Дочь якудзы. Шокирующая исповедь дочери гангстера [Сёко Тендо] (fb2) читать онлайн

Сёко Тендо Дочь якудзы. Шокирующая исповедь дочери гангстера

Глава I Плывущие облака

Я появилась на свет зимой 1968 года в семье члена якудза и была третьим ребенком из четырех, что родились у моего отца Хироясу и моей матери Сатоми. Брат по имени Дайки был старше меня на двенадцать лет, за ним шла сестра Маки, старше меня всего на два года и, наконец, самая маленькая в семье — Нацуки, на пять лет младше меня. Мы всегда звали ее На-тян.

Родилась я в Тоёнаке, на севере Осаки, но, когда я еще была совсем маленькой, мы переехали на другой конец города, в район Сакай, где купили прекрасный дом с двухстворчатыми железными воротами. За ними открывалась мощенная камнем вьющаяся дорожка, обсаженная белыми и розовыми кустами азалии, которая вела прямо к парадной двери. По японским стандартам дом считался большим — на каждого из нас пришлось по комнате, а еще в нем была гостиная, столовая, две комнаты в японском стиле, пол которых покрывали татами, и кабинет отца, где он занимался своими делами и принимал посетителей. Помню, все наше жилище полнилось ароматом свежего дерева. Окна гостиной выходили на пруд, выполненный в виде крепостного рва, где плавали разноцветные карпы, грациозно скользившие под водой. У нас даже был бассейн, в котором мы летом резвились днями напролет. Прямо за окном моей комнаты росла высокая цветущая вишня — сакура. Она была моим другом. Каждый раз, когда меня что-нибудь расстраивало или когда случались бесчисленные неприятности, я отправлялась к той вишне и сидела в ласковой прохладной тени ее ветвей.

Помимо того, что папа стоял во главе местной банды якудза, он еще управлял тремя крупными компаниями: инженерной, строительной и по торговле недвижимостью. Помню, характер отца поражал наше детское воображение. Он был одержим машинами и постоянно скупал новые модели как японских, так и заграничных фирм, не говоря уже о «Харлеях» и мотоциклах других марок. Наш гараж, наполненный выстроившимися, словно по ниточке, начищенными до блеска автомобилями и мотоциклами, напоминал выставочный салон. Разумеется, базовые модели папу никогда не устраивали, поэтому в свободное время он постоянно возился с тюнингом. Если на красном свете светофора рядом с ним останавливался автомобиль с форсированным мотором, папа, словно завзятый гонщик, увеличивал обороты двигателя, и, как только загорался зеленый свет, машина молнией срывалась с места. Когда отец сидел за рулем, он чувствовал себя как рыба в воде. Моя многострадальная мама постоянно умоляла его не гнать так быстро, а я была в восторге: мне всегда безумно нравилось чувство скорости.

Каждые выходные мы всей семьей отправлялись либо за покупками, либо в ресторан. Всякий раз, когда мы выходили из дома, папин кошелек из крокодиловой кожи раздувался так, словно только что проглотил крупную добычу. Мама перед выходом из дома всегда усаживалась перед трехстворчатым зеркалом, чтобы совершить ритуал — привести в порядок волосы и самым тщательным образом нанести макияж. Она выходила сжимая в изящных белых пальчиках бледно-розовый зонтик. Я брала ее за другую руку и с восхищением смотрела на кольцо из опала, отражавшее солнечные лучи радугой красок. «Когда вырастешь, оно станет твоим», — говорила мама, с улыбкой глядя на меня.

Папа всегда был занят — руководство бандой и контроль над деятельностью компаний отнимали много времени, — однако первую неделю нового года всегда проводил с семьей. Нам не терпелось поскорей сесть за праздничный стол и приняться за кушанья, которые готовила дома мама: овощи, варенные в соевом соусе, пышные ломти подслащенного омлета, засахаренные черные бобы, золотистые каштаны с рисом на пару — все это было установлено на черной лакированной трехъярусной подставке. На Новый год, после окончания трапезы вся семья направлялась к ближайшему храму и возносила молитву — первую в наступившем году. Мы, дети, получали свиток с предсказанием будущего, и родители читали нам, что в нем написано. Таким был ежегодный ритуал семейства Тэндо. В первый Новый год, после того как я пошла в школу, ко мне подошел папа и вложил в ладошку талисман в форме крошечного колокольчика.

— Это тебе, Сёко.

Я почувствовала исходящее от игрушки тепло, такое сильное, что казалось, оно пронизывает каждую клеточку тела. Я повесила ее на школьный ранец и во время перемен слегка покачивала ее, слушая звон маленького колокольчика и погружаясь в светлые воспоминания о новогоднем празднике.

Мои родители были всегда добры, но, когда речь заходила о манерах, они проявляли строгость. Даже экономке запрещали нас баловать, и за едой нам никогда не дозволялось смотреть телевизор. До и после еды мы должны были молиться, а закончив трапезу, — убирать за собой. Нас воспитывали в старомодной манере, но мне это нравилось.

В нашем доме всегда кипела жизнь — приходили и уходили торговцы машинами и кимоно, ювелиры, портные и другие люди самых разных профессий.

Этот мир, в котором я жила, завораживал и очаровывал меня.

Мой дед по отцу любил меня до безумия, гораздо больше, чем остальных внуков. Однажды, когда мне было три года, он качал меня на коленке, напевая «Сёко, Сёко», — да так и уснул. Потом выяснилось, что у него случился инфаркт. Через четыре года, вскоре после того, как я пошла в начальную школу, умерла и бабушка. После похорон, когда мы сели за стол, к отцу подошел один из моих дядьев.

— Ты, подонок из якудза! Имей в виду, ты не получишь ни гроша из семейных денег Тендо, — прошипел он.

— Похороны еще не закончились, а ты, сукин сын, уже завел речь о деньгах? Да иди ты на хер, а меня оставь в покое, — прорычал отец и быстрым шагом вышел из комнаты.

Остальные родственники сидели, уставив глаза в пол. Дед скончался буквально на днях, а эти люди уже были готовы устроить из-за его денег свару. Мне стало тошно. Помнится, я еще тогда подумала, что папа, может, и член якудза, но в этот раз, несомненно, прав.

Через несколько дней отец попал в передрягу, и его посадили в тюрьму. После переезда мы так и не завели себе друзей среди новых соседей, однако вдруг оказалось, что буквально вся округа судачит о нас, причем никто и слова хорошего не сказал. Это был первый, но не последний случай, когда я столкнулась с озлоблением, осуждением и клеветой.

Однажды, когда я сидела на улице перед домом и пыталась нарисовать его акварелью, ко мне подошла одна из женщин, живших на нашей улице. Она наклонилась и прошептала мне на ухо: «Сёко-тян, а ты знаешь, что твой старший брат на самом деле тебе не брат? Твоя мама родила его до того, как встретилась с твоим папой».

К брату мое отношение не изменилось, но я не могла понять, с какой стати нужно говорить подобные вещи ребенку. Окрестная детвора не отставала от своих родителей. Меня дразнили «дочерью якудза» и все шесть лет начальной школы постоянно задирали и травили. Я стала изгоем.

Во втором классе со мной произошел один случай, который я запомнила на всю жизнь. Наступило время уборки, и так получилось, что мыть учительскую выпал черед моей группе. Я стояла на четвереньках и вытирала пол между двумя столами так, что меня не было видно. Услышав знакомый голос учительницы, которая всегда была со мной добра, я навострила уши.

— Сёко Тендо? Да, она умеет рисовать, читать и писать элементарные вещи, но на этом ее таланты заканчиваются. Такую идиотку трудно чему-то научить.

В ее голосе звучало отвращение. Она вынула из стопки на столе листок бумаги, и остальные учителя столпились вокруг, чтобы на него посмотреть, после чего засмеялись:

— Да уж… и впрямь! Вы не шутите. Они изучали мою контрольную работу, которую мы недавно писали. Может, я и не показала лучший результат, но зато очень старалась. Потом учителя заметили меня, остолбенели, всполошились, залепетали: «Уборка закончена? Ты славно потрудилась!» И с приклеенными к лицам фальшивыми улыбками выпроводили меня из учительской.

Так я узнала, что люди могут быть двуличными, и запомнила этот урок на всю жизнь.

В те годы детям в возрасте от четырех до четырнадцати лет не разрешалось посещать тюрьмы, поэтому нам с Маки так и не довелось встретиться и поговорить с папой. Мама взяла на себя управление делами компаний, а также обязанности по присмотру за младшими членами банды. Ей приходилось повсюду таскать с собой малышку На-тян, но она не роптала, молча дожидаясь того дня, когда освободят папу. Я ни разу не слышала, чтобы она жаловалась. Не желая огорчать и тревожить ее еще сильнее, я никогда не упоминала о том, что происходит в школе.

Поскольку я никому не рассказывала об издевательствах, меня стали обижать чуть не каждый в день: засовывали в печку тренировочный костюм и кеды, в дни дежурства по школе всегда ставили на самую тяжелую работу — скрести полы, но большую часть времени просто не обращали внимания, словно меня и вовсе не существовало. Странно, но ученики, которые относились ко мне наиболее враждебно и от которых доставалось крепче всего, были в основном из отличников, их родители занимали престижные должности в крупных фирмах. Дети издевались надо мной так искусно и изобретательно, что учителя это замечали, только когда я начинала жаловаться. Я знала: рассказывать об этом кому-нибудь бессмысленно — будет только хуже. Мои мучители просто постараются, чтобы в следующий раз их не поймали. Но что бы они ни придумывали, я никогда не плакала, а школу пропускала, только когда сильно болела.

Моими единственными друзьями были блокнот и карандаш. На переменах и в обеденные перерывы я рисовала, не обращая внимания на колкости одноклассников.

— Твой папка — якудза! Ой, спасите, боюсь-боюсь!

— Видать, твой папа не придет на родительский день, ведь он сидит в тюрьме.

— Да, он якудза! А что в этом плохого? — Я не могла сдержаться лишь в одном-единственном случае: когда оскорбляли моих родителей. Даже если я и была дочерью члена якудза, а значит, меня можно смешивать с грязью, я решила, что не стану притворяться и строить из себя того, кем никогда не являлась, лишь ради того, чтобы завести друзей.

Когда я возвращалась из ненавистной школы домой, у парадного входа меня всегда поджидали собака с кошкой. Я садилась, гладила их, чувствуя, как пальцы скользят по мягкой шерсти, и мне становилось спокойней. Люди лживы и жестоки, но звери не такие. Карпы, которых я кормила каждый день, заслышав звук моих шагов, плыли за мной вдоль берега пруда. Я им была нужна, и для меня они являлись не просто животными, а членами семьи. Выглядывая по весне из окна своей спальни, я видела лепестки цветущей сакуры, танцевавшие на весеннем ветру, словно снежинки, и мое сердце радостно билось, будто бы пускаясь в пляс вместе с ними. Осторожно прижавшись ухом к стволу дерева, я замирала, уверенная, что слышу едва заметное биение пульса, и мне казалось, дерево со мной разговаривает. Когда наступало лето и сакура сбрасывала цветы, я ложилась под ней, смотрела на небо и рисовала в воображении мир, скрывавшийся за плывущими облаками. В детстве дом был единственным местом, где я чувствовала себя по-настоящему счастливой.

Мама всегда относилась ко мне по-особенному. Я была довольно болезненным ребенком, поэтому она постоянно обо мне заботилась и всегда находилась рядом. В результате меня никогда не оставлял страх того, что однажды она исчезнет из моей жизни. Как-то раз, когда я болела и лежала в кровати, открыв глаза, я обнаружила, что мамы рядом нет. Стала ее звать, но никто не ответил. Босиком я кинулась на улицу искать ее и тут увидела, как мама возвращается из магазина.

— Что ты делаешь? Ты должна лежать в постели, — встревоженно и удивленно произнесла она.

Я не могла объяснить, отчего так перепугалась. Когда я болела, мама приносила мне еду прямо в постель — рисовую кашу с соленой сливой ярко-красного цвета и сверкающими желтыми полумесяцами персиков. Я до сих пор помню чуть сладковатый привкус, перемежавшийся со сливовой солью. Тогда я не могла еще знать, сколь мимолетными окажутся эти мгновения, проведенные с мамой.

Однажды, когда я вернулась из школы домой с высокой температурой, ко мне в комнату проскользнул Мидзугути — один из младших членов банды якудза, которую возглавлял мой отец, — и подошел ко мне, лежащей на футоне ^[1]:

— Что, солнышко, приболела?

В его глазах я заметила странный блеск, а в поведении почувствовала что-то необычное.

— Да, — ответила я, изо всех сил стараясь не смотреть на него.

— Сёко-тян, ты уже такая большая девочка! День ото дня ты становишься все краше и краше.

Мидзугути попытался меня поцеловать. Я стала отбиваться, а он сунул руку под пижаму и схватил меня за грудь. Из-под края манжеты его рубашки показалась татуировка. Каким-то образом мне удалось вырваться из его объятий, но от ужаса меня всю трясло и чуть не стошнило. Через несколько дней Мидзугути арестовали за наркотики.

С того самого дня я перестала доверять взрослым.

Вскоре после того как я пошла в четвертый класс, отца выпустили из тюрьмы. Теперь каждый вечер он кутил в дорогих барах, возвращался домой посреди ночи в обнимку с девицами, разводившими в клубах клиентов на выпивку, и начинал кричать: «Сатоми! Сёко! У меня для вас гостинцы! А ну-ка идите сюда и помогите мне с ними расправиться!» Я не хотела сердить отца, когда он был пьян, поэтому тут же вскакивала с кровати, даже если мне очень хотелось спать или я была сыта до отвала.

— Выглядит очень вкусно, папочка!

И, растянув губы в улыбке, до последней крошки доедала принесенные им пирожные и печенья. Примерно в это время я стала сильно прибавлять в весе, и в школе надо мной стали глумиться пуще прежнего, называли «свиньей» или «жирной».

Каждый вечер папа приходил домой пьяный, и это ужасно меня раздражало. То есть, скорее, у меня вызывали омерзение девки, которых он с собой приводил, исходивший от них тяжелый запах духов и приторные до тошноты голоса:

— Ну вот наконец мы и дома, доставили Хироясу-сана живым и невредимым!

Они увивались за ним прямо у нас с мамой на глазах. Даже тогда у меня хватало мозгов, чтобы понять — им наплевать на отца, их интересуют только его деньги.

Я страшно переживала за маму, когда она кланялась этим шлюхам и вежливо благодарила их за помощь.

Когда папа был в дурном расположении духа, он орал во всю силу своих легких и срывался на всем, что попадалось ему под руку.

Папа был коренастым, мускулистым и, будучи в гневе, совершенно не мог держать себя в руках. Он бил стекла в окнах или садился в одну из новеньких машин и выжимал до предела педаль газа, покуда не сжигал мотор. Я уж не припомню, сколько раз нам приходилось покупать новый телевизор или телефон.

На-тян, самая младшенькая из нас, ложилась на мой футон и в ужасе прижималась ко мне:

— Сёко, мне страшно. Мне так страшно!

— Спи, На-тян. Пока я здесь, ничего страшного не случится.

Я строила из себя стойкую, мужественную старшую сестру, но на самом деле у меня самой душа уходила в пятки. Потом, когда наконец наступала тишина, я вставала и помогала маме навести порядок. Как обычно, она плакала:

— Не беспокойся обо мне, — говорила она. — Тебе завтра в школу. Ложись-ка спать.

Но мне не хотелось оставлять ее одну, поэтому я притворялась, что не слышу, и продолжала поднимать с пола осколки.

— Когда я вырасту, я разбогатею и куплю нам новый дом, — говорила я, пытаясь приободрить маму.

На следующий день папа, увидев состояние, в котором находился дом, не уставал поражаться:

— Что, черт возьми, здесь произошло? — спрашивал он.

Он совершенно ничего не помнил о вспышках ярости, охватывавших его, и поэтому, хоть я его и боялась, но не могла заставить себя его возненавидеть.

Однажды в жизни нашей семьи наступил период, когда папа был настолько занят делами якудза, что практически перестал бывать дома. Люди, работавшие у него в конторе, располагавшейся прямо у нас в доме, только на втором этаже, тоже часто отсутствовали, поэтому нередко я оставалась дома одна. Телефон непрерывно звонил, и когда я снимала трубку, в ней раздавался голос, который говорил нечто вроде: «Завтра после трех часов банк этот чек уже не примет. Пожалуйста, передай это родителям как можно скорее. Не забудь. Договорились?»

Звонивший вешал трубку, однако его слова оставляли неприятный осадок. Даже не понимая смысла фразы, я догадывалась: что-то происходит. Папа стал засиживаться над проектами за полночь, скрупулезно проверяя размеры и переделывая чертежи.

Иногда он просто часами не отрывался от рабочего стола, опустив голову на руки.

Я знала, папа работает изо всех сил, чтобы прокормить нас, но всякий раз, когда вечером шла спать, думала только о том, как он придет домой пьяный и снова все переломает. Я лежала у себя в комнате, выключив свет, и разглядывала узор на деревянном потолке, покуда мне не начинало казаться, что из него проступает жуткое, омерзительное лицо, заставлявшее меня коченеть от страха. Когда приходила мама, я поворачивалась и смотрела на ее лицо — она спала на футоне рядом со мной. Только тогда я успокаивалась и чувствовала, что теперь могу закрыть глаза. В то время мне никогда не удавалось выспаться, и поэтому я не могла сосредоточиться на уроках. Честно говоря, никогда не придавала школе большого значения, поэтому не думаю, что училась бы лучше, даже если бы высыпалась.

Наконец, после шести лет мучений, мое обучение в начальной школе подошло к концу.

Глава II Дешевые забавы

Примерно в то самое время, когда я закончила начальную школу, моя старшая сестра Маки стала прогуливать уроки и заделалась янки ^[2] — одной из тех неуправляемых девочек-подростков, что разъезжают на старых автомобилях без номеров, но с форсированным мотором или на мотоциклах без глушителей. Она одевалась в яркие, кричащие наряды и выглядела гораздо старше своего возраста. Конечно же, я считала ее иконой стиля и крутой до невозможности. Наверное, именно из-за этих чрезмерных восторгов моя жизнь пошла наперекосяк.

Это случилось весной, в тот год, когда я должна была пойти в среднюю школу. Однажды я засиделась допоздна и увидела, как Маки пытается тайком ускользнуть из дома. Из страха, что я ее заложу, она предложила мне составить ей компанию. Подумав о маме, которая страшно переживала из-за поведения Маки, я почувствовала укол вины. Я знала — известие о том, что и вторая дочь стала янки, будет для матери сильным ударом, но мне до смерти хотелось узнать, чем занимается сестра.

Маки пустила в ход весь свой талант художника, чтобы превратить меня, двенадцатилетнюю девчушку, в не по годам развитого тинейджера. Для этого она нанесла на мое лицо толстый слой косметики и нацепила на меня самую безвкусную одежду. Когда мы сели в такси и поехали в центр города, я почувствовала себя настоящей янки. Улицы за окнами машины были битком набиты старыми гоночными автомобилями, выкрашенными в кричащие цвета, а на каждом углу кучками тусовались беззаботные детишки. Днем здесь все выглядело совсем иначе, ночь превратила город в рай для янки, освещенный броскими неоновыми огнями. Эта атмосфера буквально дышала гулом возбуждения.

Маки заплатила водителю, и дверь такси открылась. По ногам заструился холодный ночной воздух. Желая поскорей согреться, со всей скоростью, которую нам только позволяли развить высокие каблуки, мы поспешили к вывеске «Дискотека Минами». «Если кто-нибудь спросит, сколько тебе лет, скажешь — восемнадцать», — предупредила Маки, прежде чем мы заскочили в лифт. У входа висела здоровенная табличка, на которой значилось: «Лицам до восемнадцати лет вход воспрещен». Я перепугалась. Я не выглядела на восемнадцать и решила, что меня ни за что не пропустят.

Маки, бросив на меня взгляд, решительно вздохнула и протолкнула меня за дверь. Она протянула плату за вход, которую сжимала в руке с накрашенными, совсем как у взрослой женщины, ногтями. Оказалось, попасть внутрь очень просто, отчего я испытала сильнейшее разочарование.

Когда я ступила на тускло освещенный танцпол, в уши мне ударила звуковая волна такой силы, что я едва устояла на ногах. Ритм, который выдавали басы Earth, Wind and Fire ^[3] исполнявшей композицию Boogie Wonderland, казался мне грохотом, доносившимся из-под земли, дрожание которой передавалось мне в пятки и распространялось по всему телу. Оглядевшись по сторонам, я поняла, что на табличке у входа надо было написать: «Вход разрешается только янки». Несмотря на то что на дворе стояла ранняя весна, в помещении было жарко и душно, словно уже наступила середина лета. Диковатым контрастом зною, шуму и шевелящейся толпе людей, которые танцевали словно обезумевшие маньяки, служил медленно вращавшийся над головами зеркальный шар, отбрасывавший красивые отблески всех цветов радуги.

Пока я стояла, как идиотка, разинув рот, чувствуя себя совершенно не в своей тарелке, ко мне подошла девушка-янки, выглядевшая постарше меня:

— Слышь, а сколько тебе лет?

Я поняла, что она здесь не работает, и поэтому тут же нарушила обещание, которое буквально пару минут назад дала сестре:

— Двенадцать.

— Че, серьезно? А я думала — столько же, сколько и мне. Иди сюда. Познакомишься с нашей компашкой.

Она взяла меня за руку и потащила к столику, стоявшему неподалеку. Маки уже вовсю зажигала со своими друзьями на танцполе и не обращала на меня никакого внимания.

— Эй, слышь, прикинь, сколько ей лет! — обратилась девушка-янки к парню, сидевшему рядом со мной. Над его висками волосы были выбриты клинышками, острия которых указывали наверх, словно для того, чтобы еще раз подчеркнуть высокую прическу «плохого мальчика».

— Ну, где-то семнадцать.

— Ага, сейчас, бля! Двенадцать не хочешь?

Все, кто сидел за столом, повернулись и уставились на меня:

— Да ладно, не гони! Как тебя звать-то?

— Ты сюда с кем пришла?

Неожиданно всем захотелось обо мне узнать.

— Меня зовут Сёко. Я пришла сюда с сестрой Маки.

— Да ну, и правда не гонишь. Так ты — младшая сестра Маки… — Бритый парень подался вперед и, смерив меня взглядом с ног до головы, покивал головой — то ли довольный моим ответом, то ли просто в такт музыке.

— Мы с Маки хорошие подружки. Меня зовут Саюри, — представилась девушка-янки.

Она протянула мне стакан имбирного эля, после чего все закричали «Канпай!» ^[4] и зазвенели стаканами. Мне показалось, что я умерла и очнулась на небесах. Невероятно… Впервые за всю мою жизнь у меня появились друзья! Похоже, янки были, все-таки, нормальными ребятами.

— Сёко, тащи сюда свою задницу! — закричала мне с танцпола Саюри, когда динамики стали содрогаться от песни ребят из Wild Cherry ^[5], исполнявших Play That Funky Music. Мы пошли танцевать и веселились до самого закрытия.

Когда один из друзей Маки отвез нас домой в своем «Ниссане-скайлайне» противного розового цвета, уже близился рассвет. У машины была очень низкая посадка, и меня постоянно подбрасывало на сиденье, однако мне казалось, будто я плыву по воздуху. Из динамиков в машине Саки Кубота громко пел «Иходзин». В ту пору эта песня была настоящим хитом, диски с ней заигрывали до дыр, но в тот момент я словно впервые услышала ее — казалось, она звучала совершенно по-новому. Вернувшись домой, мы с сестрой прокрались через двор и забрались в дом через окно комнаты Маки. Быстро натянув пижамы, мы в спешке смыли макияж и повалились на футон. Но я была слишком взбудоражена и не могла уснуть, ведь прежде я никогда ничего подобного не испытывала.

С того дня я стала янки.

Когда через месяц наступила пора идти в среднюю школу, я уже успела проколоть уши иглой от швейной машинки, накаленной в огне зажигалки и смоченной в антисептике. Я носила макияж, красила ногти и одевалась как типичная янки. Но несмотря на все это, каждый день ходила в школу. Теперь, когда я стала так выглядеть, одноклассники больше не смели меня задирать и издевательства надо мной полностью прекратились.

Тем не менее однажды меня вызвала в учительскую наша классная руководительница.

— Тендо, что ты сделала со своими волосами? — заорала она.

— Ничего. Это мой натуральный цвет.

— Врунья! Пока не перекрасишься обратно в черный, не сметь появляться на моих уроках.

Услышав эти слова, я взорвалась, ненависть к учителям, наконец, дала о себе знать:

— Что ты сказала? Да ты, блядь, соображаешь, с кем говоришь?

С этими словами я смахнула на пол все, что у нее было на столе, а потом изо всех сил двинула ногой по ее стулу. Она, разумеется, не ожидала такой реакции, поскольку ее тон с истерического визга тут же сменился на приторно сладкий:

— Боюсь, это против школьных правил, — попыталась успокоить меня она.

Видно было, классная напугалась так, что готова была обмочиться, и только безвольно махала на меня руками. Я повернулась и вышла из учительской. Жопа!

В тот день я не пошла ни домой, ни обратно в класс. В первый раз в жизни сбежала с уроков. К концу дня вся школа уже знала о случившемся, и ко мне навечно приклеился ярлык янки.

Вместо того чтобы вернуться домой, я отправилась к Нацуко, одной из старших девушек в нашей тусовке, и все ей рассказала.

— Вот это меня реально бесит. Поэтому я так и ненавижу преподов, — Нацуко хорошенько затянулась сигаретой и выдохнула большой клуб дыма. Она была настоящей, суровой янки, еще недавно ходила в школу, но там у нее начались серьезные разлады с учителями, и девушка окончательно завязала с учебой.

— Мы с тобой подружимся, — объявила она и, выбелив себе волосы, остаток краски потратила на меня, превратив из брюнетки в платиновую блондинку. Нацуко также одолжила мне кое-что из своей одежды, и вечерами мы разъезжали по окрестностям, нюхая растворитель и смеясь как сумасшедшие.

С того дня я ночевала у разных членов нашей тусовки, прекратила звонить домой и стала ходить на свидания с Юей, который был на два года старше меня. Наши друзья твердили, что мы будем хорошей парой, вот мы и решили, что вполне можем начать встречаться.

Все остальные девчонки в нашей тусовке уже давно распрощались с девственностью. Я, точно так же как и они, никогда не относилась к сексу слишком серьезно — для нас он был своего рода ритуалом, дававшим право называть себя взрослыми. Мне очень хотелось поскорей повзрослеть, поэтому, когда Юя предложил мне переспать, я согласилась, зажав в руке флакон с растворителем. Юя развлекался то с одной, то с другой девушкой из нашей компании, поэтому я не тешила себя иллюзиями — он не испытывал ко мне серьезных чувств, однако мне впервые предстояло переспать с мужчиной, и, по большому счету, было все равно с кем именно. Я решила, что кто-нибудь типа Юи вполне сойдет.

Парень стянул с меня одежду так, словно ему уже доводилось миллион раз раздевать девушек, и поцеловал меня. Неожиданно вернулись жуткие воспоминания из моего детства. Его рука скользнула от моей груди вниз, и теперь я уже точно знала, что должно произойти. Он открыл ящик тумбочки и достал упаковку презервативов. Когда Юя надевал презерватив, он повернулся ко мне спиной…

— …Было больно? — спросил он.

— Нет, — ответила я, хотя на самом деле мне было очень больно.

Когда все, наконец, кончилось, простыни оказались заляпаны кровью. Я боялась, все узнают о моей девственности, поэтому специально пролила на них растворитель, скатала в ком и сунула в стиральную машину. Несмотря на это, Юя растрепал друзьям, что у меня все случилось в первый раз. Более того, он рассказал всем, что, когда прикасался ко мне, я не испытывала ни малейшего возбуждения, оставаясь совершенно холодной. Слова Юи меня задели, однако я их воспринимала особенно болезненно потому, что они были правдой. Секс с Юей не доставил мне никакого удовольствия.

То ли из-за стресса, то ли из-за того, что большую часть времени я сидела на растворителе, но каким-то образом, сама того не замечая, я резко похудела. Время от времени я наведывалась домой, где на меня в дикой ярости налетал папа, который орал: «Что ты сделала со своими волосами?» Он хватал первое, что попадалось ему под руку — пепельницу или что-нибудь еще, — и начинал колотить меня по голове. Отец бил меня изо всех сил, покуда мне не начинало казаться, что я вот-вот умру. Но я никогда не просила прощения и не соглашалась пойти к врачу. Просто ложилась, чтобы перевести дух, а когда становилось лучше — снова вставала. Иногда мать пыталась нас разнять. Вид хрупкой женщины с всклокоченными волосами, упрашивавшей меня образумиться, а папу перестать бить родную дочь, был для меня куда мучительней любой физической боли. Я очень страдала от того, что мама из-за меня плакала, но ровным счетом ничего не делала, чтобы действительно образумиться и прекратить разгульный образ жизни.

Маки тоже взяла привычку убегать из дома. Сестру находили и волокли обратно, где ее избивал отец. Она дожидалась, когда заживут раны, и снова сбегала — типичный образ жизни янки. После нескольких приводов в полицию ее отправили в исправительный дисциплинарный центр. Вскоре Маки отпустили на испытательный срок, но, поскольку она совершенно ничего не собиралась менять в своей жизни, тут же отправили обратно.

В конце концов, она попала в тюрьму для несовершеннолетних. Сразу после того как ей вынесли приговор, я узнала от друзей, что туда же отправился и Юи. Правда, после секса мы даже не разговаривали, и мне было на него наплевать.

Каждый вечер я тусовалась в центре города или рассекала на старых гоночных машинах. У меня еще ни разу не было плохого прихода, поэтому я нюхала растворитель каждый день. Друзей у меня становилось все больше.

В восьмом классе один мой приятель по имени Макото, который был на три года старше и корешился с мотоциклистами, познакомил меня с девушкой — моей ровесницей, и вскоре я стала проводить с Йосими все свое время. Как-то раз девицы постарше из нашей тусовки вызвали нас на разборку, решив, что мы стали слишком популярными и не оказывали им должного уважения. Приехав в назначенное место, мы поняли, что влипли по полной, — нас ждали четыре девчонки и двое парней. Понятно, нам было их не одолеть, но если бы удалось набить морду хотя бы кому-нибудь, то игра уже стоила свеч. Мы начали драку, результат которой оказался вполне предсказуемым — нас с Йосими избили до крови.

После того как наши враги ушли, мы с трудом поднялись на ноги. Йосими вытащила из кармана измятую пачку «Сэвэн старз» и протянула мне.

— Спасибо.

Я сунула сигарету в рот, и фильтр немедленно пропитался кровью. Йосими выставила зажигалку за сто иен, из которой выбивалось ревущее пламя, и чуть не подпалила мне челку.

— Слышь, Сёко, хочешь им отомстить?

— Спрашиваешь! Конечно, хочу! А ты?

— В следующий раз мы их так отпиздим!

Йосими была в дикой ярости. Сигарета дрожала в ее пальцах.

— Пойдем к Макото, — предложила я подруге, отряхивая с ее одежды грязь.

— Точно! Хочу растворителя — столько, блядь, чтоб вообще, на хер, отрубиться.

Мы сели на мотороллер без глушителя, который за несколько дней до этого Макото украл и подогнал под нас, и отправились в путь.

Через несколько дней меня вызвала на разборку еще одна девица. На этот раз меня поджидали три девчонки и толпа парней.

— Сёко, пиздец! Что это за юбку ты напялила? — Виновница драки рванула ко мне и без всякого предупреждения заехала по голове литровой бутылкой с растворителем и одновременно двинула ногой в солнечное сплетение. Когда я упала, схватившись за живот, чья-то нога в старой грязной туфле придавила мою голову к земле.

— На колени и проси прощения! — заорала моя ненавистница и стала в ярости бить меня ногами.

— Не дождешься! — Я с усилием поднялась на ноги и со всех сил заехала ей кулаком в лицо.

— А ну держите ее! Оттрахайте ее хорошенько! — закричала она четырем наблюдавшим за нами парням, и тут же один из них подскочил ко мне и ухватил за волосы. Оттащив к своей машине, он швырнул меня на заднее сиденье. Под аккомпанемент орущих динамиков, из которых неслось Ai no corrida Квинси Джонса, парень навалился на меня. Изо рта у него несло разбавителем.

— Эй, слышь, подержи ей ноги, — крикнул он одному из приятелей.

— Не трогай меня! Да отъебись же ты!

Я изо всех сил ударила коленом ему по яйцам и попыталась выбраться из машины, но он рванул меня за юбку, и я грохнулась на асфальт. Один из парней, Томонори, который учился со мной в одном классе, видимо, больше не мог выносить это зрелище. Он вдруг схватил моего несостоявшегося насильника за руку:

— Ну ладно, хватит! Отпусти ее.

— Убери грабли, козел! Не лезь не в свое дело, ублюдок! — В бешенстве парень толкнул Томонори с такой силой, что тот упал на землю.

— Меня достало, что такие уебаны как ты указывают мне, что делать, — заорал Томонори в ответ и, вскочив, брызнул противнику в лицо растворителем из бутылки. Парень дико закричал и повалился на землю, прижав ладони к глазам и извиваясь от боли.

— Сёко, полезай!

Я вскарабкалась на заднее сиденье розовой «Хонды» СВХ 400 со специально переделанным по последнему крику моды высоким рулем. Подушки сидений были убраны, чтобы мотоциклист располагался еще ниже. Глядя на руки Томонори, крепко обхватившие руль, я не могла поверить, что у него есть нечто общее с тем парнем, который только что пытался меня изнасиловать.

— За нами гонятся? Посмотри назад, ты их видишь? — нервно спросил Томонори.

Я бросила взгляд через плечо:

— Нет, я никого не вижу.

— Им ни за что не догнать меня на этом красавце.

— Теперь ты крепко попал…

— Ты еще хуже.

— Да ладно. Плевать, — ответила я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойней, чем я на самом деле себя чувствовала.

— Мне тоже. Эти суки не имеют права относиться к нам как к говну только потому, что они старше, точно?

— Ага.

Мне действительно было наплевать на драку. Мне уже забивали стрелку старшие нашей тусовки, и этот раз, скорее всего, не был последним. Поэтому я никак не могла понять, почему дрожу. Потом до меня дошло. Жуткий голос у меня в голове прошептал: «Сёко-тян, ты уже такая большая девочка…»

Несмотря на произошедшее, я и не думала менять свой образ жизни, по-прежнему тусовалась с друзьями, время от времени, под настроение, ходила в школу. Мои волосы и одежда полностью противоречили школьным правилам. Стоило другим ученикам меня увидеть, как на их лицах проступало отвращение. Возможно, отчасти оно было вызвано красной гноившейся экземой, проступившей на внутренней стороне рук, которая была на виду благодаря тому, что я носила форму с короткими рукавами. Одним словом, на меня смотрели как на нечто гадкое. Единственным человеком, из-за которого я утруждала себя эпизодическими появлениями в школе, был наш социальный педагог, который еще не махнул на меня рукой и пытался хоть как-то воспитывать. Время от времени он меня даже поколачивал, но, по крайней мере, отличался от других учителей, которые делали вид, что меня вовсе не существует. Когда я с ним познакомилась, мне удалось преодолеть предубеждение, которое я испытывала по отношению к другим преподавателям. Мой классный руководитель, несмотря на молодость, тоже делал все возможное, чтобы мне помочь, да и директор был человеком терпимым. Поняв, что хорошие педагоги действительно существуют, я отправилась в учительскую, желая отыскать преподавательницу, которой когда-то показала свой характер.

— Сэнсэй, простите меня, — сказала я, опустив голову.

— Тендо-сан, думаю, что тогда я тоже погорячилась. Почему бы тебе снова не начать ходить на мои уроки? Я буду тебя ждать, — ответила она и даже улыбнулась.

Все это привело меня в смущение, но так или иначе, извинившись, я почувствовала облегчение.

Когда я перешла в девятый класс, то по-прежнему постоянно убегала из дома, а в школе и вовсе перестала появляться. Мне нравилось развлекаться с Йосими и остальной тусовкой. Мы крепко подсели на снотворное, которое разжевывали и запивали содовой, потому что знали — так оно подействует быстрее. Потом мы боролись со сном, нюхая растворитель, и балдели.

Однажды мы с Йосими проснулись одновременно. Телевизор накануне оставили включенным, и как раз начиналась программа новостей. Мы повернулись, уставились друг на друга в изумлении и кинулись к почтовому ящику за газетами.

— Плохо дело, Сёко. Кажись, мы с тобой продрыхли три дня!

— Рип Ван Винкль ^[6] по нам плачет! — Мы расхохотались.

Короче, большую часть времени мы занимались подобной ерундой и сами же над этим потешались. Однажды я обожралась бензалином, и меня так растащило, что я впала в полную прострацию. Я валялась на диване, смутно понимая, что происходит вокруг, но не в состоянии двинуть ни рукой, ни ногой. В итоге, когда один парень из нашей тусовки, к которому я не питала особо теплых чувств, залез на меня, решив заняться сексом, я не смогла оказать ему никакого сопротивления. Проснувшись на следующий день, я с изумлением обнаружила, что моя голова лежит у него на плече. В мозгу мгновенно прояснилось, и, вспомнив, что между нами произошло, я кинулась в ванную, где меня вырвало. Казалось, я выблюю себе все кишки.

Вдобавок к таблеткам я стала курить марихуану, и ни единого дня у меня не проходило без косяка. Ее вечно все называли травкой, планом или хэшом, поэтому я всегда считала ее всего-навсего «веселым табачком». Кое-кто из ребят довольно быстро перескочил с марихуаны на «спиды». Я знала немало девушек, которые пошли на панель ради наркотиков, и сама видела, как они укладывались в постель с кем угодно, лишь бы добыть себе дозу. Рядом со мной постоянно крутились люди, готовые предложить мне амфетаминов, но я всегда отказывалась. Мне не хотелось разделить судьбу тех девушек.

Как-то раз днем, когда мы тусовались неподалеку от игрового центра, я услышала, как меня кто-то окликнул: «Эй, ты! Сёко! Ты очень расстраиваешь босса!»

Я огляделась по сторонам и увидела одного из членов банды якудза моего отца по имени Кобаяси. Все тут же побросали припрятанные флаконы с растворителем и брызнули в стороны, словно паучата. Вне зависимости оттого, где мы находились, в центре города или нет, если бы Кобаяси нас поймал, то заставил бы нас встать на колени, после чего прочитал бы лекцию, состроив рожу, как у злобной горгульи. Если бы я попыталась ему возразить, он бы влепил мне затрещину и отволок домой, и на этот раз отец, скорее всего, забил бы меня до смерти. Я чувствовала, что у меня больше нет сил воевать со своей семьей.

— Эй, а ну вернись!

Кобаяси вылез из «Тойоты-краун» и кинулся за нами в погоню. Мы бежали, покуда не обнаружили, что оказались на четвертом этаже офисного здания. Спрятаться было негде. Выход оставался один — вылезти из окна и спрыгнуть на крышу соседнего дома.

— Сёко, да хрен этот старый пердун полезет за нами.

— Че он думает?!! Если он навернется, то больше не будет нас бить.

— Чтоб он шею сломал!

Кобаяси был в хорошей форме, но уже задыхался. Впрочем, с другой стороны, мы сидели на растворителе и тоже могли бы не допрыгнуть.

— Да Кобаяси давно уже отстал.

— Да вон он тащится, урод хренов!

— Блядь!

— Да ладно, я шучу. Нет его! Нет.

— Хули ты шутишь??? Он убьет нас, если поймает.

— А-а-а!!! Спасайся кто может!

Мы повалились от смеха.

На самом деле папа, хотя и неодобрительно относился к моему образу жизни, велел Кобаяси оставить меня в покое, но тот почему-то вбил себе в голову, что ему непременно надо загнать и изловить дочку босса. Как будто у меня других забот не было — ведь в то время мне уже и так приходилось скрываться от полиции.

— Бля, ну и скукотища. Ненавижу этот сраный дождь!

Это сказал один из моих приятелей, Ри. Он сидел, прислонившись к стене, на которой висел плакат с изображением котят, одетых в стиле янки. В восьмидесятых все мечтали заполучить такой. Котят называли намэнэко. Тогда выпускалась целая серия плакатов, на которых они изображались в разной одежде.

Дождь шел беспрестанно вот уже несколько дней, и мы отсиживались в одном из наших обычных убежищ, одурев от растворителя. Так мы переживали неминуемую скуку периода дождей.

— Эх, скорей бы лето, каникулы! Можем попросить парней постарше отвезти нас на пляж, и все такое.

— Да, будет круто.

— Если повезет, на этот раз там будут классные ребята. Слышьте, может, кто хочет прикупить перекись? Осветлимся.

— О, круто!

Перекрашивание волос становилось главным событием дня. Мы не могли дождаться каникул. Но, к сожалению, в тот год лето оказалось для нас невеселым.

Сезон дождей едва успел закончиться, и мы по-прежнему вели всю ту же скучную повседневную жизнь янки. Йосими снова повздорила с той самой девчонкой, с которой у нас были разборки в восьмом классе, и та назначила моей подруге «встречу».

— Я бы и одна пошла, но уверена, что она будет не одна, а приведет с собой компанию, — сказала Йосими, напустив на себя вид крутой девчонки. Я решила помочь ей. Как мы и догадывались, нас ждали четыре подружки этой твари. Все закончилось большой свалкой, и вскоре показалась полиция. Нас арестовали по обвинению в нанесении телесных повреждений. Надели наручники, обвязали веревкой вокруг талии и потащили в поджидавшую патрульную машину.

— Сраные малолетние сучки, — сказал один из офицеров. Он толкнул меня в спину и дал подзатыльник. Я сняла наручники, которые болтались настолько свободно, что в них не было никакого толку, и швырнула их ему в лицо.

После того как мы приехали в участок, я отказалась подписывать чистосердечное признание. Полицейский из подразделения по делам несовершеннолетних был так рассержен моим упрямством, что пинал меня ногами под столом в комнате для допросов, без конца грохотал по нему кулаком и, наконец, от злости совсем его перевернул. Я с самого начала решила, что он от меня ничего не добьется, поэтому за все время допроса ни разу не раскрыла рта. В итоге полицейский сдался и сам составил обвинительное заключение.

— Подпиши, — сказал он, сунув мне бумагу под нос. Но я даже не пошевелилась. Сколько бы он ни повторял одно и то же, я просто сидела и не двигалась с места.

— Я знаю, ты дочь главаря банды. Ну что ж… как говорится, яблоко от яблони недалеко падает. У тебя сильный характер.

Как только он понял, что допрос результата не даст, он завел речь о моем отце — какая ирония! Нет, я отнюдь не была такой крепкой. Просто знала — все, что я скажу, лишь ухудшит мое положение. У меня не нашли в рюкзачке ничего, кроме обычного аспирина, а уже шили обвинение в «незаконном хранении наркотиков». Полицейские — настоящие мастера стряпать левые дела! Через несколько дней после допроса меня перевели в центр предварительногозаключения, недалеко от тюрьмы города Осака.

Большую часть времени в центре предварительного заключения мы читали или мастерили коллажи. В общем, круглые сутки сидели сиднем фактически без движения, и поэтому я каждый раз с нетерпением ждала, когда нам разрешат поиграть в настольный теннис, что случалось несколько раз в неделю.

