règnes de ces rois bien qu'ils n'eussent pas bénéficiés de grande expérience de la part de leurs prédécesseurs dans le domaine de l'organisation de la Cour. Cependant, la Cour devint un fondement solide du destin de la noblesse, puisque les charges de Courtisans devenaient pour nombres de ses membres le principal bien de la famille et constituait l'héritage. Le cercle de la Cour ou «la société de la Cour» eut sous Louis XIII une tendance à se renfermer sur elle-même, devenant ainsi l'institution socio-politique principale du pays. La Cour dans les années 20-30 se mit à fixer dans des registres particuliers les membres la constituaient en fonction de leur naissance. La Cour au service de la Couronne: tel était le but de Louis XIII et de son Premier ministre Richelieu. C'était à cette fin que la Couronne voyait la cime de sa grandeur.

La position ambivalente de la Cour consistait, d'une part à se poser comme facteur stabilisateur pour la noblesse puisque cela lui permettait d'avoir accès au pouvoir et à la richesse, et d'autre part comme facteur déstabilisateur pour la Couronne dans le sens où une partie des courtisans considérait comme insuffisante leur participation aux affaires de l'État. Les constantes manifestations du mécontentement de la noblesse sous le règne de Louis XIII et de son ministre le Cardinal de Richelieu (1624-1642) étaient proches par les raisons, les buts, le caractère, moyens de luttes et[263] disposition de force, des exemples du moyen-âge lorsque les féodaux luttaient avec le pouvoir royal pour le «bien commun» et avait aussi des traits caractéristiques de l'époque moderne. Des révoltes armées semblables à celles du moyen- âge, dont le but était la constitution d'un pouvoir plus juste s'organisaient dans les provinces et, le seul tenu responsable de la tyrannie n'était autre que Richelieu. Au sein de la Cour, une lutte d'une ampleur encore jamais vue fut menée par la fraction de la noblesse pour le pouvoir et le droit d'être proche du roi, principale source de celui-ci. L'échec de celle-ci donna lieu à une autre forme d'opposition tout aussi étonnante pour l'époque: l'émigration massive de la noblesse, ce qui deviendra un élément caractéristique de l'histoire de l'absolutisme français.

Malgré la nette victoire de l'absolutisme dans la période que l'on étudie, les courtisans et plus largement la noblesse séparatiste n'avait pas encore perdu toutes ses forces comme le montrera plus tard la Fronde. La lutte de la Couronne pour la Cour continuait.[264]

БИБЛИОГРАФИЯ

I. Источники

Документы о структуре и церемониале двора

1.Règlement de la maison du Roi et de principaux officiers servans en icelle. Регламент дома короля и его главных служб. Франция. После 1749 г. Франц. яз. Бумага. 139 листов, 370x250 мм (текст 320x160 мм). Филигрань — герб маркиза де Помпонна (Pomponne, 1618- 1699) с белой датой 1749 г. — типа M. A. Edward Heawood. Watermarks. Mainly of the 17th and 18th centuries // Monumenta chartae papyraceae historiam illustrantia. T. 1. Hilversum (Holland), 1957. № 714, 715 (1728). Рукопись: Фр. F. II. № 29. Российская национальная библиотека, Санкт-Петербург.

Olivier de La Marche. L'État de la maison du Duc Charles de Bourgongne, dit le Hardy (1474) // Nouvelle collection des mémoires. Éd. Michaud et Poujoulat. 1e série, T. 3. Paris, 1837.

La cour des Enfants de France sous François Ier / / Notices et documents publ. par la Société de l'histoire de France / Éd. A. de Ruble. Paris, 1884.

Vincent de la Loupe. Premier et seconde livre des dignitez, magistrats, et offices de Royaume de France. Paris,[265]1564 // Archives curieuses de l'histoire de France / Éd. L. Cimber et F. Danjou. 2e série. T. 4. Paris, 1838.

Lettre de la reine-mère Catherine au Roi Charles (1563) // Le Laboureur J. Additions aux mémoires de messire Michel de Castelnau. T. 2. Bruxelles, 1731.

Les Réglemens faicts par le Roy (1585) / / Archives curieuses de l'histoire de France / Éd. L. Cimber et F. Danjou. 1er série. T. 10. Paris, 1836.

Loyseau Ch. Cinq livres du droit des offices. Paris, 1610.

Griselle E., éd. Henri III et sa maison royale (1585) // Collection de documents d'histoire. T. III. Paris, 1912.

Griselle E., éd. Écurie, vénerie, fauconnerie et louveterie du roi Louis XIII. Paris, 1912.

Griselle E., éd. État de la maison du roi Louis XIII. Paris, 1912.

Griselle E., éd. Supplément à la maison du roi Louis XIII. Paris, 1912.

Extraict des officiers commençaux de la maison du Roy, de la Reyne Régente, de Mr le duc d'Orléans, de Mlle, et de Mr le Prince de Conde. Paris, 1644.

Godefroy. Le cérémonial français. Paris, 1949.


Официальные постановления и правительственная пресса


Calendar of State papers. Foreign sériés of the reign of Elisabeth. Éd. R. B. Wernham. T. 22. London, 1936.

Cherin L.-N.-H. Abrégé chronologique d'édits, déclarations, règlements, arrêts et lettres patentes, concernant le faict de la noblesse / / Migne, abbé. Dictionnaire heraldique. Paris, 1852.

Guignard M. de. L'École de Mars. Paris, 1725.

Guyot. Traité des droits, fonctions, franchises, exemptions, prérogatives et privilèges. T. 1-2. Paris, 1786-1787.[266]

Isambert et al. Recueil général des anciennes lois françaises. T. 14-16. Paris, 1830.

