Ловкость рук [Хуан Гойтисоло] (fb2) читать постранично, страница - 2

благосклонно слушал его болтовню и испытывал настоящее удовлетворение всякий раз, когда втравлял приятеля в какую-нибудь драку.

Недостатком, а может быть добродетелью, Риверы была его чудовищная физическая сила. С кем бы он ни дрался, он всегда выходил победителем.

Вот почему он каждый раз раскаивался в том, что позволил втянуть себя в драку. Тогда он набрасывался с оскорблениями и бранью на Урибе. Он обзывал его трусом, бабой, обещал разделаться с ним и вздуть. А порой и в самом деле колотил его.

Но потом, как правило, тут же раскаивался. Унижения, которым он подвергал своего друга, терзали и мучили его самого. И не проходило и часа, как он со слезами на глазах умолял Урибе простить его, гладил друга по голове и обнимал. И все снова шло по-старому, словно ничего не случилось. Ривера уводил с собой

одну из женщин, а Урибе провожал домой подгулявших пьянчужек. В этот вечер Ривера не побил Урибе. Прислонившись к фонарю, уперев руки в бока, он чувствовал себя униженным и задетым.

Урибе, видя, что хозяин чуррерии не обращает никакого внимания на его стук, уселся на край тротуара и мрачно уставился осовелыми глазами на струящиеся под ногами потоки воды.

Женщины, став в кружок, обсуждали дальнейшие действия. Считая своих друзей вдрызг пьяными, они говорили, не заботясь о том, что их могут услышать.

— Надо найти такси.

— Так поздно не найдешь.

— Хоть бы стоянку здесь устроили.

— Лучше самим поискать. Может, на Аточе...

— А ты думаешь, он пойдет?

— Мы его дотащим.

Они взглянули на Риверу.

В мертвенном желтоватом свете фонаря резко выделялись мелкие морщинки на его бескровном лице.

Дождь прекратился, но с мокрых балконов на тротуар продолжала стекать размытая краска (так линяют подкрашенные глаза у плачущей женщины), и тротуарные плиты будто впитывали в себя трепетный свет зари, смешанный с белесой пеной, которую выплевывали стены домов.

Улица по-прежнему была пустынна; казалось, влажный асфальт поглощал шум шагов. Где-то вдалеке раздался властный мужской окрик, громкий топот ног и цоканье скользящих копыт.

Маленькая женщина подошла к Урибе и потянула его за лацканы пиджака.

— Пойдем, Танжерец,— сказала она.— Будешь здесь торчать, совсем окоченеешь.

Урибе не пошевелился.

Женщина помедлила немного, не зная, что предпринять дальше; в доме напротив открылась дверь, и толстощекий паренек с любопытством разглядывал их.

— Танжерец!

Она схватила его за плечи и кое-как поставила на ноги.

Урибе тупо смотрел на нее и лениво тер глаза.

— Уфф! — выдохнул он.— Бабы — гориллы.

Они пошли по улице*.

— А он?

Проходя мимо фонаря, возле которого стоял Ривера, Урибо указал на него пальцем.

Женщина снова потянула его за рукав; платил Урибе, и Ривера ее не интересовал.

— А-а, черт с ним. Ты же видел, как он обращался с тобой. Оскорбил тебя. Он плохой друг.

Урибе снова обернулся и заносчиво посмотрел на приятеля. Ривера стоял, привалившись к фонарю; сигарета косо торчала у него изо рта, и он горько улыбался.

Урибе в нерешительности остановился. Затем, припомнив недавние оскорбления, которые нанес ему Ривера, угрюмо поджав губы, буркнул:

— Ладно, пошли.

Он сказал это, словно внезапно обрел безграничную власть над товарищем, но из каприза не пожелал воспользоваться ею. Взял под руки обеих девиц и презрительно повернулся спиной к Ривере.

Рауль тут же швырнул на землю сигарету, застегнул пиджак и быстро зашагал в противоположном направлении.

Урибе с женщинами молча взбирался вверх по улице. Холодный ветер кружил клочки бумаг на зеркалах луж и срывал с губ легкие облачка белого пара.

Урибе улыбался. Короткий отдых на тротуаре, во время которого он даже немного вздремнул, отрезвил его. И теперь, когда он проходил мимо шеренги однообразных фасадов, ему чудилось, будто дома идут вместе с ним. Как обычно, он шел, не зная куда, ноги сами несли его, и он послушно переставлял их. Винные пары постепенно улетучились, и вместе с рассветом в Урибе снова просыпались безумство и любовь к чудачествам.

— Брачные рыбы,— произнес он.

Эту пришедшую на ум фразу он вычитал в какой-то поэме, и она ему очень нравилась.

— Я сказал: брачные рыбы.

Женщины недоуменно смотрели на него.

— Ну, смейтесь! Надо быть веселым на рыбьих похоронах.

Он остановился посреди тротуара и вытащил из кармана маленькое зеркальце, оправленное в перламутр.

— Привет, старина,— сказал он, обращаясь к своему отражению. Он всмотрелся: освещенное утренним светом лицо его выглядело постаревшим. На лбу, вокруг глаз, в углах губ неведомый художник постарался нарисовать множество мелких морщин.

Позируя перед зеркалом, Урибе высоко поднимал брови, и кожа на лбу, лишенная мускулов, покрывалась бороздками, как при плохо наложенном гриме.

— Я выгляжу старым и грустным,— пробормотал он. И вдруг с яростью швырнул зеркальце на тротуар: асфальт покрылся мириадами крошечных звездочек.