Меня держали в одиночке, но время от времени из-за стены доносился смех из общей камеры. Несмотря на то что новички от неожиданного одиночества просто дурели, лично я против него ничего не имела, поскольку мне было совсем неплохо наедине с самой собой. Когда к этому привыкаешь, начинаешь чувствовать себя вполне свободным. Кормили нас скудно, принося еду в большом котле, а мисо-суп, по какой-то непонятной причине, подавали в контейнере из синего пластика, очень напоминавшем мусорное ведро. Подносы с едой проталкивали через люк в стене камеры. Суп был совсем пустым и очень жидким, а вот рис, который перемешивали с ячменем, казался мне на вкус совсем неплохим. Из соседней камеры я слышала чьи-то слезные жалобы: «Что за мерзкая стряпня! Не могу я есть эту дрянь». Я видела, что некоторые из девушек страдают по-настоящему, и сочувствовала им. Наконец воцарилась летняя погода, и ночью, когда в камерах выключали свет, становилось жарко как в парилке. Посреди ночи я слышала разрывающий тишину рев мотоциклетных моторов одной из банд, напоминавший мне о том, что я больше не на свободе. Для меня этот звук был как соль на рану. Я никак не могла поверить, что мне суждено провести все лето в таком месте. Казалось, то время, когда мы весело тусовались всей компанией, осталось в далеком прошлом. Мне чудилось, что даже луна дразнит меня и смеется прямо в лицо. Когда я пыталась выглянуть в окно, она заливала глаза своим светом, оставаясь при этом по другую сторону решетки. Желаемое было так близко и так недосягаемо!

К камере подошел охранник, и я услышала звон ключей:

— Тендо, к вам посетитель!

Заскрипел замок, и тяжелая металлическая дверь распахнулась. Меня впервые вели в комнату для допросов, и поэтому я следовала за охранником с некоторым трепетом, не сводя глаз с собственных ног. Мне было интересно, сколько девочек и мальчиков янки шли той же дорогой до меня.

Дверь раскрылась, и я увидела пожилую даму невысокого роста, которую никогда прежде не встречала, руководительницу моего девятого класса. Она сжимала в руках баночку колы. Нет ничего удивительного в том, что мы раньше не сталкивались, — с прошлого года, после очередной аттестации, я вообще перестала показываться в школе. И все же, несмотря на это, она потратила время, пришла навестить меня и принесла подарок.

— Тендо-сан, прошу вас, остановитесь. Вам надо попытаться начать жизнь с нового листа, — когда она заговорила со мной, ее голос слегка дрожал.

— Ага… Ну, это… спасибо за колу.

На этом закончился мой разговор с единственным человеком, который удосужился навестить меня за все время моего пребывания в заключении.

Чуть позже, в тот же день, один из охранников передал мне книгу. Это было собрание стихотворений, написанных в традиционных размерах хайку и танка девушками из всех исправительно-трудовых учреждений страны. Авторы подписывались инициалами. Стихотворения одной из девушек были признаны лучшими во всех трех категориях сразу: свободном стиле, хайку и танка. Эта неслыханная прежде тройная победа досталась не кому-нибудь, а моей родной сестре Маки.

Я не смогла удержаться от смеха. Я каталась по татами в истерике, вспоминая, как отец раз за разом бил Маки, а она всякий раз снова убегала из дома и при этом никогда ни о чем не жалела. «С искренней печалью в сердце…» Ага, точно! Какая ирония: старшая сестра в колонии для малолеток сочиняет стихи, которые может прочесть ее младшая сестра, находящаяся в центре предварительного заключения, — ну как тут не развеселиться?

— Тендо! Что здесь смешного? — с упреком в голосе спросил охранник. Однако, чем больше я старалась взять себя в руки, тем необузданней становились приступы смеха. Я так хохотала, что у меня заболел живот.

Через несколько дней впервые после долго перерыва я увиделась с родителями — в суде по семейным делам.

В зале для заседаний стояла гнетущая тишина, словно все, затаив дыхание, ждали, когда же надо мной свершится правосудие. Меня отвели за ограждение и посадили на стул. У выхода я заметила двух коренастых мужчин, которых никогда прежде не видела. Я с содроганием поняла, что это охранники либо из исправительной школы, либо из тюрьмы для несовершеннолетних. Мне явно не светило выйти из этой комнаты на волю. Судья зачитал мой домашний адрес, фамилию, возраст, а потом приступил к оглашению обвинения:

— Сёко Тендо. Сбежала из дома, нюхала растворитель для краски, неоднократно участвовала в уличных драках. В результате последнего нападения троим жертвам нанесены телесные повреждения. У обвиняемой также были найдены наркотики. Она отказалась от чистосердечного признания, поэтому суд был не в состоянии установить, испытывает ли она угрызения совести за содеянное.

В то время, когда меня арестовали, родители не заявили в полицию о моем исчезновении, поэтому формулировку «сбежала из дома» я посчитала неточной. В момент задержания у меня с собой не было растворителя, так что они либо должны были меня с ним поймать, либо схватить в тот момент, когда я его нюхала. А главное, они назвали наркотиком аспирин, который вообще продавался без рецепта.

— Сёко Тендо, вы хотите что-нибудь сказать?

Я знала, что спорить с обвинениями бессмысленно, и покачала головой.

Судья поправил очки и повернулся к моим родителям:

— Не желают ли родители обвиняемой сделать заявление?

— Она — сдувшийся мяч, вот и все, — произнес папа.

Судья никогда прежде не слышал от отцов подобных ответов.

— Сдувшийся мяч? — переспросил он как попугай.

— Да. Ей наплевать, сколь сильно о ней беспокоятся родители. Она как сдувшийся мяч — как его ни бросай, он никогда не полетит прямо и никогда не отскочит обратно. Ей пора научиться самой отвечать за свои поступки. В противном случае она никогда не исправится и не станет лучше.

Как я и ожидала, папины слова оказались очень суровыми. Даже судьи в недоумении переглянулись. Я искоса посмотрела в сторону родителей и увидела, как мать утирает слезы.

— Сёко Тендо, пожалуйста, запомните, что сказал вам отец. Я приговариваю вас к исправительной школе.

Должно быть, двое охранников, стоявших у двери, ждали именно этого момента.

— Пошли, — сказали они, подойдя ко мне, и, мягко придерживая за локти, повели прочь. В это мгновение я услышала голос матери за спиной:

— Сёко-тян, девочка моя! — Заливаясь слезами, она цеплялась за мою руку.

— Прости, что доставила вам столько волнений, — сказала я. — До встречи.

— Будь сильной, — добавил отец, глядя мне прямо в глаза.

Затем охранники вывели меня в пустой коридор, по которому разносился один-единственный звук — ленивое шлепанье подошв изношенных резиновых тапок по начищенному полу. Я покинула здание суда, так ни разу и не оглянувшись.

Сразу же по прибытии в исправительную школу меня отвели в комнату, посреди которой стоял складной стул.

— Садись. Я постригу тебе волосы, — указав на него, сказала одна из учительниц.

Она без всякой жалости обкорнала осветленные локоны, которые я так любила. Мне же оставалось только сидеть и наблюдать, как мои волосы падают на расстеленные под ногами газеты. Под аккомпанемент щелкающих ножниц меня заставили выслушать школьные правила. Когда учительница закончила, я быстро стряхнула обрезки, упавшие на колени, и переоделась в бордовый спортивный костюм, которому суждено было стать моей формой.

Распорядок дня в исправительной школе являлся полной противоположностью моего прежнего образа жизни. Каждое утро начиналось с переклички. После этого мы быстро умывались и устраивали уборку. Потом завтракали, убирали за собой, после чего наступало время уроков, включавших в себя ненавистное вышивание и вязание кружев. Еще мы делали незамысловатую крестьянскую работу, например, разбрасывали навоз. Уроки физкультуры, главным образом, сводились к бегу, но я оказалась не очень выносливой и не могла бегать на длинные дистанции. (И это при том, что, когда за нами гналась полиция или нас преследовал Кобаяси, могла улепетывать хоть вечность!) Впрочем, здесь я не видела смысла искать отговорки. Все правила были рассчитаны на жизнь в коллективе, и мне ничего не оставалось кроме как подчиняться им. Как бы там ни было, во всем этом для таких раздолбаев, как я, заключался очень ценный опыт. Я начала по-настоящему осознавать ценность свободы, только лишившись ее.

Поняла, что папа в суде сказал правду. Надо самому отвечать за свои действия. Если ты поступаешь плохо, с тобой происходит именно то, что случилось со мной. Я была единственной из всех участниц драки, для которой дело кончилось исправительной школой, но не особенно из-за этого переживала. Если бы меня выпустили из центра предварительного заключения, то вместо того, чтобы пойти домой, я бы отправилась прямиком к своим друзьям. Так или иначе, я все равно оказалась бы здесь, это был всего-навсего вопрос времени.

Я старалась смотреть на себя со стороны и научиться сдерживаться, однако все равно попала в переделку. От природы мои волосы скорее каштанового, нежели черного цвета, но все же, когда из аптечки пропала перекись, вину свалили на меня.

— Ты ее стащила, чтобы перекраситься! — орала учительница.

Это мне напомнило тот случай, когда в седьмом классе наша руководительница точно так же наехала на меня из-за цвета волос, — и я снова разозлилась.

— Слушайте, это мой натуральный цвет! — закричала я ей в ответ и, вырвав клок своих волос, швырнула их ей в лицо. Потом со всей силы оттолкнула учительницу и выбежала вон. Мне удалось увернуться от всех преподавателей, которые пытались меня схватить, и я бросилась к забору.

Когда речь заходила о побегах, в школе в основном полагались на нашу совесть, нежели на препятствия из дерева и стали, поэтому ограждение было не очень высоким. Я понимала, ничего хорошего из моей затеи не получится, но не собиралась мириться с тем, что меня обвиняют в преступлении, которого я не совершала. Поплутав немного, чтобы запутать следы, я отправилась к Хироми. Она была одной из самых старших девушек у нас в тусовке и жила неподалеку от исправительной школы. Поначалу Хироми вроде бы искренне обрадовалась мне. Мы где-то с неделю провалялись, нюхая растворитель, но потом ей это стало надоедать.

— Слушай, Сёко, возвращайся лучше в школу, — сказала она. — Если ты не явишься, в следующий раз тебя отправят в тюрьму для малолеток. Да и вообще, ты ведь не можешь торчать у меня всю жизнь, а идти тебе некуда. Ты сбежала, поэтому никто из наших не захочет с тобой связываться.

Хироми даже взяла немного денег в долг у родителей, чтобы в школе у меня были хоть какие-то средства, и оплатила такси. Она не преувеличивала — наши друзья боялись, что, если меня поймают и вернут в исправительную школу, я потяну их за собой, поэтому никто не желал со мной встречаться. Только Хироми протянула руку помощи. Ей пришлось убедить парня, с которым она жила, спрятать меня в их доме. Сама она отсидела срок в тюрьме для малолеток и на собственной шкуре знала, что там законы были очень суровы. Именно поэтому я решила последовать ее совету и добровольно вернулась в исправительную школу. Конечно, там мне учинили форменный допрос с пристрастием, где я была и что делала, но я ничего не рассказала. В качестве наказания заставили целую неделю с утра до ночи с перерывами только на еду пялиться в стену и думать о своем поведении. За эту неделю я часто вспоминала о слезинке моей матери, которую она уронила мне на руку в зале суда, и о том, как, должно быть, страдали мои родители, глядя, как меня уводят прочь. Я понимала, что сделала всем очень больно, но главные испытания, которые мне предстояло пройти, были еще впереди…

Как-то утром восемь месяцев спустя мне сообщили, что на следующий день меня выпускают. Ночью я не могла сомкнуть глаз. Просто лежала поверх одеяла и ждала, когда сквозь занавески начнет просачиваться свет. Когда, наконец, рассвело, вскочила с постели, открыла окно и глубоко вдохнула холодный утренний воздух. Я откликнулась, когда проводили последнюю для меня утреннюю перекличку, сменила пижаму на форму и последний раз съела здесь завтрак. Собрав вещи, я прошла в небольшой зал, где каждый, кто покидал исправительную школу, получал от директора аттестат о среднем образовании. Мои родители, приехавшие, чтобы меня забрать, молча наблюдали за всем происходящим, стоя поодаль. Как только церемония подошла к концу, я кинулась к ним.

— Поехали домой, — сказал папа, похлопав меня по плечу.

Рука отца на моем плече была теплее весеннего солнца, а мама даже смеялась. Мы сели в машину, и я помахала на прощание рукой учителям, которые восемь месяцев заменяли мне семью. Город, на первый взгляд, практически не изменился, а под безоблачным весенним небом он показался мне особенно прекрасным.

Когда мы добрались до дома и выбрались из машины, я услышала, как меня кто-то окликнул. Я оглянулась и увидела Йосими, которая ковыляла ко мне неверной походкой в туфлях золотистого цвета на высоченных каблуках. Как обычно, судя по ее виду, она была на бензалине или на чем-то еще.

— Как я рада тебя видеть! Я так по тебе скучала!

Не знаю, то ли случайно, то ли неспроста, но мы заговорили одновременно, причем фразы произнесли одни и те же. Расхохотавшись, мы крепко обнялись. Я и вправду была в восторге от встречи.

— Я слышала от Маки, что тебя сегодня выпускают, вот и решила прийти тебя встретить. Все ужасно хотят повидаться с тобой. Давай, пошли!

Йосими изо всех сил дергала меня за руку. Родители уже зашли в дом, но оставили парадную дверь открытой. Они стояли на пороге и ничего не говорили, однако в их глазах я видела безмолвную мольбу пойти с ними. Стоило мне повернуться, так и не ступив ногой в отчий дом, я почувствовала, как взгляды родителей впились мне в спину. Мне было тяжело на сердце, но я еще была слишком маленькой, чтобы уметь противиться соблазнам.

Мы устроили встречу в той же старой комнате, где царил вечный беспорядок и было так тесно, что едва хватало места, чтобы повернуться. Я видела те же лица, те же руки, державшие все те же пакеты и флаконы, наполненные растворителем.

— Привет, Сёко! Мы по тебе скучали. Ну как там, в тюряге?

Осаму протянул мне пластиковый мешок и осклабился, продемонстрировав отсутствие одного из передних зубов, — результат чрезмерного увлечения растворителем.

— Да, блядь, полный пиздец. Чуть не сдохла от тоски!

— Ты совсем не изменилась. Все такая же Сёко! Ну а теперь давай веселиться по-крупному! — Осаму засмеялся, заухав, как филин. И я почувствовала, что наконец-то все стало хорошо. Такое впечатление, словно меня и не арестовывали вовсе — абсолютно ничего не изменилось, и вокруг все те же веселые лица друзей. Восемь месяцев, которые я провела под замком в исправительной школе, теперь казались мне дурным сном.

На следующий день, воняя растворителем, я отправилась проведать социального педагога, который работал у нас в школе, когда я училась в восьмом классе. Увидев меня, он улыбнулся:

— Рад, что ты пришла, Тендо. Ну что, возьмешься теперь за ум? — спросил он, взяв меня за руку.

— Еще не знаю. Мне просто хотелось, сэнсэй, с вами повидаться.

— Подумай о своем будущем. Если ты ничего не изменишь в жизни, впереди тебя ждут большие неприятности.

— Я хочу измениться, но пока не могу давать никаких обещаний.

— Ну что ж, по крайней мере, честно, — хмыкнул он.

— Я не могу вам лгать, сэнсэй.

— Ты даже не можешь сказать, что постараешься? — спросил он. Тон его голоса стал серьезным.

— Не уверена, что у меня хватит на это сил.

— Тогда объясни, какой вообще был смысл торчать восемь месяцев в исправительной школе! Тебе не кажется, что это было совершенно напрасной тратой времени?

— Нет, я многому научилась. Спасибо вам, сэнсэй.

Возможно, воображение рисовало мне некий романтический образ — я, исправившаяся преступница, возвращаюсь, чтобы поблагодарить учителя, которому не наплевать на мое будущее. Но жизнь оказалась не похожей на кино.

— Заходи ко мне, когда хочешь, — сказал он, потрепав меня по плечу.

— Да, конечно… ладно, — пробормотала я в смущении.

Косукэ, ждавший меня у школьных ворот, дал по газам. Взревел двигатель. — Извини, Косукэ.

Когда я вскочила на его розовый «Кавасаки-FX», Косукэ нажал на клаксон, который заверещал вступительной темой из «Крестного отца», проигранной на высокой громкости.

Нет, я нисколько не изменилась, но тогда еще не знала, что мою семью впереди ждут большие перемены.

Глава III «Спиды»

Дурная репутация нашей семьи сорвала планы брата на помолвку и брак. Родители его невесты решили подробнее разузнать о нас, и то, что они выяснили, им совсем не понравилось. Когда они пришли объяснить, почему не разрешают своей дочери выйти замуж за Дайки, то не стали скрывать своих чувств:

— Одна из ваших сестер сидела в тюрьме, а другую отправили в исправительную школу. Мы считаем, что такая семья совершенно неприемлема для нашей дочери.

Разумеется, у них не хватило храбрости сказать: «Извините, вы нам не подходите, потому что ваш отец — якудза». Впрочем, возможно, тот факт, что у двух сестер Дайки уже имелись судимости, и послужил последней каплей, положившей конец его отношениям с несостоявшейся супругой. Я чувствовала себя паршиво, понимая, как подвела своего ни в чем не повинного брата, серьезного и трудолюбивого парня.

— Ты тут ни при чем, — сказал Дайки, — просто, видимо, не судьба мне жениться. Если она отказала мне по такой ничтожной причине, значит, она не тот человек, с кем бы мне хотелось прожить всю свою жизнь.

Но я-то понимала, мы его здорово подставили.

По округе пошел гаденький слух: Дайки все еще холостяк, так как с ним «что-то не так». Почему люди вечно лезут не в свое дело и распускают сплетни? Мы были братом и сестрой, но при этом совершенно не походили друг на друга. Зачем понадобилось мешать нас в одну кучу?

На душе было отвратительно, но я даже на секунду не подумала о том, чтобы завязать со своим разгульным образом жизни.

Тем летом папа тяжело заболел. Он подхватил туберкулез, был на грани смерти, но каким-то образом все-таки выкарабкался. Хотя к нему и вернулся естественный цвет лица и он снова начал потихоньку ходить, крепкий и дородный главарь банды превратился в изможденную тень. Моя мать все свое время посвящала воспитанию На-тян, которая еще была маленькой, а теперь ей приходилось управлять также и делами отца, покуда он сам лежал без сил. Маки недавно вышла замуж и переехала жить в семью мужа. Заботиться об отце было некому, поэтому следующие несколько месяцев, пока он снова не встал на ноги, с ним провела я.

Конечно же, я оставалась янки. Я была в том возрасте, когда хочется весело проводить время. Паршиво, что я не могла оттягиваться с друзьями, но я верила, что мне каким-то образом под силу ускорить выздоровление папы, поэтому не отходила от него ни на шаг.

Однако у нас были и другие проблемы. Папа лежал в отдельной частной палате, которая обходилась гораздо дороже, чем обычная койка. Если ему хотелось чего-нибудь, я отправлялась за покупками в магазин при больнице, который чудовищно накручивал цены, это тоже наносило ощутимый удар по семейному бюджету. К тому времени у нас уже начались финансовые трудности, так что вопрос с деньгами стоял очень остро.

Каждый день в палату проведать папу наведывалась сухонькая старушка по имени Фудзисава-сан, одна из его соседок по клинике. Она еще в юности стала инвалидом и большую часть жизни провела в разных больницах, но это ничуть не мешало ей всегда оставаться жизнерадостной. Она была очень вежливой и живо интересовалась миром за пределами больничных стен.

— А вас как зовут, сударыня? — впервые увидев меня, спросила старушка мелодичным голосом, похожим на пение птицы.

— Сёко.

— Правда? Можно я буду вас называть Сёко-тян? И на ты?

— Пожалуйста.

— Сёко-тян, у тебя волосы чудесного цвета. Ты не станешь возражать, если я их потрогаю?

— Трогайте, пожалуйста.

— Я никогда прежде не касалась русых волос. Они такие мягкие, совсем как у куклы, — женщина деликатно рассмеялась.

Фудзисава-сан говорила со мной как с равной, не обращая внимания на мой вид девочки-янки. Я раньше не встречала взрослых, которые бы относились ко мне с такой искренней сердечностью. Мы быстро подружились и часто гуляли по крошечному больничному садику. Беседы с этой пожилой дамой успокаивали мою душу. Воздух в саду был напоен свежестью, и, когда я делала глубокий вдох, казалось, он очищает мои легкие, которые обычно наполнял сигаретный дым.

Иногда я делала наброски цветов и растений. Я их не срывала, мне казалось, растениям не понравится, если их поставят в крошечную вазу и начнут громко восхищаться ими. Здесь, в садике, цветы мало кто мог увидеть, но я чувствовала, что они предпочтут увянуть в своем родном укромном уголке. Пожалуй, эти мысли заронила в меня доброта Фудзисавы-сан. Она уговаривала отца писать хокку, всячески его в этом поддерживая, а одно из стихотворений даже включила в конкурс, организованный обществом любителей и сочинителей хокку, членом которого являлась. Папа даже выиграл приз. Я поняла, что Маки одержала победу в трех конкурсах стихосложения потому, что пошла в отца. Начиная с этого времени папа влюбился в хокку. Поддержка Фудзисавы-сан воистину помогла ему побороть болезнь и отвлечься от мыслей о денежных неурядицах.

Однажды я спустилась вниз, чтобы купить в автомате баночку содовой, и заметила кошелек, лежащий рядом с ним. Проверив его содержимое, обнаружила пачку купюр на общую сумму в сто восемьдесят тысяч иен. Когда я была маленькой, родители давали мне карманные деньги на покупку всяких красивых карандашиков и прочей дребедени для школы, однако, понятное дело, после моего «превращения» в янки я больше не получила от них ни гроша. У меня никогда не было денег, чтобы прибарахлиться, поэтому нам с Маки приходилось делиться друг с другом теми немногими красивыми вещами, которые удавалось раздобыть. Среди моих друзей были девушки, которым родители покупали машины, одежду, косметику и, кроме всего этого, давали деньги на карманные расходы. Сто восемьдесят тысяч казались мне огромной суммой, и, разумеется, ужасно хотелось оставить их себе. Однако я почувствовала, что за мной наблюдает Всевышний, и сочла за лучшее отнести кошелек в сестринскую. Сразу после этого, когда мы сидели с папой в больничном кафетерии, мы услышали по громкой связи объявление об этой пропаже. Чуть позже к нам подошла медсестра, толкавшая впереди себя инвалидное кресло, в котором сидел мужчина в пижаме. Незнакомец был примерно того же возраста, что и папа. Мужчина был потрясен тем, что я, девушка-янки, добровольно рассталась со столь соблазнительной находкой.

— Так, значит, именно вы нашли мой кошелек? Я, право, не знаю, как вас отблагодарить, — на его лице и впрямь было написано облегчение и благодарность. Открыв бумажник, мужчина извлек из него двадцать тысяч йен: — Держите! Боюсь, это не очень много за такой благородный поступок…

— Вы здесь лечитесь? — спросила я, так и не протянув руку за купюрами.

— Да. Эти деньги вчера принес сын, когда зашел меня навестить. Должно быть, выронил, когда покупал себе колу. Я вам очень, очень признателен!

— Не надо мне ничего платить. Просто поправляйтесь, пожалуйста, поскорее.

— Но я настаиваю!

— Нет-нет, я их не возьму.

— Она права, — поддержал меня отец, — нам будет довольно и того, что вы быстрее поправитесь.

— Ну что ж, огромное вам спасибо! У вас хорошая дочь. Надеюсь, вы тоже скоро окажетесь дома.

Мужчина низко поклонился, и медсестра увезла его из кафетерия. Его слова меня смутили, но в глубине души я осталась довольна. Мне было шестнадцать, и я отнюдь не считала себя «хорошей дочерью».

— Пап, я никогда не говорила медсестрам, как меня зовут, — сказала я отцу тем же вечером, когда сидела подле его кровати. — Как же они меня нашли?

— Ты здесь одна одета как клоун.

— А-а-а…

— Кстати, что тебя заставило вернуть кошелек?

— Ну… вообще-то мне хотелось оставить деньги себе, но я подумала, что они принадлежат кому-нибудь вроде тебя, — ну понимаешь, что он, типа, тоже здесь пациент, потерял деньги и теперь в полной жопе. Короче, так оно на самом деле и вышло, так что я рада, что поступила честно.

— Вот оно как… Понятно. Что ж, ты совершила хороший поступок.

Он улыбнулся и ласково погладил меня по волосам. Я уже и припомнить не могла, когда папа в последний раз так улыбался. Уж точно он никогда раньше меня не хвалил и не гладил по голове. Да мы хоть раз вот так сидели и разговаривали с тех пор, как я стала янки?

В окне я видела ночное небо. Звезды обычно скрывались за облачной завесой, но сегодня погода выдалась ясной, и они ярко сверкали. Я вспомнила, что, когда была еще очень маленькой, мы всей семьей ездили к папиному другу, который жил в деревне неподалеку от Нары. Мы смотрели в ночное небо и, если замечали падающую звезду, загадывали желание, торопясь повторить его три раза, прежде чем она скроется из виду. Еще там была маленькая речушка. Летними ночами рядом с ней, излучая сияние, порхали светлячки. Чтобы вновь пережить волшебное очарование тех вечеров, мне было достаточно оживить в памяти только эту картину. Только теперь я поняла, что больше не слышу журчания той речушки, словно ее берега залили бетоном, а светлячки передохли. В какой-то момент мысли отца стали течь в одном направлении, а мои — в противоположном, поток обмелел, оставив после себя лишь высохшее русло. Но в ту ночь наши души снова слились воедино. Впервые за долгое время я почувствовала, что папа — близкий и дорогой мне человек.

К сожалению, это чувство счастья оказалось мимолетным, словно падающая звезда.

Папа согласился выступить поручителем одного человека, который, взяв большую ссуду, скрылся из города, оставив после себя кучу долгов. Отец прилагал все силы к тому, чтобы расплатиться с банком, но дела у него шли плохо, и ему пришлось обратиться за помощью к теневым ростовщикам. Не успел он и глазом моргнуть, как его компании стали терять все больше прибыли и уже едва могли свести концы с концами. Долги росли как на дрожжах, и ситуация вышла из-под контроля. Управление фирмами требовало непосредственного присутствия отца, а он все еще находился в больнице. Ему разрешалось покидать клинику пару раз в месяц, но даже в столь редкие моменты он мог позволить себе проводить дома лишь несколько часов. Вскоре он окончательно отошел от дел якудза. Насколько я понимаю, у него уже больше не было ни физических, ни душевных сил, равно как и денег, чтобы вести прежнюю жизнь.

Из-за такого невезения наша семья оказалась в настоящем аду. Проценты по кредитам достигали заоблачных высей. Гангстеры-ростовщики каждые десять дней увеличивали сумму долга на десять процентов, следующие десять дней рост долга составлял уже пятьдесят процентов, и так далее. Нас преследовали кредиторы, требовавшие выплат астрономических сумм. Была середина лета, на улице стояла такая жара, что плавился асфальт. Но громилы, которых посылали к нам ростовщики, плевали на все. Они сорвали у нас в доме все кондиционеры и свалили в кучу в гараже вместе с остальной бытовой техникой. Все это, конечно, происходило на глазах у соседей. Наш огромный американский холодильник опрокинули на пол, и теперь он лежал на боку с раскрытыми дверцами, обнажавшими пустые полки. Паркет настолько изуродовали, что доски торчали в разные стороны, и создавалось жутковатое впечатление, что пол шевелится.

Не пропуская ни дня, кредиторы врывались к нам в дом, распахивая двери или окна, и яростно на нас орали. Я знала, что спорить с ними бессмысленно, но однажды не выдержала. После того как один из этих мерзавцев обрушился с потоком ругательств на мать, я грохнула кулаком по кухонному столу:

— Да ты хоть знаешь, кому угрожаешь? Если вы, бараны, будете и дальше так разговаривать с моими родителями, то сильно пожалеете!

— Ах ты, малолетка ебаная! — гавкнул он мне в ответ.

Вот каково это было — остаться без денег. Мне хотелось плакать от отчаяния.

Зимой семью поджидал другой кошмар. Теперь нас мучил дикий холод. Единственным источником тепла в доме остался столик с обогревателем котацу ^[7], стоявший в моей комнате. Из окон, которые то и дело открывали громилы, дул ледяной ветер, и мы промерзали до костей. На-тян очень боялась одного из наших преследователей, который, приходя, рычал как бешеная собака.

— Сёко, мне страшно, — шептала она, прижимаясь ко мне.

— Он скоро уйдет. Давай пока спрячемся здесь.

Мы, как кошки, прижимались друг к другу и сворачивались калачиком под теплым котацу. Зажав ладошками уши, чтобы не слышать воплей и ругани агента, мы от всей души молились, чтобы он побыстрее ушел. На-тян тряслась от страха, а я вспоминала о тех временах, когда еще училась в начальной школе, а папа устраивал дома пьяные дебоши, которые столь же сильно пугали мою сестричку. Она точно так же, дрожа и плача, прокрадывалась в мою комнату и залезала на мой футон. Тогда, в детстве, я с уверенностью могла ей сказать, что утром все будет в порядке. Теперь же я была не уверена, что к нам вообще когда-нибудь вернутся спокойные дни. Я никак не могла помочь семье расплатиться с долгами, и злилась, осознавая собственное бессилие.

Как-то раз, в один из тех редких дней, когда папа был дома, он подошел ко мне, опустив голову:

— Сёко, это я во всем виноват. Я влез в долги, и теперь вам всем приходится расплачиваться. Я знаю, что сейчас нам очень трудно, но только, пожалуйста, не сдавайся.

— Я знаю, пап. Не волнуйся, все нормально.

Я понимала, как ему тяжело. Когда дела шли хорошо, в нашем доме было полно народу, однако сейчас нас приходили проведать только несколько близких друзей. По мере того как из нашего жилища постепенно вывозили мебель и другие предметы обихода, некогда уютный дом все больше и больше начинал производить впечатление необитаемого и покинутого. Казалось, мы жили среди декораций мыльной оперы — снаружи здание все еще казалось богатым и красивым, но на деле было лишь иллюзией, созданной специально для телевизионных камер.

Женщинам не полагалось знать о делах якудза, но я понимала, папе пришлось отойти отдел, чтобы спасти свою репутацию. Увязнув в долгах, он добровольно отказался от роли лидера банды. Он больше не мог сорить деньгами так, как полагалось настоящему якудза, и считалось, что он позорил славное имя своей преступной группировки. Да, конечно, ведь члены якудза должны быть сильными и могущественными. Но я никак не могла взять в толк, почему он, будучи главой банды, не мог воспользоваться своим авторитетом, чтобы избавиться от кредиторов. Должно быть, такому человеку, как мой отец, подобный поступок представлялся постыдным. Я могла проследить ход папиных мыслей, но все равно мне было грустно наблюдать, как некогда впечатляющая и грозная татуировка на его спине постепенно усыхает и становится крохотной и совсем ничтожной.

Все это произошло незадолго до того, как мне исполнилось семнадцать.

Пока у нас дома происходили все эти ужасы, мы, компания янки, однажды отправились потусить с парнем, которого незадолго до этого приняли в якудза. Поскольку он был новичком, его назначили присматривать за конторой, куда мы и явились, затарившись флаконами с растворителем. Все уже были изрядно под кайфом, когда вдруг неожиданно явился один из старших — парень по имени Накаути. Нам удалось быстренько припрятать все бутылки и пакеты, но мы ничего не могли поделать с запахом — в конторе сильно воняло. Накаути плюхнулся на кушетку и обвел нас насмешливым взглядом. Воцарилось неловкое молчание.

— Когда же вы, дурачье, наконец, повзрослеете? Если хотите побалдеть, так хотя бы пользуйтесь товаром поприличней.

С этими словами он извлек из сумочки на запястье шприц и квадратный пакет в четыре дюйма со «спидом», совсем непохожий на обычные пакетики в полдюйма, которые я видела прежде. Здесь действительно было много наркотика. Накаути небрежно швырнул свой «подарок» на стол.

— Слышь, ты, воды принеси! — скомандовал он приятелю, недавно вступившему в якудза, и тот кинулся со стаканом на кухню.

Накаути взял ножницы и отрезал от журнальной страницы уголок, чтобы воспользоваться им вместо ложечки. Все тут же выстроились в очередь за дозой, причем с таким видом, будто кололись всю жизнь. Я не знала что делать, но все выглядело так, словно ширнуться должен был каждый. С одной стороны, я не могла сказать «извините, я девочка хорошая, на „спидах“ не сижу», а с другой стороны, просто встать и уйти тоже не могла.

— Ты ведь тоже колешься, да? — спросила меня подружка Мицуэ, словно речь шла о чем-то совершенно заурядном. Она только что приняла дозу и, увидев, что я медлю с ответом, ухмыльнувшись, произнесла: — Только не говори мне, что никогда раньше не пробовала.

— Ну да, кололась, а что? — со злобой в голосе отозвалась я, напустив на себя вид опытной наркоманки. Я решила уколоться, не то мои друзья-янки подумали бы, будто я перетрусила. Мне хотелось, чтобы все считали меня крутой.

Последовав примеру других, я крепко сжала предплечье левой руки и хлопала по ней, пока не проступили вены, после чего подставила ее Накаути.

— Хорошая вена, — сказал он с улыбкой и вогнал мне в руку шприц. Когда игла примерно на треть углубилась в мою плоть, шприц стал наполняться кровью.

— Ладно, достаточно.

Как только я ослабила давление на руку, Накаути медленно до упора выжал шток, быстро выдернул иглу, после чего протянул мне салфетку.

— Спасибо, — сказала я, приложив ее к месту укола, и неожиданно почувствовала, как по всему телу словно прошла ледяная волна. Мне показалось, будто волосы у меня встали дыбом.

— Ну что, торкнуло? — спросил Накаути, наполнив шприц водой из стакана и опорожнив его в пепельницу.

— Не очень, — отозвалась я. Я толком не знала, как именно должна была себя чувствовать.

— Че, прикалываешься? Странно. Доза нормальная, должно было хватить. Наверное, ты просто крепкая. Я тебе еще вколю, ладно?

Накаути кивнул новичку из банды, чтобы он сменил воду в стакане и опорожнил пепельницу.

— Думаешь, этого хватит? — спросил он, насыпав порошка на записную книжку.

Я кивнула, надеясь, что выгляжу не настолько растерянной, какой я себя на самом деле ощущала. Накаути напустил на себя серьезный вид:

— Вот это доза реальная!

После второго укола меня словно молнией ударило — волна прокатилась от пяток до макушки.

— Ну че? Сейчас торкнуло?

— Ага! Совсем другое дело.

Подошла Мицуэ и посмотрела мне в лицо:

— Сёко, ты уверена, что тебе столько нормально?

— В самый раз. Не волнуйся.

Изрядно наколовшись стимуляторами, остаток ночи мы курили марихуану, смеялись и шутили. Однако где-то на рассвете я почувствовала, что задыхаюсь, а на тело, которое, казалось, до этого плыло по воздуху, навалилась невероятная тяжесть. Чувство исступленного восторга сменилось страшной мукой. Теперь я, наконец, начала понимать, почему ребята тогда, в девятом классе, были готовы на все что угодно ради дозы «спидов». Пока я об этом думала, у меня начался отходняк. Насколько я могла судить, друзья боролись с этим просто — делали себе новый укол.

Подошел Накаути, заметив мое состояние:

— Давай, кольнись еще разок. Там этого добра навалом.

— Да не, со мной все нормально. Я лучше сейчас домой поеду.

— Может, тебе лучше полежать немного?

— Не, спасибо за все, но я лучше пойду.

— Ладно, заходи, когда захочешь. Эй, слышь! Сёко уходит. Вызови ей такси.

— Будет сделано! — ответил его молодой помощник радостным голосом, который почему-то меня раздражал.

— Это тебе на дорогу, — сказал Накаути, сунув в карман моей жакетки купюру в десять тысяч иен. — Как доедешь, позвони мне.

— Обязательно, — ответила я слабым голосом.

Вскоре я услышала, как подъехало такси. Друзья сказали, что потусят здесь еще немного. Мне было все равно, единственное, чего хотелось, — как можно быстрее убраться из этого места. Я поспешно придумала отговорку, распахнула тяжелую железную дверь конторы и заползла в поджидавшую меня машину. Боялась, водитель что-нибудь заметит, поэтому изо всех сил старалась выглядеть спокойной и любезной. Казалось, мы ехали целую вечность.

Парадную дверь снова оставили открытой. Из дома до меня доносились крики агентов по взысканию долгов. Вот и снова я очутилась в аду — причем это даже не было галлюцинацией. Блин, ужас какой — и в собственном доме невозможно спрятаться! Я со всех ног, будто за мной кто-то гнался, бросилась к ближайшему телефону-автомату.

— Привет, это я, Сёко. Со мной все нормально, я дома.

— Это хорошо. Ой, Сёко, погоди. Накаути-сан хочет с тобой поговорить.

— Сёко? Рад тебя слышать. Слушай, ты чего так тяжело дышишь? Ты себя нормально чувствуешь?

— Да, все ништяк. Я не могла звякнуть тебе из дома, вот и побежала к телефону-автомату.

— Представить не могу, что ты смогла бежать в таком состоянии, — рассмеялся Накаути.

— Спасибо тебе за замечательную ночь.

— Да не за что, никаких проблем. Слушай, загляни ко мне на днях, договорились? Не хочешь одна — приходи с Мицуэ. По рукам?

— Спасибо. Ладно, пока.

Я повесила трубку и побрела к дому. Дорога поднималась на небольшой холм, но, когда я взобралась наверх, мне показалась, я покорила высокую гору.

Вернувшись домой, я обнаружила на полу осколки любимой маминой вазы и опрокинутую подставку для цветов. Какая разница, под кайфом я или нет, — моя жизнь все равно была кошмаром.

Мертвая от усталости, я начала расставлять туфли на стойке, зная, что они в итоге все равно полетят на пол. Потом подняла подставку для цветов и стала собирать осколки, чувствуя слабость и головокружение. Что ж… Я пыталась сбежать из одного ада и оказалась в другом аду — мире сильнодействующих наркотиков. После этого в те немногие разы, когда папа заходил домой, я больше не могла смотреть ему в глаза.

В ту зиму, когда стояли самые лютые холода, кредиторы стали появляться все чаще, а вели они себя при этом еще более решительно и бесцеремонно. Устав от постоянных домашних разборок, я решила пойти с Мицуэ в гости домой к Накаути.

Как только он открыл дверь и предложил нам войти, моя подруга тут же впорхнула внутрь и пошла по квартире так, словно бывала здесь уже миллион раз. Она подошла к окну и плюхнулась на диван из ротанга.

— Сёко, хочешь «спидов»? — спросила она.

— Ты уверена, что можно? — спросила я, помедлив.

— О чем это вы тут разговариваете? О том, за чем пришли, точно?

Накаути рассмеялся, увидев, как мы перешептываемся с Мицуэ.

— Сёко, расслабься, будь как дома. Бери пример с Мицуэ. Она-то здесь постоянно вертится.

Чтобы доказать справедливость его слов, Мицуэ встала, отправилась на кухню и вернулась со стаканом воды. Сначала укол сделали ей, потом наступила и моя очередь.

С этого дня мы регулярно собирались втроем, чтобы полетать на амфетаминах. Я никогда не слышала, что Накаути и Мицуэ встречаются, но между ними явно что-то происходило, поэтому после дозы я никогда не оставалась с ними надолго.

Однажды мы, как обычно, ширнулись, но потом Накаути вдруг сказал, что ему надо выполнить кое-какое поручение. Мицуэ тоже принялась натягивать туфли:

— Ой, Сёко, ты извини, но мне надо сейчас бежать. Ничего если ты посидишь здесь и подождешь меня? Может быть, Накаути-сан быстро вернется.

— А ты надолго?

— Честно говоря, не очень. Может, пока ждешь, поиграешь в приставку?

— Ладно, до встречи!

В поведении Мицуэ было нечто странное, и я почувствовала легкое беспокойство. Накаути вернулся примерно через полчаса. Я сидела в соседней комнате и играла в «нинтэндо», как вдруг из кухни донесся его голос:

— Эй, Сёко, хочешь еще дозняк?

Он вогнал иглу мне в левую руку, которую я перехватила правой. Кровь, показавшаяся в шприце, была гуще и темнее, чем сегодня утром.

«Спасибо, Марио!» — «нинтэндо» сыграла знакомый мотивчик.

Мне уже столько раз удавалось спасти в этой игрушке принцессу, что она должна была находиться в полнейшем восторге. Меня тошнило от игры, но надо было чем-то себя занять, отвлечься от мысли, что я одна в квартире с Накаути и жду Мицуэ, которая, похоже, забыла, что собиралась вернуться.

— Может, оторвешься от джойстика, и перекусим? — предложил Накаути, заметив мое беспокойство.

— Спасибо, я не голодна. Думаю, мне лучше…

— Да куда торопиться-то? Почему бы тебе не поесть перед уходом?

— Мицуэ что-то сильно задерживается. Знаешь, пожалуй, я лучше поеду домой.

— Да ее вообще нет смысла ждать.

— Чего?

— Мицуэ вообще не придет. Давай-ка пока перепихнемся.

— Ты чего, козел??? Руки убрал, да? — Я попыталась вскочить, но он не дал, со страшной силой прижав меня к полу.

— Пусти!

— Не рыпайся, сука!

Он рывком распахнул на мне блузку и сдвинул вверх лифчик.

— Не надо, я не хочу!

— Ну Мицуэ-то не возражала…

— Я не Мицуэ. Пусти!

— Делай что сказано, сука!

Он закатил мне затрещину, задев по левой щеке массивным кольцом. Я почувствовала во рту металлический привкус крови. С леденящим ужасом поняла, что Накаути собрался меня изнасиловать, но ничего не могла с ним сделать.

Я почти потеряла сознание от страха, когда кто-то забарабанил в дверь:

— Открой мне, Накаути-сан! Сёко, ты там?

— Мицуэ! — заорала я, собрав последние силы, оттолкнула Накаути и кинулась к дверям.

— Блядь, какого хуя она вернулась?

Как только Накаути открыл дверь, я выбежала в ночь, даже не потрудившись надеть туфли. Я отправилась домой босиком, чувствуя под ногами холодный асфальт, скрестив на груди руки, чтобы прикрыть разорванную одежду.

Мицуэ позвонила на следующий день:

— Сёко, это ты? Прости за вчерашнее.

— Да какое, на хер, «прости»?!!

— Мнечестно-честно очень стыдно. Я просила его этого не делать, правда, просила, но… — она стала всхлипывать.

— Я не желаю тебя слушать. Пока. И не звони мне больше!

А она еще называлась моей подругой… После этого случая я перестала видеться с Мицуэ и ее приятелями и начала тусоваться с другой компанией. Мы регулярно ширялись.

Каждый день к нам домой наведывались самые разные кредиторы, однако так получилось, что одним из наиболее частых гостей стал старый знакомый отца. Его звали Маэдзима, и он раньше состоял в якудза. Будучи ростовщиком, Маэдзима сколотил неплохое состояние, а в прошлом у них с отцом даже были какие-то общие дела. По иронии судьбы, одним из громил, которых он привел с собой, оказался мой кореш по наркотической тусне по имени Кимура.

Однажды, когда они уходили, Кимура чуть слышно мне прошептал: «Пока», и виновато улыбнулся. Это не ускользнуло от внимания Маэдзимы.

— Кимура, ты знаешь эту малышку?

— Да.

— Как тебя зовут?

— Сёко.

— Так это ты Сёко? — Маэдзима в изумлении рассмеялся.

— Да.

— Хм. Зря ты валяешь дурака. Доставляешь родителям много проблем.

Маэдзима был одет в изысканный дорогой костюм, а его взгляд вселял страх. Я вежливо кивнула в ответ и отправилась к себе в комнату. Почти сразу же мне позвонил Кимура:

— Сёко, ты можешь выйти?

— Ты один?

— Нет, с Маэдзимой-сан.

— Тогда ни за что.

— Слушай, да ладно тебе. Маэдзима-сан велел мне пригласить тебя на ужин.