Mercure français. T. 1. Paris, 1613; T. IV. Paris, 1617; T. XII. Paris, 1627.

Recueil des pièces concernant l'histoire de Louis XIII. T. 1-4. Paris, 1716-1717.

Stegmann A., éd. Édits des guerres de religion. Paris, 1979.

Valois N. Inventaire des arrêts du Conceil d'État (règne de Henri IV). T. 1. Paris, 1886.


Генеалогические и геральдические собрания


Anselme de Sainte-Marie. Histoire genealogique et chronologique de la maison royale de France. T. I—IX. Paris, 1732-1733.

Du Chesne F. Recherches historique de l'Ordre du Saint Esprit. T. 1. Paris, 1710.

Hozier P. de. Les noms, surnoms, qualitez, armes et blazons des chevaliers de l'Ordre du Saint Esprit. Paris, 1634.

La Chenaye-Desbois. Dictionnaire de la noblesse. T. 1-15. Paris, 1770.

Moreri A. Dictionnaire historique. Paris, 1733.


Сочинения и бумаги кардинала Ришелье


Ришелье. Политическое завещание. М., 1766-1767.

Кардинал де Ришелье. Описание того, что произошло по делу королевы в августе 1637 г. / / Шишкин В. В. Следствие по делу королевы Анны в 1637 г. Приложение / Право в средневековом мире. Вып. 2-3 / Сборник статей под ред. О. И. Варьяш. СПб., 2001.

Avenel D., éd. Lettres, instructions diplomatiques et papiers d'État du cardinal de Richelieu. T. I—VIII. Paris, 1853-1877.[267]

Cardinal de Richelieu. Testament politique. Éd L. André. Paris, 1947.

Mémoire de M. le cardinal contre M. de Chateau- neuf // Cousin V. Madame de Chevreuse. Appendice. Paris, 1856.

Mémoires de Richelieu. T. 1-10. Paris, 1823.

Grillon P., éd. Les papiers de Richelieu (section politique intérieur). T. 1-6. Paris, 1975-1985.

Wild A., éd. Les papiers de Richelieu (section politique extérieure). T. 1. Paris, 1982.


Переписка, иные документы


Грамота виконта де Тюренна о назначении сборщиком доходов с его земель Ги де Малапера. 1578 г. Транскрипция А. Д. Люблинской. Публикация и комментарий В. В. Шишкина / / Западноевропейская культура в рукописях и книгах Российской национальной библиотеки. / Под ред. Л. И. Киселевой. СПб., 2001.

Документы по истории гражданских войн во Франции. 1561-1563 гг. / Под редакцией А. Д. Люблинской. M .-Л., 1962.

Документы по истории Франции середины XVI века / Публикация Т. П. Вороновой и Е. Г. Гурари под редакцией А. Д. Люблинской // Средние века. М., 1958. Вып. 12 и 13; М., 1959. Вып. 14-15; М., 1961. Вып. 19.

Внутренняя политика французского абсолютизма. 1633-1649 гг. / Под ред. А. Д. Люблинской. М.-Л., 1966-1980. Т. 1-2.

Рубенс Петер Пауль. Письма. Документы. Суждения современников. М., 1977.

Шишкин В. В. Письма Анны Австрийской в Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге. Вступительная статья, публикация и комментарии // Средние века. Вып. 60. Москва, 1997.[268]

Barthélémy E. de., éd. Correspondance inédite d'Armand de Gontaut-Biron. Bordeaux, 1874.

Beauchamp, comte de, éd. Louis XIII d'après sa correspondance avec le cardinal de Richelieu. Paris, 1909.

Bentivoglio. Lettres. Paris, 1680.

Chichkine Vladimir V. Trois lettres inédites de Marguerite de Valois conservees à la Bibliothèque Nationale de Russie / / Histoire et archives. Paris, 1997. №2.

Correspondance des nonces en France, Acta Nuntiaturae Galliae: Antonio Maria Salviati (1572-1578). Éd. P. Hurtubise et R. Toupin. 2 vol. Rome, Paris, 1975.

Cuisiat D., éd. Lettres du Cardinal Charles de Lorraine (1525-1574). Genève, 1998.

Lettres de Catherine de Medicis. Éd. H. de La Ferriere. Paris, 1880-1909. 10 vol.

Lettres de Henri III. Éd. M. François et als. Paris, 1959-1984. 4 vol.

Lucinge R. de. Lettres sur la cour de Henri III. Éd. A. Dufour. Genève, 1966.

Marguerite de Valois. Correspondance. 1569-1614. Éd. Eliane Viennot. Paris, 1998.

Mousnier R., éd. Lettres et mémoires adresses au chancelier Seguier (1633-1649). Paris, 1964.

Pasquier Etienne. Lettres historiques pour les annees 1556-1596. Éd. D. Thickett. Genève, 1966.

Peiresc N.-C. de Fabri de. Lettres a Malherbe. Éd. Raymond Lebegue. Paris, 1976.

Recueil de lettres missives de Henri IV. Éd. M. Berger de Xivrey. Paris, 1843-1876. 9 vol.

Ribier G., éd. Lettres et mémoires d'État. Paris, 1666. 2 vol.

Sue E., éd. Correspondance de Henri d'Escoubleau de Sourdis. T. 2. Paris, 1839.[269]

Исторические хроники, политические сочинения, мемуары, художественные произведения


Боден Жан. Метод легкого познания истории. Пер. М. С. Бобковой. М., 2000.

Брантом. Галантные дамы. Пер. И. Я. Волевич, Г. Р. Зингера. М., 1998.

Кардинал де Рец. Мемуары. Пер. Ю. Я. Яхниной. М., 1997.

Ларошфуко Ф. де. Мемуары. Максимы. Пер. А. С. Бобовича и Э. Л. Линецкой. СПб., 1993.

Маргарита де Валуа. Мемуары («Мемуары королевы Марго»). Пер. И. В. Шевлягиной. М., 1995.

Маргарита Наваррская. Гептамерон. Пер. А. М. Шадрина и И. Г. Русецкого. М., 1993.

Мемуары мессира д'Артаньяна. Пер. М. Позднякова. Т. 1-3. М., 1995.

Монтень М. де. Опыты. Т. 1-3. М., 1992.

д'Обинье Т.-А. Трагические поэмы. Мемуары. Пер. А. Ревича, В. Парнаха. М., 1996.

д'Обинье Т.-А. Приключения барона де Фенеста. Пер. И. Я. Волевич и В. Я. Парнаха. М., 2002.

Пулен Никола. Донесение агента-двойника [1585]. Перевод и публикация П. Ю. Уварова. М., 1992.

Сен-Симон. Мемуары. Пер. И. М. Гревса. Т. 1-2. М.-Л., 1934-1936.

Сен-Симон. Мемуары. Пер. Ю. Б. Корнеева. Т. 1-2. М., 1991.

Сорель Ш. Правдивое комическое жизнеописание Франсиона. Пер. Г. Ярхо. М., 1990.

Таллеман де Рео Ж. Занимательные истории. Пер. А. А. Энгельке. Л., 1974.

Фюретьер А. Мещанский роман. Пер. А. А. Поляк. М., 1962.

Челлини Б. Жизнь Бенвенуто Челлини. Пер. М. Лозинского. М., 1991.[270]

Aubigne Agrippa d'. Histoire universelle. Éd. A. Thierry. Paris, 1981. 9 vol.

Bassompierre F. de. Mémoires. Paris, 1875.

Brantôme Pierre de Bourdeille, seigneur de. Oeuvres complétés. Paris, 1864-1882. 11 vol.

Combauld d'Auteuil. Blanche, infante de Castille, mère de Saint Louis, reine et régente de France. Paris, 1644.

Caumont Jacques Nompar de, duc de La Force. Mémoires. Éd. marquis de La Grange. Paris, 1843. 4 vol.

Davila H. C. Histoire des guerres civiles en France, 1559-1598. Paris, 1657. 3 vol.

Du Peyrat G. L'histoire ecclésiastique de la cour. Paris, 1645.

Duplessis-Mornay Philippe de. Mémoires et correspondance. Éd. A.-D. de La Fontenelle de Vaudore et P.-R. Augius. Genève, 1969. 12 vol.

Heroard J. Journal. Éd. P. Chaunu et M. Foisii. Paris, 1989.

Journal de L'Estoile pour le règne de Henri III (1574-1589). Paris, 1943.

Lustrier S. Description sommaire de la cour de France 2 février 1631 // Fagnier G. Le père Josephe et Richelieu. Paris, 1894. T. 1. Appendice.

Marguerite de Valois. Mémoires et autres écrits. Éd. Eliane Viennot. Paris, 1998.

Mémoires de Claude de Bourdeille, comte de Montresor // Nouvelle collection des mémoires. Éd. Michaud et Poujoulat. 3e série. T. 3. Paris, 1838.

Mémoires de Henri de Campion. Paris, 1807.

Mémoires de Mr Philippe Hurault. T. 1-2. La Haye, 1720.

Mémoires du comte de La Châtre // Nouvelle collection des mémoires. Éd. Michaud et Poujoulat. 3e série. T. 3. Paris, 1838.[271]

Mémoires du comte de Brienne / / Nouvelle collection des mémoires. Bd. Michaud et Poujoulat. 3e série. T. 3. Paris, 1838.

Mémoires de Mme de Motteville sur Anne d'Autriche et sa cour. T. 1. Paris. 1855.

Mémoires de Sully. T. 1 -4. Paris. 1788.

Mémoires et Journal de L'Estoile depuis la mort de Henri III (1589) jusqu'en 1611 // Nouvelle collection des mémoires. Éd. Michaud et Poujoulat. T. 15. Paris, 1854.

Monluc Biaise de. Commentaires. Éd. P. Courteault. Paris, 1964.

Puget de La Serre. Histoire de l'entrée de la Reyne Mère du Roy très chrestien dans la Grande-Bretaigne. Londre. 1639.

Thou J.-A. Histoire universelle. Londres, 1740. 16 vol.

Toleranzedikt und Bartholomausnacht. Franzôsische Poliffic und europ&ische Diplomatie. Ed. I. Mieck. Gôttin- gen, 1969.

Tommaseo N.. éd. Relations des ambassadeurs Venîtiens sur les affaires de France au XVIe siècle. Paris, 1888. 2 vol.


II. Литература


Литература на русском языке


Ардашев П. Н. Абсолютная монархия на Западе. СПб. 1902.

Арьес Ф. Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке. Екатеринбург. 1999.

Бабелои Ж.-П. Генрих IV. Ростов-на-Дону, 1999.

Бирюковнч В. В. Французские финансисты в политической борьбе в 1622-1624 гг. // Исторические записки. Т. 3. М., 1938.

Блок М. Короли-чудотворцы. M . 1998.

Блюш Ф. Людовик XIV. М., 1998.

Борисов Ю. В. Дипломатия Людовика XIV. М., 1991.

Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV-XVIII вв. Т. 1-3. М., 1986-1992.