— Слушай, Кимура-кун, придумай что-нибудь, отмажь меня, ладно?

— Ладно тебе, Сёко! Я тоже пойду. Все будет нормально.

— Был бы ты один, тогда другое дело. А так — извини.

Это была не отговорка. Я боялась встречаться с Маэдзимой. После этого случая Кимура продолжал мне названивать, всякий раз приглашая на свидания, но каждый раз мне удавалось отмазываться. В конце концов Маэдзима позвонил мне сам:

— Сёко, ты же торчишь, так? В семь часов выйдешь из дома, ладно?

Я не могла отказаться. На самом деле я как раз вернулась домой и уже была под кайфом. Мысль о том, что Маэдзима сдаст меня родителям, приводила меня в ужас.

Я повесила трубку и побежала краситься. В семь часов, как мне и было велено, ждала у ворот. «Мерседес-Бенц» Маэдзимы приехал точно вовремя. Я села на пассажирское кресло, и Маэдзима, не говоря ни слова, тронул машину с места. Набравшись храбрости, я спросила, куда мы едем.

— Я знаю тут неподалеку новую гостиницу с караоке в номере. Что скажешь? — спросил он, искоса посмотрев на меня и положив мне руку на колено.

— Какого хуя? Останови машину!

— Ты знаешь, сколько должен твой отец? — спросил Маэдзима, продолжая спокойно вести машину.

— Уверена, что немало.

— «Немало» — это еще очень мягко сказано. Начнем с того, что он задолжал мне просто до хуя.

— Что, правда очень много?

— Ага. Целую кучу денег. Короче, Сёко, лапочка, ты и вправду хочешь увидеть, как все эти долги доведут твоего отца до края? — Его голос сделался елейным.

— Нет.

— Бьюсь об заклад, тебе тоже приходится несладко.

— Это точно.

— Я могу существенно облегчить вам жизнь.

— Серьезно?

— Ну да. Я не заставлю тебя делать ничего такого, что тебе не понравится. Ну… так как? Все еще хочешь, чтобы я тебя высадил?

Я покачала головой.

— Я слыхал, ты на «спидах». У меня сейчас есть с собой.

Я закрыла глаза и глубоко вздохнула. Прошло уже немало времени с тех пор, когда я в последний раз ощущала запах дорогих кожаных кресел. Вскоре мы приехали в типичный «отель для влюбленных». Этот был построен в форме замка и опутан неоновыми огнями — выглядело на редкость безвкусно. Маэдзима заехал на стоянку, вход в которую был задернут занавесом из черного винила, чтобы посетители могли сохранить инкогнито. Поначалу я решила пойти с ним, но в последний момент поняла, что просто не могу выйти из машины.

Маэдзима наклонился через меня и открыл пассажирскую дверь:

— Не будь ребенком. Вылезай!

Я не сдвинулась с места.

— Ты что, Сёко, совсем мне не веришь?

— Верю, конечно… просто…

Как только мы вошли в гостиничный номер, Маэдзима стянул с себя галстук и велел мне подать ему воды. Я наполнила в ванной комнате стакан и принесла его Маэдзиме. Затем я закатала рукав и приготовила вену. Маэдзима наполнил шприц и умело вогнал его мне в руку. Потом сделал укол себе, после чего встал.

— Я приму ванну, — объявил он.

Встав, он аккуратно опустил рукав и принялся расстегивать рубаху. Я быстро промыла шприц в рукомойнике, после чего повесила костюм Маэдзимы на вешалку. Пустив воду, поспешила к телевизору.

— Иди сюда, — позвал Маэдзима из ванной комнаты.

— Чего?

— Лезь ко мне в ванну.

Я никогда прежде не принимала ванну с мужчиной и настолько смутилась, что у меня заполыхали щеки. Держа перед собой полотенце, я вылила на себя воду, после чего залезла в ванну, стараясь встать к Маэдзиме спиной.

— Ты когда-нибудь трахалась под кайфом?

— Нет…

— У-у-у-у, малыш, тогда ты вообще ничего еще в жизни не испытала. Сейчас я тебе все покажу. А ну-ка тащи сюда свою сладенькую попку.

— Помнишь… о чем мы говорили раньше… о моем отце…

— Об этом позаботятся, не волнуйся. Просто расслабься. Хочешь стать моей девушкой?

— Ммм… Да.

— Ну вот и славно, вот и хорошо. Только… Надеюсь, ты понимаешь, что об этом никто не должен знать?

Когда я ответила утвердительно, он фыркнул от смеха, сграбастал меня за грудь и так глубоко засунул язык мне в рот, что я чуть не задохнулась.

— Сядь сюда.

После того как мы вылезли из ванны, Маэдзима заставил меня сесть на стоявший рядом низенький деревянный табурет и принялся намыливать мне все тело от макушки до кончиков пальцев. У него на спине была татуировка — мерзко выглядящий персонаж театра кабуки, которого оплетал кольцами дракон. Я смотрела на татуировку сквозь пар, клубившийся в ванной, и казалось, его выдыхает именно этот дракон. Мне чудилось, что я вижу дурной сон. Когда Маэдзима приблизил свое лицо к моему, я крепко зажмурилась.

Приняв ванну, Маэдзима сделал себе еще один укол. Он велел мне последовать его примеру, и, когда я выставила вперед левую руку, он выбрал ту же вену, что и в первый раз, и вогнал в нее иглу. В то самое мгновение, когда он выдернул шприц, на секунду у меня все потемнело перед глазами, и я пришла в ужас, подумала, что ослепла. После этого я могла только лежать на постели, не в силах даже пошевелиться. Маэдзима все перепробовал, но тело не отвечало на его ласки, и в итоге он сдался. Последнее, что я помню, это как он бесцельно шатался по номеру, а потом я провалилась в пустоту. В себя пришла только утром.

— Учитывая, что ты должна была стать просто диким зверем, похоже, ты не особо хороша в постели. Я угадал? — самодовольно ухмыльнулся он. — Ну ладно, не расстраивайся, тебя будет учить настоящий профессионал. После того как мы с тобой, малышка, переспали под «спидами», ты больше никогда не сможешь трахаться по-другому.

Я знала, что он лжет. Я его не любила, так как же секс с ним мог приносить мне удовольствие?

Начиная с того вечера, мы ездили в «отель для влюбленных» почти каждую ночь. Там мы кололись и после этого занимались сексом. Поначалу я лежала неподвижно, не чувствуя ничего, кроме отвращения, но однажды ночью мое тело стало отвечать на его ласки. Я почувствовала прилив возбуждения, а, когда он вошел в меня, вся кровь, что бежала в моих венах, казалось, хлынула к одной точке, и я ощутила, как мне становится все жарче и жарче. Я поймала себя на том, что вцепилась в Маэдзиму и кричу от наслаждения.

До встречи с ним я занималась сексом без особого энтузиазма, просто поскольку этим положено было заниматься. Даже несмотря на то, что некоторые парни проявляли ко мне искренний интерес, после постели отношения с ними заканчивались. Ко мне никто никогда хорошо не относился — я успела несколько раз переспать со случайными знакомыми, которые даже не являлись моими парнями. Только сейчас я узнала, что значит испытать оргазм.

Начиная с этого момента, когда Маэдзима делал мне укол, мне было достаточно увидеть кровь в шприце, чтобы возбудиться.

— Трахни меня. Ну же, мне так хочется, — молила его я, и мы занимались сексом всю ночь.

Вне зависимости от количества уколов, которые я себе делала, я не позволяла называть себя наркоманкой. В моей тусовке несколько ребят подсели на «спиды», и мы перестали им доверять. С ними проводили время только другие наркоты. Когда с тобой разговаривает наркоман, единственное, о чем ты думаешь, это то, что он, наверное, под кайфом и несет всякий бред, и пропускаешь его слова мимо ушей. К тому же дурные слухи распространяются со скоростью лесного пожара. Даже если ты к этой дряни и пальцем не притрагивался, но, если кто-то решил пустить о тебе сплетню, с тобой, считай, все кончено. Никто не хотел держать у себя в друзьях подсевших на амфетамины.

Один их моих приятелей без конца ширялся, и в итоге у него съехала крыша. Он вбил себе в голову, что его девушка ему изменяет, и поджег ее дом. Он резал себя ножом для вскрытия коробок и занес какую-то заразу. Целыми часами он давил прыщи (а они почти всегда появляются у тех, кто колется стимуляторами), пока кожа не покрылась гнойниками и нарывами. Он всерьез считал, что за ним кто-то шпионит, поэтому заклеил окна в доме оберточной пленкой. Электрические приборы держал отключенными от сети, полагая, что таким образом помешает неведомым врагам прослушивать его дом. Ему казалось, будто он слышит, как соседи говорят про него всякие гадости. Босой, размахивая зажатым в руках ножом, он выбегал за дверь, но там, естественно, никого не было. По улице он шел крадучись, то и дело оглядываясь через плечо, убежденный, что за ним кто-то следит. Когда сидел за рулем, постоянно, словно одержимый, поглядывал в зеркало заднего вида на машину, едущую за ним. Как это ни смешно, но он часто укрывался в полицейском участке, так как верил, что его преследует якудза.

Среди любителей поторчать новости разлетались со страшной скоростью: кого посадили, на кого выдан ордер, кто находится под следствием и кого, следовательно, нужно избегать, в чьем доме проводили обыск. В каких точках товар лучше не брать — там к нему примешивают слишком много всякого дерьма. Где лучше затовариваться, кто недавно подсел, кто — завязал…

Я не желала этого слышать, не желала этого видеть, не желала об этом знать. Я не хотела, чтобы узнали о моем позоре, и не хотела становиться одной из них.

Однако, когда я ширялась с Маэдзимой, наркотик помогал мне забыть о кошмаре, который творился у меня дома. Каждый раз, оказавшись там, я глядела на плачущую мать, которая с ужасом слушала, как в дверь ногами грохочут сборщики долгов; чувствовала, как в меня испуганно вцепляется На-тян, и мне не терпелось поскорей увидеть в шприце собственную кровь и знать, что я вот-вот забудусь, убежав от реальности.

Игла впилась мне в руку, но, когда Маэдзима уже был готов ввести наркотик, он неожиданно потерял вену.

— Блядь, у тебя вены постоянно уходят! Никак попасть не могу.

Он выдернул иглу и принялся хлопать меня по руке, пока та не онемела. Наконец вена снова проступила. Когда Маэдзима опять вогнал иглу, шток качнулся назад, показалась темная кровь, словно грязная пена на загаженной реке, и я почувствовала, как мое тело будто закачалось на волнах.

— Ну что? Вставило?

— Угу.

— Много же тебе сейчас надо! Столько же, сколько и мне.

Я вздохнула и прикурила ему сигарету.

— Снимай одежду и прыгай сюда, — приказал Маэдзима, отбросив покрывало на кровати.

Я изо всех сил прижалась к нему и пробормотала:

— Как же я тебя хочу…

— Да, ты мне тоже начинаешь нравиться, Сёко.

Прошептав мое имя, он сунул мокрый язык мне в ухо. Почему-то вспомнился звук плещущейся воды, как я в детстве резвилась в бассейне у дома и в какие игры мы играли с Маки. Она подговаривала меня попробовать задержать дыхание и проплыть весь бассейн под водой. Мне нравилось — создавалось ощущение, словно я попадала в другой мир.

Эй, уроды, если вы тронете мою сестренку хоть пальцем, вы у меня получите!

Она всегда спасала меня от издевательств. Зачем тебе друзья, если с тобой старшая сестра? Образ Маки стал таять…

— Ну как, малышка, тебе хорошо?

— Ох, очень… Только не останавливайся.

И вновь на меня волной нахлынули воспоминания, на этот раз о том, как мы кормили карпов, живших у нас в пруду. Они всегда устремлялись к берегу, заслышав звуки моих шагов.

Да успокойтесь вы! Еды хватит всем. Поднимая брызги, карпы в неистовстве налезали друг на друга, желая добраться до маленьких катышков корма. Я каждый день кормила наших рыб, и мне нравилась эта приятная обязанность.

Детские воспоминания стали отступать перед омерзительной реальностью. Поначалу сознание словно плыло по волнам, тогда как я сама лежала на круглой кровати в «отеле для влюбленных», но потом я начинала сопротивляться, неожиданно обнаружив, что проваливаюсь в какой-то мрачный зловещий сумрак.

Глава IV Любовники

Я устроилась работать в маленький бар неподалеку. Смена два раза в неделю по четыре часа. И вскоре стала встречаться с одним из клиентов. Син был на восемь лет старше меня и совсем недавно начал свое собственное дело, однако уже был женат. Таких, как он, я никогда прежде не встречала. Хладнокровный, невозмутимый, абсолютно уверенный в себе мужчина немедленно пленил мое сердце. Я думала о нем целыми днями, но встречи все откладывались, и я часами ждала его звонка. Время шло, я начинала психовать все больше. Потом раздавался звонок, я с радостью хватала трубку, но восторг тут же сменялся отчаянием, если выяснялось, что это не Син. Я так сильно сходила по нему с ума, и порой мне чудилось, что я лопну, если не расскажу ему о своей любви. Но с другой стороны, мне казалось, что я должна вести себя как взрослая и относиться к нашей связи спокойно и рассудительно. Страшно хотелось провести с ним ночь, ну хотя бы разок, но я догадывалась, что если буду на него давить, то вовсе потеряю. Поэтому я держала рот на замке.

Поскольку теперь я была занята Сином, то делала все от себя зависящее, чтобы избежать встреч с Маэдзимой, но он продолжал мне названивать и требовать свидания. Я пришла к выводу, что бегать от него вечно у меня не получится, поэтому согласилась, как обычно, подождать его рядом с домом — пусть он меня заберет. Как только я села в машину, то глубоко вздохнула и сказала ему правду:

— Знаешь, я встретила другого.

— И что?

— Я больше не могу с тобой встречаться.

— Кажись, я чего-то не понимаю. Ведь это ты в меня втрескалась и так хотела со мной встречаться, что я, наконец, сдался и согласился стать твоим парнем…

— Так, значит, ты не против, если мы расстанемся?

— Об этом не может быть и речи, — резко ответил Маэдзима. Он закурил и стал раздраженно притоптывать ногой.

— Пожалуйста. Умоляю…

— Ну ладно, если уж ты так в него влюбилась, валяй, можешь с ним встречаться.

— Ты уверен? Ты не будешь возражать?

— Сучка тупая! Неужели до тебя не доходит, что так мне даже лучше?

— Ты о чем?

— А ты не понимаешь?

— Хочешь сказать, что, если у меня будет другой парень, у моих предков будет меньше шансов пронюхать о тебе?

— Ну наконец-то доперло.

— Ладно, теперь отвези меня домой.

— Погоди, малыш, полегче! Не волнуйся, отвезу тебя прямо домой. Ты не будешь возражать, если я между делом ляпну папочке, что его дочка — наркоша, плотно севшая на «спиды»?

— Тогда ты, как и я, будешь по уши в говне.

— Вряд ли. Не думаю. Я скажу, что поймал тебя со шприцом в компании этих недоносков и в целости и сохранности довез до дома. Думаю, они просто слов не найдут, чтобы отблагодарить меня. Как ты считаешь?

— Слушай, только отца в это дело не вмешивай. Он тебе полностью доверяет.

— Еще бы он не доверял! Он и так по уши в долгах и вламывает по-черному, чтобы с ними расплатиться. Не сомневаюсь, известие о том, что я трахаюсь с его ненаглядной Сёко, убьет его наповал.

— А что если я ему все расскажу?

— Валяй! Ему и гроша больше взять неоткуда. Если бы не я, с ним бы уже окончательно разделались. Я думал, Сёко, ты это понимаешь лучше, чем кто-либо другой.

— Да уж…

— Так, значит, договорились, мы не расстаемся.

— Но я не могу…

— Что ты лепишь? Кто под дурью просит «трахни меня», «трахни меня», будто вот-вот разревется, если я не трахну?

— Заткнись!

— Слышь, малыш, пасть на меня не разевай, ладно?

Мне больше нечего было сказать…

Среди моих подруг никто, кроме меня, не встречался с женатыми мужчинами. Другие девушки могли спокойно, взявшись за руки, ходить со своими парнями по улицам, вязать им на день рождения свитера и шарфы и носить в бумажниках фотографии, на которых они снимались в момент поцелуя. Молодые люди встречали моих подруг после школы в старых спортивных машинах, выкрашенных распылителями. Я же никогда и ни при каких обстоятельствах не могла появиться на людях ни с Маэдзимой, ни с Сином. Я не могла никого с ними познакомить, никому не могла о них рассказать. Жизни моих друзей были для меня не ближе, чем луна, на которую я смотрела из окна, находясь в центре предварительного заключения. Казалось, меня снова заперли в клетке.

Поздними вечерами, когда Син высаживал меня у дома, я всякий раз мечтала о том, чтобы мы могли хотя бы еще чуть-чуть побыть вместе. Мне было очень трудно открыть дверь и войти внутрь. Прежде я никогда не испытывала подобных чувств. Даже если Син не воспринимал наши отношения всерьез, это ничего не меняло — я просто хотела быть с ним.

На мое восемнадцатилетние Син преподнес мне совершенно невероятный подарок. Мы как раз катались на машине, когда он вдруг остановил автомобиль возле новенького многоквартирного дома и велел мне выйти. Я зашла вслед за ним в кабину лифта, мы поднялись на пятый этаж. Подойдя к дверям угловой квартиры, Син вытащил из кармана два ключа и вручил один мне.

— Давай, открывай.

Я сунула ключ в замочную скважину. Раздался щелчок, и дверь распахнулась.

— Глазам своим не верю! Это что, мне?

— Да, малышка. О квартплате и счетах не беспокойся. Я обо всем позабочусь. Почему бы тебе не бросить работу?

— Но я…

— Тогда мы сможем выкроить больше времени для свиданий.

— Значит, если я уволюсь, ты сможешь по вечерам приезжать сюда и навещать меня?

— Точно. Я смогу сюда заскакивать по дороге с работы, хотя бы на несколько минут.

— Ты серьезно? Значит, я могу здесь жить?

— Считай, это подарок нам обоим. Тебе было непросто, но думаю, мы сможем начать новую жизнь…

В общем, с днем рождения, — он заключил меня в объятия и крепко прижал к себе.

Наш секс с Сином был полон нежности и теплоты. Только занимаясь с ним любовью, я чувствовала хотя бы что-то общее между собой и подружками и не завидовала их отношениям со своими парнями. Все то удовольствие, которое я получала от секса с Маэдзимой, было связано с наркотиками, деньгами и предательством родителей. Когда я трахалась под кайфом, то все, чего хотела, все, что мне было нужно, все, на чем я могла сосредоточиться, ограничивалось физическим удовольствием, которое я получала вместе с наркотическим дурманом. Иными словами, я не могла заниматься с Маэдзимой сексом, не будучи при этом под кайфом. С Сином все стало совершенно иначе. Он был единственным из всех, кого я знала, кто оказался способен любить такую оторву как я, однако после секса всегда отправлялся домой. В глубине души я знала, что не нужна ему, и каждый раз, когда видела, как он уходит, у меня на глаза наворачивались слезы.

На следующий день я быстро собрала все свои вещи и начала жизнь содержанки. Казалось, мне удалось убежать от Маэдзимы. Но, к сожалению, вскоре у Сина появилось еще больше дел, чем прежде, и он неделями не появлялся у меня в квартире, а порой даже и не звонил. Какая ирония! Ведь он купил ее как раз для того, чтобы мы могли проводить вместе больше времени. Мне до смерти хотелось ширнуться, но я сжимала зубы и пыталась в одиночку перебороть это желание. В квартире стоял тот особенный запах свежей краски, который можно ощутить в новых зданиях. В моем жилище было мало мебели, поэтому оно казалось холодным и пустым.

Однажды, едва выйдя из дома, я услышала, как знакомый голос окликнул: «Эй, Сёко!» Я застыла как вкопанная. Несомненно, Маэдзиме не составило особого труда меня разыскать. Он резко остановил черный «Мерседес» рядом со мной:

— Садись.

Я покачала головой.

— Делай, блядь, что сказано, поняла? На этот раз я послушалась.

— В чем дело? Что, не хочешь уколоться?

— Не приезжай сюда больше, хорошо?

— Чего ты, блядь, гонишь? Можешь встречаться с кем хочешь! Но я же знаю, ты хочешь встречаться и со мной тоже. Я ведь прав, малышка?

Совсем как в первый наш вечер, по дороге в «отель для влюбленных» я не проронила ни слова. Однако как только мы переступили порог номера, я попыталась поговорить с ним. Наверное, это было напрасно — Маэдзима и так весь кипел от злости.

— Слушай, я и вправду больше не хочу с тобой встречаться.

— Кончай нести эту хуйню! — Маэдзима схватил со стола пепельницу и швырнул в меня.

Я совсем не ожидала этого и не успела отскочить. Тяжелая стекляшка попала мне прямо в лоб, вырвав кусочек кожи. Когда Маэдзима увидел, как я тщетно пытаюсь отереть струи крови, заливающие мне глаза, он протянул руку, чтобы помочь.

— Да отъебись ты от меня! — заорала я, оттолкнув его руку прочь.

— Сёко, малышка, видела бы ты выражение своего лица — ты и вправду пошла в отца. Ладно, слушай сюда. Больше я не буду к тебе заезжать. Все? Успокоилась?

— Я тебя ненавижу!

— Если ты так запела, твоей семейке придется заплатить мне все деньги, что она задолжала, — сказал он. В его голосе зазвучала угроза. — Будешь передо мной выебываться — пожалеешь!

Я молча всхлипнула.

— Впредь я не желаю видеть такое выражение на лице моей девушки. До тебя дошло?

— Да…

— Я рад, что мы достигли взаимопонимания, — с искаженным яростью лицом Маэдзима принялся готовить шприц. — Руку! — скомандовал он.

— Не хочу…

— Решила все-таки повыебываться?

Он схватил со стола стакан с водой, швырнул его в меня, а потом ударил в живот. Я упала на пол, ударившись рукой о разбитый стакан. Куски стекла вонзились в кожу. Боль была невыносимой, но я продолжала лежать, прижав одну ладонь к животу, а другой размазывая кровавые потеки на полу. Мне казалось, экзекуция закончена, но Маэдзиме было этого мало.

— Никогда не зли меня больше! — Он схватил термос с горячей водой, стоявший рядом с чайником, и швырнул его на пол. Кипяток брызнул мне на руку, обварив кожу между безымянным пальцем и мизинцем.

Пошатываясь, я встала и нетвердой походкой отправилась в ванную. Посидела, подставив обваренную конечность под струю холодной воды, вынимая из ладони острые осколки. Сдернула с подставки пару полотенец, перевязала порезы и вытерла кровь со лба. Потом, не обращая внимания на боль, вернулась в комнату и стала подбирать стекло с пола, в то время как Маэдзима спокойно сидел на диване и делал себе укол. Едва я увидела иглу, как пальцы у меня на ногах непроизвольно поджались, а ладони вспотели. Я знала, что должна сопротивляться, но мне так хотелось ширнуться.-..

— Блядь, попасть не могу! Дай левую руку… Туже! — дождавшись, когда покажется вена, Маэдзима вогнал в нее содержимое шприца.

— Ну как? — Голос Маэдзимы звучал словно далекое эхо. — Бьюсь об заклад, ты уже успела возбудиться…

Я не стала дожидаться, пока он закончит фразу, и бросилась к нему.

— И чего ты от меня, малышка, хочешь?

— Трахни меня.

— Извини, что-то я не расслышал. Можно чуть погромче?

— Трахни меня. Скорее! Ну пожалуйста…

— Вот с этого и надо было начинать. Ты же знаешь, что сама будешь меня просить об этом через минуту после укола.

— Да.

— А ты несешь всякую херню. Расстанемся, мол…

Крепких объятий уже было для меня достаточно, чтобы издать стон.

— Я ведь на самом деле нужен тебе. Правда, Сёко?

Мне было отвратительно слышать такие слова от человека, который предал моего отца, но я ничего не могла с собой поделать.

Гадкий утенок, над которым издевались в школе; невинное дитя, которое чуть не изнасиловал Мидзугути; послушная дочь, помогавшая матери наводить порядок в доме после разгрома, учиненного отцом в приступе ярости; маленькая девочка, всегда тщательно следившая за собой, чтобы не разозлить папу… Ни один из этих образов не являлся моим истинным лицом. Я привыкла думать о событиях своего детства так, словно они были пережиты не мной. Так мне казалось гораздо проще. Но в результате я слишком часто меняла маски, поэтому сейчас уже не могла сказать, которая из тех Сёко была настоящей. Я могла отключить сознание и душу от тела, утонуть в наслаждении, которое получала от Маэдзимы и «спидов». Но все же каждый раз, когда пропитанное наркотическим дурманом свидание с Маэдзимой подходило к концу, и блаженство отступало, я не ощущала в душе ничего, лишь пустоту и чувство вины перед Сином.

— Не могу я так больше.

Маэдзиме, казалось, было совершенно наплевать.

— Вы с этим парнем все равно расстанетесь. Это лишь вопрос времени. Он все равно не сможет удовлетворить такую шлюху как ты, — Маэдзима рассмеялся.

Вопрос времени… Сейчас больше всего на свете мне хотелось проводить время с Сином.

Вскоре после этого впервые за долгое время ко мне на квартиру заехал Син и сразу же заметил, что со мной что-то не так.

— Сёко, покажи мне руку, — приказал он. Схватив меня за запястье, он рванул вверх рукав. На моей тощей руке сразу же бросались в глаза трассы-предательницы — следы от уколов.

— Значит, ты колешься! О чем, черт возьми, ты только думаешь? — Я впервые увидела, как Син утратил над собой самообладание. — Поверить не могу, что ты принимаешь наркотики!

— Я хочу завязать, но не могу соскочить. Пожалуйста, помоги мне, — я закрыла лицо ладонями.

Син обхватил меня руками и крепко прижал к себе.

— Слушай, Сёко, я знаю, что ты встречаешься с кем-то еще. Какое право я имею запрещать тебе видеться с ним? Но колоться! Пожалуйста, обещай мне, что ты с этого дня завязываешь.

— Прости меня.

— Я люблю тебя, Сёко. Правда, очень люблю, — именно это мне и нужно было услышать. — Когда меня нет рядом, я очень за тебя волнуюсь, но я не могу все время быть с тобой. Мне очень бы этого хотелось, но сейчас я и вправду не могу. Пожалуйста, пойми меня.

Я неохотно кивнула. Я понимала. Когда Син был мне нужен, его никогда не оказывалось рядом. За две недели дело порой ограничивалось одним-единственным звонком, поэтому в наших отношениях зияло слишком много незаполненных лакун. Мне казалось, что я его жду целую вечность, а потом, когда он, наконец, приходил, время, что мы проводили вместе, пролетало в один миг. Я всегда боялась отпустить его руку, так как никогда не знала, когда она снова окажется в моей ладони.

Бывали и радостные мгновения. Мне нравилось слушать, как он называет меня по имени и держит в объятиях. Когда я гуляла одна, город казался серым и скучным, но, если рядом был Син, у меня обострялись все чувства. Весной я замечала, как легкий ветерок играет с лепестками цветущей сакуры. Летом слышала перезвон колокольчика «музыки ветра», напоминавшего мне о тех временах, когда мы с мамой и папой сидели на крыльце дома, наслаждаясь вечерней прохладой. Осенью нас окружал тяжелый, густой запах цветущих османтусов. Когда Син звонил мне зимой, я с радостью ждала его на улице, выдыхая белые облачка пара, а мои уши пощипывало от холода. Однажды он особенно сильно опоздал, но я все равно ждала его на улице, пока он не приехал.

— Извини, все никак не мог уйти. Зачем же ты ждала на улице? Так можно совсем замерзнуть, — Син, обхватил руками мое окоченевшее тело.

— Обними меня сильнее… Не отпускай…

— Сёко, я знаю, как тебе это все тяжело, но поверь, я очень люблю тебя. Обещай мне, что никогда меня не бросишь. Я не могу оставить жену, но и не могу не видеться с тобой. Я такой эгоист…

— Нет, ты не эгоист. Это я эгоистка, — так или иначе, я постоянно обманывала Сина.

— Сёко, — он обхватил мое лицо ладонями и нежно поцеловал.

Медовый месяц с наркотиками закончился. Теперь я плотно сидела на «спидах», и мое измученное тело больше не могло без них обходиться. Но особенно меня пугало то, что Маэдзима начал срываться. Всякий раз, когда ему не удавалось со мной связаться, он тут же взрывался и, отыскав меня, запирался со мной в «отеле для влюбленных» на два-три дня. Мне не дозволялось даже шагу ступить за пределы номера. Он швырял меня на кровать, а потом долго нудел о том, что я его избегаю. Когда я пыталась ему отвечать, он обзывал меня лгуньей и избивал.

Однажды, когда Маэдзима, как обычно, меня бил, он вдруг остановился:

— Даже, блядь, не думай о том, чтобы дотронуться до телефона, пока я не вернусь, — рявкнул он. После чего захлопнул за собой дверь, а я осталась лежать на кровати, стеная от боли.

Маэдзима вернулся через несколько часов, держа в руках бумажный пакет с покупками. Мы, как обычно, укололись, но затем он вдруг взял пояс от халата, которым мы обычно перевязывали предплечья, чтобы проступили вены, и связал им мне руки.

— Что ты делаешь? Отпусти!

— Хочешь попробовать это? — Кинув на меня плотоядный взгляд, он извлек из бумажного пакета вибратор и бутылочку со смазкой.

— Ни за что!

— Давай, крошка, ты же знаешь, что сама этого хочешь.

— Уйди от меня, извращенец! — заорала я и получила удар по лицу. Раздался тошнотворный хруст, в ухо заструилась теплая кровь.

— Расслабь ноги.

— Не надо… Пожалуйста…

— Черт, воткнуть не могу, — Маэдзима отложил вибратор и принялся растирать по всему моему телу смазку, осыпая при этом меня бранью. Так провозился со мной почти час, и наконец, ему удалось втолкнуть в меня этот чертов вибратор.

— Больно!

— Погоди, сейчас тебе начнет нравиться.

Я перестала сопротивляться.

— Ну как, лучше?

— Возьми меня лучше сам.

— Серьезно? Я лучше этой штуковины?

— Да… трахни меня, — даже после всего этого мне хотелось заняться с ним сексом, — ну давай же, пожалуйста.

— Нет, малышка, я хочу посмотреть, как ты будешь трахать себя этой штуковиной.

— Я не могу.

— Не нужно стесняться. Ну же! Давай, сладенькая, сделай это ради меня, — он развязал мне руки и отдал мне вибратор.

— Нет.

— Ладно, давай его сюда. Сейчас ты у меня кончишь, — он выхватил вибратор у меня из рук, велел мне перевернуться и снова вставил его в меня.

Я чуть слышно застонала, чем привела Маэдзиму в восторг:

— Давай, громче, я хочу услышать, как ты стонешь.

Я заставила себя подыграть ему:

— Мммм… Да, так!

— Ну что, теперь нравится?

— Да.

— Давай, Сёко. Сделай-ка, малышка, это ради меня, — он снова передал мне вибратор.

— Мммм…

— Нет, смотри, лучше вот так, — Маэдзима положил ладонь на мою руку и принялся резко дергать и проворачивать вибратор внутри меня. — Раздвинь ноги пошире. Я ничего не вижу.

— О-о-о… Боже!

— Давай, я хочу, чтобы ты вела себя поразвратней. Задвинь его до упора.

— Пожалуйста, возьми меня, — я повалила Маэдзиму на себя, и мы стали трахаться как обезумевшие.

Чуть позже, когда я ехала в такси обратно на съемную квартиру, то ощупывала ссадины и кровоподтеки на лице. Из пореза возле рта снова заструилась кровь. Как низко может пасть человек? При мысли о том, что я делаю, у меня по телу пробежала дрожь.

Однажды Маэдзиме выплатили крупную сумму денег, и он находился в необычайно приподнятом состоянии духа, что обычно было ему несвойственно. Из номера в «отеле для влюбленных» он позвонил одной женщине, сидевшей на наркоте и откликавшейся на имя Саори. Когда она явилась, Маэдзима велел ей «выступить» со мной, тогда как он сам будет на это смотреть. Когда он увидел на моем лице озадаченное выражение, то прошептал мне на ухо:

— Она лесбиянка, поэтому, если не хочешь, тебе не придется ничего делать. Пусть сама займется делом.

Я вяло кивнула и легла на кровать. Саори сняла с меня банный халат и принялась лизать мне ухо. Ее язык, проникавший мне в рот, и мягкие руки, касавшиеся кожи, доставляли ощущения совершенно непохожие не те, когда меня ласкал мужчина. Потом, нежно водя языком по моему телу, она погрузила в меня палец и стала водить им взад-вперед.

— Сёко, повернись сюда лицом и реагируй на ласки! — Маэдзима, куривший сигарету и освистывавший нас, вел себя словно зритель гадкого сексуального шоу.

Саори немедленно отреагировала на его слова и стала яростно гонять палец туда-сюда и старательно меня вылизывать.

— А-а-а… нет… я вот-вот… пожалуйста, иди ко мне, — я протянула руку к Маэдзиме.

— Ладно, можешь убираться вон, — Маэдзима встал, и стянул Саори с постели.

Выхватив из кошелька пригоршню десятитысячных купюр, он небрежно швырнул их в ее сторону.

— Так вот как сильно ты меня хочешь, — произнес он, забираясь на меня и поглаживая меня по лицу.

— Я очень тебя хочу… скорее, — ответила я, обхватывая его руками.

— Сёко, — охнул он, — Хорошо… как хорошо, — когда Маэдзима начал двигаться во мне, он повернулся к Саори и резко дернул рукой, в знак того, чтобы она убиралась прочь. Женщина присела, собрала с пола разбросанные купюры, оделась и вышла из номера.

В тот день Маэдзима стал уговаривать меня порвать с Сином:

— Тебе не кажется, что пришло время избавиться от этого парня?

Увидев, что я лишь покачала головой в ответ, он спросил:

— Ты что, хочешь меня разозлить?

— Нет, Маэдзима-сан, не хочу.

— Слушай, я и так даю тебе все, что нужно. Я ведь покупаю все, что ты хочешь, сладенькая моя. Так?

— Просто я больше не могу быть с тобой.

— Блядь, да я вожусь с тобой как с королевой.

— Тебе на меня насрать.

— Мне на тебя насрать? Что ты имеешь в виду?

— Если бы ты действительно был ко мне неравнодушен, ты бы меня отпустил.

— Нет, так не пойдет. Думаешь, мы разбежимся, и все — дело с концом? Оно и понятно, такая проблядь, как ты, просто не представляет, сколько я вбухал бабок в наши отношения. Я с тобой не в игрушки играю. Я для тебя все делал, а тут ты взяла и решила порвать со мной. Так не пойдет!

Повисло неловкое молчание. Маэдзима подался вперед и погладил меня по щеке:

— Ты такая славная. Ничего не могу с собой поделать.

— Убери от меня свои руки!

— Вот только не надо снова нести эту херню. Ты, блядь, вообще соображаешь, с кем разговариваешь? — Без всякого предупреждения он с силой залепил мне пощечину.

— Я хочу разбежаться с тобой.

— Ебаная упрямая проблядь! — Маэдзима ударил меня с такой силой, что я полетела на стол и ударилась глазом об угол. У меня будто бы слезы хлынули из глаз, но, прижав ладонь к лицу, я поняла, что это кровь.

— Наши отношения давно закончились, — сказала я с отвращением.

— Врешь! Со мной так просто не порвешь, — на этот раз Маэдзима схватил меня за волосы и ударил головой об пол. В череп словно вогнали раскаленный железный прут.

— Пожалуйста, не надо… Прости меня… — запинаясь, произнесла я.

— Хочешь, чтобы я тебя простил? Тогда вставай на колени и умоляй меня о прощении!

Я уязвила гордость Маэдзимы, и теперь он был не в силах сдержать ярость. Он прижал ногой мою голову к полу. Боль в ней после предыдущего удара уже и так была невыносимой, и теперь, почувствовав дополнительное давление на мой пульсирующий огнем череп, я взорвалась от ненависти:

— Ты, блядь, хочешь, чтоб я у тебя прощения просила?! Давай, сука, бей меня сколько хочешь! Я не стану просить у тебя прощения ни за что на свете!

— Ладно. Давай. Как хочешь. Ты и так меня уже заебала — крыша едет. Делай, блядь, как знаешь.

Но Маэдзима знал, что я вернусь. Стечением времени ломка мучила меня все сильнее, и мне требовались все большие дозы амфетаминов. Я полностью зависела от Маэдзимы, и выхода у меня не было.

В другой раз, кажется, это было где-то в начале осени, Маэдзима поставил кассету с жестким порно и велел мне повторять все действия актрисы. Поначалу я смотрела на экран молча, но через некоторое время распростершаяся на экране женщина, удовлетворявшая себя с помощью вибратора, стала напоминать меня. Захотелось отвернуться.

— Эй, ты чего не смотришь?

— Это… я?

— Чего?

— Эта женщина. Это я.

— Сёко, ты что несешь?

— Выключи. Выключи это!

Тяжелое дыхание, доносившееся из динамиков телевизора, гудение холодильника — каждый звук превращался в мой голос.

— Выключи! — Я швырнула дистанционный пульт в телевизионный экран и зажала уши руками.

— Что с тобой? — в изумлении уставился на меня Маэдзима. — Это не ты.

— Нет, я.

— Малыш, тебя, кажется, отпускает. Дай-ка я тебе еще укольчик сделаю.

Я покачала головой. Меня била дрожь.

— Если не ширнешься, у тебя сорвет крышу.

Дело не ограничилось тем, что вместо порноактрисы я видела себя. Я решила, что зеркало на стене на самом деле является стеклом и из-за него кто-то подглядывает, как мы занимаемся сексом.

— Сёко, дай руку.

Я дико затрясла головой:

— Нет… Не хочу! Не хочу!

— Придется. Ты ведешь себя как сумасшедшая.

Теперь мне казалось, что по моей спине ползут какие-то жуки, а в ушах по-прежнему звучало тяжелое дыхание. В конце концов я пришла в такой ужас, что выставила вперед правую руку, и Маэдзима вколол мне дозу. Когда я снова повернулась к телевизору, то увидела лишь порноакртису, раздвинувшую ноги для своего партнера. Я вздохнула с облегчением, хлебнула воды и легла на кровать.

— Ну как? Отпустило?

— Да…

— Съешь что-нибудь? — Маэдзима взял со стола меню.

— Я бы съела лапшу рамэн.

— Точно. Я, пожалуй, тоже ее возьму. Ты закажешь?

Я сняла трубку стоявшего у кровати телефона и заказала две миски рамэн.

— Я уже сто лет не видел как ты ешь, — заметил Маэдзима.

— В последнее время у меня совсем нет аппетита.

Забрав миски с рамэн, оставленные у дверей, я водрузила их на стол. От наркотиков язык очень чувствительно реагировал на горячее, поэтому пришлось дождаться, когда суп остынет, а лапша сделается дряблой. Только тогда я смогла есть. Затем я выкурила сигарету и полезла к Маэдзиме в ванну. Мы трахались всю ночь.

У меня зазвонил телефон.

— Алло?

— Привет, Сёко. Как поживаешь?

— Нормально. А у тебя как, Юки?

— У меня все отлично. Просто ты в последнее время вела себя как-то странно. Тебя уже сто лет никто не видел, да и голос какой-то грустный. Ты что, простыла?

— Нет, со мной все в порядке.

— У тебя что-то случилась? Ты сейчас можешь разговаривать?

— Да я же сказала, у меня все в порядке!

— Нет, ну раз у тебя и вправду все в порядке, тогда… Слушай, может, как-нибудь пересечемся вместе старой тусовкой? Все безумно хотят тебя увидеть. Без тебя вообще не прикольно, а с тобой ржачно.

— Спасибо.

Если бы я могла, я бы сразу поехала к Юки. Но в те дни я пребывала в таком состоянии, что не хотела никого видеть. Я больше не ощущала себя одной из них. Мне хотелось вернуться в то время, когда мы могли все вместе оттянуться, и я ненавидела себя за то, что не могла соскочить со «спидов».

Вскоре после этого ко мне на квартиру заехал Син:

— Поздравляю!

— С чем?

— Да ты что? Не верю, что ты забыла о собственном дне рождения.

Каждый день я проводила совершенно одинаково, в мечтах о дозе амфетамина, поэтому совершенно забыла о своем девятнадцатилетии. Син купил мне духи.

— Ты сам их выбирал?

— Конечно.

Я сняла крышечку и вдохнула аромат. Он был сладким, чувственным и… очень взрослым.

— Спасибо. Слушай, извини, я…

— Тcсс… Все в порядке.

Син знал, чем я занимаюсь. Но он думал, что я стала встречаться с другим, так как мне было одиноко, а потом, уже в процессе, подсела на наркотики. Он всегда из-за этого на меня сердился.

— Сёко, скажи мне правду. Должна быть причина, заставляющая тебя принимать наркотики.

Я вперила взгляд в пол и ничего не ответила.

— Зачем ты колешься? Ты что, не можешь со мной об этом поговорить?

— Прости меня, — только и могла вымолвить я.

После этого он обычно произносил: «Пожалуйста, завяжи с наркотиками. Хорошо?» — и обнимал меня. Я вела себя как эгоистка и втайне желала, чтобы он сердился на меня еще больше. Я мечтала, что в порыве страсти и ревности он решит, чтобы я стала только его женщиной и не принадлежала больше никому. Син всегда хорошо со мной обращался, но я никак до конца не могла понять, что творится у него в голове. Ну да, так или иначе, я была еще маленькой, и пришлось смириться с фактом, что мы с Сином всегда будем «на разных волнах». И все же я достаточно хорошо соображала, а потому сумела понять тайное послание, содержавшееся в этом подарке — изящном флакончике духов. Син хотел, чтобы я повзрослела, вот только у меня не хватало сил и решимости, и это больно меня ранило.

Нежно, ласково Син начал заниматься со мной любовью. Каждое прикосновение сводило меня с ума. Я начала стонать и упрашивать его двигаться быстрее. Неожиданно он остановился и посмотрел на меня:

— Сёко, ты что, под кайфом?

— Что?

— Я всегда могу сказать, когда ты под кайфом. Тогда ты ведешь себя совсем иначе.

От его слов мне сделалось гадко. Образа скромной милой девушки, которая радостно шла рука об руку с Сином, больше не существовало.

В ту ночь мне приснился дедушка. Сон был очень странным. Я не могла ясно различить лица деда, но была уверена, что это именно он. Старик стоял в голубоватом тумане на вершине горы, облаченный в белое кимоно, с печальным выражением на лице звал: «Сёко! Сёко!» — и манил меня рукой к себе. Проснувшись, я задумалась. Неужели деда настолько взволновало то, что я принимаю наркотики и сплю с женатым мужчиной, что он решил явиться мне во сне? Может, хотел мне сказать, что если я буду продолжать в том же духе, то присоединюсь к нему? Грудь сдавило, стало трудно дышать. «Прости меня, деда…» — прошептала я. Но мое сердце, разрывавшееся между Сином и Маэдзимой, разлетелось на множество осколков, и я не знала, смогу ли собрать их воедино.

Глава V Расплата

Через несколько дней после моего девятнадцатилетия мне позвонила На-тян:

— Сёко-тян, кошка умерла. Мы завернули ее в полотенце и похоронили под вишней. Мы ее больше никогда не увидим, но, по крайней мере, она сможет по весне любоваться цветением сакуры. Ей будет там хорошо, правда?

На-тян заплакала. Дом отобрали по решению суда по делам о банкротстве, а нашу семью выставили вон. Среди суеты и забот, связанных с выездом из дома, который мы любили и с которым было связано столько воспоминаний, кошка свернулась калачиком в уголке гостиной и умерла. Она как будто понимала, что происходит. Наш старый пес, который всегдаоставался мне другом в тяжелые минуты, тоже нашел свой последний приют под вишневым деревом. Теперь мне уже никогда не дотронуться до той сакуры и не покормить рыб. Мне больше никогда не вернуться в тот дом, где мы вместе сидели, смеялись и ели… Он словно с грохотом развалился, не оставив ничего после себя. Мне повезло, у меня имелась квартира, но все равно удар, который пришлось выдержать, оказался тяжелым. На самом деле, только сейчас я поняла, как для меня важна семья. Кроме этого, выселение из дома казалось мне вполне определенным сигналом к тому, что пора раз и навсегда завязывать с наркотиками.

За несколько дней до этого Маэдзима, как обычно, отвез меня в «отель для влюбленных». На следующий вечер, когда я сказала, что хочу домой, он взорвался.

— Так вот как ты меня ненавидишь! — заорал он и наотмашь ударил меня по лицу.

Удар был такой силы, что сбросил меня с постели. Маэдзима вслед за мной соскочил на пол, пнул под ребра, схватил за волосы и рывком поставил на ноги:

— Ну давай, давай, продолжай! Может, хочешь сказать что-нибудь еще? — Он словно выплевывал слова мне в лицо. Я попыталась ответить, но не могла перевести дыхание после удара. — Никуда ты отсюда не уйдешь! — Маэдзима успел распалиться. Он взял шприц и ввел мне в руку огромную дозу «спида». Стоило ему выдернуть иглу, как по моему лицу заструился пот, а тело словно превратилось в желе. Грудь полыхала огнем, сердце бешено колотилось.

Закрыв глаза и хватая ртом воздух, я прижала ладонь к сердцу, желая успокоиться, но все тщетно. Я рухнула на простыни. В «отеле для влюбленных» они были черного цвета.

— Эй, с тобой все в порядке? — Лицо Маэдзимы казалось мне бледным, расплывающимся пятном.

— Охххх… — больше я не могла произнести ни слова.

— Сёко!

— Н-н-е… нечем дышать…

— Эй! Слушай, я ничего не делал. Я тут ни при чем!

Мне удалось лишь издать горлом булькающий звук.

— Кончай прикалываться… Слушай, я уверен, тебя через некоторое время отпустит. Ну ладно, мне уже пора двигать. Увидимся позже, договорились?

— Погоди, Маэдзима-сан, — мой голос был не громче шепота.

Маэдзима даже не оглянулся…

Я попыталась встать, руки и ноги онемели, я едва могла двигаться, я твердо решила, что не умру в таком отвратительном месте.

— Папа, мама, помогите! — Я задыхалась, силясь вобрать в себя воздух, и беспомощно впивалась ногтями в горло.

Мне казалось, будто кто-то невидимой хваткой душит меня изнутри. Не знаю, долго ли я так пролежала, но через некоторое время к пальцам на руках и ногах чудесным образом стала возвращаться чувствительность. Кое-как мне удалось сползти с кровати. Когда я попыталась замазать косметикой фингал, оставшийся после удара Маэдзимы, руки дрожали, а перед глазами все расплывалось.

Ну и дурой же я была! Всякий раз, когда Маэдзима меня избивал, он мог всего лишь признаться мне в любви, и я тотчас же все ему прощала. Но эти три словечка: «Я тебя люблю» — были веревкой, что связывала меня, а Маэдзима никогда не вкладывал в них искренних чувств. Я всегда была для него лишь игрушкой для удовлетворения похоти. Наконец мне удалось выбраться из темного гостиничного номера без окон, который казался теперь таким же холодным и пустым, как ложь, которой Маэдзима меня кормил.

Следующие несколько дней я провалялась у себя в квартире, мечтая о дозе. Одного лишь вида «дорожек» у себя на руках вполне хватало, чтобы ко мне со всей яркостью возвращались воспоминания о наркотическом кайфе. Именно тогда мне позвонила На-тян, и до меня дошло, что подвернулся шанс навсегда освободиться от наркотической зависимости.

Но завязать с ширевом оказалось сложнее, чем я думала. Ломка была страшной. Сначала меня постоянно мучили галлюцинации: я видела и слышала вещи настолько ужасные, что не могла сомкнуть глаз. Наконец, через три дня галлюцинации прекратились, и ко мне вернулся аппетит. Есть хотелось зверски! Добравшись до кухни, я умяла две большие порции риса с прожаренной свининой и выхлебала двухлитровую бутылку воды, после чего немедленно уснула. Когда проснулась, мне снова хотелось пить. Я выпила еще воды и приняла горячую ванну, чтобы хорошенько пропотеть. Потом снова наелась до отвала и опять заснула. В таком режиме прошло десять дней, прежде чем неуемный аппетит спал, и я почувствовала, что пришла в норму. Так мне удалось сбежать из ада, которым для меня были наркотики, а совсем скоро я узнала, что избавилась и от другого кошмара. Меньше чем через месяц после того, как Маэдзима бросил меня на погибель в «отеле для влюбленных», он умер от закупорки легких.

Пошло некоторое время, как мне удалось завязать с наркотиками, и я устроилась работать «девушкой для бесед» в один из самых дорогих баров района, куда по вечерам отправлялись бизнесмены, чтобы выпить, расслабиться и поболтать с молоденькими красотками, которые их обслуживали. На дворе стоял 1987 год, пик экономического бума в Японии, когда деньги текли в стране рекой, словно саке, которое мы вливали в горла наших клиентов. Поведение некоторых бизнесменов меня просто изумляло. Они швырялись деньгами так, словно завтра должен был наступить конец света.

К несчастью для Сина, у его компании наступила череда финансовых неудач, и он перестал давать мне деньги. Мне удавалось каждый месяц откладывать с зарплаты небольшую сумму и посылать ее родителям. Несмотря на то что во всей Японии наблюдался рост потребительских расходов, казалось, близких мне людей преследовал некий злой рок. В итоге компания Сина обанкротилась. Конечно же, мне было наплевать на то, что он остался без гроша в кармане, — я его по-прежнему любила и даже не подумала бросить.

Мне было тоже непросто сводить концы с концами. «Девушкам для бесед» приходилось тщательно следить за своей внешностью, и большая часть моей зарплаты уходила на одежду, туфли, парикмахеров и косметику. Иногда, чтобы послать родителям деньги, я экономила на собственных расходах, и в некоторые дни я была вынуждена обходиться без еды. При этом я никогда не заговаривала о своей семье с Сином и всегда держалась весело, делая вид, что у меня все прекрасно.

Мои родители и На-тян переехали в маленький съемный домик, а брат нашел поблизости квартиру. Здоровье отца так и не восстановилось, и теперь единственным источником дохода для него стал самый тяжелый физический труд на стройках. Мама устроилась уборщицей в «гостиницу для влюбленных». Она осунулась и постарела; ее руки, не привыкшие к такой работе, огрубели, кожа на них потрескалась. От аккуратной и нежной словно шелк ручки, которая некогда стиснула мою в зале суда по семейным делам, остались одни воспоминания. Мне было почти двадцать, я была уже совсем взрослая, но, глядя на то, как родители борются за выживание, я чувствовала себя беспомощной.

Каждый вечер, не обращая внимания на холодный ветер, дувший мне в лицо, и дешевую легкую куртку, липнувшую к телу из-за статического электричества, я спешила на работу в бар. Теперь моим новым пристрастием стала работа.

Однажды вечером меня подозвал новый клиент по имени Курамоти. Я, как положено, расплывшись в улыбке, поздоровалась с ним, но, когда присела к нему за столик, у меня екнуло сердце. Он был невысок ростом, не особенно хорош собой, но при этом обладал невероятным шармом. Мне показалось, что я влюбилась в него с первого взгляда. Он рассказал мне, что возглавляет компанию, занимающуюся недвижимостью и располагающуюся в Хиракате, совсем неподалеку от Осаки. В этот район города он приехал по делам и остановился в отеле, неподалеку от бара.

Мы сразу же нашли с ним общий язык — он принадлежал к тому типу мужчин, с которыми себя чувствуешь как за каменной стеной.

— Может, сходим перекусить, после того как ты закончишь работу?

— Что же, я согласна. Бар все равно вот-вот закроется.

— Тогда я оплачу счет и буду ждать тебя у выхода.

— Я мигом!

Курамоти расплатился и вышел из бара, в котором все еще звучала песня «Сотто оясуми», которую ставили в знак того, что заведение закрывается. Как только музыка стихла, я набросила на себя куртку и кинулась к выходу:

— Прости меня, ты, наверное, совсем замерз.

— Ничего страшного! Итак, Сёко, чего бы тебе хотелось? Что бы ты желала на ужин?

— А что тебе нравится?

— Хммм… Дай подумать. Понимаешь, я не слишком хорошо знаю Сакай. Почему бы тебе не отвести меня в одно из тех мест, где ты обычно кушаешь?

Мы поужинали в одном из ресторанов, в котором сервировали блюда а-ля фуршет, и я уже подумывала о том, чтобы пойти домой, когда Курамоти обратился ко мне с предложением:

— Сейчас я собираюсь обратно к себе в отель, но мне очень не хочется оставаться одному. Я обещаю, что и пальцем тебя не трону. Может, составишь мне компанию?

— Что?

— Ты не останешься у меня в номере?

— Нет, спасибо.

— Слушай, я обещаю, что не стану к тебе приставать.

— Честно?

— Честно.

— Тогда договорились, — я выставила мизинец.

— Я чувствую себя ребенком, — рассмеялся Курамоти и, в знак скрепления договора, согнул мизинец и сцепился им с моим.

— Коль порвутся два кольца, буду гадом без лица, — произнесла я за нас обоих.

Когда я отпустила мизинец, Курамоти все еще смеялся. Мне казалось, он говорит правду. Мы познакомились всего несколько часов назад, но я уже чувствовала, что могу ему доверять.

Мы сидели у него в гостиничном номере и за разговорами совсем забыли о времени. Благодаря отцу я кое-что знала о торговле недвижимостью и могла говорить с Курамоти о его делах, отчего у него сразу же улучшилось настроение. Он стал рассказывать мне о проектах, над которыми работал в тот момент, о планах на будущее, веселил меня смешными историями о своих сотрудниках.

Мне было очень приятно с ним разговаривать, и я чувствовала себя удивительно легко — как никогда прежде.

— Знаешь, в баре я сразу обратил на тебя внимание. Ты мне с первой же секунды понравилась.

— Спасибо.

— Сёко, тебе нравится заниматься сексом? — неожиданно спросил он.

— Конечно, нравится, — честно ответила я.

— Ну и прямота! Что ж, если тебе это и вправду нравится, может, станешь моей девушкой? Как ты на это смотришь?

— Не знаю, что сказать… Мы ведь с вами едва знакомы.

— А если бы я сказал, что стану о тебе заботиться, это помогло бы тебе принять решение?

Я ничего не ответила.

Курамоти подался вперед и, взяв мою руку, пристально посмотрел мне в глаза:

— Я за все заплачу. Если завтра вернешься со мной, я тебе даже дом куплю. Я обо всем позабочусь. Можешь положиться на меня. Знаешь, я до недавнего времени много гулял, но с тобой у меня будут серьезные отношения. Ну как?

Курамоти сделал мне невероятно щедрое предложение, но я не знала, что ему ответить. Если бы согласилась, возможно, мне бы удалось до конца дней обеспечить своим родителям безбедное существование. И все же я не могла выкинуть из головы образ Сина.

— Пожалуйста, дайте мне время на раздумье. Может, мы снова как-нибудь встретимся и еще раз все обговорим? — Я мягко высвободила ладошку из его руки и положила ее обратно себе на колено.

— Понятно. Слишком неожиданно? — неловко рассмеялся он. — Только давай ты пообещаешь, что, когда мы встретимся с тобой в следующий раз, ты проведешь со мной ночь. Договорились? Ладно, мне уже пора на работу. Можно я по дороге домой позвоню тебе с мобильника? Путь до работы неблизкий, вот ты мне и составишь компанию.

Сквозь щель в занавесках в номер просачивался свет. Уже наступило утро.

— А вам что, больше не с кем разговаривать? — ухмыльнувшись, спросила я, и Курамоти рассмеялся.

Потом, когда я уже уходила, он повернулся ко мне:

— Прости, из-за меня ты провела здесь всю ночь. Возьми, — он протянул мне пятьсот тысяч иен. Несмотря на времена экономического бума, даже по тогдашним меркам это была огромная сумма.

— Я не могу это взять. Мы ведь все равно еще встретимся, так? Мне этого довольно, — я попыталась всучить ему деньги обратно.

— Ничего не говори. Просто возьми, и все.

— Пожалуйста, не вынуждайте меня.

— Ты все еще споришь?

— Я не могу их принять.

— Довольно разговоров! — К моему изумлению, он сграбастал меня и впечатался мне в губы долгим поцелуем. — Это заставит тебя замолчать…

Несколько мгновений мы стояли и молча смотрели друг на друга.

— Спасибо.

— Я позвоню тебе, как только ты доберешься до дома, так что сиди у телефона.

— Обязательно!

Как он и обещал, телефон затрезвонил, стоило мне переступить порог квартиры. В то время в Японии еще редко звонили с мобильных, но Курамоти, казалось, совершенно не беспокоила стоимость подобных разговоров, поэтому мы болтали с ним всю дорогу, пока он ехал к себе на работу на другой конец Осаки. В итоге, договорившись встретиться через неделю, мы закончили беседу.

На следующий день, в воскресенье, приехав навестить родителей, я протянула маме пятьсот тысяч иен.

— Где ты взяла столько денег? — с подозрением в голосе спросила она.

— Я не делала ничего плохого, чтобы добыть их. Я хочу, чтобы вы их взяли себе.

— Ну, если ты так уверена… Спасибо. Останься на ужин. Я только сбегаю в магазин.

— Я пойду с тобой, — вскочив, сказала я, но мама стала убеждать меня, что справится сама.

Я сдалась и попросила ее одеться потеплее, потому что на улице было холодно.

— О чем ты? Я всего лишь на пять минут! — Смеясь, мама обернула вокруг шеи теплый вязаный шарф, натянула стеганую куртку и перчатки и выскользнула за дверь.

На ужин в тот вечер была говядина сукияки с овощами. Мы натерли дно чугунного горшка для сукияки жиром и нагрели его, пока жир не начал таять, потом бросили туда мясо, добавили нарезанных овощей, тофу, лапшы коняку, приправив все это соевым соусом и сахаром. Залив немного воды, накрыли горшок крышкой и оставили кипеть на медленном огне. Когда кушанье приготовилось, кухню заполнил восхитительный сладковатый аромат. Было просто здорово сидеть всей семьей за столом, но я не могла не заметить, что, несмотря на подарок в полмиллиона иен, мама купила уцененное мясо. Теперь до меня дошло, почему она так хотела пойти в магазин одна. Не хотела, чтобы я увидела, сколь скуден их семейный бюджет.

Родители и На-тян разбили себе в миски по сырому яйцу, после чего взбили их палочками. Они брали большие ломти мяса и тофу, смачивали их в яйце и жадно отправляли в рот. Я ела прямо из горшка, пытаясь припомнить, когда мы вот так собирались вместе за ужином в последний раз. Я уже давно не видела смеющихся родителей и по-детски радостного выражения лица На-тян. Вроде бы мелочи, но именно благодаря им ко мне приходило ощущение счастья. Если бы у меня водились деньги, мы бы могли вернуть те времена, когда нам было так хорошо вместе.

Мама страдала от повышенного давления и уже два раза теряла сознание, но, несмотря на это, она отказывалась принимать лекарства, которые ей прописали. У нее не было ни денег на них, ни времени, чтобы регулярно посещать врачей. Когда я предлагала, что сама заплачу им, мама начинала придумывать отговорки: «Мне надо работать, поэтому времени на врачей все равно нет», — говорила она. Или же: «Еще один обморок, и со мной все будет покончено. Доктор ничего нового не скажет».

Я просила ее не произносить таких слов, утверждая, что подобные разговоры навлекут на нее несчастья. Не знаю, может, во мне проснулось своего рода шестое чувство, которое испытывает дочь по отношению к матери, но я ощущала, что ей недолго осталось быть с нами. Папа уже оправился от болезни и постепенно возвращался к нормальной жизни, но все-таки был еще очень слаб. Меня вдруг охватила паника, я осознала, что время, отпущенное родителям, на исходе. Мама никогда никому не жаловалась, но однажды мне призналась:

— Сёко-тян, мы с папой так много работаем, хотим купить для всех нас маленький домик. Это моя мечта, ты же знаешь…

Да. Это было и моей мечтой. В свое время мы с Маки испортили отношения с родителями, восстав против них. Теперь, когда мне, наконец, вроде бы удалось все более или менее исправить, я поклялась сама себе, что больше никогда не поставлю их под угрозу. Так или иначе, но я решила купить дом, где мы все вместе смогли бы поселиться. Я знала о бессердечных людях, которые за спиной отца шептали, что он ушел из якудза, так как настолько прочно сел на мель, что у него даже не было денег платить в общак. Другие утверждали, что отец витал в облаках и его, наконец, сбросили с небес на землю, и прочий вздор в том же духе. На самом деле они понятия не имели, что произошло на самом деле. Они вообще ничего не знали об отце. Мне было очень больно, когда я слышала, как другие глумятся над моей семьей, и поклялась, что не сдамся и изменю все к лучшему.

Я приехала к себе домой, села и закурила, наблюдая, как вьющийся дым, клубясь, поднимается к потолку. Зазвонил телефон.

— Алло.

— Сёко, я по тебе соскучился.

— Син, сто лет тебя не видела! Что случилось?

— Мне надо с тобой кое о чем поговорить. Можно сейчас к тебе заскочить?

— Да, конечно.

Я повесила трубку, гадая, что же это за такое важное дело, о котором Син не может поговорить по телефону. Услышав, как в двери поворачивается ключ, я налила нам кофе в симпатичные одинаковые чашки. Он вошел в комнату и опустился на стул, а я села рядом.

— Ну и о чем же ты хотел со мной поговорить?

— Не знаю как тебе и сказать… Но придется.

— Что-то случилось?

— Моя жена беременна.

— Поздравляю, — выдохнула я и даже попыталась улыбнуться. Все-таки сумела ответить подобающим образом.

— Если у меня будет ребенок, ты продолжишь со мной встречаться?

— Какого ответа ты от меня ждешь?

— Не знаю. Но лгать тебе — выше моих сил.

— Мне надо все обдумать, — мне было непросто смотреть ему в глаза.

— Ты на меня сердишься?

— Нет. Просто дай мне немного времени. Ладно?

— Я тебе позвоню, — и он ушел, так и не притронувшись к кофе.

Жена Сина беременна… Если мы будем встречаться и дальше, а его жена о нас узнает, на меня ляжет ответственность за их развод. Я знала, что разрыв с Сином будет правильным решением, но мне так не хотелось его терять! Теперь мне предстояло обдумать предложение Курамоти и новость, которую принес мне Син. Я совершенно не представляла, что делать.

В следующий раз я увиделась с Сином уже после свидания с Курамоти. Стоило мне выйти из дома, как Курамоти выскочил из машины:

— Сёко! Как же я по тебе соскучился! Я так ждал, когда, наконец, тебя увижу. — Он обнял меня у всех на виду. Он него исходил тот же самый запах, что и неделю назад, когда он поцеловал меня. Я не могла припомнить мужчину, который сжимал бы меня в объятиях так крепко, как он. Нас окружал холодный зимний воздух, а от тела Курамоти веяло невероятным теплом.

— Я тоже скучала, — искренне ответила я.

— Правда?

— Ага.

— Ты со мной будешь сегодня?

Я молча кивнула, положив голову ему на плечо. Он отвез меня в гостиницу. Стоило нам оказаться в номере, он обнял меня так же крепко, как и прежде, и мы рухнули на кровать. Мы встретились второй раз в жизни, однако я чувствовала себя так, словно знала его уже целую вечность. И все-таки я никак не могла унять беспокойство. Мне нравился Курамоти, я и в самом деле могла в него влюбиться. Я чувствовала себя виноватой перед Сином, но все-таки решила не возвращаться к нему.

— Где тебя поласкать? — спросила я Курамоти.

— Здесь, — ответил он, положив себе руку на грудь, рядом с сердцем.

Я села верхом на Курамоти и стала нежно лизать ему грудь.

— Ну ладно, довольно, — промолвил он через некоторое время и, поглаживая мне груди, вошел в меня.

Секс с ним был потрясающим. Даже с Сином я и близко не ощущала ничего подобного. По моему телу одна за одной прокатывались волны наслаждения. Похоже, Курамоти испытывал не меньшее удовольствие. Когда все кончилось, он обхватил мое лицо ладонями и внимательно посмотрел мне в глаза. Вдруг без всякой причины я смутилась и покраснела.

— Слушай, а мы, оказывается, очень хорошо друг другу подходим. Только подумай, если бы мы не переспали, то никогда бы об этом не узнали, — произнес Курамоти, откинувшись на подушки и улыбаясь, как сытый кот. Неожиданно он сделался серьезен. — Сёко, ты лучшая из всех женщин, что у меня были. Будь моей любовницей! Прошу тебя! Я обо всем позабочусь, ты ни в чем не будешь нуждаться. Сейчас я делаю тебе предложение всерьез, пожалуйста, хорошенько его обдумай.

— Ты можешь мне дать еще немного времени?

— Ты ведь переспала со мной, потому что я тебе нравлюсь, верно?

— Конечно. Стала бы я с тобой спать, если бы ты мне не нравился!

— Так в чем же дело?

— Просто я не могу вот так сразу стать твоей.

— Но ты ведь хочешь быть со мной?

— Прости, понимаешь, все не так просто… мне просто нужно…

— Ясно… У тебя есть другой. Понимаю, — он извлек бумажник и достал большую пачку денег — Вот, возьми, — как и в прошлый раз, там было около пятисот тысяч иен.

— Мне не нужны деньги, — я попыталась сунуть их ему назад.

— Ты что, хочешь, чтобы я тебя заставил замолчать как в прошлый раз? — спросил Курамоти и, притянув меня к себе, впился поцелуем в губы.

— Будешь так дальше делать, я не смогу сказать, что думаю.

— Ну и ладно.

— Прости меня, Курамоти-сан.

— Не надо извиняться. Но когда мы встретимся в следующий раз, ты поедешь со мной в Хиракату. А я тебе там приготовлю дом. Договорились?

Я поблагодарила его за предложение, но ничего обещать не стала. Курамоти подбросил меня туда, где я жила, и снова, пока он ехал до своего дома, мы болтали с ним по телефону. Когда, наконец, повесили трубки, я легла на постель все обдумать и заметила ключ от квартиры, лежавший на прикроватном столике. Что этот ключ значил для Сина? При мысли о Сине у меня на глаза навернулись слезы. Я не лгала, когда говорила Курамоти, что он мне очень нравится, но понимала, что не сумею разобраться в своих чувствах, до тех пор пока мы не сядем и не обсудим все с Сином. Меня печалило еще одно обстоятельство — роман с Курамоти будет очередной интрижкой. Почему я постоянно влюблялась в женатых мужчин? Я знала, это неправильно, но ничего не могла с собой поделать. Неужели мне всю жизнь суждено ходить в любовницах? Почему любовь так тяжела? Я знала, что теперь, когда у меня начался роман с Курамоти, мне надо порвать с Сином, но не могла по щелчку пальцев выкинуть его из своего сердца. Мне всего-навсего надо было выбрать Курамоти, чтобы мои родители смогли начать новую жизнь.

Я злилась на себя из-за того, что не могла решиться на этот шаг.

В то время как моя семья силилась расплатиться с долгами, у Маки тоже начались проблемы с деньгами. Ее муж Огино был полным неудачником и никогда не заканчивал дела, за которые брался. На первый взгляд он казался вполне покладистым парнем, но на деле все обстояло совершенно иначе. Однажды Маки заглянула ко мне в гости:

— Мне очень нужно поскорей получить развод, но у меня нет денег и негде жить. Я уже достаточно натерпелась с этим никчемным бездельником.

— А если бы тебе было где жить, ты бы развелась?

— Сёко, я в таком отчаянии.

— Ладно, можешь пожить здесь, а я куда-нибудь перееду. Сниму квартиру неподалеку.

— Ты серьезно?

— Ну да. Завтра же схожу к риелтору и подыщу себе жилье.

— Можно я завтра перевезу сюда вещи? Боюсь, я не выдержу, если он снова станет мозолить мне глаза.

— Конечно. Перебирайся хоть сейчас.

— Ты просто супер, сестренка!

Она не тратила времени понапрасну и в тот же день переехала ко мне. Когда возня с переселением закончилась, Маки от всей души поблагодарила меня, причем на ее лице проступило выражение такого облегчения, что я поняла, каким кошмаром была для нее жизнь с мужем. Мы с сестрой провели весь день вместе — впервые после очень долгого перерыва. А потом, совсем как в те далекие времена, когда тайком выбирались из дома, чтобы попасть на дискотеку, мы проговорили всю ночь и, наконец, уснули на одном футоне. На следующий день я оставила квартиру, доставшуюся мне от Сина, сестре, а сама переехала в новую. Это давало мне великолепную возможность порвать с Сином, но я не смогла заставить себя положить конец нашим отношениям и даже дала ему второй ключ от моей новой квартиры.

Я сняла себе жилье неподалеку от своего предыдущего по одной очень важной причине. Огино был чрезмерно, чуть ли не до безумия влюблен в Маки и даже слышать не хотел о разводе. Ей пришлось в спешке собрать вещи и съехать, воспользовавшись отсутствием мужа. Вскоре после того, как она перебралась ко мне, ее принялись донимать звонками, причем звонивший ничего не говорил, лишь дышал в трубку. Я не сомневалась, что Огино не сдастся без боя, и была наготове, чтобы в случае необходимости тут же прийти на помощь.

Как-то вечером, когда я и Маки у нее в квартире смотрели телевизор, мы услышали сзади звон разбитого стекла и даже подпрыгнули от неожиданности. Обернувшись, мы увидели, как Огино лезет в окно, которое только что высадил. Он схватил мою сестру за волосы и потащил ее к двери.

— Отпусти ее! — закричала я и изо всех сил заколотила по нему руками и ногами.

— Не лезь, сука, не в свое дело! — заорал он в ответ и ударил меня кулаком в лицо.

— Я убью тебя, говнюк ебаный! — Я почувствовала, как у меня в висках стучит кровь, бросилась на него, и мы принялись молотить друг друга.

Маки в слезах умоляла Огино остановиться. Сестра попыталась оттащить его от меня, но у нее не хватило сил.

— Маки, отойди! — крикнула я и, подхватив магнитофон, стала им со всей силы лупить Огино по голове.

Он заорал от боли и свалился, свернувшись калачиком на полу и прикрыв голову руками.

— Если ты и вправду так хочешь избавиться от меня, давай разведемся, — простонал он.

— Так ты даешь ей развод? — спросила я, чувствуя, как из носа течет струйка крови.

— Если она меня так сильно ненавидит!

— Обещай, что больше мы не увидим здесь твоей рожи.

— Хорошо, я больше не стану вас донимать! — Когда Огино уходил, он выглядел полностью раздавленным.

Развод вступил в силу через несколько дней, и сестра, не теряя времени, устроилась на работу — «девочкой для бесед». Вскоре двое клиентов Маки пригласили ее на свидание. Она никак не могла решить, который из них ей нравится больше, поэтому попросила меня встретиться с обоими.

Встречу с первым назначили в кафе рядом с баром, в котором я работала. Стоило мне войти, как меня тут же окликнула Маки. Аккуратно сложив куртку, я положила ее рядом с сумочкой на соседний стул, после чего повернулась к мужчине, сидевшему рядом с сестрой.

— Очень рада с вами познакомиться, — вежливо сказала я.

— Я тоже. Меня зовут Такино.

Подошла официантка с горячим полотенчиком, и я заказала кофе. Потом, повернувшись к Маки и ее спутнику, начала разговор:

— Кем вы работаете, Такино-сан?

— Шеф-поваром.

— Точно, Таки-кун шеф-повар, и он на два года старше меня, — Маки склонилась к нему поближе и слегка толкнула локтем в бок.

— Если хотите, можете тоже звать меня Таки-кун, — сказал он мне. Мне Такино понравился — он выглядел весьма достойным человеком.

Потом он нас обеих развез по домам на такси. Маки мне сразу же позвонила:

— Ну и что ты думаешь о Таки-куне?

— Вроде неплохой парень.

— Это точно. Но понимаешь… он для меня слишком серьезен.

— Не знаю. Мне он понравился.

— Погоди, вот увидишь второго, тогда скажешь. Он гораздо прикольней Таки-куна.

— А чем занимается? — Меня кольнуло дурное предчувствие.

— Он не работает. Он из богатой семьи. И покупает мне кучу всякой всячины.

— Обычный повеса.

— Нет, не обычный. Он очень умный. Он учился в колледже.

— Хорошо учиться и быть умным — не одно и то же.

— Сёко, ты иногда ведешь себя как полная дура. Ты ведь еще его даже не видела, как же ты можешь о нем судить? Вот познакомишься и все поймешь. Давай завтра пересечемся?

— Ладно. Позвони мне.

— Отлично. До завтра, сестренка!

— Спокойной ночи.

Я повесила трубку, думая о том, что встречаться со вторым парнем нет никакого смысла. В то время у Маки была сумочка «Шанель», а вся одежда и побрякушки — самых известных марок. Теперь я догадывалась откуда: подарки «прикольного» парня.

На следующий день я пришла в ресторан с сервировкой а-ля фуршет, где мы и договорились встретиться. Когда я поклонилась перед приятелем Маки и произнесла: «Рада с вами познакомиться», — он рассмеялся.

— Слушай, Сёко, с этими церемониями сплошная морока. Я ведь о тебе давно наслышан — твоя сестра мне уже все уши прожужжала, — он придвинул ко мне меню. — Заказывай что хочешь. Здесь круто, правда?

— Так как тебя зовут?

— Итяном кличут.

— Приятно познакомиться.

— Взаимно.

Бывший студент колледжа и вправду оказался беззаботным и остроумным парнем. Маки, похоже, действительно влюбилась в него. Поболтав примерно с час, мы вышли из ресторана.

— У меня встреча, так что я полетел, — объявил Итян. — Вот на такси, — он сунул в руку Маки сто тысяч иен.

— Спасибо за ужин, Итян, — сказала я.

— Не за что. До встречи, Сёко.

— Итян, позвони мне завтра, — крикнула ему вслед Маки и замахала рукой как сумасшедшая.

Потом повернулась ко мне:

— Ну как? Правда он славный?

— Не думаю, что вам следует встречаться.

— Почему?

— На твоем месте я бы держалась Таки-куна. Итян мог бы стать хорошим другом, но в парни он не годится.

— Да… Таки-кун тоже классный. А еще он трудолюбивый, так что грех жаловаться. Но я не знаю… чего-то в нем не хватает. Мне о Итяном проще.

— Я не могу тебе врать. Маки. Пожалуйста, не связывайся с ним.

— Да что с ним не так?

— Боюсь, в итоге он сделает тебе больно.

— Ты ведь еще его толком не знаешь!

— Именно поэтому я сразу могу сказать, чего он на самом деле стоит.

Маки надулась и быстро сменила тему разговора:

— А как дела у тебя?

— Ты о чем?

— Сколько ты уже встречаешься с Сином-сан? А у него, между прочим, жена, да и, вообще, ты с ним почти не видишься. Ты вообще никогда не жалуешься, поэтому он считает, что тебя все устраивает.

— Маки!

— Я об этом уже давно думаю, поэтому мне нужно тебя спросить. Ты что, вообще не испытываешь никаких чувств? Как ты можешь оставаться такой хладнокровной? Он ни за что на тебе не женится. Как ты можешь этому радоваться?

— Не уходи от темы. Сейчас мы, кажется, говорим о тебе.

— Извини. Сорвалась. Мне не следовало вмешиваться в твои дела.

— Ничего страшного. Все равно это правда. Слушай, не торопись ты так с этими двумя парнями. Почему тебе еще раз все хорошенько не обдумать?

— Нуда…

— А потом, когда ты, наконец, сделаешь выбор в пользу одного, мой тебе совет: полностью и бесповоротно разорви все отношения с другим.

— Обязательно. Все равно спасибо тебе, что пришла сегодня.

В тот вечер, когда я вернулась домой, слова Маки эхом отдавались у меня в ушах.

Ты что, вообще не испытываешь никаких чувств?

Чувства по отношению к Сину я испытывала, причем очень сильные. Мне хотелось слышать, как он вновь и вновь повторяет: «Я люблю тебя, Сёко», — пусть даже его слова были ложью. Мысль о том, что он охладеет ко мне, если я попытаюсь оказать на него давление, приводила меня в ужас.

Как ты можешь этому радоваться?

Ответ на этот вопрос казался простым — я была еще не готова пробудиться ото сна и взглянуть на суровую действительность. В большем я пока что не могла себе признаться.

Маки позвонила мне через три дня:

— Я порвала с Таки-куном, — значит, все-таки остановила свой выбор на Итяне, — Итян не хочет, чтобы я работала по вечерам, поэтому я уволилась из бара, — добавила она.

Вскоре он переехал жить к Маки, но мне это совсем не понравилось, поскольку квартира была арендована на имя Сина. Что еще хуже, Итян увлекся азартными играми и хотел «зарабатывать» по нескольку сотен тысяч иен в день. Именно на такую «встречу» он и отправился в день нашего знакомства. Я предупредила Маки, что азартные игры сродни болезни, от которой нет лекарства, и умоляла сестру порвать с Итяном, прежде чем он успеет наделать серьезных долгов, но в ответ она сказала, чтобы я успокоилась и перестала мыслить так узко.

Однажды, вскоре после того, как Маки и Итян стали жить вместе, сестра пришла ко мне занять денег. Все что у меня было отложено на тот момент — шестьдесят тысяч иен, я собиралась заплатить ими за квартиру, но решила, раз она пришла ко мне, значит, положение у нее совсем отчаянное, и отдала все деньги ей.

— Сёко, прости меня, пожалуйста. Правда, прости. Я тебе перезвоню, — Маки, взяв деньги, действительно выглядела виноватой.

Потом они с Итяном куда-то пропали. Мне потребовалось пять дней, чтобы это понять. Я пыталась дозвониться сестре, но она не снимала трубку. Я подозревала, что они бежали из города, скрываясь от кредиторов, но все равно не оставляла попыток поговорить с ней. Наконец, вместо гудков услышала в трубке запись телефонной компании, уведомляющей о том, что абонент отключен. Я связалась с компанией и обнаружила, что сестра с Итяном задолжали за разговоры сто пятьдесят тысяч иен. Я понятия не имела, как их угораздило наболтать на такую астрономическую сумму. Однако одним потрясением дело не ограничилось. Я и сама оказалась по уши в дерьме. Телефон был зарегистрирован на имя Сина. Если бы компания перестала направлять счета на адрес квартиры и начала посылать их ему домой, о моем существовании могла узнать жена Сина. Я быстро договорилась о том, чтобы все пересылали на мой новый адрес, и стала выплачивать задолженность по частям ежемесячными взносами, поскольку не могла сразу же покрыть всю сумму целиком.

Разумеется, Маки с Итяном задолжали и квартплату. Я отправилась просить прощения у хозяина. Он был в ярости:

— Я столько раз уже стучал в дверь той квартиры, и мне ни разу никто не открыл, — он захлопнул расчетную книгу, лежавшую у него на столе. — Я возьму то, что вы мне задолжали, из залога. А теперь выметайтесь из квартиры!

Я поклонилась как можно ниже, извинившись за все доставленные мной неудобства, и бросилась в квартиру, чтобы забрать оттуда вещи Маки. Электричество и воду отключили, еда в холодильнике испортилась и воняла. После того как я, поборов тошноту, выбросила ее в помойку, мне было даже негде вымыть руки. Весь день я потратила на то, чтобы привести квартиру в порядок. В магазине подержанных вещей согласились взять всю мебель и домашнюю утварь. Когда, наконец, все закончилось, я вернулась в свою квартиру, приняла душ и, вымотанная до предела, рухнула на кровать.

Вот уже несколько дней я чувствовала себя дурно. Плохое самочувствие я списывала на стресс и не особо беспокоилась. Однако как-то утром меня, без всяких видимых причин, затошнило и вырвало. Неужели я?.. Я помчалась в аптеку и купила тест на беременность. В то время считалось, что, чем сильнее оргазмы во время секса, тем больше шансов залететь, но я обычно смеялась над такими сплетнями. В этот раз предрассудки сработали. Я забеременела, когда в последний раз была с Курамоти, и теперь не знала, что мне делать, и была слишком расстроена, чтобы звонить ему.

Через несколько дней мне позвонила Маки:

— Мы в Киото и прочно сели на мель. Уже два дня не ели. Сёко-тян, я умираю от голода. Ты не могла бы нам привезти хоть немного денег? Пожалуйста!

— Ладно. Но я смогу вам одолжить совсем чуть-чуть.

— Ну хоть сколько-нибудь, неважно. Так ты приедешь? Прошу тебя.

Я сдала несколько своих сумочек и кое-что из драгоценностей в ломбард и села на поезд до Киото. Маки с Итяном ждали меня на платформе Киотского вокзала и с восторгом замахали руками, едва завидев меня.

— Прости нас, — всхлипнула Маки.

От ее пышной прически не осталось и следа — она состригла свои длинные густые волосы и теперь носила короткую стрижку. Сестра также немного поправилась. Я ее не видела лишь несколько месяцев, но, несмотря на это, с трудом узнала.

— Привет, Сёко. Ты уж извини нас за эти неурядицы. Давай пойдем, посидим в какой-нибудь кафешке, — бодро заявил Итян.

В его голосе не слышалось и тени сожаления.

Они, похоже, действительно голодали. С жадностью умяли несколько тарелок со спагетти и пловом. Когда, наконец, сбавили темп, я обратилась к сестре:

— Я очень волновалась. Что с вами случилось?

— Э-э-э… мы…

— Извини, Сёко, я все просрал, — перехватил инициативу в свои руки Итян.

— У тебя остались долги, я угадала? — спросила я.

— Ну да. Мне надо было смыться.

— И что же ты собираешься теперь делать?

— Все уладится, — заверил меня Итян. Я вздохнула и принялась массировать лоб. — Я буду ухаживать за Маки и ребенком, — продолжил он.

— Что ты сказал? Каким еще ребенком?

— Я на четвертом месяце, — пояснила сестра.

Так вот почему мне казалось, что Маки прибавила в весе, несмотря на то что они с Итяном не ели два дня. Господи, получается мы с сестрой обе…

— Маки-тян, поехали со мной домой.

— Ни за что! Я не брошу Итяна.

— Почему?

— Прости меня, Сёко. Не могу.

С ней говорить было бесполезно. Я повернулась к Итяну:

— Итян, пожалуйста, отпусти Маки.

— Какого черта, Сёко? — выдохнула Маки.

— Сейчас я разговариваю с Итяном, — оборвала я ее, — а ты, Маки, заткнись.

— Я же сказала тебе, что не оставлю его. Ты что, не слышала?

— Слушай, я знаю, что мы сейчас в жопе, но я клянусь, что сделаю Маки счастливой.

— Как ты можешь сделать ее счастливой, если так поступаешь? Как можно быть таким безответственным? Если тебя и вправду волнует судьба Маки, отпусти ее сейчас.

— Прости меня, Сёко, но я с тобой никуда не поеду, — покачала головой сестра.

— Ну, Маки-тян…

Сестра была человеком очень мягким и верным. Продолжать спор стало бессмысленно, но мне очень хотелось увезти ее с собой. С другой стороны, это была жизнь Маки, и она имела право прожить ее так, как хотела.

— Береги себя. Если вдруг что понадобится, позвони мне. Договорились?

— Хорошо. Спасибо, Сёко!

— Итян, следи за Маки. Заботься о ней.

— Ну конечно! Эй, это… спасибо.

Я оставила себе денег только на обратную дорогу, а остальное отдала Маки. Я поспешила уехать из Киото и по дороге домой все думала о Маки. Она решила остаться с Итяном и родить, хотела иметь ребенка от мужчины, которого любила. Я понимала, что испытываю те же самые чувства. Не имея ни малейшего представления о том, что ждет меня впереди, я на уровне подсознания приняла решение оставить ребенка. При этом я не собиралась говорить Курамоти о беременности. Я даже ему ни разу не позвонила с тех пор, как мы переспали, потому что все никак не могла расстаться с Сином. Если бы я прямо сейчас сообщила ему, как гром среди ясного неба, что жду ребенка, то лишь смутила бы его. Я так и не сказала Курамоти свой новый телефонный номер, поэтому он не мог со мной связаться, я должна была позвонить ему первой. И я решила все рассказать Сину — ведь если собиралась с ним остаться, то должна была поведать о том, что произошло.

Такой у меня был план действий. Мне требовались деньги на оплату долгов Маки, на повседневные расходы, а еще надо было помогать папе с мамой, поэтому я стала работать до четырех утра. Работа изматывала, но, как только я приняла решение сохранить ребенка, такие мелочи меня уже не беспокоили. Теперь я понимала тех «девочек для бесед», которые привозили моего отца домой — они просто пытались заработать себе на жизнь. Я бросила курить и перешла на более сбалансированное питание. А еще накупила кучу книжек с именами девочек и мальчиков, хотела выбрать одно из них своему ребенку. Мне хотелось, чтобы он поскорей появился на свет. Жизнь была тяжелой, но я буквально летала от счастья.

Но радость моя длилась недолго. Однажды утром я почувствовала страшную резь в животе. Началось кровотечение.

Я рванула в больницу, но опоздала. Так оборвалась туго натянутая веревка, по которой я пыталась пройти. Я, плача, гладила свой живот, в котором еще совсем недавно зрела новая жизнь, и думала, что Бог наказал меня за желание родить ребенка от женатого мужчины.

Я снова почувствовала на себе взгляд деда и опять поняла, как разочаровала его. Сказавшись больной, я не пошла на работу, а вместо этого легла в постель и проплакала всю ночь.

Не знаю, что именно послужило причиной, то ли стресс, то ли горе, то ли еще что-то, но в итоге я попала в больницу с аппендицитом. У меня уже дважды было воспаление аппендикса, которое удавалось остановить уколами, однако на этот раз пришлось оперировать, и мне сказали, что я останусь в лечебнице надолго. В результате я уволилась из бара и после операции два месяца провела на больничной койке, приходя в себя и помирая от скуки.

В первый же вечер, когда я вернулась домой, ко мне неожиданно заехал Син. Едва увидев его, я тут же бросилась к нему навстречу и заключила в объятия.

— Что с тобой случилось? Я волновался. Чуть с ума не сошел!

— Аппендицит. Меня не выпускали из больницы. Но теперь я совершенно здорова.

— Могла бы отправить сообщение на пейджер.

Я никогда не звонила ему и не отправляла сообщения на пейджер, так как всегда боялась, что рядом может оказаться его жена. Как бы сильно я ни скучала по нему, мне пришлось дать себе обещание никогда не звонить ему самой.

— Извини.

— Да ладно. Я рад, что сейчас с тобой все в порядке.

— Есть хочешь? Я могла бы приготовить нам ужин.

— Это было бы просто здорово.

Я только что вышла из больницы, поэтому холодильник был практически пуст, за исключением пары кусков филе лосося в морозилке. Я сварила рис, приготовила мисо-суп, разморозила лосося, посолила его и затем поджарила.

— Извини, но больше у меня ничего нет.

— Ничего страшного. Спасибо тебе за еду. Вкус просто изумительный.

— Здорово. Знаешь, мы уже давно вместе, а я тебе никогда раньше не готовила.

Син неловко заерзал на стуле:

— Сёко, ты заметила, что сегодня, несмотря на поздний час, я все равно с тобой?

Мне было с ним так хорошо, что я даже не смотрела на часы:

— Да, и в самом деле. Что-то произошло?