Бродель Ф. Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II. Т. 1. М., 2002.

Вайнштейн О. Л. Западноевропейская средневековая историография. M .-Л., 1964.

11. Варфоломеевская ночь: событие и споры / Под ред. П. Ю. Уварова. М., 2001.

Городилнна Е. А. Политическое завещание кардинала Ришелье // Право и политика. № 6, 2000.

Губер П. Мазарини. М., 2000.

Делюмо Ж. «Ужасы на Западе" (В оригинале: La peur en Occident. XIV-XVIII siecles). M., 1994.

Дмитриева О. В. Елизавета I. M., 1998.

Дэвис H. 3. Возвращение Мартина Герра. М., 1990.

Кареев Н. П. История Западной Европы в Новое время. СПб., 1908. Т. 1-2.

Кармона М. Мария Медичи. Ростов-на-Дону, 1998.

Кастело А. Королева Марго. М., 1999.

Клоулас (Клула) И. Екатерина Медичи. М., 1997.

Клулас (Клула) И. Повседневная жизнь в замках Луары в эпоху Возрождения. М., 2001.

Кнехт Р. Ришелье. Ростов-на-Дону, 1997.

Кожокин E. М. Государство и народ. М., 1989.

Колосов H. Е. Абсолютная монархия во Франции // Вопросы истории. 1989. № 1.

Колосов H. Е. Высшая бюрократия во Франции XVII века. Л.. 1990.

Лозинский А. А. Генеральный совет Лиги / / Средние века. М.. 1971. Вып. 33, 34.

Лозинский А. А. Борьба за власть в парижском муниципалитете после «Дня баррикад» (1588 — начало 1589 г.) // Средние века. Вып. 8. М., 1959.[273]

Лучицкий И. В. Гугенотская аристократия и бур. жуазия на юге после Варфоломеевской ночи (до Булонского мира). СПб., 1870.

Лучицкий И. В. Католическая лига и кальвинисты во Франции. Киев, 1877.

Лучицкий И. В. Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции. M., 1871.

Люблинская А. Д. Франция в начале XVII века. Л., 1959.

Люблинская А. Д. Франция при Ришелье. Л., 1982.

Люблинская А. Д. Французские крестьяне в XVI-XVIII вв. Л., 1978.

Люблинская А. Д. Французский абсолютизм в первой трети XVII века. M.-JI., 1965.

Малинин Ю. П. Общественно-политическая мысль позднесредневековой Франции. XIV-XV века. СПб, 2000.

Малов В. Н. Кольбер. М., 1991.

Мань Э. Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII. СПб, 2002.

Мишель Д. Ватель и рождение гастрономии. М., 2002.

Молдавская М. А. У истоков рабочего движения во Франции. Киев, 1989.

Новоселов В. Р. Религиозные войны во Франции: военные перед лицом гражданской войны //Из истории социальных конфликтов и народных движений в средневековой Европе. M., 2001г.

Новоселов В. Р. Дуэль во Франции XVI- XVII вв. // Средние века. М„ 2001. Вып. 62.

Пименова Л. А. Дворянство Франции в XVI- XVII вв. // Европейское дворянство в XVI-XVII вв. М., 1997.

Плешкова С. Л. Екатерина Медичи. Черная королева. М., 1994.

Плешкова С. Л. Реальности и мифы Варфоломеевской ночи // Вопросы истории. М., 1998. № 8.[274]

Плешкова С. JI. Французская монархия и церковь (XV — середина XVI в.). М., 1992.

Поршнев Б. Ф. К истории русско-французских связей в эпоху Тридцатилетней войны / / Французский ежегодник, 1958. М., 1959.

Поршнев Б. Ф. Народные восстания во Франции перед Фрондой (1623-1648). М.-Л., 1948.

Пти-Дютайи Ш. Феодальная монархия во Франции и в Англии X-XIII вв. СПб, 2001.

Райцес В. И. Аженская коммуна в 1514 г. СПб, 1994.

Разумовская М. В. Ларошфуко, автор «Максим». Л., 1971.

Ревуненкова Н. В. Ренессансное свободомыслие. М., 1988.

Сказкин С. Д. Из истории социально-политической и духовной жизни Западной Европы в средние века. М., 1981.

Стукалова Т. Ю. Введение в средневековую французскую архонтологию. М., 2001.

Трофимова О. В. Города в гугенотском движении во Франции XVI века. Ярославль, 1983.

Уваров П. Ю. Религиозные войны и тиранобор- чество во Франции XVI века / / Средневековая Европа глазами современников и историков. М., 1995.

Уваров П. Ю. Французы XVI века: взгляд из Латинского квартала. М., 1993.

Февр Л. Неверно поставленная проблема: истоки французской Реформации и ее причины / / Февр Л. Бои за историю. М., 1991.

Французские короли и императоры. Ред. Петер Хартманн. Пер с нем. Ростов-на-Дону, 1997.

Хаксли О. Серое Преосвященство. М., 2000.

Хачатурян Н. А. Сословная монархия во Франции XIII-XV вв. М.. 1989.

Хеншелл Н. Миф абсолютизма. СПб., 2003.[275]

Хейзинга Й. Осень средневековья. М., 1988.

Цатурова С. К. Офицеры власти. М., 2001.

Цатурова С. К. Культура Франции в конце XV —. начале XVII вв. / / Культура Западной Европы в эпоху Возрождения. / Под ред. Л. М. Брагиной. М., 1996.

Черкасов П. П. Кардинал Ришелье. M., 1990.

Черняк Е. Б. Вековые конфликты. М., 1988.