— Моя жена в больнице.

— А что с ней?

— Она родила.

Каким-то образом у меня хватило сил улыбнуться и поздравить его, но в голове сразу закрутилось столько мыслей, стало трудно дышать. Что ж… вот она, реальность: мне предстояло смириться с тем, что не я играю в жизни Сина главную роль. На первом месте у него стояла семья, и, видимо, пришло время расстаться.

— Думаю, нам надо расстаться, — наконец-то выдавила я.

— Не сердись на меня, Сёко.

— Ступай и будь хорошим отцом.

— Ты говоришь искренне?

— Абсолютно. Я не могу больше с тобой встречаться, — я уставилась в пол, зная, что если посмотрю Сину в лицо, то могу передумать.

— Ну что же, наверное, ты права. Я надеялся, когда-нибудь мы сможем провести всю ночь вместе, но теперь, насколько я понимаю, нам этого несуждено, — он положил ключ на обеденный стол и встал. — Когда это случится, меня здесь не будет, так что… с днем рождения, Сёко! Поздравляю тебя с двадцатилетием.

Он направился прямо к входной двери. На мгновение показалось, его пальцы замерли на дверной ручке, но потом он ее открыл. Дверь с тяжелым гулким звуком захлопнулась за Сином. Он ушел.

На первый взгляд, между семнадцатилетием и двадцатилетием прошло много времени, но на самом деле оно пролетело как один миг. Я любила Сина и хотела проводить с ним больше времени. С одной стороны, он всегда был всего лишь моей мечтой, недосягаемой и мучительной, но с другой — никогда меня не оставлял. После того как я провела три года с таким мужчиной как Син, мое одиночество меня пугало.

Глава VI Татуировка

Снова начался сезон дождей. Я подолгу сидела у окна и смотрела на гортензии, росшие в саду у маленького домика по соседству, наблюдая за тем, как капли, словно слезинки, скатываются по лепесткам. Небо было серым и мрачным, полностью отражая мое настроение.

Я ответила на объявление о поиске «девушки для бесед» и снова пошла работать. На новом месте у меня появился клиент по имени Ито, состоявший в якудза. Он был старше меня на десять лет, из тех людей, что со всеми великолепно ладят и всегда остаются внимательными, однако я, похоже, ему приглянулась особенно сильно, и он обращался со мной очень мягко и деликатно, через некоторое время сделав попытку уговорить меня встречаться с ним:

— Пойдем, погуляем. Я не женат и не распутник. Я все еще размышляла о предложении Курамоти и не смогла дать Ито четкого ответа.

Однажды после работы я встретила его в другом баре неподалеку от моего места работы. Он познакомил меня с тамошней мамой-сан.

— Эта одна из девушек, которая работает у Норико. Ее зовут Сёко.

— Рада с вами познакомиться, — сказала я, слегка поклонившись.

— Неужели? Я очень хорошо знаю вашу хозяйку. Она отличная мама-сан. Она очень трудолюбива, а какая красотка!

Улыбаясь, она поменяла пепельницу перед Ито.

— Слушай, мама-сан, мне правда очень нравится эта девушка, но она не хочет со мной встречаться. Ты не замолвишь за меня словечко?

— Сёко-тян, Ито-сан хороший человек. И он не женат. Ты уж мне поверь! Мы живем по соседству, и я постоянно сталкиваюсь с ним в магазине, когда он покупает пиво. Ито-сан всегда один.

— Да, точно, ты всегда меня застаешь, когда я одет как бродяга…

— Точно, а вы меня, когда я без косметики, — мама-сан скорчила гримасу как в «Крике» ^[8] и они с Ито захихикали.

Совершенно очевидно, он был в этом баре частым гостем. И все же я и в тот день не дала ему ответа.

Через несколько дней я подхватила грипп, и мне пришлось взять отгул.

Меня разбудил звонок в дверь. Я протянула руку к часам на прикроватном столике и увидела, что уже почти десять вечера.

— Кто там?

— Сёко, это я, Ито.

— Ито-сан? Что вы здесь делаете?

Я открыла дверь.

Оказалось, он позвонил в бар, где ему и сказали о моем отгуле. Обеспокоенный, Ито связался с моей подругой и узнал от нее, что я заболела и слегла. Он пришел ко мне с дорогим гостинцем — набором дынь разных сортов.

— Это особый подарок, чтобы ты поскорей поправлялась. Надеюсь, ты любишь дыни.

— Люблю. Спасибо.

— Ты ела?

— Вообще-то нет. Проспала весь день.

— Что? Слушай, чтобы поправиться, надо хорошо кушать. Сейчас тебе в самый раз будет рисовая каша. Ты не станешь возражать, если я воспользуюсь твоей кухней?

— Нет, но…

— Успокойся. Я мигом.

Не теряя времени, он стянул с себя пиджак и закатал рукава.

Потом, немного неуклюже, он принялся готовить кашу. Было совершенно ясно, что он не привык возиться на кухне.

— Из меня повар не ахти, поэтому кулинарного шедевра не обещаю, — сверкнув зубами, Ито одарил меня чарующей улыбкой.

Через некоторое время он объявил, что каша готова. Я с трудом поднялась на ноги. Голова у меня закружилась так сильно, что я чуть не потеряла сознание.

— Погоди. Не двигайся, — приказал Ито.

Он подхватил меня на руки, перенес на кухню и заботливо посадил на стул. Слабеющей рукой я поднесла ложку ко рту:

— Неплохо.

— Ты серьезно?

— Правда, очень вкусно.

— Что ж, значит, оно того стоило, — он выглядел таким довольным, что я не смогла сдержать улыбки.

Когда я доела кашу, он поднял меня с той же легкостью, что и прежде, и отнес обратно на кровать. Всю ночь он просидел рядом, держа меня за руку. Это мне напомнило те времена, когда я была маленькой и часто болела. Тогда мама точно так же всю ночь сидела возле моей кровати. Не знаю, может, жар сыграл свою роль, но мне показалось, что даже рисовая каша, которую сварил Ито, на вкус была совсем как мамина. Я чувствовала, как его большая теплая ладонь сжимает мою руку, и ощущала себя в безопасности.

— Сёко, у меня серьезные намерения. Быть может, настанет день, и ты задумаешься, а не выйти ли тебе за меня замуж? — Это были первые слова, которые я услышала, когда проснулась. В его глазах застыла мольба.

Я знала, что такой мужчина, как он, никогда меня не подведет:

— Да, может, и настанет.

— Правда? Ты не шутишь? — Он пришел в такой восторг, что резко двинул кулаком по воздуху и расплылся в улыбке, как маленький ребенок. На этот раз я смеялась вместе с ним.

Я пока мало что знала об Ито. Возможно, мне следовало обратить внимание, что у него на спине точно такая же татуировка, каку Маэдзимы. А через несколько месяцев тайное стало явным. Оказалось, Ито женат, а я опять стала всего лишь любовницей. Эта новость ударила меня словно током. Я подозревала, у него где-то еще есть девушка, но никогда не могла подумать, что он скрывает от меня жену. В тот же вечер я попыталась положить конец нашим отношениям:

— Ито, мерзавец, ведь ты, оказывается, женат!

— Что ты такое городишь? Я? Женат?

— Сколько ты собирался скрывать от меня это? Ну так вот, слушай, говнюк. Я больше не хочу тебя видеть!

— Сёко, успокойся хоть на минутку. Я знаю, мне не следовало тебе лгать, но, если бы я сказал тебе правду, ты бы ни за что не согласилась со мной встречаться. Я не хотел тебя обманывать и со временем собирался все рассказать… Прости меня. Пожалуйста, Сёко-тян, останемся вместе! Умоляю.

— Не знаю, — я уже начала испытывать к Ито определенные чувства, поэтому мне было нелегко.

— Я не хочу, чтобы наши отношения прекратилсь вот так. Ты должна понять. Я знаю, был неправ, — он крепко обнял меня и прижал к себе так, словно боялся, что я прямо сейчас уйду. — Я люблю тебя. Ты единственная, кого я хочу, — и вдруг он заплакал.

Услышав такое и увидев, как мужчина плачет, я окончательно растерялась. Слова проклятий, готовые сорваться с губ, застряли у меня в горле.

— Я знаю… Я испытываю к тебе те же чувства, но…

В этом и была моя беда — я слишком быстро прощала людей, моя сила воли практически равнялась нулю, поэтому в битве с мужчинами я каждый раз терпела поражение. В конце концов я сдалась, снова согласившись на роль любовницы.

Вскоре я стала замечать неприятные изменения в поведении Ито. Он проводил со мной почти каждую ночь, но, даже если сам не мог остаться, всегда приказывал одному из младших членов банды встретить меня после работы и отвезти домой. Каждый день звонил мне по двадцать раз. Он, понятное дело, взял ключ от моей квартиры и нередко, когда меня не было дома, приходил и нажимал на телефоне кнопку повторного набора, чтобы узнать, кому я звонила в последний раз. Если Ито попадал домой к одной из моих подруг, он спрашивал, нет ли меня там, и, когда я брала трубку, тут же требовал, чтобы я поскорее шла домой. Потом продолжал названивать подруге, желая убедиться, ушла ли я, поэтому мне никогда не было покоя, и в конце концов я перестала ходить в гости.

Однажды так получилось, что последний набранный мной номер оказался службой такси. У оператора он выяснил, на какое время я заказывала машину и куда ездила. Когда вернулась домой, он с невинным видом спросил, где я была. Мне уже надоело, что он вечно лезет в мои дела, поэтому я пожала плечами и сказала, что гуляла с друзьями. Неожиданно тон его голоса изменился:

— С какими еще друзьями? Откуда ты их знаешь?

Я почувствовала себя как на допросе в полиции.

Терпение мое лопнуло:

— Не твое дело!

— Так ты, значит, с кем-то встречаешься у меня за спиной! — вскинулся Ито и ударил меня по лицу.

— Ты что, охуел? — Я психанула и ударила его в ответ, и тогда он двинул мне ногой в живот.

Удар был такой силы, что отшвырнул меня назад, — кухонная утварь со звоном посыпалась на пол. Ито схватил со стола тяжелую кружку и изо всех сил стукнул меня по голове. На кухонный пол закапала кровь. Он рванул меня за волосы и развернул к себе.

Я почувствовала дикую боль — Ито дернул меня с такой силой, что у него в руке остался клок моих волос. Он продолжал избивать меня, пока мой рот не наполнился кровью. Застонав, я выплюнула выбитый зуб и, проведя языком по зубам, поняла: несколько зубов шатаются. Левый глаз начал заплывать, а через нос стало тяжело дышать. Я наступила на осколок разбитой кружки и, застонав от боли, опустилась на пол.

Через некоторое время Ито сел рядом и обнял меня прямо там — на залитом кровью полу:

— Сёко, прости меня. Я люблю тебя. Пожалуйста, прости меня…

Я, конечно, простила, однако Ито вел себя все хуже, и слухи об этом дошли до других членов его банды. Один из высокопоставленных членов якудза по имени Оцука больше не мог находиться в стороне и безучастно наблюдать за тем, что вытворяет его подчиненный, поэтому решил мне помочь. Он велел Ито порвать со мной, заявив, что, столь сильно увлекшись женщиной, тот показывает дурной пример молодым членам банды. Оцука напомнил, чем Ито обязан своей жене. Оказалось, та очень помогла своему мужу в прошлом, и во многом благодаря ей он так быстро достиг высокого положения в банде. Но Ито ответил, что его дела никого не касаются, и отказался выслушивать чьи-либо советы.

Оцуке надоело без конца уговаривать Ито.

— Однажды он тебя убьет, — мрачно предположил Оцука. — Этот парень не в себе. Мне бы очень хотелось тебе помочь, но похоже, я уже исчерпал все возможности.

Ито твердил, что никогда никому меня не отдаст, а вспышки ярости и побои случались все чаще. Закончив меня избивать, он обычно начинал плакать, повторяя: «Сёко, мне очень погано на душе. Прости меня, пожалуйста. Это все ты виновата, это ты сводишь меня с ума. Я никогда никого так не любил. Сёко, обещай мне, что никогда от меня не уйдешь. Умоляю…» — и смотрел на меня огромными собачьими глазами, отчего становился похож на пса, который раньше жил у нас в семье. Мне даже становилось жаль Ито, и я боялась, что, если уйду от него, он будет чувствовать себя одиноким и покинутым.

Оцука сказал мне, что когда-то Ито был совсем другим:

— До тебя он был настоящим бабником! Женщины ему быстро надоедали. По-настоящему он заботился только о своей жене. Не знаю какая муха его укусила. В последнее время он представляет собой жалкое зрелище.

Ито всегда находил оправдание своему дурному обращению со мной. Оцуке он жаловался: «Я очень сильно люблю Сёко, но она постоянно пытается от меня уйти. Что мне еще остается делать?» Мне он говорил: «Почему ты не хочешь понять мои чувства? Когда ты говоришь, что хочешь со мной порвать, меня охватывает такая злоба, и я просто перестаю себя контролировать. Потом понимаю, что поступил гадко, но ничего не могу с собой поделать».

Разобраться в извращенном всепоглощающем чувстве, которое он называл любовью, было невозможно. Мне воротило день за днем слышать одни и те же слова, словно вызывающую раздражение заевшую пластинку. Постепенно мои чувства к нему стали меняться.

Однажды вечером мне на работу позвонил Оцука.

— Я хочу, чтобы ты кое с кем встретилась. Ничего не говори Ито. Нам надо обязательно с тобой пересечься после работы. Поняла? — поспешно сказал он. Я не представляла, с кем он хотел меня свести.

Явившись на встречу и бросив один-единственный взгляд на таинственного гостя Оцуки, я замерла в оцепенении. Это был Курамоти.

Некоторое время я сидела изумленно на него взирая. Наконец Курамоти заговорил:

— Сёко, Оцука-сан мне все рассказал. Ты столько натерпелась — поверить не могу. Почему ты мне не позвонила?

Я не могла ответить.

— Это я во всем виноват! Мне надо было связаться с тобой раньше. Если бы я увез тебя с собой в ту ночь, ничего бы этого не случилось.

— Вы ни в чем не виноваты. Простите, что я вам не звонила, но такие вещи сложно объяснять людям.

— Я не «люди». Ты же знаешь, я все ради тебя сделаю. Ну да ладно, теперь больше не о чем волноваться. Давай, я отвезу тебя домой.

Оцука объяснил мне, что несколько часов назад у него состоялась встреча с деловым партнером, который пришел на переговоры вместе с Курамоти. Он и Курамоти быстро нашли общий язык, и вскоре выяснилось, что они оба меня знают. Оцука рассказал ему, что происходит с Ито, и Курамоти немедленно решил прийти ко мне на помощь. Он попросил Оцуку уладить дела с Ито и в качестве награды предложил пять миллионов иен. Я так долго не получала весточек от Курамоти, потому что вскоре после нашей последней встречи для его компании наступили тяжелые времена, и ему пришлось все свое время тратить на разработку путей выхода из кризисной ситуации. Когда самое худшее осталось позади, Курамоти позвонил мне и обнаружил, что мой номер больше не обслуживается. Он решил, что я нашла себе кого-то другого, и попытался меня забыть. Оказалось, это ему не под силу. Услышав рассказ Курамоти, Оцука решил, что наконец отыскал способ избавить меня от Ито.

Я была удивлена, услышав, что Курамоти все еще испытывает ко мне какие-то чувства. Но больше всего меня потрясло то, что после всех ужасов, которые он обо мне узнал, этот человек все еще хотел, чтобы я стала его любовницей. Признаюсь, мне это польстило.

Я не могла скрыть радости, но мне не давала покоя одна мысль: пять миллионов иен… За меня заплатили. Меня что, купили? Как до такого дошло? Не знаю, была ли я и в самом деле небезразлична Курамоти или он всегда воспринимал меня лишь как живой товар? И что станет делать Ито, когда узнает, что я сбежала с другим? Да над ним будет смеяться вся банда! Даже если Оцука сможет все уладить, Ито решит, что его предали, променяв на деньги, и непременно попытается отомстить.

— Сёко, я сказал Курамоти-сан, что мне не нужно никаких денег, но он настаивает. Он порядочный человек, воспитанный в старых традициях, таких сейчас редко встретишь. Честно говоря, я думаю, тебе следует прямо сейчас уехать с ним. Если ты этого не сделаешь, то никогда не избавишься от Ито, и говнюку это будет на руку. Знаешь, он трахается еще с одной девчонкой из бара Масаэ. Считает себя таким жеребцом. На работе над ним все смеются.

«Она должна сама отвечать за свои поступки», — вспомнились мне слова отца. Я приняла решение и повернулась к Курамоти:

— Я очень счастлива, что вы испытываете ко мне столь сильные чувства, но не могу уехать с вами.

— Что? — в изумлении воззрились на меня оба.

— Доброй ночи, — пробормотала я себе под нос, встала и поклонилась мужчинам.

— Подожди, Сёко, а ты не боишься идти домой одна?

— Ито сегодня не будет. Да и все равно со мной ничего не случится, — соврав им, я уже было собралась двинуться прочь, но Курамоти схватил меня за руку:

— Мы будем ждать тебя еще час. На тот случай, если передумаешь.

Я не могла смотреть ему в глаза и со всех ног кинулась к выходу.

По дороге домой я уже успела себя накрутить до предела и знала, что меня ждет. И не ошиблась. Стоило мне переступить через порог, как Ито сграбастал меня за блузку и ударил по лицу.

— Ты, сука, ты что, провела этот вечер с Оцукой, так? Мне все рассказал Исимото. О чем вы там вдвоем разговаривали? Отвечай!

Вдвоем… Значит, он ничего не знал о Курамоти.

— Я не провела этот вечер с Оцукой, — выпалила я.

— Чего, блядь? Это как это «не провела»?

— Между нами все кончено. Мне рассказали, что у тебя есть другая. Похоже, я тебе надоела. Да и я, знаешь, сыта тобой по горло.

— Та, другая? Да она вообще ничего для меня не значит. Я с ней порву. Но я тебе не позволю меня бросить. Слышишь? — Он схватил бутылку из-под пива и ударил ею меня по голове.

— Давай! Бей меня сколько хочешь!

— Серьезно? Тебе, блядь, мало? — Он ударил меня в грудь.

Я отлетела назад и упала на пол. Ито принялся меня избивать. Из уха брызнуло; я почувствовала, что мой нос снова сломан, а вставной зуб вылетел изо рта. В горле было столько крови, что я едва не захлебнулась. Ито прижал меня к полу ногой, так ему было удобнее меня пинать. Я помню, как услышала звон в ушах, а потом, должно быть, потеряла сознание.

— Эй, Сёко! Очнись! Сёко!

Я услышала голос Ито. С трудом открыв один заплывший глаз, я увидела склонившееся надо мной бледное как полотно лицо:

— Я так виноват. Прости меня, Сёко-тян.

Боже, как надоело слушать каждый раз все те же враки. Я собрала в кулак все силы и закричала:

— Пошел вон!

— Сёко…

— Убирайся!

— Мне правда очень, очень жаль. — Ито ушел, напустив на себя угрюмый вид.

Он был похож на ребенка, получившего выволочку от родителей. Каким-то образом у меня нашлись силы встать на ноги, и я добралась до неотложки, располагавшейся рядом с домом. Доктор хотел уложить меня в палату, но я согласилась только на амбулаторное лечение. После того как меня перевязали и напичкали лекарствами, я вернулась домой.

Оцука позвонил на следующее утро:

— Ито мне рассказал, что произошло. Ничего не понимаю. Как ты могла позволить ему забить себя чуть ли не до смерти? О чем ты думала? Я же сказал, что обо всем позабочусь.

— Простите меня. Поверьте, мне и вправду очень жаль. И еще. Прошу вас, скажите Курамоти-сан, чтоб он больше мне не звонил.

— Я поговорю с Курамоти-сан, но прошу тебя все еще раз хорошенько обдумать. Ты можешь себя спасти.

— Оцука-сан, спасибо вам за все, но я больше не могу видеться с Курамоти-сан.

— Ты уверена?

— Я позвоню и скажу ему сама.

— Ты будешь жалеть.

— Я порву с Ито. Мне просто надо немного времени. Простите, что доставила вам столько хлопот, — и я повесила трубку.

Прощай, Курамоти.

На этот раз мы действительно расстались навсегда.

Сразу же после этого я приняла решение, изменившее мою жизнь. Однажды воскресным днем, прохаживаясь по магазинам, я натолкнулась на свою старую подругу по имени Юки.

— Сёко, у тебя сейчас есть свободная минутка?

— Конечно. А что случилось?

— Мне только что звякнул мой парень, ему сейчас набивают татуировку. Работа уже почти закончена, поэтому я сказала, что пойду и подожду его. Понимаешь, я немножко боюсь идти туда одна…

— Да не волнуйся, ведь ты туда пойдешь не одна. Там уже сидит твой парень, так?

— Да, но, когда набивают татуировку, это ведь так больно. Мне кажется, я не смогу там высидеть в одиночку.

— Если я пойду с тобой, твой парень не обидится?

— Да что ты, конечно нет! Это тут, неподалеку. Пошли.

И мы отправились в салон татуировок. Один из подмастерьев татуировщика впустил нас внутрь и проводил в комнату ожидания, где стоял диван и низкий журнальный столик.

Я плюхнулась на мягкое сиденье, открыла один из альбомов, лежавших на столе, и принялась рассматривать фотографии работ, скорее всего, выполненных владельцем салона. Одна из них особенно восхитила меня. Это была не просто татуировка, а настоящее произведение искусства, одно из тех, когда мастер использует человеческое тело вместо холста. На татуировке точеными линиями изображались карпы, грациозно выпрыгивающие из пенящегося водопада. Я выросла в окружении мужчин, покрытых татуировками, причем первым из них был мой отец, поэтому не видела в этих изображениях ничего дурного. Кроме того, я с детства обожала рисовать. Видимо, меня вдохновлял шедевр, изображенный на теле отца. Но прежде ничто не вызывало во мне такого сильного отклика, как работа этого мастера.

— Ну что ж, пошли отсюда, — сказал парень Юки, который вышел к нам вместе с татуировщиком.

Юки представила меня мастеру:

— Сэнсэй, это моя подруга Сёко.

— Рад с вами познакомиться.

Татуировщик оказался мужчиной преклонных лет со сверкающими глазами и спокойной улыбкой.

— Потрясающая татуировка! Сёко, погляди.

Юки задрала рубаху своего парня, чтобы показать мне изображение. Кожа на месте татуировке припухла и слегка кровоточила. Наверное, парню было очень больно. Однако в качестве платы за эту боль парень получил целую картину удивительной красоты. Именно тогда я и решилась:

— Сэнсэй, я тоже хочу заказать у вас татуировку.

— Ты шутишь? — изумленно спросила Юки.

— Нет, я совершенно серьезно. Я тоже хочу, чтобы этот художник набил мне татуировку.

— Если ты все решила, с тобой бесполезно спорить. Ладно, нам пора. Пока!

— Извини, — я сложила руки, смиренно прося прощения. Юки рассмеялась и, остановившись в дверях, помахала мне рукой. Я повернулась к мастеру: — Так вы можете сделать мне татуировку?

— Конечно. Как только я вас увидел, я сразу подумал, что вы будете великолепно смотреться с татуировкой, но мы не вправе предлагать наши услуги первыми.

— Правда?

— У меня имеется идеальный вариант. Как раз для вас.

— Мне бы хотелось на него взглянуть.

Он открыл ящик стола, набитый листками с эскизами, вытащил один и положил передо мной.

— Это знаменитая куртизанка Дзигоку Даю. Она была женщиной легкого поведения в эпоху Муромами ^[9]. Это подлинный исторический персонаж. Кстати, жила она как раз здесь, в Сакай. Такие женщины обретались в районах, куда мужчины приходили развлекаться и получать удовольствие, трудились, пока не отрабатывали сумму, за которую их купили, или покуда не находили богатого покровителя, который мог заплатить за их свободу. Нелегкая у них была доля.

— Почему вы подумали о ней?

— Как же вам объяснить?.. Я просто почувствовал, увидев вас, что эта картина подошла бы вам идеально. И вот, посмотрите — у Даю очень много декоративных шпилек и украшений в прическе. Это говорит о том, что среди всех женщин в квартале удовольствий она была лучшей.

Мне всегда хотелось быть лучшей и первой, но я вечно оказывалась второй. Мужчины, появлявшиеся в моей жизни, вечно твердили, что любят меня, но я никогда не считала себя по-настоящему достойной их. Я была настолько не уверена в себе, что, если кто-то говорил мне о любви, робела и позволяла мужчине перехватить инициативу в свои руки. Именно поэтому дело заканчивалось тем, что у меня в любовниках вечно оказывались чьи-то мужья. Все, с меня довольно! Хватит хныкать. Пора начинать жизнь с чистого листа.

— Набейте мне эту татуировку.

— Другие варианты посмотреть не желаете?

— Нет.

— Так, значит, по рукам?

Я решительно кивнула, сообщила, когда приду в следующий раз, и вышла из салона. Вернувшись домой, приняла ванну и тщательно осмотрела спину в зеркале. Эту татуировку я сделаю только для себя, и больше ни для кого! Я приняла такое решение не только из-за готовящегося разрыва с Ито, но и оттого, что была готова к кардинальным внутренним изменениям.

В следующую пятницу я надела кое-что из старой одежды, которую не жалко было испачкать, и отправилась в тату-салон. Сначала я собиралась ограничиться только спиной, но под конец решила добавить по дракону на каждую руку. Как только я пришла, мастер сразу же приступил к делу. Сперва на кожу следовало нанести контуры. Я почувствовала жгучую боль от тоненьких иголок, движущихся туда-сюда по одним и тем же линиям, казалось, меня пытаются разрезать сломанным бритвенным лезвием. Работа длилась три часа.

— На сегодня хватит, — сказал мастер и выключил машинку. Заплатив, я поспешила домой. Надо было быстро переодеться и бежать на работу.

Из-за распорядка дня мастера мне приходилось ходить к нему каждый день и проводить под иглой примерно по три часа. Когда я встретилась с Оцукой и рассказала, что порвала с Ито, то уже несколько дней бегала в салон.

— Он все еще встречается с другой женщиной, поэтому, наверное, ты приняла правильное решение, — согласился со мной он.

Вскоре состоялся разговор и с Ито. Он, как и прежде, начал врать, обещая немедленно порвать с другой женщиной, но, поскольку изменял мне все время, пока был со мной, никаких отговорок и оправданий я принимать не стала. Один раз он меня ударил, но к этому я уже успела привыкнуть. Как он ни бушевал, что бы ни делал, мне было наплевать, и я твердо стояла на своем. В итоге Ито понял, что я не собираюсь уступать, и отдал запасной ключ от моей квартиры.

И вот мастер, наконец, закончил работу над моей татуировкой. Мое тело спереди и сзади, плечи, груди, верхняя часть рук теперь представляли собой произведение искусства, поражавшее яркостью красок. С восхищением рассматривая себя в зеркале, я знала, что поступила правильно, решившись на этот шаг.

Пока татуировка была еще свежей, она сочилась кровью, прилипавшей к футболке, потому приходилось раздеваться осторожно, чтобы по забывчивости не содрать себе кожу. Когда я залезала в горячую ванну, в тело словно впивались тысячи игл. Вообще, поначалу татуировка требовала постоянного ухода. Чтобы не занести инфекцию и не покрыться коростой, я каждую свободную минуту втирала себе в кожу противовоспалительную мазь. Со временем боль прошла, но на смену ей пришла дикая чесотка, а кожа стала отслаиваться, словно я сгорела на солнце. Меня мучил страшный зуд, но я ни за что не хотела рисковать татуировкой и каким-то образом набралась терпения и проявила силу воли, не разорвав себе ногтями кожу. В конце концов все прошло. Каждый раз, когда я глядела на изумительную работу мастера, меня охватывало удивительное чувство, которого я никогда раньше не испытывала. Ощущение было такое, словно меня выпустили на свободу.

Глава VII Полный разрыв

После того как мне сделали татуировку, у меня изменилось отношение к работе. Прежде я работала, так как не было другого выхода, и двигалась по жизни без всякой цели. Теперь я стала относиться к вещам более серьезно и с новыми силами стала жить и действовать. Именно тогда я познакомилась с Такамицу, членом якудза, который был на четыре года старше меня. Это случилось вечером, когда я пошла выпить с несколькими клиентами.

— Такамицу. Какое необычное имя! Звучит немного старомодно.

— На самом деле это моя фамилия.

— Правда? А я-то думала, что имя. Прошу меня простить.

— Не извиняйся. Такое происходит сплошь и рядом.

— И все называют вас для краткости Така?

— Точно. Так что ты тоже можешь меня так называть.

Он рассмеялся, и в этот момент мне показалось, время замерло, а кроме нас с Такой, в этом мире больше никого не осталось.

Прошло всего несколько дней, и он пригласил меня на свидание. Я уже успела хлебнуть лиха от мужчин, с которыми встречалась, и очень волновалась при мысли о романе с новым парнем. Я ничего не обещала ему, но со временем поведала всю правду о том, что мне пришлось пережить. Мой рассказ ничуть не напугал Таку, и мы стали регулярно встречаться днем. Ходили в кино, обедали, катались на машине. Он даже возил меня по магазинам. Порой, когда я чувствовала себя несчастной, он просто тихо сидел рядом. Така оказался человеком сердечным и заботливым.

Однажды, когда мы катались с ним на машине, он вдруг неожиданно спросил:

— Кажется, ты когда-то жила здесь неподалеку? Как туда доехать? — Он направил машину к дому, который раньше принадлежал нашей семье и в котором сейчас жили другие люди.

— Не смей туда ехать, я и близко к нему подходить не хочу!

— Сколько ты еще собираешься жить прошлым? Надо пробовать двигаться дальше, — Така впервые повысил на меня голос. Казалось, он мог заглянуть в самые потаенные уголки моей души. Я не могла произнести ни слова — лишь объяснила, как проехать к дому.

— Сверни на первом перекрестке налево.

Мы остановились возле дома и вышли из машины. Я по привычке протянула руку, чтобы открыть ворота, но они оказались крепко заперты. Мне стало интересно, как поживают карпы, хорошо ли их кормят? Во дворе по-прежнему росла старая сакура. Мне очень хотелось еще разок дотронуться до нее, но с дороги до вишни было не дотянуться.

Однажды, когда я была маленькой, мама сказала мне:

— Ты была усладой глаз дедушки. Он любил тебя до безумия.

— Это точно, — добавил отец, — он только и делал, что говорил о тебе. Это тебе на память о нем, — он вытащил из стола какой-то предмет и вложил мне его в руку.

Это оказались старые карманные часы деда. Было ощущение, словно у меня в руке бьется чье-то сердце. Потом, с течением лет, часы начали отставать и в конце концов остановились. До недавнего времени моя жизнь напоминала те самые дедовские часы. В какой-то момент я перестала следить за временем. Я столько времени израсходовала зря, когда жила в этом доме, а потом потратила столько же в мечтах о том, чтобы его вернуть. Мне казалась ненавистной даже мысль о том, что дом, который отец построил для нашей семьи, теперь принадлежал чужакам. Но в моем сердце жили и неприятные воспоминания, связанные с ним. Пока я там жила, моя душа и тело словно обитали в разных местах, в результате чего я потеряла саму себя. И вот теперь оказалась в плену своего прошлого, не в состоянии двигаться вперед. Надо было как-то разрубать этот узел. «Хватит уже себя жалеть. Рядом с тобой хороший человек», — сказала я себе.

— Ты выйдешь за меня замуж? — прямо перед железными воротами и растущей во дворе сакурой Така надел мне на палец кольцо фирмы «Тиффани». Предложение застало меня врасплох, но, несмотря на это, я посмотрела ему прямо в глаза и ответила «да». Легкий ветерок покачивал ветви сакуры. Она словно прощалась со мной.

— Как ты думаешь, мне надо просить согласия твоих родителей?

— Да. Давай сделаем это прямо сейчас.

Я подалась вперед, к вишне, и прошептала: «До свидания». Когда мы отъехали от дома, в котором я выросла, я даже не оглянулась. Только смотрела вперед, прямо навстречу сияющему солнцу.

Станет ли отец противиться нашему браку? Эта мысль мучила меня по пути от машины до маленькой родительской гостиной.

— Папа, мне надо поговорить с тобой кое о чем важном. У тебя есть свободная минутка?

— Конечно. А что случилось? — Отец отложил газету и поднял на нас глаза.

Така сразу перешел к делу:

— Меня зовут Такамицу. Рад с вами познакомиться. Мне бы хотелось получить ваше дозволение взять в жены Сёко.

— Кем вы работаете? — не моргнув глазом, спросил папа.

— Я член синдиката Осэгуми.

— Да, я хорошо знаю вашего босса. Хммм… Понятно, — мы с мамой сидели как на иголках. Наконец, отец продолжил: — Ладно. Такамицу, тебе лучше позаботиться о том, чтобы моя дочь жила счастливо.

Я не могла поверить своим ушам. Папа сразу согласился.

— Я так и сделаю, — ответил Така.

— Сёко-тян, поздравляю! Я так за тебя рада, — сказала мама и вздохнула с облегчением. Папа некоторое время беседовал с моим будущим мужем, потом мы вернулись ко мне в квартиру.

Той ночью я впервые легла с Такой в постель. В темноте спальни он с нежностью раздел меня. Така еще не видел моей татуировки, поэтому я очень нервничала, но он любовно погладил меня по спине и сказал, что картина прекрасна.

— Спасибо.

Я закрыла глаза и обхватила его руками, а, когда занималась с ним любовью, меня не оставляло ощущение чего-то знакомого, словно мои душа и тело наконец воссоединились.

Когда дракон и лев на татуировке Таки оплелись вокруг моей татуировки, я подумала, как же должна быть счастлива Даю, что наконец нашла своего покровителя. Я спала крепко до самого утра и первым же делом, едва открыв глаза, снова привлекла Таку к себе.

— Сёко, любимая, — сквозь сон пробормотал он мое имя.

Мы снова занялись любовью, и это было так же прекрасно, как и накануне ночью, а потом я снова уснула, положив голову ему на плечо.

Теперь у нас имелось родительское благословение, но среди знакомых Таки были люди, которые знали об Ито и его болезненном увлечении мною. Они предупредили Таку, что я принесу ему лишь проблемы и что ему лучше держаться от меня подальше, но Така всегда отвечал им, что никогда меня не оставит. «Доброжелатели» говорили ему гадости про меня и советовали бежать прочь сломя голову, покуда есть такая возможность. Когда я слышала такие разговоры, то задыхалась от страха, опасаясь, что Така меня бросит, но он уже дал слово и четко осознавал, о чем идет речь.

Я пообещала себе никогда не причинять ему боли. Я провела много ночей без сна — меня мучили опасения, что ко мне снова заявится Ито. Что вскоре и произошло.

Однажды утром Така поехал в тюрьму: выходил на волю один из членов синдиката, и его товарищи решили устроить ему торжественную встречу — это являлось одной из традиций якудза. Ито, должно быть, ждал меня на лестничной площадке. Он бросился вслед за мной, когда я выносила мусор:

— Эй, ты! Что, решила выскочить замуж за Такамицу из банды Осэгуми? Хуй тебе!

Он схватил меня за волосы и начал безжалостно бить головой о бетонную стену.

— Между нами все кончено! Теперь это не твое дело, — кровь струилась по моей шее, и я с трудом удерживалась, чтобы не потерять сознание.

— Ты принадлежишь мне!

— Забудь об этом и отстань от меня, наконец!

В ответ на это я увидела сверкающий ботинок из черной кожи, устремившийся навстречу моему лицу.

Ито бил меня, казалось, уже целую вечность, а потом схватил стоявший на площадке горшок с цветком и обрушил его мне на голову. Я рухнула на осколки, а он колотил меня, лежащую, перемазанную кровью и грязью. К этому времени я уже перестала чувствовать боль. Я решила, что пришел мой последний час, поскольку в глазах стояла багровая пелена, и у меня даже не было сил прикрыться от ударов Ито. Неожиданно приступ бешенства у него прошел. Удары перестали сыпаться.

— Сёко-тян, давай снова будем вместе, — прохрипел он, затаскивая меня обратно в квартиру и швыряя на кровать.

— Пожалуйста, Ито-сан, не надо! — прошептала я разбитым ртом.

— А ну заткнись, а то убью! — Он снова ударил меня по лицу, сорвал одежду, навалился сверху, слюной смочил у меня промеж ног и втолкнул в меня член.

Когда он проник внутрь моего тела, на меня обрушился поток жутких воспоминаний. Я снова оказалась маленькой девочкой у себя в комнате, а меня лапал Мидзугути.

— Сёко, не лежи словно в рот воды набрала. Покажи, как тебе это нравится.

Те же самые слова, что повторял мне подонок Маэдзима, точно та же татуировка кабуки, двигающаяся надо мной.

— Ну как, нравится? Правда я гораздо лучше Таки? Слушай, подвигай бедрами. Будет прикольней.

Он по-прежнему держал меня за волосы и дышал тяжело, как собака на жаре. Пот с его лица капал мне на лоб, скатывался по моим вискам, впитывался в простыни.

Это ерунда. Это всего лишь секс. Это ничего не значит.

Я изо всех сил закусила губу. Из моих крепко зажмуренных глаз, мешаясь с кровью, полились слезы, и я снова вспомнила о тех днях кошмара, что провела с Маэдзимой. Когда я болела, Ито держал меня за руку всю ночь. Я помнила, какое тепло исходило от нее, как мне было тогда спокойно и хорошо.

Теперь прикосновения Ито вызывали у меня омерзение.

— Господи, Сёко, да очнись же ты, давай я отвезу тебя в больницу.

Я не могла пошевелиться, поэтому Ито взял меня на руки и отнес в машину. Когда мы приехали в больницу, он сам отнес меня в приемную. Доктор с первого взгляда понял, что меня избили. Он повернулся к Ито и с большим подозрением спросил, что произошло.

— Она упала с лестницы.

— Упала с лестницы? И что, падение, о котором вы говорите, стало причиной всех этих серьезных травм лица?

— А-а-а… Да, понимаете, когда она упала, она ударилась о подоконник. А потом, ну, это…

Ито явно растерялся. Он понимал, что вступил на скользкую почву. Но если бы доктор и впрямь заподозрил его в таких жутких побоях, то уже давно вызвал бы полицию…

Я больше не могла терпеть присутствие этого ублюдка.

— Катись ты отсюда к чертовой матери! Я больше не желаю видеть твою рожу! Никогда, понимаешь, никогда! — закричала я, собрав последние силы, оставшиеся в моем изломанном теле.

На какое-то мгновение Ито изменился в лице, словно ему и в самом деле стало стыдно. Он направился к двери, но, уходя, бросил на меня предостерегающий взгляд.

Доктор приступил к тщательному осмотру моих ран. Левое предплечье, левая кисть, коленная чашечка на правой ноге и два ребра были сломаны. Нос перебит, на левом веке и правой губе — порезы и еще две глубокие раны на голове.

— Тендо-сан, швы на голове скроют волосы, но на лице останутся шрамы. Сомневаюсь, что и другие раны полностью заживут.

У меня останутся шрамы на всю жизнь.

— Давайте, доктор, шейте. Обезболивающего не нужно.

Доктор чуть не упал от удивления:

— Без анестезии? Будет очень больно. Вы не выдержите.

— Доктор, вы сами видите, сколько боли мне уже пришлось вынести. Пожалуйста, сделайте так, как я прошу.

Он увидел, что я не собираюсь отступать, и вздохнул. За время работы врач не произнес ни слова. Наконец, он заговорил:

— Тендо-сан, я закончил. А теперь постарайтесь не очень сильно из-за этого переживать.

— Большое спасибо, — я постаралась поклониться, но мне это не удалось.

Я взяла выписанные мне рецепты и, с трудом ковыляя, добралась до такси. Домой вернулась забинтованная, с гипсом на руке и с ногой в лангетке. Повернула ключ в двери, но она оказалось открытой. Така уже был дома.

— Что, черт возьми, здесь произошло? — заорал он мне из глубины квартиры. На стенах остались брызги крови, а в комнате все было перевернуто вверх дном.

— На самом деле все не так ужасно, — пробормотала я.

Така кинул на меня взгляд, и его лицо побагровело от ярости:

— Это был Ито?

Он подошел к шкафу, в котором держал револьвер 38-го калибра, вставил в барабан три патрона и направился к двери.

— Така, что ты собираешься делать? Подожди! Остановись, прошу тебя!

— Заткнись.

Я схватила его за рукав, но он оттолкнул мою руку. Сунув револьвер за пояс, он ушел, хлопнув дверью. Я кинулась к телефону и позвонила одному из старших членов банды:

— Прошу вас, остановите Таку. Он собирается убить Ито.

— Сёко? Что происходит? Не тараторь. Я ни слова не понимаю из того, что ты мне хочешь сказать.

Я как можно быстрее изложила суть дела.

— Вот мудак… — Он, должно быть, положил трубку на стол, потому что я услышала его крик: — Эй, кто-нибудь! Немедленно отправляйтесь и найдите Такамицу. Приведите его сюда.

— Алло! Вы меня слышите?

— Сёко, не высовывайся из квартиры. Сиди тихо, поняла?

Я была в панике, но мне ничего не оставалось, кроме как сидеть и ждать возвращения Таки. Когда он пришел, уже наступила ночь. На левой руке у него была кровавая повязка.

— Така!

— Ты что, звонила моему боссу? Он велел мне не делать глупостей из-за женщины, но как мне потом жить с осознанием того, что я сидел сложа руки? Короче, я сделал из этого мерзавца отбивную, а боссу сказал, что выхожу из игры.

Я знала, что это означает в якудза. Взглянув на его левую руку, поняла, откуда шла кровь, проступающая на повязке. Така отрезал себе мизинец.

— О господи!

— Мне пришлось это сделать. Я не могу оставаться в якудза, если должен закрыть глаза на то, что этот негодяй сделал с моей женщиной. С членом якудза шутки плохи. Все кончено!

— Прости меня. Я очень виновата. Правда.

— Ты-то почему извиняешься?

— Потому что это я во всем виновата.

— Ни в чем ты не виновата. Перестань плакать.

Я не осмелилась ему рассказать, что Ито меня изнасиловал, только могла просить у Таки прощения.

— Сёко… Сёко, милая… Перестань из-за этого переживать. Забудь.

— Возьми меня.

— Как, сейчас? Когда ты в таком состоянии?

— Пожалуйста.

— Только когда ты пойдешь на поправку.

— Нет, давай сейчас.

— Будет больно.

Мне хотелось сказать, что душа у меня болит куда сильнее,чем раны.

— Сегодня больше ничего не случилось? — спросил Така.

— Нет…

— Сёко, может, ты что-то от меня скрываешь?

— Нет, клянусь, ничего.

— Ладно. Давай поженимся завтра.

— Завтра?

— Ведь завтра твой день рождения.

— А ты, значит, помнишь?

— Ну конечно.

— Давай поедем к Маки. Начнем жить вместе и будем только вдвоем.

На следующий день мы отправились в районное отделение и зарегистрировали наш брак. В качестве подарка на свой день рождения я получила новую фамилию и теперь звалась Сёко Такамицу. Я освободила свою квартиру, и мы с мужем навсегда уехали из Осаки. У нас был с собой только небольшой чемодан и немного денег.

Итян и Маки перебрались из Киото в Иокогаму и сняли там квартиру. Сидя в сверхскоростном пассажирском экспрессе, я перебирала в памяти события предыдущего дня и не чувствовала ничего, кроме боли — душевной и физической. Как я могла любить человека, который так нещадно избивал меня? Мне казалось, я вполне доходчиво объяснила ему, что к нему чувствую. После того как мы расстались, я не испытывала никакой ненависти, не держала на него зла. Зачем же он так поступил? Почему он заставил меня страдать до самого конца?

От воспоминаний о горячем, липком теле Ито, о том, как мне на лоб капал его пот, у меня по телу пробежали мурашки. Я не испытывала ровным счетом никакого тепла к городу, где родилась и выросла.

Мы приехали к Маки в Иокогаму. Ее квартира находилась в ветхом деревянном доме. Прогремев ногами по ржавой металлической лестнице, которая вела на второй этаж, мы нажали кнопку звонка, и Маки открыла нам дверь:

— Привет! Заходите.

Квартира была маленькой — всего две комнаты, отделенные друг от друга раздвижными дверями из папиросной бумаги. В маленькой комнате у стены стояли небольшой столик котацу и телевизор на дешевом деревянном стеллаже. На экране шла реклама — компания мультипликационных персонажей, то ли медведей, то ли зайцев, танцевала, выстроившись в ряд.

— Какой ужас, Сёко, посмотри на себя! Немедленно ляг, тебе надо хорошенько отдохнуть.

— Ну что ты, у меня нет на это времени. Ты не знаешь, где-нибудь неподалеку можно найти работу?

— Ну… — неуверенно протянула Маки, кинув взгляд на левую руку Таки.

Вмешался Итян:

— Положитесь на меня! Я знаю одного парня, который заведует залом пачинко ^[10]. Ему как раз нужны люди. Я за тебя замолвлю словечко.

— Спасибо, это было бы просто здорово, — я положила руку на колено Таке. — У нас сейчас очень мало денег. Если мы сразу же не найдем работу, то будем по уши в дерьме.

На тот момент у нас в общей сложности было меньше десяти тысяч иен, поэтому Така, недолго думая, согласился.

Итян позвонил в пачинко, и нам сразу жеустроили собеседование. Он также дал нам спортивную газету, в которой раздел о скачках был весь исчиркан красным. Стало ясно, что Итян так и не завязал с азартными играми; впрочем, я на это не особенно рассчитывала.

Чтобы добраться до пачинко, где нас ждал менеджер по имени Хара, нам пришлось сначала ехать на поезде, а потом на автобусе. После того как мы объяснили, в каком положении сейчас находимся, и спросили, можно ли нам пока пожить в квартире для работников, Хара ответил утвердительно и сказал, что первый месяц я могу потратить на восстановление сил. Мы договорились, что, пока лицо и ребра не заживут, а с руки и с ноги не снимут гипс, я буду помогать с простой работой по офису, а потом пересяду за стойку администратора. Таке же предстояло немедленно приступить к работе в должности дежурного по этажу.

Вначале мы жили в страшной нищете. До первой зарплаты экономили как могли, стараясь ничего не выбрасывать, берегли даже одноразовые стаканчики. Однажды по дороге на работу мы проходили мимо руин дома, который недавно снесли, и среди развалин нашли квадратный осколок зеркала. Мы отнесли его к себе и поставили на сложенные в стопку старые журналы, сделав, таким образом, импровизированный туалетный столик. Края зеркала потемнели, а стекло помутнело, поэтому отражение было словно подернуто дымкой. Но нам было наплевать на тяготы, поскольку единственное, что нас в то время заботило, — это работа. Мы трудились до седьмого пота.

Однажды я начала поднимать ящик, в котором хранились банки с напитками, как вдруг почувствовала острую боль внизу живота и заметила, что у меня идет кровь. Хара разрешил мне уйти, и я сразу же отправилась в больницу.

— Такамицу-сан, у вас угроза выкидыша. Вам надо соблюдать строгий постельный режим, — сказал доктор.

Новость о том, что я беременна, потрясла меня до глубины души, однако сейчас я никак не могла отнестись к ней с легким сердцем. Нам разрешили жить в квартире при условии, что мы оба будем работать в пачинко. Замаячила угроза оказаться на улице без денег. Нам было бы некуда деться.

Когда я вернулась, Хара спросил, как все прошло. Он выглядел очень обеспокоенным. Я объяснила ему ситуацию, и он тут же занялся поисками дешевой клиники. И скоро я уже сжимала в руках клочок бумаги, на котором были записаны адрес, телефон и имя врача, и карту с маршрутом, как туда добраться.

Я сразу же поехала. Клиника располагалась в старом офисном здании. Для медицинского учреждения она показалась мне несколько не соответствующей нормам гигиены, а из оборудования там имелось только самое необходимое. Там работали только один доктор и одна медсестра. Когда пожилой врач закончил осмотр, он сказал:

— У вас угроза выкидыша, но если вы будете строго соблюдать постельный режим, то появится шанс спасти ребенка, — у него был такой ласковый голос, что у меня на глаза навернулись слезы.

— Доктор, боюсь, я сейчас не могу позволить себе ребенка.

— Понятно, — ответил он и с этими словами извлек из ящика стола бланк: — Пожалуйста, заполните вот это, заверьте печатью и верните мне назад завтра днем в два часа. Я буду использовать анестезию, поэтому сегодня после девяти ничего не ешьте и не пейте.

Я отправилась обратно на работу, зажав в руке конверт из оберточной бумаги, в котором лежал бланк разрешения на операцию. Если бы я только могла, я бы непременно оставила ребенка. Мы с Такой были женаты, и я хотела от него детей. Если бы только я могла позволить себе постельный режим… Я попросила Хару отпустить меня на день, но он дал мне целых два дня отгула, велев хорошенько отдохнуть.

Чтобы добыть деньги на аборт, на следующий день мы отнесли в ломбард кольцо от «Тиффани», которое Така надел мне на палец в тот день, когда сделал предложение. Мы приехали в клинику к двум часам и в нерешительности остановились перед дверью. Еще можно развернуться и уйти… Я в отчаянии разглядывала покрытую трещинами стену с облупившейся краской. До чего же я докатилась…

Я потянулась к расхлябанной дверной ручке, покрытой зеленой ржавчиной, и вошла в приемную. Медсестра забрала у меня конверт и передала его доктору. Тот внимательно изучил заполненный бланк и сразу же пригласил в операционную. Операция началась немедленно. Доктор ввел мне наркоз и велел считать до десяти. Однако я всегда с большим трудом засыпала, а разбудить меня было проще простого. Я дошла до десяти, но сна не было ни в одном глазу. Доктор сильно удивился и дрожащим голосом произнес:

— Поверить не могу. Такамицу-сан, вы еще в сознании? Много пьете?

— Нет, — ответила я и тут же провалилась в сон. Когда сознание медленно ко мне вернулось, я подняла одно тяжелое веко и неожиданно почувствовала дикую боль, не сумев удержаться от крика.

— Не шевелитесь! Я еще не закончил, — раздался испуганный голос врача.

Я кивнула и попыталась не стонать от боли.

— Доктор, как там Сёко? Она в порядке? Доктор? — заволновался Така, стоявший за тонкой деревянной дверью. Мгновение спустя я услышала, как рядом с моей головой звякнул металл.

— Ну вот. Все в порядке, — услышав эти слова, я почувствовала как силы оставляют меня. Когда доктор обратился ко мне, в его голосе слышалось облегчение: — За сорок лет практики я еще не встречал пациента, столь резистентного к обезболивающим. Но вы вели себя очень мужественно. Уверен, теперь с вами будет все в порядке. Я, может, и старею, но умений своих не растерял.

Меня перенесли с операционного стола на постель. В комнату почти не попадал свет, а на подушке росла зеленая плесень. Тоска по ребенку, которого я лишилась, была куда мучительнее боли от операции. Слезы катились по моим щекам и капали на подушку. Вошел Така и присел возле моей кровати.

— Это было правильное решение, — сказал он. — Ничего другого нам не оставалось. Не кори себя из-за этого, — Така взял мою руку и прижал к своей щеке. Он не решался посмотреть мне в глаза. В то время судьба была к нам особенно жестока.

У меня не осталось времени ждать, пока затихнут физические и душевные муки. Надо было скорей возвращаться на работу. Мы с Такой вкалывали как безумные и наконец получили первую зарплату. В выходной отправились в один из универмагов Иокогамы, купили местный деликатес — песочные кексы «Мост над заливом» и отправили их маме в Осаку вместе с письмом, что я написала ей.

Милая мама!

Я знаю, что далеко не всегда была идеальной дочерью. Уверена, из-за меня ты провела много бессонных ночей. Знаешь, я чувствовала себя очень виноватой из-за всего того, что вытворяла, но тогда я была слишком эгоистичной, просто не могла бросить гулять и развлекаться и взяться за ум. Прости, что пишу это тебе в письме, я никак не могла попросить у тебя прощения лично. Теперь собираюсь начать правильную, новую жизнь. Мы с Такой будем работать изо всех сил, и обещаю, скоро ты сможешь нами гордиться. Я люблю тебя, мамочка. Береги себя и старайся не нервничать.

Сёко

Папа рассказал, что, когда мама прочла это письмо, она прижала его к сердцу и с сияющей улыбкой на лице сказала: «Теперь нам незачем беспокоиться о Сёко-тян».

Через два дня с ней случился удар.

Чтобы сообщить страшную весть, отец позвонил нам прямо на работу. Когда мы обо всем рассказали Харе, он стал настаивать на том, чтобы мы немедленно ехали к моей маме, и вынул из собственного кошелька сто тысяч иен.

— Вы ведь сейчас на мели, так? Берите.

— Мы не сможем сразу отдать всю сумму. Можно мы вернем долг по частям?

— Да конечно, о чем речь? Дело неотложное, так что вернете, когда сможете. Такамицу, я не смогу отпустить тебя больше чем на пару дней, а ты, Сёко, возвращайся, когда сможешь. Я сам поговорю с хозяином фирмы. Слушайте, можете не дожидаться окончания рабочего дня! Вам надо как можно быстрее добраться до Осаки.

— Спасибо. Мы позвоним, когда доберемся туда, — сказали мы и с благодарностью поклонились.

Потом кинулись домой, на скорую руку собрали вещи и первым же экспрессом отправились в Осаку. Добравшись до больницы, мы узнали, что маму поместили в палату интенсивной терапии. Подключенная к аппарату, поддерживавшему работу сердца, она напоминала робота, изменилась до неузнаваемости, а ее тело паутиной оплетали маленькие трубочки.

Я схватила доктора за плечо:

— Операция ее спасет? Что для нее можно сделать? Мы заплатим, сколько потребуется, только, пожалуйста, помогите нашей маме. Умоляю вас!

— У вашей матери обширный инсульт — произошел разрыв сосуда в затылочном отделе мозга. Это неоперабельно. Боюсь, мы ничего не сможем сделать. Нам остается только ждать, когда ее сердце остановится, — сухо ответил он.

Откуда-то из области затылка до меня донесся жужжащий звук, словно там отчаянно махало крылышками насекомое… и все померкло перед моими глазами. Когда я пришла в себя, то обнаружила, что лежу на больничной койке.

— Сёко, с тобой все в порядке?

Така сидел на диване у стены и ждал, когда я очнусь.

— Как мама? — спросила я и приподняла голову.

— Ее перевели в отдельную палату, — услышав это, я встала с койки и сунула ноги в больничные тапки.

— Какой номер палаты?

— Ты себя нормально чувствуешь? Ходить сможешь?

— Да, все нормально. Это бывает… у меня малокровие. Со мной все в порядке.

— Ладно, тогда пошли. Нам сюда, — Така взял меня за руку и повел в палату к матери.

Как только я увидела ее лицо, то прислонилась к двери и залилась слезами:

— Мамочка! Ну почему же так все сложилось? Така стоял рядом, с тревогой и сочувствием глядя на меня. Он знал, как сильно я люблю маму. Когда я собиралась отправлять ей письмо, он поинтересовался, что я написала.

— Не покажу. Я стесняюсь, — ответила я.

— Не надо мне ничего показывать, просто скажи.

— Я извинилась за все, что сделала.

— Может, пойдем завтра в магазин и купим ей что-нибудь?

— Отличная мысль! Подарок с первой зарплаты.

— Ей должно понравиться. Я помогу тебе его выбрать.

На следующий день я бродила вдоль стойки с кондитерскими изделиями и ломала голову над тем, что же ей купить. И именно Така тогда ткнул пальцем в кексы «Мост над заливом» и сказал:

— Может, возьмем вот эти? Я уверен, ей понравится.

Обычно Така быстро терял терпение, но в сложные моменты всегда проявлял себя с лучшей стороны. Никто меня так раньше не поддерживал. Мне очень хотелось, чтобы он побыл в Осаке не два дня, а подольше.

Я поговорила по телефону с братом и сестрами и обо всем договорилась. Папа и Дайки не могли уйти с работы в середине дня, поэтому они собирались заехать проведать маму вечером. Маки, На-тян и я решили сменять друг друга так, чтобы с мамой постоянно кто-то был. В первый день со мной остался Така. На следующий, когда приехали Маки и На-тян, мы уступили им место, а сами поехали домой отдохнуть и принять душ. Я приготовила ужин и села за стол напротив Таки. Он, было, собрался приступить к еде, как вдруг остановился и посмотрел на меня:

— Сёко, тебе надо что-нибудь съесть.

— Я не голодна.

— У тебя со вчерашнего дня во рту не было ни крошки.

Я взяла в руку палочки и стала механически запихивать еду в рот, но за все время трапезы так и не почувствовала ее вкуса. Звук палочек, скребущих по чашкам, эхом отдавался в пустой кухне. Потом я выдавила моющее средство на губку, подождала, пока оно вспенится, и молча вымыла посуду. Стояло лето, но вода, лившаяся из крана, казалась мне ледяной.

На следующий день мы вернулись в больницу. Таке предстояло оставить меня с мамой наедине, и он выглядел обеспокоенным.

— Сёко, малышка, ты должна держаться, — сказал он, сжав мое плечо.

Потом еще раз печально посмотрел на маму и вышел. Ему пора было возвращаться в Иокогаму.

После маминого инсульта прошла уже неделя. Приятный аромат, всегда исходивший от мамы, исчез, и комната стала наполняться каким-то мерзким запахом. День ото дня он становился все сильнее, и однажды, когда я попыталась приблизить лицо к лицу мамы, вонь так ударила мне в ноздри, что я отпрянула. Мама была не единственным пациентом в мире с диагнозом «смерть мозга». Мне стало интересно, приходится ли родственникам других больных терпеть такой запах или это испытание выпало только на нашу долю? Я мучилась догадками. Однажды в палату на обход пришли две медсестры и один медбрат. Они стали оживленно болтать прямо у изголовья кровати, на которой умирала мама.

— Слушайте, хотите, сегодня вечером пойдем в караоке? — спросил медбрат.

— Если снова будешь петь сам — ни за что.

— Ой, не говори, голосок у тебя — не приведи господи! Впрочем, если ты за нас заплатишь… — Медсестры захихикали.

— Да ладно вам нести херню! Достали вы меня, — рассмеялся медбрат — Я заплачу! Так вы идете или нет?

— Хорошо, хорошо. Идем, — осклабилась первая, рассматривая электрокардиограмму моей мамы.

— Тут никаких изменений, да? — Вторая медсестра и медбрат заглянули в кардиограмму и направились к выходу.

В это мгновение у меня все побелело перед глазами. Я вскочила, чуть не опрокинув стул.

— А ну-ка стойте, вы, ублюдки! Да как вы смеете так обращаться с моей матерью? Она что для вас? Труп?

— Простите… мы не хотели… — троица растерянно заморгала глазами при виде моей ярости.

— Что вы не хотели? Что? А ну-ка, попробуйте это повторить! — заорала я, занося руку для удара.

— Что ты, Сёко, перестань! Ты соображаешь, что делаешь? — Отец неожиданно возник за моей спиной и перехватил мою кисть.

— Пусти меня!

— Ты хоть помнишь, где ты находишься? — закричал он. Я вдруг подумала, что мама очень расстроилась бы, если бы узнала, какую свару мы устроили у нее в палате, и чуть не расплакалась. — А ну-ка сядь туда и успокойся, — приказал отец, отпуская мою руку.

— А вы, уроды, так и будете стоять здесь и пялиться, разинув рты? Убирайтесь вон, немедленно! — Я треснула кулаком по стене и со всей силы пнула ногой дверь.

— Простите ее, моя дочь перенервничала. Видать, кровь у нее слишком горячая. Наверное, ей следует стать донором, может быть, это охладило бы ее пыл, — произнес отец со своим типичным суховатым юморком.

— Нет-нет, все в порядке. Это вы нас простите, — с раскаянием произнесла троица, разом поклонилась и поспешно вышла из палаты.

— Сёко, что это с тобой? — Папа опустился в кресло, стоявшее рядом с кроватью.

— Знаешь, они обсуждали, стоит ли им идти в караоке, прямо перед мамой.

— Довольно бездушное отношение.

— Ну да, вот поэтому я так и разозлилась.

— Я понимаю твои чувства, но не забывай, где ты находишься. И, собственно говоря, почему ты так расстраиваешься из-за каких-то придурков?

— Наверное, ты прав, — промямлила я и потупила взгляд. Костяшки на правой руке были содраны в кровь.

— Сёко, сегодня у меня нет работы, может, ты поедешь домой? — сказал папа, держась рукой за поручни на маминой кровати и вглядываясь ей в лицо.

— Нет, я останусь здесь на ночь.

— Я тоже останусь.

— Пап, а вот тебе лучше поехать домой.

В палате стоял только один диван. Если бы на ночь осталось два человека, одному пришлось бы спать на диванных подушках, переложенных на пол, а второму на диване без подушек. И в том и в другом случае это обернулось бы нелегким испытанием для папы, поэтому, когда стемнело, я уговорила его поехать домой.

Через несколько дней, когда маме меняли подгузник, я заметила, что ее паховая область стала ярко-красной от пролежней.

— Простите, а у вас нет никакой мази, чтобы это смазать? — спросила я сестру.

— Мази? Она ей не нужна. У Тендо-сан мертв мозг, поэтому она не чувствует ни боли, ни зуда.

— Возможно, это и так. Вот только если бы на ее месте была ваша мать, вы бы с ней обращались так же паршиво?

— Ну, я… — протянула она.

— Вы все из отделения нейрохирургии. Насколько я понимаю, для вас это всего-навсего работа. Но знаете, даже если моя мама никогда больше не вернется к обычной жизни, пока ее сердце бьется, она официально считается живой. Если вы этого не понимаете, значит, вам нельзя быть медсестрой!

Она ничего не ответила и поспешно нанесла мазь для пролежней.

— Простите меня, — сказала она и, поклонившись, вышла из палаты. В подобном равнодушном отношении мне виделось что-то беспредельно жестокое.

Я попыталась вспомнить, когда в последний раз меня охватывал столь сильный приступ гнева. Когда я была янки, то ввязывалась в свары из-за всякой ерунды типа чести тусовки или просто ради того, чтобы выглядеть крутой. Тогда, в те безумные годы, озлобление я превратила в своего рода искусство. Помнится, однажды, когда говорила по телефону, папа отругал меня за то, что я много ругалась. Я нахамила ему в ответ, и тогда папа выхватил у меня из руки трубку и треснул ею меня по голове. Мама все твердила: «Сёко-тян, может, попытаешься вести себя как подобает девушке?» Она повторяла эту фразу так часто, что та стала в нашей семье крылатой. Теперь-то я повзрослела и поняла, наконец, как сильно беспокоило родителей мое безбашенное отношение к жизни, однако было слишком поздно. Я присела возле кровати и взглянула в лицо матери:

— Прости меня, мама…

Через некоторое время в палату зашла медсестра, на этот раз другая.

— Вы не находите, что здесь очень плохо пахнет? Давайте-ка ополощем ей рот.

Она взяла шприц, наполнила его водой и опорожнила в мамин рот. И словно по мановению волшебной палочки, неприятный запах в комнате исчез.

— Почему этого никто прежде не делал? Я и понятия не имела, что это поможет. Что у вас тут за персонал? И это еще называется больницей?

— Честно говоря, я не знаю о других сестрах…

Что ж, я не видела никакого смысла вымещать на ней свою злобу. Она была совсем не похожа на других бездушных медсестер — сразу заметила неприятный запах и немедленно приняла меры. Но неужели другие не знали таких элементарных вещей? Может, они вообще не обращали на запах внимания потому, что им было наплевать? Мне становилось тошно от их скотского отношения.

Тянулись долгие однообразные дни. Стояла удушающая летняя жара, без умолку стрекотали цикады. Но однажды вечером они вдруг умолкли, и больничная палата, в которой лежала мама, каким-то неуловимым образом преобразилась. Теперь я слышала лишь попискивание ЭКГ, напоминавшее мне заевший электронный будильник, и шипение аппарата искусственного дыхания. Эти звуки стали меня раздражать, поэтому я включила оставленный кем-то портативный CD-плеер и стала на небольшой громкости слушать музыку.

День близился к концу, и небо порозовело. Я перевела взгляд на деревья и заметила, как на землю упала цикада. Я где-то слышала, что им отпущено всего лишь несколько недель существования. Свою короткую и потому такую драгоценную жизнь они тратят на то, чтобы, мужественно превозмогая жару, упорно искать себе партнера, а потом, закончив стрекотать, соскальзывают с дерева, которое служило для них домом, и возвращаются на землю. Оставляют свой единственный приют и умирают. Я сидела и думала о том, что дом, в котором я выросла, снесли, и от него не осталось и следа. А вот мне снова предстояло пережить боль утраты…

Я сидела, погрузившись в раздумья и совсем позабыв о времени. На небе крошечными булавочными головками стали появляться звезды. Вдруг листья задрожали от порыва ветра. Казалось, мама пыталась в последний раз проститься со мной. Я наклонилась над кроватью и взяла ее ладонь в свою руку:

— Мамочка, пожалуйста, не умирай. Я буду хорошей дочерью, честное слово. Пожалуйста, не оставляй меня. Я не хочу остаться совсем одна.

Слезы полились из глаз неудержимым потоком. Я плакала и никак не могла остановиться. И вдруг заметила, как по маминой щеке прокатилась одна-единственная слезинка.

— Мама!

Она не могла говорить, но все-таки сумела дать знак, что слышит меня. Я почувствовала, как она хочет сказать, что любит меня, нежно отерла слезинку с ее щеки и вгляделась в ее доброе лицо. Мама! Где бы она ни была, что бы ни делала, она старалась ради меня и всегда думала обо мне. Мне так хотелось хотя бы еще раз услышать ее голос: «Сёко-тян, ты дома!» Музыка в CD-плеере перестала играть, и теперь только шипение аппарата искусственного дыхания перемежалось с моими рыданиями.

На следующий день, 28 августа 1991 года, утром, в восемь часов и три минуты, мама умерла. Ей было пятьдесят девять лет. Она ушла от нас внезапно, словно порыв ветра, игравший с листвой деревьев. Когда ее тело выносили из больницы, заведующий и медсестры выстроились в шеренгу, сложив руки в молитве. Все время, пока мама лежала в палате, эти люди проявляли редкое бездушие, и вот теперь, перед заведующим, они делали вид, что у них в глазах стоят слезы. Что за лицедейство! Уверена, заведующий и представить себе не мог, сколь небрежно его персонал относился к своим обязанностям и как ужасно медсестры обращались с пациентами. Как печально, что люди способны лить слезы просто ради собственной выгоды, даже когда они на самом деле не только не страдают, но и не испытывают печали.

Гроб погрузили в катафалк, и траурная процессия направилась в бюро похоронных услуг. В зале похоронных церемоний установили алтарь, украшенный белыми хризантемами. Мама улыбалась нам с фотографии, которую увеличили и поместили в рамку с черной лентой.

— В этой комнате женщины могут переодеться, — с улыбкой указала нам на дверь служащая бюро.

Я не надевала кимоно со времен детского праздника ситигосан, когда мне было семь лет. Тогда я с гордостью улыбалась фотографу, а папа стоял сзади, положив ладонь мне на плечо. Мама держала меня за руку, а в другой я сжимала пакетик с леденцами. Казалось, с тех пор прошло ужасно много лет.

Я пошла раздевалку, где мамины сестры и другие родственницы облачались в черные кимоно перед большим, во весь рост, зеркалом, подошла к одной из служащих и тихо спросила:

— Можно я переоденусь отдельно от остальных?

— Простите, но у нас только одна женская раздевалка, — служащая выглядела удивленной.

— В таком случае я переоденусь позже, — промолвила я, чувствуя неловкость.

— К сожалению, у нас только один ассистент, который помогает женщинам надевать кимоно, поэтому вам было бы лучше переодеться вместе со всеми.

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел мою татуировку.

— Что? Ах да, понимаю, — она подошла к ассистентке и что-то зашептала ей на ухо.

Маки увидела мою татуировку, когда я впервые приехала в Иокогаму. Тогда она очень рассердилась:

— О чем ты только думала? Господи боже мой, ведь ты женщина. Если мама с папой узнают, ты разобьешь им сердце. Когда-нибудь ты пожалеешь, что ее сделала.

— Я никогда об этом не пожалею.

— Ну да, как же! Какая глупость! — И она в ярости повернулась ко мне спиной.

И вот теперь сестра злорадно прошептала мне:

— Я же тебя предупреждала, что из-за нее будут проблемы.

Несмотря на это, ей удалось выставить из комнаты всех родственниц, чтобы я смогла переодеться.

В зал похоронных церемоний я пришла последней. Мы все собрались для семейного фото возле алтаря.

— Бедная Сёко, кажется, тебе очень неуютно от такого высокого воротника, — саркастически заметила Маки. Ей все не давала покоя моя татуировка.

— Маки-тян, ты не принесла мамину косметику?

— Принесла все, что сумела найти, вот.

Я взяла мамину помаду и кисточку. Когда открыла ее пудреницу, оттуда повеяло знакомым ароматом духов. Как это вышло, что с течением времени прекрасное мамино лицо с идеально наложенным макияжем превратилось в лицо старухи, иссеченное глубокими морщинами? Я решила, что мама должна отправиться на небеса красавицей, и стала осторожно красить ее губы помадой. Правда, руки дрожали так сильно, что мне потребовалось больше получаса, чтобы полностью закончить макияж.

Каждый из пришедших на церемонию брал по цветку, клал его в гроб к маме и прощался с ней. После этого ее тело повезли из бюро похоронных услуг в крематорий. Я смотрела, как беззвучно закрываются двери топки за уезжающим в ревущее пламя гробом. Когда мы вышли на улицу, я подняла взгляд и увидела, как из трубы крематория повалил вверх столб белого дыма. Мама отправилась прямо на небеса. Когда огонь угас, сотрудник похоронного бюро открыл печь, собрал пепел и кости и разложил их на столе.

— Прошу прощения, она приходилась вам матерью? — спросил он, стащив перчатки.

— Да.

— Сколько ей было?

— Пятьдесят девять.

— Она была еще молода. Я вам искренне соболезную.

Хрупкие мамины косточки тысячами крошечных дырочек напоминали кораллы. Мы собирали их целую вечность. Надо полагать, работник похоронного бюро заметил, в какой тяжелой стадии был у мамы остеопороз, и поэтому решил, что на мемориальной табличке годы жизни указаны неверно.

В тот день, когда у мамы случился инсульт, они с папой обедали вместе.

— Было очень вкусно, но я что-то немного устала, — сказала она, когда трапеза подошла к концу, — пойду-ка я, пожалуй, прилягу.

— Тебе нездоровится? — спросил ее отец.

— Нет, все хорошо, спасибо.

С тех пор она так больше и не открыла глаз. Ее заветной мечтой было купить маленький домик, чтобы мы смогли жить все вместе, и она трудилась не покладая рук, стремясь воплотить свою грезу в жизнь, но оказалась слишком слаба и в итоге загнала себя до смерти. Она все же успела поблагодарить своего дорогого мужа, с которым прожила всю жизнь в горе и в радости, после чего оставила этот мир.

А я все вспоминала о том, как болела, как проснулась и обнаружила, что мамы нет рядом, и как бросилась босиком на улицу ее искать. Теперь, старайся не старайся, ее уже не найти. И слезы, катящиеся по щекам, казалось, никогда не закончатся.

Глава VIII Цепи

После смерти мамы папа отказался от дома, который они вместе снимали. На-тян, чтобы закончить старшие классы, переехала к нашему брату. Отец решил, что в Иокогаме у него будет больше работы, чем в Осаке, и переехал к Маки.

Однажды, примерно через полгода после этого, к нам подошел Хара. Он выглядел обеспокоенным. Оказывается, у него возникли разногласия с владельцем пачинко по поводу политики управления компанией.

— Если бы я мог здесь остаться, я бы позаботился о вас. Зарплата у меня нормальная, вот только сносить это мне больше не под силу. Так что в конце месяца я увольняюсь, — сказал нам Хара. — Если уйдете со мной, я позабочусь, чтобы вы не остались без работы. Не исключено, что на время придется затянуть потуже пояса, но в конечном итоге вы будете в выигрыше. Что скажете?

К этому времени мы с Такой уже любили Хару как брата, поэтому даже не стали тратить времени на раздумья. Мы уволились из пачинко, забрали наши скудные пожитки и переехали в однокомнатную квартиру в Токио. Хара устроил Таку на службу в фирму, занимавшуюся потребительскими кредитами, а я подыскала себе работу в баре на Синдзюку. Смена длилась десять часов: с семи вечера до пяти утра. Вскоре выяснилось, что Хара вынужден уехать из Токио и вернуться в родной город Кумамото на юге Японии.

— Не забывайте о том, чему я вас научил. Надеюсь, когда-нибудь вы сами станете владельцами страховой фирмы, — с улыбкой сказал он, когда мы провожали его в аэропорту.

Теперь, после того как уехал наш лучший друг, мы поняли, что в Токио нам больше не на кого рассчитывать, и, случись непредвиденное, — деваться будет некуда.

Я приняла решение зарабатывать как можно больше, чтобы не только обеспечивать нас с Такой, но и помогать семье, снова взвалила на себя непосильную ношу. Проблема заключалась в том, что Итян продолжал играть, и мне постоянно приходилось давать сестре деньги в долг. Итян никак не мог заняться делом и вместо этого тянул средства из родителей. Жизнь Маки давно превратилась в настоящий кошмар. Она не могла устроиться на работу, ей надо было сидеть с ребенком. К тому же она и так уже погрязла в долгах перед кучей ростовщиков. Поэтому вскоре она снова стала клянчить у меня деньги.

Прошло не так уж много времени, и я стала регулярно, каждый месяц посылать ей часть своих сбережений. Однако моей помощи ей оказалось недостаточно, и Маки начала просить у отца. Вскоре отец, в свою очередь, понял, что средств ему не хватает, и тоже обратился ко мне. Я чувствовала себя как белка в колесе — чем больше работала, тем быстрее у меня уходили деньги. Время шло, и по мере того, как долги Итяна и Маки росли, им стал давать деньги даже Така.

Я думала, что с течением времени мне удастся смириться со смертью матери, но тоска по ней становилась лишь сильнее. Постепенно я дошла до предела и не могла думать ни о чем, кроме нее. Когда она умерла, я весила сто пять фунтов, а теперь похудела до девяноста пяти. К счастью, я получила повышение на работе и ради заботы о собственном здоровье попросила сократить время моего дежурства до четырех часов, теперь работая с восьми часов вечера до полуночи.

Однажды в воскресенье Така предложил мне сходить вместе пообедать, и мы отправились в ресторан сябу-сябу. В центре стола был установлен большой медный котел с кипящей водой, а возле него — горы овощей и тарелка мяса. Вид тоненько нарезанных ломтей говядины напомнил мне колоды игральных карт, которые я видела в казино, куда меня водили с собой клиенты. Я вспомнила, как в детстве, когда мы ходили обедать всей семьей, мама, смеясь, повторяла: «Когда мы кушаем все вместе, еда кажется вкуснее».

— Что случилось? — Прежде чем поставить кружку с пивом на стол, Така отодвинул ею мешавшую ему маленькую чашечку с кунжутным соусом.

— Как бы мне хотелось, чтобы сейчас с нами была мама.

— Сёко, твоей мамы больше с нами нет. Сколько еще ты будешь поминать ее?

— Я знаю, просто…

— Я-то еще здесь.

Из котла валил пар, скрывая от меня лицо Таки, и, хотя он сидел прямо напротив меня, мне показалось, нас разделяет глубокая пропасть.

Думаю, именно в это время мое душевное здоровье сильно пошатнулось. Я начала расстраиваться по любому поводу, а в нерабочее время ни с кем не общалась. Радость ушла из моей жизни, и ничто не могло заставить меня улыбнуться. Я даже обратилась к врачу, который поставил мне диагноз: сильная депрессия — и назначил дюжину разных лекарств.

Это было начало девяностых, так что период бурного роста, который переживала Япония в восьмидесятые годы, закончился. Экономический пузырь лопнул, и дела в баре шли ни шатко ни валко. И если раньше «девушке для бесед» легко удавалось выполнить ежемесячную норму и собрать нужную сумму, то теперь это требовало больших усилий: клиенты уже не швырялись деньгами так, как прежде. Но, несмотря на это, я продолжала регулярно отправлять деньги Маки. Я не хотела, чтобы Таку еще больше засасывала трясина неурядиц моей семьи, поэтому каждый день заставляла себя идти на работу. Но чем больше пыталась самостоятельно все уладить, тем хуже становилось мое психическое состояние.

Мне исполнилось двадцать четыре, но судьба по-прежнему испытывала меня на прочность. Моя жизнь состояла из одних и тех же проблем, которыми я уже была сыта по горло. Я, как обычно, пыталась убедить Маки развестись с Итяном, но сестра ничего не хотела слышать. Она вечно за него заступалась, каждый раз напоминала мне о том, что у них есть ребенок, о котором надо заботиться, твердила, какой он, на самом деле, хороший человек и как он вот-вот возьмется за ум. То же самое у меня было с Ито. Он мог бить меня сколько угодно, но я его прощала, потому что любила и верила в его любовь ко мне. Когда я крутила роман с Ито, Маки жила далеко, но страшно за меня переживала. Почти каждый раз, когда сестра звонила и упрашивала меня поскорей порвать с ним, разговор заканчивался слезами. «Он женат. Он только и делает, что колотит тебя. Ему на тебя наплевать. Тебе не надоело ходить в любовницах?» — твердила она. Теперь я понимала, что все ее замечания были совершенно справедливы. Неужели Маки предстоит самой пройти через тот же самый ад, чтобы образумиться и прийти в чувство?

Мой вес упал до восьмидесяти восьми фунтов, и я бледностью походила на привидение. Однако подавленность и склонность к самообману делали свое черное дело: я смотрела на себя в зеркало, и мне казалось, что все так и должно быть.

Каждую ночь мне снились кошмары. Меня мучили воспоминания о тех ужасных днях, когда я ребенком с деланым удовольствием уплетала пирожные и радовалась гостинцам, которые папа приносил домой, только чтобы избежать одного из его диких приступов ярости… Ад в школе, где меня дразнили за полноту.

Жирная! Свинья!

Я просыпалась тяжело дыша, вся мокрая от пота, а оскорбительные прозвища все еще звенели у меня в ушах.

Этого не должно повториться. Мне нельзя толстеть.

Я выхватывала из ящичка баночку с транквилизаторами и глотала целую пригоршню. Я понимала, надо прекратить так издеваться над своим организмом, и все равно не могла заставить себя хоть что-нибудь съесть. В конце концов я поняла, что у меня анорексия. И при этом ко мне продолжала приходить заплаканная Маки и просила денег.

Однажды ночью мне привиделось, что меня, словно змей, обвил дракон, изображенный на татуировке, красовавшейся на спине Маэдзимы. В памяти возникли обрывки разговора из прошлого.

Сёко, тащи сюда свою задницу.

Пусти меня!

Твой отец больше нигде не найдет ни гроша.

Ну да…

Если бы не я, с ним бы уже было все кончено.

— Нет! — закричала я во всю силу своих легких и открыла глаза. Капли пота катились у меня по вискам и сбегали вниз по шее, а сердце стучало в груди как барабан. Как я ни боролась, деньги были цепями, сковывавшими меня.

С тех пор как умерла мать, мы с Такой ни разу не занимались сексом. Мне очень хотелось, чтобы наши отношения вернулись в прежнее русло, однако и моя душа, и мое тело слишком измучились. Иногда мне чудилось, что я бегу по туннелю, окутанному кромешной тьмой, а выхода из него не видно, помощи ждать неоткуда. Я ненавидела себя за свою слабость. Но даже несмотря на все это, не пропускала ни единого рабочего дня.

Двадцать пять лет и восемьдесят шесть фунтов веса. Я худела с не меньшей скоростью, чем мои деньги перетекали к Маки. Сколько бы я ни работала, денег все равно не хватало. Теперь мне казалось, что я стала для Таки тяжелой обузой. От всех этих мыслей у меня шла кругом голова, и я жалела лишь о том, что не могла поговорить с мамой… Если мне удавалось положить в рот хоть немного еды и проглотить е, на меня тут же нападал приступ тошноты, за которым следовала рвота. Когда мы с Такой только переехали из Иокогамы в Токио, у нас не было ни гроша за душой, но мы все равно были счастливы. По выходным мы ходили по магазинам и, хоть и не могли ничего себе позволить, радовались стакану свежевыжатого апельсинового сока за триста иен в торговой палатке на станции. На обед ели лапшу соба в забегаловке, где во время обеденного перерыва набивалось так много народу, что приходилось перебиваться стоя. Мы заказывали две миски самой дешевой лапши в меню, одну картофелину и мясную фрикадельку, которые делили между собой.

— Будем надеяться, что в следующий раз мы сможем купить каждому по фрикадельке, — смеялась я и разделяла ее палочками на две половинки.

По вечерам мы шли по узкой неосвещенной улице в магазинчик и шутили и хохотали всю дорогу, отчего долгий путь казался нам коротким. Мы покупали банку пива и содовой, одну сладкую закуску и одну соленую, а потом лакомились ими после ужина. Неужели еда приносила мне такое наслаждение? Во что же я превратилась? Меня словно водоворотом засасывало отвращение, которое я испытывала к самой себе.

Однажды мне позвонил отец:

— Маки нужны деньги. Ты чем-нибудь можешь ей помочь?

— Что? Я вчера утром дала ей семьдесят тысяч иен! Потом вечером она пришла ко мне в слезах и пожаловалась, что Итян все у нее украл, и она не может оплатить счета. И я, перед тем как пойти на работу, дала ей еще семьдесят тысяч. За один день я лишилась ста сорока тысяч! У меня больше просто нет.

— Знаю, знаю, нехорошо каждый раз просить тебя о помощи, но ей просто больше не к кому обратиться. Ты должна ей помочь. Она твоя сестра.

— Хорошо, я найду где-нибудь, — сказала я и мысленно тяжело вздохнула.

— Прости, но я также должен попросить об одолжении Такамицу. Ты не можешь попросить его перевести на мой счет сто тысяч иен? Обещаю, что верну.

— Пап, а почему… — начала было я, но быстро взяла себя в руки. — Да, конечно. Така с радостью тебе поможет.

Как же грозный и могущественный отец, которого я так боялась, превратился в жалкого кроткого человечка, который теперь просит меня о помощи от имени Маки? Даже когда сестра была янки, она оставалась папиной дочкой и всегда признавалась ему в своих проказах. Папа, в свою очередь, тоже говорил с Маки буквально обо всем. Я думаю, примерно такие отношения у нас были с мамой.

Я поговорила с Такой, и он перевел сто тысяч иен на папин счет. Какая разница, что счет был открыт на его имя? Никто не сомневался, что вся эта сумма прямиком отправится к Маки. Страшно представить, сколько же Итян умудрялся проигрывать?

Где-то с неделю у меня был жар, и, поскольку улучшения не наступало, Така отвез меня в больницу. Там мне сделали анализы и обнаружили проблемы с почками. Врач сказал, что требуется диализ, и протянул бланк, который велел заполнить и подписать перед следующим посещением. Я сидела словно громом пораженная, но, как обычно, Така был рядом, помогал и поддерживал. Он пообещал, что сделает все ради того, чтобы мне стало лучше. Однако стоимость диализа была для нас совершенно неподъемной. Кроме того, процедуру мне предстояло делать до конца своих дней. Неужели я стану для Таки еще большей обузой? На следующий день я, как обычно, проводила его, заперла за ним дверь и вернулась в квартиру. Я не желала ничего видеть и слышать. Хотелось только уснуть…

Я старалась по возможности не принимать снотворное, которое мне прописывал доктор. Но в тот день я взяла все баночки с таблетками, которые скопились в ящике буфета, закинула в несколько приемов себе в рот с сотню таблеток и запила их водой. Я сидела на полу, прислонившись спиной к холодильнику, и наблюдала, как окружающий мир меняет цвет на красный и черный. В тот самый момент, когда я потеряла сознание, мне привиделся шприц и струйка крови в нем. Настоящее и прошлое слились воедино… Я почувствовала себя так, словно мне, наконец, удалось сорвать душившие меня цепи, и теперь я могу расслабиться. У меня отказали зрение и слух…

Вернувшись домой, Така обнаружил меня лежащей на полу возле холодильника. Он вызвал «скорую», но я уже была при смерти. По дороге в больницу остановилось сердце, но врачам удалось реанимировать меня. Второй раз оно перестало биться в больничном лифте. Меня снова выдернули с того света и покатили в хирургическое отделение. Там мое сердце отказало в третий раз. К Таке вышел доктор:

— Вам лучше связаться с ее родными. Мы сделаем все возможное, но я думаю, вам лучше подготовиться к худшему.

— Что?

— Состояние вашей жены критическое. Даже если нам удастся ее спасти, велика вероятность того, что всю оставшуюся жизнь она будет пребывать в вегетативном состоянии. Скорее всего, из-за остановок сердца мозг безнадежно поврежден.

Оставив Таку наедине со столь ужасным известием, доктор закрыл двери операционной. Через некоторое время погасла красная лампочка: это говорило о том, что операция закончена.

Неделю я провалялась в коме. Я запомнила ощущение того, что нахожусь в открытом пустом темном пространстве. Я стремилась вперед, но вдруг услышала, как далеко позади кто-то едва различимо меня зовет.

Мне надо поторопиться.

Я сделала шаг, и, как только моя нога коснулась земли, я услышала: «Сёко!»

Я узнала папин голос и в тот же момент поняла, что мне в глаза бьет яркий белый свет. У больничной койки стояли папа, Така и Маки.

— Сёко! Я не переживу, если еще кого-нибудь потеряю! — сказал папа, сжимая мне руку. По его щекам катились слезы, а ведь я его не видела плачущим, даже когда умерла мама.

— Прости, — прошептала я сквозь кислородную маску. Для меня самым болезненным оказалось не то, что мне выпало пережить, а то, что я заставила других плакать из-за себя. Вид плачущего отца стал сильной встряской, вернувшей меня к реальности. На этот раз я твердо решила встать на ноги.

Месяц спустя меня выписали из больницы, и я с радостью вернулась домой. Мы жили в маленькой однокомнатной квартирке, но, по мне, лучшего места в мире было не сыскать. К счастью, мозг в результате остановки сердца оказался не поврежден. Меня продолжали мучить мысли о почке, но, после того как я прошла более тщательное обследование, врачи пришли к выводу, что можно обойтись и без диализа. К несчастью, из-за дыхательной трубки, которую мне в спешке вогнали в горло в больнице, я не могла глотать, поэтому, когда хотелось пить, приходилось сосать кусочки льда. Из-за этого я не могла есть, а мой вес снизился еще больше, упав до восьмидесяти четырех фунтов. Така все твердил:

— Сёко, тебе надо набрать вес! Ты знаешь, пухленькие женщины куда как аппетитней.

И, наконец, после всего того, что мне выпало пережить, я смогла увидеть вещи такими, какие они есть, избавившись от искаженной картины, которую преподносило мне мое больное сознание.

— Ну что ж, — произнес доктор, когда я спросила его, станет ли мне лучше, если я наберу вес, — функции организма у вас сильно ослаблены, поэтому для достижения нормального веса потребуется время. Я вам советую запастись терпением, но ни в коем случае не отступать от задуманного.