Шевалье П. Генрих III. М., 1997.

Шишкин В. В. Следствие по делу королевы Анны в 1637 г. (Приложение: Кардинал де Ришелье. «Описание того, что произошло по делу королевы в августе 1637 г.»; Заявление королевы Анны от 17 августа 1637 г.; Новое заявление королевы от 22 августа 1637 г.; Копия памятной записки Людовика XIII от 17 августа 1637 г.) // Право в средневековом мире / Под ред. О. И. Варьяш. Вып. 2-3. СПб., 2001.

Элиас Н. Придворное общество. М., 2002.

Эльфонд И. Я. Тираноборцы. Саратов, 1991.

Эльфонд И. Я. Гражданские войны во Франции., Челябинск, 1982.

Эрланже Ф. Диана де Пуатье. СПб., 2002.

Эрланже Ф. Генрих III. СПб., 2002.

Эрланже Ф. Резня в ночь на Святого Варфоломея. 24 августа 1572 г. (Приложение: Варфоломеевская ночь глазами современников. 12 документов в переводе О. И. Варьяш, Т. В. Усовой, В. В. Шишкина.) СПб., 2002.


Иностранная литература


Adam A. Histoire de la littérature française au XVII siècle. L'époque d'Henri IV et de Louis XIII. Paris, 1948.

d'Avenel G., vicomte. La noblesse française sous Richelieu. Paris, 1901.

Babeau A. Le Louvre et son histoire. Paris, 1895.

Barbiche B. La hiérarchie des dignités et des charges au début du XVIIe siècle, d'après Г «État des taxes des[276]voyages» du 25 août 1601 // XVIIe siècle. № 157. Oct/ Dec. 1987. 39 année. № 4.

Baudouin-Matuszek M.-N., éd. Paris et Catherine de Medicis. Paris, 1996.

Beik W. Absolutism and society in XVIIth century France. Cambridge (Mass.), 1985.

Berce Y.-M. Fête et révolte. Des mentalités populaires du XVIe au XVIIIe siècle. Paris, 1976.

Berenger J. Noblesse et absolutisme de François I à Louis XIV / / Noblesse française. Noblesse hongroise. XVIe-XIXe siècles. Budapest-Paris, 1981.

Billaçois F. Le duel dans la société française des XVIe-XVIIe siècles. Paris, 1986.

Blet P. Le clergé de France et la monarchie. Étude sur les Assemblées générales du clergé de 1615 à 1666. T. 1 Rome, 1959.

Blunt A. Art and architecture in France, 1500- 1700. Baltimore, 1970.

Bonnefin A. La monarchie française (987-1789). Paris, 1989.

Bonney R. Political change in France under Richelieu and Mazarin, 1624-1661. Oxford, 1978.

Boucher J. L'évolution de la maison du roi des derniers Valois aux premiers Bourbon / / XVIIe siècle. Oct./Dec. 1982. № 137. 34e année. № 4.

Boucher J. Société et mentalités autour de Henri III. T. 1—4. Thèse présentée devant l'Université de Lyon II. Paris, 1981.

Bourciez E. Les moeurs polies et la littérature de cour sous Henri II. Paris, 1886.

Bourgeon J.-L. Charles IX et la Saint-Barthelemy. Genève, 1995.

Bourgeon J.-L. L'assassinat de Coligny. Genève, 1992.

Bourquin L. Noblesse seconde et pouvoir en Champagne aux XVI et XVII siècles. Paris. 1994.[277]

Bourrasin E. La cour de France à l'époque féodale (987-1483). Paris, 1975.

Brodel F., Labrousse E., gén. éds. Histoire économique et sociale de la France. 1450-1660. T. 1-2. Paris, 1977-1983.

Cabourdin G., Viard G. Lexique historique de la France d'Ancien Régime. Paris, 1998.

Champion P. Charles IX. La France et le contrôle de l'Espagne avant et après la Saint-Barthelemy. T. 1-2. Paris, 1939.

Chatenet M. La cour de France au XVIe siècle. Paris, 2002.

Chatenet M. Henri III et «L'Ordre de la cour». Évolution de l'étiquette à travers «Les Règlements Généraux» de 1578 et 1585 // Henri III et son temps / d. par Robert Sauzet. Paris, 1992.

Chevallier P. Louis XIII. Paris, 1989.

Clienteles et fidélités en Europe à l'époq ue moderne. Hommage à Roland Mousnier / Sous la dir. de Y. Durand. Paris. 1981.

Constant J.-M. Les conjurateurs. Le premier libéralisme politique sous Richelieu. Paris, 1987.

Constant J.-M. Une groupe sociologique stratégique dans la France de la premier moitié du XVII siècle. La noblesse seconde // Éd. Contamine Ph. L'État et les aristocraties. XII—XVII siècles. France, Angleterre, Ecosse. Paris, 1989.

Constant J.-M. La Ligue. Paris, 1996.

Cosandey F. La reine de France. Simbole et pouvoir. XV-XVIII siècle. Paris, 2000.

Crouzet D. La nuit de la Saint-Barthelemy. Un rêve perdu de la Renaissance. Paris, 1995.

Crouzet D. Les guerriers de Dieu. La violence au temps des troubles de religion. Vs. 1525 — vs. 1610. T. 1-2. Paris, 1990.

Decrue de Soult F. La cour de France et la société au XVIe siècle. Paris, 1888.[278]

Delpeuch E. Les marchands et artisans suivant la cour // Revue historique de droit français et étranger. 52e année. 1974.

Deveze M. L'ambassade à Paris du marquis de Mirabel. 1620-1632 // Actes du 94-e congrès national des sociétés savantes. Section d'histoire moderne et contemporaine. T. 1. Paris, 1971.