И я постепенно начала возвращаться к нормальной жизни, стала нормально питаться, но мой измученный организм с большим трудом приходил в норму. Пришлось приложить немало усилий, чтобы добраться до отметки хотя бы в девяносто фунтов. Однако я не опускала руки, и через полгода мое здоровье значительно улучшилось.

Я всегда обожала пользоваться косметикой и до неузнаваемости преображать свое лицо, поэтому решила извлечь из своего хобби практическую пользу, записавшись на курсы профессионального макияжа. По правде говоря, я хотела научиться маскировать шрамы, оставшиеся после побоев у глаза и на щеке. Они не очень сильно бросались в глаза, однако довольно часто люди, присмотревшись, спрашивали, что у меня с лицом, или интересовались, не попадала ли я в аварию. И хотя я старалась не обращать на все это внимания, за день до сильного дождя или же просто когда была высокая влажность, старые раны начинали ныть. У нас с Такой по-прежнему не было секса, мы даже перестали говорить на эту тему. Я начала бояться, что забуду о своей женской сущности. Стоя перед зеркалом, я подолгу рассматривала собственное отражение, но видела только шрамы.

На курсах макияжа я делала большие успехи. Каждый раз перед выходом из дома я проводила два часа, тщательно применяя на практике то, что мне удалось усвоить, но полностью скрыть шрамы так и не удавалось. Я и раньше никогда не обольщалась по поводусвоей внешности, а шрамы лишь усилили мои комплексы. И вот после долгих раздумий я отправилась на прием к пластическому хирургу. Он сказал, что полностью избавиться от шрамов не получится, но он может их подправить, и тогда под макияжем они станут неразличимы. Честно говоря, я надеялась совсем на другой ответ, но все-таки, набравшись мужества, согласилась на операцию. Мне как раз исполнилось двадцать семь лет. Как и обещал доктор, после операции шрамы стали практически не видны под слоем макияжа. Быть может, это и не было великим достижением, однако мне значительно полегчало. А потом случилась удивительная вещь. Однажды, когда я при полном параде гуляла по магазинам на Синдзюку, ко мне на улице подошли ребята, которые подыскивали кандидаток на должность «девушек для бесед». Я была не против снова начать работать, поэтому пошла на собеседование в их модный ночной клуб на Синдзюку. Платили там хорошо, и я подписала контракт.

Вернувшись на работу, я словно начала новую жизнь. Теперь я просыпалась утром, смотрела по телевизору новости и за чашкой кофе прочитывала газету от корки до корки, в том числе разделы о событиях внутри страны и за рубежом и даже колонки, посвященные политике и финансам, которыми никогда прежде не интересовалась. Я хотела быть в курсе всех новостей, чтобы уметь поддержать беседу с любым клиентом. Часов в одиннадцать завтракала, а затем мне начинали звонить клиенты. Если они просили меня встретиться с ними до работы, а потом пойти вместе в клуб, то выходила раньше, чем обычно, делала прическу в парикмахерской и шла с ними ужинать. Я решила, что если уж взялась за эту работу, то должна выполнять ее лучше всех, и не собиралась вечно оставаться на подхвате в качестве безымянной «подмены» и лишь помогать самым популярным «девушкам для бесед». Мне хотелось зарабатывать больше всех в этом клубе.

Иногда мне казалось, что я вернулась в прошлое, в те времена, когда проводила время с некоторыми из клиентов. Мои нынешние поклонники были словно ископаемые из эпохи экономического бума. Они точно так же швырялись деньгами направо и налево. И в этой вселенной с буйством красок между «девушками для бесед» шла серьезная борьба. Закрытие клуба еще не означало, что работа окончена. Обычно мы отправлялись еще куда-нибудь выпить с ценными клиентами, и я попадала домой только под утро.

Однажды ночью, как обычно поздно вернувшись с работы, я прошептала на ухо Таке:

— Хочешь заняться со мной любовью?

— Ммм?

— Давай, Така, возьми меня.

— О чем ты говоришь? Сама ведь знаешь, что еще не совсем поправилась. Тебе необязательно это делать.

— Да, но мне хочется.

— Ты что, не устала? Уже поздно.

— Не так уж и поздно.

— Ладно тебе. Спи давай.

Я ахнула, словно получив пощечину. Мне ничего не оставалось, кроме как пожелать мужу спокойной ночи.

Я глядела в спину Таке и вспоминала, как точно так же ребенком лежала в кроватке, мечтая о том, чтобы свернуться калачиком рядом с мамой и почувствовать тепло ее тела. В ту ночь я практически не сомкнула глаз.

Я была загружена работой и, как обычно, часть денег отдавала Маки. Однако всякий раз, когда я задумывалась над тем, сколько хлопот моя семья доставляет Таке, мне становилось ужасно стыдно. Мой муж работал день и ночь, чтобы помочь моим близким, и при этом никогда не жаловался. Как-то получалось, что мы появлялись дома в разное время и практически не виделись. Я готовила ему горшочек риса и оставляла какое-нибудь мясное блюдо в холодильнике, чтобы он подогрел в микроволновке. Мне хотелось бывать дома чаще, но с моим режимом это было совершенно невозможно. Работа «девушки для бесед» подразумевала готовность сорваться и выехать на встречу в любое время дня и ночи. Приходилось постоянно оставаться начеку, чтобы конкурентки не увели у меня клиентов, в выборе которых мне приходилось проявлять большую избирательность. Был лишь один способ избежать обмана и конкуренции — стать лучшей.

Поразмышляв несколько дней, я пришла к выводу, что нам нужно развестись. Таку, на которого всегда можно было положиться, я воспринимала как брата по оружию. Мне не хотелось его терять, но другого выхода я не видела.

— Слушай, я больше не хочу тебя расстраивать. Думаю, нам надо расстаться.

— Не надо со мной разговаривать как с чужим. Мы с тобой в одной упряжке, — с яростью в голосе ответил Така.

Однако я вбила себе в голову, что, покуда Така будет привязан ко мне, его страдания не закончатся. Точно так же меня когда-то привязывали к Маэдзиме деньги и наркотики. Сколько боли это причинило! Я снова попросила его согласиться на развод, и он ответил, что ему нужно время подумать.

— До встречи с тобой я относился к женщинам без уважения, — признался он мне через несколько дней. — Я никогда не понимал, как они думают, но, знаешь, каким-то образом мне удается понимать тебя.

Вот и все, что он сказал перед тем, как подписать бумаги на развод и съехать из квартиры. Получив документы и вернувшись домой, я обнаружила, что Така уже увез все свои вещи. Даже подушку забрал. Вспомнилось, как в первую ночь, которую мы провели здесь вместе, я, лежа в его объятиях, попросила никогда меня не покидать. Мы тогда поцеловались и снова занялись любовью, словно скрепляя печатью договор. Я знала, что он уважает мои чувства и любит меня всей душой, но этого мне было недостаточно. Я нуждалась в физической близости — без нее брак казался мне неполным.

Мы с Такой постоянно повторяли друг другу, что надо переехать в квартиру побольше, но сейчас, когда я обвела взглядом нашу крошечную однокомнатную квартирку, она показалась мне огромной и очень пустой. Все в ней принадлежало мне, не хватало лишь самого дорогого. И я знала, что оно никогда не вернется.

В день, когда мне исполнилось двадцать девять, вернувшись с работы, я услышала, как в квартире надрывается телефон. Я кинулась к нему и сорвала трубку:

— Алло.

— Сёко…

— Папа, что случилось?

— Сёко, пожалуйста, спокойно выслушай то, что я тебе скажу, — стало ясно, что сейчас я узнаю что-то плохое.

— Хорошо, я слушаю.

— У меня рак. Врачи сказали, что мне осталось жить месяцев шесть.

В глазах у меня потемнело. Несколько мгновений я слышала только гудение в ушах, но потом сработали рефлексы. Инстинкт выживания. Гудение прекратилось:

— Я еду. Скоро буду.

— Поздно уже. Зачем тебе лишние хлопоты?

— Папа, иди ложись. Я мигом.

Он сообщил о том, что его ждет смерть, с таким спокойствием и достоинством, словно речь шла о другом человеке.

Я повесила трубку, выбежала из квартиры и поймала такси. Всю дорогу думала о прошлом. В детстве у меня была мягкая игрушка — оранжевая собачка, которую я повсюду таскала с собой, и даже спала с ей вместе. Еще у меня были карманные часы на серебряной цепочке, доставшиеся от деда, и декора-1вный деревянный гребень, который мне отдала 1ама в память о бабушке. А также розовая музыкальная шкатулка, которую мама купила мне в магазине игрушек. Если поднять крышку, взгляду открывался вращавшийся латунный валик, похожий на стебель розы, утыканный штырьками, напоминавшими золотые шипы. Когда штырьки задевали похожие на лепестки клавиши на крошечной па-1ели, играла мелодия песни «Романс» из французского кинофильма «Запретные игры». Мне так нравилась эта музыка, что я ее крутила по сто раз в день. Даже когда музыкальная шкатулка сломалась, я всегда протирала ее до сверкающего блеска, после чего с гордостью ставила на видное место книжной полки. Еще одной любимой игрушкой был калейдоскоп, который тоже купила мне мама. В первый раз, когда мы вместе в него заглянули, то увидели узор, напоминавший блестящую рыбную чешую на спине одного из наших карпов. Сколько я ни крутила потом калейдоскоп и ни поднимала его к свету, столь прекрасного узора больше ни разу так и не выпало. Ребенком я очень любила все эти вещи, но с годами они потерялись. Странная вещь память. Отчего все эти воспоминания нахлынули на меня именно сейчас?

Я приехала к Маки и снимала туфли у двери, когда из комнаты показался папа.

— Спасибо, что приехала, — сказал он с широкой улыбкой.

— Папа, это точно рак?

— В последнее время у меня часто болит живот. Я уже давно животом слаб, но что-то в последнее время он меня сильно мучить стал. Я решил провериться, и вот… За тебя-то я не беспокоюсь, а вот за Маки… — он помолчал. — Она по уши в долгах, на ней ребенок. А ее муж… Не знаю, что она будет делать.

Папа выглядел совершенно обычно. Я заставила его в точности повторить слова врача. «Вы, как обычно, не обращали внимания на здоровье, и вот, пожалуйста, совсем себя запустили», — ворчал доктор, начиная осмотр. Он и раньше ругал папу за небрежное отношение к здоровью, особенно потому, что как-то обнаружил у папы легкую форму диабета. По словам папы, доктор все еще негодующе бормотал, пока вводил в желудок гастроскоп, но, увидев опухоль, вдруг резко замолчал. Однако оказалось, от моего папы не так-то просто отделаться. Он заставил врача признать, что у него рак. Судя по внешнему виду, опухоль была явно злокачественной, и доктор подсчитал, что отцу осталось максимум шесть месяцев. После чего папа объявил, что пойдет домой. Как доктор ни пытался уговорить его остаться — ничего не помогло. По словам отца, у них состоялся приблизительно следующий диалог:

— Ладно, пойду-ка я лучше. У меня много дел.

— Тендо-сан, что же вы такое говорите? Вы что, не хотите лечь в больницу?

— Это бесполезно.

— А как же лекарства?

— Не нужны они мне, спасибо.

— Боль будет невыносимой. Прошу вас, позвольте нам госпитализировать вас.

— Нет.

Я с легкостью представила, как он повернулся и с гордым видом вышел из кабинета.

— Папа, умоляю тебя, ляг в больницу, — стала упрашивать я его, как только он закончил рассказывать.

— Нет. Я хочу как можно дольше побыть с Маки. Сёко, ты ведь позаботишься о ней ради меня?

— Папа… — Я не могла поверить в это: он, осознавая, что может не проснуться на следующий день, все равно беспокоился о Маки.

Вот так, ни разу не приняв ни одного лекарства, папа начал бороться с раком. Я была не в состоянии избавиться от мыслей, что какая-нибудь операция хоть немного могла продлить ему жизнь, но держала их при себе. И ушла с головой в работу, смирившись с тем, что папа умирает. В клубе мне удалось выйти на второе место по объему доходов, но девушка, оказавшаяся на третьем месте, отставала от меня совсем ненамного.

— Вы не могли бы одолжить нам денег?

Папа лежал на футоне, превозмогая боль, а родители Итяна стояли перед ним на коленях, касаясь головами пола. Каким-то образом им удалось узнать, что, перед тем как заболеть, отец получил за выполненную работу восемьсот тысяч иен. Стараниями Итяна, их испорченного единственного сыночка, семья потеряла дом и землю, на которой он стоял. И теперь, оставшись ни с чем, его родители снимали квартиру неподалеку.

— Не знаю, сколько вам понадобится, так что берите сколько хотите, — ответил папа, передавая им свою банковскую книжку и личную печать.

Родители Итяна отправились в банк и сняли все восемьсот тысяч.

Я обо всем этом узнала, когда в выходной приехала проведать папу. Когда с беспечным видом вошел Итян, только что снова проигравшийся в покер, я схватила его за воротник и притянула к своему лицу:

— Что же ты за мразь такая! Как ты можешь посылать собственных родителей выпрашивать деньги у умирающего человека? Да я тебя, блядь, убью, подонок! — взорвалась я, с грохотом вышвыривая его за дверь и опрокинув при этом стул.

— Эй, подруга, успокойся! У тебя что, проблемы?

— Сёко! Не надо. Не шуми. Папа услышит. Ну же, успокойся, — засуетилась Маки, прибежавшая на шум посмотреть, что происходит.

— Да неужели тебе не хочется, чтобы он услышал? — с сарказмом спросила я.

— Это я виновата, я случайно проговорилась свекрови, что папе заплатили. Итян ничего об этом не знал.

— Чего? Мои предки выдавили из твоего папы бабосов?

— Именно! — Мой голос дрожал от гнева.

Маки попыталась вмешаться. Она втащила Итяна к ним в комнату.

— Я еще не закончила! — Я вошла вслед за ними, ногой захлопнув за собой дверь.

— Сёко, я в шоке, у меня нет слов по поводу того, что сделали мои родители.

— Итян, ты знаешь, я никогда не просила тебя вернуть то, что ты брал у меня в долг. Впрочем, ты и сам ни разу не предпринял ни малейшей попытки вернуть одолженное. Ты постоянно пользуешься людской добротой, а потом вытираешь о человека ноги. Так вот! На этот раз тебе это не пройдет. Ты отдашь до последнего гроша все, что взял у отца.

— Конечно, отдам. Обещаю. Извини…

— Сёко, это все моя вина. Прости меня за Итяна, — Маки выглядела пристыженной. — Мне правда очень жаль.

— Я побуду с папой, а потом ухожу. Не хочу видеть вас обоих! — Я вошла в отцовскую комнату и замерла на мгновение, чтобы успокоиться. Потом встала на колени перед его футоном:

— Папа, ты точно решил отказаться от операции?

— В ней нет никакого смысла. Она меня не спасет. А вот если ты перестанешь орать и попытаешься не спорить с сестрой, это как раз поможет.

— Прости меня.

— Знаешь, когда ты была маленькой, с тобой всегда было проще, чем с другими детьми. Даже когда ты еще ходила в детский садик, то сама вставала утром и начинала собираться. Я говорил, что отведу тебя, а ты мне отвечала, что и сама дойдешь. А Маки вечно плакала и вцеплялась в меня. Она всегда ныла то из-за одного, то из-за другого. Ты же вела себя настолько по-взрослому, что меня это почти пугало. Ты была страшной тихоней, поэтому я никогда не мог догадаться, что у тебя на уме. Знаешь, почему я никогда не ходил к тебе на свидания, когда тебя арестовали?

Всякий раз, когда Маки задерживала полиция, папа забирал ее из участка. Когда ее отправили в исправительный центр, а потом в тюрьму, он постоянно ее навещал.

— Почему?

— Я все перепробовал, чтобы образумить тебя. Даже бил. Маки начинала плакать и просить прощения, а от тебя мне ни разу не удавалось добиться ответа. В итоге ты продолжала поступать так, как тебе вздумается. Я понятия не имел, что творится у тебя в голове. Когда тебя арестовали, я хотел тебя навестить, но потом решил, что это бесполезно. Если бы я пришел, ты бы никогда не поменяла своего отношения. И мне пришлось тебя бросить… Мне было от этого гадко на душе, поверь, но я верил, что в конечном итоге это пойдет тебе на пользу. Ты все это снесла от меня и все равно нашла в себе силы меня простить. И вот теперь ты здесь… Такая взрослая… Тогда, в те годы, я и представить не мог, что смогу вот так с тобой разговаривать. Никогда не знаешь, как судьба обернется, — он улыбнулся и погладил меня по голове.

— Какая разница, сколько ты меня бил. Ты все равно оставался моим папой.

В отрочестве мне всегда казалось, что отец меня игнорирует. Мне хотелось, чтобы он обернулся и посмотрел на меня. Когда мне не удавалось привлечь его внимание, мое сердце разрывалось от одиночества. Я не страшилась побоев, боялась, что он меня больше не любит. Наверное, именно поэтому вспоминала о безделушках, которые любила в детстве, но с возрастом растеряла. То же самое произошло и с отцом.

Вскоре после того, как меня отправили в исправительную школу, один из тамошних учителей мне сказал: «Тендо, я заметил, что, когда у нас уборка, ты заботишься о том, чтобы все было чисто, даже когда учителя за тобой не смотрят. Тебя никогда не раздражают эгоисты, которые ничего не делают. Я никогда не встречал такой девочки, как ты. Понять не могу, как тебя угораздило сюда попасть».

То же самое говорили и остальные взрослые, окружавшие меня. Для них я представляла собой совершенную загадку. На самом деле все просто. Я вела себя плохо, но в том не было ни моей вины, ни вины окружающих. Мне хотелось веселиться — именно это я и делала. Я всегда была слабой, но притворялось крепкой как кремень, ну а кроме того меня окружали друзья, с которыми можно было потусоваться, — и тогда для мне это казалось самым важным на свете. Разгуливая с друзьями по ночным улицам города, я чувствовала себя как дома. Я всего-навсего была ребенком, который делал то, что ему вздумается.

— Сам я туда уже не доберусь. Ты не могла бы отыскать могилу Фудзисавы-сан и поблагодарить ее за меня?

— Конечно,папа.

Пожилая дама была очень к нему добра, но с тех пор как папа вышел из больницы, у нас в семье творилось такое, что у него не было времени ее проведать и засвидетельствовать свое почтение. Как это ни забавно, но я и сама подумывала о том, чтобы сходить на ее могилу. Мы с отцом были невероятно похожи. Я почувствовала, сколь крепко связывают нас узы кровного родства.

Вскоре здоровье папы стало день ото дня ухудшаться. Как-то раз он сказал мне:

— Такамицу — молчун, и все же он хороший человек. Он все делает правильно. А еще он искренне тебя любит. Почему бы вам вместе не навестить меня? Мне хочется ему кое-что сказать. Сама знаешь, я для вас с ним был не самым лучшим отцом.

— Я приведу его на следующей неделе.

— Вот и славно, — ответил папа улыбнувшись, и, когда он помахал на прощание, я обратила внимание какой бледной и тонкой стала его рука.

Я всей душой хотела выполнить обещание, данное отцу, и на следующей неделе мы с Такой прибыли на вокзал Иокогамы. Всю дорогу до квартиры Маки мы сидели в такси и молчали. Когда такси остановилось, в глаза бросилась машина «скорой помощи» с распахнутыми задними дверьми.

Господи, только бы не папа.

Однако из дома вышли двое санитаров, которые несли на носилках отца, а за ними бежала голосившая во все горло Маки. Я выскочила из такси и бросилась к ним.

— Папа, это я, Сёко! Ты меня слышишь? — кричала я.

— Сёко, пожалуйста, прости Маки. Ради меня, — прошептал отец слабеющим голосом, после чего закрыл глаза и, казалось, уснул.

В больнице его сразу направили в палату интенсивной терапии. Когда мы попытались проследовать за ним, нам преградил дорогу врач:

— Пожалуйста, подождите здесь. Сейчас он слишком слаб, чтобы разговаривать, — и он закрыл двери прямо перед нами.

Сквозь маленькое окошечко в них нам было видно, как суетятся люди. Маки сидела в зоне для курящих и плакала:

— Папочка! Папа! — Ее ноги дрожали, и она ничего не могла с этим поделать. — Сёко, я только и делала, что трепала папе нервы…

— Маки-тян, — вздохнула я и, прислонившись к стене, заскользила вниз, пока не опустилась на корточки.

Распахнулась дверь, показалась медсестра.

— Скорее заходите, — позвала она. Но когда мы уже были у дверей, мы услышали, как аппарат ЭКГ издал протяжное «б-и-и-и-и-и-п», и увидели, что линия на мониторе стала прямой. Доктор посмотрел на часы:

— Время смерти десять часов двенадцать минут.

Папа оставил нас 5 октября 1997 года. В возрасте семидесяти лет он вместе со своей татуировкой, изображавшей Дзибо Каннон ^[11], ушел к маме на небеса.

Маки упала на колени и завыла в голос. Я сидела на корточках, по щекам у меня катились слезы, но я даже не пыталась их отереть.

Тело отца отвезли в бюро похоронных услуг. Папа был совсем не похож на того человека, которого я так боялась в детстве. После смерти его лицо приобрело доброе и безмятежное выражение. Маки отправилась домой за фотографией и траурным кимоно.

— Папа… — Я обхватила его лицо ладонями и случайно выбила ватный тампон из правого уха. На мою руку закапала все еще теплая кровь.

Я помню, как однажды мы шли домой с ярмарки по залитой лунным светом улице. В прозрачном полиэтиленовом пакете плескалась золотая рыбка, леденец в виде яблока сверкал, словно хрустальный, сладкая вата напоминала пушистый снег — я пыталась донести все это добро до дома, как вдруг с моего пальца соскользнула обернутая вокруг него ниточка. Я вскрикнула и встала на цыпочки, силясь поймать красный воздушный шар в форме кролика, но он уплыл прямо в ночное небо, покачиваясь — словно прощался со мной. Интересно, куда в итоге прилетел тот шарик?

Я переоделась в траурное кимоно и стала звонить в колокольчик рядом с гробом, надеясь, что это поможет папе найти дорогу на небеса. Перезвон эхом отдавался в пустой комнате, напоминая мне своим звучанием о маленьком колокольчике-талисмане, который давным-давно на Новый год купил мне папа.

— Давай я тебя подменю, — Маки опустилась рядом со мной на колени на подушку и стала звенеть в колокольчик.

— Хочешь перекусить? — Дайки поставил на угол алтаря пакетик рисовых шариков онигири, которые купил в магазине.

— Сёко… — На-тян опустила лицо мне на колени. Когда я откусила онигири, шарик отдавал горечью слез.

На похороны явился Итян с родителями. Они поклонились и, тщательно подбирая слова, выразили нам свои соболезнования. Когда они уже собрались было воскурить благовония, я поняла, что больше этого не вынесу, и вскочила на ноги:

— А вы зачем сюда явились?

— Сёко, перестань! — испуганно вскрикнула Маки.

— Заткнись, Маки!

— Сёко, пожалуйста, не сердись, — вмешалась На-тян, пытаясь успокоить меня.

— Ах, На-тян, — я погладила младшую сестричку по плечу.

Рука у меня дрожала. Как раз в этот момент вернулся Така, который ходил за бумагой и конвертами. Он отдал их мне вместе с шариковой ручкой. Я написала папе письмо и вложила его в конверт вместе с маленьким талисманом и колокольчиком. Потом опустила письмо вместе с одним-единственным цветком в гроб и в последний раз коснулась папиной руки. Она была твердой и холодной как лед.

Дым, в который обратилось тело отца, смешался с осенним дождем, исчезая в мрачном сером небе. Я не могла понять, что у меня течет по щекам, — то ли слезы, то ли капли дождя.

В крематории я с отвращением увидела, как Итян взял палочки и принялся собирать кости отца.

— Отойди от стола! Я не желаю, чтобы ты их трогал.

— Сёко, не смей так говорить с моим мужем! — Маки с силой толкнула меня в плечо.

— Да мне насрать, кто он такой. Пусть убирается.

— Перестань! — неожиданно рявкнул Така и впервые в жизни ударил меня по щеке.

Я взорвалась:

— Никто не смеет указывать мне, что делать. А вы трое — вон отсюда!

Бормоча извинения, Итян с родителями поспешно поклонились и вышли. Дайки, Маки, На-тян, Така и я собрали кости и поместили их в маленькую урну. Маки отвезла ее к себе домой, согревая слезами.

Глава IX Разные пути

Смерть папы привела наконец-то Маки в чувство, и она подала документы на развод. Сестра нашла себе работу «девушки для бесед» и смирилась с тем, что ей предстоит стать матерью-одиночкой. Ей также удалось договориться о помесячной выплате долгов, доставшихся ей по наследству от мужа. Итян с родителями исчезли со всеми деньгами, что они одолжили у меня, папы и Таки. Это меня нисколько не удивило. Больше я об этой семейке не слышала.

Смерть отца я восприняла не столь болезненно, как уход мамы. Его кончина словно подстегнула меня, и я стала работать еще усердней, решив добиться того, о чем раньше даже и не мечтала. Даже в выходные дни я ходила с клиентами на ужины. С Такой мы практически не общались. Все свое время я посвящала работе. Мне хотелось совершить очень важную покупку, и вот, в возрасте тридцати лет, в первый раз за всю свою жизнь я открыла сберегательный счет.

Однажды я получила от Дайки письмо, в которое была вложена фотография. Компания, в которой он работал, направила его за границу в один из филиалов, и брат написал мне, что встретил девушку, на которой хочет жениться. На фотографии они оба улыбались, а выражение ее лица отдаленно напоминало мамино. Судя по письму, брат был на седьмом небе от счастья, и я от всей души радовалась за него.

Я поставила письмо рядом с поминальными табличками отца и матери на маленький семейный алтарь, взглянула на их фотографии и представила, как они оба улыбаются.

Когда мне исполнился тридцать один год, мама-сан того клуба, в котором я работала, купила мне в подарок на день рождения костюм. Конечно же, она успела заметить, что я даже в разгар лета никогда не ношу одежду с короткими рукавами (учитывая остроту ее глаз, она, наверное, догадалась о татуировке) и поэтому купила мне костюм ярко-розового цвета с длинными рукавами. Он сидел на мне безупречно. Когда мы выходили из бутика, хозяйка улыбнулась и, нарочито понизив голос, призналась: «Ты вот-вот выйдешь на первое место в клубе. Осталось всего чуть-чуть».

Нельзя сказать, что работала одна я, — Маки тоже рвала себе жилы. Впервые в жизни она перестала полагаться на мужчин и в результате обнаружила, что и сама на многое способна. Удивительно быстро она стала лучшей «девушкой для бесед» в своем баре. Ее решительность меня поражала. Когда другие женщины, давно работавшие в баре, отпускали в ее адрес колкие замечания, она еще больше укреплялась в желании стать лучшей. Сестра сжимала зубы и клялась себе, что заставит своих обидчиц униженно вымаливать прощение.

Я спросила у Маки, не ищет ли она нового парня.

— В наше время сложно найти кого-нибудь приличного — пожала она плечами. — А как у тебя на этом фронте?

— Я сейчас слишком занята работой.

— Признайся честно, ты ведь все еще неровно дышишь к Таке?

— Перестань!

— Прости меня, Сёко. Если бы я развелась с Итяном раньше, я бы не испоганила ваши отношения.

— Да ладно тебе. Ты тут ни при чем. Я сама во всем виновата.

— Ну, давай будем надеяться, что обе найдем свое счастье.

— Точно!

— В следующий раз я действительно поймаю в свои сети нормального мужика, — Маки была преисполнена решимости.

— Да уж пора бы!

— Ага, кто бы говорил. Ты тоже вроде одна-одинешенька, если не считать твоей татуировки.

— Кажется, мы договорились не поднимать эту тему.

— Прости. Сколько бы нам ни было лет, я все равно всегда буду переживать за свою младшую сестренку. Раньше за нас волновались родители, но теперь-то их с нами нет.

— Это точно, — вздохнула я.

— Сёко, ты уверена, что правильно поступила с Такой?

— Да, уверена.

— Слушай, знаешь что? Не переживай ты из-за своей татуировки. Если она окажется препятствием для парня, значит, он тебя недостоин.

— Спасибо.

Маки снова вела себя так, как и полагается старшей сестре.

— До встречи, — бросила я на прощание и отправилась домой.

Маки стояла на пороге и махала мне рукой, пока я не пропала из виду.

Я уснула в поезде под шелест колес и голос Хикару Утады, звучавший в наушниках моего плеера.

К тому моменту, когда мне исполнилось тридцать два, на моем банковском счету уже успела скопиться приличная сумма, и я стала искать по соседству участок земли, где мы могли бы похоронить прах папы и мамы. Я и не представляла себе, как дорого стоит земля. Наконец, я подыскала участок по Интернету — место было хорошим, но у меня и близко не было тех денег, которые за него просили. Но все равно я не собиралась сдаваться, решив, что так или иначе куплю участок под могилу, и он обязательно будет располагаться рядом с моим домом.

Мне позвонила На-тян:

— Сёко, можно я к тебе завтра загляну?

— Конечно. А что случилось?

— Мой молодой человек попросил меня выйти за него замуж. Он говорит, что хочет попросить разрешения на брак, но поскольку родителей уже с нами нет… Ну, короче, я ему сказала, что таких церемоний не нужно, но он настаивает.

Похоже, На-тян нашла себе очень хорошего и вежливого парня. И точно. Встреча с ним меня не разочаровала. Ямамото работал художником, занимался компьютерной графикой, был на два года старше На-тян и показался мне достойным и надежным человеком. Он опустился на колени перед фотографиями папы и мамы, стоявшими на алтаре, сложил ладони, поклонился и в самых вежливых словах известил их о своей помолвке. На левых руках На-тян и Ямамото сверкали кольца. Сестра и ее жених казались по-настоящему счастливыми. К окончанию ужина Ямамото уже понял, что мы с На-тян давно не виделись и хотим о многом поговорить, поэтому, проявив деликатность, включил ноутбук и сел работать, предоставив нам с сестрой возможность наверстать упущенное. Потом, перед тем как лечь спать, он воскурил благовония и снова поблагодарил родителей. К этому моменту я уже успела понять, что за На-тян теперь можно быть спокойной.

На следующее утро, когда они уже уходили, Ямамото повернулся ко мне и сказал:

— Спасибо вам за все. Прошу вас, приезжайте как-нибудь к нам в гости в Хиросиму.

— Благодарю вас. Позаботьтесь о моей сестре.

— Хорошо.

— Сёко, береги себя. Не болей, ладно?

Я не верила своим ушам. Моя младшая сестренка печется о моем здоровье! Я и не заметила, как она выросла…

После того как они ушли, я прилегла на диван. Это был один из моих немногих выходных, и я позволила себе задремать. Меня разбудил донесшийся с улицы гудок машины. Я бросилась к окну и глянула вниз. Там был припаркован черный «Инфинити», который я не узнала. Я уже собралась повернуться и отойти от окна, когда услышала, как меня окликнули по имени.

— Така?

— Спустись на минутку.

Я кинулась вниз.

— Знаю, что опоздал, но все же… С днем рождения, — он протянул мне банковскую книжку. Заглянув в нее, я увидела счет на свое имя, на котором лежало полмиллиона иен.

— Это на участок родителям, — сказал он.

— Откуда ты узнал?

— Я достаточно хорошо тебя изучил, чтобы понять, о чем ты думаешь. Ты должна это признать.

— Ты уверен? — Я посмотрела на книжку.

— Это самое малое, что я мог для тебя сделать.

— Я слышала, у тебя есть девушка…

— Я хочу сделать это для тебя, — оборвал меня Така. — Я обещал твоему отцу, что ты будешь счастлива, но так и не сдержал слово.

— Что ты такое говоришь? Ты всегда прекрасно ко мне относился.

— А твой папа был мне как отец. Пожалуйста, прими это от меня.

— Спасибо, Така.

— Не надрывайся на работе.

— Хорошо, не буду.

— И смотри, не втрескайся опять в какого-нибудь мерзавца. Договорились? — спросил он с улыбкой.

— Это точно. Я так часто влюбляюсь, что просто ужас. Впрочем, больше такого не повторится, — со смехом ответила я.

— Обещаешь?

Я посмотрела Таке прямо в глаза, совсем как тогда, в тот день, когда он сделал мне предложение, и кивнула. Така ни разу не говорил мне, что любит меня, но всегда был рядом, чтобы в любую минуту поддержать меня. Теперь он начал новую жизнь, и дорога назад для нас закрылась. Да и мне надо было двигаться дальше. Настала пора выбрать свой собственный путь.

Дайки тоже дал денег на могилу родителям, и нам хватило, чтобы купить участок в храме, где был погребен Кагемото Тояма — самурай эпохи Эдо. Папа обожал сериал «Тоямано Кинсан», сюжет которого основывался на жизни Тоямы, поэтому мы решили, что отец был бы рад упокоиться в том храме. Если папа будет улыбаться, маме рядом с ним станет спокойней.

Мы захоронили останки своих родителей ранней осенью. Устремив взгляды в вечернее небо, увидели нависавшее над Токио плотное облако смога, отливавшее розовым. Оно мне напомнило цветущую сакуру у нас в саду, и я вдруг представила улыбающуюся маму. Стоило мне закрыть глаза и глубоко вздохнуть, и я могла воскресить в памяти лучшие времена.

Когда я радостно шагала рядом с мамой, держа ее за руку, ее ладонь всегда была теплой. Мне очень хотелось, чтобы родителям здесь было так же хорошо рядом друг с другом, и они наслаждались бы цветением сакуры по весне. После смерти мамы уже прошло девять лет, папы с нами не было три года. Я окинула взглядом прожитую жизнь и задумалась о той роли, которую сыграли в ней родители. Я зажгла на их могиле свечу, и ее пламя расплылось у меня в глазах от навернувшихся слез. Огонек, дрожавший на ветру, напоминал мне светлячков, на которых я смотрела у реки, когда была маленькой. От моих родителей мне остались одни воспоминания, но они были мне дороже всего. Конечно, уже слишком поздно становиться примерной дочерью, но, подарив родителям эту могилу, я обрела возможность навещать их и разговаривать с ними, а они, в свою очередь, теперь всегда будут вместе. Я надеялась, что папа наконец сможет в тиши и покое прочитать мое последнее письмо, адресованное ему.

Дорогой папa!

Я всегда очень любила тебя, но мне было невыносимо видеть, как ты возвращаешься домой пьяным под ручку с «девушками для бесед». Мысль о том, что однажды ты нас бросишь и уйдешь к одной из этих женщин, приводила меня в ужас. Я была уверена, что, если ты уйдешь, мама тоже бросит нас. Я жутко боялась этого и очень не хотела, чтобы ты сердился, и поэтому, когда была маленькой, делала все, лишь бы ты оставался в хорошем настроении.

В конце концов мы лишились пристанища и всего нажитого, а мечта мамы о новом доме и о том, чтобы мы все жили вместе, так и не сбылась. Я даже не смогла сдержать обещание, что останусь с Такой. Прости свою неблагодарную дочь. Пожалуйста, папа, прости меня за все. Я оставляю тебе талисман, который ты купил мне давным-давно. Он — единственная вещь, оставшаяся у меня с детства, и моя самая главная драгоценность. Я хочу, чтобы ты его взял на память обо мне. Я знаю, ты будешь приглядывать за нами с небес. Передай маме, что я ее тоже люблю. Договорились?

Твоя любящая дочь Сёко

На следующий день рождения, когда мне исполнилось тридцать три года, я получила посылку от Маки. Развязав красную ленточку и сорвав оберточную бумагу, я обнаружила внутри бежевый шарф из кашемира и письмо от папы. Он написал его перед смертью и вручил Маки, наказав передать его мне, когда я остепенюсь, а моя жизнь наладится.

Дорогая Сёко!

С самого детства ты была очень хорошей и ласковой девочкой. Ты всегда обожала наших домашних животных. При мысли о том, какое у тебя доброе сердце, у меня на глаза наворачиваются слезы. Мне хотелось еще раз встретиться с Такой и снова попросить его заботиться о тебе, однако, похоже, у меня уже не будет такой возможности. Мне кажется, ты осталась такой же доброй и милой девочкой, как и в детстве. Единственное, что меня беспокоит, так это твое здоровье. Пожалуйста, побереги себя и не взваливай на себя слишком много. Возможно, Сёко, я обращаюсь к тебе в последний раз, так что продолжай в себя верить.

Папа

Он словно ответил с небес на мое послание. В этот момент я поняла, что подсознательно всякий раз, когда влюблялась, видела в мужчине образ отца. Я дочитала папино письмо, сложила его и сунула обратно в белый конверт. Я решила, что пора мне бросать работу «девушки для бесед».

За месяц до увольнения я уведомила маму-сан о своем желании уйти и все свои силы бросила на последний рывок. Мне оставалось совсем немного, чтобы стать первой. Мне повезло: у меня появился постоянный клиент, который работал адвокатом и любил много швыряться деньгами. Благодаря ему я приносила клубу немалые доходы.

Мой последний рабочий день как раз выпал на ту пору, когда начинает цвести сакура. Вместе с ней ко мне возвращались воспоминания, которыми я так дорожила. Пришли почти все мои постоянные клиенты, а те, кто не смог, — прислали букеты. Со мной должны были рассчитаться только десятого числа следующего месяца, поэтому я понятия не имела, удалось ли мне стать лучшей, но вместе с этим знала, что полностью выложилась, и ни о чем не жалела. Перед тем как покинуть клуб, я разобрала букеты и просмотрела записки, присланные мне клиентами.

Мне было приятно прочитать так много теплых слов. Одно из посланий пришло от Таки.

Поздравляю, ты славно потрудилась. Желаю тебе удачи в поисках собственного жизненного пути.

Домой я взяла только его букет.

— Пусть цветы останутся в клубе, я себе оставлю только записки.

— Мы-то с удовольствием украсим клуб такими прекрасными букетами. Но ты уверена, что они тебе не нужны? Ты точно не хочешь их забрать? — спросила мама-сан.

— Да нет, спасибо. Вы не станете возражать, если они останутся здесь?

— Ты права, если ты потащишь это все домой, такси станет похоже на фургончик из службы доставки цветочного магазина, — заметил один парень, работавший у нас. Все рассмеялись.

— Спасибо вам за сегодняшний вечер. Было здорово, — обратилась я к присутствующим.

— Здорово будет, когда в следующем месяце получишь расчет! — сказала мама-сан, и уголки ее губ, накрашенных ярко-красной помадой, растянулись в улыбке. Потом с лукавством в голосе произнесла: — Сёко-тян, коли сегодня твой последний день, может, пойдем повеселимся в городе?

Я вежливо отказалась и вызвала такси. По дороге домой я позвонила Таке по мобильному:

— Спасибо за цветы.

— И чем теперь собираешься заняться?

— Ну, первым делом хочу найти такую работу, куда надо будет ходить днем. Потом собираюсь стать тем, кем мечтала с самого детства. Я хочу стать писательницей.

— Ты? Писательницей? — Така расхохотался.

— Я так и думала, что ты будешь смеяться, но я, на самом деле, серьезно.

— Понятно. То есть одиночество тебя не напрягает?

— Нет.

— Если будут сложности, главное — не опускай руки. Договорились?

— Не опущу.

— Береги себя.

— Пока, Така.

Я нажала на пару кнопок, и на экране появился запрос: Удалить контакт?

Я нажала «да». Контакт удален.

— Простите, можете высадить меня здесь?

— Вы уверены? До места назначения еще далеко, — таксист выглядел удивленным.

— Мне хочется пройтись.

— Пожалуйста, — водитель остановил счетчик. — Доброй ночи.

Я протянула ему деньги.

— Вам чек нужен?

— Нет, спасибо.

Я вышла из машины и с букетом в руках пошла в сторону дома. Мяу!

Сквозь перестук своих высоченных каблуков я различила чуть слышное мяуканье. Некоторое время я кружила на месте, силясь отыскать источник звука.

Мяу!

Жалобный писк не умолкал, но котенка нигде не было видно. Потом раздался шорох. Внизу, на дне водосточного желоба, бегущего вдоль улицы, лежали сваленные в кучу мусорные пакеты. Внутри одного из них я отыскала котенка. Он был совсем тощий и весь перемазан в грязи.

— Бедняжечка. Совсем один, да еще и в таком месте. Знаешь, мы с тобой чем-то похожи. Хочешь со мной? Будем жить вместе.

Мяу!

Я прижала котенка к груди, а с ночного неба нам светила полная луна.

Я часто думаю о луне. О том, как она растет и убывает. Это напоминает мне взлеты и падения моей жизни. Мне нравится представлять, что я появилась на свет в новолуние. Получается, в дни суетной юности, когда я искала любви, луна была молоденьким серпиком. Когда я вышла замуж, думаю, она уже была полумесяцем. И вот теперь, когда осталась одна, неужели наступила пора полнолуния? Удалось ли мне преодолеть свою слабость и, наконец, повзрослеть? Я собираюсь выбрать в жизни новый путь, но, если окажется, что он ведет в тупик, думаю, все смогу начать сначала с наступлением новолуния.

Что бы ни случилось, куда бы я ни пошла, эта луна будет улыбаться мне с небес, а ее свет утешать меня подобно материнской любви. Ему нельзя ни врать, ни обманывать, ни притворяться. Я ни за что не позволю вернуться тем дням, когда я не могла посмотреть отцу в глаза. И я уверена, что однажды встречу его — мужчину, который будет искренне меня любить и для которого я стану самым близким и дорогим человеком на свете. Я знаю, в ту ночь луна будет светить особенно ярко.

Десятого числа я приехала к маме-сан за деньгами.

— Ты славно потрудилась и стала лучшей! От души поздравляю тебя, Сёко.

Я подставила руки, которые теперь, без сверкающих накладных ногтей, казались голыми, и мама-сан положила мне на ладони конверт. Он был тяжелым, и меня охватило чувство радости, восторга и осознания того, что я добилась чего-то важного. Такие же ощущения я испытала в детстве, когда мне впервые удалось прокатиться на велосипеде.

Мама стояла впереди, совсем недалеко и, выставив вперед руки, кричала:

— Ну же, Сёко-тян, давай! Езжай ко мне.

— Сёко, не оглядывайся назад. Поняла? Я сзади попридержу, а ты крути педали что есть мочи, — объяснял папа.

Руль мотался туда-сюда, словно живой.

— Жми вперед! Не оглядывайся! Смотри только вперед и крути педали! Давай! Быстрее!

Велосипед перестал вихлять, в этот момент папа отпустил его:

— Смотри, ты едешь сама!

Я мчалась со скоростью ветра. Спасибо вам, папа и мама.

Сёко Тендо, 2004

Послесловие автора

Я начала работу над этой книгой в 2002 году, когда снова осталась одна. Я пыталась понять, в чем мои сильные и слабые стороны, и рисовала в воображении свое будущее. Именно в этот переломный момент своей жизни я решила написать воспоминания и окинуть взглядом пройденный путь.

В двенадцать лет я впервые нарушила закон, а потом подсела на амфетамины, и у меня начались беспорядочные связи и романы с женатыми мужчинами. Перебирать в голове воспоминания о том постыдном времени было для меня мучительно. Однако, с другой стороны, начав об этом писать, я будто бы сбросила с души тяжкий груз, избавилась от терзавших меня демонов и впервые за долгое время почувствовала, что снова могу улыбаться.

Я мечтала стать писателем, но одного желания оказалось недостаточно. Ведь у меня, по большому счету, даже образования не было, и мне потребовались помощь и доброе отношение многих, очень многих людей. Сколько раз я не могла подобрать слова, не могла выразить свою мысль, и меня охватывало отчаяние! Но, в конце концов, осознала, что, когда пишешь автобиографию, не надо пытаться представить себя в хорошем свете или стараться выдать мемуары за прозаический шедевр. Главное — оставаться верной самой себе. Именно это я поняла, когда прочитала письмо от папы, которое получила после его смерти. И все же я сильно запаздывала со сроками и доставила немало хлопот всем, кто был связан с публикацией романа. Я считаю, что мне невероятно повезло, — очень многие люди меня поддерживали и помогали мне закончить книгу.

Та, прежняя, я не только оскорбляла людей своими поступками, но и сильно ранила их словами. Я была настоящим чудовищем, о чем сейчас искренне сожалею. Я по-прежнему многого не знаю о жизни, но считаю, что любовь, приносящая боль и радость, помогает нам расти и развиваться.

В то же время я пробираюсь на ощупь в окутанном туманом реальном мире, пытаясь найти в нем свое место. Отыскать его — сложная задача. Даже тем людям, которым, по общему признанию, удалось добиться успеха, тоже пришлось преодолеть массу трудностей, пусть даже этот факт и не столь очевиден. Я убеждена: всего, что они сейчас имеют, им удалось достичь благодаря вере в себя.

Самое главное не внешность, а то, что сокрыто в твоем сердце. Если я смогу добиться цели, оставаясь верной своим принципам, уверена, в конце пути меня ждет счастье, а вот сколько времени придется к нему идти — мне не важно. Мне кажется, я всегда знала ответ на вопрос, как мне жить, и теперь мне осталось только опробовать его на практике. Пожалуй, я и по сей день не сделала ничего выдающегося — это правда. Так что, если моя жизнь покажется вам пустой, я не стану доказывать обратное.

Мне бы хотелось поведать здесь омногом, но я не посмела. Мне будет довольно, если вы сможете принять то, что мне удалось написать, и истолкуете это так, как посчитаете нужным. Боюсь, вам будет непросто закрыть глаза на то, что стиль местами сильно хромает, и за это я прошу у вас прощения. Я очень надеюсь, что когда-нибудь стану настоящим писателем, одним из тех, чья сила искусства способна творить чудеса. Мне хотелось бы писать так, чтобы по-настоящему увлечь своего читателя, хотелось бы создавать образы столь четкие и яркие, чтобы их невозможно было забыть.

Наконец, я хотела бы от всего сердца поблагодарить всех тех, кто помог мне с публикацией романа, всех, кто оказался вовлечен в издательский процесс, друзей, которые помогли мне разглядеть самое важное, и, наконец, вас, мой читатель, который купил эту книгу и дочитал ее до конца. Спасибо за вашу нынешнюю помощь и поддержку моих будущих начинаний.

Сёко Тендо

Ярко ли светит луна дочери якудза?

Манабу Миядзаки

Я не хотел читать «Дочь якудза». Честно говоря, боялся даже открывать этот роман, опасаясь, что он воскресит во мне мои собственные дурные воспоминания. Конечно, именно так и случилось. Но кое-что в этой книге потрясло меня особенно сильно. Я вдруг осознал, что, как ни жестоко обходится с людьми судьба, какой бы несчастной ни казалась их жизнь, всегда найдется человек, который посмеет принять вызов и, невзирая на все тяготы и невзгоды, не побоится опуститься в самые глубины своей души, чтобы ухватить ее скрытую суть. И такому храбрецу всегда глубоко сопереживаешь.

Когда я читал «Дочь якудза», я часто узнавал среду, в которой сам рос, а также испытания, выпавшие и на мою долю. На этом мне бы хотелось ненадолго остановиться.

Сукияки и материнская любовь

Роль и значение матери для детей, растущих в семьях якудза, несколько отличается от существующих в «обычных» семьях. Жена члена якудза — тень своего грозного супруга, который делает все что ему вздумается, но для детей она — само воплощение материнской любви.

Моя мама родилась в 1913 году и с большим трепетом придерживалась всех традиций японского общества. Это отражалось, в частности, и на блюдах, которые она нам готовила. Когда у нас, детей, намечалось какое-нибудь торжественное событие, например экзамен или футбольный матч, мама на ужин подавала сукияки. Иными словами, она считала сукияки особенным блюдом. Думаю, она верила, что оно придаст нам дополнительные силы. Похоже, мать Сёко Тендо рассуждала схожим образом.

Но с этим блюдом у меня связано одно, очень болезненное, воспоминание. У моего отца, члена якудза, было свое дело — он владел компанией, занимавшейся сносом старых домов. Этот бизнес унаследовали мы с моим старшим братом. К несчастью, из-за того, что мы оказались никудышными управленцами, компания в итоге обанкротилась. Это случилось в начале восьмидесятых, когда мне было около тридцати пяти лет. История длинная, но… одним словом, в силу ряда тогдашних жизненных обстоятельств я решил покончить жизнь самоубийством. Вечером, накануне того дня, когда я решил умереть, ко мне в грязную, крошечную однокомнатную квартирку, в которой я прятался от кредиторов, явилась мать. Она объявила, что приготовит мне сукияки, и прямо тут же, на обшарпанной кухне, сварила рис и поднесла мне горшочек с этим блюдом. По сути, она даже не пыталась отговорить меня от самоубийства. Просто с улыбкой сообщила, что хотела меня порадовать, и принесла мне дорогущей мраморной говядины «мацудзака». Именно эта ее улыбка и удержала меня от страшного шага.

Примерно за год до того, как началась история с банкротством, нас с братом объявили в федеральный розыск за экономические преступления. Когда я решил сдаться полиции, мама спокойно и уверенно посоветовала мне не волноваться о том, что меня ждет, а главное, не рассказывать полиции ничего лишнего. Как мне показалось, у нее было точно такое же выражение лица, как тогда, когда она с улыбкой сказала, что принесла мраморной говядины.

Через десять лет моя мать умерла. Перед похоронами, когда мы со старшей сестрой и братом укладывали в гроб ее любимые вещи, которые она могла бы взять с собой, я заметил, что не хватает ее очков в черепаховой оправе, которые она берегла как зеницу ока. Сестра мне все рассказала. А я только у гроба матери узнал, что она за десять лет до этого продала свои драгоценные очки в черепаховой оправе, чтобы купить мне мраморного мяса. Так что с сукияки и мамой у меня связаны очень болезненные воспоминания.

Бизнес якудза

Как вы знаете, мы оба с Сёко Тендо происходим из семей членов якудза. Дела, которыми занимался ее отец, поначалу вроде бы шли в гору, но, поскольку ими занимался член якудза, они были изначально обречены на провал. С моим отцом случилось почти то же самое.

Члены якудза напыщенны и любят пускать пыль в глаза. Если бы их выспренность и тяга к роскоши не были столь велики, они никогда и не оказались бы в якудза. Однако именно в силу этих качеств они, в результате, либо взлетают на самую высь, добившись оглушительного успеха, либо с грохотом низвергаются вниз. Типичные черты характера якудза зачастую и становятся причиной краха — особенно если они занимаются бизнесом. Наиболее ярко эти черты проявляются, когда речь идет о долгах.

Члены якудза могут легко брать денежные займы. Они могут набрать миллиарды иен без всякого залога, но с одним условием — огромной процентной ставкой. В якудза — факт того, что заемщик является членом организации, уже сам по себе служит достаточной гарантией. Нет нужды беспокоиться о всяких навевающих скуку хлопотах, с которыми приходится возиться при обращении в банк, типа залога, поручителей или составления бизнес-плана. Скажу больше — залогом члена якудза является его жизнь. Так что при желании он может с легкостью найти финансовые средства. Но в этом-то как раз и заключается проблема. И тут опыт Сёко Тендо оказался богаче моего.

В реальной жизни, если ставка по кредиту накручивается каждые десять дней, любой бизнес обречен. Все очень просто: с такой ставкой быстро становишься банкротом. Но члены якудза слишком непреклонны в своем желании доказать миру собственную крутость и чересчур упрямы, чтобы остановиться, когда дело начинает пахнуть жареным. Именно поэтому они берут кредиты на столь невыгодных условиях. Когда бизнес якудза вылетает в трубу, мужчина, прежде ходивший героем, нередко запирается у себя в доме или пускается в бега, а жене остается лишь махнуть рукой на гордость и прямо на следующий день отправляться искать работу, чтобы прокормить семью. Я много раз видел, как такое случается. В поведении женщины проявляется инстинкт выживания, составляющий разительный контраст с напыщенной глупостью мужа, привыкшего швырять деньги направо и налево. Можно сказать, подлинной силой духа обладают как раз женщины, которые всегда скромно и тихо пребывают в тени своих мужей-мачо.

Преступность среди несовершеннолетних

Сёко Тендо рассказывает нам, что проблемы с законом у нее начались еще в средней школе. У меня нелады с полицией возникли чуть позже, но девочки всегда взрослеют раньше мальчиков. По правде говоря, одно время я очень интересовался темой преступности среди несовершеннолетних. В моем случае нарушение закона было вызвано желанием выглядеть старше. Мне казалось, что, если бы я стал взрослым, мне незачем было бы посещать школу, я мог бы спокойно ходить в кино или тусоваться в центре города, причем родители перестали бы меня за это бранить. Вот поэтому я очень хотел поскорей вырасти. К сожалению, на это требуется время, а столько ждать я не мог. Так что мы с друзьями играли во взрослых. Мы, те кто думал и чувствовал одинаково, собирались вместе. Так складывались тусовки и банды.

Сейчас мне интересен тот факт, что в нашей тусовке самым крутым считался тот, кто вел себя хуже всех, — его уважали остальные за то, что он был самым «взрослым». Естественно, в результате мы стали состязаться друг с другом за титул «самого плохого». Не задумываясь, переходили от магазинных краж к более тяжким проступкам — начинали нюхать растворитель для краски, с него перескакивали на снотворное, а потом и на амфетамины. Все это происходило за очень короткий отрезок времени.

Мы полагали, что сидеть на «спидах» гораздо круче и солиднее, чем нюхать растворитель. Каждая «ступень наверх» подобна обряду посвящения, очередному этапу взросления.

Именно так дети, едва сбившись с пути, быстро становились частью альтернативной субкультуры. Несмотря на то что в моей тусовке не существовало жесткой иерархии, и мы иногда предавали своих друзей и даже доносили на них в полицию, нам было приятно осознавать себя членом определенной группы. В ней присутствовал один важный элемент — солидарность, утраченная такими общностями, как школа, родной квартал или микрорайон, и даже семья. Ребята, которые чувствовали ее, оставались в тусовке, а те, кто не чувствовал, — быстро уходили прочь.

Самое интересное и удивительное заключалось в том, что члены тусовки, общаясь между собой, всегда оставались вежливы. Парни и девчонки относились друг к другу с уважением. Это тоже во многом привлекало детей, стремившихся скорее повзрослеть.

«Спиды»

Тендо многое поведала нам о своем опыте со «спидами». Я признаю, что они являются серьезной проблемой современного японского общества. При этом я, человек, которого окружало столько наркоманов, скажу вам так: бессмысленно читать им нотации о том, что наркомания преступна. Слова на них не действуют. Корни проблемы залегают слишком глубоко.

Можно многое рассказать о том, какое воздействие оказывают «спиды» на человека. Но первым и самым опасным симптомом обычно являются галлюцинации. У наркомана появляется паническая уверенность в том, что за ним кто-то наблюдает или его хотят убить. Поздними вечерами мне регулярно звонили друзья и умоляли приехать и проверить, что за тень притаилась за фонарным столбом. Мать одного из наркоманов пришла ко мне встревоженная, решив, что ее сын сошел с ума. Она рассказала, что вечером, перед тем как лечь спать, он насыпал вокруг футона дорожку черного перца в два дюйма шириной, причем с такой точностью, словно отмерял по линейке. Когда она спросила сына, не собирается ли он творить заклинание, тот со всей серьезностью ответил, что его беспокоят жуки, ползающие по его телу, когда он спит, и он надеется, что перец не подпустит их к кровати. Услышав это, мать испугалась за рассудок сына. Эти истории напоминают забавные анекдоты, однако дело нередко заканчивается трагедией: подобные люди могут навредить и себе, и окружающим.

Я часто слышал, что в плане секса «спиды» оказывают на женщин гораздо большее влияние, чем на мужчин. Только из «Дочери якудзы» я узнал, до какой степени это правда.

Конечно же, я могу назвать случаи, когда наркоманов забирали в больницу и лечили, но я думаю, проще всего завязать, оказавшись в полиции и загремев в тюрьму.

Соседи якудза

Мое общение с соседями в детстве очень напоминало то, что выпало на долю Сёко. Соседи обычно испытывают к семье члена якудза неприязнь и, в определенной степени, зависть. Члены якудза всегда остаются чужаками, и у них нет никаких шансов почувствовать, что значит быть частью местного общества.

Где бы ни жила такая семья, ее соседи склонны сплетничать о ней, жаловаться, что они важничают, разъезжая на дорогих импортных машинах, и обещать, что скоро их непременно ждет расплата. Соседи рассуждают о том, как с членов якудза слетит спесь, когда дела покатятся под гору, или о том, как распадется семья, после того как муж сядет в тюрьму. Потом, в школе, дети самых больших сплетников повторяют все, что они слышали от родителей, детям из семей якудза. Ведь слова, услышанные от матери, они считают непреложной истиной. Интересная деталь: отцы в подобных семьях, несколько более осведомленные о силе и влиянии якудза, предпочитают держать рот на замке, опасаясь возмездия.

К сожалению, эти дикие слухи часто оборачиваются правдой. Многие семьи членов мафии некоторое время живут ни в чем себе не отказывая, но потом им приходится в спешке покидать город. Жены членов якудза и их дети обречены жить и расти в окружении злобы и зависти.

Роман «Дочь якудза», написанный Сёко Тендо, представляется мне своеобразной попыткой отрицания того, кто она есть на самом деле. Думаю, что она, скорее всего, ненавидела само понятие якудза. Но потом, смирившись с этим и осознав тот факт, что человек, которым она некогда являлась, существовал лишь в сознании членов якудза, с которыми ее сводила судьба, включая ее отца, Тендо решила изменить себя. Интересно, ярко ли светит ей сейчас та «луна», что заливала своим светом печальные события первой половины ее жизни?

Послесловие редакции

Уважаемый читатель!

Откровенные мемуары Сёко Тендо дают нам возможность взглянуть на жизнь членов японской мафии «изнутри», получить уникальное представление о сообществе якудза, основанное на собственном опыте автора.

Однако для создания более полного представления об этой преступной организации мы решили дополнить книгу материалами об истории ее создания, структуре, ритуалах и современном положении в обществе.

Якудза

Якудза (yakuza), известные также как гокудо (gokudo) — это члены традиционных организованных преступных группировок в Японии. На сегодняшний день они являются одной из самых крупных преступных организаций в мире. В японской юридической терминологии якудза называют борёкудан (Ьо-ryokudan), что означает «силовая группировка». Это название сами якудза считают оскорбительным, так как оно может быть применено к любому типу организованной преступности. В западной прессе якудза известны как «японская мафия».

Основные семьи якудза

Хотя общая численность якудза значительно уменьшилась после вступления в силу закона, принятого японским правительством в 1992 году и направленного, как полагают, непосредственно против якудза, в настоящее время в Японии насчитывается около 87 000 членов.

Существует множество кланов якудза, но все вместе они образуют крупнейшую преступную организованную группировку в мире. Большинство якудза принадлежит к одной из четырёх основных семей, представленных ниже.

Ямагути-гуми

(Rokudaime Yamaguchi-gumi). Создана в 1915 году и является самой крупной семьёй якудза с численностью свыше 39 000 человек, разделённых на 750 мелких кланов, которые составляют около 45% от всех якудза в Японии. Несмотря на полицейские преследования, длящиеся уже свыше десяти лет, Ямагути-гуми продолжает расти. Штаб-квартира семьи находится в Кобэ, откуда осуществляется руководство преступной деятельностью по всей Японии. Также семья участвует в операциях в Азии и США. Нынешним главой (оябуном) Ямагути-гуми является Синобу Цукаса, также известный как Кэнъити Синода. Он придерживается экспансионистской политики и расширяет сферу влияния семьи на Токио (который традиционно не входил в территорию Ямагути-гуми).

Сумиёси-рэнго

Иногда называется как Sumiyoshi-kai. Сумиёси-рэнго — это вторая по величине семья якудза, в которой состоит около 10 000 человек в 177 кланах. Сумиёси-кай, как её иногда называют, является конфедерацией малых групп якудза. Её нынешним оябуном является Сигэо Нисигути. В отличие от своего главного соперника, Ямагути-гуми, из-за своей структуры эта группа менее консолидирована и, хотя Нисигути является высшим оябуном, руководство семьёй вместе с ним делят несколько других членов Сумиёси-кай.

Инагава-кай

Это третья крупнейшая семья якудза в Японии, в неё входит 7400 человек, которые распределены по 133 кланам. Штаб-квартиры семьи расположены в Токио и Иокогаме, а сама Инагава-кай была одной из первых групп якудза, которые расширили область своего влияния за пределы Японии. Нынешний оябун семьи — Какудзи Инагава.

Туа-Юай

Иногда называется также Тоа-кай. Основанная в 1948 году Хисаюки Матии, Тоа-кай быстро стала одной из самых влиятельных семей в Токио. Эта семья состоит из якудза корейского происхождения, в ней состоит более 1000 человек, организованных в б кланов. Нынешний оябун семьи — Сатору Номура.

Истоки

История якудза достаточно запутанна, сам термин появился гораздо позже, но историки возводят истоки этой организации еще к началу эпохи Эдо (1600—1848), к установлению режима сегуната Токугавы.

После того как междоусобная война закончилась и клан Токугава окончательно закрепился у власти, на долгие годы изолировав Японию от внешних контактов, возникла проблема того, как обеспечить огромную армию (около полумиллиона самураев), которым в условиях внутреннего и внешнего мира просто не оказалось места. Собственная торговля и сельское хозяйство значительно улучшились, что привело к накоплению власти внутри класса торговцев, а самураев поставило в зависимость от них — «зарплата» самураям выплачивалась в виде натурального продукта — риса, который затем продавался на местных рынках.

Самураи, состоявшие на службе у сегуна, называли себя хатамаю-якко. Их состав был достаточно неоднороден, среди них было немало ронинов (самураев, потерявших своего господина), и до установления режима сегуната основное бремя их содержания ложилось на кланы, к которым принадлежали эти воины. Правда, большую часть денежных средств они получали в виде военных трофеев, добытых во время беспрестанных междоусобных войн. Лишившись источников пропитания, попав в зависимость от презираемого ими слоя торговцев, многие бывшие самураи начали сбиваться в банды и грабить простых жителей. Люди прозвали их кабуки-моно («клоуны», «бешеные») за необычные стрижки, экстравагантные одежды, а также за малопонятный военный сленг, на котором общались члены этих банд. Они отличались крайней развязностью, вызывающим поведением и жестокостью к простым жителям, которых зачастую просто не считали за людей. Стремясь шокировать окружающих, порвать с кодексом бусидо, который распространялся только на членов своих банд, они нередко называли свои банды откровенно неприличными именами.

Крестьяне стали организовывать отпор вновь появившимся бандам, собирая вооруженные отряды, называемые мати-якко. Они были очень пестрыми по составу, в них входили самураи, крестьяне, мелкие лавочники, ремесленники, кузнецы. Мати-якко одержали несколько громких побед над кабуки-моно и заслужили себе славу по всей Японии, но зачастую не слишком-то отличались от своих противников. В отряды шли самые бесстрашные, отчаянные и безжалостные люди. В мати-якко процветали карточные игры и пьянство, многие члены отрядов также стали пользоваться своей властью и совершать преступления.

Именно от этих двух групп историки ведут происхождение якудза. Современные якудза, однако, утверждают, что вышли именно из рядов мати-якко, опровергая происхождение из рядов хатамото-якко, которые, по их мнению, связаны с воровством, чего честные современные якудза себе никак позволить не могут. На самом деле якудза получили понемногу и от мати-якко (например, некоторые методы защиты), и от кабуки-моно (например, вычурную моду и язык).

Несмотря на свою известность в современной Японии, точное происхождение якудза до сих пор остаётся предметом дискуссий.

Исконные типы якудза

Несмотря на некоторую определённость в точном происхождении якудза, большинство современных якудза происходят из двух группировок, возникших в период Эдо: тэкия (tekiya), которые в первую очередь торговали в разнос незаконными, крадеными или поддельными товарами; и бакуто (bakuto), которые были связаны или участвовали напрямую в азартных играх.

Тэкия («коробейники») считались одной и самых низших каст периода Эдо. Когда они стали формировать собственные организации, то взяли на себя некоторые административные обязанности, в частности разграничили торговые районы (т. е. у каждого был свой участок) и предприняли меры по защите своей коммерческой деятельности. Во время синтоистских фестивалей тэкия открывали ларьки, а некоторые члены группировки нанимались в качестве охраны. Каждый тэкия платил аренду за торговое место и за его защиту во время проведения фестиваля. Наконец правительство Эдо официально признало организации тэкия и предоставило их «служащим» (оябун, oyabun) право на ношение фамилии и меча. Для торговцев это стало огромным шагом вверх по социальной лестнице, т. к. до этого момента только самураи и знать могли иметь при себе мечи.

Бакуто («игроки») стояли гораздо ниже по социальной лестнице, нежели торговцы, так как азартные игры являлись незаконными (и, в общем-то, продолжают являться таковыми по сей день — на деньги, во всяком случае, но и тут, впрочем, существует определённое количество уловок). Мелкие игорные дома появлялись в заброшенных храмах и святынях на окраинах городов и деревень по всей Японии. Большинство из них предоставляло определенную ссуду своим клиентам и держало собственную службу безопасности. Бакуто презирались всеми слоями общества в целом и большинство негатива, связанного с якудза, происходит именно от «игроков» и их занятий. Многие традиционные символы, ассоциирующиеся с якудза, произошли именно от бакуто. Во-первых, многие из бакуто совершали преступления и получали за них соответствующие метки, татуированные клейма (так, за каждое нарушение закона на запястье татуировался черный круг), тем самым положив начало знаменитым цветным татуировкам якудза. Также именно бакуто придумали обряд юбицумэ — «отрезание фаланги пальца», о значении которого будет сказано ниже.

Слово «якудза» принадлежит именно жаргону бакуто. Традиционной карточной игрой, в которую играют члены якудза, по сей день остается ойтё-кабу, подобие «двадцати одного очка». Игроку сдаются три карты, и набранные им очки считаются по последней цифре суммы значений карт. Комбинация я-ку-са (8-9-3) дает в сумме 20, а по очкам — 0. Это худший результат и одна из худших комбинаций.

Поэтому на сленге бакуто «якудза» значит «нечто избыточное, ненужное, бесполезное». Довольно быстро это слово начало использоваться и в отношении самих бакуто, а потом и тэкия, и даже мати-якко.

Гурэнтай: якудза после войны

Как только Япония вступила в эпоху урбанизации и индустриализации, появилась третья группа якудза, получившая название гурэнтай (gurentai), причём это название было получено ещё до начала Второй мировой войны. Подпадают ли гурэнтай под традиционное понятие якудза или нет, вопрос спорный, но они, вне всякого сомнения, породили группировки якудза другого рода, которые получили название борёкудан (boryokudan) — «силовые группировки». Если вкратце, то гурэнтай называли банды наемников, решавших проблемы заказчика силовыми методами; они воевали за тех, кто больше платил. Участие в борьбе профсоюзов и других организаций рабочих поставило их намного ближе к традиционным японским силовым структурам подполья. В процессе милитаризации Японии некоторые из них стали представлять воинствующее крыло японской политики, известное как уёку («правое крыло»), или ультранационалисты.

В отличие от более традиционных якудза уёку не устанавливали своё влияние над какими-либо территориями — они учиняли насилие исключительно в политических целях. Самой известной группировкой уёку перед Второй мировой войной была Кокурю-кай (Kokuryu-kai) — «Общество чёрного дракона». Кокурю-кай была секретной ультранационалистической зонтичной организацией (то есть объединяла в себе несколько обществ, действующих на разных территориях), членами которой было множество правительственных чиновников и офицеров, а также множество мастеров боевых искусств и обитателей японского подполья, занимавшихся политическим терроризмом и убийствами. Также члены Кокурю-кай предоставляли услуги шпионажа для японских властей и занимались контрабандой, включая торговлю китайским опиумом, проституцией и азартными играми за рубежом, — все эти области деятельности поставляли Кокурю-кай как денежные средства, так и информацию.

В ходе восстановления страны после войны якудза управляли чёрным рынком в полном соответствии с традициями тэкия. В то же время они начали контролировать крупные морские порты и индустрию развлечений. Самой большой зонтичной группировкой якудза стала Ямагути-гуми (Yamaguchi-gumi), появившаяся в регионе Кансай и владевшая крупной индустрией развлечений в Осаке и не менее крупными морскими портами в Кобэ. Оккупационные силы США пытались бороться с Ямагути-гуми и другими группировками, но ощутимых успехов не добились, фактически признав свое поражение к 1950 году.

Постепенно якудза стали применять огнестрельное оружие и всё больше стали походить на классических западных гангстеров. На данном этапе и тэкия, и бакуто не ограничивались своими традиционными отраслями деятельности и распространяли свое влияние на любую область, которую считали выгодной. В то же время гурэнтай стали брать на себя традиционные роли тэкия и бакуто, что в итоге привело к столкновению всех трех крупных групп якудза и борьбе за власть и престиж.

В 1960-х годах Ёсио Кодама, экс-националист, решил договориться с различными группировками и установил контакт с группой Ямагути-гуми во главе с Казуо Таокой, Тосэй-кай во главе с Хисаюки Матии и, в конечном счёте, с Инагава-кай (Inagawa-kai). Стычки между отдельными бандами, однако, продолжались.

Буракумин и корейско-японские якудза

Хотя корейцы составляют в Японии ничтожную часть (0,5%) от общего количества жителей, они являются очень важной составляющей якудза, возможно, потому, что страдают от жестокой дискриминации наряду с буракумин, потомками низшей касты сословной Японии, которая занималась выделкой кож, уборкой мусора, забоем скота и т. д. Несмотря на то что в 1871 года кастовая система в Японии была отменена, брак с потомками буракумин не поощряется до сих пор, и их стараются не принимать на работу в крупные компании. От общей численности якудза эти ущемляемые в правах группы населения составляют около 15%, а в начале 1990-х годов 18 из 90 крупных начальников в группировке Инагава-кай были этническими корейцами. Национальное полицейское агентство Японии предполагает, что корейцы составляли около 10% от общего числа буракумин в Ямагути-гуми. Также корейцы входили в число борё-кудан.

Хотя этнические корейцы, родившиеся уже в Японии, составляют существенную долю японского населения, из-за национальности их до сих пор считают иностранцами, просто проживающими в стране. Таким образом, корейцы, которые зачастую избегают заниматься законной торговлей, принимаются в кланы якудза именно по той причине, что соответствуют образу изгоев общества.

Человек, который проложил путь для японо-корейцев в японском обществе, был японо-корейский якудза, основавший Тосэй-кай, — крёстный отец Хисаюки Матии. При рождении в 1923 году он получил имя Чхон Квон Ён и постепенно стал крупным уличным бандитом, видящим в Японии множество возможностей. В итоге Матии удалось покорить эту страну, после чего он стал налаживать контакты с США, в частности, сотрудничал с американской контрразведкой, в которой оценили его стойкие антикоммунистические убеждения.

В то время как многие японские якудза оказались в тюрьме или находились под пристальным надзором со стороны оккупационных сил США, корейские якудза чувствовали себя вполне свободно и постепенно прибрали к руками самые прибыльные чёрные рынки. Но вместо того, чтобы конкурировать с японскими якудза, Матии заключил с ними союз и на протяжении всей своей подпольной карьеры оставался в близких отношениях с Кодамой и Таокой (см. выше).

В 1948 году Матии создал свою группировку Тосэй-кай («Голос Восточного Ган») и вскоре прибрал к рукам район Гиндза. Тосэй-кай стала настолько мощной группировкой в Токио, что даже была известна как «полиция Гиндзы», и всесильному Таоке из Ямагути-гуми пришлось договариваться с Матии о том, чтобы его группировка продолжала действовать в пределах Токио.

Огромная империя Матии контролировала импортные поставки нефти, туристический бизнес, развлечения, бары, рестораны и проституцию. Он и Кодама без посторонней помощи сделали себе состояние на инвестициях в недвижимость. Что ещё более важно, Матии выступал посредником между корейским правительством и якудза, что позволило японскому криминалу заняться бизнесом (т. е. рэкетом) в Корее, которую терроризировали японцы. Благодаря Матии, Корея для японских якудза стала вторым домом. Дабы ещё больше укрепить отношения преступного мира обеих стран, Матии было разрешено приобрести крупнейший паромный сервис, соединяющий города Симоно-сэки (Япония) и Пусан (Южная Корея) и являющийся самым коротким маршрутом между двумя странами.

В середине 1960-х годов давление со стороны полиции вынудило Матии официально распустить Тосэй-кай. В то же время он сформировал две якобы законные организации: Восточноазиатскую бизнес-компанию и Ассоциацию дружественных организаций Восточной Азии, которые стали ширмой для ведения преступной деятельности.

По широко распространённому мнению, Матии способствовал похищению лидера корейской оппозиции Ким Дэ Чуна из отеля в Токио. Предполагалось, что Ким должен был быть выброшен в море, спутанным по рукам и ногам, с завязанными глазами и присоединенным грузом, чтобы его тело никогда не всплыло. Но внезапно казнь через утопление была отменена, и Кима тайно доставили в гостиницу в окрестностях Сеула. Вмешательство американцев, как утверждается, тогда спасло ему жизнь. А дальнейшее полицейское расследование показало, что люди Матии снимали все другие номера на этом этаже гостиницы. Тем не менее обвинение в похищении людей Матии никогда предъявлено не было.

Он «ушёл на пенсию» в возрасте около 80 лет, и с тех пор его частенько видели отдыхающим на Гавайях. Он скончался 14-го сентября 2002 года.

Структура

В ходе своего создания якудза приняли традиционную японскую иерархическую структуру оябун-кобун (oyabun-kobun), где кобун («приёмный ребёнок») обязан выказывать преданность по отношению к оябуну («приёмный родитель»). Гораздо позднее был разработан кодекс дзинги (jingi, кодекс «справедливости и долга»), где было закреплено, что верность и уважение являются образом жизни.

Отношения оябун-кобун закрепляются церемониальным обменом чаркой саке. Этот ритуал не является особенностью мира якудза и обычно встречается в обряде традиционной синтоистской свадьбы и, возможно, был частью побратимских отношений.

Во время Второй мировой войны более традиционная форма организации тэкия/бакуто уменьшалась, т. к. всё население было мобилизовано для участия в военных действиях, а общество находилось под бдительным и строгим оком военного правительства. Однако после войны якудза снова воспрянули.

Предположительно, якудза проникли во все сферы человеческой жизни в Японии. Бытуют даже романтические легенды, что якудза принимают в свою организацию сыновей, которых бросили или отослали от себя родители. Многие якудза начинали свою «профессиональную» деятельность в средней или старшей школе как уличные бандиты или члены молодежных банд. Некоторые головорезы-якудза фактически не особо умны, если не сказать умственно недоразвиты, но их принимают в кланы из-за хорошей физической подготовки.

Возможно, из-за того, что они изначально обладают более низким социальным статусом, якудза часто становятся буракумин и этнические корейцы. Лидеры кланов якудза — это, как правило, очень хитрые, жёсткие и умные мужчины, т. к., чтобы подняться до высшего уровня в иерархии якудза, нужно быть весьма конкурентоспособным и бессовестным.

Кланы якудза возглавляет оябун или кумитё (kumi-cho,«глава семьи»), который отдаёт приказы своим подчинённым-кобун. В связи с этим организация якудза является своеобразной вариацией традиционных японских отношений сэмпай-кохай, между старшим и младшим или более опытным и менее опытным членами какого-либо сообщества, где старший полностью распоряжается младшим. Члены банд якудза переносят семейные отношения в кланы в том смысле, что относятся друг к другу как к отцу или как к старшим/младшим братьям. В кланах якудза состоят практически только мужчины, и женщин там очень мало. Однако, если они есть, их принято называть описан («старшая сестра»). Когда глава Ямагути-гуми в конце 90-х годов был убит, его жена, хоть и на краткий срок, приняла бразды правления семьёй.

Якудза имеют очень сложную структуру: существует самый главный босс синдиката — кумитё, сразу за которым идёт сайко комон («старший консультант»), а за ним — сохонбутё («начальник штаба»). На следующем уровне командования стоит вакагасира, который управляет несколькими кланами в регионе, а непосредственно кланом при этом управляет сятэйгасира.

Связь каждого члена клана подчинена иерархии (саказуки): на самой вершине находится кумитё и контролирует различных сайко-комон, которые, в свою очередь, управляют своими подчинёнными в разных районах или городах, включая боссов младшего уровня, консультантов, бухгалтеров и др. Те, кто получил имя от оябуна, являются частью одной большой семьи и ранжируются от младших до старших братьев. Вместе с тем каждый кобун может выступать в качестве оябуна для более низкого по рангу представителя клана, который также может стать основой для появления ещё более низкорангового подразделения. В Ямагути-гуми, которая управляет приблизительно 2500 фирмами и 500 кланами якудза, есть даже организации пятого ранга.

Ритуалы

Юбицумэ (yubitsume), или отрезание пальцев. Согласно этой традиции, после первого проступка нарушитель отрезает кончик мизинца с левой руки и вручает отрезанную часть своему боссу. Иногда босс клана может выполнить этот ритуал и передать отрезанную часть пальца оябуну, когда, к примеру, хочет сберечь одного из членов своего клана от дальнейшей расправы. Происхождение этого обычая уходит корнями к японской манере держать меч.

Три пальца каждой руки используются для того, чтобы крепко держать меч, при этом указательный и большой пальцы слегка расслаблены. Удаление фаланг пальцев, начиная с мизинца, постепенно ослабляет хватку на рукояти меча, и идея наказания, таким образом, заключается в том, что человек с такими травмами не способен крепко держать оружие, а значит, не может нападать, но только защищаться. В последнее время появились протезы для кончиков пальцев, чтобы скрыть эту особенность.

Тела многих якудза сплошь покрыты татуировками, которые известны как ирэдзуми. Их до сих пор часто накалывают вручную, краска вводится под кожу с помощью бамбуковых или стальных игл. Такая процедура не только болезненна, но и весьма дорога, кроме того, на создание рисунка уходит не один год.

Отсиживая срок в тюрьме, некоторые якудза увековечивают каждый проведенный там год одной жемчужиной, введённой под кожу пениса. А когда якудза играют друге другом в карты ойтё-кабу, то частенько распахивают свои рубашки или завязывают их вокруг талии, демонстрируя таким образом друг другу свои татуировки. Это один из немногих случаев, когда якудза показывают свои татуировки «на людях», обычно тщательно скрывая узоры под наглухо застёгнутыми одеждами с длинными рукавами.

Другим известным церемониалом у якудза является совместное распитие саке — таким образом скрепляется братская клятва между отдельными якудза или целыми мафиозными кланами. К примеру, в августе 2005 года Кэнъити Синода и Кадзуоси Кудо провели такую церемонию, скрепляя побратимство своих кланов — Ямагути-гуми и Кокусю-кай.

Современное положение якудза

Якудза не скрываются, как их коллеги из итальянской мафии или китайских триад, это организация совсем не похожа на тайное общество. Организации якудза очень часто имеют на входной двери деревянную дощечку с названием клана/семьи или эмблемой. Очень часто многие члены якудза носят яркие костюмы и солнцезащитные очки, поэтому простые жители (катаги) легко их распознают. Даже манера ходить выдаёт якудза из толпы: их высокомерная и размашистая походка заметно отличается от походки простых жителей, занятых своими обычными ежедневными делами. Или же якудза может одеться вполне скромно, но при этом при необходимости выставит часть татуировок напоказ, указывая род своей деятельности. Иногда якудза носят маленькие эмблемы на лацканах пиджаков, а одна семья якудза как-то даже издавала ежемесячный бюллетень с детальной информацией касательно сроков отсидки, свадеб, похорон, убийств членов семьи. Там также печатались стихи лидеров семьи.

До недавнего времени большинство доходов якудза поступало из торговых и развлекательных районов, а также кварталов красных фонарей, которые находились под защитой якудза от разного рода рэкетиров. Как правило, такие районы избегают связываться с полицией, предпочитая быть под «тёплым крылышком» якудза. Отношение в обществе к якудза неоднозначное, властями они расцениваются как полузаконные организации, но иногда якудза даже ставят в пример властям. Так, например, после землетрясения в Кобэ местная штаб-квартира Ямагути-гуми быстро мобилизовалась, чтобы помочь местному населению бороться с последствиями землетрясения. Был даже пригнан вертолёт, и событие в целом широко освещалось в СМИ в пику недостаточно быстрой реакции японского правительства. Чувствуя себя своеобразными охранителями порядка, многие якудза рассматривают свои доходы как своеобразный налоговый сбор.

Якудза активно участвуют в секс-индустрии, занимаясь контрабандой порнографии из Европы и Америки, импортируя её в Японию. Также якудза контролируют крупные артели «ночных бабочек» по всей стране. В Китае, где закон ограничивает количество детей в семье, а предпочтение традиционно отдаётся мальчикам, якудза могут покупать нежеланных девочек всего лишь за 5000$ и отправить их на работу в мидзу сёбай (water trade), т. е. в контролируемые якудза ночные бары, рестораны и клубы. Филиппины являются ещё одним источником молодых женщин. Якудза обманывают местных девочек из обедневших деревень, обещая им респектабельные рабочие места и хорошую зарплату в Японии. Но, разумеется, вместо вожделенных златых гор девочки быстро осваивают одну из древнейших профессий в мире, становясь проститутками и стриптизёршами. Причём часть девушек это вполне устраивает, т. к. они получают больше денег, чем могли когда-либо заработать на Филиппинах.

Очень часто якудза занимаются особой японской формой вымогательства, известной как сокая. Сокая по сути является специализированной формой защиты от рэкета. Якудза не третируют малый бизнес и предпочитает оказывать давление на акционеров крупных корпораций, получая право на участие в совещаниях фирмы, а также покупая небольшое количество акций. Занимаются якудза и обычным шантажом, получая уличающую или компрометирующую лидеров или участников тех или иных компаний информацию. После того как якудза закрепляются в фирме, они становятся её защитниками, тщательно соблюдая секретность и не позволяя внутренним скандалам компании стать достоянием общественности; поэтому на некоторых предприятиях руководство по-прежнему считает взятки частью своего ежегодного бюджета.

Якудза оказывают сильное влияние на японскую профессиональную борьбу — пурорэсу (puroresu, от англ. professional wrestling). Их интерес в этом деле, разумеется, чисто финансовый. Якудза, в основном, поддерживают и продвигают своих бойцов, а также в их ведении находятся многие арены и стадионы, на которых проводятся состязания. Они также получают определённый процент от сборов.

В целом считается, что якудза являются своеобразными покровителями борьбы и смешанных боевых искусав, и для борцов нет ничего необычного в том, чтобы обратиться за покровительством к тому или иному клану. Можно сказать, что ни одно из крупных мероприятий по борьбе в Японии не провалилось, потому что в них были заинтересованы якудза.

Пионер японской борьбы, Рикидозан, был убит якудза, а профессионального борца Ёсиаки Фудзивару частенько называли кумитё (kumicho, т. е. «крёстный отец»), и он нередко играл якудза в различных японских комедиях и драмах.

Есть у якудза связи и на японском рынке недвижимости, — и в банковском деле — в этом им способствуют дзиагея, которые специализируются на том, что различными способами убеждают владельцев малых форм недвижимости продать свою собственность, и обогащают, таким образом, компанию, на которую работают. На этих спекулянтов возлагают также ответственность за экономику «мыльного пузыря» 1980-х годов. После экономического краха в начале 1990-х годов был убит менеджер главного банка в Нагое, в связи с чем возникло предположение о связи банковских дельцов с преступным миром.

Известно также, что якудза вкладывают обширные инвестиции во вполне законные и крупные компании. В 1989 году Сусуму Исии, оябун Инагава-кай, купил акции «Токио Киоко Электрик Рэйлвэй» на сумму 255 млн долларов.

Кража в среде якудза не приветствуется — все их действия полулегальны, но воровство является целиком и полностью преступлением. Более того, подобное действие в среде якудза будет расценено как злоупотребление снисходительным отношением общества к их организации. Фактически якудза вообще стараются не заниматься денежными вопросами непосредственно. Основные бизнес-мероприятия, такие как мерчендайзинг, выдача займов, управление игорными домами и т. п., осуществляются не самими якудза, а теми, кто платит мафии за защиту своей деятельности.

Существует множество доказательств того, что якудза участвуют и в международных преступных операциях. Например, в азиатских тюрьмах по обвинению в торговле наркотиками или контрабанде оружия сейчас находится множество татуированных членов группировки якудза. В 1997 году в Канаде с четырьмя килограммами героина был задержан один из доверенных членов якудза. В 1999 году спецслужбами был записан разговор члена итало-американского мафиозного клана Боннано, Микки Заффарано, где тот говорил о выгоде для обеих семей от торговли порнографией. Не гнушаются якудза и сексуальным рэкетом, принудительно склоняя женщин других национальностей (особенно ценятся европейки) к проституции.

Из-за своего происхождения в качестве легитимной феодальной организации и связи с японской политической системой через уёку (uyoku, «ультраправые силы») якудза являются влиятельной силой, обладающей определённой властью.

Японские города постоянно борются с якудза, и эта война идет с переменным успехом и приводит к самым разнообразным результатам. В марте 1995 года японское правительство приняло законопроект под названием «Закон о предотвращении незаконной деятельности членов преступныхгруппировок», который значительно усложнил жизнь семьям якудза, но их влияние на данный момент по-прежнему остается большим, несмотря на все попытки положить конец их деятельности.

По материалам, собранным Анастасией Кальчевой.

Сайт Tushigi Nippon, http://www.leit.ru

Примечания

1

Футон — определенный вид японского матраса. Здесь и далее — примеч. перев.

(обратно)

2

Янки (Yanki) — альтернативная субкультура, популярная в Японии в 80-х и 90-х годах у старшеклассников. Характерные признаки культуры янки — осветленные волосы, высокие прически в стиле «помпадур», сбритые брови, яркие, броские цвета в одежде. Подростки-янки в большинстве своем становятся наркоманами и токсикоманами, склонны к мелкому воровству и хулиганству.

(обратно)

3

Earth, Wind and Fire — американская группа, специализировавшаяся в различных музыкальных жанрах. Была основана Морисом Уайтом в Чикаго в 1969 году.

(обратно)

4

Канпай! — японский застольный клич «Пей до дна!».

(обратно)

5

Wild Cherry — название американской рок-группы, основанной в 1970 году.

(обратно)

6

Рип Ван Винкль — герой одноименного произведения Вашингтона Ирвинга, проспавший двадцать лет.

(обратно)

7

Котацу — жаровня, стационарный угольный или электрообогреватель, который ставится на пол или (чаще) врезается в него. Над ним помещается нечто наподобие столика, обычно решетчатого, который сверху покрывается ватным одеялом. Сидящие вокруг стола греют под ним ноги.

(обратно)

8

Видимо, имеется в виду картина «Крик» норвежского художника Эдварда Мунка.

(обратно)

9

Эпоха Муромати — 1333—1573 гг.

(обратно)

10

Пачинко — японский вариант бильярда.

(обратно)

11

Дзибо Каннон — одна из женских аватар бодхисатвы Авалокитешвары, покровительница детей и матерей.

(обратно)

Оглавление

Глава I Плывущие облака

Глава II Дешевые забавы

Глава III «Спиды»

Глава IV Любовники

Глава V Расплата

Глава VI Татуировка

Глава VII Полный разрыв

Глава VIII Цепи

Глава IX Разные пути

Послесловие автора

Ярко ли светит луна дочери якудза?

Послесловие редакции

*** Примечания ***