Dewald J. Aristocratie Expérience and the Origins of Modem Culture. France, 1570-1715. Berkeley, Los Angeles, Oxford, 1993.

Deyon P. Relations between the French nobility and the absolute monarchy during the first half of the XVII-th century // State and society in XVII-th century France. New York, 1975.

Dictionnaire du Grand Siècle. Éd. F. Bluche. Paris, 1997.

Doucet R. Les institutions de la France auXVIe siècle. T. 1-2. Paris, 1948.

Duccini H. Concini. Grandeur et misère du favori de Marie de Medicis. Paris, 1991.

Dulong C. Anne d'Autriche. P., 1985.

Elliott J. H. Spain and its world. 1500-1700. New Haven-London, 1989.

Elliott J. H. Richelieu and Olivares. Cambridge (Mass.), 1984.

Fumaroli M. Le «langage de cour» en France: problèmes et points de repères // Europëische Hofkultur im 16. Und 17. Jahrhundert. / Ed. Buck et als. Hamburg, 1981.

Galitzin A., prince. Louise de Lorraine. Paris, 1858.

Gibson W. Women in XVII-th century France. London, 1989.

Giesey Ralph E. Cérémonial et puissance souveraine. France, XV-XV1P siècles. Paris, 1989.

Gossart E. L'auberge des princes en exil. Bruxelles, 1905.[279]

Goubert P. L'Ancien régime. T. 1-2. Paris, 1969.

Harding R. Anatomy of a power elite. New Haven— London, 1978.

Hunt D. Parents and children in history. The psychology of family life in early modem France. New York, 1970.

Jouanna A. Le devoir de révolte. La noblesse française et la gestation de l'État moderne. 1559-1661. Paris, 1989.

Jouanna A., Boucher J. Histoire et dictionnaire des guerres de religion. Paris, 1998.

Joutard Ph., ed. La Saint-Barthelemy ou les résonance d'un massacre. Neuchatel, 1976.

Kettering S. Patrons, brokers, and clients in XVII-th century France. New York, Oxford, 1986.

Kleinman R. Anne of Austria, Queen of France. Columbus, 1985. (Anne d'Autriche. Trad. franc. Paris, 1994.)

Kleinman R. Social dynamics at the French court: the household of Anne of Austria / / French Historical Studies. Vol. 16. № 3, 1990.

Knecht R. Catherine de Medicis. London, 1998.

Knecht R. Francis I. Cambridge, 1982.

Kubler J. L'origine de la perpétuité des offices royaux. Nancy, 1958.

Labatut J.-P. Les ducs et pairs de France au XVIIe siècle. Paris, 1972.

Lacroix P. Ballets et mascarades de cour de Henri III à Louis XIV. 1581-1652. Paris, 1968.

Le Roux N. La faveur du roi. Mignons et courtisans au temps des derniers Valois. Paris, 2000.

Le Roy Ladurie E. L'Ancien régime. T. 1. Absolutisme en vrai grandeur (1610-1715). Paris, 1991.

Le Roy Ladurie. Auprès du roi, la Cour / / Annales. E. S. C. 38-e année. N 1. Jan. / Fev. 1983.

Le Savoir du Prince du Moyen âge aux Lumieres / Éd. R. Halevi. Paris, 2002.[280]

Lougee С. Le paradis des femmes. Women, salons, and social stratification in XVII-th century France. Princeton, 1976.

Mandrou R. Introduction to modem France. 1500— 1640. Paris, 1976.

Mariejol J.-H. Catherine de Medicis. Paris, 1920.

Mariejol J.-H. La Réforme et la Ligue. L'Édit de Nantes (1559-1598) // Histoire de France / Sous la réd. de E. Lavisse. T. VI (1). Paris, 1911.

Marion M. Dictionnaire des institutions de la France aux XVIIe et XVIIIe siècles. Paris, 1923.

Martin H.-J. Livre, pouvoirs et société a Paris au XVIIe siècle. 1598-1701. 2 vol. Geneve, 1969.

Marvick E. W. Louis XIII. The making of a King. New Haven-London, 1986.

Methivier H. Le siècle de Louis XIII. Paris, 1971.

Minois G. Censure et culture sous l'Ancien Régime. Paris, 1995.

Mongredien G. 10 novembre 1630. La journée des dupes. Paris, 1961.

Moote A. L. Louis XIII, the Just. London, Los Angeles, 1989.

Mousnier R. Cardinal de Richelieu. Paris, 1992.

Mousnier R. La vénalité des offices sous Henri IV et Louis XIII. Paris, 1971.

Mousnier R. Les institutions de la France sous la monarchie absolue. T. 1-2. Paris, 1974-1980.

Mousnier R. Paris, capitale au temps de Richelieu et de Mazarin. Paris, 1978.

Mousnier R„ éd. Richelieu et la culture. Paris, 1985.

Mousnier R., Labatut J.-P., Durand Y. Problèmes de stratifications sociale. Deux cahiers de la noblesse (1649-1651). Paris, 1965.

Parott D. Richelieu, the grands, and the French army // Richelieu and his âge / Ed. J. Bergin., L. Brockliss. Oxford, 1992.[281]

Ranum О. Artisans of glory. Writers and historicat thought in XVII-th century France. Chapel Hill (USA), 1980.

Ranum O. Richelieu and the councillors of Louis XIII. Oxford. 1963.

Ratel S. La cour de la reine Marguerite / / Revue du XVle siècle. № 12. 1924.

Roelker N. Jeanne d'Albret, reine de Navarre. Paris 1979.

Romier L. Les origines politiques des guerres de religion. Genève. 1974. 2 vol.

Russell Major J. The crown and the aristocracy in Renaissance France // The American historical review. V. 69. 1964. № 3.

Sabatier G. Le Roi cache et le Roi soleil: de la monarchie en Espagne et en France au milieu du XVIIe siècle / / L'Âge d'or de l'influence espagnole. La France et l'Espagne a l'époque d'Anne d'Autriche. 1615-1666. Mont-de-Marsan, 1991.

Schalk E. The Court as «civilizer» of the nobility: noble attitudes and the court in France in the late XVI-th and early XVII-th centuries / / Princes, patronage, and the nobility. The Court at the beginning of the Modem âge. C. 1450-1650 / Ed. R. Asch and A. M. Birke. Oxford, 1991.

Schalk E. Ennoblement in France from 1350 to 1660 // Journal of social history. 1982. V. 16. № 2.

Schalk E. From valor to pedigree. Ideas of nobility in France in the XVI-th and XVII-th centuries. Princeton, 1986.

Simonin M. Charles IX. Paris. 1995.

Solnon J.-F. La cour de France. Paris. 1987.

Sociétés et Idéologies des Temps Modernes. Hommage à Ariette Jouanna. T. 1-2. Montpeller, 1996.

Stankiewicz W J. Politics and religion in XVII-th century France. Berkeley-Los Angeles, 1960.

Starkey D. The English court: from the wars of the Roses to the Civil war. London-New York, 1987.[282]

Sutherland N.-M. The Massacre of St. Bartholo- mew and the European conflict. 1559-1572. London, 1973.

Tapie V.-L. Comment les Français voyaient la Patrie // XVIIe siècle. № 25-26. 1955.

Tapie V.-L. La France de Louis XIII et de Richelieu. Paris, 1967.

Terrasse C. François Ier. T. 1-3. Paris, 1945-1947.

Viennot E. Marguerite de Valois. Histoire d'une femme. Histoire d'un mythe. Paris, 1993.

Wilson A. (Canada). Biography as history // Х1П Международный конгресс исторических наук (Москва, 1970). Т. 1.Ч. 2. М., 1973.[283]

БЛАГОДАРНОСТИ

Я искренне благодарю моего учителя, Юрия Павловича Малинина, за то, что в свое время он безаговорочно поддержал меня при выборе темы исследования, подсказывал, критиковал, и советовал следовать духу и букве трудов А. Д. Люблинской, нашего выдающегося и непревзойденного историка Франции.

Я благодарю руководителя кафедры истории средних веков Санкт-Петербургского государственного университета Галину Евгеньевну Лебедеву, которая создала максимально благоприятные условия для успешной защиты моей диссертации, положенной в основу этой книги.

Я благодарю моих коллег из Отдела рукописей Российской национальной библиотеки, которые научили меня ценить и трепетно относиться к рукописным книгам и автографам. Своему умению читать старые тексты я обязан хранителям — Т. П. Вороновой, М. Г. Логутовой, Н. А. Елагиной.

Я благодарю моих московских коллег из МГУ и Института Всеобщей истории РАН, советы и поддержка которых были проникнуты добрыми и искренними чувствами — Н. А. Хачатурян, П. Ю. Уварова, О. В. Дмитриеву, Д. Э. Харитоновича, Т. П. Гусарову, С. К. Цатурову.

Мне никогда не забыть все, что сделала для меня Ольга Игоревна Варьяш.

Я благодарю особенно моих дорогих друзей — Ирину Игоревну Варьяш и Василия Рудольфовича Новоселова за то, что они всегда были рядом со мной в тяжелые времена.[284] Я благодарю моих зарубежных коллег, чья бескорыстная помощь и внимание к моему труду очень меня тронули — Eliane Viennot (Париж), Marie-Noelle Baudouin- Matuszek (Париж), Berthold Friemel (Берлин), Christophe Feydeau (Шартр).

Я благодарю Вячеслава Максюту (Париж), любезно сделавшего перевод заключительной части книги на французский язык.

Я благодарю, наконец, своих дорогих родных и близких, ради которых я живу и творю.

Ноябрь 2003 г.[285]

ОГЛАВЛЕНИЕ

Предисловие ……………………………………………………………………….7

Часть 1
Ренессансный двор и его крушение

1.1Королевский двор и его структура при Генрихе III…………..…….…….19

1.2Французский двор в конце Гугенотских войн: потеря единства…….……..41

Часть 2
«Королева религиозных войн» — Маргарита де Валуа, супруга Генриха Наваррского

2.1 Путь к «Парижской кровавой свадьбе»………………………….…………..53

2.2 Седьмая религиозная война 1580 года ……………………….……………...69

2.3 Двор Маргариты и двор Франции ………………………….………………..77

Часть 3
Становление двора Бурбонов

3.1 Эволюция двора в первой половине XVII века……………………………. 89

3.2 Дворянское окружение Людовика XIII ………………….……………….. 115

Часть 4
Анна Австрийская и судьбы абсолютистской Франции

4.1 Кардинал и королева: борьба за власть при дворе Франции в 30-е годы XVII века……………………………………………………………………………….149

4.2 Знатные дамы при дворе Анны Австрийской …………………………….173

4.3 Мужчины в доме французской королевы…………………………………183

4.4Следствие по делу Анны Австрийской 1637 года ………………………..200

Часть 5
Политическая борьба в 30-40-е годы XVII века

5.1 Двор и провинциальные дворянские мятежи…………………………….213

5.2 Двор и эмиграция дворянства……………………………………………..232

Заключение. Корона и двор во Франции эпохи раннегоНового времени …249

Conclusion. La royauté et la Cour de France au début des temps moderns…….258

Библиография…………………………………………………………………..265

[286]



TABLE DES MATIÈRES

Avant-propos ……………………………………………………………………..7

Première partie
La cour à la renaissance et sa déliquescence

La cour du roi et sa structure sous Henri III ……………………………………. 19

La cour de France à la fin des guerres de Religion: disunion et problèmes de reconstruction ……………………………………………………………………41

Deuxième partie
Marguerite de Valois, épouse d'Henri de Navarre, la reine des guerres de Religion

Sur le chemin de la «noce sanglante de Paris» …………………………………..53

La septième guerre de religion de 1580…………………………………………..69

La cour de Marguerite et la cour de France………………………………………77

Troisième partie
L'établissement de la cour des Bourbons

Evolution de la cour dans la première moitié du XVIIème siècle ……………….89

Membres de la cour de Louis ХIII………………………………………………115

Quatrième partie
Anne d'Autriche et les destins de la France absolutiste
La reine et le cardinal: lutte pour le pouvoir à la cour de France………………149

Dames de qualité à la cour d'Anne d'Autriche……………………………….....173

Les gentilshommes de la suite de la reine………………………………………183

Anne d'Autriche: enquête sur l'affaire de 1637…………………………………200

Cinquième partie
Lutte politique dans les années 30-40
Révoltes de la noblesse provincial………………………………………………213

La cour et l'émigration de la noblesse…………………………………………...232

Conclusion. La royauté et la cour de France au temps des rois ………………...258

Bibliographie……………………………………………………………………265

[287]



Научное издание

Владимир Владимирович Шишкин

КОРОЛЕВСКИЙ ДВОР

И ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА ВО ФРАНЦИИ

в XVI-XVII веках


Главный редактор Чубарь В. В.

Ведущий редактор Карачинский А. Ю.

Художественный редактор Лосев П. П.

Корректор Быстровa JI. А.

Верстка Капитоновой Е. А.


Подписано в печать 25.11.2003. Формат 84 х 108 1/32

Усл. печ. л. 15,12. Гарнитура Antiqua.

Бумага офсетная. Печать офсетная.

Тираж 1500 экз. Заказ № 4744



«Издательская группа Евразия»

197343, Санкт-Петербург, ул. Земледельческая, д. 3

Тел. 303-93-25

e-mail: evrasia@peterlink.ru


Отпечатано с готовых диапозитивов

в Академической типографии «Наука» РАН

199034, Санкт-Петербург, 9 линия, 12




Scanned, OCRed and proofed by carcass


Оглавление

  • В.В. ШИШКИН
  • КОРОЛЕВСКИЙ ДВОР
  • И ПОЛИТИЧЕСКАЯ
  • БОРЬБА
  • ВО ФРАНЦИИ
  • В XVI-XVII ВЕКАХ
  • ПРЕДИСЛОВИЕ
  • ЧАСТЬ 1
  • РЕНЕССАНСНЫЙ
  • ДВОР
  • И ЕГО
  • КРУШЕНИЕ
  • 1.1. КОРОЛЕВСКИЙ ДВОР И ЕГО СТРУКТУРА ПРИ ГЕНРИХЕ III
  • ЧАСТЬ 2
  • «КОРОЛЕВА
  • РЕЛИГИОЗНЫХ ВОЙН» -
  • МАРГАРИТА ДЕ ВАЛУА,
  • СУПРУГА
  • ГЕНРИХА НАВАРРСКОГО
  • 2.2. СЕДЬМАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ВОЙНА 1580 ГОДА
  • 2.3. ДВОР МАРГАРИТЫ И ДВОР ФРАНЦИИ
  • ЧАСТЬ 3
  • СТАНОВЛЕНИЕ ДВОРА БУРБОНОВ
  • 3.1. ЭВОЛЮЦИЯ ДВОРА В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII ВЕКА
  • 3.2. ДВОРЯНСКОЕ ОКРУЖЕНИЕ ЛЮДОВИКА XIII
  • ЧАСТЬ 4
  • АННА АВСТРИЙСКАЯ
  • И СУДЬБЫ АБСОЛЮТИСТСКОЙ ФРАНЦИИ
  • 4.2. ЗНАТНЫЕ ДАМЫ ПРИ ДВОРЕ АННЫ АВСТРИЙСКОЙ
  • 4.3. МУЖЧИНЫ В ДОМЕ ФРАНЦУЗСКОЙ КОРОЛЕВЫ
  • 4.4 СЛЕДСТВИЕ ПО ДЕЛУ АННЫ АВСТРИЙСКОЙ 1637 ГОДА
  • ЧАСТЬ 5
  • ПОЛИТИЧЕСКАЯ
  • БОРЬБА
  • В 30-40-е годы
  • XVII ВЕКА
  • 5.1 ДВОР И ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ ДВОРЯНСКИЕ МЯТЕЖИ
  • 5.2. ДВОР И ЭМИГРАЦИЯ ДВОРЯНСТВА
  • ЗАКЛЮЧЕНИЕ
  • КОРОНА И ДВОР
  • ВО ФРАНЦИИ ЭПОХИ РАННЕГО НОВОГО ВРЕМЕНИ
  • [249][250]
  • CONCLUSION. LA ROYAUTÉ ET LA COUR DE FRANCE AU DÉBUT DES TEMPS MODERNES
  • БИБЛИОГРАФИЯ
  • ОГЛАВЛЕНИЕ
  • TABLE DES MATIÈRES